Сырокомля Владислав
Как волка ни корми, он все въ лес глядит

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ВЛАДИСЛАВЪ СЫРОКОМЛЯ.

Какъ волка ни корми, онъ все въ лѣсъ глядитъ 1).

Драматическая сцена.

   *) Это стихотвореніе, облеченное въ драматическую форму, принадлежитъ къ числу лучшихъ произведеній Кондратовича (Сырокомли). До сихъ поръ, сколько намъ извѣстно, оно не появлялось на русскомъ языкѣ. Переводчикъ желалъ сохранить возможную близость къ оригиналу, явившемуся въ первый разъ въ 1860 г. (Syrok., t. V, str. 291--300). Переводчикъ.
   

Дѣйствующія лица:

Ростиславъ, старый актеръ.

Мальчикъ (за сценой).

Дѣйствіе происходитъ въ лѣсу. Въ глубинѣ театра помѣщается хата лѣсника; изъ-за деревьевъ, вдали, видѣнъ городъ.

   

Ростиславъ (торопливо входитъ и показываетъ на городъ).

             Нѣтъ, меня ты не увидишь, пышный городъ! На свободѣ
             Здѣсь, въ лѣсу, останусь съ Богомъ, поклонюсь живой природѣ.
             Тамъ для "славы" я трудился, "слилъ себѣ тельца изъ злата"...
             Здѣсь убѣжищемъ мнѣ будетъ эта маленькая хата;
             Въ ней живетъ лѣсникъ-охотникъ. У него найму жилище.
             Мнѣ давно пора очнуться, быть душой свѣтлѣе, чище.
             Жизнь моя, какъ это солнце, быстро близится къ закату.
             Ждать нельзя. Настало время промѣнять театръ на хату.
             Помечтаю на свободѣ, воскрешу въ душѣ былое.

(Обращается къ городу).

             Охъ, ты городъ! Охъ, ты племя, городское племя злое!
             На меня ты наложило страшно-тягостную ношу --
             Маску гнусную актера. Я ее съ презрѣньемъ брошу...

(Дѣлаетъ движеніе, будто срываетъ съ себя и бросаетъ маску; затѣмъ продолжаетъ послѣ короткаго молчанія).

             Помню, помню жаръ мой юный. Я тогда не лицемѣрилъ,
             Я въ святые идеалы, въ правду жизненную вѣрилъ.
             И Тальма, и чудный Гаррикъ душу страстно увлекали;
             Имена ихъ, словно звѣзды, въ синевѣ небесъ сверкали,--
             И хотѣлъ я безъ оглядки, торопливо, съ яснымъ взоромъ,
             Прилетѣть къ свѣтиламъ чуднымъ мимолетнымъ метеоромъ.
             Божествомъ считалъ Шекспира, и во мнѣ окрѣпла вѣра,
             Что съ душевнымъ огонечкомъ я могу достичь Мольера...
             Грудь горѣла... Думы-грёзы нарождались въ сердцѣ чистомъ...
             Вы не знаете, какъ сладко быть въ дни юности артистомъ!
             "По стопамъ артистовъ славныхъ я пойду!-- мечталъ я,-- вскорѣ-
             Самъ безсмертія достигну, успокоивъ въ сердцѣ горе!..."

(Задумывается, потомъ иронически смѣется).

             Ха! ха! ха! Смѣшно и горько вспоминать минуты "счастья".
             Очутился я на сценѣ, на театръ успѣлъ попасть я.
                       Голова моя горѣла; въ ней кипѣли жизни силы.
             Вдругъ повѣялъ страшный холодъ,-- холодъ словно изъ могилы.
             Тамъ узналъ я зависть, низость. Тамъ интриги, сплетни любятъ;
             Тамъ юнцовъ, какъ я, "артисты-старички" не приголубятъ,
             Не даютъ имъ легкихъ крыльевъ для полета надъ толпою,
             Съ высоты небесъ на землю увлекаютъ за собою...
             Наконецъ, мой духъ горячій постепенно охладился.
             На меня костюмъ надѣли: въ галунахъ я очутился,
             И въ плащѣ кроваво-красномъ (замѣнялъ онъ багряницу)
             Короля изобразилъ я, въ то же время и -- убійцу.

(Послѣ молчанія).

             Ха! ха! ха! Я ихъ обоихъ смастерилъ, лишаясь чувства:
             Предъ собой "судей" я видѣлъ, покровителей искусства,
             И предъ публикой (велико это слово!) думалъ смѣло
             Отличиться, но игралъ я слабо, робко, неумѣло,
             Былъ бандитомъ настоящимъ: "роль убилъ". Къ моей печали?
             Не похлопали злодѣю, короля не увѣнчали.
             Горько было. Шумной славы не достигнулъ я сначала...
             Сталъ я комикомъ; но зала не смѣялась и молчала.
             Порѣшили ветераны: "Будь пѣвцомъ, не бей баклуши!"
             И запѣлъ я поневолѣ: предо мной заткнули уши.
             Возвращаясь изъ театра на чердакъ пустой, холодный,
             Я кусалъ отъ злобы землю, я ревѣлъ, какъ звѣрь голодный;
             Но когда во снѣ забылся на страдальческой постели,
             Вновь всѣ геніи искусства съ высоты небесъ слетѣли.
             Самъ Тальмй, во снѣ, сказалъ мнѣ, пожимая крѣпко руки:
             "Трудно, юноша! Награды ты достигнешь послѣ муки!"

(Садится на пень дерева).

             Наконецъ-то заслужилъ я похвалу. Всѣ громогласно
             Закричали: "Браво! браво! Ахъ, божественно-прекрасно!"
             Я былъ вызванъ, наслаждался для артиста сладкимъ шумомъ,
             Но, одумавшись, заплакалъ въ настроеніи угрюмомъ:
             Мнѣ за что же рукоплещутъ? Есть ли смыслъ въ такомъ привѣтѣ?
             Надъ "Ринальдо" плачутъ слёзно, а смѣются при "Гамлетѣ".
             "Сидъ" для нихъ ужасно скученъ; ихъ Мольеръ не позабавитъ;
             Даже Фрёдро, нашъ-то Фрёдро, ихъ зѣвать, скучать заставитъ...
             Окруженный блескомъ славы, я твердилъ въ чаду успѣха:
             "Вашъ привѣтъ -- насмѣшка злая, а насмѣшка -- мнѣ утѣха!"
             Кто теперь, съ призваньемъ Божьимъ, на театрѣ отличится?
             И Тальма, и Гаррикъ ныньче развѣ могутъ возродиться?
             Нѣтъ! Прошли вѣка святые, благодатныя столѣтья...

(Вскакиваетъ).

             Не хочу я видѣть городъ. Не могу его терпѣть я!

(Оглядывается).

             Нѣтъ, природа -- не кулиса! Пусть кулисы и красивы,
             Но живѣй и натуральнѣй надъ ручьемъ здѣсь плачутъ ивы.
             Простодушная берёзка на меня здѣсь смотритъ съ лаской;
             Отъ нея весною пахнетъ, а не лаковою краской.
             А ручей? А тихій вѣтеръ, что заигрываетъ съ нивой?
             Это -- музыка природы, а не нашъ оркестръ фальшивый.
             Отблескъ солнца, такъ чудесно между листьями дрожащій,
             Развѣ онъ блѣднѣе лампы вѣчно-тусклой и дымящей?
             Вотъ -- цвѣтокъ благоуханный! Съ нимъ я чувствую отвагу...
             Не хочу идти на сцену. Слово далъ... Назадъ -- ни шагу!
             Отдохнуть пора. Усталъ я, то смѣясь, то негодуя.
             Здѣсь въ избёнкѣ, за безцѣнокъ, уголокъ себѣ найду я.
             Ну-съ, начнемъ переговоры...

(Идетъ къ хатѣ и стучитъ въ окно).

                                           Эй, хозяинъ! Выдь къ отвѣту!
   

Голосъ ребенка (за сценой).

             Батько скоро возвратится. Подожди же. Батьки нѣту,
             Безъ него впустить не смѣю. Наши псы тебя не струсятъ,
             Очень злы... Ворвешься силой, такъ они тебя укусятъ.
             Безъ собакъ въ лѣсу жить страшно... Сторожей моихъ погладь-ко.--
             Разорвутъ!... Я вѣрно знаю: въ семь часовъ вернется батько.
   

Ростиславъ (смотритъ на часы).

             Ужь седьмого половина. Подожду еще немного...

(Выходитъ на авансъ-сцену).

             Что теперь творятъ коллеги? Репетируютъ убого.
             Я боюсь, чтобъ страшной дичи "тамъ" они не напороли.
             Клятву дамъ, что самъ Отелло будетъ жалокъ въ чудной роли.
             Да, съ Шекспировскою драмой не шути: плохое дѣло!
             Ахъ! когда-то вдохновенно я и самъ игралъ Отелло...
             Маска черная -- и ревность въ каждомъ словѣ, въ каждомъ жестѣ г
             Гдѣ ты, юность? Гдѣ ты, свѣжесть? Вы со мной пропали вмѣстѣ!
             Помню, я былъ очарованъ самъ собою. Сердце кровыо
             Обливалось. Грудь дышала первой бѣшеной любовью.
             Я былъ истинный Отелло. Я -- ревнивецъ злобно мстящій --
             Задушивши Дездемону, получилъ "пріемъ блестящій".
             Отъ восторженнаго "браво" наша сцена задрожала...
             А теперь каковъ Отелло? Онъ не сдержитъ и кинжала!
             Тощій, слабый, онъ съумѣетъ только выпачкаться въ сажѣ...
             Побѣгу къ друзьямъ на помощь... Бросить сразу ихъ нельзя же.

(Слышенъ звукъ пастушеской трубы).

             Удержись, безумецъ жалкій! Пастушокъ здѣсь напѣваетъ
             И тебя къ цвѣтущей нивѣ, въ лѣсъ зеленый призываетъ.
             Ты зачѣмъ стремишься въ городъ? Не пора-ль тебѣ, безсильный,
             Навсегда проститься съ жизнью -- съ жизнью мертвою, могильной?
             Тамъ отъ скуки захохочешь, а не то зѣвнешь всей глоткой,
             Дополняя наслажденье... только водкой, только водкой!
             Шумный городъ мнѣ ужасенъ; онъ лишитъ меня разсудка.
             Снова сдѣлаться фигляромъ не хочу: плохая шутка!
             Нѣтъ, артистъ, въ лѣсу останься! Здѣсь, подъ кровлею худою,
             Насыщайся чернымъ хлѣбомъ, запивай его водою,
             Заведи пчелиный улей, забавляйся голубятней...

(Вдали слышенъ лай собакъ и звукъ охотничьей трубы).

             А ружейная охота? Что въ лѣсу ея пріятнѣй?
             А не то -- иди за плугомъ, оживляй себя работой...

(Послѣ минутной паузы).

             Здѣсь, въ охотничьей сермягѣ, я займусь въ лѣсу охотой.
             Васъ, зеленыя сермяги, прежде часто надѣвалъ я,
             И во Фрейшютцѣ, когда-то, громогласно распѣвалъ я.
             Я игралъ въ Гусарахъ Фрёдро... (Есть тамъ сценки, есть картины!)
             Также "дядюшку" игралъ я въ пьесѣ Докторъ медицины...
             Помню, помню васъ, сермяги! Вы, нарядъ мой непозорный,
             Тѣсно рядышкомъ висите въ дорогой моей "уборной".
             Мнѣ, при васъ, рукоплескали въ ложахъ, въ креслахъ, сверху, снизу...
             Кто же васъ теперь надѣнетъ святотатственно, какъ ризу?
             Отрекусь скорѣй отъ лѣса, отъ деревни и отъ воли,
             И пойду играть въ сермягахъ: въ нихъ отличныя есть роли!

(Приходитъ въ память).

             Ты зеленою сермягой восхищенъ? Нарядецъ чудный;
             Но прекраснѣй и чудеснѣй лѣсъ зеленый, изумрудный.
             Правда, колются жестоко злыя елки, злыя сосны,
             Но уколы прямо въ сердце -- больше страшны и несносны.
             Выражать ты станешь горе или счастье жизни сладко,--
             Вдругъ тебя ужалятъ въ сердце, какъ пчела, тайкомъ, украдкой.
             Съ этимъ жаломъ, что мнѣ сердце такъ убійственно пронзало,
             Мнѣ пришлось идти на сцену и смѣшить въ театрѣ зало.
             И, съ жестокой раной въ сердцѣ, ради шутки, я кривлялся,
             Самъ же жгучими слезами я невольно обливался;
             Наконецъ, постигъ науку, что въ "притворствѣ" -- наша сила,
             И слезами не смывались на лицѣ моемъ бѣлила,
             И когда я, улыбаясь, танцовалъ веселый танецъ,
             Ужь не портился слезами въ лавкѣ купленный румянецъ...
             Въ этомъ -- весь тріумфъ артиста, въ этомъ -- цѣль его призванья,
             Чтобъ великому искусству посвятить свои страданья!
             Такъ стремиться нужно къ славѣ, къ дорогой, безсмертной цѣли!
             Развѣ славные артисты мукъ жестокихъ не терпѣли?
             Человѣческая слава отъ "креста" вполнѣ зависитъ.
             Подъ "крестомъ" одинъ погибнетъ, но другого крестъ возвыситъ.".

(Послѣ паузы.)

             Несъ и я мой крестъ высоко; онъ меня взнесетъ и выше --
             Не предъ шумною толпою, а въ лѣсу, гдѣ слаще, тише,
             Гдѣ какая-то святая тайна искони хранится,
             Гдѣ и съ Богомъ, и съ природой могъ бы я разговориться,
             Гдѣ... Шекспиръ такъ выражался...

(Въ раздумья опять садится на обрубокъ дерева).

                       "...Много таинствъ есть въ природѣ..."
             Онъ великій былъ философъ, не поэтъ въ новѣйшемъ родѣ.
             Воплотить въ себѣ созданья величайшаго поэта --
             Колоссальнаго Отелло и мечтателя Гамлета,--
             Изучить могучій геній такъ, чтобъ все ему внимало,
             Передать его творенья... Нѣтъ, на это жизни мало!
             Ты же смѣлъ въ срединѣ жизни отъ искусства отказаться.
             Ремесломъ бы лучше было, съ юныхъ дней, тебѣ заняться,--
             Ремеслу бы научился, и имѣлъ бы ты, страдалецъ,
             Больше счастья, больше славы и -- хорошій капиталецъ!
             ...Мнѣ не нужно вашихъ денегъ! Я ихъ брошу негодуя,
             Если "счастія" въ искусствѣ благородномъ не найду я.
             Жажду я одной награды за труды: какъ воинъ бравый,
             На подмосткахъ нашей сцены умереть хочу со славой...

(Встаетъ).

             Слава! Что такое "слава?" -- Легкій дымъ... Онъ разлетится,
             И, прославленный сегодня, завтра въ шута обратится.
             Слава -- дѣтская игрушка; но она, людьми владѣя,
             Увлекаетъ и героя, и паяца, и злодѣя.
             Для нея отъ Геростратовъ храмы древніе сгорали;
             Для нея великодушно Мильтіады умирали;
             Для нея Наполеоны не щадятъ людского мяса;
             Для нея піиты мучатъ злополучнаго Пегаса;
             Акробаты на канатѣ жаждутъ "славно" отличиться...
             Въ славѣ много ослѣпленья, но и сила въ ней таится.
             "Благородная есть слава" (такъ сказалъ поэтъ). Она-то
             Восхищаетъ человѣка, на него вліяетъ свято.
             Озаривъ его лучами, человѣку-полубогу
             Возвѣщаетъ: "Ты, какъ факелъ, освѣщай впередъ дорогу!
             Пусть народъ, во тьмѣ ходящій, перестанетъ заблуждаться..."
             Но такіе люди рѣдко -- разъ въ столѣтіе -- родятся.
             И когда отъ ихъ сіянья мы хоть искорку получимъ,
             Съ насъ достаточно: народа нашей славой не измучимъ!
             Только низкая душонка для себя считаетъ славой,
             Если сердце человѣка напоитъ своей отравой...
             Но я чувствую, Создатель, Ты мнѣ далъ иную душу,--
             Я желаю честной славы и завѣтъ мой не нарушу.

(Ударяетъ себя въ чело).

             Поздно! Ты, мечтатель, слишкомъ довѣрялъ своей "особѣ".
             Удались и плачь о "славѣ" на ея печальномъ гробѣ.
             Все любимое тобою спитъ въ гробу... Прощай, веселье!
             Возродиться можно только или въ рощѣ, или въ кельѣ...
             Не вернулся ли охотникъ? Постучаться нужно въ хату.

(Стучитъ въ окно).

Голосъ ребенка.

             Не стучись напрасно. Батьки дома нѣтъ. Придетъ къ закату,
             Поздно вечеромъ...
   

Ростиславъ.

                                 Малютка! Отвѣчай правдивѣй, проще:
             Какъ живется вамъ, бѣднягамъ-горемыкамъ, въ этой рощѣ?
             Здѣсь вамъ весело?
   

Голосъ ребенка.

                                           Мой батько стережетъ лѣсную дачу,
             А подчасъ онъ дичь стрѣляетъ, ловитъ рыбку наудачу.
             Денегъ батько не имѣетъ. Всѣ мы сыты и здоровы,
             Такъ чего желать намъ больше? Молочко даютъ коровы...
   

Ростиславъ.

             О, блаженная наивность, ты не лжешь, не знаешь злобы!...
             (Удаляется на средину сцены и осматриваетъ ее кругомъ).
             А въ театрѣ эта "сцена" вышла чудно хорошо бы!
             Здѣсь бы хижину поставить, со скамейкой. Тамъ, направо,
             Дубъ явился бы кулисой, возвышаясь величаво.
             Этотъ улей съ роемъ пчелокъ помѣстить бы тутъ не худо;
             Изъ него нашъ декораторъ сотворилъ бы прелесть, чудо.
             Здѣсь бы тѣни онъ набросилъ, тамъ бы онъ прибавилъ блеску...
             Разъ, я помню, мы играли очень милую піеску.
             Представляли мы Окошко въ бельэтажѣ. Въ пьесѣ славной,
             Сознаюсь, не заучилъ я хорошенько роли главной...
             Актъ второй, и сцена та же. Подымается завѣса.
             Выхожу, не зная въ роли ни полслова, ни бельмеса.
             Я смущаюсь, заикаюсь, вру отчаянно, безбожно.
             На бѣду, суфлеръ-глашатай подкутилъ елико можно.
             Я къ нему направилъ уши и мигаю: знать не хочетъ,
             Все клюетъ въ тетрадку носомъ, что-то шепчетъ и бормочетъ.
             Въ положеніи ужасномъ я стоялъ вблизи злодѣя,
             Но меня вдругъ освѣтила благодатная идея.
             Я тогда игралъ роль графа, утомленнаго дорогой,
             И представился "особой" слабосильной и убогой.
             На скамейку (по піесѣ) я не сѣлъ, а въ видѣ шутки
             Повалился прямо на земь близъ суфлерской старой будки.
             Вырвалъ я изъ рукъ суфлера роль мою тайкомъ, украдкой,
             И представилъ ловко графа, руководствуясь... тетрадкой,--
             Декламировалъ прекрасно и налѣво, и направо...
             Не замѣтили продѣлки. Весь театръ воскликнулъ: "браво!"...
             Да и то-ль еще бывало! Вспомню, съ чувствомъ упоенья,
             Смѣхотворныя минуты, горько-сладкія мгновенья...

(Торжественно).

             Жизнь на сценѣ -- вѣчный праздникъ, безъ печали и злорадства,--
             Жизнь, кипящая свободой для науки, славы, братства,
             Жизнь для чуднаго искусства: все оно собой объемлетъ...
             Эта жизнь разбудитъ сердце, если сердце вдругъ задремлетъ...
             Неужели этой жизнью я пожертвую для скуки?
             Неужели въ дикой рощѣ опущу лѣниво руки?
             Грѣхъ и стыдъ, любя искусство, падать низко отъ безсилья,
             Если мнѣ искусство дало для полета къ небу крылья!
             Грѣхъ и стыдъ передъ друзьями: сколько лѣтъ мы вмѣстѣ жили,
             Сколько хлѣба-соли съѣли, веселились и тужили!...
             И предъ "авторами" стыдно: воплощалъ я ихъ созданья,--
             И предъ публикой въ долгу я за ея рукоплесканья!
             Нѣтъ, скорѣй умру...

(Хочетъ быстро удалиться, но возвращается).

                                           Безумецъ, погоди, будь остороженъ!
             Ты идешь въ цыганскій таборъ. Онъ коваренъ и безбоженъ.
             Ты его считаешь храмомъ?... Жаль, что въ немъ алтарь разрушенъ,
             И святой огонь искусства въ алтарѣ давно потушенъ.
             Ты къ товарищамъ стремишься? Но припомни, не тебя ли
             Безсердечные коллеги клеветою отравляли?
             Ты идешь отдаться въ рабство? Ныньче публика похвалитъ,
             А потомъ тебя, невольникъ, и освищетъ, и "провалитъ"!
             У нея есть предразсудки -- вѣковѣчная опека:
             Апплодируя "актеру", въ немъ не видятъ человѣка...
             Нѣтъ, засну въ безмолвной рощѣ. Кто мой тихій сонъ встревожитъ?
   

Голосъ ребенка.

             Вотъ и тятя возвратился...

(Издалека слышенъ бой часовъ),

Ростиславъ (вздрагиваетъ).

                                                     Семь часовъ? Нѣтъ! Быть не можетъ?...
             А въ театрѣ "представляютъ" неискусно, неумѣло...
             Въ первомъ актѣ не придется видѣть жалкаго Отелло.
             Поспѣшу... Скорѣй на сцену!... Можетъ быть, еще успѣю?

(Обращается къ хатѣ).

             До свиданія, избушка! Ты не можешь быть моею.
             Какъ солдатъ отчизнѣ служитъ, такъ и я, отдавшись чувству,
             Сослужу святую службу благородному искусству.
                                                                                                                 Леонидъ Трефолевъ.

"Русская Мысль", кн.II, 1893

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru