Аннотация: Очерк.
Текст издания: журнал "Вѣстникъ Европы", No 7, 1895.
ВЪ ПОТЕМКАХЪ
ОЧЕРКЪ.
I.
Исполнялся первый нумеръ программы юношеской вечеринки. Увлекаясь и жестикулируя, студентъ Невзоровъ читалъ рефератъ о нравственномъ совершенствованіи. Вѣяло отъ его словъ душевной чистотой и мечтательной поэзіей. Просто и ясно, безъ научной обосновки, разрѣшалъ онъ данный вопросъ.
Общественныя формы бываютъ хороши или дурны, смотря по тому, каковы люди. Если люди будутъ нравственными, то и общественныя формы сами собой измѣнятся въ лучшему; слѣдовательно, обязанность каждаго, избравъ соотвѣтствующую способностямъ и влеченіямъ спеціальность, заниматься наукой, затѣмъ приносить наибольшую пользу въ сферѣ своей спеціальности и неуклонно стремиться къ нравственному совершенствованію.
Раздались живые апплодисменты; удовольствіе сіяло во многихъ молодыхъ главахъ. Но никто не былъ такъ доволенъ, даже счастливъ, какъ первокурсникъ-медикъ Арнаутскій: рефератъ являлся для него какъ бы откровеніемъ.
Чистый, нравственный юноша, онъ былъ воспитанъ покойной матерью въ евангельскихъ правилахъ и въ невѣденіи жизни. Въ семьѣ его не было борьбы; мать съ отцомъ жили дружно, сестренка была смирная и добрая, также какъ онъ, и у него съ дѣтства сложился розовый, мечтательный взглядъ на жизнь: все дѣло въ томъ, чтобы быть добрымъ, справедливымъ честнымъ -- и тогда всѣмъ будетъ хорошо. Онъ выбралъ медицинскій факультетъ, потому что врачъ -- "другъ человѣчества", уменьшаетъ страданія, избавляетъ отъ преждевременной смерти. Но онъ думалъ и о томъ, какъ устроить, чтобы не было бѣдности, чтобы всѣ жили въ любви и мирѣ, какъ его семья. Критическое мышленіе трудно давалось ему: чуть только начнетъ анализировать -- и устанетъ, задумается, а черезъ минуту уже не думаетъ, а мечтаетъ, прочитаетъ серьезную книгу -- и не можетъ въ ней разобраться.
Тревожное, угнетающее чувство охватывало его, когда онъ читалъ или слышалъ толки товарищей о трудныхъ боевыхъ задачахъ, которыя нерѣдко ставитъ исторія. Неужели и онъ, жаждущій любви и мира, долженъ принимать участіе въ какой-то борьбѣ? У него не было яснаго представленія, что это за борьба, но когда онъ слышалъ это слово, ему непремѣнно воображалось поле, надъ которымъ плаваютъ облака дыма, а за ними непріятельская батарея, и онъ, вмѣстѣ съ другими, долженъ идти въ эти облака, вспыхивающія смертельнымъ огнемъ. И не отъ трусости, а отъ инстинктивнаго отвращенія къ борьбѣ, онъ протестовалъ:-- нѣтъ, нѣтъ!.. Но вѣдь это борьба за правду... Нѣтъ, я не могу!.. Долженъ быть другой путь къ правдѣ...
Ему хотѣлось услышать такое слово, на которое откликнулось бы его сердце. Онъ ждалъ учителя, который, не требуя непосильной для его ума критической работы, авторитетно сказалъ бы ему: вотъ твой путь, вотъ задача жизни. И вдругъ оказывается, что сложные вопросы, въ которыхъ онъ путался, какъ въ незнакомомъ лѣсу, сводятся къ простой формулѣ нравственнаго совершенствованія, столь симпатичной его мирной натурѣ. Желанный путь вдругъ открылся передъ нимъ -- широкій и свѣтлый. Правда, и на этомъ пути постоянная борьба, но не съ людьми, а съ самимъ собой, съ своими пороками, съ дурными наклонностями. Этой борьбѣ онъ съ радостью отдается вполнѣ.
Арнаутскій протискался сквозь толпу къ Невзорову и крѣпко пожалъ его руку.
-- Вы освѣтили мнѣ жизнь,-- сказалъ онъ и взглянулъ на него, какъ, бывало, глядѣлъ на мать, когда она читала ему евангеліе.
"Возражать противъ истины!" подумалъ Арнаутскій и съ какимъ-то недружелюбнымъ чувствомъ посмотрѣлъ на чернаго широкоплечаго студента, валявшаго мѣсто за столомъ.
-- Господа, сейчасъ случилась любопытная исторія,-- началъ Туркинъ звучнымъ, нѣсколько пѣвучимъ баритономъ:-- мой товарищъ открылъ давно открытую Америку и вызвалъ этимъ восторгъ. Наша задача -- нравственное совершенствованіе,-- говоритъ онъ.-- Да кто же въ этомъ сомнѣвается? Съ тѣхъ поръ, какъ люди пригнали необходимость нравственности, эта задача общеобязательна. Но мы знаемъ, какъ она плохо разрѣшается, знаемъ и почему это такъ. Нельзя быть вполнѣ здоровымъ въ нездоровой мѣстности, нельзя быть высоконравственнымъ при такомъ общежитіи, въ основѣ котораго -- несправедливый, анти-нравственный принципъ. Повидимому, мой товарищъ представляетъ нравственность какъ нѣчто абсолютное, самодовлѣющее, и тѣмъ обнаруживаетъ незнакомство съ литературой эволюціи нравственности.
Затѣмъ Туркинъ сдѣлалъ небольшую экскурсію въ область исторіи нравственности, для доказательства того, что экономическія и политическія условія даютъ большую или меньшую возможность нравственнаго преуспѣянія, и закончилъ свое возраженіе такими словами:
-- Для того, чтобы, стремясь къ нравственному совершенствованію, не оставаться при одномъ только желаніи, надо знать, что для достиженія этой цѣли каждый обязанъ такъ или иначе работать для улучшенія формъ общежитія, и независимо отъ исполненія обязанностей, вытекающихъ изъ его спеціальности, считать своимъ долгомъ участіе въ историческомъ прогрессѣ, который самъ собой не двигается, а создается людьми.
Туркину тоже апплодировали, но только не Арнаутскій.
"Зачѣмъ эта исторія нравственности?-- думалъ онъ:-- люби ближняго, какъ самого себя; этого никакой прогрессъ не измѣнитъ. И къ чему научное изслѣдованіе того, что всякому сердцу ясно?"
И онъ слушалъ Туркина невнимательно, съ неудовольствіемъ, не возражая на доводы, а отталкивая ихъ. Онъ хотѣлъ, чтобы истина была непремѣнно пріятна ему, и искалъ ее не столько умомъ, сколько сердцемъ.
"Сухой діалектикъ!" думалъ онъ, глядя на умное лицо Туркина.
Туркинъ казался ему недобрымъ, потому что доводами отъ разума успѣлъ лишить его той радости, того душевнаго равновѣсія, которыя явились въ немъ послѣ вдохновенной рѣчи Невзорова.
"Ничто не заставитъ меня отказаться отъ этой вѣры, освѣтившей мою жизнь", подумалъ Арнаутскій, и не принялъ участія въ спорахъ, вызванныхъ возраженіемъ Туркина. Онъ смотрѣлъ на возбужденныя лица товарищей и удивлялся, изъ-за чего они горячатся и спорятъ, когда все такъ просто, и у него было ясно на душѣ, какъ на небѣ, когда послѣ ненастья нѣтъ на немъ ни одного облачка.
Послѣ споровъ стали пѣть пѣсни; явилось пиво и водка.
Это огорчило Арнаутскаго. И вдругъ самъ Невзоровъ, провозгласивъ тостъ за стремленіе къ идеалу нравственности, залпомъ выпилъ стаканъ пива.
Арнаутскій не выдержалъ. Онъ подошелъ къ группѣ, окружавшей Невзорова, и съ волненіемъ сказалъ:
-- Какъ же это, господа? Нравственное совершенствованіе -- и водка, и пиво?..
-- Такъ что же?-- спросилъ Невзоровъ.
-- Пить водку и пиво!..
-- Ха, ха, ха! Ахъ, вы чудакъ!.. Мы пьемъ, но не пьянствуемъ... Нравственность -- въ отношеніяхъ къ людямъ, въ любви къ нимъ, а не въ томъ, пить ли пиво, или лимонадъ.
Арнаутскій ничего не возразилъ, только смутился. Для него не было ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что пить водку и пиво безнравственно, и вдругъ тотъ самый проповѣдникъ, который освѣтилъ его жизнь, говоритъ, что пить можно, только не напиваться.
"Значитъ, у каждаго своя нравственность,-- думалъ онъ:-- но вѣдь это вздоръ,-- нравственность одна для всѣхъ".
Ему стало грустно, и онъ ушелъ съ вечеринки. Морозный воздухъ освѣжилъ его голову. Непріятныя впечатлѣнія исчезли, и ему казалось, что съ этого вечера передъ нимъ открылась новая жизнь.
II.
Арнаутскій нашелъ у себя на столѣ почтовую повѣстку на пятьдесятъ рублей. Эту сумму отецъ высылалъ ему ежемѣсячно.
Уже давно Арнаутскаго безпокоилъ вопросъ, имѣетъ ли онъ нравственное право пользоваться этими деньгами. Отецъ его -- водочный заводчикъ. Если пить водку безнравственно, то, конечно, еще хуже наживаться производствомъ водки. Деньги, добываемыя профессіей отца -- нечистыя деньги; пользуясь ими, онъ становится какъ бы соучастникомъ въ дурномъ дѣлѣ. А кромѣ того, нравственный человѣкъ долженъ жить своемъ трудомъ, не на счетъ отца или какого-нибудь родственника.
Эти мысли не разъ уже являлись у Арнаутскаго. Получая на почтѣ деньги отъ отца, онъ чувствовалъ себя какъ-то неловко и говорилъ самъ себѣ: "это надо хорошенько обдумать".
Теперь онъ чувствовалъ, что этотъ вопросъ долженъ быть рѣшенъ неотлагательно.
"Ясно, что я долженъ возвратить деньги,-- разсуждалъ онъ:-- тутъ и возражать нечего".
Но возраженія сейчасъ же являлись.
"А вѣдь послѣ завтра надо платить за квартиру,-- хозяйка требуетъ впередъ. Ну, она можетъ подождать... Конечно, подождетъ, но вѣдь это только отдаленіе вопроса, а не рѣшеніе. Чѣмъ я потомъ заплачу?.. Очень просто -- найду урокъ... живутъ же другіе студенты уроками... Конечно, надо будетъ съѣхать съ этой квартиры и насчетъ ѣды посократить".
Ему стало жаль просторной, высокой комнаты, онъ привыкъ къ ней.
"Все это пустяки,-- возразилъ онъ самъ себѣ:-- я долженъ такъ поступить, и, значитъ, нечего и разсуждать. Это будетъ мой первый шагъ на пути нравственнаго совершенствованія".
Съ этой мыслью онъ и заснулъ. На другой день у него не было никакихъ колебаній. Онъ получилъ на почтѣ деньги и отправилъ ихъ обратно съ письмомъ, въ которомъ писалъ, что онъ уже не ребенокъ и долженъ жить своимъ трудомъ, почему и возвращаетъ деньги и проситъ на будущее время не высылать.
Съ урокомъ ему посчастливилось. Въ мѣстной газетѣ онъ прочиталъ приглашеніе репетитора за столъ и квартиру, тотчасъ же пошелъ по адресу и былъ принятъ. Онъ былъ очень доволенъ: все такъ скоро и хорошо устроилось; онъ будетъ жить на свои честныя трудовыя деньги.
Однако радость его была непродолжительна.
Въ университетѣ къ нему подошелъ Невзоровъ и спросилъ:
-- Правда ли, что вы взяли урокъ у Лучинова?
-- Правда,-- весело отвѣтилъ Арнаутскій.
-- Но вѣдь это же свинство!
-- Я не понимаю,-- проговорилъ Арнаутскій, смутившись.
-- Вы отняли средства въ жизни у бѣднаго товарища. Этотъ урокъ хотѣлъ взять Уховъ, и ему сказали, что вы уже предупредили его.
-- Я такой же бѣдный, какъ онъ.
-- Вы бѣдный!.. Что вы меня морочите! Вы сами говорили мнѣ, что получаете пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ.
-- Послѣ вашего реферата я отказался отъ этихъ денегъ.
-- Послѣ моего реферата?..
-- Да... признавъ цѣлью жизни нравственное совершенствованіе, я долженъ былъ отказаться отъ денегъ отца: онъ водочный заводчикъ, его деньги нечистыя.
-- Гм... Но вѣдь и у Лучинова деньги нечистыя: это извѣстный дѣлецъ-хищникъ, онъ наканунѣ отдачи подъ судъ... Но каковы бы ни были его деньги, право на нихъ имѣетъ Уховъ, а не вы...
-- Позвольте... Всякій долженъ жить своимъ трудомъ, значитъ и я, также какъ и Уховъ, имѣю право на этотъ урокъ.
-- Поймите же, что вамъ отецъ даетъ деньги, а Ухову никто не даетъ. Вольно вамъ было отказываться отъ денегъ. Ясно, что урокъ -- его, и вы поступили безнравственно, отнявъ хлѣбъ у товарища. Подумайте-ка хорошенько.
Ничего подобнаго Арнаутскій не ожидалъ. Первый шагъ по пути нравственнаго совершенствованія, которымъ онъ такъ былъ доволенъ, оказывается двусмысленнымъ. Онъ хочетъ жить своимъ трудомъ, для этого отказывается отъ отцовскихъ денегъ, беретъ урокъ... кажется, очевидно, что это поступокъ нравственный... И вдругъ тотъ самый человѣкъ, который разрѣшилъ всѣ его вопросы теоріей нравственнаго совершенствованія, говоритъ, что его поступокъ безнравственный... И вѣдь въ самомъ дѣлѣ онъ отнялъ хлѣбъ у товарища... Что же это такое?..
Арнаутскій безъ всякой пользы просидѣлъ на лекціи: мысль его безпрестанно возвращалась въ новому мудреному вопросу. Онъ запутывался въ недоумѣніяхъ. Въ самомъ дѣлѣ: жить на отцовскія деньги безнравственно, но и лишить средствъ къ жизни голодающаго товарища тоже безнравственно... и притомъ у этого Лучинова тоже нечистыя, накраденныя деньги. Какъ же тутъ выпутаться, чтобы остаться чистымъ?..
Будь это только теоретическій вопросъ, Арнаутскій, не торопясь, сталъ бы его обдумывать, поносился бы съ нимъ мѣсяца два, поворачивалъ бы его на всѣ манеры и наконецъ додумался бы до какого-нибудь компромисса. Но вопросъ былъ срочный: завтра же надо или переѣхать на квартиру въ ученику, или отказаться отъ урока.
Къ вечеру у него заболѣла голова, а рѣшенія все еще не было. Онъ пошелъ посовѣтоваться въ товарищу, который нравился ему своей душевностью.
Натусъ былъ жизнерадостный студентъ, постоянно насвистывающій или напѣвающій оперные мотивы.
-- Батенька, что у васъ за физія!-- встрѣтилъ онъ Арнаутскаго.
-- А что?
-- А вотъ полюбуйтесь, s'il tous plait.
Онъ сдѣлалъ такую смѣшную меланхолическую гримасу, что и Арнаутскій улыбнулся.
-- Либо у васъ животъ болитъ, либо вы рѣшаете гамлетовскій вопросъ.
-- Да, у меня очень важный вопросъ.
-- Въ самомъ дѣлѣ?.. Ну, значитъ, я долженъ принять подобающій серьезному дѣлу серьезный видъ. Такой будетъ достаточно серьезенъ?
Арнаутскій опять не могъ не разсмѣяться отъ новой гримасы товарища.
-- У васъ все смѣшки, а у меня, ей Богу, серьезное дѣло.
-- Ну, коли такъ, шутки къ чорту!.. Разсказывайте.
Онъ сталъ насвистывать молитву "Нормы", а Арнаутскій разсказалъ ему свое горе.
-- Только и всего?-- воскликнулъ Натусъ.-- Что же тутъ затруднительнаго?.. Дѣло очень просто. Отъ урока вы, разумѣется, должны отказаться въ пользу Ухова, потому что ему жрать нечего.
-- А я что буду "жрать"?
-- Вы получаете пятьдесятъ рублей.
-- Я вѣдь вамъ сказалъ, что отослалъ эти деньги.
-- Слышалъ, но не повѣрилъ, чтобы вы сдѣлали такую глупость.
-- Отослалъ.
-- Ну, значитъ, надо поправить глупость. Посылайте телеграмму, что вы отказались отъ денегъ, будучи не въ полномъ умѣ и памяти, и просите деньги возвратить.
"А вѣдь я дурно поступилъ,-- думалъ Арнаутскій:-- угощая его пивомъ, я даю ему возможность сдѣлать безнравственной поступокъ. Неловко было отказать... но я долженъ былъ его сдѣлать".
-- Ну, что? во опять копаетесь въ душѣ?.. Или не нравится вамъ мое рѣшеніе? Оппонируйте!.. "Смѣйся, паяцъ!" -- запѣлъ онъ смѣшнымъ крикливомъ теноркомъ.
-- Какъ-то странно выходить,-- заговорилъ Арнаутскій: -- одно и то же -- и нравственно, и безнравственно, а между тѣмъ нравственность абсолютна.
-- Отъ абсолютовъ увольте,-- перебилъ его Натусъ:-- не признаю... А если они васъ интересуютъ, обратитесь къ философу III курса Олеандрову: онъ ищетъ абсолютную истину; только поторопитесь, а то онъ, пожалуй, угодить въ сумасшедшій домъ. А это вы помните? "Какое чудное мгновенье! что значитъ этотъ дивный сонъ",-- вапѣлъ Натусъ.
-- Право, не знаю...
-- Эхъ вы!.. Канонъ изъ "Руслана". Неужто не были третьяго два?
-- Нѣтъ.
-- Можетъ быть, вы и мушку считаете безнравственной по "Крейцеровой сонатѣ"?
-- Не считаю... да это не интересно... Слушайте, Натусъ: я не могу понять этого противорѣчія... вотъ насчетъ моего урока у Лучинова... съ одной стороны, я поступилъ нравственно, взявши этотъ урокъ, а съ другой -- совсѣмъ напротивъ.
-- Это у васъ мысли двоятся... И знаете почему?
-- Не знаю.
-- Потому что не пьете вина, пива и водки.
-- Все шутки и шутки... Поговоримъ серьезно, голубчикъ.
-- Ей Богу же, я серьезно. У вашей мысли ножки коротенькія, а глазки узенькіе; двигается она какъ улитка, а смотритъ какъ сова -- яркаго освѣщенія боится. Отъ вина же, и отъ пива также, мысль окрыляется и летитъ яснымъ соколомъ, видятъ, значить, весь горизонтъ... А посему пейте вино и пиво, и будете имѣть широкое міросозерцаніе, и мысль ваша двоиться не будетъ.
Вошла старуха-кухарка съ двумя бутылками.
-- Благодарю васъ, прелестная Матрена!-- воскликнулъ Натусъ и запѣлъ изъ "Фауста":-- "Позвольте проводить васъ" -- и предложить стаканчикъ пива...
Старуха, ухмыляясь, выпила стаканъ пива и ушла.
-- Ну-съ, revenons à nos montons... Въ чемъ ваши затрудненія, милый философъ?
-- Видите-ли... Если я откажусь отъ урока, чтобы не отбивать работы у товарища, то долженъ буду жить на нечистыя деньги; вы знаете, какъ ихъ добываетъ мой отецъ.
-- Нечистыя деньги... Если ужъ вы такъ ставите вопросъ, то вамъ за уроки брать нельзя отъ богатыхъ людей, а отъ бѣдняковъ сами не возьмете. Отрѣжутъ богатые люди купоны и заплатятъ вамъ за урокъ, а купоны, какъ вамъ извѣстно, прибавочная стоимость, сирѣчь неоплаченный трудъ, сирѣчь нечистыя деньги.
-- Что такое вы говорите?
-- Да вы съ политической экономіей знакомы или нѣтъ?
-- Нѣтъ.
-- Ну, такъ познакомьтесь, а пока выпейте-ка пивца; ей Богу, лучше будете мыслить.
Арнаутскій покачалъ головой.
-- Ну, какъ хотите. А я вамъ вотъ что скажу... Что бы вы ни дѣлали, а въ девятнадцатомъ вѣкѣ нельзя жить безъ болѣе или менѣе значительныхъ уклоненій отъ правилъ нравственности.
-- Но вѣдь не уклоняться отъ нихъ -- задача жизни.
-- Значитъ, задача жизни -- самоубійство.
-- Почему?
-- Уклоненія неизбѣжны, а если жизнь -- въ неуклонности, значитъ жить нельзя.
Арнаутскій тяжело вздохнулъ. Натусъ дополнилъ стаканъ пивомъ и заговорилъ:
-- Вы интересуетесь этикой. Знакомы вы съ литературой по этому предмету?
-- Мало... Да и зачѣмъ это? Что бы люди ни написали о нравственности,-- ничего новаго послѣ евангелія не скажутъ. Люби ближняго, какъ самого себя... Это абсолютная истина... И для невѣжественнаго мужика, и для профессора этики -- однѣ и тѣ же заповѣди.
-- Знаете что, Арнаутскій?.. Вамъ нельзя возражать, потому что, очевидно, вы ничего не читали по предмету, которымъ интересуетесь... Люби ближняго, какъ самого себя... А какъ, я васъ спрашиваю, невѣжественный мужикъ можетъ любить ближняго, когда половина людей для него не люди, когда, по его мнѣнію, женщина не человѣкъ?.. Или: не убей. Какъ люди исполнятъ эту заповѣдь, когда главная статья бюджетовъ всѣхъ европейскихъ государствъ -- войско?.. Читайте, познакомьтесь съ эволюціей нравственности и не портите себѣ жизни, не копайтесь въ душѣ.
Арнаутскій молчалъ. Тяжелое ощущеніе процесса мысли, ощупью пробирающейся въ лабиринтѣ противорѣчій, выражалось на его лицѣ. Натусъ напѣвалъ: "Какое чудное мгновенье!"...
-- Такъ ли я васъ понялъ?-- спросилъ наконецъ Арнаутскій:-- вы сказали, что въ девятнадцатомъ вѣкѣ нельзя быть нравственнымъ.
-- Абсолютно нравственнымъ -- да, нельзя.
-- Но какъ же жить, не имѣя возможности удовлетворить потребность въ нравственности?
-- Удовлетворяться возможнымъ... У меня, напримѣръ, потребность выпить натуральнаго рейнвейна, а я удовлетворяюсь пивомъ, ибо вы не можете угостить меня рейнвейномъ, а невозможное невозможно... Стремясь къ идеалу нравственности, надо работать для устраненія препятствій на этомъ пути.
-- То-есть, какъ же это?
-- А вотъ, напримѣръ, я не могу исполнить заповѣдь: не убей, потому что долженъ быть солдатомъ; естественно, кто я долженъ направить свою общественную дѣятельность на устраненіе условій, которыя мѣшаютъ мнѣ поступить по правилу нравственности.
-- Но всякая дѣятельность съ цѣлью измѣненія соціальныхъ и политическихъ условій безполезна: когда люди будутъ нравственными, эти условія измѣнятся сами собой.
-- Модная побасенка!-- воскликнулъ Натусъ:-- всѣ перемѣны въ обществѣ дѣлаются людьми, а не сами собой. Всѣ культурныя пріобрѣтенія получили право гражданства послѣ многихъ жертвъ, послѣ тяжелой борьбы, въ которой піонеры погибли. Это азбука исторіи. Читайте, Арнаутскій, не мудрствуйте, какъ метафизикъ въ ямѣ, а не то -- только нервную систему испортите. Слушайте: хотите, пойдемъ сейчасъ къ хорошимъ и умнымъ барышнямъ... Почитаемъ, поспоримъ, поболтаемъ... вы развлечетесь.
-- Нѣтъ, я домой пойду.
-- Копаться въ душѣ?
-- Сегодня я долженъ рѣшить вопросъ объ урокѣ.
Арнаутскій пожалъ руку товарища и ушелъ.
III.
На другой день Арнаутскій отказался отъ урока и отрекомендовалъ вмѣсто себя Ухова.
"У Ухова нѣтъ никакихъ средствъ,-- думалъ онъ: -- а я пока могу обойтись: продамъ золотые часы и всѣ цѣнныя вещи и найму дешевую квартиру".
Не безъ сожалѣнія разстался онъ съ свѣтлой комнатой, съ цвѣтами на окнахъ. Новая квартира била очень неудобная: маленькая, низкая комната, въ которой пахло мышами; на некрашенной кровати съ гнѣздами клоповъ, вмѣсто пружиннаго тюфяка, лежалъ мѣшокъ съ соломой; письменнымъ столомъ служилъ простой кухонный столъ, прикрытый газетнымъ листомъ. За стѣной съ одной стороны безпрестанно плакалъ ребенокъ, мѣшалъ заниматься и рано будилъ, а съ другой стороны стучала швейная машинка. И обѣдъ уже не тотъ: жидкій супъ, или щи, вареная подозрительная говядина съ горчицей, въ перемежку съ тяжелыми котлетами. Но зато все это стоило 12 рублей въ мѣсяцъ!
Перемѣна обстановки и пищи для избалованнаго въ этомъ, отношеніи Арнаутскаго била чувствительна, но у него былъ характеръ: разъ рѣшено, что такъ должно быть, онъ уже не отступитъ.
Однако онъ не чувствовалъ того удовлетворенія, какое даетъ, человѣку исполненный долгъ; не было въ немъ сознанія полной нравственности своего поступка, которое одно вполнѣ вознаграждаетъ за вызванныя имъ лишенія.
Неотложность вопроса -- чѣмъ жить, отказавшись и отъ отцовскихъ денегъ, и отъ урока, заставила его прибѣгнуть къ тому средству, какое было подъ руками; но въ первую же ночь на новосельѣ, когда онъ, приноровившись улечься такъ, чтобы не скатиться съ бугристаго соломенника, сбирался заснуть, ему пришла мысль, что онъ поступилъ далеко не вполнѣ нравственно.
"Я отказался отъ жизни на отцовскія средства,-- разсуждалъ онъ:-- но вѣдь и проданныя мной вещи пріобрѣтены на такія же деньги. Какой же послѣ этого смыслъ въ томъ, что я возвратилъ отцу пятьдесятъ рублей!"
Тоскливо стало ему, и мысль его жадно искала, за что ухватиться для самооправданія, какъ утопающій ищетъ доски или обломка.
"Но вѣдь мнѣ не было другого исхода. Хуже было бы, еслибы я взялъ урокъ и заставилъ товарища голодать. Да, хуже, а все-таки нехорошо... Но что же мнѣ было дѣлать?.. Не умирать же съ голоду?!..."
Самовозраженія прекратились, но не надолго.
"А все-таки нехорошо... все-таки я рѣшилъ жить на нечистыя деньги".
И его еще больше охватило тоскливое чувство отъ невозможности согласить мучительныя противорѣчія. Ревѣлъ ребенокъ за стѣной; мать убаюкивала его, мѣшая ласковыя слова съ бранью и проклиная свою судьбу, а онъ все думалъ и думалъ и терзалъ себя. Наконецъ, онъ нашелъ успокоеніе.
"Да, это дурно, но это мой послѣдній грѣхъ. Никогда больше у меня не будетъ никакихъ денегъ, кромѣ трудовыхъ".
Но ему все-таки не спалось. Послѣ небольшого отдыха отъ самоистязанія, оно началось снова.
"Ну, хорошо... А потомъ что?.."
Онъ вздохнулъ. Опять потянулись противорѣчія, какъ длинныя осеннія облака; опять онъ точно на перекресткѣ дорогъ у сказочнаго столба съ надписью, предсказывающей бѣду всюду, куда ни пойдешь.
"Жить уроками... Для другого этими словами вопросъ былъ бы рѣшенъ, но не для меня... Во-первыхъ, не всякій урокъ можно взять. Нужно предварительно узнать, будутъ ли мнѣ платить честно заработанными деньгами. Но это еще не все. Положилъ, я нашелъ такой урокъ, но вѣдь мнѣ опять скажутъ, что я не могу его вэять -- онъ нуженъ кому-нибудь изъ товарищей, не имѣющихъ возможности получать деньги отъ отца... О, зачѣмъ мой отецъ не бѣднякъ?.. Тогда я съ спокойной совѣстью жилъ бы уроками, какъ живутъ бѣдные товарищи. Ремеслу научиться? Сапоги шить, столярничать?.."
Онъ безнадежно вздохнулъ: для него это было невозможно -- нѣтъ времени... его цѣль -- быть добросовѣстнымъ, знающимъ врачомъ; надо серьезно заниматься, а занятія даются ему съ большимъ трудомъ.
"Стипендію попросить?.. Не дадутъ -- скажутъ: отецъ богатый; да и взять нельзя, если бы и дали -- та же исторія, что съ уроками".
Онъ не могъ выпутаться изъ противорѣчій; путаница мыслей увеличивалась, чѣмъ больше онъ думалъ.
"Посовѣтоваться съ товарищами?.. Но они сказали уже, что я долженъ жить на деньги отца, а я этого не хочу. Что же мнѣ дѣлать?" спрашивалъ онъ самъ себя, измученный безплодной работой мысли.
Онъ ухватился за то средство, къ какому люди обыкновенно прибѣгаютъ въ подобныхъ случаяхъ -- за отсрочку рѣшенія вопроса.
"Время терпитъ,-- подумалъ онъ:-- денегъ, вырученныхъ моимъ послѣднимъ грѣхомъ, хватить на полгода, а въ это время что-нибудь придумается, утро вечера мудренѣе".
Утро было довольно непріятное для Арнаутскаго: онъ не выспался, голова была тяжелая. Наскоро выпивъ чаю, онъ заторопился на лекціи.
Только-что онъ сталъ подниматься по университетской лѣстницѣ въ аудиторіи, педель объявилъ ему приглашеніе въ инспекцію..
-- Это еще что такое?-- удивился Арнаутскій.
-- Были вы на вечеринкѣ, состоявшейся на прошедшей недѣлѣ?-- спросилъ его инспекторъ.
-- Былъ.
-- А Уховъ?
-- Не былъ,-- не задумываясь, солгалъ Арнаутскій.
-- Вы это утверждаете, или вы, можетъ быть, не замѣтили?
-- Утверждаю.
Все это было сказано безъ всякаго раздумья, и Арнаутскій не испыталъ ни малѣйшаго укола совѣсти, но какъ только онъ вышелъ изъ кабинета инспектора, началось самоистязаніе.
"Нравственно ли я поступилъ?"
И опять два отвѣта: и нравственно, и безнравственно...
"Я солгалъ,-- значитъ, безнравственно; но я не выдалъ товарища, значитъ -- нравственно"...
Онъ рѣшилъ не думать теперь объ этомъ, и, встрѣтивъ товарищей своего кружка, сказалъ имъ, что сегодня надо собраться и обсудить важный этическій вопросъ.
IV.
Нравственники или "самогрызы", какъ ихъ прозвали въ университетѣ, собрались вечеромъ у Арнаутскаго. Стало тѣсно и душно въ маленькой комнатѣ. Четверо сидѣли на кровати, которая при малѣйшемъ движеніи отвратительно скрипѣла, какъ татарский арба. Угарный самоваръ кипѣлъ на столѣ.
Шелъ споръ между Арнаутскимъ и Невзоровымъ; остальные думали про себя, попивая чай въ прикуску, и только иногда, ставили вопросы. Арнаутскій разсказалъ свой разговоръ съ инспекторомъ и спросилъ:
-- Нравственно ли я поступилъ?
-- Разумѣется,-- отвѣтилъ Невзоровъ.
-- Но вѣдь я солгалъ.
-- Вѣрно; но развѣ можно выдать товарища?
-- Нельзя... но вотъ въ этомъ-то и противорѣчіе: выдать, товарища безнравственно, но вѣдь и лгать безнравственно.
-- Не въ такой степени.
-- Значитъ, все-таки въ извѣстной степени я поступилъ безнравственно.
-- Но почему же не выдать товарища -- плюсъ два, а солгать -- минусъ единица, почему тоже не минусъ два?
-- Какъ вамъ объяснить?.. Этого не докажешь; это чувствуется безъ всякихъ доказательствъ, инстинктъ нравственный подсказываетъ.
-- Но вѣдь для нравственнаго совершенствованія нужны опредѣленныя правила... Надо точно знать, что я долженъ дѣлать въ томъ или другомъ случаѣ, а не на инстинктъ разсчитывать.
-- Позвольте,-- раздался густой басъ одного изъ сидѣвшихъ на кровати:-- про самого себя можно лгать или нельзя?
-- Конечно, нѣтъ -- отвѣтилъ Арнаутскій.
-- А если правда принесетъ мнѣ весьма чувствительное зло?
-- Что же, надо страдать за правду.
-- Значитъ, быть исключеннымъ изъ университета?
-- Почему?
-- Очень просто. Если быть правдивымъ, то я долженъ объявлять каждому, что я его не уважаю, и объяснить -- почему.
-- Зачѣмъ объявлять, если объ этомъ не спрашиваютъ?..
-- Это ужъ компромиссъ... И какъ же это я буду служить правдѣ, если стану молчать, когда надо говорить... Иду дальше. Я долженъ говорить правду всѣмъ... Но если я это сдѣлаю, то черезъ нѣсколько дней буду или въ сумасшедшемъ домѣ, или въ тюрьмѣ.
Всѣ задумались.
-- Вотъ въ чемъ дѣло, господа,-- заговорилъ Невзоровъ:-- чтобы выпутаться изъ этихъ противорѣчій, надо отдѣлить понятіе о нравственности, какъ объ идеалѣ, отъ понятія о практической морали. Ложь безнравственна. Это -- идеалъ абсолютный, не допускающій и тѣни компромисса. Но вѣдь мы, нравственно совершенствуясь, только стремимся къ идеалу, а на этомъ пути, какъ и на всякомъ другомъ, уклоненія, компромиссы неизбѣжны. Не было и нѣтъ нравственнаго человѣка, который не считалъ бы обязательнымъ солгать въ томъ или другомъ случаѣ. Слѣдовательно, если въ нѣкоторыхъ случаяхъ мы должны лгать, то наша обязанность по возможности сокращать число такихъ случаевъ. А для этого надо установить критерій. Окончивъ университетъ, мы, въ роляхъ врачей, учителей, судей, будемъ исполнять общественныя обязанности. Мы стремимся не къ вѣчной, а къ общественной цѣли: слѣдовательно, окончаніе университетскаго курса для насъ обязательно, это условіе sine que non, это наша нравственная задача, безъ разрѣшенія которой мы не можемъ бить общественными дѣятелями. Поэтому окончаніе университетскаго образованія и есть тотъ критерій, о которомъ я упомянулъ. Mы можемъ, слѣдовательно, и даже должны уклоняться,-- по возможности меньше, конечно,-- отъ обязанности говорить правду въ тѣхъ случаяхъ, когда правда могла бы помѣшать намъ окончить университетъ.
Арнаутскій слушалъ Невзорова и разочаровывался въ немъ. Въ томъ рефератѣ онъ былъ пророкомъ, указывавшимъ прямую дорогу нравственнаго совершенствованія, теперь онъ допускаетъ компромиссы. Ореолъ пророка поблѣднѣлъ и исчезъ.
-- Значитъ,-- печально произнесъ Арнаутскій:-- для достиженія нравственной цѣли мы должны совершать безнравственные поступки.
-- Но такой поступокъ уже не будетъ безнравственнымъ.
-- Безнравственное всегда безнравственно.
-- Я васъ понимаю, Арнаутскій, и глубоко сочувствую вашему взгляду, но такая прямолинейность возможна только въ абстракціи, а не въ жизни.
-- Но тогда какой смыслъ въ жизни, если нельзя быть нравственнымъ?
-- Нравственно совершенствоваться, вотъ задача жизни.
-- Разъ вы допускаете компромиссы, она недостижима.
-- Я же сказалъ, что наша обязанность -- насколько возможно сокращать число необходимыхъ компромиссовъ.
Арнаутскій замолчалъ -- неудовлетворенный.
-- Ну, хорошо,-- раздался тотъ же густой басъ:-- я руководствуюсь критеріемъ, установленнымъ Невзоровымъ, кончаю университетъ, и, какъ врачъ, вступаю въ исполненіе общественныхъ обязанностей... Какой тогда будетъ критерій?
-- Лечи добросовѣстно, вотъ и все,-- отвѣтилъ его сосѣдъ.
-- Погоди. Зовутъ меня къ больному. Оказывается плутъ девяносто-шестой пробы. Еслибы онъ опочилъ, было бы счастье для многихъ людей. Будетъ ли нравственно, если я его вылечу, или я обязанъ отказаться его лечить?
-- А я полагаю, что могутъ быть случаи, когда призадумаешься.
Долго проспорили и на эту тему, и какъ обыкновенно бываетъ, всякій остался при своемъ мнѣніи.
Когда товарищи ушли, Арнаутскій грустно вздохнулъ. Онъ расходился со всѣми по вопросу о компромиссахъ. Всѣ допускали ихъ во имя нравственной цѣли, а онъ этого не понималъ. Правда, что и его первый шагъ на пути нравственнаго совершенствованія былъ компромиссъ, но онъ зато считалъ его послѣднимъ грѣхомъ. Нравственное совершенствованіе онъ и понималъ какъ борьбу съ компромиссами, какъ совершенное устраненіе ихъ.
"Въ чемъ выразится наше совершенствованіе въ правдивости,-- думалъ онъ,-- если мы будемъ говорить правду, когда она для насъ безвредна, или причиняетъ незначительный вредъ, и лгать, если вредъ большой? Такъ поступаетъ и тотъ, кто не ставитъ своей задачей нравственное совершенствованіе".
Съ этими мыслями онъ легъ спать, чувствуя сильное утомленіе.
V.
Арнаутскій жилъ одиноко. У него собирались товарищи или онъ ходилъ къ нимъ только "по дѣлу", т.-е. когда нужно было разъяснить какое-нибудь острое недоразумѣніе. Эти бесѣды обыкновенно приводили Арнаутскаго въ дурное настроеніе: начиналось съ того, что признавали то или другое нравственное правило безусловно обязательнымъ, а кончалось необходимостью компромиссовъ и исключеній. Иногда къ Арнаутскому забѣгалъ Натусь и нарушалъ свистомъ и пѣніемъ тишину въ его неуютной, мрачной квартирѣ. Натусу жаль было товарища, и онъ все пытался "втянуть его въ жизнь".
-- Какъ вамъ не скучно одному сидѣть?.. Отчего нигдѣ не бываете?-- тормошилъ онъ угрюмаго товарища.
-- Чѣмъ меньше общенія съ людьми, тѣмъ лучше -- грѣха меньше.
-- Великолѣпнѣйшій эгоизмъ! До людей мнѣ нѣтъ дѣла... Уйду въ келью подъ елью, и буду сіять нравственнымъ совершенствомъ!.. Эхъ, Арнаутскій, бросьте вы эту елейную ерунду! Идите въ міръ, работайте для улучшенія внѣшнихъ условій общежитія, тогда и сами сдѣлаетесь нравственнѣе...
-- Только нравственно-совершенные люди могутъ улучшить условія общежитія.
-- Да?.. Это по-вашему, догматъ... А какъ вы полагаете, сѣверо американцы, когда боролись съ англичанами за независимость, вѣдь они не были нравственнымъ совершенствомъ, а между тѣмъ теперь вѣдь имъ легче быть нравственнымъ, чѣмъ другимъ.
-- Какъ же это легче?
-- Въ Америкѣ вамъ, напримѣръ, не пришлось бы лгать въ тѣхъ случаяхъ, въ которыхъ вы не можете не лгать.
Арнаутскій вспомнилъ свою ложь насчетъ Ухова, и на минуту задумался, потомъ вдругъ встрепенулся и сказалъ:
-- Что бы вы ни говорили, а я вѣрю словамъ нашего великаго писателя; я записалъ ихъ... вотъ слушайте...
Онъ вынулъ изъ стола свою памятную книжку и съ благоговѣніемъ, тѣмъ тономъ, какимъ вѣрующіе цитируютъ евангеліе, прочиталъ слѣдующее:
"Стоитъ людямъ только понять это: перестать заботиться о дѣлахъ внѣшнихъ и общихъ, въ которыхъ они несвободны, а всю ту энергію, которую они употребляютъ на внѣшнія дѣла, употребить на то, въ чемъ они свободны -- на признаніе и исповѣданіе той истины, которая стоитъ передъ ними, на освобожденіе себя и людей отъ лжи и лицемѣрія, скрывающихъ истину,-- для того, чтобы не только каждый отдѣльный человѣкъ достигъ высшаго доступнаго ему блага, но чтобы осуществилась хоть та первая ступень царства Божія, къ которой уже готовы люди по своему сознанію"...
-- Въ томъ-то и бѣда,-- воскликнулъ Натусъ:-- что вы вѣрите тамъ, гдѣ надо разсуждать. Проанализируйте то, что вы прочитали, и останется пустопорожнее мѣсто.
Его всегда раздражало критическое отношеніе къ такому ученію. Натусъ махнулъ рукой.
-- Пойдемъ на набережную. Можетъ быть, весенній воздухъ заставятъ васъ полюбить жизнь и бросить самоугрызеніе.
-- Нѣтъ, мнѣ заниматься надо.
Однако занятія Арнаутскаго шли не особенно успѣшно. Съ тѣхъ поръ, какъ выставили окна, плачъ ребенка за стѣной сдѣлался громче, швейная машинка стучала раздражительнѣе, а когда она замолкала, приходилось слушать, какъ сосѣдка повторяла арію Тореадора.
Проходя каждый день мимо окна сосѣдки, Арнаутскій иногда невольно замѣчалъ, что наклонившаяся надъ работой дѣвушка выпрямлялась и глядѣла на него большими черными глазами. Ея взглядъ казался ему слишкомъ смѣлымъ, и заставлялъ его опускать глаза и ускорять шаги. Однажды онъ услышалъ ея смѣхъ и слова: "студентъ, который въ монахи готовится".
Чистыя отношенія къ женщинамъ были капитальнымъ пунктомъ въ его правилахъ нравственности. Онъ былъ убѣжденъ, кто любовь одна въ жизни, что любить можно только женщину-друга, а безъ этой дружбы связь съ женщиной въ высшей степени безнравственна. Застѣнчивый до крайности, Арнаутскій побаивался барышенъ.
"Болтовня съ ними до добра не доводитъ",-- думалъ онъ,-- и вспоминалъ одного товарища, который любилъ общество барышенъ, женился, и теперь -- несчастнѣйшій человѣкъ: только послѣ женитьбы увидѣлъ, что жена ему совершенно не пара.
По этому пункту нравственныхъ правилъ Арнаутскій былъ безупреченъ, и чувствовалъ себя на твердой почвѣ: тутъ ужъ никакія соображенія не могутъ оправдать компромисса, тутъ человѣкъ самъ надъ собой хозяинъ, для такихъ грѣховъ нѣтъ оправданіе. И Арнаутскій гордился тѣмъ, что хоть въ этомъ отношеніи онъ живетъ свято".
Однажды вечеромъ засѣлъ онъ по обыкновенію за работу, затинувъ уши, чтобы не слышать швейной машинки, и подумалъ:
"Надо бы перемѣнить квартиру, чтобы этотъ стукъ не мѣшалъ заниматься".
Машинка скоро замолкла, и Арнаутскій углубился въ лекціи.
-- Здравствуйте, монахъ!-- раздался за его спиной звонкій голосъ.
Онъ вздрогнулъ, вскочилъ со стула и увидѣлъ сосѣдку. Она была въ красной кофточкѣ, перехваченной поясомъ; глаза и все лицо ея свѣтились задорной улыбкой.
Арнаутскій сконфузился и молчалъ, враждебно взглянувъ на гостью.
-- Давно въ сосѣдяхъ живемъ, пора познакомиться,-- сказала она.
Онъ придумывалъ, что надо сдѣлать, чтобы она ушла.
"Скажу прямо, что не желаю знакомства"...
Но онъ не рѣшился на это, подумавъ: "зачѣмъ ее обижать", и продолжалъ молчать, стоя передъ ней и глядя въ полъ.
-- Однако вы не любезны... и руки не хотите подать... Важничаете...