* Пигарев К. Солдат-полководец. М., Гослитиздат, 1943. 164 стр.
Эта небольшая, весьма содержательная книжка производит с первых же страниц очень выгодное для автора впечатление. Прежде всего: она написана прекрасным литературным языком, без тех ненужных и безвкусных стилистических вывертов, которые уже давным-давно успели надоесть советскому читателю и набить ему оскомину, но, к сожалению, еще не надоели многим авторам популярных исторических и историко-беллетристических работ.
И чем больше мы вчитываемся в эту книжку, тем больше крепнет в нас убеждение, что перед нами очень удавшаяся характеристика великого русского полководца, написанная на основании серьезного изучения разнообразного и довольно обильного материала.
Автор дает в сжатой форме очень продуманную и основательную картину "генеалогии" и развития наиболее характерных черт полководческого искусства Суворова. Он связывает суворовские наставления с традициями, идущими от "Устава воинского", данного Петром.
Денис Давыдов писал о Суворове, что он "удесятерил пользу, приносимую повиновением, сочетав его с чувством воинской гордости". Суворов, как неподражаемый и недосягаемый идеал военного воспитателя, рисуется в разбираемой книжке необыкновенно ярко и отчетливо. В связи с этим хочется отметить, как уместно и удачно с чисто архитектурной, так сказать, точки зрения, автор окружает центральное солнце русского "небосклона славы" Суворова плеядой вождей и героев, воспитавшихся на суворовских традициях: Кульнева, Дениса Давыдова, больше всех Багратиона и Кутузова. И при этом он не старается вымучивать аргументы для доказательства недоказуемого тезиса о полном тождестве суворовской и кутузовской военной манеры (а этим иногда грешат биографы обоих военачальников), но совершенно правильно говорит: "Кутузов-полководец образовался в суворовской школе: пройдя через нее, он стал тем, чем был для солдата, не тенью Суворова, а Кутузовым, русским полководцем". С другой стороны, К. Пигарев не впадает и в обратную ошибку шаблонного противопоставления Суворова, как представителя только наступательной тактики, Кутузову, будто бы представляющему только тактику отступления. Это является несомненным достоинством работы К. Писарева.
Автор справедливо защищает Суворова от часто делавшегося упрека в неумеренном честолюбии. Кто же из военных героев не был честолюбив? Можно по этому поводу вспомнить, что говорил как раз об этой черте Суверова собиравший его иконографию Ровинский, известный автор "Русских народных картинок": если бы Суворов мечтал, начиная свою жизнь, стать святым угодником, то он воздержался бы от таких страстей, как честолюбие, но ведь он мечтал стать не угодником, а фельдмаршалом. И добавим: он мечтал также стать народным героем, прославившим русское имя. Это ему и удалось в полной мере. Важно было, что он ставил нечто выше своей личной славы -- это была честь и слава России, и служил он не во имя своих интересов, а во имя интересов русского народа и государства. Кстати: в этой связи читатель вправе был ждать от автора внимательного анализа небольшого суворовского произведения "Разговор в царстве мертвых между Александром Великим и Геростратом" (перепечатанного в этой же книжке в виде приложения). Ведь тут именно и идет принципиальный разговор о честолюбии, и самое замечательное в нем то, что Герострат у Суворова оказывается очень сильным спорщиком и кое-где ставит Александра в довольно затруднительное положение. А между тем настоящего разбора этого произведения мы у К. Пигарева не находим. Прибавлю, что вообще этот "Разговор" (неоднократно печатавшийся) настолько любопытен и столько там неожиданного, что он очень и очень достоин самого пристального внимания исследователей. Без этого источника нельзя понять всей разносторонности и независимости мысли молодого Суворова. Нескольких беглых строк (на стр. 65 книги К. Пигарева) совсем недостаточно.
Богато насыщены фактическим содержанием страницы, говорившие о Суворове, как о военном ораторе и как о военном писателе. Тут весьма доказательно обрисован Суворов как мастер доходчивого до солдатских сердец русского слова. Попутно тут же охарактеризованы и более или менее видные словесно-литературные подражатели Суворова: Кульнев, Иван Скобелев (дед), Федор Глинка, Погосский, Драгомиров. Замечу, что в следующем издании своей книжки (которого должно ждать и желать) автор хорошо сделает, если исключит ложное (по обыкновению) повествование Ростопчина о том, как Суворов при нем ни с того ни с сего во время разговора закричал петухом и что будто бы сказал при этом (стр. 90). Эту явную ростопчинскую небылицу пустил в ход впервые доверчивый журналист Сергей Глинка, по уже в 40-х годах прошлого века роотончинским "анекдотам" о Суворове вообще мало кто верил. Ведь мы хорошо знаем, что чем знаменитее был человек, тем больше лгал о нем граф Ростопчин: много о Барклае, больше о Кутузове и, естественно, больше всего о Суворове. О некоторых устно, о других -- письменно.
Очень тонко очерчен у К. Писарева образ "героя", как он сложился в уме и в воображении Суворова. Ему хотелось, чтобы понятия "солдат" и "герой" совпадали. "Я солдат, я умираю за мое отечество... смелыми шагами приближаюсь к могиле, совесть моя не запятнана... Тело мое изувечено ранами, а бог оставляет меня жить для блага государства",-- писал он своей любимой дочери. А что русский солдат очень часто оказывался героем, кому же это было лучше знать, чем Суворову? Почему он был в таком бешенстве, когда Павел стал заводить прусские порядки в русской армии? Да потому, что самая мысль о подражании пруссакам ему казалась нелепой: "русские прусских всегда бивали, что же тут перенять?",-- ядовито спрашивал великий полководец. Русский солдат может другим давать пример, а самому ему брать примера не с кого. Так полагал Суворов в 1797 г., едва ли бы он изменил это суждение и в 1943 г.
Автор не задается целью анализировать во всей полноте стратегию и тактику Суворова, он по основному своему заданию не обязан ни придерживаться старого хронологического порядка в изложении, ни даже перечислять все победы русского героя. Но все-таки следовало бы назвать наряду с Измаилом хотя бы Прагу, штурм которой немногим уступал в некоторых отношениях измаильскому, а по своим политическим последствиям даже превосходил его. Советский школьник, знакомясь с Пушкиным, читает обращенный к "Клеветникам России" стих: "Для вас безмолвны Кремль и Прага!" Но ведь и для него, юного пионера, тоже будет "безмолвна" Прага, если ему ничего не говорить об этом военном подвиге Суворова, одном из самых трудных и блестящих исторических дел.
Очень нужны, хороши и новы по содержанию страницы, посвященные анализу своеобразнейшего языка Суворова. Сколько жизни, сколько могучего темперамента, горячей крови, огня было во всем, что говорил, и во всем, что писал этот необыкновенный человек!
Что удивительного, если перечисленные военные писатели, подражавшие ему, никогда не могли с ним сравниться в слове так же, как не могли с ним сравниться в бою самые талантливые подражатели его стратегии и тактики?
К. Пигарев говорит о том, как умел и любил Суворов награждать за воинские подвиги. Это совершенно правильно отмечено. Можно, кстати, указать автору на любопытнейший документальный материал, никем не обследованный и даже, кажется, никем из последователей не упомянутый. Это -- рукопись, занимающая почти целый фолиант и хранящаяся в Архиве древних актов в фонде "Бумаги канцелярии кн. Потемкина-Таврического". В рукописи (точнее, в целом ряде вплетенных в этот том рукописей) содержатся подробно мотивированные представления к наградам всех особо отличившихся при взятии Измаила. Представления снабжены на полях коротенькими пометками и пояснениями самого Суворова, сделанными его рукой. Да и самые мотивировки, конечно, тоже исходят от него. Эти документы очень интересны для характеристики зоркого вождя и благодарного начальника, каковым всегда был Суворов.
Приветствуем появление нужной и хорошо написанной книжки К. Пигарева и желаем ей заслуженного успеха.