Свирский Алексей Иванович
Призраки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Алексей Свирский

Призраки

I

   Член суда Виктор Аполлонович Лучинов и жена его Наталья Ивановна по случаю войны и всеобщей трезвости решили отпраздновать свою серебряную свадьбу втихомолку, у себя на даче, и никого не приглашать за исключением самых близких родственников!..
   Однако, добрым намерениям супругов не суждено было осуществиться: близкие родственники дали знать дальним, те в свою очередь сообщили о предстоящем семейном торжестве друзьям, друзья оповестили знакомых, и кончилось тем, что еще накануне супружеского юбилея Лучиновы получили более десяти поздравительных телеграмм с кратким извещением: "приедем непременно".
   И пришлось праздновать.
   Произошло это летом, на берегу Финского залива, среди песков горячих дюн и старых сосен.
   Всю ночь из дачи Лучиновых вырывались звуки рояля, поющих голосов мужчин и женщин, свободный раскатистый смех.
   В тишине северной белой ночи голоса пирующих четко проносились над спящим простором уныло-задумчивого взморья.
   И потом, позже, когда две зори, развернув розовые знамена, золотили холодную сталь залива и освещали небо оранжевыми огнями, веселье все еще было крепким и бурным.
   Проснулись птицы, взошло солнце, вспыхнули вершины сосен, красными огнями загорелись окна в мезонине, забренчали колокольцы бредущих по лесу коров, а на обширной террасе дачи Лучиновых все еще пьют, говорят, смеются и поют...
   В начале вечера за столами, расставленными покоем и украшенными цветами, закусками и винами, чинно сидели гости, внимательно слушали ораторов, превозносивших юбилейную чету, наслаждались красноречием адвокатов, товарища прокурора Масловского, женатого на сестре Лучинова, мирового судьи Петкова -- брата Натальи Ивановны; горячо аплодировали единственному сыну Лучиновых студенту-юристу Лене, приветствовавшему родителей, поздравляли с редким праздником и трех взрослых дочерей Лучиновых, из которых старшая Анна успела уже выйти замуж и развестись с супругом, и все это происходило за столом, носило характер серьезный и торжественный, но в полночь, когда щеки гостей порозовели, а глаза наполнились теплой смеющейся влагой, когда многие уже разъехались и край залитой вином скатерти сполз на пол, когда речи стали произноситься несколькими ораторами одновременно и когда в сладкий пышный крем кондитерского пирога среди цукатов кем-то был воткнуть окурок, веселое настроение оставшихся достигло наивысшей точки.
   За столом шумели, говорили нелепости, хохотали и дурачились люди не первой молодости, но вино горячило кровь, разглаживало морщины, молодило седину, обманывало старость и люди, достаточно обносившиеся в жизни, чувствовали себя свежими, сильными и счастливыми.
   Прокуроршу попросили спеть что-нибудь, и она тотчас же согласилась.
   Нина Аполлоновна была когда-то красивой рослой брюнеткой, обладала небольшим, но приятным контральто и слыла за отчаянную кокетку. Теперь она волосы выкрасила в желтый цвет, высокий фрон из искусственных волос удлинил лицо, вокруг глаз рассыпались к вискам иглистые морщинки, а когда она запела, её голос слабый и тонкий напомнил писк цыпленка, только что вылупившегося из яйца.
   -- "Не уходи, побудь со мною..." -- запела Масловская, кокетливо склонив на бок желтую башню волос.
   Но на второй фразе голос изменил певице, задрожал, рассыпался горошком и оборвался.
   -- Не могу без аккомпанемента, -- заявила она.
   Тогда пирующие обратились к бывшему судебному следователю Степану Степановичу, и выкатился из-за стола маленький круглый толстяк, лысый, с бабьим жирным лицом.
   -- С удовольствием, -- заявил он, -- но я не терплю нынешнего репертуара. Давайте-ка, Нина Аполлоновна, старину вспоминать и споем "Не искушай меня без нужды".
   И он вошел в комнату, сел за рояль, и запрыгали мягкие, толстые пальцы по клавишам.
   Кончилось соло и приступили к хоровому пению. Пели, не вставая из-за стола, и поминутно чокались.
   От пирующих веяло прошлым. Когда они смеялись и обнажали искусственные челюсти и сверкающие золотые коронки, их смех со слезой и кашлем говорил о давно пережитой молодости и о бренности человеческого бытия.
  

II.

   В пятом часу утра все успокоилось. Местные гости разошлись, а приезжие улеглись спать. Бодрствовали одни только хозяева.
   Лучинов вышел в сад, сел на скамью перед клумбой цветов, с удовольствием вдохнул свежий утренний воздух, напитанный сладким запахом цветущей резеды, и задумался.
   Виктору Аполлоновичу пятьдесят три года. Он еще довольно бодр, черные глаза еще хранят блеск былой жизни, но без очков Лучинов уже не может читать, а когда смотрит в даль, предметы сливаются и теряют очертания. Продолговатая узкая бородка и пышные усы, когда-то черные, теперь густо поседели и цветом своим напоминают кавказское серебро с чернью.
   Выпуклый чернобровый лоб слился с облысевшим теменем, и, когда Лучинов смотрит вверх или чему-нибудь удивляется, безволосая желтая кожа собирается в сборочку и живая рябь морщин взбегает от бровей до макушки.
   Наталья Ивановна на четыре года моложе мужа. Она небольшого роста, шатенка, узкоплечая, круглоглазая, со вздернутым носом и красивым сочногубым ртом.
   Она только что освободилась от хозяйских обязанностей, сняла корсет, сбросила с себя все лишнее, накинула легкий кисейный капот, вытащила из головы целый арсенал гребешков и шпилек, распустила волосы и вышла в сад.
   Лучинова опустилась на скамью рядом с мужем, глубоко вздохнула, провела рукой по седой пряди, белой полосой резко выделявшейся среди темно-каштановых волос, и собралась в комочек.
   -- Устала я... едва держусь...
   Муж скосил глаза в сторону жены и сказал:
   -- А ты бы легла спать.
   И зевнул, длительно, певуче.
   -- Сейчас и я пойду, -- добавил он.
   Наталья Ивановна взглянула на мужа, обняла глазами его сонливую апатичную фигуру и ей сделалось грустно.
   Она подошла к мужу, чтобы поговорить с ним интимно, с глазу на глаз, и узнать, доволен ли он праздником и не жалеет ли он, что прожил с нею двадцать пять лет. Как женщине, ей хотелось узнать самое сокровенное, побывать в душе близкого человека, порыться в его сердце, в его мозгу и всюду встретить себя, но холодное, безразличное выражение лица Виктора Аполлоновича направило мысли жены в другую сторону.
   За четверть века супруги пережили очень многое. В молодости они любили, ревновали, ссорились, рожали детей, воздвигали семейный очаг, наслаждались близостью и нередко находились на грани разрыва. Но с годами утихли бури, притупились чувства и до дна выкипели страсти. С безрассудной расточительностью расплескивали супруги крепкое вино любви и заменяли его неуверенной дружбой, заставлявшей их судорожно цепляться друг за друга.
   Привычка спаяла Лучиновых и обрекла их на пожизненный союз.
   И в равнодушных ласках, в бесстрастных словах любви они находили отблески прошлого и в своей безогненной близости черпали необходимое обоим успокоение.
   Утро было тихое и сухое. День обещал быть жарким. В густых темных шапках раскидистых сосен попискивала одинокая невидимая птичка. Солнечные лучи пробились сквозь гущу дерев, упали на круглую шаблонную клумбу, и слабенькие северные цветы, доживавшие последние дни, засветились печальными улыбками.
   Долго молчали супруги. Виктор Аполлонович, откинувшись на спинку скамьи, почти совсем засыпал, а Наталья Ивановна, низко наклонив голову, крепко о чем-то задумалась и временами тяжко вздыхала.
   Лучинов скользнул сонным глазом по сгорбившейся спине жены и ему стало жаль своей спутницы жизни и, преодолевая лень, он протянул руку, обнял жену за плечо и притянул к себе.
   Наталья Ивановна и на эту слабую ласку поддалась и прильнула головой к хорошо ей знакомой широкой и мягкой груди.
   -- Посмотри, -- заговорила она тихим и немного грустным голосом, -- как красиво горят на солнце маргаритки. А вон те, красные, настоящие рубины.
   Виктор Аполлонович нежно проводил ладонью по её седеющим волосам. Наталья Ивановна прислушивалась к ласке мужа, плотнее прижималась к нему и продолжала в том же мечтательно- грустном тоне:
   -- Вот так солнце будет золотить деревья и в будущем году и через сотню лет, а мы с тобою?.. Где мы будем? Кто вспомнит о нас?.. Мы уже теперь не те, какими были десять, пять лет назад... Я уже бабушка, а много ли мне лет?..
   -- Ничего не поделаешь, Наток. Закон природы... -- проговорил Лучинов, невольно впадая в тон жены. -- Помнишь у Пушкина: "Мне время тлеть, тебе цвести..." говорит поэт, лаская младенца.
   -- Так-то оно так, Витя, -- отозвалась, после некоторого раздумья, Наталья Ивановна, -- но ведь это же мучительно видеть и ощущать, как постепенно разлагаешься физически, когда душой и мыслями ты еще совсем молод. Давеча, например, когда за столом остались мы и наши сверстники... Я со стороны наблюдала, и было мне смешно и жутко. Как странно звучал наш смех. Что-то поддельное было во всех наших движениях и в оскале наших вставных зубов. А твоя Нина, с её желтыми мёртвыми волосами... Какой жалкий голосок и как она пела... А мой братец... веселенький, пьяненький старичок... Ужасно. Собралась компания и затеяла пляску живых трупов.
   -- Ну, Наток, -- перебил жену Виктор Аполлонович, -- ты уже слишком. Никогда не следует преувеличивать. Совсем мы не такие уже старые, как ты рисуешь.
   Лучинову был неприятен этот разговор, хотя в глубине души он сознавал, что в словах жены немало правды. Но зачем напрасно расстраивать себя? Словами молодости не вернешь.
   -- Ничуть я не преувеличиваю, -- возразила Наталья Ивановна. -- Я еще вот что скажу тебе: мы стареем не как-нибудь, а с быстротой курьерского поезда. Ты сам мне недавно жаловался на лестницу, что в окружном суде. По ней ты легко взбегал в продолжение двадцати семи лет, а теперь лестница стала до того крута, что тебе приходится отдыхать на площадках. Да, милый, гора нашей жизни становится круче, и вряд ли мы достигнем вершины... А не замечаешь ты, -- продолжала она, -- как вокруг нас становится просторно? Те, что были постарше, поумирали, а молодым мы наскучили. Даже дети наши постепенно уходят... Нет, я не то сказала... Hе уходят, а понемногу отталкивают нас от себя. Помнишь, как в прошлом году Леонид отвоевал у тебя твой кабинет. А Катя и Женя уже заявили мне, что им нужен мой будуар, потому что он находится рядом с их комнатой, а им негде принимать подруг и знакомых... У нас, -- продолжала тихим задушевным голосом Наталья Ивановна, -- семь комнат, но я жду, что через год, через два -- мы с тобою очутимся рядом с кухней...
   -- Вздор... -- с легкой досадой перебил ее муж: -- во-первых, ты сама настаивала, чтобы я отдал Лене кабинет, а, во-вторых, все зависит от нас самих: можем уступать детям и не уступать. Это наша добрая воля...
   -- Нет, милый, ничего от нас не зависит. Разве от меня зависит вот эта прядь моих седых волос и усталость моя, мои больные ноги? А давно ли я была молода и здорова?
   Наталья Ивановна слегка отстранилась от мужа, обеими ладонями закрыла лицо, и продолжала:
   -- Двадцать пять лет... Лучшая пора жизни прошла. Из прошлого не вернешь ни одного дня, ни одного часа. Роняем последние ценности жизни и близкие становятся дальними...
   Голос Натальи Ивановны оборвался, задергались плечи, а затем послышались тихие и жалобные всхлипывания.
   Лучинов приподнялся, взглянул на жену, на её сгорбившуюся спину, узкую и короткую, на вздрагивавшие детские плечи и смешанное чувство раздражения и жалости овладело им и он с досадой подумал: "Этого еще не хватало: юбилейной истерики". А вслух он сказал:
   -- Наток, о чем это ты? Ну, брось, деточка, будет. Ты устала и тебе надо отдохнуть. Пойдем, голубка, спать.
   Виктор Аполлонович нежно взял ее за руки, поднял со скамьи, крепко обнял и поцеловал в губы.
   -- Эх, ты, слабенькая моя, -- ворковал Лучинов. -- Вздумала молодость оплакивать. Испугалась старости. Ты о Франце-Иосифе вспомни: мальчику без малого сто лет, а он видишь какой храбрый, с Европой воюет. А мы -- какие старики?.. Погоди, еще золотую свадьбу справим.
   Виктор Аполлонович почувствовал себя виноватым и старался сейчас ласками и шутками загладить вину свою.
   Он вспомнил, что за весь вчерашний день ни разу не подошел к жене, ничем не выразил своего внимания к ней и даже не поздравил ее. И он только теперь понял истинную причину слез жены.
  

III.

   После завтрака произошло маленькое столкновение между отцом и сыном.
   Принесли почту, Лучинов с жадностью набросился на газеты. Телеграммы с фронта он оставил на после, и набросился на известия о переменах по ведомству юстиции.
   В это время на террасу вошел Леонид, только что вернувшийся с купанья. Он приблизился к столу, перебросил простыню с одного плеча на другой и обратился к отцу:
   -- Папахен, я к тебе по делу, -- сказал Леонид с обычной фамильярностью, установившейся в семье Лучиновых. -- Я и дочери твои предлагаем вам с мамой занять верх, а мы переедем вниз... Мама согласна, -- торопливо добавил он.
   Виктор Аполлонович двумя пальцами сдернул с носа пенею, откинулся на спинку стула и, стараясь придать лицу суровое выражение, посмотрел на сына.
   Перед ним стоял красивый, тонкий, гибкий юноша с блестящими черными глазами и маленькими черными усиками. На щеках здоровый румянец, губы красные, сочные, как у матери, лоб высокий, выпуклый и весь он дышит юностью, весенней свежестью.
   "Вот она, где моя молодость", -- промелькнула мысль, и в груди Лучинова шевельнулось и заиграло то нежное, непередаваемое никакими словами, сладостное ощущение, какое только может испытывать отец.
   -- Послушай, Леонид, откуда у тебя столько наглости? И что за тон такой? И как ты смеешь предлагать нам с мамой подобный нелепости.
   Сын поймал в тоне отца искорки доброты, уловил в углах рта и в сверкающих точечках зрачков напускную строгость и сказал:
   -- Во всем этом, папахен, я не вижу ничего удивительного. Весьма возможно, что через каких-нибудь двадцать пять лет предо мною встанет вот такой точно нахал, как я, и весь похожий на меня, как я на тебя, и будет всячески дерзить... Нет, папанька, без шуток, ведь вам же будет удобней. И ты, и мама жалуетесь на нас, говорите, что мы стучим над вашими головами, что возвращаемся поздно и не даем вам спать. А так будет гораздо покойнее. Мы внизу, а вы...
   -- Пошел прочь! Слушать тебя противно! -- воскликнул Лучинов, отвернулся и принялся за газету.
   Леонид вздернул плечи, обидчиво махнул рукой и вошел в комнаты.
   А Виктор Аполлонович в ту минуту почему-то вспомнил, как этот самый Леонид всего лет десять тому назад никак не мог выговорить слово "перпендикуляр", а произносил "пеньдикуляр".

* * *

   Два дня спустя Лучинов с портфелем, набитым бумагами, кряхтя и вздыхая, поднимался по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж принадлежащей ему дачи.
   Там уже хлопотала Наталья Ивановна, налаживавшая с помощью горничной туалетный столик.
   -- Как здесь хорошо, Витя, -- воскликнула она, завидя мужа, -- выйди на балкон, и взгляни: весь залив виден.
   -- Зачем на балкон, -- ворчливо отозвался Лучинов, -- мы залив увидим из любой щели, -- благо, верх дощатый... Но где же, чёрт возьми, будет мой стол? Надо же мне куда-нибудь портфель положить...
   В голосе Виктора Аполлоновича слышалось явное раздражение.
   Наталья Ивановна обеспокоилась.
   -- О, Боже мой, -- сказала она, -- ты, Витя, точно чужой... Твоя комната направо. Там письменный стол, кожаный диван и любимое твое кресло. И сердиться не зачем: сам дал согласие...
   -- Я и не сержусь. Но ты слышишь, как я дышу? Чёрт знает, какая трудная лестница. Монблан, а не лестница.
   Лучинов ушел к себе, бросил портфель на стол, вытер платком вспотевший лоб и встал у окна.
   Долго стоял Виктор Аполлонович перед окном, смотрел на сосну, уродливо разбросавшую искривлённые полувысохшие ветви, и думал о том, что будет здесь после его смерти.
   Дети продадут дом, разбредутся в разные стороны, а новый владелец ежедневно станет находить в даче недостатки и бранить его, покойного Лучинова.
   Виктор Аполлонович глубоко вздохнул, отошёл от окна и повалился на диван...
  

----------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Пробуждение" No 3, 1916 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru