Свенцицкий Валентин Павлович
Солдат задумался (Три рассказа)

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   --------------------
   Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 1. М., 2008. С. 509-511; Новый журнал. 2010. N 261. Публикатор: С. В. Чертков.
   --------------------
  

СОЛДАТ ЗАДУМАЛСЯ...

   В деревне Гремячеве усмиряли крестьянский бунт.
   Взбунтовались крестьяне, как это всегда бывает, из-за земли. У помещика под одной озимью было несколько тысяч десятин, а у крестьян приходилось на душу едва две десятины.
   Терпели-терпели крестьяне, читали-читали указы, в которых им "подождать" советовали, да не вытерпели: ворвались в усадьбу, увезли хлеб, сено, угнали лошадей да сгоряча и дом подожгли.
   Через два дня пригнали драгун. Они полдеревни выжгли, крестьян перепороли, человек десять ранили, нескольких убили, а "зачинщиков" арестовали и посадили в самую крайнюю избу. У дверей поставили стражу, молодых солдат Василия Горбунова и Николая Арбузова.
   Окна в избе были открыты, и из них арестанты мрачно поглядывали на улицу.
   Солдаты с винтовками молча прохаживались взад и вперёд вдоль избы.
   Было ненастье, и мелкий, холодный дождь барабанил по железной крыше и жёстким солдатским курткам. Из деревни доносились чей-то плач и ругань.
   -- Солдат, а солдат? -- окликнул из окна один из арестантов, сухой, высокий старик с острыми, пытливыми глазами и глубокой, свежей царапиной поперёк нахмуренного лба.
   Василий Горбунов нехотя остановился и молча повернулся к окну.
   -- Откуда пригнали-то?
   -- Откуда?.. Из губернии. -- И он снова сделал было несколько шагов.
   -- Из губернии, знаю я. Родом-то откуда ты?
   -- Калужские.
   Он отвернулся, видимо, не желая продолжать разговор, и стал смотреть на деревню, откуда шли несколько пьяных солдат и под звуки хриплой гармони горланили какую-то песню.
   -- Из Калуги, -- в раздумьи повторил старик, -- бывал я там, как же. В деревне Липовках. Сын мой там у Безрукова барина служил.
   -- Не далеко от нас Липовка-то, -- сказал солдат и придвинулся к окну: -- Село Первово знаешь?
   -- Знаю, как же.
   -- Ну вот, я из Первова.
   -- Из Первова? Вот дела-то. А у вас тоже, слышь, бунт.
   Солдат совсем близко подошёл к окну и опустил ружьё.
   -- Да что ты, -- тревожно проговорил он. -- Неужто правда?
   -- Бунт, верно говорю. Помещика Сазонова знаешь?
   -- Ещё бы не знать.
   -- Ну так вот у этого самого Сазонова крестьяне хлеб увезли, плотину спустили, а мельницу сожгли.
   Солдат засмеялся и тряхнул головой:
   -- Молодцы: не барин -- собака, прямое дело собака!
   -- Да, -- продолжал старик, -- сожгли мельницу. Как сам убёг -- удивляются. За десять целковых телегу нанял и марш в город.
   -- Ловко! -- широко улыбаясь, поддакивал солдат. -- Десять рублей содрали, ничего. Ай да наши, первовские. Это Митька, уж я знаю, лихой малый.
   -- Приехал в город -- прямо к губернатору. На следующий день погнали туда солдат.
   -- Да ты откуда знаешь-то? -- недоверчиво спросил солдат.
   -- Откуда? Сын мой в солдатах там, он и писал, его тоже погнали туда. Что только там делалось! Перепороли всех хуже здешнего. Детей перерезали, стариков в воде потопили, разграбили всё дочиста.
   Солдат слушал, тяжело мигая глазами и бессмысленно уставившись на старика.
   -- Как же это? -- невольно вырвалось у него.
   -- Да как? Вот как здесь -- пригнали вас, вы нас и перепороли. Вы здесь нас убиваете -- а в Калуге наши дети вас убивают.
   -- Служба, присяга... -- дрогнувшим голосом бессвязно забормотал солдат.
   Старик нахмурился:
   -- Нет, какая там присяга. Мы все от рождения нашего Христу присягнули. Значит, безбожного дела не должны делать. Присяга! Просто дураки вы.
   Солдат не возражал и, понуря голову, покорно слушал суровый голос старика.
   -- Какую присягу первее исполнять нужно -- Богу или другому кому?! На присягу нечего сваливать. Темнота!..
   -- Мы здесь стережём вас, -- в раздумьи вымолвил солдат, -- а там, может, твой сын моего отца пристрелил.
   Солдат, волоча ружьё по мокрой земле, медленно отошёл от окна, ушёл далеко от избы и стал тяжело и бессвязно думать. Он чувствовал, что старик прав, что от темноты это, -- но думать как-то не мог.
   А перед глазами вставали знакомые места близ села Первова, мельница, усадьба Сазонова -- и тревога поднималась и росла. Целы ли все -- мать, сестра, отец?
   Он остановился, сел на бревно и глубоко-глубоко задумался.
   -- Эй, Васька, офицер идёт! -- окликнул его Николай Арбузов.
   Василий встал и поплёлся к избе, где сидели арестанты.
  
  

БОГ ИЛИ ЦАРЬ?

   Ждали "забастовщиков"...
   Ещё с вечера сотня казаков расположилась на опушке леса, мимо которого должны были идти рабочие "снимать" соседнюю фабрику.
   Ночь была тёмная, сырая. Время ползло медленно. Казалось, небо стало навсегда тяжёлым и чёрным, -- никогда на него не взойдёт тёплое, яркое солнце.
   Солдаты полудремали. Изредка кто-нибудь перебрасывался отдельными словами.
   Казак Поддубный, широкоплечий скуластый малый, развалившись на животе, растопырив ноги и подперши кулаком колючий выбритый подбородок, по обыкновению поддразнивал тихого, маленького Ефименко, сектанта-штундиста.
   -- Вот тебе и "не убий!", -- говорил он. -- Как прикажут "пли!" -- держись только.
   Ефименко молчал.
   -- Слово Божие, слово Божие! -- где уж там... Знай слушайся: раз, два... вот те и вся Библия!
   Ефименко заворочался под шинелью и отрывисто сказал:
   -- Кущунствуешь!..
   -- Уж это там я не знаю, -- упрямо продолжал Поддубный, -- только что, велят тебе стрелять, и будешь: потому -- присяга, крест целовали. А то: "Не убий". Начальство знает. Господь прямо сказал: слушайтесь начальства -- от Бога оно!
   -- Не разумеешь Писания! -- нехотя отозвался Ефименко.
   -- Да уж ты, известно, книжник -- только как же это ты против слова-то Божия пойдёшь. Начальник скажет: пли!, а ты: нет, мол, ваше благородие, вас слушаться не приказано! Эх ты, секта!..
   Ефпменко резко повернул свое худенькое тельце и твёрдо сказал:
   -- Бог или царь!
   -- Что Бог или царь? -- тоже лениво поворачиваясь, спросил Поддубный.
   -- Бог или царь, говорю, -- двум господам не служат, понял?
   -- Секта!.. А царь не от Бога что ль? Сердце-то царёво, знаешь, чай: в руце Божьей!..
   -- Слушай ты, -- строго и внушительно заговорил Ефименко, -- правду говоришь ты, сердце царёво в руце Божьей, да что отсюда выходит? Пред Богом оно ответ даёт, за всякое своё биенье. А коли хоть и царь убивать велит -- грешит он. Про всякого человека то же сказано: волос с головы его не упадёт без воли Отца, -- ну, а коли ты ограбишь кого, что ж, тоже на Бога свалишь?
   -- Ну поехал, законник! Ничего я этого не знаю; только что Господь одно сказал: повинуйтесь начальству -- от Бога оно!
   -- Да сказано: властям предержащим повинуйтеся несть бо власть аще не от Бога. Но можешь ли ты ещё слово-то Божие разуметь? Не всякому оно открывается-то.
   -- Ладно!
   -- Сказал ещё Господь: царю царское, а Богу Божье, значит, коли царь Божьего требует -- грешит он! Нигде Господь не говорил, что начальство больше Самого Господа слушать надо. Нет. А коли какой начальник безбожное дело заставляет делать, знаешь, что велел Господь отвечать?
   -- Ну?
   -- То-то вот. Писания не разумеешь. В Деяниях апостольских, знаешь, что говорится? Двух, Петра да Иоанна, к начальникам привели и говорят: бросьте народ учить, мы вам не приказываем, а святой апостол отвечает: разве хорошо пред Богом вас, начальников, больше Бога слушаться? Ну, и не послушал их. Вот как. И все-то почитай апостолы за непослушание властям были казнимы. Господь велел начальству повиноваться! Да велел только до тех пор, покудова начальство безбожного дела не требует. А разве "пли" -- не безбожное дело?
   -- Вот посмотрим, запоешь не то завтра-то, -- сонным голосом, почти засыпая, пробормотал Поддубный.
   Начинало светать, мутный свет клочьями пробивался сквозь серую мглу. Где-то за лесом не то кто-то плакал, не то собака лаяла... Белый туман поднимался над пожелтевшей травой.
   Вдруг откуда-то издали послышался почти неуловимый гул.
   -- Идут!
   Это слово, произнесенное кем-то из казаков, как искра, пробежало по всем.
   -- Идут!
   И все тяжело и сурово стали подыматься с земли.
   Действительно, на краю села чёрной, кривой лентой показалась толпа народа. Лента росла, ширилась, можно уже было разобрать, что это движутся люди, а вместе с тем рос стройный гул, который начинал походить на какую-то грустную, протяжную песню.
   Поддубный красными от плохого сна глазами бессмысленно смотрел на клубы поднимавшегося тумана.
   -- На лошадь! -- скомандовал офицер, ёжась от холода и платком отирая мокрые усы.
   А толпа всё росла, всё приближалась. Песня становилась всё ясней, всё протяжнее.
   Казаки выстроились в ряд, преградив дорогу. Лошади фыркали и нетерпеливо били о сырую, холодную землю.
   -- Ну, секта! держись теперь, -- буркнул вполголоса Поддубный своему соседу Ефименко.
   В это время толпа подошла совсем близко. Грозные крики наполняли сырой туманный воздух, и вдруг град камней, как дождь, полетел на солдат.
   Офицер, что-то крича, махал рукой и куда-то показывал нагайкой.
   Залп. Снова град камней. Оглушительный рёв толпы и протяжное, чистое эхо.
   К Ефименко, который, не двигаясь, сидел на своей лошади, подскакал офицер.
   -- Стреляй!.. Стреляй, собака!.. -- задыхаясь крикнул он на него нечеловеческим голосом.
   -- Бог или царь!.. -- тихо, едва внятно выговорил сектант.
   Офицер хотел что-то крикнуть и вдруг, выхватив револьвер, выстрелил Ефименко в голову.
   Лошадь рванулась в сторону, и маленькое трепетавшее тело непокорного казака бессильно упало в холодную грязь.
  
  

НЕУЖЕЛИ ПРАВДА?

   Капитан Изволин лежал на диване, забросив за голову руки и плотно, словно от ощущения физической боли, сожмурив глаза.
   "Завтра расстрел"... Весь день сжимала эта мысль какой-то болезненной пружиной ему сердце и, толкаясь в мозг, заставляла его судорожно стискивать зубы и вздрагивать.
   Дверь кабинета тихонечко открылась и, чуть скрипнув, сейчас же затворилась опять. Маленькая, лет восьми, девочка, осторожно ступая, вытянув головку и вглядываясь в полумраке в лежащего с закрытыми глазами отца, полушёпотом проговорила:
   -- Папа!
   -- Я не сплю, Маня, -- тихо отозвался он, не переменяя положения и не открывая глаз.
   -- Не спишь?
   Девочка осторожно перелезла через отца и, поджав ножки, прижалась к спинке дивана.
   Прошло несколько мгновений.
   -- Папа! -- вдруг таинственно позвала Маша.
   -- Что? -- сердце у Изволина почему-то вдруг ёкнуло.
   -- Папа... -- и она докончила шёпотом, заледенившим ему душу: -- Папа... правда ли, что ты завтра пойдёшь человека убивать?..
   Мурашки побежали у него по телу.
   Машинально он повернул голову и взглянул в угол: там, зажжённая заботливой рукою старухи-няни (жена давно умерла у Изволина), ярким чистым пламенем горела лампада. Христос прямо на него смотрел с образа -- строго, вопрошающе: "Правда ли, что ты завтра сам пойдёшь и других поведёшь человека убивать? Правда ли, что ты хочешь взять суд Мой в свои руки?"
   -- Папа, правда?... правда, что ты пойдёшь завтра человека убивать? -- лепечет с странным, с жутким каким-то любопытством девочка.
   Он вскочил:
   -- Пошла прочь от меня, дрянная девчонка... Как ты смеешь?..
   Маша широко раскрыла на отца свои большие голубые глазки.
   -- Прочь пошла, говорю я тебе... сейчас вон... вон уходи...
   Оп топал ногою.
   "Что это с папой?.. Разве он когда-нибудь, когда-нибудь так страшно кричал на неё?.. Разве когда-нибудь гнал?.." И девочка, ухватившись обеими ручонками за диван, громко заплакала:
   -- Не пойду... не пойду...
   Тогда он схватил её за руку и потащил... стащил с дивана, потащил её, с криком упиравшуюся, через комнату и стал выталкивать за дверь, всю её сильно встряхивая и злобно, сквозь зубы, повторяя:
   -- Я тебе дам... я тебе покажу...
--------
   "Правда, -- правда это? Пойдёшь завтра человека убивать? Пойдёшь ведь?"
   Он со страхом открыл глаза и, сев на постели, дико осмотрелся: кто это разбудил его? И он всматривался в темноту и дрожал... Кто это был сейчас здесь около него?..
   Кто! Что он спрашивает?.. Понятное дело, кто: "он"... бес... Да-да, конечно... это он, бес-душегубец, захлёбываясь от радости, пролопотал ему над ухом эти слова... Он здесь, здесь, он чувствует... где-нибудь совсем близко, за плечом его...
   Изволин в ужасе соскочил с постели и шарахнулся в сторону -- туда, где, потухая, догорал лампадный огонёк... И рухнул на пол перед иконою Спасителя... И украдкой, едва приподняв от пола голову, посмотрел на лик Христа.
   А "человекоубийца искони" так и налезал, так и налезал на него откуда-то сбоку и заслонял собою образ Бога перед ним. И отвратительным своим лопотаньем заглушал стон молитвы в душе его: "Так, пойдёшь, -- пойдёшь завтра человека убивать?"
   Лампадка вдруг ярко, в последний раз вспыхнула и погасла.
--------
   Бледные, дрожащие, они стояли все в ряд -- приведённые им сюда "убивать человека" солдаты. А "человек" был привязан к столбу и смотрел на них безумно-воспалённым, чего-то отчаянно ожидающим взором, словно не хотел верить, что уже нет больше спасения ему, крепко-накрепко привязанному верёвками... что эти люди сейчас на самом деле станут посылать в его тело пулю за пулей и будут терзать и рвать его этими пулями своими до тех пор, пока, наконец, не отымут жизнь у него...
   Изволин ходил взад и вперёд перед ротой и помутившимися глазами уставлялся то на привязанного к столбу, то на своих трясущихся, растерянно-испуганным взглядом смотревших на него солдат.
   "Горе тому, кто соблазнит единого от малых сих... Лучше было бы тому человеку повесить себе мельничный жернов на шею и погибнуть в глубине морской"... Малые сии... они держали ружья наготове и ждали его команды "человека убить".
   У Изволина зуб не попадал на зуб. Отчего так страшно?.. До того, что волос дыбом встаёт на голове?.. Чего так бояться?.. Ведь вот же и священник тут... Но отчего бледен и испуган служитель Сына Божия?.. Отчего его руки трясутся так сильно, что, того гляди, выронят крест?..
   Да и зачем он принёс крест сюда? Крест Жизнодавца?.. Отчего они все отворачиваются от этого спасительного знамения?.. И трепещут?..
   "Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе... и восплачутся все племена земные"...
   А... он понял... понял... понял теперь, отчего им жутко глядеть на крест Христов, готовый выпасть из руки трясущегося, как изменник-ученик, священника... понял... Христос от них отступился!
   Бес теперь их царь и владыка... ведь здесь же он, с ними... тот самый бес-душегубец, который всю ночь радостно спрашивал его сегодня: "правда ли, что ты будешь человека убивать?" Человекоубийца этот тоже трепещет с ними вместе и тоже закрывает глаза перед знамением Иисуса... Вот отчего им так невыносимо страшно -- бес между ними... Это его, его смрадное дыхание носится по площадке и обвеивает их всех... потому что бес не верит, -- всё ещё не верит, что "во Христа крестившиеся" пришли сюда для убийства, и, не закрывая рта, лопочет: "Правда ли, что вы будете человека убивать? Правда ли, люди, что вы знать не хотите Того, Чьё имя страшно и Кто сказал вам: не убий? Правда ли? правда ли? правда ли, люди?"
   -- Правда, бес, -- вдруг крикнул Изволин, весь остервеняясь, -- и, обернувшись к солдатам, скомандовал:
   -- Пли!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru