Тарле Евгений Викторович
Об изучении внешнеполитических отношений России и деятельности русской дипломатии в XVIII-XX вв

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Академик Евгений Викторович Тарле
   Сочинения в двенадцати томах
   М., Издательство Академии Наук СССР, 1962
   Том XII.
   

ОБ ИЗУЧЕНИИ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ РОССИИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ РУССКОЙ ДИПЛОМАТИИ В XVIII--XX вв.

   Одним из значительных достижений советской исторической науки -- с политической точки зрения -- я считаю рост интереса советских историков к вопросам внешнеполитическим. Именно этой категории исторических проблем было посвящено большинство моих работ за 30 лет Советской власти. Важность изучения истории международных отношений я за последние годы неустанно пропагандировал. Это и побуждает меня в сборнике, посвященном 30-летию Великой Октябрьской социалистической революции, остановиться исключительно на этой группе моих исследований.
   Мне давно казалось, еще в первые годы после окончания университета (и я многократно говорил об этом и с кафедры и в печати), что у нас историческая наука в общем крайне мало и, можно сказать, неохотно и небрежно разрабатывала историю внешней политики и дипломатии Русского государства. Если оставить в стороне одно славное исключение -- Сергея Михайловича Соловьева, -- то нельзя назвать буквально ни одного крупного историка России, который серьезно и подолгу останавливался бы на этом важном, сложном и очень мало, в сущности, изученном вопросе. Ни Ключевский, ни Платонов, ни Бестужев-Рюмин, ни Лаппо-Данилевский почти ничего в этом отношении не дали в своих больших курсах и ценных общих трудах. Монографическая литература тоже была очень мала и далеко не всегда стояла на высоте современных научных требований. Были и счастливые исключения, но они лишь подтверждали правило.
   В процессе своей работы я все ближе подходил к истории внешней политики России и ее дипломатических и экономических сношений с Европой. Перед самой революцией, в конце 1916 г., вышел второй том (первый вышел в 1913 г.) моего большого исследования "Континентальная блокада", причем особая глава в этой работе посвящена отношениям России и Франции при Наполеоне, а в обоих томах экономика теснейшим образом увязывается с политикой и дипломатией начала XIX в. Первая мировая война и последующие события уже сами по себе обострили внимание к вопросам международной политики и в прошлом и в настоящем. К этому прибавилось еще одно в высшей степени важное обстоятельство, которое сыграло очень большую роль в направлении моих научных занятий в первые же годы революции.
   Советская власть буквально с первых дней своего существования поставила своей целью не только сберечь сокровища государственных архивов в обеих столицах и в провинции, но и радикально преобразовать их организацию и управление. Впрочем, слово "реорганизовать" здесь но совсем точно: Советской власти тут приходилось в очень и очень многом но преобразовывать, а создавать на пустом месте. В 1918 г. я был назначен управляющим экономическими архивами Центрархива в Петрограде и принял непосредственное участие в первоначальном проведении этой широкой реформы в жизнь.
   Наиболее непосредственно меня -- не как работника Центрархива, а как исследователя -- коснулось то, что прямо относилось к области все более и более захватывающих меня интересов выявления и анализа документов, касающихся истории русских дипломатических отношений и тесно связанной с ними военной истории России. Уже в 1924--1929 гг., при ежегодных и длительных (по 5 месяцев) командировках во Францию, кончая свои исследования по социально-экономической истории Франции, я одновременно много работал -- не только в Национальном архиве, но и в Архиве Министерства иностранных дол в Париже -- над двумя сериями документальных фондов, прямо относящихся к России. Это были: "Correspondance" -- переписка послов с министерством и "MИmoires et documents" -- колоссальная драгоценная коллекция разнообразнейших рукописей, скоплявшихся в министерстве в особенном изобилии именно в те исторические периоды, когда Франция почему-либо начинала уделять более пристальное, чем всегда, внимание русским делам.
   Между тем выявление и архивная систематизация бумаг былого русского Министерства иностранных дел быстро прогрессировали, и архивы Москвы и Ленинграда дали обильную жатву тем, кто начал ими интересоваться. Обнаружилось, что наши архивные сокровища но только полностью сохранены, по еще и приумножены и что Советская власть решительно все сберегла даже в первые бурные годы.
   Я помню, как мне пришлось (в 20-х годах) водить но ленинградским архивам приехавшего в СССР замечательного ученого, архивоведа и историка, директора Национального архива в Париже, проф. Ланглуа, и как он изумился при виде великолепного зала архивов Синода. "Как? -- воскликнул он. -- Неужели у вас сохранились церковные архивы?" А когда я ответил утвердительно, то Ланглуа с убеждением сказал: "Ваша революция была умнее нашей!" -- и повторял это на все лады: "Votre rИvolution a ИtИ plus intelligente que la notre! Votre rИvolution avait plus d'esprit que la notre!" Он имел в виду, что в 1789--1794 гг. очень много церковных архивов во Франции было сожжено. Он мог бы повторить тот же комплимент и по поводу бережного охранения Советской властью архивов Министерства иностранных дел: во Франции они сохранились после революции с большими "лакунами", чем у нас. Документы по истории внешнеполитических отношений России от древних времен до наших дней были распределены после Октябрьской революции по архивохранилищам: Архив древних актов и Архив внешней политики России (в Москве) и Центральный Государственный Исторический архив (в Ленинграде). Все они хранятся в образцовом порядке и вполне доступны для ученых исследователей. Много сокровищ я находил также в рукописных коллекциях Государственной Публичной библиотеки ни. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.
   Моя личная исследовательская работа в этой области сосредоточилась на периоде XVIII--XIX вв., причем я старался останавливаться на таких участках этого периода, которые казались мне либо недостаточно, либо неправильно освещенными я разработанными. А всякому исследователю известно, что существование даже и очень обильной историографии вопроса нисколько не является ручательством исчерпывающей научной разработки его. Архивная документация, выявленная, систематизированная, ставшая широко доступной после революции, очень сильно помогла работе.
   Много труда положил я на двухтомное исследование о Крымской войне. Здесь я остановился преимущественно на дипломатической истории этого великого столкновения. Наши документы дали возможность по-новому и более детально осветить ряд проблем, например, о вступлении Австрии го враждебную России коалицию, о той сложной, роковой и вполне удавшейся прусским и австрийским дипломатам интриге, которая безнадежно рассорила Николая I с Наполеоном III, о роли Паскевича в уходе русских войск из Молдавии и Валахии, о предыстории парижских мирных переговоров и о тайной антианглийской политике Наполеона III, о неожиданной существенной помощи, которую он оказал в этой связи А. Ф. Орлову весной (февраль и март) 1856 г., и т. д. Оказалось, что и военная история Крымской войны разработана не настолько полно, чтобы историк, даже посвятивший свое внимание лишь дипломатической стороне дела, мог вполне спокойно положиться на то, что сделано в области истории военных событий. Для примера приведу хотя бы поразительную русскую победу (когда был отбит общий штурм Севастополя) 6 (18) июня 1855 г., или взятие Карса. В старой историографии часто умудрялись из "любезности" к H. Н. Муравьеву даже не упоминать имени истинного победителя, казачьего генерала Якова Петровича Бакланова. Западноевропейская историография Крымской войны, прямо скажу, тоже мало помогла мне, и сплошь да рядом я обнаруживал в ней плохую осведомленность или пристрастие, или нежелание критически вдуматься в материал. Приведу и тут, наудачу, лишь одни пример. Сидит в Константинополе в 1853 г. английский посол, лорд Стрэтфорд Редклиф, заклятый враг России, и изо всех сил толкает турок к объявлению войны. Но донесения свои министру Кларендону он пишет в таком духе, что, читая их и веря им, пришлось бы сказать: да, вот истинно миролюбивый дипломат! Это именно и говорят английские историки, во главе с таким ученым, как новейший автор (недавно скончавшийся) Гарольд Темперлей. Но ведь точно известно, что английская служебная традиция и дипломатия, прочно установленная при Пальмерстоне, повелевает британским послам писать так свои официальные донесения, чтобы потом, в нужный момент, можно было их напечатать в виде "Белой книги" в поучение современникам и потомству. Конечно, оттого все английские "Белые книги" неизменно проникнуты голубиной невинностью, христианской кротостью и миролюбием. А по десяткам совсем других, менее официальных "каналов" Стратфорд Редклиф наисекретнейше сообщал в Лондон то, что он делал на самом деле. В процессе этой работы мне не раз приходилось восстанавливать в подобных случаях "права факта", т. е. истину.
   В "Крымской войне" я остановился на вопросе о той дипломатической борьбе, которая привела к окончательному соглашению Австрии с Англией и Наполеоном III 2 декабря 1854 г. Документы, которые привлечены мною к анализу этого события, имевшего такие громадные последствия, не только никогда до сих пор не были использованы, но даже и не были известны. Вообще я старался восполнить ту зияющую пустоту в историографии Крымской войны, которую приходится констатировать касательно истинной роли Австрии, Пруссии и всего Германского союза. Отчасти тайная, отчасти открытая вражда немецких держав к России имела громадное значение для исхода титанической борьбы, в особенности в заключительном се фазисе.
   Другая моя работа -- "Европа в эпоху империализма" -- относится к периоду с 1871 по 1919 г. и почти вся посвящена фактам и деятелям дипломатии и дипломатической борьбе за время от Франкфуртского до Версальского мира. Я старался выявить еще тогда, когда писал эту книгу, за 14 лет до нападения на нас гитлеровской банды, корни и методы немецкой империалистической политики и решающую роль и ответственность Германии в возникновении первой мировой войны. Я всегда считал очень вредным заблуждением внушаемую немецкими фальсификаторами истории мысль о германской "невинности" в системе долгих провокаций, приведших к взрыву войны 1914 г.
   Вскоре после этой работы я выпустил в свет книгу, в которой хотел собрать в сжатом виде результаты моих архивных работ по экономической и политической истории наполеоновского периода. Здесь также меня занимала прежде всего дипломатическая сторона дела. Моя книга "Наполеон" была переведена на английский, французский, немецкий, румынский, венгерский, болгарский, сербский, армянский, грузинский языки и вызвала очень большую критическую литературу. К этой работе, в которой большое внимание уделено России, примыкает также переведенная на многие иностранные языки книга "Нашествие Наполеона на Россию". Эта книга вышла в свет еще за три года до нападения на нас гитлеровской орды, а на английский язык была переведена в 1942 г., что и дало повод прочитавшему ее английскому министру Даф-Кунеру заявить в одной из своих парламентских речей (в 1943 г.), что если кто желает заранее узнать, каков будет конец гитлеровской авантюры, пусть прочтет книгу "Нашествие Наполеона на Россию".
   В этой книге я также с особым вниманием останавливаюсь на дипломатии и на таких моментах, как конфликт Кутузова с сором Робертом Вильсоном, представителем Англии в ставке великого русского полководца. Вильсон боялся, что Кутузов удовольствуется изгнанием Наполеона из России и не пожелает идти дальше и освободить Европу, а Кутузов заявлял Вильсону и Александру I, что в полном уничтожении Наполеона заинтересована не Россия, но Англия. Тематически обе мои работы ("Наполеон" и "Нашествие Наполеона на Россию") тесно связаны между собой. В первой я старался установить грань между концом французской войны в защиту революционной страны от монархической интервенции и началом долгой серии кровавых империалистических войн Наполеона, кончившихся сначала порабощением почти всего континента Западной Европы, а потом совершенно неизбежным нападением агрессора на Россию. Во второй работе, посвященной 1812 г., я останавливаюсь на том, почему континентальная блокада, фатально ставшая единственным реальным средством борьбы Наполеона с Англией, неизбежно должна была, даже и помимо других, крайне существенных причин, привести к жесточайшему конфликту с Россией.
   Специально заинтересовавшись весьма мало освещенным вопросом о русской дипломатической и общеполитической деятельности в Средиземном море, я предпринял систематическое исследование этой темы. Результаты своей работы в этой области я печатал в журнале "Морской сборник", а потом они выходили отдельными книгами. К числу таких исследований относятся: "Чесменская экспедиция (1770--1775)", "Экспедиция адмирала Ушакова в Средиземное море (1798--1800)" и, наконец, подготовленная к печати работа "Экспедиция адмирала Сенявина в Средиземное море (1805--1807)".
   В этих исследованиях, также в значительной мере основанных на неизданной документации (больше всего -- из Государственного архива Военно-Морского Флота, из Архива древних актов, Архива внешней политики России и рукописного отделения Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина), я выясняю стародавние стремления России осуществлять свои нрава на свободное плавание в Средиземном море, характерную упорную военную борьбу против турок и дипломатический антагонизм между Англией и Россией, а также Францией и Россией на этом море. Россия никогда не соглашалась признать Средиземное море ни английским "озером", ни французским. Тяготение греков и балканских славян к России также связано с этими тремя первыми походами русских морских сил и военными подвигами наших моряков. На основании переписки Нельсона о Ушаковым и с английскими морскими начальниками выясняется вся двойственность действий британской политики, целью которой был захват в прочное английское владение всех Ионических островов. Нельсон не скрывал своей большой досады по поводу того, что Ушаков предупредил его планы, взяв штурмом крепость на Корфу и упрочив русское завоевание. Греки Ионических островов, которым Ушаков даровал широкое самоуправление, в течение ряда поколений вспоминали о нем с большой любо вью и уважением.
   Мои исследования об этих трех экспедициях (две работы уже вышли в свет) будут вскоре дополнены книгой под общим названием "Русские на Средиземном море в XVIII и в начале XIX века".
   Эти три исследования касаются больше всего именно дипломатических отношений России, связанных с русскими военными действиями в Средиземном море, т. е. такой проблемы, которой ни у нас, ни в европейской науке почти никто и не касался. Писавшие об этих экспедициях историки интересовались главным образом лишь военно-морскими операциями. Между тем дипломатическая деятельность в первой экспедиции Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского, во второй -- адмирала Ушакова и в третьей -- адмирала Сенявина имела очень серьезное общее значение в истории внешней политики России в XVIII и в первые годы XIX в., в, частности, в истории славяно-русских и греко-русских отношений. Старая традиция дружественных отношений балканских славян и греков в их борьбе против турецких насильников и угнетателей восходит именно к временам этих трех экспедиций.
   В настоящее время я занят большой работой под общим названием "Внешняя политика России при Екатерине II". Эта работа будет продолжена анализом событий при Павле и Александре и рассчитана на ближайшие годы. Пока из этой работы готовы к печати глава, характеризующая Екатерину II и ее ближайших сотрудников как дипломатов, и три главы о русской дипломатии в годы трех разделов Польши. Подготовляются к печати главы о походе Валерьяна Зубова против Персии, о вооруженном нейтралитете.
   В работе о Екатерине мне также пришлось привлечь новый материал и очень критически пересмотреть старые установки, получившие права гражданства в исторической литературе. Я выясняю роковые для Полыни условия, толкнувшие Екатерину на раздел территории Польши, чему она долго противилась. Говорю также о блестящей дипломатической победе Екатерины над Вильямом Питтом Младшим; опровергаю пущенную из Германии легенду о "влиянии" Фридриха II на русскую дипломатию.
   Привлеченные мной к исследованию архивные материалы позволили внести значительную поправку к традиционному взгляду на отношение Екатерины II к французской революции. Конечно, но может быть ни малейшего сомнения, что императрица с присущим ей дипломатическим талантом широчайше использовала ту свободу рук, которую дала ей война Австрии, Пруссии, Швеции, Англии против революционной Франции. Но этот правильный, традиционный взгляд не дает все-таки полного представления о том, как на самом деле обстояло дело: Екатерина очень опасалась влияния революции в самой России и, судя но ряду признаков, только потому не вмешивалась непосредственно в вооруженную интервенцию против Франции, что долго надеялась на конечную победу монархических интервентов и торопилась использовать свободу рук для своих планов на Кавказе, в Персии и т. д. Но она одушевлена была но отношению к революции теми же чувствами, как и позднейшие "жандармы Европы" и интервенты.
   Работа над первыми русскими экспедициями в Средиземном море заставила меня обратиться к мало освещенному, по значительному по существу вопросу о начало русского флота и о его роли во внешней политике его создателя -- Петра I. В вышедшем в 1946 г. моем небольшом исследовании я разрабатываю этот специальный вопрос. Я выясняю долгую и упорную работу английских дипломатов, направленную к срыву русско-шведских мирных переговоров, и прихожу к тому выводу, что лишь создание сильного флота Петром принудило Швецию согласиться на мир спустя 12 лет после Полтавы.
   Мне пришлось заниматься историей дипломатии также в моей специальной работе "Приемы буржуазной дипломатии", помещенной в третьем томе коллективного труда "История дипломатии", вышедшего под редакцией В. П. Потемкина. Наконец, вскоре выйдет в свет печатающаяся в Издательстве Академии наук моя работа о Талейране. Остовом ее послужила вышедшая несколько лет назад моя книга об этом деятеле, но нынешнее издание ее, почти вдвое превосходящее размерами первое и дающее ряд новых глав, особенно имеющих отношение к России, является пересмотром и в значительной степени опровержением взглядов на Талейрана современной западноевропейской и американской историографии, превозносящей в ряде трудов именно теперь, в последние 20-- 25 лет, французского дипломата "выше облака ходячего", как его никогда но превозносили раньше, даже в середине XIX в. Я считал, что советская историческая наука должна дать отпор этому антинаучному течению, -- и наша архивная документация (но известная вовсе или очень мало и из третьих рук известная западным исследователям) сослужила мне и тут большую службу.
   В своем университетском преподавании -- и в лекциях и в семинарах -- я старился заинтересовать моих слушателей вопросами истории внешней политики России и других стран и могу с большим чувством удовлетворения отметить, что некоторые мои слушатели и лица, работавшие под моим руководством, уже дали ряд серьезных трудов, отчасти появившихся в печати, отчасти ждущих опубликования.
   Большинство этих работ либо уже удостоено ученых степеней, либо вскоре будет защищаться на диспутах. Живой интерес молодых ученых, с которыми я связан, к истории русской внешней политики и дипломатии несомненен.
   Мои товарищи по Ленинградскому и Московскому университетам и по Институту истории Академии наук как в Москве, так и в Ленинграде, профессора русской и всеобщей истории могли бы на основании своего опыта подтвердить и очень пополнить мои наблюдения.
   Работы ученой молодежи, и напечатанные, и ищущие выхода ив печати, не мало вносят и нового материала и самостоятельного исследовательского труда. Никогда в прежнее время не было такого стремления к изучению внешней политики и дипломатии, этой прежде заброшенной у нас и забытой области истории, как в настоящее время.

В кн.: Академия наук СССР. Юбилейный сборник, посвященный тридцатилетию Великой Октябрьской социалистической революции. Ч. 2. М.-- Л., 1947, стр. 667--675.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru