Публикуется по: Елепова М. Ю. Тема второго пришествия Христа "под зраком раба" в русской духовной прозе первых десятилетий ХХ века // Православие и русская литература. Сб. статей участников VIII Всероссийской научно-практической конференции с международным участием. Арзамас, 2023. С. 129-139.
--------------------
На рубеже ХIХ-ХХ веков в России на волне эсхатологических настроений, вещих предчувствий грядущих потрясений многие поэты и писатели обращались к теме явления Христа в мире. В целом ряде произведений звучит тема второго пришествия Спасителя: "Три разговора" (1899) Владимира Соловьёва, трилогия Д. С. Мережковского "Христос и Антихрист" (1895-1905), произведения А. А. Блока, в том числе стихотворение "Последний день" (1904), поэма "Двенадцать" (1918), в ней Христос становится персонажем, он в человеческом обличии идёт впереди отряда красноармейцев "с кровавым флагом". В стихотворении С. А. Есенина "Шёл Господь пытать людей в любови..." (1914) Бог в образе убогого странника бродит по русской земле. В лирическом произведении Есенина "Не ветры осыпают пущи..." (1914) Христа на земле вновь ожидает распятие: "Она несёт для мира снова / Распять воскресшего Христа..." [3, c. 44].
В 1917 году в маленькой поэме "Товарищ" поэт прямо изображает новое заклание Христа, Христа-младенца, в революционной стихии современной России. Исус сходит с иконы и погибает, сраженный пулей, его хоронят на Марсовом поле, как и других жертв революции. С ним гибнет и старый мир.
Произведения писателей самых разных эстетических и общественно-политических позиций в эти годы пронизаны духом апокалиптики. К общему хору голосов, возвещающих необходимость и неизбежность сокрушения старого мира и обновления как социальной, так и духовной жизни России, присоединились и создатели русской духовной прозы, в частности, Валентин Свенцицкий (1881-1931) и архимандрит Спиридон (Кисляков) (1875-1930). Для них оказалась особо значимой идея второго пришествия Спасителя, но не в величайшей славе и грандиозном величии в духе Откровения Иоанна Богослова, а вновь "под зраком раба", в обличии всем доступного человека. От Апокалипсиса они сделали поворот к событиям Священной истории, описанным в Евангелии, второе пришествие Богочеловека в их изображении оказалось повторением первого, но спроецированным на современную им действительность. Валентин Павлович Свенцицкий -- публицист, писатель, богослов, философ, впоследствии в 1917 году принявший сан священника. В 1908 году из-под пера Свенцицкого вышла "фантазия" "Второе распятие Христа". В ней изображается новое заклание Спасителя в современной России. Во время написания фантазии монархия воспринималась писателем как отжившая политическая форма насилия, а современное общество, включая представителей духовенства, как чуждое евангельскому учению.
Сюжет произведения явно соотносится с легендой о "Великом инквизиторе" Ф. М. Достоевского, влияние творчества которого на Свенцицкого было очень велико. Иван Карамазов описывает второе пришествие Христа в средневековой Испании: "По безмерному милосердию своему он проходит ещё раз между людей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад" [2, с. 226]. Христос совершает евангельские чудеса, но великий инквизитор приказывает арестовать Богочеловека и хочет сжечь его как "злейшего из еретиков", так как кардинал и ему подобные, открыто следуя сатанинскому духу, поработили презираемые ими людские массы с помощью "чуда, тайны и авторитета" [2, с. 232], отвергнув божественный дар духовной свободы.
В легенде Достоевского Христа узнают все, в том числе и великий инквизитор, "лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей его ..." [2, с. 227], в фантазии Свенцицкого осознают новое пришествие Бога лишь нищие, чудаки, юродивая, простые люди. Народ более или менее пассивен, а представители государственной и духовной власти дружно не приняли, возненавидели и, наконец, арестовали Спасителя. Никакие чудеса не могут пробить неверие новых законников. В рассказе Ивана Карамазова упоминаются евангельские чудеса Христа: исцеление слепорожденного, воскрешение умершей дочери знатного гражданина, подобно евангельской дочери Иаира, включаются цитаты из Евангелия: "...и уста его тихо и еще раз произносят: "Талифа куми" -- "и восста девица"" [2, с. 227].
Свенцицкий вслед за Достоевским проецирует новозаветные ситуации, но не на средневековую Испанию, а на современное ему общество, широко цитируя слова Христа. В церкви Христос объявляет расслабленному о прошении его грехов. После обвинения в богохульстве Он почти точно произносит слова из Евангелия от Матфея: "Что легче сказать: прощаются тебе грехи, или сказать: встань и ходи? Но, чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, говорю ему: встань и иди домой!" [5, с. 163]. Расслабленный тотчас встаёт. Умирает молодой друг отца Иоанна Воздвиженского Лазарь. Его сестра Марфа плачет от горя, и это вызывает скорбь Христа, Его слёзы. В храме, где стоит гроб с телом усопшего, Христос благодарит Отца и повелевает: "Лазарь, встань!" [5, с. 173], и Лазарь воскресает. Разговор сына купца Коли с Христом воспроизводит диалог богатого юноши с Богочеловеком из 19-й главы Евангелия от Матфея. Священник отец Никодим, как евангельский вопрошатель, приходит ночью к Богочеловеку поучиться духовной мудрости. Однако позиции Христа при этом отчасти трансформированы в плане пацифизма и политического протеста, близких автору.
Действие происходит на Пасху, которую все торжественно отмечают. Но в праздновании Воскресения Христова выхолощена его суть, всё выродилось во внешнее веселье и плотские удовольствия: "Всё ликовало, всё радовалось. <...> Христос, никем не замеченный, прошел через весь город" [5, с. 158].
Как не принял Христа инквизитор в рассказе Ивана Карамазова, так враждебной стеной против Него и Его проповеди становятся представители власти светской и власти церковной. Сторож Трофимыч выводит Христа из храма, полицейский сопровождает это действо выкриком: "У, жидорва!" [5, с. 154], городовой подносит к Его лицу громадный кулак, генерал-губернатор приказывает арестовать Христа. Особую ненависть личность Спасителя и его проповедь вызывают у представителей Русской Православной Церкви, являющих собой сборище новых фарисеев, которые подобно евангельским врагам Христа, не приняли его и обрекли на смерть.
Подобное восприятие кажется странным для будущего священника, но это связано с его идейными исканиями до революции. В своих публицистических "Письмах ко всем" и обращениях к народу (1905-1908), в открытом письме "К епископам Русской Церкви" корнем зла Свенцицкий провозглашает неограниченную монархию в России и восприятие царя как главы Церкви, хотя, конечно, главой Церкви в православии всегда считался сам Христос. По мнению писателя, безграничное доверие к монарху и следование присяге логически приводит человека к убийству Спасителя. Он приводит соответствующий разговор с офицерами после событий 9 января. У них спрашивали, почему стреляли в рабочих, смогли ли бы убить, например, Серафима Саровского, офицеры ссылались на повиновение присяге. В финале дошли и до вопроса, стали ли бы они стрелять в Христа по приказу царя: "Офицеры смутились, подумали немного, но потом один за другим ответили: -- Да, стреляли бы: мы обещали государю, мы уж несвободны" [7, с. 23]. Такой же разговор, но уже с солдатами, приводится Свенцицким в статье "Правда о земле", что наводит на мысль о сконструированности подобного диалога. Автор стремится довести идею послушания присяге и государю, как он думает, до логического конца.
В то время как в православии власть царя всегда понималась именно как ограниченная евангельскими заповедями. Святитель Филарет Московский пишет: "Благо народу и государству, в котором единым, всеобщим и вседвижущим средоточием, как солнце во вселенной, стоит Царь, свободно ограничивающий свое неограниченное самодержавие волею Царя Небесного, мудростию, великодушием, любовию к народу, желанием общего блага, вниманием к благому совету, уважением к законам предшественников и к своим собственным..." [10, с. 529]. Великие вселенские учители Василий Великий и Иоанн Златоуст, преподобные Димитрий Ростовский и Серафим Саровский, старец Варсонофий Оптинский и священномученик Иоанн Восторгов, святитель Филарет Московский и святой праведный Иоанн Кронштадтский -- все утверждают и благословляют власть царя-помазанника Божия.
Однако Свенцицкий полагает, что только демократическая республика откроет возможности нравственного обновления русского общества. Отвергая толстовское учение о непротивлении злу насилием, он тем не менее смыкается со Львом Толстым в пацифистском полном отрицании возможности убийства даже для защиты страны: "Нападут враги! Но ведь мы говорим, что на войну не должны идти христиане, члены Церкви; для христиан Церковь -- сила безгранично большая, чем пулемёты, и если действительно будет такая Церковь, о которой мы говорим, то в ней будет заключаться такая сила, которую не одолеют не только японцы, но и врата адовы!" [8, с. 117-118].
По мнению Свенцицкого, весь строй современной государственной жизни России ведёт к неизбежному второму распятию Христа. В этом, полагает он, в огромной степени повинно духовенство. В сборнике статей 1906 года "Взыскующим Града" писатель обвиняет всю русскую "официальную церковь" в том, что она исповедует "ересь" -- поддерживает самодержавие и служит ему, не призывает отменить смертную казнь и т. п. В статье "К вопросу о церковной реформе" публицист утверждает, что Церковь "едва ли не подобна трупу" [6, с. 4]. Духовенство совершенно отошло от духа Евангелия, соответственно, и в своей фантазии Свенцицкий изображает его представителей как сборище закоренелых ханжей и лицемеров. Христос предстоит перед собранием духовенства во главе с митрополитом Ананией, который внешне очень напоминает Великого инквизитора Достоевского (высокий, сухой, с пронизывающими глазами). Богочеловек резко обличает собравшихся словами Нового Завета как книжников, фарисеев, лицемеров, вызывая их бешенство. В итоге Спасителя арестовывают: "...и преспокойно посадили в кутузку чудотворца" [5, с. 191].
Далее происходит свидание Анании и Христа с глазу на глаз, во время которого митрополит предстает как бы в трёх ипостасях -- нового Пилата, первосвященника иудейского синедриона Каиафы, допрашивающего Иисуса, и инквизитора из легенды Ивана Карамазова. Подобно Пилату, заявляет, что участь арестованного в его руках и, удивляясь Его молчанию, вопрошает Анания: "Кто ты?". Далее, как первосвященник Каиафа, требует прямого ответа и получает его: "-- Заклинаю тебя Богом живым, -- возвысил голос владыка, -- скажи мне, кто же ты, наконец? -- Христос воскресший" [5, с. 195]. (Ср. "И первосвященник сказал Ему: заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?" [Мф. 26: 63] и "Иисус сказал: Я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных" [Мк. 14: 62]). Как и Каиафа, Анания тут же обвиняет Христа в богохульстве и как кардинал-инквизитор Достоевского яростно угрожает ему казнью: "Ну, посмотрим, воскреснешь ли ты, когда тебя вздёрнут по приговору военного суда" [5, с. 195].
У Достоевского хотят казнить Христа в средневековой Испании и притом по инициативе католика-инквизитора, Христа в фантазии Свенцицкого арестовывают русские духовные лица, убивают русские черносотенцы. Если в легенде Ивана Карамазова инквизитор, после того как Богочеловек целует его, отпускает Христа, то Свенцицкий не довольствуется таким сравнительно мягким финалом: Христа распинают вновь. Озверевшие черносотенцы похитили Христа из зала суда и распяли под дикий вой и крики толпы. "Какой-то шутник сделал из крапивы венок и надел его на голову Иисуса. Гул одобрения приветствовал эту шутку. Многие плевали Ему в лицо и говорили: "Радуйся, Христос воскресший!". Какой-то господин в бобрах несколько раз с ожесточением ударил Христа по голове тростью" [5, с. 200]. "-- Знай наших, жидорва! -- в исступлении орал человек в поддёвке. -- Вот тебе казнь православная" [5, с. 200]. После смерти Спасителя на кресте раздаются грозные удары грома и глас с небес Бога-Отца: "Ждите Его Страшного суда все вы, пресыщенные богачи, оскверняющие жизнь похотью; земные владыки, превратившие свободных детей Божиих в рабов и подданных; пастыри, продавшие Церковь князю мира сего!" [5, с. 201]. Монолог Бога-Отца довольно пространен, в нём концентрируется обличительный пафос публицистики Свенцицкого: неприятие монархии -- тиранов, поработивших народ, современной Церкви, состоящей из новых фарисеев, псевдохристиан-богачей. Во "Взыскующим Града" к верующим он предъявляет абсолютный счёт Евангелия: "Значит, из двух одно: или со Христом -- тогда "раздай имение своё", "оставь отца своего, мать свою и следуй за Мной", или рысаки, трёхаршинные шляпы -- тогда открыто и честно надо объявить себя язычником" [4, с. 148].
Мысль о непрерывном распятии Христа как таковая глубоко православна: по святоотеческому учению, каждый человек своими грехами вновь и вновь распинает Спасителя. В акафисте Божественным Страстям Христовым читаем: "вем, воистину вем со пророком, почто червлены ризы Твоя: аз, Господи, аз грехи моими уязвих Тя: Тебе убо, мене ради уязвленному, благодарственно зову: Аллилуиа" [1, с. 476]. Но в фантазии Свенцицкого эта идея переосмысливается в анархическом и одновременно в пацифистском духе. Само государство так устроено, что все его установления неминуемо приводят Христа к крестной смерти. Церковь воспринимается сугубо как мёртвый, обезбоженный институт государства, чему противоречием стала будущая собственная судьба самого автора как члена Церкви -- судьба священноисповедника и тысяч и тысяч мучеников и исповедников -- архиереев, священников, мирян Русской Православной Церкви, пострадавших в годы гонений.
Вместе с тем фантазия Свенцицкого, столь близкая по внешнему сюжетному ходу произведениям Блока и Есенина (явление Христа в современном мире, Его новое заклание), на самом деле весьма далеко отстоит от персонажей поэмы "Двенадцать" или поэмы "Товарищ". Христос Свенцицкого становится жертвой всё-таки в евангельском духе греховности падшего человеческого мира, хотя и само это падение понимается автором по-своему. Кроме того, непрестанные отсылки в произведении к тексту Нового Завета свидетельствуют об укоренённости автора в православной традиции, хотя он и модернизирует в известном смысле эту традицию. Глубокая и искренняя вера Валентина Свенцицкого в конце концов привела его к принятию сана в той самой Церкви, жизненность которой он некогда отрицал, пострадать за веру и Церковь и после праведной кончины вернуться в Москву нетленными мощами. Три недели везли гроб с телом протоиерея Валентина в Москву, перецепляя вагоны, чтобы преодолеть препоны власти, открыли гроб и... увидели нетленное тело и духоносный лик святого!
Архимандрит Спиридон (Кисляков) -- человек пламенной личной веры, настоящий христианский подвижник, прошёл, подобно Свенцицкому, путь напряжённых духовных исканий. Был миссионером на Алтае, тюремным священником. Во время Первой мировой войны окормлял русское воинство на фронте. Впечатления ужасов войны сделали его убежденным пацифистом, что психологически объяснимо. Война, революционные потрясения привели к тому, что пацифистские настроения широко распространились в среде интеллигенции. Этот необыкновенный религиозный деятель, человек обострённой совести в 1917 году возглавил "Братство Иисуса Сладчайшего", самоотверженно занимался разнообразной благотворительной деятельностью. Очень высоко его ценил патриарх Тихон, хотя и не разделял его крайние взгляды. Воспоминания и размышления Спиридона, известные под названием "Исповедь священника перед Церковью", были изданы в 1919 году. В "Исповеди" архимандрит описывает путь своей жизни, жажду "вечно без конца любить и любить одного Христа!" [9, с. 62], кается в грехах -- реальных и мнимых (так, например, он считает чудовищным преступлением брать плату за церковные требы), описывает своё разочарование в официальной Церкви и поиск жизненного воплощения евангельской любви. Как и Свенцицкий, архимандрит Спиридон отвергает государство и проклинает любую войну.
Несколько глав его книги посвящены изображению ужасных случаев умопомешательства солдат, офицеров, доктора на войне, чему он сам был свидетелем. В пацифизме архимандрит Спиридон, как и Свенцицкий, смыкается со взглядами Льва Толстого. О последнем он говорит, что тот "по самому духу был мне родным" [9, с. 80], хотя и не приемлет отвержение Толстым божественной природы Христа. Кисляков признаётся, что часто видел Толстого в снах и вёл с ним в сонных видениях длительные беседы на духовные темы... В то же время "Исповедь" наполнена горячими молитвами ко Христу, пламенной жаждой осуществления христианской любви на деле. Однако современная христианская Церковь в мире, по его мнению, духовно мертва, отойдя от своего Основателя: она "не нуждается во Христе, считает, что Его могут свободно заменить собою папы, патриархи, митрополиты, архиепископы и епископы и весь причт церковный" [9, с. 97]. Церковь беспробудно спит, а христианские догматы для неё -- мёртвые формулы.
Весть о начале Первой мировой войны потрясает архимандрита Спиридона до глубины души, и он начинает прозревать, по его словам, что государство и есть виновник войн и их ужасов. В состоянии страшного волнения при начале войны он и создаёт своего рода фантазию, вошедшую в "Исповедь священника", посвящённую второму пришествию Христа -- вновь в обличии смиренного человека. Масштаб событий в отличие от фантазии Свенцицкого не ограничивается пределами России, он всемирный, ибо весь мир предал Христа, отступил от Его правды. В фантасмагории архимандрита Спиридона при новом явлении Христа все плачут от величайшего счастья, царит "небывалое ликование", нет больных и присмирела смерть. Все славят Христа. "Он благословлял народ и целовал всех" [9, с. 108]. Грешники, преступники громко каются в своих грехах, и Христос плачет от умиления. Однако каются все, кроме духовенства.
Странно ведёт себя римский первосвященник, образ которого явно навеян опять же легендой о "Великом инквизиторе" Достоевского: он то багровеет от поцелуя Христа, то бледнеет, о чем-то переговаривается с могущественнейшим императором, его глаза зловеще сверкают. Римский папа объявляет императору опасную программу Христа о построении царствия Божия на земле: братство, равенство всех, свобода личности и свобода от частной собственности. Его рассуждения весьма напоминают всё того же Великого инквизитора: у него своё понимание "психологии народной толпы", которую, по его мнению, мало знает Спаситель. Принципы Христа разлагают человечество, и для спасения Церкви и государства надо немедленно начать войну.
Христос предстает как убежденный пацифист. Юноше-солдату он отвечает словами Евангелия вне контекста эпизода ареста Богочеловека: "Взявший меч от меча и погибнет", и солдат немедленно выходит из воинских рядов. Среди персонажей есть и alter-ego автора: больной священник, единственный кающийся из всего духовенства. Он кается именно в том грехе, который сам Спиридон считал одним из своих тягчайших преступлений: "...я всю свою жизнь торгую Тобою, торгую Твоими таинствами Церкви... Христос ему сказал: "Даром получили, даром раздавайте"" [9, с. 111]. Несомненно, архимандрит Спиридон предъявляет к падшему миру абсолютный счёт, который совершенно немыслим в реальных условиях. Покаяние и умиление народное останавливает римский первосвященник -- своеобразный аналог великого инквизитора Достоевского. В своём монологе он отметает небесную власть Христа как Царя и Первосвященника и отстаивает власть духовенства над человечеством, и этой власти Спаситель крайне опасен: "...ради самого христианства и ради существования на земле Церкви несравненно было бы лучше, если бы Он оставил нас и нашу землю и удалился бы на небо" [9, с. 115]. Христа арестовывают, и настроение толпы резко меняется: Его бранят, оплевывают, ударяют Его по голове иконой, золотым наперсным крестом, некий протоиерей высыпает горячие угли из кадильницы на голову Спасителя, прозорливый схимник "заушает" и проклинает Христа. Все требуют казни Богочеловека. Пытаются Его защитить только некий еврей, потом китаец, турецкий мулла, кто угодно, кроме представителей православного духовенства. В это время Христос воскрешает сына японки, потом индийца, пролежавшего в земле 5 месяцев. Автор всячески подчёркивает полную несостоятельность православного духовенства. К Христу приходит депутация, в которую входят, помимо римского папы и императора, греческий патриарх и русский митрополит, и требует от Бога уйти вместе со своим "ужасным" Евангелием и больше не появляться. Фантазия Кислякова заканчивается апокалиптической картиной стрельбы по Христу "из ружей, пулемётов и батарей" [9, с. 122] и всеобщей безумной бойни к великой скорби Спасителя, оплакивающего мировое кладбище, в которое превратился мир.
При этом надо заметить, что Богочеловек Спиридона весьма отличается от евангельского Христа, который и в издевательствах врагов и в муках муж силы и божественной власти, в то время как персонаж фантасмагории Кислякова предстаёт как существо милосердное, но немощное, могущее только оплакивать несчастное человечество. Его явление не несёт в себе, по существу дела, никакого смысла, поскольку Его увещевания не доходят до людских сердец, а Сам Он и Его учение сметены могучими земными силами. Собственно, подобное же впечатление производит и Христос Свенцицкого, смерть которого демонстрирует только мощь социальных институтов государства, поэтому, видимо, в финале, автору и понадобилась речь Бога-Отца.
Сплав идей Достоевского и Толстого определил оригинальное воплощение событий Священной истории в произведениях Свенцицкого и архимандрита Спиридона. Антигосударственный и пацифистский пафос произведений обоих авторов, их пламенное неприятие официальной Церкви и её установлений на этом этапе их духовных исканий обусловлены в то же время не знающей компромиссов жаждой полноты воплощения евангельских идеалов. Сюжет второго явления Спасителя "под знаком раба" позволил Свенцицкому и Кислякову во всей остроте поставить перед читателем проблему отхода современной цивилизации от существа евангельского учения, хотя само это учение понимается ими в духе утопических идей возможности существования человечества без внешних законов, государственного насилия, без войн, силой божественных установлений. В своём роде это мечта о построении царствия Божия на земле. Однако бурная духовная неуспокоенность и пламенность поиска живой веры составляют огромное достоинство сочинений Свенцицкого и архимандрита Спиридона.
Литература
1. Акафист Божественным Страстем Христовым // Акафистник. -- Брюссель: Жизнь с Богом, 1981. -- С.471-487.
2. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. В 30 т. Т. 14. Братья Карамазовы. Роман. Кн. 1-10. -- Л.: Наука, 1976. -- 511 с.
3. Есенин С. А. Не ветры осыпают пущи... // Есенин С. А. Полн. собр. соч. В 7 т. Т. 1. -- М.: Наука; Голос, 1995. -- С.44-45.
4. Свенцицкий В. П., прот. Взыскующим Града // Свенцицкий В. П., прот. Собр. соч. В 4 т. Т. 2. Письма ко всем: обращения к народу 1905-1908. -- М.: Даръ, 2009. -- С. 119-153.
5. СвенцицкийВ. П., прот. Второе распятие Христа // СвенцицкийВ. П., прот. Юродивый. Рассказы. -- Рязань: Зёрна, 2022. -- 208 с.
6. Свенцицкий В. П., прот. К вопросу о церковной реформе // Свенцицкий В. П., прот. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. Письма ко всем: обращения к народу 1905-1908. -- М.: Даръ, 2009. -- С. 3-12.
7. Свенцицкий В. П., прот. К епископам русской Церкви // Свенцицкий В. П., прот. Собр. соч. В 4 т. Т. 2. Письма ко всем: обращения к народу 1905-1908. -- М.: Даръ, 2009. -- С.21 - 35.
8. Свенцицкий В. П., прот. Правда о земле // Свенцицкий В.П., прот. Собр. соч. В 4 т. Т. 2. Письма ко всем: обращения к народу 1905-1908. -- М.: Даръ, 2009. -- С. 81-118.
9. Спиридон(Кисляков), архим. Исповедь священника перед Церковью. -- М.: Эксмо, 2018. -- 274 с.
10. Филарет(Дроздов), митр. Московский. Слово в день восшествия на Всероссийский престол Благочестивейшего Государя Императора Николая Павловича // Свт. Филарет, митр. Московский. Творения. Слова и речи. В 5 т. Т. 4. [Репр.изд]. -- М.: Новоспасский монастырь, 2003-2007. -- С. 527-531.