Тарле Евгений Викторович
Дневник Милютина как исторический источник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Академик Евгений Викторович Тарле
   Сочинения в двенадцати томах
   М., Издательство Академии Наук СССР, 1962
   Том XII.
   

ДНЕВНИК МИЛЮТИНА КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК *

   * Милютин Д. А. Дневник. T. I--II. М., 1947--1949. 2 т. (Гос. ордена Ленина Библиотека СССР имени В. И. Ленина. Отдел рукописей). T. I. 1947. 254 стр.; T. II. 1949. 290 стр.
   
   Историк похода Суворова в Италию, военный министр (с 1861 г. по май 1881 г.) Д. А. Милютин оставил после себя воспоминания и дневник. Воспоминания, к сожалению, до сих пор остаются неизданными, дневник же, охватывающий 1873--1899 гг., теперь издается, и первые два тома лежат перед нами.
   Те, кто имел случай заглянуть в рукописи воспоминаний Д. А. Милютина, хранящиеся в рукописном отделе Ленинской библиотеки, вероятно, согласятся, что, с точки зрения чисто литературной, воспоминания написаны более живо и занимательно, чем слишком сухой, деловитый "Дневник", носящий местами характер сжатых, конспективных заметок, поясняющих те или иные мероприятия военного министерства и обрисовывающих борьбу ведомств, в которой приходилось принимать участие Д. А. Милютину при долговременном пребывании его на одном из самых важных государственных постов старой России. Зато научная, познавательная ценность "Дневника" для всякого занимающегося историей России в последние десятилетия XIX в., разумеется, гораздо выше. В "Дневник" вносились записи, хотя явно предназначенные для печати, но, во всяком случае, под первым впечатлением описываемых событий. Д. А. Милютин многое в "Дневнике" утаивал (в чем откровенно и неоднократно сознается), по едва ли лгал и сознательно извращал то, что видел.
   Как известно, Д. А. Милютин считался "либералом", и когда он вместе с Лорис-Меликовым ушел в отставку в 1881 г., после того, как Александр III неожиданно для всех (кроме Победоносцева) издал свой пресловутый манифест о незыблемости самодержавия, то эта репутация за Милютиным упрочилась окончательно. "Милютин ваш не патриот, а просто карбонарий ярый!" -- кричит кто-то в некрасовских "Юбилярах и триумфаторах". Справедливость требует сказать, что эта репутация сильно преувеличена. Д. А. Милютин был лично честным человеком. Преувеличивать размеры и принципиальную высоту этой "честности", однако, не следует. С царем он не спорил и карьеру свою, долгую и блестящую, очень холил и лелеял. Редакция "Дневника" склонна, заметим, это забывать и очень преувеличивать "прогрессивность" взглядов Милютина. Не только от передовых деятелей того времени, но даже от очень "умеренных" тогдашних либералов он был очень далек, еще дальше даже, чем его брат, Н. А. Милютин. У него, например, не хватало мужества высказаться о палаческой деятельности М. Н. Муравьева так, как высказался А. А. Суворов, тогдашний петербургский генерал-губернатор. Задуматься над тем, что представляет собой самодержавие, которому он служил всю жизнь, ему никогда, вплоть до времен Лорис-Меликова, и в голову не приходило. Когда вокруг него воровали и брали взятки очень уж неприкрыто (как, например, это делал царский брат Константин), то это возмущало Милютина до глубины души. Но что его ближайшие сотрудники делали сплошь и рядом то же самое, правда, ловко "окапываясь" и прикрываясь, -- это от него ускользало.
   Редакция "Дневника", снабдившая это издание предисловием и прекрасным указателем имен, регистрирует, между-прочим, два имени: генерал-майора Аничкова и генерал-лейтенанта Д. С. Мордвинова, но больше ни звука о них не говорит. А ведь это были ближайшие сотрудники Милютина, очень влиятельные и известные всему Петербургу люди. Первый состоял чиновником особых поручений при военном министре Милютине, второй -- начальником канцелярии военного министра. Жаль, что редакция "Дневника" не вспомнила здесь стихи Некрасова, которые невольно приходят в голову: "Военный пир -- военный спор... Не знаю, кто тут триумфатор? Аничков -- вор! Мордвинов -- вор! кричит зарвавшийся оратор". В чем дело? Может быть, Некрасов, не бросавший никогда на ветер таких слов, повторил на сей раз ложный слух? А может быть, слух и не был ложным? Редакция, бесспорно, немало сделавшая для пояснения темных мест "Дневника", могла бы сделать еще больше. Например, упомянутые Милютиным на стр. 87 вскользь слова: "...жалкая история Квитницкого" -- комментируются на стр. 232 совершенно недостаточно, несколькими Строчками, где сказано всего лишь о "травле" Квитницкого офицерами и о кровавой расправе, учиненной Квитницким над предполагаемым "клеветником" Хлебниковым. И читателю невдомек: почему офицеры (в том числе и сын Милютина) "травили" Квитницкого и почему лично безукоризненный Милютин не мог спасти своего сына от опалы? И почему царь принял сторону Квитницкого? Что бы стоило редакции ознакомиться с этим громчайшим процессом, с речами крупных адвокатов, выступавших по этому делу, столь важному для понимания порядков службы в тогдашней армии? А ведь это очень помогло бы и при характеристике самого Милютина. Газеты 1873 г. были полны фактическим материалом, относящимся к этому процессу. Но вообще хотелось бы, чтобы при издании следующего тома "Дневника" редакция дала более разностороннее освещение и анализ политической физиономии Милютина и особенно его деятельности и воззрений последних лот и установила бы для этого более точный и строгий критерий, чем сделано в предисловии к I тому.
   На стр. 193 и 195 Милютин до странности мало, бегло и невразумительно, мимоходом упоминает, что Бисмарк "намеревается снова разгромить Францию" и что "опасения войны, кажется, рассеялись. В значительной степени приписывают этот оборот свиданию нашего императора с германским". А ведь речь идет о большой политической тревоге 1875 г., когда на самом деле Германия чуть не напала на Францию, когда французская армия уже готовилась отступить за Луару и когда только активное вмешательство Горчакова предотвратило войну. Милютин явно не понял грозного и вполне реального (теперь это полностью доказано) характера бисмарковских угроз в 1875 г. Ни слова не говорит об этом и редакция. Между тем игнорирование такого события весьма характерно для Милютина, в котором чиновник, очень осторожно и ловко делающий бюрократическую карьеру (причем он дослужился, сидя в кабинете, до фельдмаршала), решительно преобладал над государственным человеком. На стр. 186 (1 тома) приводится текст части русской ноты с изложением упомянутого события и тоже бея малейших комментариев как со стороны Милютина, так и со стороны редакции. На стр. 188 читаем: "Крайне прискорбно и грустно, что дух спекуляции и жажда наживы до такой степени обуяли всех не только государственных людей, но даже членов царской фамилии. Об этом говорят громко в публике... Скандальные эти сплетни окончательно колеблют превшее благоговение к царскому дому". Тут следовало бы непременно дать комментарии с указанием конкретных фактов (взятки при продаже Аляски американцам; "деятельность" сестры княгини Долгоруковой, второй жены Александpa II; продажу железнодорожных концессий французу Колльиньону и т. д. -- без конца). Тогда общий копейный вывод, даваемый Милютиным в нескольких глухих строках, звучал бы гораздо громче и исторически значительнее.
   На стр. 46 и на многих других страницах II тома Милютин обнаруживает вреднейшее для русских интересов непонимание истинной роли и прямых целей Бисмарка, деятельно толкавшего в 1876--1877 гг. Россию на немедленную войну с Турцией. Это непонимание было свойственно и самому царю и почти всем российским сановникам, кроме разве Валуева и очень немногих других. Фальшивый карьерист, переметная сума, Валуев оказался, как это подтверждено теперь документально, все же проницательнее морально стойкого Милютина, который не понял, что умный Бисмарк так же страстно жаждал разжечь русско-турецкую войну, как впоследствии глупый и бездарный Вильгельм II жаждал разжечь войну русско-японскую. Даже у Вильгельма хватило ума, чтобы понять всю выгодность для Германии всякой войны, удаляющую Россию от Немана и Вислы. И тут редакция (т. II, стр. 49) но дает правильного анализа воззрений Милютина, который не любил немцев почти так же, как славянофил Иван Аксаков, и так же, как Иван Аксаков, хоть и без такого азарта, втравливал, со своей стороны, Россию в войну, не догадываясь, до какой степени это было тогда желательно Бисмарку. Милютин мельком говорит о "союзе" трех императоров -- русского, австрийского и германского -- и ни разу не осмеливается признать этот "союз" прекрасно удавшимся Бисмарку трюком и обманом, прямо направленным против интересов России. Об этом очень стоило бы сказать в комментариях.
   Но, несмотря на этот недостаток (слишком скупые комментарии), безусловно, следует признать большой заслугой редакции, что она прекрасно напечатала этот очень трудный текст и что она дала много ценного во введении и в примечаниях, хотя это и далеко не все, что нужно было дать. Редактором проделана серьезная текстологическая работа.
   Без этого "Дневника", когда его издание будет доведено до конца, не обойдется ни один историк России второй половины XIX столетия. Перед нами развертывается темная, безотрадная картина не только начавшегося, но ужо далеко зашедшего процесса загнивания и разложения дворянского самодержавия. Что только не проходит перед глазами читателя? Тут прежде всего разгул своекорыстия, прикрытого или вовсе никак не прикрытого хищничества, о котором автор "Дневника" говорит лишь бегло, случайно, часто намеками или полунамеками, отчего картина получается еще внушительнее. Ворует крупная бюрократия, ворует аристократия, почти все питаются от казенного пирога. Но лица, являющиеся членами династии, имеют при этих операциях преимущество полной безнаказанности. Захотел Константин Николаевич, царский брат, утащить у казны для себя лично целый завод -- и утащил. Захотела сестра царской морганатической супруги княгини Долгоруковой открыть правильно организованную, с секретариатом и канцелярией, торговлю концессиями на железные дороги -- и открыла. На нее Милютин лишь намекает, не называя, но мы о ней знаем и от барона Дельвига и от других мемуаристов. Захотел великий князь Николай Николаевич получить песколько миллионов "для заграничных расходов" -- и получил, хотя министр финансов Рейтерн отказал ему наотрез. Сила солому ломит. И Рейтерн знает, что тут речь идет о воровстве, но что же ему было делать, если даже столь же честный Милютин, тоже, конечно, это знающий, с прискорбием принужден был таким вещам содействовать. "По приказанию государя я лично ездил к министру финансов и передал ему положительное повеление об отпуске трех миллионов золотом, однако ж Рейтерн и на этот раз попробовал отказать и прислал государю записку о невозможности исполнения его повеления. Государь настоял, чтобы отпущено было хотя два миллиона" (т. II, стр. 152).
   Были и такие способы подобной "самопомощи", когда лицам, в коих "царская струилась кровь", как писал о своих и о себе в стихах великий князь Константин Константинович ("К. Р."), представлялось более простым и быстрым обойтись без всяких задержек и без докучных пререканий с Рейтерном. Вот что читаем в "Дневнике" в записи от 17 апреля 1874 г.: "Между прочим, на днях государь был глубоко огорчен неожиданным, почти невероятным открытием вора среди самой семьи царской! Случались не раз пропажи и в кабинете императрицы и в Мраморном дворце; строго было приказано полиции разыскать украденные вещи, и что же открылось? Похитителем их был великий князь Николай Константинович! Я не поверил бы такому чудовищному открытию, если б слышал не от самого Трепова". Царь плакал от огорчения по этому поводу, но уже месяц спустя "о Николае Константиновиче как-то перестали говорить" (запись от 15 мая, т. I, стр. 157), а еще через два месяца (запись от 15 июля 1874 г.) царь уже понемножку сам заговорил с Милютиным о том, нельзя ли неловкого, увлекшегося молодого человека вернуть как-нибудь на службу? "Как же вводить снова вора и негодяя во все права особ императорской фамилии?" -- возмущенно восклицает Милютин (т. I, стр. 212). Но -- увы! -- перед царем он этого не воскликнул и лишь е "Дневником" поделился своими чувствами (как и в большинстве других аналогичных случаев).
   Полны захватывающего интереса многочисленные записи в "Дневнике" о русско-турецкой войне 1877--1878 гг. Следует заметить, что при бесспорном уме и широком образовании Д. А. Милютин не весьма много смыслил в делах внешней политики. В своем "Дневнике" он со снисходительной улыбкой похлопывает по плечу канцлера А. М. Горчакова, даже и не подозревая, что близкие его сердцу славянофилы, друг его Юрий Самарин (тогда уже умерший) или благополучно здравствовавший Иван Аксаков -- сущие дети по дипломатическому разумению сравнительно с князем Александром Михайловичем. Горчаков давно раскусил Бисмарка, за что Бисмарк так бешено его и возненавидел и так клеветал на него, и всегда его порочил. Горчаков знал правящую среду царской России, ее бездарность умственную и растление нравственное не хуже Милютина, но он делал из этого более правильный вывод, что нельзя торопиться с войной, имея к тому же за спиной таких "сердечных друзей", как Бисмарк и Франц-Иосиф.
   Когда уже развивались военные действия, когда широкой рекой текла русская кровь под Плевной и Шипкой, Милютин мог убедиться, во что обошлось России верховное командование абсолютно ничего не смыслившего в военном деле великого князя Николая Николаевича (того самого, которому дали два миллиона вместо трех), во что обошлось все устройство интендантства, воровавшего так, что оно побило все рекорды и даже затмило, как это ни трудно было, свои собственные достославные традиции времен Крымской войны. Но Горчаков предвидел не только то, чего не предвидел Милютин в области ведения войны. Старый проницательный русский дипломат предвидел и все последствия доверия к "честному маклеру" Бисмарку, и трудность победоносной борьбы против наглого шантажа британского премьера Биконефильда, и многое, многое другое, о чем Милютин не догадывался, хотя и писал с беспокойством о близости английского флота к Константинополю.
   Библиотеке имени В. И. Ленина советская общественность п наука будут очень благодарны за скорейший выпуск следующих томов этого, во многом незаменимого, так зрело продуманного, подготовленного и удачно начатого издания. Сделанные выше замечания продиктованы желанием, чтобы это капитальное издание стало еще более пригодным для научного использования и еще более доходчивым для широкой читательской массы. "Дневник", когда он будет полностью опубликован, даст много нового, надежного, нелицеприятного, правдивого материала для правильной оценки истинных свойств правящего аппарата романовской монархии в последние времена перед неизбежной революционной развязкой, приближавшейся с каждым десятилетием. Но считаем желательным, чтобы редакция учла сделанные выше по ее адресу наши замечания.
   Великая социалистическая революция очистила эти авгиевы стойла, своими тлетворными миазмами заражавшие всю народную жизнь. Милютин, умереннейший из умеренных "постепеновцев", не додумавшийся ни до какой панацеи от всех зол, кроме кургузых и ощипанных лорисмеликовских совещательных собраний при фактическом сохранении неограниченной монархии, производит своим "Дневником" сильное впечатление именно потому, что, очень долго находясь в самом центре правительственной машины, он на каждом шагу с чувством, близким к отчаянию, убеждался, что с верховодящей шайкой (он так и называет П. А. Шувалова, Дмитрия Толстого и компанию "шайкой") ровно ничего поделать нельзя, что эта клика, всемогущая при дворе, ничуть не желает считаться даже с его, милютинскими, скромнейшими требованиями и но допускает ничего, кроме неограниченного произвола и столь же неограниченного хищничества.

Вопросы истории, 1949, No 10, стр. 107--110.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru