Тарле Евгений Викторович
Москва и защита родины

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Академик Евгений Викторович Тарле
   Сочинения в двенадцати томах
   М., Издательство Академии Наук СССР, 1962
   Том XII.
   

МОСКВА И ЗАЩИТА РОДИНЫ

   В середине XII столетия, когда впервые упоминается Москва, князь, "володевший" этой землей, должен был постоянно оборонять свои владения от половцев, вступать в договорные отношения с племенем берендеев, и все внешнеполитические "успехи" возникающего городка долго сводились к тому, чтобы уберечь себя от нападений соседних племен (с юга -- от половцев, с севера -- от финнов) и спастись от пожаров, от увода жителей в плен и т. д. Ни одна столица мира не переживала такого трудного раннего "детства",-- и могучий дух, упорное, почти безграничное терпение вырабатывала эта жестокая борьба за национальное существование в населении города и окрестной страны.
   Чем-то граничащим с историческим чудом представляется, что государственного ума, организаторских способностей, упорства в преследовании поставленной цели, выносливости в труде и в перенесении голода и холода, храбрости в обороне и нападении хватило у Москвы настолько, чтобы нанести уже в XIV в. страшное Куликовское поражение великой Монгольской державе, а еще спустя 100 лет окончательно освободить русский народ от татарского ига.
   Это было началом служения Москвы делу безопасности и величия России.
   Оборону приходилось вести долгую, трудную, на несколько фронтов.
   Немцы, поляки, литовцы, феодально-католическая Европа с Запада, сильные татарские государства с Юга и Востока нападали чаще сепаратно, а изредка и комбинированно. "Крестовые походы" против Москвы стали затеваться, едва только стала объединяться вокруг нее Россия.
   Столетиями Москве приходилось быть боевым сторожевым постом русского народа и глядеть на Запад, и на Юг, и на Восток, следить за происками Ватикана, упорно бравшего на себя роль объединяющего центра всякой враждебной России западной коалиции, и за передвижениями могущественных татарских орд в Крыму и на Волге. "Никто Москве столько зла не сотворил, как хан Крымский, да папа римский",-- это московское древнее присловье оправдывалось из поколения в поколение. "Крестовые походы" на Москву были, конечно, лишь агитационным средством, удобным для сколачивания нужных алчным соседям антирусских агрессивных союзов, а римский первосвященник всегда был очень дееспособным агентом этих коалиций, и тут уж разбирать ему не приходилось: мусульмане тоже очень и очень могли пригодиться.
   Как торжествовал и во Христе духом возвеселился папа Павел V, когда Сигизмунд III с Жолкевским уже подступили в годину московского лихолетия в ноябре 1612 г. под Волоколамск ("Волок Ламскпй"), а крымские татары начали громить южные пределы государства! Эти ликования были почти так же велики и казались столь же обоснованными, как надежды, выражавшиеся в статьях ватиканского органа "Оссерваторе романе", когда спустя 329 лет, в 1941 г., тоже в ноябре, немцы подступали к тому же Волоколамску, а из Крыма как раз стали доноситься в Европу отрадные для новых крестоносцев слухи, сочиняемые и раздуваемые геббельсовской агентурой. Но -- увы! И Сигизмунд отступил от Волоколамска в 1612 г., и немцы отступили от Волоколамска в 1941 г.,-- и оба раза Москва уцелела. А сколько других "крестовых походов" затевалось в промежутке между 1612 и 1941 гг.!
   Москва не переставала быть магнитом, постоянно манившим и неизменно губившим шедших на Россию агрессоров.
   Иногда Москва подвергалась атаке в лоб, враг шел по прямой или, точнее, по кратчайшей из возможных для похода линий, иногда обходным путем, а порой комбинировал, т. е., претерпев неудачу на кратчайшем пути, прибегал к обходному движению.
   Куда направлялся Карл XII, король шведский, устремясь на юг? Зачем ему понадобилось брать роковой для него "вал Полтавы", делать этот далекий опаснейший маневр, на котором ему и суждено было разбить свою победную головушку? Мы это зияем вполне точно: шведский король нисколько и не скрывал своего конечного плана не только от Левенгаупта, но и от генералов попроще и чинами поскромнее. Карл шел через Украину на Москву, и шел обходным движением, чтобы, заворачивая из Украины к северо-востоку, ударить на Москву и подписать мир в Кремле.
   Но не удаются неприятелю эти глубокие обходы Москвы, и обрываются они обыкновенно именно там, где намечается хитрый поворот: го один раз в Полтаве, то -- другой раз в Сталинграде...
   "Мой брат Карл хочет быть Александром, но он не найдет во мне Дария!" -- сказал Петр. Карл XII не оказался Александром Македонским, но Петр Великий оказался Петром Великим, и на попытке одолеть Москву навсегда рухнуло шведское великодержавно.
   Враг погиб далеко от русской столицы. Москва, при всей "старозаветности" многих своих представителей, все прощала Петру за его победы, отбросившие прочь врага. Коренной, истый москвич, пламенный патриот, самый "крепкий" из всех петровских дипломатов, человек, которому Москва верила нутром, безошибочным инстинктом, гораздо больше, чем его товарищам по службе, -- А. А. Матвеев очень помогал Петру разбираться в кознях и лукавых "подвохах" его союзников -- англичан, которых он всех и мерил по Джону Черчиллю, "мужу неописанных хитростей", "язвящему Россию своим скорпионовским хвостом". И, увлекаясь обобщениями, сердитый москвич Андрей Артамонович называл англичан "народом христоненавистным и канальского злочестия исполненным".
   Петр знал хорошо, что именно во всем, касающемся охраны государственных интересов России от чужеземцев, он может на москвичей и на "дух московский" положиться.
   Весь XVIII век прошел без попыток со стороны внешнего врага непосредственно угрожать старой столице.
   Но близилось для Москвы и России время грозных испытаний, вознесших русский народ на высоту славы всеевропейской, если еще не всемирной: слава всемирная таилась еще пока в грядущем, она должна была озарить Россию своим ослепительным сиянием не в XIX, а в XX столетии.
   Мы знаем, что Наполеон думал о Москве, как о конечной стратегической и политической цели похода на Россию, чуть ли не с того момента, когда вообще вплотную стал обдумывать свой план вторжения, т. е. с января 1811 г. О России вообще, о Москве в частности, у французского императора были сведения из двух источников: из той обиходной французской литературы, которой довольствовались средние французские читатели, и из донесений многочисленных и разнообразных шпионов обоего пола и самых различных общественных положений, которых он содержал в России. О громадной роли Москвы в русской истории он в общих чертах был осведомлен вполне правильно. Он знал и высказывал также, что Москва -- главный центр внутренней торговли, что там находится богатое купечество, "буржуазия", которая в качество таковой не может не находиться в оппозиции к дворянству и особенно к аристократии, "боярству". Некоторые из донесений этих тайных соглядатаев сохранились. Ясно, что они безмерно преувеличивали политическое значение той клубной "фронды", тех ворчливых выходок против петербургских властей, которые были характерны для грибоедовской Москвы ("И об правительстве иной раз так толкуют, что если б кто подслушал их... беда!"). Эти-то удалившиеся на покой в Москву, недовольные критикой старые вельможи и подали Наполеону неосновательную надежду на "раздор" между древней и новой столицами. Но самое главное в роковом для завоевателя заблуждении, конечно, заключалось не в этом, а в предположении, что занятие священного города сломит дух русского народа и заставит Александра согласиться на мир. Наполеон любил уточнять свои планы, намечать уже наперед географические пункты, к которым должны быть приурочены основные его действия. "Здесь я разобью австрийцев",-- сказал он зимой 1800 г., ткнув пальцем в кружок на карте Италии, обозначенный словом "Маренго". Это было еще в Париже, во дворце, задолго до начала военных действий. "Я заключу мир в Москве",-- повторял он в 1812 г. все чаще, по мере того как война затягивалась. Но кампания 1812 г. не похожа была на ту, которая окончилась разгромом австрийцев под Маренго.
   Когда Наполеон двигался за продолжавшей после Царева Займища свое отступление русской армией, то ему представлялось, что судьба, испытывавшая два с половиной месяца его терпение, сразу приготовила для него теперь полное вознаграждение: ведь он сначала мечтал о быстром окончании войны одним страшным ударом вроде Аустерлица или Иены, или Фридланда, а если русские будут уклоняться от решающего боя,-- то что же, он возьмет Москву, и уж тогда все равно русские покорятся. И вот он теснит арьергард Коновницына, не сегодня-завтра "опрокинет" его на Кутузова, заставит русского полководца, наконец, принять бой и разгромит его. И где разгромит? У самых ворот Москвы, куда и войдет с триумфом.
   Таковы были нескрывавшиеся настроения завоевателя после Шевардина, когда ему донесли, что Кутузов остановился...
   Москва невидимо соприсутствовала в Бородинском сражении. От Кутузова и Багратиона до последнего обозного солдата -- все знали, чья участь решается в смертельной схватке. Участь Москвы... Московское ополчение, так своевременно подошедшее к Кутузову, в течение всего кровавого дня подавало пример геройского самоотвержения. Но, впрочем, все остальные части кутузовской армии вовсе не нуждались в том, чтобы им подавали пример. Наполеон видел на своем веку бесчисленные сражения; он помнил и такие неслыханные по кровопролитию побоища, как Прейсиш-Эйлау и Ваграм до Бородина, как Лейпциг и Ватерлоо после Бородина. И он говорил с полным убеждением уже в самом конце своей жизни, что страшнее Бородина не видал ничего, не столько по количеству бойцов, сколько по неслыханной ярости их и упорству.
   Побоище окончилось стратегически тем, что Наполеон не достиг своей основной цели, не разгромил русской армии, даже не заставил ее первой покинуть место боя, напротив, первым отступил от этого места; а морально -- победа была уже бесспорно одержана русскими, и эта моральная победа должна была с каждым днем после 7 сентября постепенно, но неуклонно все вырастать и вырастать в своем значении.
   Ярость ненависти к вторгнувшемуся захватчику и возраставшая уверенность в своих силах стали особенно проявляться в русском народе, именно после так давно и горячо желанного и нужного завоевателю занятия Москвы. Уход всего населения из столицы, немедленно вслед за тем вспыхнувший пожар, вырвавший полностью всю добычу из рук только что овладевшего ею врага,-- все это было не только крупным поворотом к истории войны 1812 г.: это было поворотом во всей долгой кровавой эпопее наполеоновской всеевропейской империи.
   Молча глядя на оглушительно воющий, раздуваемый вихрем пожар великого города, превративший Москву в беспредельное море пламени, Наполеон знал уже, что победить Россию не удалось. Но он не знал еще, что в этом пожаре сгорает его всеевропейское владычество, рушится здание, которое он воздвигал железом и кровью долгие годы, что предрешено его будущее: "Завтра -- Москва, вспыхивающая, как факел! Завтра -- Ватерлоо! Завтра -- Святая Елена! Завтра -- могила!" -- восклицал впоследствии, обращаясь к тени Наполеона, Виктор Гюго.
   Французский поэт был прав. Москва решила участь Наполеона и судьбу Европы. Магнит, притягивавший в XVII в. поляков, в XVIII в.-- шведов, в XIX в.-- Наполеона, в XX в.-- разбойничьи гитлеровские полчища, погубил по очереди их всех, одних раньше, других позже.
   Но как грандиозно увеличились все масштабы и как осложнились все последствия последней по времени и грандиознейшей из всех русских побед над агрессорами шедшими на Москву!
   Пример Наполеона стоял -- мы теперь это знаем точно -- перед глазами немецкого штаба, когда гитлеровская банда готовила свое нападение на Советский Союз. Его неудача объяснялась самым успокоительным и оптимистическим образом: оказывается, покойник был в основном совершенно прав, и, конечно, Витебск -- Смоленск -- Можайск -- Москва -- совершенно верная "трасса". И политико-стратегическая цель поставлена безукоризненно, потому что, кто возьмет Москву, тот возмет Россию. Ошибка Наполеона заключалась лишь в том, что он опередил свой век. Не имея танков и механизированной армии, не имея авиации и всех чудес артиллерии, нельзя предпринимать такое дело, как покорение России. Итак, вперед к наполеоновской цели -- Москве, наполеоновской дорогой -- на Смоленск, но с немецкими средствами середины XX в., а не начала XIX в.
   До сих пор мы помним и никогда не забудем приближения фашистской орды к Москве. Решалось нечто иное, не то, что лежало на весах в 1812 г.
   В 1812 г. Наполеон, на вершине могущества, накануне вторжения не решался грозить даже отторжением Литвы, отторжением Балтийского побережья, и когда ему доложили, что его "союзник" Фридрих-Вильгельм III просит, не будет ли такая милость от его императорского величества, не даст ли он Пруссии за верную службу Курляндию, то Наполеон, по преданию, расхохотался и сказал даже с некоторым удивлением: "Однако, какой подлец прусский король!" и ничего ему все-таки не обещал. Наполеон желал лишь достигнуть большего подчинения своей воле внешней политики России,-- и даже, заносясь мечтами в Индию, он мыслил себе завоевание и дележ этой страны в союзе с Россией.
   В 1941 г. разбойничья фашистская банда провозгласила с первого дня: "Вся земля и все имущество всех русских граждан между Неманом и Владивостоком принадлежит немцам". А в 1942 г. Риббентроп обсуждал с японцами вопрос о дележе России: все от Немана до меридиана города Омска принадлежит Германии; все от Омска до Тихого Океана -- Японии. Как видим, немцы стали в 1942 г. несколько щедрее к японцам... Гибель полная, беспросветная, физическое истребление, обращение в вечное рабство всех советских граждан, уцелевших от массовых избиений,-- вот была официально провозглашенная программа.
   Эта программа должна была начать проводиться систематически на другой же день после "взятия" Москвы. Презренная, трусливая гадина во всю войну прятавшаяся в берхтесгаденском и других убежищах, уже приготовилась, въехав в Кремль, провозгласить окончательное торжество "нового порядка", т. е. повального грабежа всей Европы, всей России, а если повезет, то и других частей земли,-- в пользу берлинско-рейнско-вестфальской бандитской шайки,-- и полного уничтожения государственной самостоятельности всех покоренных территорий.
   Вот с чем шло немецко-фашистское зверье. Под Москвой фашистская орда получила первый страшный сокрушающий удар. Первый, но не последний.
   Москва начала, Сталинград продолжил, Курская дуга была уже "началом конца", у развалин берлинской имперской канцелярии был конец.
   Советский Союз освободил Европу, освободил человечество, и столица социалистической державы сейчас живет в ореоле немеркнущей всемирной славы.
   В свое время много сделала Москва со своими Радищевыми, Новиковыми, Герценами, Белинскими, Грановскими, со своими героями-революционерами восстания 1905 г. для освобождения России. Громаден ее вклад в историю мировой литературы, искусства, науки, общей культуры. А теперь, после победы над фашистским чудовищем, лучезарное будущее лежит перед советской столицей, где сосредоточиваются мозг и энергия, дающие творческие толчки работе народов нашего Союза на благо всего человечества.
   В современном мире Москва играет роль главной по имеющимся в ее распоряжении ресурсам опоры всемирного социального прогресса.
   Славянские и неславянские державы, освобожденные Советской Армией от немецко-фашистского ярма и твердо решившие сопротивляться всякой попытке наложить на них какое-либо новое ярмо, возлагают свои надежды на Москву. А те народы, которые борются против иноземного угнетения, ждут от Москвы всякой моральной поддержки, всякой защиты на международных конференциях. Ни одна столица какой бы то ни было "великой" державы не занимает в нынешнем моральном сознании человечества такое высокое место, как былой поселок, выросший 800 лет тому назад среди дремучих лесов, на берегу реки, имя которой теперь так справедливо прославлено.

Известия, 1947, 6 сентября, No 210.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru