Когда Веніаминъ Петровичъ Малюга былъ еще только Веничкой, ему часто приходилось слышать отъ матери и отъ няни, что онъ -- "доброе дитя", "добрый мальчикъ". Такъ хвалили его за то, что онъ не билъ другихъ дѣтей и въ дѣтскихъ дракахъ заступался за дѣвочекъ. Но гораздо больше похвалъ доставалось ему за дѣтскую филантропію.
Прибѣжитъ, бывало, Веничка къ матери и скажетъ:
-- Мама, дай мнѣ яблоко... я его отнесу Аксюткѣ.
Это была дочь кухарки.
Мать улыбалась, выбирала яблоко, которое похуже ("Аксюткѣ все равно", думала она) и, съ умиленіемъ цѣлуя сына, говорила:
-- Какое у тебя доброе сердце, Веня!
Ему было пріятно видѣть, съ какой радостью дѣвочка кусала яблоко, а когда онъ возвращался къ матери, его ожидала еще большая радость: мать опять цѣловала сына и говорила:
-- А вотъ это тебѣ, доброе дитя! Дѣлай добро и тебѣ будетъ хорошо. Будешь всегда добрымъ?
-- Буду, мамочка! отвѣчалъ Веничка, наглядно убѣждаясь, что дѣлать добро пріятно.
Въ самомъ дѣлѣ, онъ далъ Аксюткѣ одно яблоко съ червинкой, съ едва замѣтнымъ румянцемъ, а въ награду получилъ два яблока: одно янтарное, сладкое, а другое "съ кваскомъ", румяное, какъ щечки здоровой дѣвчурки Насти, съ которой онъ любилъ играть въ прятки. А, кромѣ того, еще конфетка: сахарная палочка, обернутая въ серебрянную бумажку съ бахромой.
Принимаясь сосать эту конфетку, Веничка чувствовалъ, что дѣйствительно сладко дѣлать добро и намѣревался всю жизнь заниматься добрыми дѣлами.
Въ большіе праздники нянька водила Веничку къ обѣднѣ и онъ слушалъ, какъ отецъ Паисій говорилъ о выгодѣ добрыхъ дѣлъ.
Съ тѣхъ поръ прошло много лѣтъ; умеръ и отецъ Паисій, и мать Венички. Самъ онъ сталъ "большимъ", кончилъ курсъ въ университетѣ, гдѣ товарищи звали его добрымъ малымъ. Въ его сердцѣ зародилась платоническая любовь къ родинѣ и желаніе принести ей пользу.
Нельзя сказать, чтобы планъ принесенія пользы былъ ясенъ. Одно только было ясно для Веніамина Петровича Малюги, что это будетъ пріятнѣйшее дѣло, какое только можно вообразить. Онъ займетъ какую-нибудь должность, на которой можно творить добро. У него будетъ много помощниковъ; работа пойдетъ дружно и никакихъ препонъ на пути не встрѣтится. Его, напротивъ, будутъ благодарить, повторяя: "вы дѣлаете добро и вотъ вамъ воздается сторицею". Точно казначей, который подаетъ новенькія разноцвѣтныя кредитки. А красивая дѣвушка съ сверкающими глазами скажетъ ему: "Я люблю тебя за твое доброе сердце".
Нѣчто подобное грезилось Малюгѣ во снѣ послѣ кутежа съ товарищами по случаю окончанія курса. На другой день фантастическіе образы исчезли и осталась только неопредѣленная формула: буду приносить пользу народу.
Первымъ приступомъ къ этому дѣлу было рѣшеніе отдохнуть послѣ университетскихъ занятій.
Въ самомъ дѣлѣ, онъ немного похудѣлъ и цвѣтъ лица сталъ какъ будто желтоватый. "Деревня -- рай" нарисовалась въ его воображеніи: соловьи въ рощѣ, хороводы, грибы, на зарѣ охота на утокъ на озерѣ, катанье на лодкѣ съ той дѣвушкой, которую онъ видѣлъ во снѣ, золотая рожь съ васильками и алымъ макомъ, а вдали избы. Онъ, конечно, будетъ туда заходить, потому что ему необходимо присмотрѣться къ народной жизни.
И онъ уѣхалъ въ свое маленькое имѣніе.
Мечты о деревенской жизни сбылись. Были и грибы, и охота, и катанье на лодкѣ съ барышнями-сосѣдками; но любви не вышло. Вѣроятно, "безсознательная воля" не нашла подходящей для своей цѣли комбинаціи и не захотѣла доставить юношѣ этого удовольствія. Что касается до изученія народной жизни, то и эта задача не удалась. Какъ-то утромъ Малюга зашелъ въ избу и совсѣмъ сконфузился: не зналъ о чемъ говорить, чѣмъ объяснить свой приходъ; купилъ ни съ того, ни съ сего пѣтуха, сказалъ что-то по поводу освобожденія крестьянъ и ушелъ; хозяева остались въ недоумѣніи, зачѣмъ приходилъ баринъ.
-- Собственно говоря, изучать народъ нечего, говорилъ себѣ Малюга въ утѣшеніе:-- я знаю, что онъ бѣденъ, невѣжественъ и забитъ крѣпостнымъ правомъ.
Затѣмъ послѣдовалъ многоэтажный вздохъ.
-- Но "воля" его спасетъ.
И опять вздохъ, но уже не тяжелый, а облегчающій, какой бываетъ тогда, когда человѣкъ видитъ, что горе отъ него удаляется.
Присмотрѣвшись, такимъ образомъ, къ жизни русской деревни, Малюга заскучалъ и рѣшилъ, что необходимо побывать за-границей, познакомиться съ европейской жизнью. За-границей онъ скоро заболѣлъ тоской по родинѣ и эта болѣзнь привела его къ счастію. Познакомился онъ съ русской дѣвушкой, которая въ сообществѣ матери, лечившейся водами, скучала до одури. У ней были крупные, голубые и веселые глаза. Бойкая, "глазастая" Липа (такъ называла ее мать) предложила Малюгѣ "скучать вдвоемъ". Черезъ нѣсколько дней, оба влюбились, а черезъ два мѣсяца была ихъ свадьба.
Жизнь пошла ходко, весело. Мысли о служеніи народу спрятались; изрѣдка только навѣщали не надолго, точно приходили съ визитомъ. Малюга продалъ свое имѣньице и молодые гуляли по Европѣ: были и въ Италіи, и въ Швейцаріи, и даже заѣхали въ Африку посмотрѣть Нилъ и пирамиды.
Въ Неаполѣ жена Малюги родила дочь и на пятый день послѣ родовъ умерла. Горе мужа было неописанное; онъ искренно говорилъ, что жизнь для него кончена, что для него навсегда утрачена возможность счастія. Похоронивъ жену подъ кипарисами, онъ уѣхалъ, какъ говорится, съ пустотой въ сердцѣ. Но природа не терпитъ пустоты и указала Малюгѣ на маленькую Евгешу, у которой были такіе же большіе глаза, какъ и у матери.
-- Тебѣ, малютка, я посвящу всю свою жизнь... говорилъ Маіюга, цѣлуя со слезами дѣвочку. Онъ заботился о ней такъ, что надоѣдалъ кормилицѣ и смѣшилъ ее.
Вскорѣ обѣщаніе посвятить всю жизнь дочери оказалось неисполнимымъ: явились позабытыя на время мечтанія объ общественномъ долгѣ. Но "за-граница" отнимала пріятность варіяцій на эту тэму. Малюга чувствовалъ, что онъ здѣсь точно "не ко двору". Ему не удавалось всласть полиберальничать: собесѣдники сейчасъ сводили разговоръ на практическую почву, спрашивая, какъ именно онъ проводитъ въ жизнь свои мечтанія. А онъ только и могъ сказать, что пока только присматривается, помня пословицу: "десять разъ отмѣрь, одинъ отрѣжь".
Жена, бывало, тоже не особенно поощряла его фантазіи. Ей только нравилось, что онъ хорошѣлъ, когда увлекался разговоромъ о "служеніи народу" и она, налюбовавшись имъ, на вопросъ: "Какъ ты, милочка, объ этомъ думаешь?" отвѣчала: "А вотъ какъ!.." -- и засыпала его поцѣлуями, которые заставляли забывать равнодушіе жены къ его изліяніямъ любви къ народу. Но отношеніе заграничныхъ собесѣдниковъ къ этимъ изліяніямъ его раздражало: оно казалось ему черезчуръ холоднымъ.
-- Надо ѣхать на родину!
Малюга вспомнилъ русскія гостинныя, гдѣ можно говорить о возвышенныхъ чувствахъ и никто не осадитъ непріятнымъ вопросомъ: "Позвольте, милостивый государь, узнать, чѣмъ же выражается ваша великая любовь къ народу?" А если найдется такой чудакъ, то его такъ пристыдятъ, что у него пропадетъ охота дѣлать такіе неумѣстные вопросы.
Помилуйте! Музыкантъ играетъ и въ тотъ моментъ, когда его скрипка страстно поетъ и плачетъ, вдругъ кто-нибудь спрашиваетъ: "Позвольте узнать, какая польза отъ этой сладкой мелодіи?" А любовь къ народу -- развѣ это не музыка?
-- Скорѣй на родину!
Конечно, Малюга не думалъ ни о сознательной либеральной лжи, ни объ обращеніи любви къ народу въ эстетическое удовольствіе. Онъ былъ увѣренъ, что его разговоры не останутся разговорами, что онъ непремѣнно докажетъ ихъ дѣломъ. Только формы этого дѣла были еще неизвѣстны. На вопросъ, что онъ будетъ дѣлать въ Россіи, Малюга отвѣчалъ: "Тамъ дѣла много; пріѣду, осмотрюсь и видно будетъ, за что надо приняться.
Мысли о будущей дѣятельности были пріятны. Когда онѣ приходили, ему дѣлалось хорошо.
-- Полезное дѣло! Хорошее вознагражденіе! Евгеша!.. О, какъ я ее воспитаю!
Въ подробности этого плана онъ тоже не углублялся, но былъ увѣренъ, что воспитаетъ дочь на славу: "она тоже будетъ любить народъ"...
Однажды ему вдругъ пришла даже такая мысль: "а можетъ быть, въ одной изъ милыхъ гостинныхъ и теперь сидитъ дѣвушка, которая полюбитъ меня и Евгешу, и мы вдвоемъ сдѣлаемъ изъ нея чудо, а не женщину".
Онъ вспомнилъ могилу подъ кипарисами и ему стало совѣстно; но блестящій день повторялъ: "Жизнью пользуйся, живущій".
-- Скорѣй, скорѣй, на родину! На общественную работу!
II.
Звѣрь самъ набѣжалъ на ловца.
Когда Малюга пріѣхалъ въ Россію, общество восторгалось новыми судами. Съ довѣрчивостью оно повторяло: "правда и милость да царствуетъ въ судахъ", воображая, что уже наступилъ конецъ царству той безсердечности, которая твердитъ: "fiat justicia, pereat mundus".
Съ Малюгой вдругъ случилось точно просіяніе.
-- Вотъ дѣло, котораго я искалъ! Вѣдь я юристъ. Я буду служить народнымъ интересамъ въ роли защитника.
Но жизнь русскихъ добрыхъ душъ состоитъ изъ самыхъ удивительныхъ и въ тоже время очень обыкновенныхъ случайностей: Малюга нежданно-негаданно сдѣлался товарищемъ прокурора.
Когда ему предложили это мѣсто, онъ засмѣялся и рѣшительно отвѣтилъ:
-- Конечно, не возьму.
Тогда, въ свою очередь, засмѣялся знакомый, сдѣлавшій предложеніе, и сталъ разсуждать:
-- Эхъ, вы, горячка! Не возьмете, такъ и не надо... другой спасибо скажетъ. А вы лучше сообразите: мѣсто хорошее, карьера и городъ отличный. А притомъ, можете много невинныхъ спасти...
Малюга взглянулъ на соблазнителя такъ, какъ смотритъ ребенокъ на няньку, когда она уговариваетъ сдѣлать что-нибудь, чего ему не хочется, увѣряя, что это ему будетъ пріятно.
-- Подумайте-ка и завтра дайте отвѣтъ.
-- Хорошо, сказалъ Малюга.
И началъ думать. Цѣлый день думалъ, плохо обѣдалъ, и ночь думалъ, а на разсвѣтѣ пришелъ къ заключенію, что какъ защитникъ, такъ и прокуроръ имѣетъ одну цѣль -- истину, и что разница только въ способѣ достиженія ея. А слѣдовательно, будучи прокуроромъ, можно также приносить пользу обществу; поэтому, отказаться отъ предложенія глупо. Какъ-то еще пойдетъ защита, а тутъ -- готовое мѣсто.
Черезъ двѣ недѣли, онъ ужь подъѣзжалъ на пароходѣ къ "мѣсту служенія" и, любуясь крутымъ берегомъ, восклицалъ:
-- Прелесть, что за картина!
-- Садовъ-то сколько! замѣтила кормилица.
Даже Евгешѣ городъ должно быть понравился: она улыбалась и болтала рученками.
Начальство и общество приняли Малюгу какъ нельзя лучше.
Когда онъ въ первый разъ возсѣлъ на прокурорское кресло, ему стало очень неловко. Онъ вдругъ, совершенно не кстати, вспомнилъ парадоксъ, что въ преступленіяхъ виновно само общество и что исправительныя наказанія портятъ людей окончательно.
-- А между тѣмъ, я долженъ требовать обвиненія. Къ чему познаніе сущности преступленій, если оно не приложимо къ практикѣ?
Отвѣчать на этотъ меланхолическій вопросъ было некогда. Вошелъ одинъ изъ народа, которому Малюга хотѣлъ служить. Придерживая на груди арестантскій халатъ, онъ поклонился судьямъ, а за нимъ сталъ солдатъ съ ружьемъ. Дѣло было обычное изъ разряда "неинтересныхъ" -- кража со взломомъ трехъ пустыхъ штофовъ, оцѣненныхъ въ 70 копеекъ.
Малюга почувствовалъ жалость къ подсудимому и желаніе, чтобы кража или, по крайней мѣрѣ, взломъ не были доказаны. Онъ не предлагалъ свидѣтелямъ вопросовъ, боясь повредить подсудимому. Но, къ крайнему огорченію Малюги, и кража, и взломъ были несомнѣнно доказаны. Что ему дѣлать? Вѣдь нельзя же отказаться отъ обвиненія на томъ основаніи, что эта кража -- грѣхъ самого общества. Въ книгѣ этотъ взглядъ на преступленіе прекрасенъ, а здѣсь жизнь, а не теорія. Надо обвинять. Но какъ тяжело, какъ больно исполнить этотъ долгъ!
-- Г. прокуроръ, не угодно ли вамъ произнести обвинительную рѣчь... сладко сказалъ ему предсѣдатель, какъ будто угощалъ его чѣмъ-то удивительно вкуснымъ.
Малюга всталъ и, не смѣя взглянуть на подсудимаго, произнесъ первую обвинительную рѣчь: сжато и картинно изложилъ фактъ кражи со взломомъ и заключилъ тѣмъ, что ему кажется, что въ преступленіи подсудимаго едва ли возможно сомнѣваться.
Казенный защитникъ такъ обрадовался мягкой обвинительной рѣчи, что только и могъ сказать три слова: "прошу о снисхожденіи", да и то такимъ голосомъ, точно извинялся въ этой просьбѣ.
Снисхожденіе дали. Малюга указалъ статью закона и, черезъ четверть часа, услышалъ резолюцію: въ арестантскія рты на десять мѣсяцевъ.
Съ непріятнымъ ощущеніемъ перваго грѣха вышелъ Малюга въ предсѣдательскій кабинетъ во время перерыва засѣданія. Судьи завтракали и встрѣтили его комплиментами.
-- Превосходный дебютъ! сказалъ предсѣдатель и выпилъ рюмку водки.
Закусивъ сардинкой, онъ продолжалъ:
-- Такая умѣренная рѣчь вѣрнѣе достигаетъ цѣли, нежели съ громомъ и молніей. Присяжные совѣстятся оправдать послѣ такой рѣчи. Браво, Веніаминъ Петровичъ! А что же водочки?
Репортеръ передалъ рѣчь въ мѣстную газету; а въ первое воскресенье фельетонистъ, по поводу ея, написалъ полфельетона на тэму, что гуманность въ обвинительной рѣчи нисколько не вредитъ интересамъ правосудія.
Стыдно было Малюгѣ читать фельетонъ; онъ уже чувствовалъ, что служба ему будетъ не по душѣ. Но не подавать же въ отставку на другой день вступленія въ должность. Дуракомъ назовутъ. Однако, одного этого оправданія было мало и онъ очень обрадовался, когда ему пришла мысль свалить свою вину на Евгешу.
-- Надо ее воспитать. Нужны средства. Непріятно, но надо потерпѣть, а тамъ, Богъ дасъ, будетъ случай и перемѣню службу.
Но на службѣ бывали и праздники для Малюги: когда можно было отказаться отъ обвиненія.
Судебное слѣдствіе въ такихъ дѣлахъ было для него прелюдіей къ великому наслажденію. Что ни говорятъ свидѣтели, а уликъ нѣтъ какъ нѣтъ. Какъ хорошо было бы, еслибы всѣ обвиненія были безъ уликъ! Какъ пріятно въ. этихъ случаяхъ исполнить долгъ!
Малюга добродушно глядѣлъ на подсудимаго и заявлялъ, что онъ считаетъ себя обязаннымъ отказаться отъ обвиненія. Затѣмъ садился, чувствуя себя чуть не героемъ. Радость оправданія заслоняла печальную сторону дѣла. Малюга не думалъ въ эти минуты, за что же этотъ человѣкъ высидѣлъ въ острогѣ восемь мѣсяцевъ и почему слѣдователь не привлеченъ къ отвѣтственности.
И не зачѣмъ было приходить этимъ мыслямъ: приди онѣ -- не было бы и праздника для Малюги.
Затѣмъ будни шли своимъ чередомъ и Малюга, скрѣпя сердце, обвинялъ, да обвинялъ полегоньку. Такъ иные люди морщатся, выпивая рюмку водки, но это не мѣшаетъ имъ выпивать ее каждый день.
Гуманно обвиняя, Малюга умильно посматривалъ на присяжныхъ, какъ бы говоря имъ: "это я обвиняю по обязанности, а вы пожалуйста оправдайте." И когда старшина читалъ "не виновенъ", Малюга радовался и мысленно благодарилъ присяжныхъ за то, что они избавили его отъ грѣха.
Я былъ бы несправедливъ, еслибы умолчалъ объ одномъ геройскомъ поступкѣ гуманнаго товарища прокурора.
Однажды, несмотря на доказанный фактъ кражи и взлома, Малюга отказался отъ обвиненія и даже прямо сказалъ, что кража совершена отъ голода, позабывъ, что голода въ юриспруденціи не полагается.
Предсѣдатель взглянулъ на него съ соболѣзнованіемъ и объяснилъ присяжнымъ, что хотя прокуроръ и счелъ долгомъ отказаться отъ обвиненія, но они все-таки должны судить на основаніи данныхъ судебнаго слѣдствія. А послѣ дѣла взялъ Малюгу подъ руку и ласково сказалъ:
-- Большая ошибка съ вашей стороны...
-- У меня языкъ не повернулся на обвиненіе.
-- Совершенно съ вами согласенъ, что жаль подсудимаго... Я даже сдѣлалъ одно упущеніе на всякій случай, для кассаціи. Но вашъ отказъ отъ обвиненія въ нѣкоторомъ родѣ протестъ.
-- Полноте, пожалуйста! досадовалъ Малюга.
-- Я позволилъ себѣ это сказать исключительно для вашей пользы, добрѣйшій Веніаминъ Петровичъ... Подсудимаго необходимо было оправдать, а вамъ все-таки не слѣдовало отказываться отъ обвиненія: фактъ преступленія несомнѣненъ.
-- Повторяю вамъ, не могъ!
-- Тогда, конечно... но въ такомъ случаѣ вамъ не слѣдовало бы быть прокуроромъ...
Малюга промолчалъ, чувствуя ударъ по больному мѣсту.
-- И притомъ, продолжалъ предсѣдатель: -- это не имѣло практическаго значенія... Въ такихъ случаяхъ и при поддержкѣ обвиненія, присяжные всегда оправдываютъ... Развѣ ужь все дурни сберутся... Ну, тогда -- кассація. Такъ что пользы подсудимому вы не принесли, а себѣ можете повредить. Я вамъ это отъ души говорю...
-- Помилуйте... Я понимаю!
-- Ну, и слава Боту... Давайте, позавтракаемъ... Надо хорошенько подкрѣпиться. Слѣдующее дѣло длинное и ужь вы не отвертитесь отъ обвинительной рѣчи.
III.
У N--аго почтмейстера были субботы, которыми онъ тяготился, предпочитая пульку въ клубѣ, безъ всякихъ хлопотъ и расходовъ по пріему гостей. Но у него была дочь Поликсена, которую надо было выдать замужъ.
За годъ до пріѣзда Малюги, предметомъ ухаживанія папаши былъ нѣкто Ульевъ; а дочка нетолько видѣла въ немъ богатаго жениха, но и немного влюбилась въ него: Ульевъ былъ красивый, молодцоватый баринъ, съ которымъ не заскучаешь. Дойти до границъ страсти, "врѣзаться" Поликсена не могла: ея натура была ровная, благоразумная. Ульеву она не понравилась, хотя онъ охотно игралъ съ ней въ четыре руки. Однако, замѣтивъ, что эти дуэты принимаютъ характеръ прелюдіи къ свадебному гимну, онъ спохватился и принялъ рѣшительную мѣру.
За ужиномъ онъ заговорилъ о томъ, что никогда не женится, потому что его самая сильная любовь продолжалась три мѣсяца. И такъ комично изобразилъ свою непригодность для семейнаго счастья, что даже Поликсена смѣялась, хотя ей и больно было слышать эти шутки. Она поняла, что ея романъ не удался и ночью всплакнула. Утромъ встала скучная, но отчаянію не предалась. Она сказала себѣ, что, "можетъ быть, это и къ лучшему". Ульевъ -- человѣкъ энергичный, всегда умѣетъ взять тономъ выше другого; ей пришлось бы повиноваться, а она къ этому не привыкла.
А все-таки жаль было разбившейся надежды.
-- Вотъ, думала Поликсена: -- въ субботу онъ опять придетъ, опять будемъ играть, но это ужь будетъ не то... Ему нравится симфонія, а не я...
Но Ульевъ самъ прекратилъ свои посѣщенія, чтобы барышня скорѣй объ немъ позабыла. Въ первую субботу Поликсена была грустна; потомъ нашла, что это очень умно съ его стороны, и скоро помирилась съ неудачей. Опять началось ожиданіе перемѣнъ должностныхъ лицъ, приводящихъ въ городъ новыхъ людей.
Поликсена встрѣтила и Малюгу, когда онъ пріѣхалъ съ визитомъ, съ тѣмъ же тайнымъ вопросомъ, съ какимъ встрѣчала всякаго новаго знакомаго: "не онъ ли?.." А въ субботу, поговоривъ съ нимъ довольно долго, она сказала себѣ: "да, это онъ..." Ложась спать, она припомнила свои впечатлѣнія и рѣшительно повторила: "навѣрное, онъ..."
-- Очень добрый, очень покладистый, думала она:-- съ такимъ можно хорошо жить, покойно... Говоритъ мило, образованный, и недуренъ... Конечно, не то, что Ульевъ. Но вѣдь насильно мила не будешь. Не въ монастырь же идти оттого, что Ульевъ не полюбилъ.
Поликсена начала аттаку съ того, что поѣхала въ окружной судъ. Во время перерыва засѣданія, Малюга подошелъ къ ней и сказалъ:
-- Что это вамъ пришла охота пріѣхать на такія неинтересная дѣла... сегодня четыре кражи и больше ничего...
-- Меня интересуютъ не дѣла, а ваши рѣчи. Всѣ васъ хвалятъ и я захотѣла убѣдиться, заслуживаете ли вы похвалы.
-- Ну, и что же?..
-- А вотъ прослушаю нѣсколько рѣчей, тогда и скажу.
Малюгѣ было пріятно ея вниманіе.
"Во едину отъ субботъ" онъ спросилъ ее, понравились ли ей его обвинительныя рѣчи.
-- Да, отвѣтила она съ ласковымъ взглядомъ: -- онѣ бархатныя или точно соболій мѣхъ.
-- Очень мягкія. А я не люблю ничего рѣзкаго... яркихъ цвѣтовъ, яркаго освѣщенія. Въ музыкѣ предпочитаю мольные тоны. И еще не люблю героевъ.
-- Въ первый разъ слышу, чтобы дѣвушка не любила героевъ.
-- Потому что дѣвушки правды мужчинамъ не говорятъ, а я не стѣсняюсь... Я, впрочемъ, не такъ выразилась. Я готова восхищаться героемъ; люблю читать о нихъ... отдаю имъ должное уваженіе... Но герой не можетъ быть героемъ моего романа...
-- Почему же?
-- Они презрительно относятся ко всякому компромиссу, а по моему безъ нихъ не проживешь.
-- За то жизнь героя полна сильными ощущеніями; она горитъ яркимъ огнемъ.
-- И очень скоро сжигаетъ ихъ самихъ. А я хочу, чтобы моя жизнь горѣла медленнымъ огнемъ... вотъ какъ въ каминѣ, около котораго такъ хорошо погрѣться. Жизнь и безъ того коротка, и вдругъ сгорѣть въ два-три года! Потомъ, я люблю жить въ обществѣ, а героевъ въ обществѣ не принимаютъ.
Малюга вздрогнулъ. Поликсена замѣтила это, улыбнулась и сказала:
-- А я знаю, о чемъ вы вздохнули.
-- О чемъ?
-- О томъ, что я и вы не герои. Вѣрно?
-- То есть... пожалуй, что-то въ родѣ этого...
-- Да ужь вѣрно, что угадала... А по моему, это смѣшно -- все равно, что печалиться о томъ, что вы не Аполлонъ, а я не Венера.
Онъ засмѣялся.
-- Я вотъ заговорила о вашихъ рѣчахъ въ судѣ. Мнѣ вообще обвинительныя рѣчи несимпатичны... Какое-то олимпійское величіе у прокурора... рѣзкія выраженія о подсудимыхъ. Они и безъ того несчастны, а прокуроръ еще болѣе раздражаетъ... однимъ словомъ, не гуманно. Вы -- совсѣмъ другое дѣло. У васъ деликатныя, именно бархатныя рѣчи. Я послѣ нихъ не чувствовала той тяжести, какая бывала послѣ другихъ обвиненій.
Малюга слушалъ ее, задумавшись. Въ его воображеніи вдругъ нарисовалась такая картина: два людоѣда сидятъ за однимъ столомъ и обѣдаютъ; одинъ ѣстъ съ звѣрской яростью, рычитъ и стучитъ зубами; другой обѣдаетъ съ благовоспитанными манерами и нетолько безъ ярости, но даже съ нѣкоторой любовью смотритъ на свое кушанье. Въ чертахъ лица этого благовоспитаннаго ѣдока Малюгѣ показалось что-то очень знакомое...
-- Вы меня не слушаете? раздался мягкій упрекъ.
-- Что вы?.. Напротивъ, отъ вашихъ похвалъ я и задумался.
Онъ опять вздохнулъ. Поликсена замѣтила это, но на этотъ разъ не стала отгадывать причины, а рѣшила развлечь собесѣдника.
-- Если печальное, такъ поневолѣ придется вздохнуть...
-- Зачѣмъ печальное... Саша!.. крикнула она:-- иди играть въ четыре руки.
-- Бѣгу!.. раздалось издалека.
Въ комнату вбѣжалъ гимназистъ-семиклассникъ съ очень довольнымъ лицомъ.
-- Героическую? сказалъ онъ сестрѣ.
-- Не хочу.
-- Ахъ, ты глупая! Вкуса настоящаго у тебя нѣтъ! Вы знаете -- это просто восторгъ! обратился онъ къ Малюгѣ: -- маршъ на смерть героя... и allegro!.. Самъ даже чувствуешь что-то героическое.
-- Ты не герой и тебѣ не зачѣмъ это чувствовать, замѣтила сестра.
-- Поликсена, голубушка! прошу тебя героическую!
-- Сказала -- нѣтъ, и довольно.
Она перелистывала поты, отыскивая, что ей хотѣлось сыграть.
-- Ну, я встану на колѣни, приставалъ братъ.
-- Очень нужно; вотъ это будемъ играть. Садись и не дурачься.
Поликсена такъ поглядѣла на брата, что онъ тотчасъ сѣлъ къ піанино.
-- Пасторальная. Сцена у ручья, сказалъ онъ: -- это тоже прелесть, но совсѣмъ въ другомъ родѣ.
Малюга усѣлся такъ, чтобы видѣть профиль Поликсены. Ему было пріятно, что она его развлекаетъ отъ этихъ безпокойныхъ мыслей, которыя нѣтъ-нѣтъ да испортятъ настроеніе духа, какъ комары портятъ прогулку.
И вотъ началась тихая идиллическая мелодія... Обѣдающіе людоѣды исчезли; на душѣ становилось хорошо, покойно; наслажденіе охватывало его все болѣе и болѣе. Мелодія рисуетъ картину вечера у лѣсного ручья. Онъ бѣжитъ, тихо шумя по камешкамъ, точно что-то бормочетъ. Лѣсъ начинаетъ дремать; догараетъ заря; вотъ прокуковала кукушка; вотъ и первое слово соловьиной пѣсни и тихій аккордъ наступившей ночи.
-- Божественно-хорошо! воскликнулъ Саша: -- ну, теперь героическую!
-- Ты надоѣдаешь! строго сказала сестра.
Гимназистъ тряхнулъ шапкой черныхъ волосъ и ушелъ.
-- Жить надо!.. сказала Поликсена бравурнымъ тономъ.
-- Конечно! весело отвѣтилъ Малюга.
Онъ возвращался домой съ радостью въ сердцѣ.
-- А вѣдь любовь начинается, подумалъ онъ.
Прозвучала какъ будто фраза мелодіи у ручья... потомъ припомнились глаза Поликсены, когда она сказала ему: "вѣдь хорошо?" Счастье глядѣло изъ этихъ глазъ. Позабылъ Малюга, что завтра опять тяжелая служба. Позабылъ Евгешу, все позабылъ и чувствовалъ только счастье... И могила подъ кипарисами не напомнила ему о себѣ. "Жить надо!" вспомнилъ онъ слова Поликсены.
IV.
Мысль о женитьбѣ стала являться Малюгѣ каждый день. Поликсена нравилась ему все больше и больше. Онъ чувствовалъ, что она именно такой человѣкъ, съ которымъ онъ можетъ быть счастливъ. Она не потребуетъ отъ него геройскихъ подвиговъ; характеръ ея ровный, сердце доброе, есть и энергія. Она маленькій, но прочный буксирный пароходъ, съ которымъ онъ покойно поплыветъ, какъ барка.
Его безпокоилъ только вопросъ о Евгешѣ. Полюбить ли ее Поликсена?
Однажды онъ привезъ къ ней Евгешу и сказалъ:
-- Не хотите ли познакомиться съ моей дочуркой?
-- Очень хочу. Я вообще люблю дѣтей, отвѣтила Поликсена и, взглянувъ на дѣвочку, вскричала съ удовольствіемъ.-- Какіе чудесные глазищи!
И нѣсколько разъ поцѣловала Евгешу, потомъ сказала: "сейчасъ приду" и убѣжала въ свою комнату за конспектами.
Въ день знакомства съ Евгешей дѣвушка думала:
-- Онъ очень любитъ дочь... такъ что же? Дѣвочка милая и я ее буду любить... Если у меня будутъ дѣти... Ну, такъ что же?.. Конечно, онъ будетъ и ихъ любить... А ревновать я не понимаю, какъ это люди мучатъ себя этимъ чувствомъ. Необходимо только, чтобы Евгеша меня полюбила. И я съумѣю это сдѣлять.
Малюга, послѣ нѣкоторыхъ наблюденій, также увидѣлъ, что Евгеша не будетъ препятствіемъ къ женитьбѣ.
-- Поликсена ее не обидитъ... у ней добрая душа. Она не солгала, сказавши, что ей нравится Евгеша.
Такимъ образомъ свадьба была рѣшена Малюгой, а Поликсена еще въ тотъ вечеръ, когда она сыграла "сцену у ручья", рѣшила, что Малюга будетъ ея мужемъ.
Но, несмотря на одинаковыя заочныя рѣшенія, оба молчали о нихъ.
Поликсена объяснила его молчаніе тѣмъ, что онъ все еще боится за дочь и радовалась, что время должно скоро разсѣять эти опасенія. Она не торопилась и была весела, какъ человѣкъ, увѣренный въ томъ, что его цѣль достигнута и что надо только имѣть немножко терпѣнія.
А Малюга все раздумывалъ: любитъ ли она его?.. Ему кажется, что любитъ... А можетъ быть, онъ и ошибается. Пойдетъ ли она за вдовца съ ребенкомъ! Да достаточны ли еще его средства, чтобы устроить ей такую же обстановку, какъ у отца? Конечно, о приданомъ Малюга не помышлялъ.
Однажды, Поликсена заѣхала къ Малюгѣ съ отцомъ -- привезла игрушку Евгешѣ. Она прошла въ дѣтскую и стала цѣловать дѣвочку. Малюга съ восторгомъ смотрѣлъ на эту сцену и слово любви было уже у него на языкѣ... Но онъ почему-то не рѣшился. И въ первой его любви первое слово принадлежало не ему.
Поликсена, нацѣловавшись дѣвочку, взглянула на Малюгу.
-- Сейчасъ скажетъ... подумала она и ея сердце встрепенулось.
Но онъ сказалъ преглупую фразу: "какъ вы балуете мою Евгешу" и покраснѣлъ.
Въ такой нерѣшительности прошла зима. Поликсену начала одолѣвать досада, несмотря на ея терпѣливый характеръ.
-- Онъ ужасно нерѣшителенъ... думала она и, чтобы придать ему смѣлости, стала выразительно-крѣпко жать его руку при встрѣчахъ и прощаньяхъ; онъ отвѣчалъ тѣмъ же, но все-таки молчалъ.
-- Да что же ты молчишь?.. Это наконецъ обидно!.. подумала Поликсена и разсердилась. Потомъ рѣшила, что сердиться не слѣдуетъ, а надо принять рѣшительную мѣру: если онъ не можетъ сказать первое слово, то глупо церемониться и надо самой сказать.
Былъ въ концѣ февраля ясный денёкъ -- воскресенье. Снѣгъ на солнечной сторонѣ притаявалъ; на трубахъ висѣли блестящія сосульки и по нимъ тихонько пробиралась вода.
Поликсена дала себѣ слово, что "сегодня онъ сдѣлаетъ предложеніе". Она была увѣрена, что Малюга придетъ утромъ и это исполнилось.
-- Сегодня мнѣ очень весело, сказала Поликсена:-- день, какъ весной. Зачѣмъ лежитъ этотъ снѣгъ? Я хотѣла бы сегодня видѣть много зелени и цвѣтовъ.
-- Это возможно, сказалъ Малюга:-- хотите поѣхать въ оранжерею?
-- Чудесная мысль!.. Папа, мы ѣдемъ и я тебѣ куплю гіацинтъ.
-- Купи, купи! сказалъ почтмейстеръ.
Поликсена побѣжала одѣваться; ее охватила пріятная лихорадка: "ясно, что онъ угадалъ мое желаніе... дорогой онъ объяснится..."
Но, къ крайнему ея удивленію, Малюга велъ дорогой разговоръ, совершенно не подходящій къ желаемому.
Въ оранжереѣ была весна: цвѣли гіацинты, жонкили, фіалки; въ тепломъ воздухѣ переливались струйки аромата разныхъ цвѣтовъ. Садовника не было; какой-то мальчикъ куда-то побѣжалъ его отыскивать. По лицу Малюги было видно, что ему хочется что-то сказать, но онъ молчалъ и усиленно нюхалъ какой-то цвѣтокъ, неимѣвшій запаха.
Поликсена вдругъ вспыхнула яркимъ румянцемъ.
-- Вы пресмѣшной! сказала она.
Тонъ этой фразы былъ особенный -- такъ говорятъ женщины только любимому человѣку.
-- Смѣшной? повторилъ Малюга, смутившись.
-- Вѣдь вы меня любите?.. Правда?
-- Да... прошепталъ Малюга.
-- Такъ почему же вы молчите?
Вмѣсто отвѣта онъ поцѣловалъ ее.
-- Давно бы такъ! сказала она, просіявъ отъ счастья:-- и какой ты странный!.. Столько времени молчалъ... Неужели ты не зналъ, что я тебя люблю?
-- И зналъ, и какъ будто не зналъ.
-- А теперь?
Онъ нѣсколько разъ поцѣловалъ ее.
По каменному полу застучали сапоги садовника. Стали выбирать цвѣтокъ.
-- Вотъ тебѣ гіацинтъ, папа, сказала Поликсена, вернувшись съ Малтогой:-- а меня поздравь.
-- Наконецъ-то! подумалъ почтмейстеръ, но притворился непонимающимъ.
-- Съ чѣмъ это тебя поздравить?.. спросилъ онъ, глядя на Малюгу невиннѣйшимъ взглядомъ.
-- Съ женихомъ! весело прокричала Поликсена.
V.
Личное счастье заставило на время притихнуть общественныя вожделѣнія Малюги. Правда, непріятныя ощущенія, попрежнему, являлись каждый разъ, когда онъ исполнялъ долгъ службы; но теперь Малюгѣ стало легче переносить ихъ; онъ думалъ, что черезъ нѣсколько часовъ будетъ дома и отдохнетъ отъ тяжелой обязанности въ обществѣ жены и дочери.
Въ то время воспитаніе Евгеши было для него занятной цацой. Онъ много говорилъ съ Поликсеной о воспитаніи; доказывалъ, что надо съ дѣтства привить нравственные принципы, любовь къ правдѣ прежде всего и идею жизни для общественной пользы. Также, какъ и его мать, онъ хотѣлъ, чтобы Евгеша была добрая; но былъ противъ поощренія добрыхъ поступковъ конфектами и яблоками: "добродѣтель должна находить награду въ самой себѣ".
Поликсена ничего не имѣта противъ того, чтобы сдѣлать Евгешу доброй и правдивой; она не возражала и противъ привитія ей идеи общественной пользы: видя, что отецъ имѣетъ практическій взглядъ на участіе въ общественной дѣятельности, она думала, что и за дѣвочку нечего бояться: кончитъ курсъ, будетъ учительницей, потомъ директрисой.
Она только замѣтила, что въ Петербургъ посылать не надо... тамъ она можетъ сбиться съ дороги.
-- Это еще далеко! отвѣтилъ Малюга.
Онъ съ любовію принялся за сѣяніе въ душѣ Евгеши правилъ нравственности; старался примѣняться къ ея дѣтскому умишку и былъ терпѣливъ, какъ ангелъ. При каждомъ удобномъ случаѣ, онъ твердилъ о правдѣ, подобно тому, какъ другіе родители твердятъ: "не шуми, не бѣгай..." Онъ помнилъ изъ педагогическихъ книжекъ, что при частомъ повтореніи одного и того же впечатлѣнія, оно глубоко врѣзывается въ памяти ребенка. Но онъ забылъ другую истину педагогическихъ книжекъ, что дѣти имѣютъ прекрасную способность не вѣрить словамъ, если имъ противорѣчитъ дѣло.
Евгеша часто прерывала нравоученія просьбой почитать стихи или разсказать сказку. Малюга и тутъ велъ свою линію: выдумывалъ такую сказку, которая иллюстрировала нравоученіе. Однако, онъ иногда замѣчалъ, что восхваленіе правды и доброты вызываяло гримаску на лицѣ дѣвочки. Это его огорчало, но онъ утѣшалъ себя обычнымъ родительскимъ утѣшеніемъ: "съ лѣтами это пройдетъ". А между тѣмъ, случилось то, что бываетъ въ каждой семьѣ: маленькая ученица разгадала учителя и не вѣрила ему.
Евгеша слышала разговоры отца о томъ, какъ онъ обвинялъ въ судѣ, о ссылкѣ въ Сибирь, объ арестантскихъ ротахъ; его сожалѣнія о томъ, что приходится требовать этихъ наказаній, хотя, собственно говоря, подсудимые невиноваты и т. д.
Подобно большинству родителей, Малюга думалъ, что разговоры взрослыхъ непонятны ребенку и опять-таки позабывалъ еще одну истину педагогическихъ книжекъ, что изъ этихъ разговоровъ дѣти узнаютъ, что папа и мама безъ церемоній обманываютъ ихъ, хваля то, чего сами не дѣлаютъ.
Однажды, когда Малюга чрезвычайно заманчиво рисовалъ Евгешѣ прелесть доброты, она вдругъ сказала:
-- Это неправда!
Малюга былъ обидно изумленъ: онъ вѣрилъ, что посѣянныя имъ сѣмена уже пустили корешки въ дѣтской душѣ и вдругъ дочь ему не вѣритъ.
-- Что неправда?.. спросилъ онъ.
-- Ты самъ злой, а мнѣ говоришь, чтобъ я была доброй...
-- Я злой?!. Спроси, милочка, маму и кого хочешь изъ нашихъ знакомыхъ -- тебѣ всѣ скажутъ, что я добрый.
-- А какъ же ты сажаешь въ острогъ невиноватыхъ? Ты самъ говорилъ, что они невиноваты.
Малюга былъ просто убитъ... Онъ молча спустилъ Евгешу съ колѣней и тяжело вздохнулъ. Онъ растерялся, а она смотрѣла на него и ждала отвѣта. Вѣдь надо же ей что-нибудь сказать.
-- Видишь ли, дорогая Евгеша, сказалъ онъ уже не тѣмъ вкуснымъ тономъ, какимъ только-что говорилъ о пріятности правды:-- когда ты выростешь, ты это поймешь... теперь трудно объяснить... ты не поймешь.
-- Я, папа, все понимаю, обиженно сказала Евгеша.
-- Знаю, что ты умница, но теперь еще рано объ этомъ говорить... Поди, побѣгай лучше на дворѣ.
-- Дѣти все отлично понимаютъ, сказала она:-- я думаю, что слѣдуетъ рѣже говорить ей о нравственныхъ правилахъ -- дѣти не любятъ нравоученій. Я помню, какъ меня ими мучили... и я тоже не вѣрила.
Такъ была разбита занимательная родительская игрушка. Малюга понялъ, что для роли сѣятеля нравственныхъ правилъ, онъ не годится: шестилѣтняя дѣвочка дала ему урокъ. Онъ пересталъ толковать о прелестяхъ добродѣтелей, боясь, чтобы милыя губки опять не сказали чего-нибудь ужаснаго. Ему хотѣлось, чтобы это маленькое существо лучше думало о немъ. Онъ нарочно сталъ говорить при Евгешѣ, что только случай заставилъ его взять эту должность, что онъ непремѣнно ее перемѣнитъ, но нельзя это сдѣлать сразу, а сначала надо пріискать мѣсто.
Онъ утѣшался тѣмъ, что Евгеша его не разлюбила: она, повидимому, такъ рада тому, что избавилась отъ нравоученій; она такъ хорошо цѣлуетъ его и обнимаетъ толстенькими рученками. И онъ знаетъ, что это не дѣтская политика, чтобъ получить сласти, а что Евгешѣ, дѣйствительно, хочется обнять его -- она искренній ребенокъ.
Разъ, во время этихъ сладкихъ отцовскихъ ощущеній, ему пришла страшная мысль:
-- Теперь-то она меня любитъ... А потомъ?.. Она должна будетъ разлюбить... Это неизбѣжно...
А Евгеша схватила его за рукавъ и потянула:
-- Пойдемъ маму цѣловать! кричала она.
Онъ всталъ счастливый, смѣющійся и подумалъ:
-- Непремѣнно надо перемѣнить мѣсто.
VI.
Прошло, однако, нѣсколько лѣтъ, у Поликсены родилась дѣвочка, потомъ мальчикъ, а Малюга продолжалъ надоѣдать жалобами на свою службу.
-- Вотъ вы счастливецъ, говорилъ онъ однажды, сидя у редактора мѣстной газеты:-- ваше дѣло великое, служите развитію общественной мысли.
-- Вотъ гдѣ у меня сидитъ это развитіе! сказалъ редакторъ, прищуривъ лукавые глазки, и хлопнулъ по карману.
-- Какъ такъ?
-- Каждую субботу даромъ плачу за наборъ и плачу. Цензоръ цѣлые столбцы вырываетъ.
-- А вы похлопотали бы объ освобожденіи отъ предварительной цензуры; согласились бы съ другими провинціальными редакторами.
-- Богъ съ вами!.. Я вовсе не хочу освобожденія отъ предварительной цензуры. Тогда совсѣмъ прогоришь. Я ничего не имѣю противъ самаго строгаго цензора, пусть только онъ будетъ человѣкъ просвѣщенный и безъ капризовъ. Тогда я буду знать, что можно ему послать и чего нельзя, а теперь я этого не знаю. Вотъ, напримѣръ, нашъ старикъ. На дняхъ я послалъ ему компилятивную статейку о смертной казни, онъ ее пропустилъ, но слова "по Миттермайеру" вездѣ зачеркнулъ. Я поѣхалъ узнать, что сей сонъ значитъ. "Не могу -- говоритъ -- пропускать непонятныхъ словъ..." -- Да это фамилія извѣстнаго юриста.-- "Не знаю -- говоритъ -- докажите." Привезъ ему книжку -- ну, позволилъ.
-- Это вы анекдотецъ выдумали?
-- Прямо съ натуры... У меня цѣлъ корректурный оттискъ...