Суворин Алексей Сергеевич
П. М. Садовский

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Суворин А. С. Театральные очерки (1866 -- 1876 гг.) / Предисл. Н. Н. Юрьина. СПб., 1914. 475 с.
   

П. М. Садовский

   Смерть унесла даровитейшего представителя русского сценического искусства, Прова Михайловича Садовского, скончавшегося 16-го июля, в 9 часов утра, на 54 году своей жизни. Мартынов, Щепкин и Садовский -- эти три имени останутся навсегда украшением на страницах истории русского театра, а созданная ими школа сценической игры -- примером для последующих поколений артистов. Каждый из них оставил на сцене неизгладимые следы и дал нескольким поколениям много наслаждения и поучения. И всех их трех нет, и нет им достойных преемников.
   Талант у Садовского был огромный, свежий, неистощимый; он мало над ним работал, по крайней мере, не столько работал, как Щепкин и Мартынов, которым создание известной роли стоило иногда больших усилий; сила его вдохновения была так велика, что он быстро схватывал целый характер и вносил на сцену живое, типическое лицо. Такие сильные и счастливые таланты, с богатыми физическими средствами физиономии и необыкновенно гибкого, подвижного голоса, родятся редко. Это был прирожденный комик и юморист, -- юморист, способный создавать типы из ничего, из маленького намека на комическое положение, из анекдота, из одной черты, бросившейся ему в глаза. Те, которые знали Садовского на сцене, не знали еще всего Садовского, не знали именно его юмора, его творческой способности, его авторства, так сказать. Если б он получил образование, если б сцена не поглощала его времени, он мог бы оставить след в литературе. Говорю это не столько на том основании, что один или два рассказа его были напечатаны, если не ошибаюсь, в "Современнике", сколько потому, что я вынес из личного с ним знакомства, из его метких характеристик и рассказов, которые так и просились на бумагу.
   Пров Михайлович, подобно всем почти даровитым русским людям, прежде, чем стать на ноги, много вынес горя и лишений. Он родился 10-го января 1818 г. в Ливнах, Орловской губернии, но по своему происхождению он рязанец; отец его, служивший по откупам, попал с женою в Ливны по делам, и тут родился Пров Михайлович; на девятом году лишился он отца и остался на руках матери, совершенно бедной женщины, которая не знала, что делать с ребенком. У нее был брат, Григорий Васильевич Садовский, провинциальный актер, к которому и поступил молодой Ермилов -- настоящая фамилия Садовского -- на попечение. Садовский рос, как большая часть мальчиков из той среды, в которой он родился, предоставленный самому себе. Дядя повез его с собой в Тулу, давая ему переписывать роли, и брал его с собой в театр. Но этот попечитель вскоре умер и П. М. поступил на попечение к другому своему дяде, родному брату умершего, Дмитрию Васильевичу, в свое известному комическому актеру оренбургского театра. Четырнадцати лет Садовский дебютировал в Туле и в течение года сыграл больше десятка ролей, за что получил от содержателя труппы -- целковый. С этого времени началась для Садовского роль странствующего артиста, переезжавшего из Тулы в Калугу, из Калуги в Рязань и Воронеж, из Воронежа в Лебедянь, из Лебедяни в Елец, Тамбов, Липецк и Казань. Счастье не везло молодому артисту, и он бедствовал, получая ничтожное вознаграждение, которого не хватало на хлеб насущный. Вспоминая об этом времени, П. М. очень часто рассказывал множество анекдотов из этой скитальческой жизни, освещенных его оригинальным юмором и меткою наблюдательностью. В 1838 г., вместе с матерью и братом, Садовский переселился в Москву и тут, при посредстве Живокини, вскоре поступил на сцену императорского театра, с жалованьем 800 р. асс. С этого времени началась для Садовского жизнь, исполненная успехов и известности. Но вполне широкий талант его увидали только с водворением на сцене произведений Островского, где явились русские типы из среды слишком знакомой Садовскому, с которою он сжился и сроднился. Типы Островского в игре П. М. получили необыкновенно яркое освещение: каждый намек он развивал, каждую черту представлял в цельном развитии типа. Простота и жизненная правда его игры как нельзя больше шла к этим новым типам, выхваченным из жизни. Он был удивительно хорош также в Осипе "Ревизора", хотя нечасто играл эту роль. Художественное чутье его было так велико, что он схватывал и типы из чуждой нам среды, если только они заключали в себе общечеловеческие черты. Когда на московской сцене повеяло классицизмом, когда покойный издатель "Антракта" Баженов и другие стали говорить настойчиво о необходимости на сцене старого репертуара, Мольера и Шекспира, и когда дирекция действительно взялась за этот репертуар, Садовский необыкновенно тонко воспроизводил некоторые мольеровские и шекспировские типы. Кто не помнит, например, "Мещанина во дворянстве"?.. Великая заслуга этого таланта заключается в той правде, которую он внес на сцену: комизм в жизни появляется естественно, т. е. человек сам по большей части не замечает, когда ставит себя в смешное положение; ему меньше всего приходит в голову смешить собой, или смотреть на себя как на лицо комическое; Садовский внес на сцену именно этот комизм, естественный, не шокирующий вас своей деланностью, своими усилиями рассмешить. Он внес на сцену не комические случайности и удачные комические положения, которые могут удаваться и актерам с небольшим дарованием, -- он вносил на сцену всего человека, как он сложился в известной среде и вырос, и как он действовал при известных условиях.
   Я позволяю себе здесь несколько воспоминаний о той стороне этого замечательного таланта, которая не была известна публике.
   Я познакомился с Садовским в 1861 году, у А. И. Плещеева, где он часто проводил вечера и увлекал всех своим неистощимым юмором. Наружность его была одна из тех, которые не забываются; если вы раз увидели ее, навсегда оставались у вас в памяти эти грубоватые, неуклюжие черты, сложившиеся в нечто характерное и комическое. Полуобразованный, он поражал иногда вас своим светлым, здравомысленным взглядом на вещи, всегда с оттенком иронии; начинал он рассказывать -- и рассказы его дышали необыкновенною жизненной правдой. Это был не один из тех рассказчиков, которых теперь развелось так много, и которые сделали из своего искусства "передразнивания" народа, жидов, мастеровых -- выгодный промысел. Садовский не передразнивал, не упражнялся в подражании, не менял своего голоса, но в рассказах его являлись живые люди, необыкновенно ярко очерченные. Все теперешние рассказчики, потешающие нас на всевозможных сценах, не что иное, как простые ремесленники в сравнении с Садовским. Перед вами являлся художник, рисовавший перед вами, в живой речи, яркие жизненные картины. Прежде чем явились гг. Успенские в литературе и познакомили читателей с народными типами, Садовский знакомил с ними своих слушателей в устных рассказах. Передо мною и до сих пор картина семейного мужицкого счастья. Молодая жена лежит на палатях; муж сидит за столом и рассказывает приятелю о том, как умерла его жена, как он женился на второй жене, какой у него резвый и славный мальчишка. "Вон бежит, подлец! Ишь как бежит!" -- и Садовский указывал по направлению к окну, и слушатели, находясь под обаянием его рассказа, невольно обращали свои головы туда, где бежал, по указанию рассказчика, этот резвый мальчишка. Художественная передача самых грязных и грубых, жизненных явлений делает то, что вы ими наслаждаетесь, что они совсем не производят на вас отталкивающего впечатления. Вспомните корову Поля Поттера. Садовский вполне обладал этою художественною передачею жизни, даже в ее самых некрасивых проявлениях. Не говоря о короле Людовике Филипповиче, бежавшем на извозчике от революции, о чем Садовский очень часто рассказывал в приятельском кружке, возбуждая гомерический хохот, я не могу не вспомнить об офицере ингерманландского полка, которого Садовский встретил на станции в Подольске; офицер жил там с месяц, напиваясь пьяным с утра, и никак не мог доехать до Москвы. С офицером была легавая собака, с переломленной ногой, которую она волочила за собой. Сколько юмора было в рассказе Садовского об этом офицере и его жалкой собаке, сколько изобразительности и блеска! Тот внутренний юмор, которым обладал покойный артист, иногда сказывался, по его воле, в таких вещах, которые сами по себе вовсе не комичны. Он не любил поэзии Некрасова, находя, что она фальшива с начала до конца. Конечно, это слишком большое преувеличение, и я полагаю, что это было не искреннее убеждение Садовского, тонкое художественное чутье которого должно было протестовать против такого взгляда на поэзию даровитейшего писателя. Как бы то ни было, он не любил его, и раз, когда зашла речь о стихотворениях Некрасова, и когда послышались им похвалы, Садовский сказал с вечною своею усмешкою:
   -- Да что вы находите у него хорошего? Ничего у него нет...
   -- Ну, полноте, Пров Михайлович, как можно это говорить...
   -- Да что ж там хорошего? Ну, назовите мне хоть что-нибудь.
   -- Можно назвать много хорошего. Ну, вот, хоть, например, "У парадного подъезда".
   -- Не читал. Дайте прочесть.
   Хозяин достал из шкафа книгу и подал Садовскому. Тот взглянул на стихотворение и сказал:
   -- Можно вслух прочесть?
   -- Читайте, сделайте одолжение...
   Садовский начал читать. Через минуту слушатели просили его перестать, ибо они не только улыбались, но их разбирал смех, хотя, по-видимому, Садовский читал со всегдашнею своею простотою и естественностью. Вообще же чтение его отличалось теми же достоинствами, как и игра, и также увлекало слушателей. Он сообщал читаемому автору такую полноту жизни, так умел выставить все его достоинства и оттенить все то, что дышало жизненною правдою, что некоторые произведения являлись в устах Садовского неузнаваемыми. Вы читали их у себя дома, про себя, и не находили в них ничего особенного; начинал читать Садовский -- и вы не верили своим собственным ушам. Такая богато наделенная натура была у этого поистине великого таланта!
   Теперь не время говорить о недостатках покойного; они у него были, как у всех нас; были недостатки и в его игре, происходившие, главным образом, от того, что он далеко не всегда с должным вниманием относился к ролям, слишком рассчитывая на свои огромные силы. Он не любил сидеть и работать над ролью, иногда разучивал ее мельком, перелистывая, проглядывая. Я помню, как сам он говорил, что возит какую-то роль с собою, в кармане, и все никак не успеет прочесть ее. Вследствие этого в игре его случались неровность и небрежность...
   О похоронах его "Москов. Вед." говорят следующее:
   "Во вторник, 18-го июля, на Пятницком кладбище происходило погребение высокоталантливого артиста Малого театра Прова Михайловича Садовского, скончавшегося в воскресенье, 16-го июля, в 9 часов утра. Смерть Садовского поразила всех своею неожиданностью, хотя уже около двух месяцев он был болен довольно тяжко; о смерти Садовского никто не знал, и накануне похорон он еще числился больным на афише! Распорядители похорон покойного не потрудились даже известить редакции газет о его кончине. Некоторые присоединились к погребальному шествию по дороге, случайно узнав, что хоронят Садовского. Вот причина, почему на похороны Садовского собралось сравнительно небольшое число почитателей его таланта. Товарищи покойного по театру, артисты народного театра, несколько литераторов, проводили тело покойного до его последнего жилища. Гроб Садовского, украшенный цветами и венками от его сотоварищей и артистов народного театра, был несен на руках от дачи покойного, на Башиловке, до церкви Благовещения, что на Тверской-Ямской, где происходило отпевание, а оттуда до кладбища. В церкви место, где стоял гроб, было уставлено цветами и тропическими растениями, -- приношения артистического кружка. Перед опущением в могилу, на гроб был положен венок от артистического кружка. Бывший старшина кружка, М. С. Мостовский, произнес на могиле покойного прочувствованную речь, в которой указал на заслуги Садовского для русского театра. Когда горсти земли стали опускаться на крышу гроба, многие плакали".
   Итак, Москва не умела даже похоронить как следует своего великого артиста, а газеты не известили вовремя о смерти его, между тем, как Петербург получил это печальное известие по телеграфу. Конечно, для мертвого все равно, провожает ли его многочисленная толпа в убежище вечного покоя, или одни близкие; но со стороны живых это нехорошо...

22 июля 1872 г.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru