Очень желательно было бы, если бы юбилейное оживление интереса к Лермонтову натолкнуло наших историков на некоторые темы, до сих пор остающиеся неразработанными с достаточной полнотой. Вместо повторения шаблонных фраз и часто довольно бесплодного гадания о деталях организации убийства великого поэта, о подсылке командированных из Петербурга специальных убийц и т. п. следовало бы заняться настоящим, совсем уже бесспорным "убийцей" Лермонтова, т. е. политической и общественной средой и атмосферой именно средних лет николаевского царствования, т. е. времени между концом польского восстания в 1831 г. и началом умственного оживления в 1842 и следующих годах (выход "Мертвых душ", борьба славянофилов с западниками, лекции Грановского и т. д.). Это время Теодор Шиман в своем II томе Geschichte Russlands unter dem Kaiser Nikolaus называет "императорским тихим житьем". Оно довольно резко отличается и от первых годов царствования и особенно от непосредственно следующих. Тургенев в своих "Литературных воспоминаниях" говорит именно о 1837 г. "Время тогда было очень уж смирное". Эти "средние годы" были самым безнадежно глухим, сонным, удушливым периодом николаевской эпохи, и злой рок заставил Лермонтова жить и погибнуть именно в этот период. Даже самые последние годы царствования, годы полицейского террора и цензурного беснования, от 1848 г. до Крымской войны, не давали современникам ощущения такого безысходного мрака и прочного застоя, потому что всеевропейская гроза 1848 г. слишком всколыхнула общественное сознание, и чувствовалось, что сам властелин уже не верит в возможность без совсем экстренных мер восстановить прежний покой сонного болота.
Так как у нас очень мало и очень плохо знают николаевское царствование, то эта "средняя" полоса ого, имеющая свою собственную историческую физиономию, совсем выпала из поля зрения -- и ее никак не отмечают и не выделяют. Но стоит хоть немного по-настоящему приглядеться к документам, как это, например, сделал тот же Теодор Шиман, человек, очень мало смысливший и в Пушкине, и в Лермонтове, и в русской культуре вообще, но собравший огромный запас фактических сведений, и сейчас же исследователю становится ясным, что такое были эти 30-е годы (и самое начало 40-х годов), которые Шиман правильно выделил в особую рубрику, назвав это время, правда, весьма идиллически, "тихим житьем" (Stilleben). Это "тихое житье" и задушило Лермонтова, и эти годы давно пора обследовать монографически во всех деталях. Это более трудно, но и более производительпо со всех точек зрения, чем писать о смерти Лермонтова разные фантастические киносценарии. Тем более, что параллельно можно ведь производить и специальные исследования о дуэли. Одно другому не мешает нисколько.
Литературный современник, 1941, No 7--8, стр. 140--141.