В. ГЕРЬЕ. ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ ОТ АВГУСТИНА ДО ГЕГЕЛЯ. М., 1915.
Книга проф. Герье рассматривает историко-философские концепции, начиная от Августина, продолжая Макиавелли, Бэконом, Вико, Гердером, Кантом, Шеллингом и кончая Гегелем. При сравнительно ограниченных размерах книги каждому из этих мыслителей отводится 10--15--20 стр., кроме Гегеля, которому посвящено ровно 100 стр. Эта капризная несоразмерность тем более странна, что именно Гегеля автор воспринимает, по-видимому, не непосредственно, а в некоторых кратких своих очерках (о Макиавелли и Бэконе) он явственно самостоятелен и стоит лицом к лицу с источником. Собственные историко-философские идеи автор нигде не излагает систематически и только позволяет о них догадываться по тем критическим соображениям, которыми он сопровождает изложение теорий разбираемых мыслителей. Сам автор под философией истории понимает "тот синтез, которым мыслящий человек охватывает всю совокупность истории человечества, ее ход и цель". Но каким именно должен этот быть "синтез", автору кажется не столь важным, как самая наличность того или иного синтеза. Не совсем ясно говорит он в предисловии: "Мы не имеем здесь в виду пропаганду какой- либо одной доктрины, а разумеем изучение идей, взаимно друг друга освещающих и исправляющих. Речь идет не о том, чтобы факты подчинялись идеям, а о том, чтобы историки, распоряжающиеся фактами, проникались идеями, т. е. сами были философски образованны". Лично проф. Герье примыкает, во всяком случае, к историкам, склонным приписывать умственному фактору, изменениям в идеях и моральных представлениях руководящую роль в историческом процессе.
Первая глава посвящена теократическому представлению об истории. В центре этой главы поставлен, конечно, Блаженный Августин. Но об остальных средневековых авторах, которых следовало бы упомянуть, либо ничего не сказано, либо сказано несколько небрежных и ничего не говорящих слов. Беда Достопочтенный жил не в начале XIII в., как сказано на стр. 12, но в конце VII и в VIII в.; разумеется, эго описка, но именно вследствие общей поспешности, с которой трактуется послеавгустиновская эпоха, и эта описка может быть усвоена как нечто правильное мало осведомленным читателем. Говорится об Оттоне Фрейзингенском, в сущности не имевшим ни малейшего отношения к философии истории, и ни единого звука не сказано о Фоме Аквинате; от средних веков делается скачок непосредственно к Боссюэ, т. е. к веку Людовика XIV; посвящая в той же главе две страницы Лейбницу, о "теократизме" которого можно говорить с большими натяжками, автор обходит молчанием Паскаля и т. д. Все это весьма капризно и произвольно.
Глава о Макиавелли, при всей своей краткости, очень удалась автору; но можно ли, говоря об исторических взглядах Макиавелли, даже не заикнуться тут же о существовании его современника (и уж "настоящего" историка, а не политического мыслителя, только рассуждавшего об истории) -- Гвиччардини? Это опущение неблагоприятно отзывается на всей главе; Макиавелли как бы висит в воздухе, ложно представляется читателю каким-то одиноким для своей эпохи философом, видевшим в истории круговращение событий. В главе, посвященной Бодену, с удивлением читаем, что "жестокие преследования гугенотов породили среди них фанатизм, проявившийся в так называемых монархомахах, т. е. враждебных монархии публицистах". Во-первых, под монархомахами понимались не просто "враждебные монархии публицисты", но сторонники взгляда о законности при известных условиях низвержения или даже убийства монарха; во-вторых, эта монархомахия "проявилась" прежде всего в недрах именно католической церкви, а вовсе не гугенотской, и, в частности, иезуитский орден особенно деятельно поддерживал это учение. Далее г. Герье сообщает следующее: "Боден написал весьма ученое сочинение, касавшееся специально истории, -- "Путь к лучшему познанию истории"". И больше об этом "ученом сочинении" ни слова. А ведь именно в нем Боден бросил плодотворную мысль о сравнении законов разных наций и о пользе, которую такой метод может принести для исторического изучения! Книга покойного Бодрильяра о Бодене, к сожалению, сильно и явственно повлияла на г. Герье, а ведь его-то Боден должен был заинтересовать совсем не с той стороны, как Бодрильяра, который занимался Боденом главным образом с точки зрения политической, а не исторической философии.
Удачнее главы о Гердере и Канте, но тщетно читатель стал бы искать напрашивающейся параллели между Гердером и Кондорсе, между Кантом и Кондорсе: прогресс, как его понимали германские мыслители, заинтересовал автора настолько, что он не пожелал вспомнить их знаменитого французского современника с его теорией прогресса (о том, что и Тюрго следовало бы помянуть, мы уже и не говорим).
Большая глава о Гегеле обстоятельна, но главным образом основана на Куно Фишере, Гайме и других биографах и комментаторах Гегеля (зачем-то использована вялая и небрежная старая книга Флинта по "Философии истории в Европе"). Когда автор полагается только на себя самого, он гораздо интереснее.
Эта книга слишком часто заставляет жалеть о пропусках, ничем не оправдываемых, она ничуть не отвечает слишком широкому своему названию, в ней есть дефекты (их больше, чем тут отмечено), но при всем этом ее прочтут, и прочтут не без пользы. Слог старого автора в общем живой, не утомляющий читателя. Есть кое-какие странности (Медичеи вместо Медичи, Каудинские Фуркулы вместо ущелья; culto divino автор переводит словом богослужение, тогда как нужно богопочитание; гердеровский Beharrungszustand переведено продолжительное существование, тогда как ближе состояние устойчивости, есть совершенно ненужные варваризмы вроде "гуманитета" и т. д. и т. д.). В общем, однако, книга по своему изложению доступна и сравнительно малоподготовленному читателю.
ПРИМЕЧАНИЯ
Автограф не сохранился. Печатается по журнальной публикации (Русские записки, 1915, No 7, с. 327--329).