Свенцицкий Валентин Павлович
На заре туманной юности

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   --------------------
   Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 1. М., 2008. С. 562-574
   --------------------
   В приёмной владыки Варсонофия было особенно много народа. Несколько сельских священников, старичок дьякон с распухшей щекой, приехавший хлопотать о переводе в другой приход; ближе к прихожей испуганно жалась целая толпа безусых молодых людей, кандидатов в псаломщики, и среди них сухая, костлявая, необыкновенно прямая женщина с плоским скуластым лицом -- Гликерия Антоновна Крестовоздвиженская, вдова псаломщика села Крутояр. У самых дверей в архиерейские покои сидел в креслах высокий, худой архимандрит Досифей и рядом с ним толстый, налитой весь, с красной лысиной, член консистории протоиерей Урбанов, в ослепительно-яркой голубой рясе.
   Среди просителей сновал бесшумно, точно ныряя, маленький человек в грязном крахмальном воротничке и длинных узких манжетах, взъерошенный, с слипшимися от помады мочальными жидкими волосиками и узкими глазками неуловимого цвета.
   Тихонечко подошёл он и к Гликерии Антоновне и, нагнувшись одной шеей, отчего на спине широкий чёрный сюртук вздулся горбом, зашептал:
   -- По какому делу?.. местечко?.. Владыке приватно можно было бы доложить?..
   Но костлявая Гликерия Антоновна энергично сжала свои тонкие губы и вежливо, но весьма внушительно проговорила:
   -- Благодарствуйте.
   Вихрастый господин вскинул на неё глазки и, не разгибая шеи, стушевался в толпе безусых молодых людей.
   Просителей пускали по одному. Массивная дверь медленно растворялась, и сдержанный говор и вздохи в приёмной замирали.
   Первым пошёл к владыке архимандрит Досифей. Через несколько минут туда же позвали протоиерея Урбанова. Он встал и, с необычайной для своего грузного тела лёгкостью, поплыл, мягко колыхаясь и шурша голубой рясой, в архиерейские покои. С его уходом, казалось, в комнате даже несколько потемнело. А просители как один человек напряжённо уставились на захлопнувшуюся дверь.
   Только одна Гликерия Антоновна не обращала на происходящее ни малейшего внимания и сидела по-прежнему степенно, сложив "крестиком" жёлтые, угловатые руки и изредка бросая окружавшим её молодым людям деловые вопросы.
   -- Из духовного выгнали? -- спрашивала она своего соседа, с опухшими веками и влажными, толстыми губами.
   Сосед, несколько ошеломлённый прямотой вопроса, беспомощно переминался на стуле, обтирал губы рукой и конфузливо отвечал:
   -- Батюшка взяли... по случаю неспособности...
   -- Пьёшь? -- резала Гликерия Антоновна.
   -- Выпиваю...
   -- Сколько выпиваешь?
   Сосед пыхтел и угрюмо взглядывал на свою мучительницу.
   -- По-разному, -- бормотал он.
   -- Бутылку выпьешь? -- наступала безжалостная Гликерия Антоновна.
   -- Выпью...
   -- И больше?
   -- И больше... -- совсем убитым голосом говорил сосед.
   Тогда она принималась за другого, круглолицего, с круглыми бледно-голубыми глазами и круглым, маленьким, вздёрнутым носом.
   -- Тоже выгнали?
   -- Нет, окончил-с...
   -- Водку любишь?
   -- Пристрастия особого не имею... в дни табельные и воскресные, конечно, разрешаю... особливо в компании, или примерно-с...
   -- Пьяный дерёшься? -- перебила его Гликерия Антоновна.
   -- Пою-с...
   -- Чего поешь?
   -- Разное... Духовные и особливо светские... "Василёчек" и другие...
   -- Фамилия?
   -- Гибралтаров-с...
   Но дошла очередь и до Гликерии Антоновны -- её позвали к владыке. Она быстро встала и так же прямо, как и сидела, резко топая каблуками, прошла через всю приёмную.
__________________
   Владыка Варсонофий сидел в широком кожаном кресле. При входе просительницы он встал, привычным жестом благословил жёлтые, большие руки, сложенные чашечкой, и вопросительно уставился в плоское, широкое лицо Гликерии Антоновны своими добрыми близорукими глазами.
   -- О чём?
   -- Гликерия Антоновна Крестовоздвиженская, вдова псаломщика села Крутояр, о замужестве своих дочерей, -- отчеканила Гликерия Антоновна.
   -- Да-да, помню... писал мне о. Василий... помню... Как же быть-то? -- развёл руками владыко.
   -- Укажите жениха, ваше преосвященство, и назначьте на место покойного мужа моего.
   Владыка снова развёл руками и улыбнулся:
   -- Выходит, значит, сватом мне быть?
   -- Сама найду.
   Владыка совсем рассмеялся:
   -- Похвально, похвально!.. Сколько всех-то?
   -- Шесть.
   Владыка покачал головой и вздохнул:
   -- Цифра не малая... Что ж, будь по твоему: выбирай жениха, сегодня их понаехало, я чай, видимо-невидимо, все на места просятся... А как выберешь, ко мне приходи -- назначу в Крутояр. Живите с Богом. Шесть душ прокормить нелегко. Шутка сказать. Отчего муж-то помер? -- спросил владыка, снова благословляя её широким крестом.
   -- Запойный, -- кратко ответила Гликерия Антоновна, прикладывая свои сухие, холодные губы к руке архиерея.
   -- Сохрани Бог, сохрани Бог, -- вздохнул владыка и отворил перед ней дверь.
   Гликерия Антоновна застучала каблуками и направилась к прежнему своему месту. Она остановилась перед кандидатами в псаломщики и сказала:
   -- После владыки приходите в номера, на базаре, "Приволжский", -- чай пить.
   -- Придём, -- послышалось несколько голосов.
   Гликерия Антоновна круто повернулась и пошла к выходу.
------------
   Вечером в маленькой комнатке "Приволжских" номеров собрались гости. Тут были почти все безусые молодые люди, дожидавшиеся утром в приёмной архиерея.
   Гликерия Антоновна молча раскладывала на столе закуску: пухлый белый хлеб, варёную колбасу, несколько бутылок пива и жёлтый графин с водкой.
   -- Вы не беспокойтесь, Гликерия Антоновна, -- краснея до ушей, попробовал быть любезным Гибралтаров, -- премного благодарим-с... мы отобедали...
   Но Гликерия Антоновна даже не взглянула на него и преспокойно продолжала свою работу.
   Когда всё было готово, она заявила:
   -- Ешьте. У меня дело есть. Без меня не уходите.
   И прежде чем гости успели опомниться, её уже не было в комнате.
   Гликерия Антоновна направилась в соседний пустой номер. Отсюда было слышно каждое слово, произносимое гостями. Этот наблюдательный пост устроил ей коридорный. На вопрос его: "Зачем вам пустой номер, барыня?" -- Гликерия Антоновна ответила: "Жениха выбирать буду, непьющего".
   Коридорный сразу понял, в чём дело, принёс в пустой номер рваное кресло и поставил его у дощатой перегородки.
   Теперь Гликерия Антоновна ощупью разыскала это кресло, уселась и стала слушать.
   С её уходом все оживились.
   Кудластый бас Побединский разлил по стаканам пиво и загремел:
   -- Бpaтие и сестры! Выпьем!.. Пить -- умереть, и не пить -- умереть -- лучше пить и умереть... Со вчерашнего дня в животе ни бельмеса не было... Даже трясение началось... Подобного не бывало ещё.
   -- За кого же выпьем? -- хихикнул беленький, золотушный Воеводский.
   -- За кого? Да за эту кикимору и выпьем...
   Все захохотали.
   -- Даст же Создатель такой непотребный образ, -- гудел Побединский, -- и за женщину признать нельзя.
   -- Игра природы, -- вздохнул Гибралтаров.
   -- А ты что же? -- обратился Побединский к высокому, безусому Златорунову, который всё время молча сидел в сторонке и внимательно рассматривал на стене синюю "Ромео и Джульетту".
   Златорунов повернул к нему своё бледное лицо с широкими, бесцветными губами и, потупившись, ответил:
   -- Не пью.
   -- Как не пьёшь?
   -- Привычки не имею.
   -- Вот тебе на! Да ты, может, баба?
   -- Нет, извините, -- не баба...
   -- Чего же не пьёшь?
   -- Так-с... воображение в голове делается...
   -- Ну, калач ешь!.. Это не по-товарищески, наконец!
   -- Хлебца позвольте... хлебца могу-с...
   -- А зачем она нас звала? -- спросил Гибралтаров.
   Побединский свистнул:
   -- Известно, зачем! Жених нужен.
   -- Ну!
   -- Вот те "ну"!
   -- Да зачем ей жених?
   -- Дурень, не ей -- дочке! Женись -- место в Крутояре сейчас дадут. Приход ба-альшущий! Хлеба одного целковых на двести достаётся... Дела немного -- лежи на боку и упивайся!
   -- Рассказывай! -- махнул рукой Гибралтаров. -- Там их шесть душ, да как эдакая тёща на шею сядет -- и приходу не рад будешь.
   -- Она сядет? -- грозно сжал кулаки Побединский.
   -- Натурально, сядет.
   Побединский внушительно потряс кулаком в воздухе:
   -- Видал?
   Все покатились со смеху. Даже Златорунов улыбнулся бледными губами.
   -- Да если я в мужья попаду, -- ревел Побединский, -- такого ей дам: за десять вёрст Крутояр объезжать будет... А пока что, бpaтие и сестры, выпьем по единой... за невесту. Как звать-то её?
   -- Лизанькой, -- сладко прищурился Гибралтаров.
   -- Выпьем за Лизаньку!
   -- Выпьем!
   -- Выпьем!
   Становилось всё шумней и шумней. Жёлтый графинчик пустел. Скатерть залили пивом. От пухлого калача остались одни корки.
   Побединский гудел всё громче, кашлял всё чаще. Воеводский без умолку смеялся, взвизгивая и подпрыгивая на диване.
   Гибралтаров тонким фальцетом запел: "Кружится-вертится шар голубой, Кружится-вертится над головой..."
   В это время Гликерия Антоновна сочла возможным выйти из своей засады.
   -- Кончили? -- отчеканила она, отворяя дверь.
   -- Кончили, -- пробормотал опешивший Побединский.
   -- Домой собирайтесь, -- отрезала Гликерия Антоновна.
   -- А как же... насчёт... собственно говоря, -- начал было Побединский.
   Но она окинула его грозным взглядом и поджала губы.
   Гости, смущённые и растерянные, поднялись со своих мест и стали прощаться. Встал и Златорунов.
   -- Останься, -- кратко сказала ему Гликерия Антоновна.
   Златорунов покорно сел в прежнем положении.
   Гости молча, один за другим потянулись к выходу. Когда все ушли, Гликерия Антоновна подошла к Златорунову и сказала:
   -- Хочешь в Крутояре псаломщиком быть?
   -- Хочу.
   -- Возьмёшь мою Лизку замуж?
   -- Отчего же... можно взять...
   -- Пьянствовать не будешь?
   -- Не имею привычки...
   -- Ну, вот что. Я тебя запру. Ты сиди тут. Пойду к владыке, пока всенощная не отошла, -- скажу, что тебя выбрала. Приду, на пароход пойдём.
   -- Мне бы кое-чего купить надо, -- замялся Златорунов.
   -- Нечего покупать. Всё сделаю.
   Гликерия Антоновна вышла в коридор и, затворяя за собой дверь, сказала:
   -- Недолго сидеть будешь. Через час приду.
   И Златорунов слышал, как она повернула в замке ключ, вынула его и застучала каблуками по коридору.
__________________
   На палубе "Димитрия Донского" Гликерия Антоновна угощала чаем Златорунова.
   Весеннее солнце блестело на ярко-белой краске заново выкрашенного парохода. Нежная зелень левого берега Волги полоской окаймляла тихую гладь далёкого разлива. Пароход шёл ближе к правому утёсистому берегу, и прохладная тень иногда мягко покрывала палубу.
   Белая скатерть, белые чайники, яркое весеннее небо, серебристая, прозрачная даль -- всё было такое новое, праздничное.
   Гликерия Антоновна звала своего будущего зятя Доримедонтом, он её -- маменькой.
   Они пили чай молча, изредка перекидываясь словами.
   -- Две коровы у нас, -- говорила Гликерия Антоновна, -- три было зимой, одна сдохла. Сено дешёвое. Ты чем у отца занимался?
   -- В учении больше...
   Помолчали. Пароход повернул к левому берегу. Подул ветер и загнул полу чёрного сюртука Златорунова -- подкладка была светло-коричневого цвета. Он быстро поставил на стол блюдечко с чаем и поправил полу сюртука. Но Гликерия Антоновна бесцеремонно отогнула снова и спросила:
   -- Что это у тебя?
   -- Ситец, маменька...
   -- Чёрные сюртуки на ситцах не делаются, -- внушительно сказала Гликерия Антоновна.
   -- Папенька говорит -- всё равно не видно.
   -- Глупо! Ветер -- и видно.
   -- Это нечаянно, маменька, я всегда коленкой держу.
   И он осторожно снова поправил сюртук.
   Гликерия Антоновна взяла сразу оба чайника и налила сначала себе, потом зятю.
   -- Премного благодарен, маменька...
   -- Пей.
   -- Тяжеленько будет.
   -- Глупости.
   Златорунов покорно стал пить. Гликерия Антоновна старательно откусывала маленький кусочек сахара крепкими передними зубами. Молчали долго. Златорунов кончил стакан, повернул его кверху дном и отодвинул от себя. Робко покосился он на Гликерию Антоновну и завозился на скамейке. Видимо, ему хотелось сказать что-то, но он не решался. Наконец, собравшись с духом, начал:
   -- Я вас... спросить хотел... маменька... -- и остановился, дрожащими красными руками перебирая скатерть.
   -- Ну? -- не глядя на него, спросила Гликерия Антоновна.
   -- А что, дочка ваша... не больно на вас похожа?..
   И он от смущения не знал, куда девать свои красные руки. Гликерия Антоновна молча продолжала пить чай. Потом поставила стакан на стол, бросила маленький кусочек сахара назад в сахарницу и сказала:
   -- Увидишь.
   -- А потом ещё вот что, маменька, -- смелее продолжал Златорунов, -- если Лизанька не того... вообще не поладим... можно другую сестру...
   -- Не дури! Сначала старшую отдают -- потом младшую.
   Златорунов вздохнул и поник головой.
   -- Скоро пристань, собирайся, -- сказала ему Гликерия Антоновна и стала собирать со стола.
__________________
   В селе Крутояр в маленьком доме псаломщика ждали Гликерию Антоновну к вечеру. Все дочери знали, зачем она поехала в город, и только не знали: сейчас она привезёт будущего мужа Лизаньки или приедет одна, а тот после.
   Лизанька и следующая по старшинству сестра Настя сидели у окна и разговаривали.
   Обе они совершенно не походили на мать.
   У Лизаньки были мягкие золотистые волосы, тихие голубые глаза, и когда она улыбалась, лицо казалось совсем детским.
   Настя, напротив, была смуглая, с яркими белыми зубами, высокая, полная, смешливая.
   -- Скоро твоего красавца привезут, -- смеялась Настя.
   -- Очень мне нужен он!
   -- А что? Разве не надоела маменька?
   -- Маменька тут же останется.
   -- Всё с мужем лучше.
   -- Не хочу я, -- грустно сказала Лизанька.
   -- А ты брось робеть-то.
   -- Да я не робею -- а не хочу...
   -- Какой он будет? Чёрный, наверное. Я бы чёрного хотела. А ты?
   Лизанька улыбнулась:
   -- Всё равно. Я и не думаю об нём вовсе. Привезут, и ладно.
   -- А ты думай.
   -- Не думается.
   -- Тебя выдадут -- за мной очередь. У! Я долго разговаривать не стану: сама найду.
   -- Где найдёшь-то?
   -- Я уж всё обдумала.
   -- Ну! -- удивилась Лизанька.
   -- Ей-богу. Летом отпрошусь в город с о. Василием и найду.
   -- Где же найдёшь-то?
   Настя рукой махнула:
   -- Где хочешь найду!
   -- Глупости говоришь. Надо самовар ставить. Скоро маменька
   -- Я сейчас, -- спохватилась Настя и быстро убежала в кухню.
   Лизанька высунулась в окно, посмотрела в даль улицы -- не видно ли. Нет, не едут ещё. По улице только что прогнали стадо, и пыль тёмной, тяжёлой полосой колышется в воздухе. В соседнем саду яблони цветут -- теперь на закате цветы кажутся тёмно-розовыми. Скворцы поют. У о. Василия играют на фисгармонии.
   Лизанька не думает о женихе, но ей грустно и страшно чего-то сегодня целый день. Она уже давно знает, что её выдадут замуж за псаломщика, которого назначат вместо отца и который должен будет кормить их семью. И она вовсе не противится этому. Раз так надо -- как же быть-то? Но почему-то, когда сегодня утром купались и Настя разделась раньше её, бросилась в реку и со смехом стала брызгаться холодной водой, и Лизанька, чтобы не так было холодно, скорей сама сошла в свежую, весеннюю воду, только сверху нагретую солнцем, доплыла до Насти, но вдруг почувствовала, что хочется ей плакать, и, чтобы скрыть слёзы, быстро поплыла к берегу и, дрожа мелкою дрожью, начала одеваться.
   -- Ты что? -- кричала Настя. -- Разве холодно?
   Но Лизанька не могла выговорить ни слова -- притворилась, что не слышит.
   И весь день так.
   Увидит, как чёрно-стальные скворцы, блестя на солнце, расхаживают по молодой траве, как яблони распускаются, посмотрит на небо, на ярко-белые, пушистые облака -- и плакать ей хочется, и на глазах у неё слёзы.
   "Какая я глупая, -- думает Лизанька, -- расстраиваюсь, сама не знаю, из-за чего. Если бы не Настя -- целый день ревела бы. Вот опять она бежит из кухни -- с ней лучше".
   Настя заглядывает ей в глаза и говорит:
   -- Нюни разводишь? А сейчас Зинка прибегала, на лодке ехать звала -- поедем?
   -- Да я не знаю... Как бы маменька не приехала?..
   -- Куда же она денется -- мимо не проедет!
   -- Забранится.
   -- А ты, как я, -- как она бранится, уши затыкай!
   Но в это время у крыльца послышался стук колёс. Настя высунулась в окно и крикнула:
   -- Приехали!
   Схватила Лизаньку за руку и потащила за собой.
   Гликерия Антоновна слезла с телеги. Златорунов поднял узел и пошёл за ней в дом.
   В первой светлой комнате, которая была и спальной, и гостиной, и столовой, их уже дожидались Лизанька и Настя. Первая взошла Гликерия Антоновна, за ней жених, согнувшись в дверях, чтобы не задеть головой косяк.
   Он остановился с узлом и белесоватыми глазами посмотрел сначала на Настю, потом на Лизаньку.
   -- Вот невеста, -- ткнула пальцем на дочь Гликерия Антоновна, -- клади узел-то.
   Златорунов положил узел и протянул Лизаньке красную, потную руку. Лизанька подала ему свою, концами холодных пальцев пожала его руку и, быстро повернувшись, убежала из комнаты.
   Златорунов бледно улыбнулся ей вслед широкими губами и сказал:
   -- Не похожа...
   -- Как не похожа? -- подхватила Настя, готовая прыснуть.
   -- На маменьку не похожа! -- улыбнулся он ещё шире.
   Настя фыркнула и побежала вслед за сестрой.
   Лизанька лежала в своей комнате, уткнувшись в подушку, и плакала, вздрагивая всем телом.
   -- Лизанька, что ты, голубчик ты мой! -- припала к ней Настенька.
   -- Не хочу я, не хочу я... -- глухо, сквозь слёзы, точно отбивалась от кого-то Лизанька.
   Вошла Гликерия Антоновна.
   -- Что она?
   -- Плачет, -- тихо сказала Настя.
   -- Как кончит, пусть чаем идёт поить.
   И, круто повернувшись, Гликерия Антоновна особенно чётко защёлкала каблуками.
   Настя обняла Лизаньку, прижалась щекой к её мягким, пушистым волосам и с удивлением почувствовала на глазах своих слёзы: она плакала в первый раз...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru