Тарле Евгений Викторович
Неизбежный перелом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Академик Евгений Викторович Тарле
   Сочинения в двенадцати томах
   М., Издательство Академии Наук СССР, 1962
   Том XII.
   

НЕИЗБЕЖНЫЙ ПЕРЕЛОМ

   Еще когда историческая наука была в младенчестве и достоверным материалом, над которым стоит размышлять и из которого следует извлекать поучения, считалась почти исключительно история классической древности, философы и эрудиты времен Возрождения поставили этот интереснейший вопрос, получивший сейчас такое злободневное значение: что обозначают слова "перелом в войне"?
   Почему Юлий Цезарь "пришел, увидел, победил" целый ряд могущественных внешних и внутренних врагов, почему перед ним побежали великолепные легионы Помпея и сената, тогда, как, например, со скопищами галлов, плохо вооруженных, полуодетых, примитивно организованных, тот же Цезарь в течение восьми лет ничего не мог поделать?
   Указывали и на другой пример. Что случилось с победоносной армией великого Ганнибала, которая после всех сокрушительных ударов, нанесенных ею римлянам, стала как бы перерождаться и,-- даже без особых усилий со стороны неприятеля.-- начала вдруг слабеть, разлагаться, тонуть на якоре, притом вовсе не от каких-нибудь грозных порывов военной бури,-- и проиграла и погубила все., все, все: и свою военную славу, и свое отечество, и настоящее и будущее своего народа? Как случилось, что война в начале которой Карфаген праздновал великую победу при Каннах, кончилась для того же Карфагена ужасающей, гибельной капитуляцией?
   Если бы вильгельмовский генерал Шлиффен, так восторгавшийся битвой при Каннах, и нынешний гитлеровский фельдмаршал фон Рундштедт, так восхищавшийся Шлиффеиом и его произведением, дали бы себе труд зрело поразмыслить не только о Каннах, но и о том, чем кончилась вся кампания Ганнибала, то ни книга Шлиффена но имела бы такого вредного влияния на германский штаб, который она приучила к верхоглядству и авантюризму, ни Рундштедту теперь не пришлось бы писать такие панические письма злополучному ефрейтору, совсем собравшемуся в свое время молниеносно "разделаться со столицей Москвой" ("mit der Hanpstadt Moskau fertig werden"), как в точности гласил его приказ в октябре 1941 г.
   Вопрос, поставленный старинными историками под впечатлением чтения древних авторов, не только но был забыт, не только не перестал интересовать, но, напротив, по мере накопления нового материала все чаще и настойчивее привлекал к себе внимание и пытливость исследователей. Разыгрывается война, идет упорнейшее состязание не на жизнь, а на смерть -- и вдруг в одной из борющихся армий начинается спад настроения, в се недрах происходит какой-то психологический сдвиг, и ее солдаты вдруг оказываются как будто совсем другими людьми, бросают щит, еще не совсем изрубленный, бросают меч, еще вовсе не окончательно притупившийся, прекращают сопротивление и ложатся под ноги врагов.
   Макиавелли утверждал, что, по его наблюдениям, это происходило обыкновенно именно с французами и что если неприятель, с которым они воевали, умел выдержать первый натиск "французской ярости" ("furia francese"), то французы падали духом и становились "слабыми, как женщина". Но флорентийский мыслитель был неправ: вовсе не с одними лишь французами происходило на глазах истории это явление. Мало того: в истории Германии, например, этот феномен проявлялся гораздо чаще и гораздо ярче, чем в истории Франции. Стоило русским войскам одержать победу над пруссаками при Гросс-Егерсдорфе,-- и несколько месяцев подряд Фридриху II не удавалось привести свое войско в боеспособный вид, и русское завоевание Пруссии прошло баз тени сопротивления и при изъявлениях самой рабской покорности со стороны всех властей и всего населения. Стоило Наполеону и маршалу Даву разгромить в один день, 14 октября 1806 г., при Иене и Ауэрштедте прусскую армию, и началось неслыханное в военной истории позорнейшее зрелище сдачи великолепно снабженных оружием и припасами гарнизонов всех прусских крепостей. Передавали, что когда Наполеону доложили о сдаче первоклассной крепости Магдебург с огромными складами боеприпасов и продовольствия, с 22 тысячами великолепно вооруженного гарнизона, с обильнейшей артиллерией, когда императору сообщили при этом, что генерал фон Клейст сдался маршалу Нею на капитуляцию без единого выстрела, то Наполеон сурово нахмурился: он подумал, что докладывавший дежурный генерал осмеливается шутить с ним и рассказывает какие-то небылицы. В голове военного человека просто не укладывалось, что можно дойти до такого позора. Что сделалось с Пруссией, которая, объявляя Наполеону войну, ставила целью... его низвержение? Что свершилось с ее генералами и с ее солдатами? Ведь еще в несчастной для них битве под Иеной пруссаки сражались упорно, почему же, спустя буквально несколько дней, они так неслыханно трусливо вели себя при капитуляции многотысячной армии при Пренцлау, при сдаче Кюстрина, Магдебурга, Штеттина? Этот вопрос растерянно задавали себе тогда барон Штейн и другие немецкие патриоты того времени. Случился какой-то внезапный перелом -- это было вполне ясно.
   Страшная природа этого явления массовой психологии была впоследствии очень и очень учтена фельдмаршалом Гельмутом Мольтке. Вовсе не только потому считал он гибельной для Германии всякую затяжную войну, что он боялся, будто не хватит продовольствия. На одном рауте в Потсдаме, спустя много лет после войны 1870--1871 гг., в группе гвардейских офицеров вспоминали войну, и один из них сказал, что "после Седана он уже ничего не боялся". "В самом деле? Ну, а вот я еще продолжал бояться!" -- раздался внезапно иронический голос фельдмаршала, неслышно подошедшего к собеседникам. И в самом деле. Когда в 1870 г. осенью Гамбетта затягивал войну, то победоносному германскому фельдмаршалу это очень не нравилось, и он был рад, что французы, спустя пять месяцев после Седана, пошли на переговоры. Хотя импровизированная армия Гамбетты терпела поражения, по могла быть затяжка, могло произойти русское вмешательство, и что тогда?!
   Мольтке знал психологию германской армии, как никто другой. Он хорошо помнил, что есть ужасающий яд, который может ее разложить и уничтожить всю ее силу неожиданно и бесповоротно. Этот яд, проникающий в германскую армию иногда медленно, иногда быстро, называется сознанием бесперспективности. Вот почему долгая война, если ей не видно конца, всегда приводила германского солдата в состояние апатии и маразма, даже если в войну он вступал полный самоуверенности и даже если в первый период ее одерживал победы. "Моральные запасы у нас всегда легче истощаются и труднее восполняются, чем материальные",-- с беспокойством писал (невзирая на военную цензуру) Георг Бернгард, редактор "Фоссише цейтунг", в 1917 г.
   Но истощились эти "моральные запасы" в Германии уже в 1918 г. именно вследствие бесперспективности продолжения войны, выяснившейся окончательно для солдат и офицеров немецкой армии после неудачи июльского наступления в 1918 г. на Марне, т. е. после "второй Марны". И стоило этому сознанию проникнуть в душу солдата, как произошло то, чего никак не ожидали не только Людендорф с Гинденбургом (они впоследствии признали, что не ожидали этого!), но и их противники, как, например, президент Вильсон, готовивший свои главные силы лишь к лету 1919 г. Вчерашние немецкие полки, одержавшие ряд побед на фронтах, обратились 8 августа 1918 г. в паническое стадо, бежавшее врассыпную между Анкром и Авром, сбивавшее с ног свежие полки, которые шли на выручку, кричавшее со злобой тем немногим своим товарищам, которые еще готовы были сражаться: "Штрейкбрехеры! Продолжатели войны! ("KriegsverlДngerer!"). Ударил роковой час,-- и кончилась вчера еще грозная немецкая армия. После недолгих судорог Германия пала на колени и сдалась на милость победителей, хоть у нее были еще материальные силы и средства для продолжения борьбы. Сдалась со всеми фельдмаршалами...".
   Почему же этот убивающий душу армии яд так часто решал дело именно в войнах, которые предпринимала Германия? Всякие "расовые", "народно-психологические" объяснения тут бессильны, они были бы достойны тех кривляющихся на университетских кафедрах гитлеровских паяцев, которые заменяют в нынешней Германии ученых. Есть объяснение несравненно более реальное и неопровержимое, вполне логическое и конкретно учитываемое. Если полная бесперспективность войны всегда вызывала рано или поздно в любой армии перелом в настроении, упадок духа, даже маразм, то можно ли удивляться, что именно с германской армией это случалось чаще, чем с другими армиями? Какой же другой армии чаще ставились ее правительством такие абсолютно неосуществимые задачи, чем армии германской? Стоит вспомнить такую, например, задачу: завоевать страну, занимающую пол-Европы и пол-Азии, населенную 200 миллионов жителей, и вырезать треть населения, а остальных обратить в крепостных. Солдаты еще могут на какой-то срок настолько себя одурманить, чтобы поверить в исполнимость безумного задания, но если "с ходу" им эта задача не удастся (а удаться она не может), то потом никакого тупоумия не хватит, чтобы и дальше в течение долгого времени верить в конечный успех. Бесперспективность явится абсолютно неизбежным последствием, и никакой дурман и даже никакие заградительные отряды не удержат в конце концов солдат от стихийного стремления бросить все и спасать свою жизнь.
   Конечно, в современных условиях, когда военная машина включает в себя огромные массы людей и техники, перелом в ходе войны представляет собой процесс, растягивающийся на ряд месяцев. Перелом в нынешней войне осуществлен стойкостью, упорством, самопожертвованием и героизмом советских воинов. Бесперспективность войны немцам наглядно показала и с каждым днем все яснее показывает наша доблестная Красная Армия. Ее мощь, великая жизненная сила советского народа -- вот что привело к крушению гитлеровских планов завоевания мирового господства. Теперь задача ясна -- не упустить близкую уже победу, обеспечить напряжение всех сил, нужное для ее достижения.
   Неисполнимость и фантастичность общего замысла, безудержность разбойничьего устремления, алчность, не знающая пределов, характерная грабительская романтика своего рода -- все это было свойственно уже многим предшественникам гитлеровской банды. "Только не раскрывайте так широко пасть!" ("Nur haltet das Maul!") -- с тревогой упрашивал былых "пангерманистов" убитый впоследствии гитлеровцами публицист, редактор "Цукунфт" Максимилиан Гарден. По ведь "пангерманисты" типа графа фон Ревентлова сравнительно с нынешней гитлеровской шайкой были всего только "разыгранный Фрейшиц перстами робких учениц". Ведь в наши дни эта всегерманская пасть раскрылась так широко, как никогда, потому что ее обладатели вознамерились проглотить все, что находится между Неманом и Владивостоком, а затем по частям и всю остальную планету. Не более и не менее... Ведь сколько существует человечество, таких или хоть отдаленно похожих заданий никто своему войску никогда не ставил.
   Советские армии с каждым месяцем углубляют произведенный ими грозный прорыв в психике всей вооруженной гитлеровской орды, которую они неуклонно и непрерывно гонят вон из оскверненной ее подлейшими преступлениями части нашей, территории.

Правда, 1943, 14 ноября, No 281.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru