Суворин Алексей Сергеевич
Переписка А. П. Чехова и А. С. Суворина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 8.00*8  Ваша оценка:


  

Переписка А. П. Чехова и А. С. Суворина

   Переписка А. П. Чехова. В двух томах. Том первый
   М., "Художественная литература", 1984
   Вступительная статья М. П. Громова
   Составление и комментарии М. П. Громова, А. М. Долотовой, В. В. Катаева
  

СОДЕРЖАНИЕ

   Чехов -- А. С. Суворину. 21 февраля 1886 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. 30 мая 1888 г. Сумы
   А. С. Суворин -- Чехову. 7 октября 1888 г. Петербург
   Чехов -- А. С. Суворину. 10 октября 1888 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. 27 октября 1888 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. 23 декабря 1888 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. 30 декабря 1888 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. 7 января 1889 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. Начало мая 1889 г. Сумы
   Чехов -- А. С. Суворину. 7 мая 1889 г. Сумы
   Чехов -- А. С. Суворину. 9 марта 1890 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. 1 апреля 1890 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. 20 мая 1890 г. Томск
   Чехов -- А. С. Суворину. 11 сентября 1890 г. Татарский пролив, пароход "Байкал"
   Чехов -- А. С. Суворину. 30 августа 1891 г. Вогимово
   Чехов -- А. С. Суворину. 8 сентября 1891 г. Москва
   А. С. Суворин -- Чехову. 7 октября 1891 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. 22 января 1892 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. 17 марта 1892 г. Мелихово
   Чехов -- А. С. Суворину. 8 апреля 1892 г. Мелихово
   Чехов -- А. С. Суворину. 1 августа 1892 г. Мелихово
   Чехов -- А. С. Суворину. 25 ноября 1892 г. Мелихово
   Чехов -- А. С. Суворину. 7 августа 1893 г. Мелихово
   А. С. Суворин -- Чехову. 30 ноября 1893 г. Петербург
   Чехов -- А. С. Суворину. 2 января 1894 г. Мелихово
   Чехов -- А. С. Суворину. 27 март 1Я94 г. Ялта
   Чехов -- А. С. Суворину. 23 марта 1895 г. Мелихово
   Чехов -- А. С. Суворину. 21 октября 1895 г. Мелихова
   Чехов -- А. С. Суворину. 22 октября 1896 г. Мелихово
   Чехов -- А. С. Суворину. 14 декабря 1896 г. Мелихово
   Чехов -- А. С. Суворину. 6 (18) февраля 1898 г. Ницца
   Чехов -- А. С. Суворину. 24 августа 1898 г. Мелихово
   А. С. Суворин -- Чехову. 16 января 1899 г. Петербург
   А. С. Суворин -- Чехову. 18 января 1899 г. Петербург
   А. С. Суворин -- Чехову. 21 января 1899 г. Петербург
   Чехов -- А. С. Суворину. 27 января 1899 г. Ялта
   Чехов -- А. С. Суворину. 4 марта 1899 г. Ялта
   Чехов -- А. С Суворину. 24 апреля 1899 г. Москва
   Чехов -- А. С. Суворину. 23 января 1900 г. Ялта
   А. С. Суворин -- Чехову. Конец июня 1903 г. Феодосия
   Чехов -- А. С. Суворину. 29 июня 1903 г. Наро-Фоминское
  
   Алексей Сергеевич Суворин (1834--1912) -- издатель газеты "Новое время", владелец одной из крупнейших в России книгоиздательских фирм, фельетонист, прозаик и драматург, человек больших и разносторонних способностей. В молодости -- учитель уездного училища, демократически настроенный писатель 60-х годов, чьи повести и рассказы появлялись в "Современнике", "Отечественных записках", в журнале Л. Н. Толстого "Ясная Поляна". Под псевдонимом "Незнакомец" печатался в петербургских газетах, вел фельетон "Недельные очерки и картинки", пользовавшийся популярностью в кругах демократической интеллигенции. В эту пору А. С. Суворин, автор политических памфлетов, в которых обличались такие столпы реакции, как Катков, Мещерский, Скарятин и другие, подвергался цензурным преследованиям, а в 1866 году, за издание сборника "Всякие", был даже привлечен к суду. Став в 1876 году издателем "Нового времени", Суворин придал газете умеренно-либеральный характер. Успех ее (за один только 1876 г. тираж газеты поднялся с 3-х тысяч до 16 тысяч экз., держась в последующие годы на уровне 25--30 тысяч) был обусловлен интересом широких читательских кругов к событиям русско-турецкой войны, ход которой Суворин освещал подробно и разносторонне, в духе славянского патриотизма.
   Но уже к концу 70-х годов "Новое время" превратилось, по заключению цензуры, в самую "умеренную и благонамеренную из петербургских газет". Ведущими ее сотрудниками стали Буренин и Столыпин; M. E. Салтыков-Щедрин в цикле "В среде умеренности и аккуратности" дал суворинской газете сатирическое прозвище "Чего изволите?". К концу века газета стала органом крайней реакции. Одна из программных идей издания сводилась к тому, что русское революционное движение по своим истокам и характеру не является русским; нападки на революционных деятелей и передовые мысли сочетались в газете с травлей иноверцев и крайним антисемитизмом. Суворин "повернул к национализму, к шовинизму, к беспардонному лакейству перед власть имущими" (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 22, с, 44), Впрочем, и в конце жизни атот неглупый и проницательный человек ясно видел пороки высокопоставленных яиц, писал об этом достаточно откровенно в своем дневнике, интересовался запрещенными в царской России изданиями и посылал их Чехову.
   Знакомство Чехова с Сувориным состоялось зимою 1885 года, когда молодой писатель впервые приехал в Петербург и был тепло принят в литературных кругах столицы: "Я был поражен приемом, который оказали мне питерцы. Суворин, Григорович... все это приглашало, воспевало... и мне жутко стало, что я писая небрежно, спустя рукава" (Ал. П. Чехову, 4 яивпря 1886 г.). По-видимому, тогда же Суворин предложил относительно надежный гонорар и возможность печатать рассказы без всяких построчных Ограничений, под настоящей фамилией. Отпала необходимость в торопливой фельетонной работе и "Осколках" и "Петербургской газете". По словам самого Чехова, начав работать в "Новом времени", он "почувствовал себя в Калифорнии" (Суворину, 29 августа 1888 г.). В письме к брату Ал. П. Чехову о Суворине сказано!; "хороший человечина" (11 сентября 1888 г.).
   На первых порах Суворин стремился привязать к себе Чехова, предназначая ему в "Новом времени" какое-то определенное и твердое положение и место. "...Останусь для Вас бесполезным человеком", "стать в газете прочно не решусь ни за какие тысячи, хоть Вы меня зарежьте", -- писал ему Чехов 29 августа 1888 года.
   Громадная начитанность делала Суворина интереснейшим собеседником и корреспондентом. Чехов охотно переписывался и ценил разговоры с Сувориным: общим оказался у них интерес к литературной и театральной жизни, к философским и психологическим проблемам творчества.
   Суворин сыграл немаловажную роль в присуждении Чехову Пушкинской премии за сборник "В сумерках".
   Но многое даже в их личных отношениях должно было стеснять и затруднять Чехова. "Дружба" между столь несхожими по характеру и положению людьми, конечно, и не могла бы сложиться: старшему из них явно не хватало доброжелательности и такта, младший никогда не допустил бы даже тени неравенства или зависимости.
   В письмах Чехова много значительных страниц, без которых заметно обеднели бы представления о его творческой биографии. О содержании суворинских писем можно судить лишь по беглым цитатам и отдельным полемическим репликам Чехова, но не приходится сомневаться, что полемика между этими людьми выходила далеко за рамки личных разногласий. Если Чехов не скрывал своей неприязни к нововременским идеологам и публицистам, то Суворин, в свой черед, должен был как-то защищать свою газету. С годами он, по-видимому, делал это все определеннее, и тем резче возражал ему Чехов, тем больше отдалялся от него. Рассуждения о материализме, вне которого, как писал Чехов, нет опыта и, следовательно, нет знаний; мысли о возрастающей роли естественных наук, о наследии 60-х годов, о кризисе религиозного сознания, о субъективности и объективности творчества -- все здесь было полемически заострено и противопоставлено нововременской программе и становилось острее и полемичнее но мере того как прояснялась и ожесточалась эта программа. Многие замечании Чехова -- например, о "слизняках и мокрицах" в письмо 27 декабря 1889 года, о молодежи, которая "легко соглашается", "живет без своего петуха" (29 марта 1890 г.) и т. д. -- вообще не могут быть правильно поняты вне этого полемического контекста.
   Еще 4 апреля 1893 года Чехов писал брату Александру Павловичу: "...старое здание затрещало и должно рухнуть. Старика мне жалко... с ним, вероятно, не придется рвать окончательно; что же касается редакции и дофинов, то какие бы то ни было отношения с ними мне совсем не улыбаются... по убеждениям своим я стою на 7375 верст от Жителя и К0. Как публицисты они мне просто гадки, и это я заявлял тебе уже неоднократно".
   Чехов с его независимостью и чувством личной свободы сыграл далеко но последнюю роль в том, что до половины 90-х годов Суворин отделял свои личные взгляды от программных выступлений "Нового времени" и не опускался до откровенного верноподданничества. Но в конце десятилетия, когда газета и ее издатель заняли открыто реакционную позицию по отношению к студенческим волнениям и в деле Дрейфуса, пути Чехова и Суворина разошлись окончательно. "Составилось убеждение, что "Новое время" получает субсидию от правительства и от французского генерального штаба",-- писал Чехов в одном из последних писем к Суворину 24 апреля 1899 года.
   И. Леонтьев-Щеглов сохранил в своих дневниках суждения Суворина, очень далекие от хрестоматийных представлений о добром, мягкосердечном, "похожем на барышню" Чехове: "...кремень-человек и жестокий талант по своей суровой объективности". Но есть и другие, несправедливые слова, продиктованные досадой: "Певец среднего сословия! Никогда большим писателем не был и не будет..." (ЛН, с. 484--485).
   Начавшаяся в 1886 году переписка Чехова с Сувориным продолжалась 17 лот, до 1903 года. Сохранились только письма Чехова (их 337); свои письма Суворин изъял из архива писателя после его смерти, они никогда не публиковались и к настоящему времени, если не считать случайно уцелевших черновиков и нескольких телеграмм, утрачены, по-видимому, безвозвратно.
   Сразу после смерти Чехова Суворин напечатал воспоминания, включив туда отрывки из нескольких чеховских писем. Затем письма к Суворину вошли в 6-томное собрание, выпущенное М. П. Чеховой.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   21 февраля 1886 г. Москва

86. II. 21

   Милостивый государь Алексей Сергеевич!
   Письмо Ваше я получил. Благодарю Вас за лестный отзыв о моих работах и за скорое напечатание рассказа1. Как освежающе и даже вдохновляюще подействовало на мое авторство любезное внимание такого опытного и талантливого человека, как Вы, можете судить сами...
   Ваше мнение о выброшенном конце моего рассказа я разделяю и благодарю за полезное указание. Работаю я уже шесть лет, но Вы первый, который не затруднились указанием и мотивировкой.
   Псевдоним П. Чехонте2, вероятно, и странен, и изыскан. Но придуман он еще на заре туманной юности3, я привык к нему, а потому и не замечаю его странности...
   Пишу я сравнительно немного: не более 2--3 мелких рассказов в неделю. Время для работы в "Новом времени" найдется, но тем не менее я радуюсь, что условием моего сотрудничества Вы не поставили срочность работы. Где срочность, там спешка и ощущение тяжести на шее, а то и другое мешает работать... Лично для меня срочность неудобна уже и потому, что я врач и занимаюсь медициной... Не могу я ручаться за то, что завтра меня не оторвут на целый день от стола... Тут риск не написать к сроку и опоздать постоянный...
   Назначенного Вами гонорара4 для меня пока вполне достаточно. Если еще сделаете распоряжение о высылке мне газеты, которую мне приходится редко видеть, то буду Вам очень благодарен.
   На этот раз шлю рассказ5, который ровно вдвое больше предыдущего и... боюсь, вдвое хуже...
  
   С почтением имею честь быть

А. Чехов.

   Якиманка, д. Клименкова.
  
   Письма, т. 1, с. 148--149; Акад., т. 1, No 149.
   1 Первый рассказ, напечатанный в "Новом времени", -- "Панихида" {1886, No 3581, 15 февраля). Подписан: Ан. Чехов.
   2 Чехов выбрал своим псевдонимом прозвище, данное ему законоучителем таганрогской гимназии протоиереем Покровским.
   3 Из стихотворения А. В. Кольцова "Разлука" (1840).
   4 По 12 коп. со строки.
   5 "Ведьма".
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   30 мая 1888 г. Сумы
  

30 май, Сумы, усадьба Линтваревой.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

   Отвечаю на Ваше письмо, которое получено мною только вчера; конверт у письма разорван, помят и испачкан, чему мои хозяева и домочадцы придали густую политическую окраску1.
   Живу я на берегу Псла, во флигеле старой барской усадьбы. Нанял я дачу заглазно, наугад и пока еще не раскаялся в этом. Река широка, глубока, изобильна островами, рыбой и раками, берега красивы, зелени много... А главное, просторно до такой степени, что мне кажется, что за свои сто рублей я получил право жить на пространстве, которому не видно конца. Природа и жизнь построены по тому самому шаблону, который теперь так устарел и бракуется в редакциях: не говоря уж о соловьях, которые поют день и ночь, о лае собак, который слышится издали, о старых запущенных садах, о забитых наглухо, очень поэтичных и грустных усадьбах, в которых живут души красивых женщин, не говоря уж о старых, дышащих на ладан лакеях-крепостниках, о девицах, жаждущих самой шаблонной любви, недалеко от меня имеется даже такой заезженный шаблон, как водяная мельница (о 16 колесах) с мельником и его дочкой, которая всегда сидит у окна и, по-видимому, чего-то ждет. Все, что я теперь вижу и слышу, мне кажется, давно уже знакомо мне по старинным повестям и сказкам. Новизной повеяло на меня только от таинственной птицы -- "водяной бугай", который сидит где-то далеко в камышах и днем и ночью издает крик, похожий отчасти на удар по пустой бочке, отчасти на рев запертой в сарае коровы. Каждый из хохлов видел на своем веку эту птицу, но все описывают ее различно, стало быть, никто ее не видел. Есть новизна и другого сорта, но наносная, а потому и не совсем новая.
   Каждый день я езжу в лодке на мельницу, а вечерами с маньяками-рыболовами из завода Харитоненко отправляюсь на острова ловить рыбу. Разговоры бывают интересные. Под Троицу все маньяки будут ночевать на островах и всю ночь ловить рыбу; я тоже. Есть типы превосходные.
   Хозяева мои оказались очень милыми и гостеприимными людьми. Семья, достойная изучения. Состоит она из 6 членов. Мать-старуха, очень добрая, сырая, настрадавшаяся вдоволь женщина; читает Шопенгаусра и ездит в церковь на акафист; добросовестно штудирует каждый No "Вестника Европы" и "Северного вестника" и знает таких беллетристов, какие мне и во сне не снились; придает большое значение тому, что в ее флигеле жил когда-то художник Маковский, а теперь живет молодой литератор; разговаривая с Плещеевым, чувствует во всем теле священную дрожь и ежеминутно радуется, что "сподобилась" видеть великого поэта.
   Ее старшая дочь, женщина-врач -- гордость всей семьи и, как величают ее мужики, святая -- изображает из себя воистину что-то необыкновенное. У нее опухоль в мозгу; от этого она совершенно слепа, страдает эпилепсией и постоянной головной болью. Она знает, что ожидает ее, и стоически, с поразительным хладнокровием говорит о смерти, которая близка. Врачуя публику, я привык видеть людей, которые скоро умрут, и я всегда чувствовал себя как-то странно, когда при мне говорили, улыбались или плакали люди, смерть которых была близка, но здесь, когда я вижу на террасе слепую, которая смеется, шутит или слушает, как ей читают мои "Сумерки", мне уж начинает казаться странным не то, что докторша умрет, а то, что мы не чувствуем своей собственной смерти и пишем "Сумерки", точно никогда не умрем.
   Вторая дочь -- тоже женщина-врач, старая дева, тихое, застенчивое, бесконечно доброе, любящее всех и некрасивое создание. Больные для нее сущая пытка, и с ними она мнительна до психоза. На консилиумах мы всегда не соглашаемся: я являюсь благовестником там, где она видит смерть, и удваиваю те дозы, которые она дает. Где же смерть очевидна и необходима, там моя докторша чувствует себя совсем не по-докторски. Раз я принимал с нею больных на фельдшерском пункте; пришла молодая хохлушка с злокачественной опухолью желез на шее и на затылке. Поражение захватило так много моста, что немыслимо никакое лечение. И вот оттого, что баба теперь не чувствует боли, а через полгода умрет в страшных мучениях, докторша глядела на нее так глубоко виновато, как будто извинялась за свое здоровье и совестилась, что медицина беспомощна. Она занимается усердно хозяйством и понимает его во всех мелочах. Даже лошадей знает. Когда, например, пристяжная не везет или начинает беспокоиться, она знает, как помочь беде, и наставляет кучера. Очень любит семейную жизнь, в которой отказала ей судьба, и, кажется, мечтает о иен; когда вечерами в большом доме играют и поют, она быстро и нервно шагает взад и вперед по темной аллее, как животное, которое заперли... Я думаю, что она никому никогда не сделала зла, и сдается мне, что она никогда не была и не будет счастлива ни одной минуты.
   Третья дщерь, кончившая курс в Бестужевке,-- молодая девица мужского телосложения, сильная, костистая, как лещ, мускулистая, загорелая, горластая... Хохочет так, что за версту слышно. Страстная хохломанка. Построила у себя в усадьбе на свой счет школу и учит хохлят басням Крылова в малороссийском переводе. Ездит на могилу Шевченко, как турок в Мекку. Не стрижется, носит корсет и турнюр, занимается хозяйством, любит петь и хохотать и но откажется от самой шаблонной любви, хотя и читала "Капитал" Маркса, но замуж едва ли выйдет, так как некрасива.
   Старший сын -- тихий, скромный, умный, бесталанный и трудящийся молодой человек, без претензий и, по-видимому, довольный тем, что дала ему жизнь. Исключен из 4 курса университета, чем не хвастает. Говорит мало. Любит хозяйство и землю, с хохлами живет в согласии.
   Второй сын -- молодой человек, помешанный на том, что Чайковский гений. Пианист. Мечтает о жизни по Толстому.
   Вот Вам краткое описание публики, около которой я теперь живу2. Что касается хохлов, то женщины напоминают мне Заньковецкую, а все мужчины -- Панаса Садовского. Бывает много гостей.
   У меня гостит А. Н. Плещеев. На него глядят все как на полубога, считают за счастье, если он удостоит своим вниманием чью-нибудь простоквашу, подносят ему букеты, приглашают всюду и проч. Особенно ухаживает за ним девица Вата3, полтавская институтка, которая гостит у хозяев. А он "слушает да ест"4 и курит свои сигары, от которых у его поклонниц разбаливаются головы. Он тугоподвижен и старчески ленив, но это не мешает прекрасному полу катать его на лодках, возить в соседние имения и петь ему романсы. Здесь он изображает из себя то же, что и в Петербурге, т. е. икону, которой молятся за то, что она стара и висела когда-то рядом с чудотворными иконами. Я же лично, помимо того, что он очень хороший, теплый и искренний человек, вижу в нем сосуд, полный традиций, интересных воспоминаний и хороших общих мест.
   Я написал и уже послал в "Новое время" рассказ5.
   То, что пишете Вы об "Огнях", совершенно справедливо.-- "Николай и Маша" проходят через "Огни" красной ниткой, по что делать? От непривычки писать длинно я мнителен; когда я пишу, меня всякий раз пугает мысль, что моя повесть длинна не по чину, и я стараюсь писать возможно короче. Финал инженера с Кисочкой представлялся мне неважной деталью, запружающей повесть, а потому я выбросил его, поневоле заменив его "Николаем и Машей"6.
   Вы пишете, что ни разговор о пессимизме, ни повесть Кисочки нимало не подвигают и не решают вопроса о пессимизме. Мне кажется, что не беллетристы должны решать такие вопросы, как бог, пессимизм и т. п. Дело беллетриста изобразить только, кто, как и при каких обстоятельствах говорили или думали о боге или пессимизме. Художник должен быть не судьею своих персонажей и того, о чем говорят они, а только беспристрастным свидетелем. Я слышал беспорядочный, ничего не решающий разговор двух русских людей о пессимизме и должен передать этот разговор в том самом виде, в каком слышал, а делать оценку ему будут присяжные, т. е. читатели. Мое дело только в том, чтобы быть талантливым, т. е. уметь отличать важные показания от не важных, уметь освещать фигуры и говорить их языком. Щеглов-Леонтьев ставит мне в вину, что я кончил рассказ фразой: "Ничего не разберешь на этом свете!" По его мнению, художник-психолог должен разобрать, на то он психолог. Но я с ним не согласен. Пишущим людям, особливо художникам, пора уже сознаться, что на этом свете ничего не разберешь, как когда-то сознался Сократ и как сознавался Вольтер7. Толпа думает, что она все знает и все понимает; и чем она глупее, тем кажется шире ее кругозор. Если же художник, которому толпа верит, решится заявить, что он ничего не понимает из того, что видит, то уж это одно составит большое знание в области мысли и большой шаг вперед.
   Что касается Вашей пьесы8, то Вы напрасно ее хаете. Недостатки ее не в том, что у Вас не хватило таланта и наблюдательности, а в характере Вашей творческой способности. Вы больше склонны к творчеству строгому, воспитанному в Вас частым чтением классических образцов и любовью к ним. Вообразите, что Ваша "Татьяна" написана стихами, и тогда увидите, что ее недостатки получат иную физиономию. Если бы она была написана в стихах, то никто бы не заметил, что все действующие лица говорят одним и тем же языком, никто не упрекнул бы Ваших героев в том, что они не говорят, а философствуют и фельетонизируют,-- все это в стихотворной, классической форме сливается с общим фоном, как дым с воздухом,-- и не было бы заметно отсутствие пошлого языка и пошлых, мелких движений, коими должны изобиловать современные драма и комедия и коих в Вашей "Татьяне" нет совсем. Дайте Вашим героям латинские фамилии, оденьте их в тоги, и получится то же самое... Недостатки Вашей пьесы непоправимы, потому что они органические. Утешайтесь на том, что они являются у Вас продуктом Ваших положительных качеств и что если бы Вы эти Ваши недостатки подарили другим драматургам, например Крылову или Тихонову, то их пьесы стали бы и интереснее, и умнее.
   Теперь о будущем. В конце июня или в начале июля я поеду в Киев, оттуда вниз по Днепру в Екатеринослав, потом в Александровск и так до Черного моря. Побываю в Феодосии. Если в самом деле поедете в Константинополь, то нельзя ли и мне с Вами поехать? Мы побывали бы у о. Паисия, который докажет нам, что учение Толстого идет от беса9. Весь июнь я буду писать, а потому, по всей вероятности, денег у меня на дорогу хватит. Из Крыма я поеду в Поти, из Поти в Тифлис, из Тифлиса на Дон, с Дона на Псел... В Крыму начну писать лирическую пьесу10. I
   Какое, однако, письмо я Вам накатал! Надо кончить. Поклонитесь Анне Ивановне, Насте и Боре. Алексей Николаевич шлет Вам привет. Он сегодня немножко болен; тяжело дышать, и пульс хромает, как Лейкин. Буду его лечить. Прощайте, будьте здоровы, и дай бог Вам всего хорошего.
   Искренно преданный

А. Чехов.

  
   Письма, т. 2, с. 96--103 (частично); ПССП, т. XIV, с. 115--120; Акад., т. 2. M 447.
   1 Либерально настроенная семья Линтваревых была на подозрении у полиции.
   2 Дети А. В. Линтваровой: дочери -- Зинаида, Елена и Наталья, сыновья -- Павел и Георгий.
   3 В. Н. Иванова.
   4 Из басни И. А. Крылова "Кот и повар" (1813).
   5 "Житейская мелочь".
   6 Смысл замечания о "Николае и Маше" неясен, поскольку не сохранилось письмо Суворина.
   7 Имеются в виду известное изречение Сократа: "Я знаю, что я ничего не знаю" и рассуждение в мемуарах Вольтера: "Мы ничего не знаем о самих себе... мы -- слепцы, бредущие и рассуждающие ощупью" ("Памятные заметки для жизнеописания г-на Вольтера, сочиненные им самим", русский перевод -- М., 1807--1808).
   8 "Татьяна Репина". Сюжет пьесы Суворина навеян трагической судьбой актрисы Е. П. Кадминой (1853--1881). Потрясенная изменой возлюбленного, она во время представления приняла яд и через несколько дней скончалась. Событие это отразилось также в повести И. С. Тургенева "После смерти" ("Клара Милич"), в рассказе А. И. Куприна "Последний дебют" и других произведениях того времени.
   9 Монах, затем таганрогский архимандрит Паисий, человек необычной судьбы и "болезненной совести", как заметил Чехов в письме к Суворину (14 февраля 1889 г.), любил говорить, что "все от беса".
   10 Чехов задумал пьесу "Леший".
  

А. С. СУВОРИН -- ЧЕХОВУ

  
  
   7 октября 1888 г. Петербург
   Сейчас радостный Григорович принес Вам и мне радостную весточку. Академия наук присудила Вам единогласно вторую премию 500 руб. за Ваши рассказы. Поздравляю от всей души.

Суворин.

  
   Акад., т. 3, с. 322.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   10 октября 1888 г. Москва
  

10 октябрь.

   Известив о премии имело ошеломляющее действие. Оно пронеслось по моей квартире и но Москве, как грозный гром бессмертного Зевеса. Я все эти дни хожу как влюбленный; мать и отец несут ужасную чепуху и несказанно рады, сестра, стерегущая нашу репутацию со строгостью и мелочностью придворной дамы, честолюбивая и нервная, ходит к подругам и всюду трезвонит. Жан Щеглов толкует о литературных Яго и о пятистах врагах, каких я приобрету за 500 руб. Встретились мне супруги Ленские и взяли слово, что я приеду к ним обедать; встретилась одна дама, любительница талантов1, и тоже пригласила обедать; приезжал ко мне с поздравлением инспектор Мещанского училища2 и покупал у меня "Каштанку" за 200 руб., чтоб "пажить"... Я думаю так, что даже Анна Ивановна, не признающая меня и Щеглова наравне с Расстрыгиным, пригласила бы меня теперь обедать. Иксы, Зеты и Эны, работающие в "Будильниках", в "Стрекозах" и "Листках", переполошились и с надеждою взирают на свое будущее. Еще раз повторяю: газетные беллетристы второго и третьего сорта должны воздвигнуть мне памятник или по крайней мере поднести серебряный портсигар; я проложил для них дорогу в толстые журналы, к лаврам и к сердцам порядочных людей. Пока это моя единственная заслуга, все же, что я написал и за что мне дали премию, не проживет в памяти людей и десяти лет.
   Мне ужасно везет. Лето я провел великолепно, счастливо, истратив почти гроши и не наделав особенно больших долгов. Улыбались мне и Псол, и море, и Кавказ, и хутор, и книжная торговля (я ежемесячно получал за свои "Сумерки"). В сентябре я отработал половину долга и написал повестушку в 2 1/4 листа3, что дало мне больше 300 р. Вышло 2-е издание "Сумерек". И вдруг, точно град с неба, эта премия!
   Так мне везет, что я начинаю подозрительно коситься на небеса. Поскорее спрячусь под стол и буду сидеть тихо, смирно, не возвышая голоса. Пока не решусь на серьезный шаг, т. е. не напишу романа, буду держать себя в стороне тихо и скромно, писать мелкие рассказы без претензий, мелкие пьесы, не лезть в гору и не падать вниз, а работать ровно, как работает пульс Буренина:
   . Я послушаюсь того хохла, который сказал: "колы б я був царем, то украв бы сто рублив и утик". Пока я маленький царек в своем муравейнике, украду сто рублей и убегу. Впрочем, кажется, я уж начинаю писать чепуху.
   Теперь обо мне говорят. Куй железо, пока горячо. Надо бы напечатать объявление об обеих моих книгах4 раза три подряд теперь и 19-го, когда о премии будет объявлено официально. 500 рублей я спрячу на покупку хутора. Книжная выручка пойдет туда же.
   Что мне делать с братом?5 Горе, да и только. В трезвом состоянии он умен, робок, правдив и мягок, в пьяном же -- невыносим. Выпив 2--3 рюмки, он возбуждается в высшей степени и начинает врать. Письмо написано им из страстного желания сказать, написать или совершить какую-нибудь безвредную, но эффектную ложь. До галлюцинаций он еще не доходил, потому что пьет сравнительно немного. Я по его письмам умею узнавать, когда он трезв и когда пьян: одни письма глубоко порядочны и искренни, другие лживы от начала до конца. Он страдает запоем -- несомненно. Что такое запой? Этот психоз такой же, как морфинизм, онанизм, нимфомания и проч. Чаще всего запой переходит в наследство от отца или матери, от деда или бабушки. Но у нас в роду нет пьяниц. Дед и отец иногда напивались с гостями шибко, но это не мешало им благовременно приниматься за дело или просыпаться к заутрене. Вино делало их благодушными и остроумными; оно веселило сердце и возбуждало ум. Я и мой брат-учитель6 никогда не пьем solo, не знаем толку в винах, можем пить сколько угодно, но просыпаемся с здоровой головой. Этим летом я и один харьковский профессор7 вздумали однажды напиться. Мы пили, пили и бросили, так как ничего у нас не вышло; наутро проснулись как ни в чем не бывало. Между тем Александр и художник8 сходят с ума от 2--3 рюмок и временами жаждут выпить... В кого они уродились, бог их знает. Мне известно только, что Александр не пьет зря, а напивается, когда бывает несчастлив или обескуражен чем-нибудь. Я не знаю его адреса. Если Вас не затруднит, то, пожалуйста, пришлите его домашний адрес. Я напишу ему политично-ругатсльно-нежное письмо. На него ион письма действуют.
   Рад, что мои передовая пригодилась9. Рассказ о молодом человеке и о проституции, о котором я говорил Вам, посылается в Гаршинский сборник10.
   На душе у меня непокойно. Впрочем, все это пустяки. Поклон и привет веем Вашим. Список врачей я послал в календарь11. Пришлось переделать все. Если позволите, я в будущем году возьму на себя всю календарную медицину. Летом займусь в охотку. Будьте здоровы и покойны.

Ваш А. Чехов.

  
   Маслов пишет мне: "2-й раз мне передают Ваш совет жениться. Что значит этот совет, благородный сэр?"
   Посылаю рассказ учителя Ежова. Рассказ так же незрел и наивен, как его героиня Леля,-- этим он хорош. Все деревянное я вычеркнул.
   Если рассказ не сгодится, то не бросайте. Мой протеже будет уязвлен12.
  
   Письма, т. 2, с. 171--174 (частично); ПССП, т. XIV, с. 187-190; Акад., т. 3, No 500.
   1 Вероятно, С. П. Кувшинникова.
   2 М. М. Дюковский.
   3 "Именины".
   4 "В сумерках" и "Рассказы",
   6 14 октября 1888 г. Ал. П. Чехов писал брату: "Выдержал у Суворина вполне заслуженную и подавляющую всепрощением встрепку за поклонение Бахусу. Повесил было нос, но теперь снова наладилось и старичина снова ласков со мною" (Письма Ал. Чехова, с. 219).
   6 И. П. Чехов.
   7 В. Ф. Тимофеев, который гостил летом 1888 г. у Линтваровых.
   8 Н. П. Чехов.
   9 "Московские лицемеры".
   10 "Припадок"; напечатан в 1889 г. в сб. "Памяти В. М. Гаршина".
   11 Суворин ежегодно издавал "Русский календарь".
   12 Рассказ напечатан в "Новом времени" 15 октября 1888 г., No 4537, под заглавием, данным Чеховым, -- "Леля" (у Ежова било: "Одна").
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   27 октября 1888 г. Москва

27 окт.

   Ежов не воробей, а скорее (выражаясь на благородном языке охотников) он щенок, который еще не опсовел. Он еще только бегает и нюхает, бросается без разбора и на птиц и на лягушек. Определить его породу и способности пока затрудняюсь. В пользу его сильно говорят молодость, порядочность и неиспорченность в московско-газетном смысле1.
   Я иногда проповедую ересь, но до абсолютного отрицания вопросов в художестве еще не доходил ни разу. В разговорах с пишущей братией я всегда настаиваю на том, что не дело художника решать узкоспециальные вопросы. Дурно, если художник берется за то, чего не понимает. Для специальных вопросов существуют у нас специалисты; их дело судить об общине, о судьбах капитала, о вреде пьянства, о сапогах, о женских болезнях... Художник же должен судить только о том, что он понимает; его круг так же ограничен, как и у всякого другого специалиста,-- это я повторяю и на этом всегда настаиваю. Что в его сфере нет вопросов, а всплошную один только ответы, может говорить только тот, кто никогда не писал и не имел дела с образами. Художник наблюдает, выбирает, догадывается, компонует -- уж одни эти действия предполагают в своем начале вопрос; если с самого начала не задал себе вопроса, то не о чем догадываться и нечего выбирать. Чтобы быть покороче, закончу психиатрией: если отрицать в творчестве вопрос и намерение, то нужно признать, что художник творит непреднамеренно, без умысла, под влиянием аффекта; поэтому если бы какой-нибудь автор похвастал мне, что он написал повесть без заранее обдуманного намерения, а только по вдохновению, то я назвал бы его сумасшедшим.
   Требуя от художника сознательного отношения к работе, Вы нравы, но Вы смешиваете два понятия: решение вопроса и правильная постановка вопроса. Только второе обязательно для художника. В "Анне Карениной" и в "Онегине" не решен ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют, потому только, что все вопросы поставлены в них правильно. Суд обязан ставить правильно вопросы, а решают пусть присяжные, каждый на свой вкус.
   Ежов еще не вырос. Другой, которого я рекомендую Вашему вниманию, А. Грузинский (Лазарев) талантливое, умное и крепче.
   Приводил я Алексея Алексеевича с наставленном -- ложиться спать не позже полночи. Проводить ночи в работе и в разговорах так же вредно, как кутить по ночам. В Москве ou выглядел веселей, чем в Феодосии; жили мы дружно и по средствам; он угощал меня операми, а я его плохими обедами.
   Завтра у Корша идет мой "Медведь". Написал я еще один водевиль: две мужские ролы, одна женская2.
   Вы пышете, что герой моих "Именин" -- фигура, которою следовало бы заняться. Господи, я ведь не бесчувственная скотина, я понимаю это. Я понимаю, что я режу своих героев и порчу, что хороший материал пропадает у меня зря... Говоря по совести, я охотно просидел бы над "Именинами" полгода. Я люблю кейфовать и не вижу никакой прелести в скоропалительном печатании. Я охотно, с удовольствием, с чувством и с расстановкой описал бы всего моего героя, описал бы его душу во время родов жены, суд над ним, его пакостное чувство после оправдательного приговора, описал бы, как акушерка и доктора ночью пьют чай, описал бы дождь... Это доставило бы мне одно только удовольствие, потому что я люблю рыться и возиться. Но что мне делать? Начинаю я рассказ 10 сентября с мыслью, что я обязан кончить его к 5 октября -- крайний срок; если просрочу, то обману и останусь без денег. Начало нишу покойно, не стесняя себя, но в средние я уж начинаю робеть и бояться, чтобы рассказ мой не вышел длинен: я должен помнить, что у "Северного вестника" мало денег и что я один из дорогих сотрудников. Потому-то начало выходит у меня всегда многообещающее, точно я роман начал; середина скомканная, робкая, а конец, как в маленьком рассказе, фейерверочный. Поневоле, делая рассказ, хлопочешь прежде всего о его рамках: из массы героев и полугероев берешь только одно лицо -- жену или мужа,-- кладешь это лицо на фон и рисуешь только его, его и подчеркиваешь, а остальных разбрасываешь но фону, как мелкую монету, и получается нечто вроде небесного свода: одна большая луна и вокруг нее масса очень маленьких звезд. Луна же не удается, потому что ее можно попять только тогда, если понятны и другие звезды, а заезды не отделаны. И выходит у меня не литература, а нечто вроде шитья тришкиного кафтана. Что делать? Не знаю и не знаю. Полошусь на всеисцеляющее время.
   Если опять говорить по совести, то я еще не начинал своей литературной деятельности, хотя и получил премию. У меня в голове томятся сюжеты для пяти повестей и двух романов. Одни из романов задуман уже давно, так что некоторые из действующих лиц уже устарели, не успев быть написаны. В голове у меня целая армия людей, просящихся наружу и ждущих команды. Все, что я писал до сих пор, ерунда в сравнении с тем, что я хотел бы написать и что писал бы с восторгом. Для меня безразлично -- писать ли "Именины", или "Огни", или водевиль, или письмо к приятелю,-- все это скучно, машинально, вяло, и мне бывает досадно за того критика, который придает значение, например, "Огням", мне кажется, что я его обманываю своими произведениями, как обманываю многих своим серьезным или веселым не в меру лицом... Мне не правится, что я имею успех; те сюжеты, которые сидят в голове, досадливо ревнуют к уже написанному; обидно, что чепуха уже сделана, а хорошее валяется в складе, как книжный хлам. Конечно, в этом вопле много преувеличенного, многое мне только кажется, по доля правды есть, и большая доля. Что я называю хорошим? Те образы, которые кажутся мне наилучшими, которые я люблю и ревниво берегу, чтоб не потратить и не зарезать к срочным "Именинам"... Если моя любовь ошибается, то я неправ, по ведь возможно же, что она не ошибается! Я дурак и самонадеянный, человек или же в самом деле я организм, способный быть хорошим писателем; все, что теперь пишется, не правится мне и нагоняет скуку, все же, что сидит у меня в голове, интересует меня, трогает и волнует -- и из этого я вывожу, что все делают не то, что нужно, а я один только знаю секрет, как надо делать. Вероятнее всего, что все пишущие так думают. Впрочем, сам черт сломает шею в этих вопросах...
   В решении, как мне быть и что делать, деньги, не помогут. Лишняя тысяча рублей не решит вопроса, а сто тысяч -- на небе вилами писаны. К тому яге, когда у меня бывают деньги (быть может, это от непривычки, не знаю), я становлюсь крайне беспечен и лепив: мне тогда море по колено... Мне нужно одиночество и время.
   Простите, что я занимаю Ваше внимание своей особой. Сорвалось с пера. Почему-то я теперь не работаю.
   Спасибо, что помещаете мои статейки3. Ради создателя, не церемоньтесь с ними: сокращайте, удлиняйте, видоизменяйте, бросайте и делайте что хотите. Даю Вам, как говорит Корш, карт-бланш, и буду рад, если мои статьи не будут занимать чужого места.
   Прочтите в "Стоглава"4 почтовые правила -- об отсылке денежных пакетов. Это Алексей Алексеевич сочиняет такие правила. Его медицинский отдел ниже всякой критики -- можете передать ему это мнение специалиста!
   Напишите мне, как по-латыни называется глазная болезнь Анны Ивановны. Я Вам напишу, серьезно это или нет. Если ей прописан атропин, то серьезно, хотя не безусловно. А у Насти что? Если думаете вылечиться в Москве от скуки, то напрасно: скучища страшная. Арестовано много литераторов, в том числе и всюду сующийся Гольцев, автор "Девятой симфонии"5. За одного из них хлопочет В. С. Мамышов, который был сегодня у меня.
   Поклон всем Вашим.

Ваш А. Чехов.

  
   У меня в комнате летает комар. Откуда он взялся?
   Благодарю за глазастые объявления о моих книгах.
  
   Письма, т. 2, с. 190--200; Акад., т. 3, No 515.
   1 Суворин отказался печатать рассказ Ежова "Пощечина" и написал автору: "Вы бы прочитала рассказ Чехова, где доктор ударил фельдшера <"Неприятность">. Посмотрите, как просто и понятно объясняет Чехов душевное состояние этих лиц после скандального происшествия. Читатель скажет да, это верно, так и бывает на деле... Повторяю, поглядите, как все ясно в рассказах Чехова, а у вас, новейших дебютантов, темно" (Н. Ежов. Алексей Сергеевич Суворин -- "Исторический вестник", 1915, No 1, с. 119).
   2 "Предложение".
   3 В октябре 1888 г. в "Новом времени" были напечатаны "Московские лицемеры", некролог "H. M. Пржевальский" и театральные рецензии (в которых авторство Чехова устанавливается достаточно определенно -- см.: Акад., Соч., т. 10, 18).
   4 Иллюстрированный календарь "Стоглав" издавала сыновья Суворина.
   5 В. А. Гольцев был арестован из-за того, что к нему обращался, в поисках работы, нелегальный, скрывшийся от ссылки. Рассказ Гольцева "Девятая симфония" напечатан в No 9 "Русской мысли" за 1885 г.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   23 декабря 1888 г. Москва

23 дек.

   Дорогой Алексей Сергеевич, пьесу1 я получил вчера в 8 часов вечера, но не двумя днями раньше, как Вы обещали и как бы следовало. Никулина спешит, как угорелая, и каждый час промедления портит ей пуд кропи. Вчера от нее не было посланного. Плохой признак. Боюсь, что она не выдержала и велела переписывать роли по старому экземпляру.
   Вчера я послал ей экземпляры, удержав у себя экземпляр старой редакции: боюсь, чтоб не напутали. Сегодня был у меня ее посланный с приглашением пожаловать в 5 часов. Вчера я написал ей: "Если г.г. артисты пожелают сделать какие-нибудь изменения и выпуски, то автор (т. е. Вы) предоставляет им полную свободу действий. Он просит оставить неприкосновенными лишь некоторые места, указанные им в письме ко мне". Я буду спасать одного только Адашева -- этого достаточно, чтобы была спасена от опустошения вся пьеса. Раз Адашев будет говорить, Репина поневоле должна будет отвечать ему.
   Я прочел снова Вашу пьесу. В ней очень много хорошего и оригинального, чего раньше не было в драматической литературе, и много нехорошего (например, язык). Ее достоинства и недостатки -- это такой капитал, которым можно было бы поживиться, будь у нас критика. Но этот капитал будет лежать даром, непроизводительно до тех пор, пока не устареет и не выйдет в тираж. Критики нет. Дующий в шаблон Татищев, осел Михневич и равнодушный Буренин -- вот и вся российская критическая сила. А писать для этой силы не стоит, как не стоит давать нюхать цветы тому, у кого насморк. Бывают минуты, когда я положительно падаю духом. Для кого и для чего я шину? Для публики? Но я ее не вижу и в нее верю меньше, чем в домового: она необразованна, дурно воспитана, а ее лучшие элементы недобросовестны и неискренни по отношению к нам. Нужен я этой публике или не нужен, понять я не могу. Буренин говорит, что я не нужен и занимаюсь пустяками! Академия дала премию -- сам черт ничего не поймет. Писать для денег? Но денег у меня никогда нет, и к ним я от непривычки иметь их почти равнодушен. Для денег я работаю вяло. Писать для похвал? Но они меня только раздражают. Литературное общество, студенты, Евреинова, Плещеев, девицы и проч. расхвалили мой "Припадок" повею, а описание первого снега заметил один только Григорович, и т. д. и т, д. Будь же у нас критика, тогда бы я знал, что я составляю материал -- хороший или дурной, все равно,-- что для людей, посвятивших себя изучении) жизни, я так же нужен, как для астронома звезда. И я бы тогда старался работать и знал бы, для чего работаю. Â теперь я, Вы, Муравлин и проч. похожи на маньяков, пишущих книги и пьесы для собственного удовольствия. Собственное удовольствие, конечно, хорошая штука; оно чувствуется, пока пишешь, а потом? Но... закрываю клапан. Одним словом, мне обидно за Татьяну Репину и жаль не потому, что она отравилась, а потому, что прожила свой век, страдальчески умерла и была описана совершенно напрасно и без всякой пользы для людей. Исчезла бесследно масса племен, религий, языков, культур -- исчезла, потому что не было историков и биологов. Так исчезает на наших глазах масса жизней и произведений искусств, благодаря полному отсутствию критики. Скажут, что критике у нас нечего делать, что все современные произведения ничтожны и плохи. Но это узкий взгляд. Жизнь изучается не по одним только плюсам, но и минусам. Одно убеждение, что восьмидесятые годы не дали ни одного писателя, может послужить материалом для пяти томов.
   Изменения в пьесе не слишком заметны. Прерывать монолог, если его будет читать Ленский, особенной необходимости нет. Но от этого, впрочем, пожалуй, выиграет Репина. Для молодого человека, утомленного жизнью, не убедительны никакие аргументы, никакие ссылки на бога, мать и проч. Утомление -- это сила, с которой надо считаться. К тому же еще у Репиной болит нестерпимо желудок. Может ли она молча и не морщась слушать длинный монолог? Нет. Ее фраза: "Не то, не то вы говорите..." -- взята верно, а фраза на стр. 139: "Для жизни, для жизни..." -- мне непонятна. Не нужно, чтоб она соглашалась с Адашевым. Если ее заставит желать жить боль, то я пойму, но в силу слов адашевских я не верю. Да и не нужно, чтоб он был убедителен. Вставка про ласки матери... "я одна, одна" -- это хорошо. Merci. Монолог с цветами (1 явление) короток, можно бы длинней и сочней. У Вас в речи Репиной почти отсутствует сочная фраза. Конец III акта в руце Ермоловой. Напрасно Татьяна часто употребляет слово "проклятый": обидчик проклятый, жид проклятый... В I действии новые слова Репиной о том, что она великодушнее, хороши и кстати, но рассказ Котельникова о золотом тельце взят произвольно и составляет излишний орнамент.
   Сейчас получил Ваше письмо. Отсутствие Саши в конце IV акта Вам резко бросилось в глаза. Так и надо2. Пусть лея публика заметит, что Саши нет. Вы настаиваете на ее появлении: законы, мол, сцены того требуют. Хорошо, пусть явится, но что же она будет говорить? Какие слова? Такие девицы (она не девушка, а девица) говорить не умеют и не должны. Проясняя Саша могла говорить и была симпатична, а новая своим появлением только раздражит публику. Ведь не может же она броситься Иванову на шею и сказать: "Я вас люблю!" Ведь она не любит и созналась в этом. Чтобы вывести ее в конце, нужно переделать ее всю с самого начала. Вы говорите, что ни одной женщины нет и что это сушит конец. Согласен. Могли явиться в конце и вступиться за Иванова только две женщины, которые в самом деле любили его: родная мать и жидовка. Но так как они обо умерли, то и разговора быть не может. Сирота пусть и остается сиротой, черт с ним.
   "Медведь" печатается вторым изданием3. А Вы говорите, что я не превосходный драматург. Я придумал для Савиной, Давыдова и министров водевиль под заглавием "Гром и молния". Во время грозы ночью я заставлю земского врача Давыдова заехать к девице Савиной. У Давыдова зубы болят, а у Савиной несносный характер. Интересные разговоры, прерываемые громом. В конце -- женю. Когда я испишусь, то стану писать водевили и жить ими. Мне кажется, что я мог бы писать их по сотне в год. Из меня водевильные сюжеты прут, как нефть из бакинских недр. Зачем я не могу отдать свой нефтяной участок Щеглову?
   Послал Худекову за 100 рублей рассказ, который прошу не читать: мне стыдно за него4. Вчера я сел вечером, чтобы писать в "Новое время" сказку, по явилась баба и потащила меня на Плющиху к поэту Пальмину, который в пьяном образе упал и расшиб себе лоб до кости. Возился я с ним, с пьяным, часа полтора-два, утомился, провонял йодоформом, озлился и вернулся домой утомленным. Сегодня писать было бы уже поздно. Вообще живется мне скучно, и начинаю я временами ненавидеть, чего раньше со мной никогда не бывало.
   Длинные, глупые разговоры, гости, просители, рублевые, двух- и трехрублевые подачки, траты на извозчиков ради больных, не дающих мне ни гроша,-- одним словом, такой кавардак, что хоть из дому беги. Берут у меня взаймы и не отдают, книги тащат, временем моим не дорожат... Но хватает только несчастной любви.
  
   Вернулся от Никулиной. Когда роль Олениной была уже отдана Лешковской, Федотова изъявила желанно взять эту роль, но уж было поздно. Видите, какая Вам честь со всех сторон! Даже ненавидящие Вас ищут угодить Вам. Котельникова играет Садовский. Это решено. Горев сдается, но еще не сдался. Ваши строчки подействовали на него. Южин повешен за плечи, но дамам правится. Вы уж слишком! Он в Сабинине будет в 1000 раз лучше Далматова. Зонненштейн -- Правдин. Раиса -- Медведева. Садовская не умеет играть жидовок, а Медведева мастер но этой части. Она Вам понравится. Авдотья отдана Рыкаловой. Никулина скорбит, что ее роль слишком коротка для бенефициантки. Это правда. Бенефис будет 16-го января. Прибавьте-ка что-нибудь Никулиной! До 16 Вы успеете написать два-три варианта и прислать. Увеличьте для Никулиной 2, 3 и 4 акты. Пусть во II она поговорит с Сабининым о любви и о мужчинах -- слегка и в бойкой, юмористической форме. Вы напишите варианты явлений, пошлите их в цензуру -- вот и все, а после бенефиса их бросить можно. Я дал слово Никулиной, что упрошу Вас. Дайте ей говорить в конце IV акта. Пусть ахнет или что-нибудь вроде.
   Надеюсь, что Вы приедете к 16-му января. Если не будет Вас, то актеры обидятся. Они питают к Вам хорошее чувство, а ненавидящие все-таки уважают и ценят. Разыграют они лучше александрийских. По крайней мере ансамбль будет лучше. После второй репетиции я еду к Ленскому и говорю о сокращениях, буде таковые актерам понадобятся.
   Это письмо Вы получите в первый день Рождества. Значит, с праздником Вас поздравляю. Отдыхайте. Сестра кланяется Вам, Анне Ивановне и детям. Я тоже низко кланяюсь и пребываю скучающим.

А. Чехов.

  
   Материал для "Детворы" пришлю на праздниках. Хорошая выйдет книжка5. Соберу также материал для третьей книжки "Рассказов". Подлецы приятели-художники подвели меня с "Каштанкой". До сих пор рисунки не готовы.
   В "Северный вестник" я дам рассказ в марте, до марта же буду писать только у Вас. Даю слово. Мне стыдно. К Новому году пришлю сказку, а в январе "Княгиню"6.
  
   Письма, т. 2, с. 246--252; Акад., т. 3, No 559.
   1 "Татьяна Репина", постановка которой готовилась в Московском Малом театре. Премьера состоялась 10 января 1889 г. в бенефис Н. А. Никулиной.
   2 Для Александрийского театра Чехов переделал пьесу, ослабив комические и усилив драматические ее стороны. Подробнее см. в статье И. Ю. Твердохлебова "К творческой истории пьесы "Иванов" (сб. "В творческой лаборатории Чехова". М., "Наука", 1974).
   3 В "Театральной библиотеке" С. Ф. Рассохина.
   4 "Сапожник и нечистая сила".
   5 Вышла в изд. А. С. Суворина в марте 1889 г.
   6 Рассказ "Пари" был закопчен 28 декабря 1888 г. "Княгиня" -- и марте 1889 г.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   30 декабря 1888 г. Москва

30 дек.

   Никулина благодарит Вас за поправки. Сабинина играет Горев. Репетиции еще не начались. В том, что пьеса будет иметь успех, я уверен1, ибо глаза у актеров ясные и лица не предательские -- это значит, что пьеса им нравится и что они сами верят в успех. Никулина приглашала обедать. Благодарю Вас.
   Режиссер2 считает Иванова липшим человеком в тургеневском вкусе; Савина спрашивает: почему Иванов подлец? Вы пишете: "Иванову необходимо дать что-нибудь такое, из чего видно было бы, почему две женщины на него вешаются и почему он подлец, а доктор -- великий человек". Если вы трое так поняли меня, то это значит, что мой "Иванов" никуда не годится. У меня, вероятно, зашел ум за разум, и я написал совсем не то, что хотел. Если Иванов выходит у меня подлецом или лишним человеком, а доктор великим человеком, если непонятно, почему Сарра и Саша любят Иванова, то, очевидно, пьеса моя не вытанцевалась и о постановке ее не может быть речи.
   Героев своих я понимаю так, Иванов, дворянин, университетский человек, ничем не замечательный; натура легко возбуждающаяся, горячая, сильно склонная к увлечениям, честная и прямая, как большинство образованных дворян. Он жид в усадьбе и служил в земстве. Что он делал и как вел себя, что занимало и увлекало его, видно из следующих слов его, обращенных к доктору (акт I, явл. 5) : "Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках. не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом о стены... Да хранит вас бог от всевозможных рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей..." Вот что у него в прошлом. Сарра, которая видела его рациональные хозяйства и прочие затеи, говорит о нем доктору: "Это, доктор, замечательный человек, и я жалею, что вы не знали его года два-три тому назад. Он теперь хандрит, молчит, ничего не делает, но прежде... какая прелесть!" (I акт, явл. 7). Прошлое у него прекрасное, как у большинства русских интеллигентных людей. Нет или почти нет того русского барина или университетского человека, который не хвастался бы своим прошлым. Настоящее всегда хуже прошлого. Почему? Потому что русская возбудимость имеет одно специфическое свойство: ее быстро сменяет утомляемость. Человек сгоряча, едва спрыгнув со школьной скамьи, берет ношу не по силам, берется сразу и за школы, и за мужика, и за рациональное хозяйство, и за "Вестник Европы", говорит речи, пишет министру, воюет со злом, рукоплещет добру, любит не просто и не как-нибудь, а непременно или синих чулков, или психопаток, или жидовок, или даже проституток, которых спасает, и проч. и проч. ... Но едва дожил он до 30--35 лет, как начинает уж чувствовать утомление и скуку. У него еще и порядочных усов нет, но он уж авторитетно говорит: "Не женитесь, батенька... Верьте моему опыту". Или: "Что такое в сущности либерализм? Между нами говоря, Катков часто был прав..." Он готов уж отрицать и земство, и рациональное хозяйство, и науку, и любовь... Мой Иванов говорит доктору (I акт, 5 явл.): "Вы, милый друг, кончили курс только в прошлом году, еще молоды и бодры, а мне тридцать пять. Я имею право вам советовать..." Таков тон у этих преждевременно утомленных людей. Далее, авторитетно вздыхая, он советует: "Не женитесь вы таи-то и так-то (зрите выше одну из выписок), а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков... Вообще всю жизнь стройте по шаблону. Чем серее и монотоннее фон, тем лучше.... А жизнь, которую я пережил, как она утомительна! ...ах, как утомительна!
   Чувствуя физическое утомление и скуку, он не понимает, что с ним делается и что произошло. Ужасаясь, он говорит доктору (акт I, явл. 3) : "Вы вот говорите, что она скоро умрет, а я не чувствую ни любви, ни жалости, а какую-то пустоту, утомление... Если со стороны поглядеть на меня, то это, вероятно, ужасно, сам же я не понимаю, что делается с моей душой..." Попав в такое положение, узкие и недобросовестные люди обыкновенно сваливают всю вину на среду или же записываются в штат лишних людей и гамлетов и на том успокаиваются, Иванов же, человек прямой, открыто заявляет доктору и публике, что он себя не понимает: "Не понимаю, не понимаю..." Что он искренно не понимает себя, видно из большого монолога в III акте, где он, беседуя с глазу на глаз с публикой и исповедуясь перед ней, даже плачет!
   Перемена, происшедшая в нем, оскорбляет его порядочность. Он ищет причин вне и не находит; начинает искать внутри себя и находит одно только неопределенное чувство вины. Это чувство русское. Русский человек -- умер ли у него кто-нибудь в доме, заболел ли, должен ли он кому-нибудь или сам дает взаймы -- всегда чувствует себя виноватым. Все время Иванов толкует о какой-то своей вине, и чувство вины растет в нем при каждом толчке. В I акте он говорит: "Вероятно, я страшно виноват, но мысли мои перепутались, душа скована какого-то ленью, и я не в силах понимать себя..." Во II акте он говорит Саше: "День и ночь болит моя совесть, чувствую, что глубоко виноват, но в чем собственно моя вина, не понимаю..."
   К утомлению, скуке и чувству вины прибавьте еще одного врага. Это -- одиночество. Будь Иванов чиновником, актером, попом, профессором, то он бы свыкся со своим положением. Но он живет в усадьбе. Он в уезде. Люди -- или пьяницы, или картежники, или такие, как доктор... Всем им нет дела до его чувств и перемены и нем. Он одинок. Длинные зимы, длинные вечера, пустой сад, пустые комнаты, брюзжащий граф, больная жена... Уехать некуда. Поэтому каждую минуту его томит вопрос: куда деваться?
   Теперь пятый враг. Иванов утомлен, не понимает себя, но жизни нет до этого никакого дела. Она предъявляет к нему свои законные требования, и он, хочешь не хочешь, должен решать вопросы. Больная жена -- вопрос, куча долгов -- вопрос, Саша вешается на шею -- вопрос. Как он решает все эти вопросы, должно быть видно из монолога III акта и из содержимого двух последних актов. Такие люди, как Иванов, не решают вопросов, а падают под их тяжестью. Они теряются, разводят руками, нервничают, жалуются, делают глупости и в конце концов, дав волю своим рыхлым, распущенным нервам, теряют под ногами почву и поступают в разряд "надломленных" и "непонятых".
   Разочарованность, апатия, нервная рыхлость и утомляемость являются непременным следствием чрезмерной возбудимости, а такая возбудимость присуща нашей молодежи в крайней степени. Возьмите литературу. Возьмите настоящее... Социализм -- один из видов возбуждения. Где же он? Он в письме Тихомирова к царю3. Социалисты поженились и критикуют земство. Где либерализм? Даже Михайловский говорит, что все шашки теперь смешались. А чего стоят все русские увлечения? Война утомила, Болгария утомила до иронии, Цукки утомила, оперетка тоже...
   Утовляемость (это подтвердит и д-р Бертенсон) выражается не в одном только нытье или ощущении скуки. Жизнь утомленного человека нельзя изобразить так: Она очень не ровна. Все утомленные люди не теряют способности возбуждаться в сильнейшей степени, но очень ненадолго, причем после каждого возбуждения наступает еще большая апатия. Это графически можно изобразить так: . Падение вниз, как видите, идет не по наклонной плоскости, а несколько иначе. Объясняется Саша в любви. Иванов в восторге кричит: "Новая жизнь!", а на другое утро верит в эту жизнь столько же, сколько в домового (монолог III акта); жена оскорбляет его, он выходит из себя, возбуждается и бросает ей жестокое оскорбление. Его обзывают подлецом. Если это не убивает его рыхлый мозг, то он возбуждается и произносит себе приговор.
   Чтобы не утомить Вас до изнеможения, перехожу к доктору Львову. Это тип честного, прямого, горячего, но узкого и прямолинейного человека. Про таких умные люди говорят: "Он глуп, но в нем есть честное чувство". Все, что похоже на широту взгляда или на непосредственность чувства, чуждо Львову. Это олицетворенный шаблон, ходячая тенденция. На каждое явление и лицо он смотрит сквозь тесную раму, обо всем судит предвзято. Кто кричит: "Дорогу честному труду!", на того он молится; кто же не кричит этого, тот подлец и кулак. Середины нет. Он воспитался на романах Михайлова; в театре видел на сцене "новых людей", т. е. кулаков и сынов века сего, рисуемых новыми драматургами, "людей наживы" (Пропорьев, Охлябьев, Наварыгин4 и проч.). Он намотал себе это на ус, и так сильно намотал, что, читая "Рудина", непременно спрашивает себя: "Подлец Рудин или нет?" Литература и сцена так воспитали его, что он ко всякому лицу в жизни и в литературе подступает с этим вопросом... Если бы ему удалось увидеть Вашу пьесу, то он поставил бы Вам в вину, что Вы не сказали ясно: подлецы г.г. Котельников, Сабинин, Адашев, Матвеев или не подлецы? Этот вопрос для него. важен. Ему мало, что все люди грешны. Подавай ему святых и подлецов!
   В уезд приехал он уже предубежденный. Во всех зажиточных мужиках он сразу увидел кулаков, а в непонятном для него Иванове -- сразу подлеца. У человека больна жена, а он ездит к богатой соседке -- ну не подлец ли? Очевидно, убивает жену, чтоб жениться на богатой...
   Львов честен, прям и рубит сплеча, не щадя живота. Если нужно, он бросит под карету бомбу, даст по рылу инспектору, пустит подлеца. Ou ни перед чем не остановится. Угрызений совести никогда не чувствует -- на то он "честный труженик", чтоб казнить "темную силу"!
   Такие люди нужны и в большинство симпатичны. Рисовать их в карикатуре, хотя бы в интересах сцены, нечестно, да и ни к чему. Правда, карикатура резче и потому понятнее, но лучше не дорисовать, чем замарать...
   Теперь о женщинах. За что они любят? Сарра любит Иванова за то, что он хороший человек, за то, что он пылок, блестящ и говорит так же горячо, как Львов (I акт, явл. 7). Любит она, пока он возбужден и интересен; когда же он начинает туманиться в ее глазах и терять определенную физиономию, она уж не понимает его и в конце третьего акта высказывается прямо и резко.
   Саша -- девица новейшей формации. Она образованна, умна, честна и проч. На безрыбье и рак рыба, и поэтому она отличает 35-летнего Иванова. Он лучше всех. Она знала его, когда была маленькой, и видела близко его деятельность в ту пору, когда он не был еще утомлен. Он друг ее отца.
   Это самка, которую побеждают самцы но яркостью перьев, не гибкостью, не храбростью, а своими жалобами, нытьем, неудачами. Это женщина, которая любит мужчин в период их падения. Едва Иванов пал духом, как девица -- тут как тут. Она этого только и ждала. Помилуйте, у нее такая благодарная, святая задача! Она воскресит упавшего, поставит его на ноги, даст ему счастье... Любит она не Иванова, а эту задачу. Аржантон у Додэ сказал: жизнь не роман!5 Саша не знает этого. Она не знает, что любовь для Иванова составляет только излишнее осложнение, липший удар в спину. И что ж? Бьется Саша с Ивановым целый год, а он все не воскресает и падает все ниже и шике.
   У меня болят пальцы, кончаю... Если всего вышеписанного нет в пьесе, то о постановке ее но может быть и речи. Значит, я написал не то, что хотел. Возьмите пьесу назад. Я не хочу проповедовать со сцены ересь. Если публика выйдет из театра с сознанием, что Ивановы -- подлецы, а доктора Львовы -- великие люди, то мне придется подать в отставку и забросить к черту свое перо. Поправками и вставками ничего не поделаешь. Никакие поправки не могут низвести великого человека с пьедестала, и никакие вставки не способны из подлеца сделать обыкновенного грешного человека. Сашу можно вывести в конце, но в Иванове и Львове прибавить уж больше ничего не могу. Не умею. Если же и прибавлю что-нибудь, то чувствую, что еще больше испорчу. Верьте моему чувству, ведь оно авторское.
   Извиняюсь перед Потехиным6 и Юрковским, что напрасно только беспокоил их. Пусть простят. Откровенно говоря, постановка пьесы соблазняла меня не славою, не Савиной... Я рассчитывал пажить около тысячи рублем. Но лучше взять эту тысячу взаймы, чем рисковать сделать глупость.
   Не соблазняйте меня успехом! Успех у меня, коли по умру, еще впереди. Держу пари, что рано или поздно я сдеру с дирекции 6--7 тысяч. Хотите держать пари?
   Киселевскому ни за что бы не дал играть графа! Моя пьеса причиняла ему в Москве немало огорчений! Он всюду ходил и жаловался, что его заставляют играть такого сукиного сына, как мой граф. Зачем же мне опять огорчать его?
   Говорят, неловко: он уж играл... Почему же это ловко отдать Иванова Сазонову или Далматову? Ведь Иванова играл Давыдов!
   Ах, да и утомил же я Вас этим письмом! Шабаш, баста!
   Поздравляю Вас с Новым годом! Ура-а-а-а!
   Счастливцы, Вы будете пить или уже пили настоящее шампанское, а я бурду!
   Сестра больна. Ломота, высокая температура, голова болит и проч. То же самое и у кухарки. Обе лежат. Боюсь, что тиф.
   Простите, голубчик, за отчаянно длинное, докучливое письмо. Кланяюсь всем Вашим, а у Анны Ивановны целую руку. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

  
   Если публика по поймет "железо в крови", то черт с ней, т. е. с кровью, в которой нет железа.
   Я прочел это письмо. В характеристике Иванова часто попадается слово "русский". Не рассердитесь за это. Когда я писал пьесу, то имел в виду только то, что нужно, то есть одни только типичные русские черты. Так, чрезмерная возбудимость, чувство вины, утомляемость -- чисто русские. Немцы никогда не возбуждаются, и потому Германия не знает ни разочарованных, ни лишних, ни утомленных... Возбудимость французов держится постоянно на одной и той же высоте, не делая крутых повышений и понижений, и потому француз до самой дряхлой старости нормально возбужден. Другими словами, французам не приходится расходовать свои силы на чрезмерное возбуждение; расходуют они свои силы умно, поэтому не знают банкротства.
   Понятно, что в пьесе я не употреблял таких терминов, как русский, возбудимость, утомляемость и проч., в полной надежде, что читатель и зритель будут внимательны п что для них не понадобится вывеска: "Цо не гарбуз, а слива". Я старался выражаться просто, не хитрил и был далек от подозрения, что читатели и зрители будут ловить моих героев на фразе, подчеркивать разговоры о приданом и т. п.
   Я не сумел написать пьесу. Конечно, жаль. Иванов и Львов представляются моему воображению живыми людьми. Говорю Вам по совести, искренно, эти люди родились в моей голове не из морской пены, не из предвзятых идей, не из "умственности", не случайно. Они результат наблюдения и изучения жизни. Они стоят в моем мозгу, и я чувствую, что я не солгал ни на один сантиметр и не перемудрил ни на одну йоту. Если же они на бумаге вышли неживыми и неясными, то виноваты не они, а мое неуменье передавать свои мысли. Значит, рано мне еще за пьесы браться.
  
   Письма, т. 2, с. 259--268; Акад., т. 3, No 505.
   1 Речь идет о суворинской "Татьяне Репиной".
   2 Ф. А. Федоров (Юрковский), режиссер Алекандринского театра, ставивший "Иванова".
   3 Отход от революционного движения -- характерная черта народничества 80-х годов. Бывший член комитета "Народной воли" Л. А. Тихомиров в 1888 г. выпустил в Париже брошюру "Почему Я перестал быть революционером", а царю Александру III писал о "горьком раскаянии" и просил разрешении вернуться в Россию.
   4 Пропорьев и Наварыгин -- в пьесах А. И. Сумбатова-Южина "Цепи" и "Арказановы"; Охлопьев (не Охлябьев) -- у В. А. Тихонова в пьесах "Козырь" и "Без кормила и весла".
   5 В романе А. Доде "Жак" (1876).
   6 А. А. Потехин заведовал репертуарной частью Александрийского театра.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   7 января 1889 г. Москва

7 янв.

   Посылаю Вам бумажку, которую прошу скрепить Вашею подписью и выслать мне. Членом Общества1 Вы считаетесь с 7 января по то число, какое будет ровно через 50 лет после Вашей смерти. 11 это удовольствие стоит только 15 рублей.
   Я послал Вам сегодня два варианта для своего "Иванова". Если б Иванова играл гибкий, энергичный актер, то я многое бы прибавил и изменил. У меня разошлась рука. Но увы! Иванова играет Давыдов. Это значит, что нужно писать покороче и посерее, памятуя, что все тонкости и "нюансы" сольются в серый круг и будут скучны. Разве Давыдов может быть то мягким, то бешеным? Когда он играет серьезные роли, то у него в горле сидит мельничка, монотонная и слабозвучная, которая играет вместо него... Мне жаль бедную Савину, что она играет дохлую Сашу. Для Савиной я рад бы всей душой, но если Иванов будет мямлить, то, как я Сашу ни отделывай, ничего у меня не выйдет. Мне просто стыдно, что Савина в моей пьесе будет играть черт знает что. Знай я во времена оны, что она будет играть Сашу, а Давыдов Иванова, я назвал бы свою пьесу "Саша" и на этой роли построил бы всю суть, а Иванова прицепил бы только сбоку, но кто мог знать?
   У Иванова есть два больших, роковых для пьесы монолога: один в III акте, другой в конце IV... Первый нужно петь, второй читать свирепо. То и другое для Давыдова невозможно. Оба монолога он прочтет "умно", т. е. бесконечно вяло.
   Как зовут Федорова?
   Я с большим бы удовольствием прочитал в Литературном обществе реферат о том, откуда мне пришла мысль написать "Иванова". Я бы публично покаялся. Я лелеял дерзкую мечту суммировать все то, что доселе писалось о ноющих и тоскующих людях, и своим "Ивановым" положить предел этим писаньям. Мне казалось, что всеми русскими беллетристами и драматургами чувствовалась потребность рисовать унылого человека и что все они писали инстинктивно, не имея определенных образов и взгляда на дело. По замыслу-то я попал приблизительно в настоящую точку, но исполнение не годится ни к черту. Надо было бы подождать! Я рад, что 2--3 года тому назад я не слушался Григоровича и не писал романа! Воображаю, сколько бы добра я напортил, если бы послушался. Он говорит: "Талант и свежесть все одолеют". Талант и свежесть многое испортить могут -- это вернее. Кроме изобилия материала и таланта, нужно еще кое-что, не менее важное. Нужна возмужалость -- это раз; во-вторых, необходимо чувство личной свободы, а это чувство стало разгораться во мне только недавно. Раньше ого у меня не было; его заменяли с успехом мое легкомыслие, небрежность и неуважение к делу.
   Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества,-- напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая...
   В Москве есть поэт Пальмин, очень скупой человек. Недавно он пробил себе голову, и я лечил его. Сегодня, придя на перевязку, он принес мне флакон настоящего Ilang-Ilang'a, стоящий 3 р. 50 к. Это меня тронуло.
   Ну, будьте здоровы и простите за длинное письмо.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 2, с. 281--283; Акад., т. 3, No 579.
   1 Общество русских драматических писателей и оперных композиторов, учрежденное в Москве в 1874 г. А. Н. Островским и Н. Г. Рубинштейном для защиты авторских нрав драматургов и композиторов.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   Начало мая 1889 г. Сумы

Сумы, усадьба Линтваревой.

   Я глазам не верю. Недавно были снег и холод, а теперь я сижу у открытого окна и слушаю, как в зеленом саду, не смолкая, кричат соловьи, удоды, иволги и прочие твари. Псел величественно ласков, тоны неба и дали теплы. Цветут яблони и вишни. Ходят гуси с гусенятами. Одним словом, весна со всеми онерами.
   Стива не прислал лодок1, не на чем кататься. Хозяйские лодки где-то в лесу у лесника. Ограничиваюсь поэтому только хождением но берегу и острою завистью к рыбалкам {рыбакам (укр. обл.).}, которые снуют по Пслу на своих челноках. Встаю я рано, ложусь рано, ем много, пишу и читаю. Живописец2 кашляет и злится. Дела его швах.-- За неимением новых книг повторяю зады, прочитываю то, что читал уже. Между прочим, читаю Гончарова и удивляюсь. Удивляюсь себе: на что я до сих пор считал Гончарова первоклассным писателем? Его "Обломов" совсем неважная штука. Сам Илья Ильич, утрироватшая фигура, не так уж крупен, чтобы из-за него стоило писать целую книгу. Обрюзглый лентяй, каких много, натура не сложная, дюжинная, мелкая; возводить сию персону в общественный тип -- это дань не по чину. Я спрашиваю себя: если бы Обломов не был лентяем, то чем бы он был? И отвечаю: ничем. А коли так, то и пусть себе дрыхнет. Остальные лица мелкие, пахнут лейковщиной, взяты небрежно и наполовину сочинены. Эпохи они не характеризуют и нового ничего не дают. Штольц не внушает мне никакого доверия. Автор говорит, что это великолепный малый, а я не верю. Это продувная бестия, думающая о себе очень хорошо и собою довольная. Наполовину он сочинен, на три четверти ходулен. Ольга сочинена и притянута за хвост. А главная беда -- во всем романе холод, холод, холод... Вычеркиваю Гончарова из списка моих полубогов.
   Зато как непосредственен, как силен Гоголь и какой он художник! Одна его "Коляска" стоит двести тысяч рублей. Сплошной восторг и больше ничего. Это величайший русский писатель. В "Ревизоре" лучше всего сделан первый акт, в "Женитьбе" хуже всех III акт. Буду читать нашим вслух.
   Когда Вы едете? С каким удовольствием я поехал бы теперь куда-нибудь в Биарриц, где играет музыка и где много женщин. Если бы не художник, то, право, я поехал бы Вам вдогонку. Деньги нашлись бы. Даю слово, что в будущем году, коли останусь жив и здрав, непременно побываю в Европе. Содрать бы мне только с дирекции тысячи три да кончить роман3.
   В Вашем книжном шкафу на Сумском вокзале нет ни "Сумерек", ни "Рассказов", и давно уже не было4. А в Сумах между тем я модный литератор -- живу близко. Если б Михаил Алексеевич прислал полсотни, то все бы продано было.
   По ночам ужасно воют собаки и не дают спать. Мой "Леший" вытанцовывается.
   Анне Ивановне, Насте и Боре мой сердечный привет. В эту ночь мне снилась m-lle Эмили. Почему? Не знаю.
   Будьте счастливы и не забывайте меня и своих святых молитвах5.

Ваш Акакий Тарантулов6.

  
   Письма, т. 2, с. 348--350; Акад., т. 3, No 647.
   1 Оболенский, хозяин имения в Тульской губ., где лотом 1888 г, жил Суворин, должен был переправить в Сумы лодки. Стивой Оболенский назван в шутку, по созвучию с фамилией героя Толстого Стивой Облонским в "Анне Карениной".
   2 Н. П. Чехов.
   3 О своей работе над романом Чехов писал Суворину раньше, 11 марта 1889 г.: "Начал его, т. е. роман, сначала, сильно исправив и сократив то, что уже было написано. Очертил ужо ясно девять физиономий. Какая интрига! Назвал я его так: "Рассказы из жизни моих друзей", я пишу его в форме отдельных законченных рассказов, тесно связанных между собою общностью интриги, идеи и действующих лиц. У каждого рассказа особое заглавие. Не думайте, что роман будет состоять из клочьев. Нет, он будет настоящий роман, целое тело, где каждое лицо будет органически необходимо".
   4 Суворин пользовался монопольным правом продажи своих изданий на железных дорогах.
   5 Перефразировка слов Гамлета в трагедии В. Шекспира (Д. 3, сц. 1).
   6 В апреле 1889 г. в "Новом времени" был опубликован фельетон Чехова "Вынужденное заявление... Скоропостижная конская смерть, или Великодушие русского народа", где высмеивалась деятельность Общества русских драматических писателей. Акакий Тарантулов -- вымышленный автор сцепки, входящей в этот фельетон.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   7 мая 1889 г. Сумы

7 май.

   Я прочел "Ученика" Бурже в Вашем изложении и в русском переводе ("Северный вестник")1. Дело мне представляется в таком виде. Бурже талантливый, очень умный и образованный человек. Он так полно знаком с методом естественных наук и так его прочувствовал, как будто хорошо учился на естественном или медицинском факультете. Он не чужой в той области, где берется хозяйничать,-- заслуга, которой не знают русские писатели, ни новые, ни старые. Что же касается книжной, ученой психологии, то он ее так же плохо знает, как лучшие из психологов. Знать ее все равно что не знать, так как она не наука, а фикция, почто вроде алхимии, которую пора уже сдать в архив. Поэтому говорить о Бурже как о хорошем или плохом психологе я не стану. Роман интересен. Прочел я его и понял, почему он так занял Вас. Умно, интересно, местами остроумно, отчасти фантастично... Если говорить о его недостатках, то главный из них -- это претенциозный поход против материалистического направления2. Подобных походов я, простите, не понимаю. Они никогда ничем не оканчиваются и вносят в область мысли только ненужную путаницу. Против кого поход и зачем? Где враг и в чем его опасная сторона? Прежде всего, материалистическое направление -- не школа и не направление в узком газетном смысле; оно не есть нечто случайное, преходящее; оно необходимо и неизбежно и не во власти человека. Все, что живет на земле, материалистично по необходимости. В животных, в дикарях, в московских купцах все высшее, не-животное обусловлено бессознательным инстинктом, все же остальное материалистично в них, и, конечно, не но их воле. Существа высшего порядка, мыслящие люди -- материалисты тоже по необходимости. Они ищут истину в материи, ибо искать ее больше им негде, так как видят, слышат и ощущают они одну только материю. По необходимости они могут искать истину только там, где пригодны их микроскопы, зонды, ножи... Воспретить человеку материалистическое направление равносильно запрещению искать истину. Вне материи нет ни опыта, ни знаний, значит, нет и истины. Быть может, дурно, что г. Сикст, как может показаться, сует свой нос в чужую область, имеет дерзость изучать внутреннего человека, исходя из учения о клеточке? Но чем он виноват, что психические явления поразительно похожи на физические, что не разберешь, где начинаются первые и кончаются вторые? Я думаю, что, когда вскрываешь труп, даже у самого заядлого спиритуалиста необходимо явится вопрос; где тут душа? А если знаешь, как велико сходство между телесными и душевными болезнями, и когда знаешь, что те и другие болезни лечатся одними и теми же лекарствами, поневоле захочешь не отделять душу от тела.
   Что касается "психологических опытов", прививок детям пороков и самой фигуры Сикста, то все это донельзя утрировано.
   Спиритуалисты -- это не ученое, а почетное звание. Они не нужны как ученые. Во всем же, что они делают и чего добиваются, они такие же материалисты по необходимости, как и сам Сикст. Если, что невозможно, они победят материалистов и сотрут их с лица земли, то этой одной победой они явят себя величайшими материалистами, так как разрушат целый культ, почти религию.
   Говорить о вреде и опасности материалистического направления, а тем паче воевать против него, по меньшей мере преждевременно. У нас нет достаточно данных для состава обвинения. Теорий и предположений много, но фактов нет, и вся наша антипатия не идет дальше фантастического жупела. Жупел противен купчихам, а почему? неизвестно. Попы ссылаются на неверие, разврат и проч. Неверия нет. Во что-нибудь да верят, хотя бы и тот же Сикст. Что же касается разврата, то за утонченных развратников, блудников и пьяниц слывут не Сиксты и не Менделеевы, а поэты, аббаты и особы, исправно посещающие посольские церкви.
   Одним словом, поход Бурже мне непонятен. Если бы Бурже, идучи в поход, одновременно потрудился указать материалистам на бесплотного бога в небе, и указать так, чтобы его увидели, тогда бы другое дело, я понял бы его экскурсию.
   Простите за философию. Еду на почту. Поклон всем Вашим, а Вы будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 2, с. 354--357; Акад., т. 3, No 650.
   1 В мае 1889 г. в "Новом времени" (No 4731, 4736, 4737, 4738) печаталась хвалебная статья Суворина о романе Поля Бурже "Ученик" (1889). Перевод романа -- в No 4, 6, 7 и 8 "Северного вестника".
   2 Главный тезис Бурже: материализм, атеизм несовместимы с моралью. Спор с Бурже Чехов продолжил и в следующих письмах к Суворину: "Правда, Бурже приделал благополучный конец, но этот банальный конец скоро забывается, и в памяти остаются только Сикст и "опыты", которые убивают сразу сто зайцев: компрометируют в глазах толпы науку, которая, подобно жене Цезаря, не должна быть подозреваема, и третируют с высоты писательского величия совесть, свободу, любовь, честь, нравственность, вселяя в толпу уверенность, что все это, что сдерживает в ней зверя и отличает ее от собаки и что добыто путем вековой борьбы с природою, легко может быть дискредитировано "опытами", если не теперь, то в будущем" (27 декабря 1889 г.).
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   9 марта 1890 г. Москва
  

9 марта. Сорок мучеников к 10000 жаворонков.

   Насчет Сахалина ошибаемся мы оба, но Вы, вероятно, больше, чем я. Еду я совершенно уверенный, что моя поездка но даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку: не хватит на это ни знаний, ни времени, ни претензий. Нет у меня планов ни гумбольдтских, ни даже кеннановских1. Я хочу написать хоть 100 -- 200 страниц и этим немножко заплатить своей медицине, перед которой я, как Вам известно, свинья. Быть может, я не сумею ничего написать, но все-таки поездка не теряет для меня синего аромата: читая, глядя по сторонам и слушая, я многое узнаю и выучу. Я еще по ездил, по благодаря тем книжкам, которые прочел теперь по необходимости, я узнал многое такое, что следует знать всякому под страхом 40 плетей и чего я имел невежество не знать раньше. К тому же, полагаю, поездка -- это непрерывный полугодовой труд, физический и умственный, а для меня это необходимо, так как я хохол и стал уже лениться. Надо себя дрессировать. Пусть поездка моя пустяк, упрямство, блажь, но подумайте и скажите, что я потеряю, если поеду. Время? Деньги? Буду испытывать лишения? Время мое ничего не стоит, денег у меня все равно никогда не бывает, что же касается лишений, то на лошадях я буду ехать 25--30 дней, не больше, все же остальное время просижу на палубе парохода или в комнате и буду непрерывно бомбардировать Вас письмами. Пусть поездка не даст мне ровно ничего, но неужели все-таки за всю поездку не случится таких 2--3 дней, о которых я всю жизнь буду вспоминать с восторгом или с горечью? И т. д. и т. д. Так-то, государь мой. Все это неубедительно, по ведь и Вы пишете столь же неубедительно. Например, Вы пишете, что Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен. Будто бы ото верно? Сахалин может быть ненужным и неинтересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей и не тратит на него миллионов. После Австралии в прошлом и Каноны Сахалин -- это единственное место, где можно изучать колонизацию из преступников; им заинтересована вся Европа, а нам он не нужен? Не дальше как 25--30 лет назад наши же русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека2, а нам это но нужно, мы не знаем, что это за люди, и только сидим в четырех стенах и жалуемся, что бог дурно создал человека. Сахалин -- это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный. Работавшие около него и на нем решали страшные, ответственные задачи и теперь решают. Жалею, что я не сентиментален, а то я сказал бы, что в места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как турки ездят в Мекку, а моряки и тюрьмоведы должны глядеть, в частности, на Сахалин, как военные на Севастополь. Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждение, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников и все это сваливали на тюремных красноносых смотрителей. Теперь вся образованная Европа знает, что виноваты не смотрители, а все мы, по нам до этого дела нет, это неинтересно. Прославленные шестидесятые годы не сделали ничего для больных и заключенных, нарушив таким образом самую главную заповедь христианской цивилизации. В наше время для больных делается кое-что, для заключенных же ничего; тюрьмоведение совершенно не интересует наших юристов. Нет, уверяю Вас, Сахалин нужен и интересен, и нужно пожалеть только, что туда еду я, а не кто-нибудь другой, более смыслящий в деле и более способный возбудить интерес в обществе. Я же лично еду за пустяками.
   Что касается моего письма насчет Плещеева, то я писал Вам, что я возбудил в своих молодых друзьях неудовольствие своим бездельем, и в свое оправдание написал Вам, что, невзирая на свое безделье, я сделал все-таки больше моих друзей, которые ровно ничего не делают. Я хоть "Морской сборник" прочел и у Галкина был, а они ничего. Вот и все, кажется3.
   У пас грандиозные студенческие беспорядки. Началось с Петровской академии, где начальство запретило водить на казенные квартиры девиц, подозревая в сих последних не одну только проституцию, но и политику. Из Академии перешло в университет, где теперь студиозы, окруженные тяжеловооруженными Гекторами и Ахиллами на конях и с пиками, требуют следующее:
   1) Полная автономия университетов.
   2) Полная свобода преподавания.
   3) Свободный доступ в университеты без различия вероисповедания, национальности, пола и общественного положения.
   4) Прием евреев в университеты без всяких ограничений и уравнение их в правах с прочими студентами.
   5) Свобода сходок и признание студенческих корпораций.
   6) Учреждение университетского и студенческого суда.
   7) Уничтожение полицейской функции инспекции.
   8) Понижение платы за учение.
   Это скопировано мною с прокламации с кое-какими сокращениями. Думаю, что сыр-бор сильнее всего горит в толпе еврейчиков и того пола, который жаждет попасть в университет, будучи подготовлен к нему в 5 раз хуже, чем мужчина, а мужчина подготовлен скверно и учится в университете, за редкими исключениями, гнусно.
   Я послал Вам: Крашенинникова, Хвостова и Давыдова, "Русский архив" (79 г. III) и "Чтение в Обществе археологии" (75 г. 1 и 2).
   Хвостова и Давыдова благоволите прислать следующую часть, буде есть, а "Русский архив" мне нужен не III том, а V 1879 г. Остальные книги пришлю завтра или послезавтра4.
   Гею сочувствую всей душой, но напрасно он так убивается. Сифилис лечится теперь превосходно и излечим -- сие несомненно.
   С книгами пришлите мой водевиль "Свадьбу"5. Больше ничего. Приезжайте смотреть пьесу Маслова6.
   Будьте здоровы и благополучны. В Вашу старость я верю так же охотно, как в четвертое измерение. Во-первых, Вы еще не старик; думаете и работаете Вы за десятерых и способ мышления у Вас далеко не старческий; во-вторых, болезней, кроме мигрени, у Вас никаких нет, и в этом я готов поклясться, а в-третьих, старость плоха только у плохих стариков и тяжела для тяжелых, а Вы хороший и не тяжелый человек. В-четвертых же, разность между молодостью и старостью весьма относительна и условна. А засим позвольте из уважения к Вам броситься в глубокую пропасть и размозжить себе голову.

Ваш А. Чехов.

  
   Как-то я писал Вам об Островском. Он опять был у меня. Что сказать ему?
   Поезжайте в Феодосию! Погода чудная.
  
   Письма, т. 3, с. 19--23; Акад., т. 4, No 782.
   1 А. Гумбольдт по приглашению русского правительства в 1829 г. обследовал Сибирь с точки зрения геологии и географии. Дж. Кеннан изучал Сибирь в 80-е годы как место ссылки политических заключенных. Книга Дж. Кеннана "Сибирь и ссылка" печаталась в американском журнале, а затем выпущена отдельным изданием и переведена на многие языки.
   2 Чехов читал о них в книге Г. И. Невельского "Подвиги русских морских офицеров на крайнем Востоке России. 1849--1855" (СПб., 1878), где рассказывается об экспедициях Н. В. Буссе, Н. К. Бошняка и др.
   3 В Петербурге Чехов много работал, готовясь к сахалинскому путешествию. 17 февраля 1890 г. Чехов сообщал Суворину: "Плещеев писал мне, что все мои петербургские друзья и знакомые сердятся на меня за то, что я якобы скрывался от них", и около 20 февраля: "...живя в Питере, в один месяц я сделал столько, сколько моим молодым друзьям, которые за что-то на меня сердятся, не сделать в целый год..."
   4 Чехов брал у Суворина книги, готовясь к поездке на Сахалин.
   5 Рукопись водевиля "Свадьба" Чехов дал А. И. Южину, а тот случайно вложил в книгу, возвращенную Суворину.
   6 9 апреля 1890 г. в Малом театре состоялась премьера пьесы А. Н. Маслова (Бежецкого) "Севильский обольститель".
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   1 апреля 1890 г. Москва
  

1 апрель.

   Христос воскрес! Поздравляю Вас, голубчик, и всех Ваших и желаю счастья.
   Уезжаю я на Фоминой подоле или несколько позже, смотря по тому, когда вскроется Кама. Скоро начну делать прощальные визиты. Перед отъездом я буду просить у Вас корреспондентского бланка1 и денег. Первый пришлите, пожалуйста, а насчет вторых надо погодить, так как я не знаю, сколько мне понадобится. Я теперь собираю с лица земли принадлежащие мне капиталы, еще не собрал, а когда соберу, видно будет, чего мне недостает.
   Семья обеспечена до октября -- в этом отношении я уже покоен.
   Да, Ежов грубоват. Это плебей, весьма мало образованный, но неглупый и порядочный. С каждым годом он пишет все лучше и лучше -- это я констатирую. Вы пишете, что его фельетон имел успех. Если ото тот, в котором идет речь о попе, то спешу заявить, что я не исправлял его2. По-моему, теперь Ежову как работнику пятак цена, но через 5--10 лет, когда он станет постарше, он будет нужным человеком. Главное, он порядочен и не пьяница. Есть другой, Лазарев,-- это тоже хороший человек.
   Вчера я прочел Ежову письмо Алексея Алексеевича, который пишет, что Вы предлагаете ему, Ежову, аванс в 100 рублей. У Ежова жена больна чахоткой, нужно везти ее на юг, и от аванса он не отказывается, находя его своевременным. Он просит Вас прислать ему 100 рублей и просит также, чтобы контора удерживала в счет аванса не весь гонорар, а только половину. Все это прекрасно, но я прошу позволения вмешаться и выдать ему сей аванс не теперь, а накануне его отъезда. Если позволите, я выдам ему сто рублей, когда он придет ко мне прощаться. Раньше выдавать нельзя, так как он потратит на чепуху и чахоточной жене его придется ехать в III классе.
   Теперь об Островском. Ответьте мне что-нибудь. Вы обещали издать рассказы его сестры. Напишите же, когда книга начнет печататься. Вся фамилия Островских томится.
   Если у Алексея Алексеевича в самом деле полип, то излечить его насморк так же легко, как выкурить папиросу. Но едва ли у него полип.
   Пришлите мне мой водевиль "Свадьбу". Если потеряли, то так тому и быть, отслужим сему водевилю панихиду.
   Вчера был у меня один актер, участвующий в пьесе Маслова. Не бранится. Значит, пьеса идет хорошо. Он уверял меня, что "Севильский обольститель" не оригинальная пьеса, а перевод.
   Вы браните меня за объективность, называя ее равнодушием к добру и злу, отсутствием идеалов и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, говорил бы: кража лошадей ест к зло3. Но ведь это и без меня давно уже известно. Пусть судят их присяжные заседатели, а мое дело показать только, какие они есть. Я пишу: вы имеете дело с конокрадами, так знайте все, что ото но нищие, а сытые люди, что это люди культа и что конокрадство есть не просто кража, а страсть. Конечно, было бы приятно сочетать художество с проповедью, но для меня лично это чрезвычайно трудно и почти невозможно но условиям техники. Ведь чтобы изобразить конокрадов в 700 строках, я все время должен говорить и думать в их тоне и чувствовать в их духе, иначе, если я подбавлю субъективности, образы расплывутся и рассказ не будет так компактен, как надлежит быть всем коротеньким рассказам. Когда я пинту, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам. Пульте благополучны.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 3, с. 42--44; Акад., т. 4, No 797.
   1 Бланк газеты "Новое время", датированный 15 апреля 1890 г., был подписан А. Сувориным и М. Федоровым: "Предъявитель сего, Антон Павлович Чехов, отправляется корреспондентом "Нового времени" в разные места России и за границу" (Акад., Соч., т. 14-15, с. 67). Чехов выехал из Москвы 21 апреля 1890 г.
   2 "Звезды" ("Новое время". 1890, No 5050, 21 марта).
   3 Речь идет о рассказе Чехова "Воры".
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   20 мая 1890 г. Томск
  

Томск, 20 май.

   Наконец, здравствуйте! Привет Вам от сибирского человека, милый Алексеи Сергеевич! Соскучился я но Вас и по переписке ужасно.
   Однако начну сначала. В Тюмени мне сказали, что первый пароход в Томск идет 18-го мая. Пришлось скакать на лошадях. В первые три дня болели все жилы и суставы, потом же привык и никаких болей не чувствовал. Только от неспанья и постоянной возни с багажом, от прыганья и голодовки было кровохарканье, которое портило мне настроение, и без того неважное. В первые дни было сносно, но потом задул холодный ветер, разверзлись хляби небесные, реки затопили луга и дороги. То и дело приходилось менять повозку на лодку. О войне моей с разливом и с грязью Вы прочтете в прилагаемых листках; я там умолчал, что мои большие сапоги оказались узкими и что я по грязи и по воде ходил в валенках и что валенки мои обратились в студень. Дорога так гнусна, что в последние два дня своего вояжа я сделал только 70 верст.
   Уезжая, я обещал присылать Вам путевые заметки, начиная, с Томска, ибо путь между Тюменью и Томском давно уже описан и эксплоатировался тысячу раз. Но Вы в Вашей телеграмме изъявили желание иметь от меня сибирские впечатления возможно скорее и даже, сударь, имели жестокость попрекнуть меня в слабой памяти, т. е. в том, как будто я забыл о Вас. Дорогою писать было положительно невозможно; я вел короткий дневник карандашом и могу предложить Вам теперь только то, что в этом дневнике записано. Чтобы не писать очень длинно и не запутаться, я все свои записанные впечатления разделил на главы. Посылаю Вам шесть глав1. Написаны они лично для Вас. Писал я только для Вас и потому не боялся быть в своих заметках слишком субъективным и не боялся, что в них больше чеховских чувств и мыслей, чем Сибири. Если какие строки найдете интересными и достойными печати, то передайте их благодетельной гласности, подписав мою фамилию и печатая их тоже отдельными главками, через час по столовой ложке. Общее название можно дать "Из Сибири", потом "Из Забайкалья", потом "С Амура"2 и т. д.
   Новую порцию Вы получите из Иркутска, куда я еду завтра и куда буду ехать не меньше 10 дней -- дорога плоха. Вышлю опять несколько глав и буду высылать, независимо от того, будете Вы печатать или нет. Читайте, а когда надоест, то телеграфируйте мне: "Уймись!"
   Всю дорогу я голодал, как собака. Набивал себе брюхо хлебом, чтобы не мечтать о тюрбо, спарже и проч. Даже о гречневой кате мечтал. По целым часам мечтал.
   В Тюмени я купил себе на дорогу колбасы, но что за колбаса! Когда берешь кусок в рот, то во рту такой запах, как будто вошел в конюшню в тот самый момент, когда кучера снимают портянки; когда же начинаешь жевать, то такое чувство, как будто вцепился зубами в собачий хвост, опачканный в деготь. Тьфу! Поел раза два и бросил.
   Получил от Вас одну телеграмму и письмо, в котором Вы пишете, что хотите издавать энциклопедический словарь3. Не знаю почему, но весть об этом словаре меня очень порадовала. Издавайте, голубчик! Если я гожусь в работники, то отдаю Вам ноябрь и декабрь; буду жить эти месяцы в Питере. От утра до ночи буду сидеть.
   Свои путевые заметки писал я начисто в Томске при сквернейшей номерной обстановке, но со старанием и не без желания угодить Вам. Думаю, ему скучновато в Феодосии и жарко, пусть почитает о холоде. Заметки эти идут к Вам вместо письма, которое складывалось у меня в голове в продолжение всего пути. За это Вы высылайте мне на Сахалин все Ваши критические фельетоны, кроме первых двух, которые я читал; распорядитесь также, чтобы мне высылали туда же "Народоведение" Пошеля, кроме первых двух выпусков, которые я уже имею4.
   Почта на Сахалин идет и морем, и через Сибирь; значит, если мне будут писать, я буду часто получать корреспонденцию. Не потеряйте мой адрес: о. Сахалин, Александровский пост.
   Ах, какие расходы! Гевалт! Благодаря разливу я везде платил возницам почти вдвое, а иногда втрое, ибо работа каторжная, адская. Чемодан мой, милейший сундучок оказался неудобным в дороге: занимает много места, толкает в бок, гремит, а главное -- грозит разбиться. "Не берите с собой в дальнюю дорогу сундуки!" -- говорили мне добрые люди, но этот совет припомнился мне только на полдороге. Что ж? Оставляю свой чемодан в Томске на поселении, а вместо него купил себе какую-то кожаную стерву, которая имеет то удобство, что распластывается на дне тарантаса, как угодно. Заплатил 16 рублей. Далее... На перекладных скакать до Амура -- это пытка. Разобьешь и себя, и весь свой багаж. Посоветовали купить повозку. Купил сегодня за 130 рублей. Если не удастся продать ее в Сретенске, где кончается мой лошадиный путь, то я останусь на бобах и взвою. Сегодня обедал с редактором "Сибирского вестника" Картамышевым. Местный Ноздрев, широкая натура... Пропил 6 рублев.
   Стоп! Докладывают, что меня желает видеть помощник полициймейстера. Что такое?!?
   Тревога напрасная. Полицейский оказывается любителем литературы и даже писателем; пришел ко мне на поклонение. Поехал домой за своей драмой и, кажется, хочет угостить меня ею... Сейчас приедет и опять помешает писать к Вам5.
   Пишите мне о Феодосии, о Толстом, о море, о бычках, об общих знакомых.
   Анна Ивановна, здравствуйте! Господь Вас благословит. Я о Вас часто думаю.
   Поклон Настюше и Боре. Всей душой рад для их удовольствия броситься в пасть тигра и позвать их к себе на помощь, но -- увы! до тигров я еще не доехал. До сих пор из пушных зверей в Сибири я видел только очень много зайцев и одну мышь.
   Стоп! Вернулся полицейский. Он драмы не читал, хотя и привез ее, но угостил рассказом. Недурно, но только слишком местно. Показывал мне слиток золота. Попросил водки. Не помню ни одного сибирского интеллигента, который, придя ко мне, не попросил бы водки. Говорил, что у него завелась "любвишка" -- замужняя женщина; дал прочесть мне прошение на высочайшее имя насчет развода. Затем предложил мне съездить посмотреть томские дома терпимости.
   Вернувшись из домов терпимости. Противно. Два часа ночи.
   Зачем Алексей Алексеевич в Риге? Вы об этом писали. Как его здоровье? Теперь уж я буду писать Вам аккуратно из каждого города и из каждой той станции, где мне не будут давать лошадей, т. е. заставят меня ночевать. А как я рад, когда по необходимости остаюсь где-нибудь ночевать! Не успеешь бултыхнуть в постель, как уж спишь. Здесь, когда едешь и не спишь ночью, сон ценишь превыше всего; на земле нет выше наслаждения, как сон, когда хочется спать. В Москве, вообще в России, как теперь я понимаю, мне никогда не хотелось спать. Ложился только потому, что надо. Зато теперь! Еще одно замечание: в дороге совсем не хочется спиртного. Я не мог пить. Курил очень много. Думается плохо. Мысли как-то но вяжутся. Время бежит быстро, так что совсем не замечаешь времени от 10 часов утра до 7 часов вечера. После утра вскоре наступает вечер. Так бывает во время затяжной болезни. От ветра и дождей у меня лицо покрылось рыбьей чешуей, и я, глядя на себя в зеркало, не узнаю прежних благородных черт.
   Томска описывать не буду. В России все города одинаковы. Томск город скучный, нетрезвый; красивых женщин совсем нет, бесправие азиатское. Замечателен сей город тем, что в нем мрут губернаторы.
   Обнимаю Вас крепко. Анне Ивановне целую обе руки и кланяюсь до земли. Идет дождь. До свиданья, будьте здоровы и счастливы. Если письма мои будут кратки, небрежны или сухи, то не посетуйте, ибо в дороге не всегда можно быть самим собою и писать так, как хочется. Чернила скверные, а на перо вечно садятся какие-то волоски и кусочки.

Ваш A. Чехов.

  
   Опишите Ваш феодосийский дом. Нравится ли Вам?
  
   Письма, т. 3, с. 85--39; Акад., т. 4, No 819.
   1 Очерки "Из Сибири", напечатанные в июне 1890 г. в "Новом времени". D июле -- августе появилось еще три очерка под названием "По Сибири".
   2 "Из Забайкалья" и "С Амура" написаны по были.
   3 Намерение не было осуществлено.
   4 Перевод книги немецкого географа О. Пешоля "Народоведение" выходил в 1890 г. отдельными выпусками в изд. Суворина.
   5 П. П. Аршаулов печатал в "Сибирском вестнике" очерки "Из жизни сибирского темного люда". В 1891 г. вышла отдельным изданием его пьеса "Фатима".
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   11 сентября 1890 г. Татарский пролив, пароход "Байкал"
  

11 сентября. Пароход "Байкал".

   Здравствуйте! Плыву по Татарскому проливу из Северного Сахалина в Южный. Пишу и не знаю, когда это письмо дойдет до Вас. Я здоров, хотя со всех сторон глядит на меня зелеными глазами холера, которая устроила мне ловушку. Во Владивостоке, Японии, Шанхае, Чифу, Суэце и, кажется, даже на Луне -- всюду холера, везде карантины и страх. На Сахалине ждут холеру и держат суда в карантине. Одним словом, дело табак. Во Владивостоке мрут европейцы, умерла, между прочим, одна генеральша.
   Прожил я на Северном Сахалине ровно два месяца. Принят я был местной администрацией чрезвычайно любезно, хотя Галкин не писал обо мне ни слова. Ни Галкин, ни баронесса Выхухоль1, ни другие гении, к которым я имел глупость обращаться за помощью, никакой помощи мне не оказали; пришлось действовать на собственный страх.
   Сахалинский генерал Конопович интеллигентный и порядочный человек. Мы скоро спелись, и все обошлось благополучно. Я привезу с собою кое-какие бумаги, из которых Вы увидите, что условия, в которые я был поставлен с самого начала, были благоприятнейшими. Я видел все; стало быть, вопрос теперь не в том, что я видел, я как видел.
   Не знаю, что у меня выйдет, но сделано мною немало. Хватило бы на три диссертации. Я вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно и все дни был в сильном напряжении от мысли, что мною многое еще не сделано, а теперь, когда ужо я покончил с каторгою, у меня такое чувство, как будто я видел все, но слона-то и не приметил2.
   Кстати сказать, я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения. Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым; употреблял я при переписи карточную систему, и мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев. Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной. Особенно удалась мне перепись детей, на которую я возлагаю немало надежд3.
   У Ландсберга я обедал, у бывшей баронессы Гембрук сидел в кухне... Был у всех знаменитостей. Присутствовал при наказании плетьми, после чего ночи три-четыре мне снились палач и отвратительная кобыла. Беседовал с прикованными к тачкам. Когда однажды в руднике я пил чай, бывший петербургский купец Бородавкин, присланный сюда за поджог, вынул из кармана чайную ложку и подал ее мне, а в итоге я расстроил себе нервы и дал себе слово больше на Сахалин не ездить.
   Написал бы Вам больше, но в каюте сидит барыня, неугомонно хохочущая и болтающая. Нет сил писать. Хохочет и трещит она со вчерашнего вечера.
   Это письмо пойдет через Америку, а я поеду, должно быть, не через Америку. Все говорят, что американский путь дороже и скучнее.
   Завтра я буду видеть издали Японию, остров Матсмай. Теперь 12-й час ночи. На море темно, дует ветер. Не пойму, как это пароход может ходить и ориентироваться, когда зги не видно, да еще в таких диких, мало известных водах, как Татарский пролив.
   Когда вспоминаю, что меня отделяет от мира 40 тысяч верст, мною овладевает апатия. Кажется, что приеду домой через сто лет.
   Нижайший поклон и сердечный привет Анне Ивановне и всем Вашим. Дай бог счастья и всего хорошего.
   Скучно.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 3, с. 137--139; Акад., т. 4, No 855.
   1 В. И. Икскуль фон Гильденбандт.
   2 Неточная цитата из басни Крылова "Любопытный" (1814).
   3 Заполненные Чеховым карточки сахалинского населения (около 10 тысяч) сохранились (ГБЛ и ЦГАЛИ).
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   30 августа 1891 г. Богимово

30 авг.

   Вам рассказ правится, ну, слава богу. J3 последнее время я стал чертовски мнителен. Мне все кажется, что на мне штаны скверные, и что я нишу не так, как надо, и что даю больным не те порошки. Это психоз, должно быть.
   Если фамилия у Ладзиевского в самом деле скверная, то можно его назвать иначе. Пусть будет Лагиевским1. Фон Корен пусть остается фон Кореном. Изобилие Вагнеров, Брандты, Фаусеки и проч. отрицают русское имя в зоологии, хотя все они русские. Впрочем, есть Ковалевский! Кстати сказать, русская жизнь теперь так перепуталась, что всякие фамилии годятся.
   Сахалин подвигается. Временами бывает, что мне хочется сидеть над ним 3--5 лет и работать над ним неистово, временами же в часы мнительности взял бы и плюнул на него. А хорошо бы, ей-богу, отдать ему годика три! Много я напишу чепухи, ибо я не специалист, но, право, напишу кое-что и дельное. А Сахалин тем хорош, что он жил бы после меня сто лет, так как был бы литературным источником и пособием для всех, занимающихся и интересующихся тюрьмоведением.
   Вы правы, Ваше превосходительство, в это лето я много сделал. Если б еще одно такое лето, то я бы, пожалуй, роман написал и именье купил. Шутка ли, я не только питался, но даже тысячу рублей долгу выплатил. Приеду в Москву, возьму за "Медведя" из Общества рублей 150--200, так вот и питает бог нашего брата свистуна.
   У меня вышла интересною и поучительною глава о беглых и бродягах. Когда в крайности буду печатать Сахалин по частям, то пришлю ее Вам2.
   Теперь просьба. А. В. Щербак писал мне, что ему желательно издать у Вас книжку с рисунками (которые у него, кстати сказать, очень интересны); хочет собрать все свои фельетоны и статьи и сочетать во един у плоть. Просил меня походатайствовать у Вас. Если Бы согласитесь, то я буду телеграфировать ему во Владивосток. Ответьте поскорее, ибо "Петербург" скоро будет во Владивостоке3.
   То, что и не побывал у Вас в Феодосии, великая потеря для моего здравия. Я теряю в весе.
   Объясните мне, в чем заключается Ваш паралич, о котором Вы мне не раз говорили и недавно писали? Прогрессивным, что ли? Нет, сударь мой, это у Вас не паралич, а скука, жупел.
   А что же "Каштанка"? За три года, пока она у Вас лежит, я бы три тысячи заработал.
   Алексею Алексеевичу передайте, что я ему завидую. Я Вам я завидую. И не потому, что от Вас жены уехали, а что Вы купаетесь в море и живете в теплом доме. У меня в сарае холодно. Я бы хотел теперь ковров, камина, бронзы и ученых разговоров. Увы, никогда я не буду толстовцем! В женщинах я прежде всего люблю красоту, а в истории человечества -- культуру, выражающуюся в коврах, рессорных экипажах и остроте мысли. Ах, поскорее бы сделаться старичком и сидеть бы за большим столом!
   Анне Ивановне и Евгении Константиновне4 низко кланяюсь и желаю всех благ. Если, как Вы пишете, у Анны Ивановны блуждающая почка, то ведь это не опасно,
   Да хранит Вас бог!

Ваш А. Чехов.

  
   P. S. Когда будете возвращаться домой, привезите мне стручкового перцу, который так хорош в Феодосии. Привезите зеленого и красного.
   Получили ли критику на зоологию?5
   Что Ладзиевский переписывает? В провинции всю письменную работу несут мелкие канцеляристы за особую плату, а титуляры и асессоры водку пьют.
   Если из "Дуэли" выбросить зоологические разговоры, то не станет ли она оттого живее?
   Пишите теперь в Москву: Малая Дмитровка, дом Фирганг.
  
   Письма, т. 3, с. 275--278; Акад., т. 4, No 1002.
   1 В напечатанном тексте "Дуэли" -- Лаевский.
   2 Глава XXII книги "Остров Сахалин" была напечатана в сб. "Помощь голодающим" (изд. "Русских ведомостей", М., 1892),
   3 Издание книги А. В. Щербака "На судах добровольного флота" не осуществилось.
   4 Жена А. А. Суворина.
   5 Фельетон Чехова "Фокусники", написанный в поддержку книги К. А. Тимирязева "Пародия науки" (М., 1891). 28 августа 1891 г., посылая свою заметку, Чехов писал Суворину: "Тимирязев воюет с шарлатанской ботаникой, а я хочу сказать, что и зоология стоит ботаники".
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   8 сентября 1891 г. Москва
  

8 сент. Москва, Мл. Дмитровка, д. Фирганг.

   Я уже переехал в Москву и сижу безвыходно дома. Семья хлопочет о перемене квартиры, а я молчу, ибо лень повернуться. Чтобы дешевле было, хотят переехать к Девичьему полю.
   Для моей повести рекомендуемое Вами название "Ложь" не годится. Оно уместно только там, где идет речь о сознательной лжи. Бессознательная ложь есть не ложь, а ошибка. То, что мы имеем деньги и едим мясо, Толстой называет ложью -- это слишком.
   Вчера меня известили, что Курепин болен безнадежно. У него рак на шее. Прежде чем умрет, рак съест ему половину головы и замучает невралгиями. Говорят, что жена Курепина писала Вам.
   Смерть подбирает людей понемножку. Знает свое дело. Напишите пьесу: старый химик изобрел эликсир бессмертия -- 15 капель на прием и будешь жить вечно; но химик разбил стклянку с эликсиром из страха, что будут вечно жить такие стервецы, как он сам и его жена. Толстой отказывает человечеству в бессмертии, по, боже мой, сколько тут личного! Я третьего дня читал его "Послесловие"1. Убейте меня, но это глупее и душнее, чем "Письма к губернаторше"2, которые я презираю. Черт бы побрал философию великих мира сего! Все великие мудрецы деспотичны, как генералы, и невежливы и неделикатны, как генералы, потому что уверены в безнаказанности. Диоген плевал и бороды, зная, что ему за это ничего не будет; Толстой ругает докторов мерзавцами и невежничает с великими вопросами, потому что он тот же Диоген, которого в участок не поведешь и в газетах не выругаешь. Итак, к черту философию великих мира сего! Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из "Холстомера".
   Поклонитесь товарищу по гимназии Алексею Петровичу3 и пожелайте ему хорошего здоровья, игривого настроения и обольстительных снов. Желаю, чтобы ему приснилась голая испанка с гитарой.
   Анне Ивановне и Алексею Алексеевичу со чады нижайшее почтение.
   Будьте здоровы и не забывайте меня грешного. Я очень скучаю.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 3, с. 279--280; Акад., т. 4, No 1006.
   1 "Послесловие" к "Крейцеровой сонате", напечатанное, вместе с повестью, в ч. XIII "Сочинений гр. Л. Н. Толстого" (1891).
   2 Письмо XXI "Выбранных мест из переписки с друзьями" Гоголя озаглавлено: "Что такое губернаторша. Письмо к А. О. С-ой".
   3 Коломнин.
  

А. С. СУВОРИН -- ЧЕХОВУ

  
   7 октября 1891 г. Москва
  

7 октября 91 г.

Москва.

   Антон Павлович, не можете ли Вы предложить редакции "Русских ведомостей", желающей издавать "Сборник" в пользу голодающих, такую комбинацию, которую объясню примером. Вы, например, пишете рассказ для этого "Сборника", но предварительно печатаете его в "Новом Бремени", где будет сказано в примечании, что рассказ этот предназначается для такого-то "Сборника"; Вы получаете за него двойную построчную плату, т. е. 50 коп. за строку, а корректуру рассказа вместе с гонораром за него редакция "Нового времени" отсылает в редакцию "Русских ведомостей". Мне кажется, эта комбинация сделала бы "Сборник" общелитературным делом и, конечно, увеличила бы сбор тысячи на две, на три. Предварительное напечатание рассказа -- скажу по долговременному опыту -- не помешало бы его интересу, когда он появился бы вместе с другими вещами в "Сборнике". Естественно, что эта предлагаемая мною комбинация тогда только имела бы смысл, если б и другие редакции согласились бы на нее1.

Ваш А. Суворин.

  
   ПССП, т. XV, с. 246; Акад., т. 4, с. 276.
   1 13 октября 1891 г. Чехов сообщил Суворину, что с его планом редакция согласна. Однако рассказ "Жена", который Чехов первоначально хотел отдать в сборник, появился в журнале "Северный вестник", а в сборнике "Помощь голодающим", изданном "Русскими ведомостями", помещен отрывок из книги "Остров Сахалин" (о беглых и бродягах).
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   22 января 1892 г. Москва
  

22 янв.

   Ну-с, я вернулся из Нижегородской губернии. Так как, надеюсь, мы скоро увидимся и так как я о голоде буду писать завтра или послезавтра1, то теперь скажу только кратко: голод газетами не преувеличен. Дела плохи. Правительство ведет себя недурно, помогает, как может, земство или не умеет, или фальшивит, частная же благотворительность равна почти нолю. При мне на 20 тысяч человек было прислано из Петербурга 54 пуда сухарей. Благотворители хотят пятью хлебами пять тысяч насытить -- по-евангельски.
   Проехался я хорошо. Была лютая метель, и во един из вечеров я сбился с дороги и меня едва не занесло. Ощущение гнусное. Был у Баранова. Завтракал у него и обедал и на его губернаторских лошадях доехал до вокзала.
   Вообще говоря, частная инициатива, по крайней мере в Нижегородской губернии, со стороны администрации препятствий не встречает, а наоборот. Делай что хочешь.
   Дома у себя нашел я корректуру "Каштанки". Аллах, что за рисунки! Голубчик, я от себя готов дать художнику еще 50 р., чтобы только этих рисунков не было. Что такое! Табуреты, гусыня, несущая яйцо, бульдог вместо такса...2
   Если бы в Петербурге и в Москве говорили и хлопотали насчет голода так же много, как в Нижнем, то голода не было бы.
   А какой прекрасный народ в Нижегородской губернии! Мужики ядреные, коренники, молодец в молодца -- с каждого можно купца Калашникова писать 3. И умный народ.
   У московского богача Шолапутина сибирская язва -- сейчас мне говорили об этом.
   Ну, жду Вас, чтобы ехать в Бобров4. Отвечайте, когда будете в Москве?
   Всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

  
   Попросите Алексея Алексеевича выслать мне поскорее статью горного инженера Бацевича о нефти5. Забыл я в Петербурге прочесть.
  
   Письма, т. 4, с. 3--4; Акад., т. 4, No 1091.
   1 Чехов ездил в Нижегородскую губернию (14--22 января 1892 г.) к своему знакомому земскому деятелю Е. П. Егорову но делам организации помощи голодающим. В Москву возвратился совсем больным. Статью о голоде он не написал. "Принимался я писать двадцать раз, но выходило так фальшиво, что я всякий раз бросал. В статье я не лгал, но был какой-то фальшивый, натянутый тон, какого я не выношу ни в своих, ни в чужих статьях" (Е. П. Егорову, 29 марта 1892 г.). К тому же Чехов узнал, что Нижегородскую губернию намерен объехать Короленко (в Нижнем Новгороде Чехов с ним встречался). Весной 1892 г. Короленко начал печатать в "Русских ведомостях" свои очерки, составившие впоследствии книгу "В голодный год".
   2 Рисунки сделал С. С. Соломко, иллюстратор Суворинских изданий для детей. А. С. Степанов, которого рекомендовал Чехов, выполнил лишь обложку, но и она напечатана не была.
   3 Герой поэмы М. Ю. Лермонтова "Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова" (1837).
   4 То есть по голодающим местам Воронежской губернии. Ездил вместе с А. С. Сувориным 2--12 февраля 1892 г.
   6 Л. Ф. Вацевич. Описание сахалинских нефтяных месторождений.-- "Горный журнал", 1890, No 7.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   17 марта 1892 г. Мелихово
  

17 март.

   Сегодня Алексея, человека божия. Поздравляю Вас с ангелом.
   О скандале в Вашем доме узнал из газет. Какая досадная неприятность! Это убыток тягучий, длительный; он будет изводить Вас лет 20, так как публика лет 20 будет помнить об обвале. Это, конечно, сущие пустяки, ибо не единым домом сыт будет человек, но как жаль, что Вы теперь в Петербурге и должны входить во все эти подрядчески-скучные дрязги, которые чужды Вам и не нужны1. Ах, голубчик, если бы Вы могли взять отпуск! Жить в деревне неудобно, началась несносная распутица, но в природе происходит нечто изумительное, трогательное, что окунает своею поэзией и новизною все неудобства жизни. Каждый день сюрпризы один лучше другого. Прилетели скворцы, везде журчит вода, на проталинах уже зеленеет трава. День тянется, как вечность. Живешь, как в Австралии, где-то на краю света; настроение покойное, созерцательное и животное в том смысле, что не жалеешь о вчерашнем и но ждешь завтрашнего. Отсюда, издали, люди кажутся очень хорошими, и это естественно, потому что, уходя в деревню, мы прячемся не от людей, а от своего самолюбия, которое в городе около людей бывает несправедливо и работает не в меру. Глядя на весну, мне ужасно хочется, чтобы на том свете был рай. Одним словом, минутами мне бывает так хорошо, что я суеверно осаживаю себя и вспоминаю о своих кредиторах, которые когда-нибудь выгонят меня из моей благоприобретенной Австралии. И поделом!
   Художник, продавший мне Мелихово2, покупает дачу в Феодосии.
   Получил письмо от Жана Щеглова, где он, говоря о Рачинском, восторженно восклицает: "Богатыри не мы!"3 Я ответил ему на это, что Рачинского, как идейного и. хорошего человека, я уважаю и люблю, но что детей своих я в школу к нему не отдал бы4. Рачинского я понимаю, души же детей, которые учатся у него, мне непонятны, как потемки. Когда в детстве мне давали религиозное воспитание и я читал на клиросе и пел в хоре, все умилялись, глядя на меня, я же чувствовал себя маленьким каторжником, а теперь у меня нет религии. Вообще в так называемом религиозном воспитании не обходится дело без ширмочки, которая недоступна оку постороннего. За ширмочкой истязуют, а по сю сторону ее улыбаются и умиляются. Недаром из семинарий и духовных училищ вышло столько атеистов. Мне кажется, что Рачинский видит у себя только казовую сторону, но понятия не имеет о том, что делается во время спевок и церковнославянских упражнений.
   Будете писать комедию? Когда? И когда выйдут в свет Ваши рассказы? Все это мне до крайности любопытно. Если напишете комедию, то обязательно приеду в Петербург на репетиции. Теперь я безбоязненно могу шататься семо и овамо {туда и сюда (церковнославянск.).}, ибо корни мои, державшие меня на одном месте, уже подрублены. А нет ничего любопытнее, как вертеться около чужой беды, т. е. ходить на репетиции чужой пьесы.
   Я написал Жану Щеглову, чтобы он приехал ко мне весной вместе с Вами. Когда будете ехать ко мне, спишитесь с ним, буде это Вам угодно.
   Желаю Вам здравия. Анне Ивановне, Насте и Боре большой поклон.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 4, с. 31--33; Акад., т. 5, No 1140.
   1 В доме Суворина, "в квартире дворянки Николаевой", как извещала "Петербургская газета", в столовой упала штукатурка потолка. К счастью, люди не находились в это время в комнате.
   2 Н. П. Сорохтин.
   3 Из стихотворения М. Ю. Лермонтова "Бородино" (1837).
   4 Известный деятель народного образования, педагог С. А. Рачинский настаивал на религиозном воспитании детей. В письме от 4 марта 1892 г. И. Л. Щеглов с восторгом писал Чехову о беседе с Рачинским на эту тему.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   8 апреля 1892 г. Мелихово
  

8 апрель.

   В Москве я буду в среду и в четверг на Фоминой неделе. Это непременно. Едучи в Москву, телеграфируйте: "Москва, Тверская застава, Миусское училище, Чехову". Это адрес Ивана. Я бы и раньше приехал, но рассказ еще не готов1. С пятницы Страстной до сегодня у меня гости, гости, гости... и я не написал ни одной строки.
   Если бы Шапиро подарил мне гигантскую фотографию, о которой Вы пишете, то я не знал бы, что с нею делать. Громоздкий подарок. Вы говорите, что я был моложе. Да, представьте! Как это ни странно, мне уже давно перевалило за 30, и я уже чувствую близость 40.
   Постарел я не только телесно, но и душевно. Я как-то глупо оравнодушел ко всему на свете, и почему-то начало этого оравнодушения совпало с поездкой за границу2. Я встаю с постели и ложусь с таким чувством, как будто у меня иссяк интерес к жизни. Это или болезнь, именуемая в газетах переутомлением, или же неуловимая сознанием душевная работа, именуемая в романах душевным переворотом; если последнее, то все, значит, к лучшему.
   Вчера и сегодня головная боль, начавшаяся мельканьем в глазу,-- болезнь, которую я получил в наследство от маменьки.
   У меня гостит художник Левитан. Вчера вечером был с ним на тяге. Он выстрелил в вальдшнепа; сей, подстреленный в крыло, упал в лужу. Я поднял его: длинный нос, большие черные глаза и прекрасная одежа. Смотрит с удивлением. Что с ним делать? Левитан морщится, закрывает глаза и просит с дрожью в голосе: "Голубчик, ударь его головкой по ложу..." Я говорю: не могу. Он продолжает нервно пожимать плечами, вздрагивать головой и просить. А вальдшнеп продолжает смотреть с удивлением. Пришлось послушаться Левитана и убить его. Одним красивым, влюбленным созданием стало меньше, а два дурака вернулись домой и сели ужинать.
   Жан Щеглов, с которым Вы проскучали целый вечер, большой противник всяких ересей, в том числе и женского ума. А между тем, если сравнить его, например, хотя бы с Кундасовой, то перед нею он является маленькой монашенкой. Кстати, если увидите Кундасову, то поклонитесь ей и скажите, что мы ее ждем к себе. На чистом воздухе она бывает очень интересна и гораздо умнее, чем в городе.
   Был у меня Гиляровский. Что он выделывал, боже мой! Заездил всех моих кляч, лазил на деревья, пугал собак и, показывая силу, ломал бревна. Говорил он не переставая.
   Будьте здоровы и благополучны. До свиданья в Москве!

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 4, с. 58, СО; Акад., т. 5, No 1159.
   1 "Палата No 6".
   2 В марте--апреле 1891 г. Чехов посетил Австрию, Италию, Францию.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   1 августа 1892 г. Мелихово
  

1 авг. Мелихово.

   Мои письма гоняются за Вами, но Вы неуловимы" Я тесал Вам часто и, между прочим, в St. Moritz, судя же по Вашим письмам, Вы от меня ничего не получали. Bo-первых, в Москве и под Москвой холера, а в наших местах она будет на сих днях. Во-вторых, я назначен холерным доктором, и мой участок заключает в себе 25 деревень, 4 фабрики и 1 монастырь. Я организую, строю бараки и проч., и я одинок, ибо все холерное чуждо душе моей, а работа, требующая постоянных разъездов, разговоров и мелочных хлопот, утомительна для меня. Писать некогда. Литература давно уже заброшена, и я нищ и убог, так как нашел удобным для себя и для своей самостоятельности отказаться от вознаграждения, какое получают участковые врачи. Мне скучно, но в холере, если смотреть на нее с птичьего полета, очень много интересного. Жаль, что Вас нет в России. Материал для "маленьких писем" пропадает даром. Хорошего больше, чем дурного, и этим холера резко отличается от голода, который мы наблюдали зимою. Теперь все работают, люто работают. В Нижнем на ярмарке делают чудеса, которые могут заставить даже Толстого относиться уважительно к медицине и вообще к вмешательству культурных людей в жизнь. Похоже, будто на холеру накинули аркан. Понизили не только число заболеваний, но и процент смертности. В громадной Москве холера не идет дальше 50 случаев в неделю, а на Дону она хватает по тысяче в день -- разница внушительная. Мы, уездные лекаря, приготовились; программа действии у нас определенная, и есть основание думать, что в своих районах мы тоже понизим процент смертности от холеры. Помощников у нас нет, придется быть и врачом и санитарным служителем в одно и то же время; мужики грубы, нечистоплотны, недоверчивы; но мысль, что наши труды не пропадут даром, делает все это почти незаметным. Из всех серпуховских докторов я самый жалкий; лошади и экипаж у меня паршивые, дорог я не знаю, по вечерам ничего не вижу, денег у меня нет, утомляюсь я очень скоро, а главное -- я никак не могу забыть, что надо писать, и мне очень хочется наплевать на холеру и сесть писать. И с Вами хочется поговорить. Одиночество круглое.
   Наши хозяйственные потуги увенчались полным успехом. Урожай основательный, и Мелихово, когда продадим хлеб, даст нам больше тысячи рублей. Огород блестящ. Огурцов целые горы, а капуста удивительная. Если бы не окаянная холера, то я мог бы сказать, что нн одно лето я не проводил так хорошо, как это.
   Была у меня астрономка1. Она живет в больнице у докторши и по-бабьи вмешивается в холерные дела. Все преувеличивает и всюду видит интриги. Курьезная особа. К Вам она привыкла и любит Вас, хотя и не принадлежит к людям, цензурою дозволенным, как выражается Чертков. А Щеглов в самом деле неправ. Я не люблю такой литературы2.
   0 холерных бунтах уже ничего не слышно. Говорят о каких-то арестах, о прокламациях и проч. Говорят, что литератор Астырев приговорен к 15-летней каторге. Если наши социалисты в самом деле будут эксплоатировать для своих целей холеру, то я стану презирать их3. Отвратительные средства ради благих целей делают и самые цели отвратительными. Пусть выезжают на спинах врачей и фельдшеров, но зачем лгать народу? Зачем уверять его, что он прав в своем невежестве и что его грубые предрассудки -- святая истина? Неужели прекрасное будущее может искупить эту подлую ложь? Будь я политиком, никогда бы я не решился позорить свое настоящее ради будущего, хотя бы мне за золотник подлой лжи обещали сто пудов блаженства.
   Увидимся ли осенью? Будем ли вместе жить в Феодосии? Вы -- после заграничной поездки, а я -- после холеры могли бы рассказать друг другу много интересного. Давайте проведем октябрь в Крыму. Право, это не скучно. Будем писать, разговаривать, есть... В Феодосии уже нет холеры.
   Пишите мне возможно чаще ввиду моего исключительного положения. Настроение мое теперь не может быть хорошим, а Ваши письма отрывают меня от холерных интересов и ненадолго уносят в иной мир.
   Будьте здоровы. Товарищу по гимназии Алексею Петровичу мой привет.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 4, с. 120--122; Акад., т. 5, No 1207.
   1 О. П. Кундасова.
   2 В повести "Около истины" ("Русский вестник", 1892, No 2) Щеглов пасквильно изобразил издательство "Посредник".
   3 H. M. Астыров был связан с петербургской группой народников. Он написал и распространял прокламацию "Мужицкие доброхоты" -- о голоде 1801 г. в Самарской губернии. Распространялись и другие прокламации, поддерживавшие народное недоверие к врачам, вообще к интеллигенции. В 90-е годы народническое движение измельчало и, в сущности, перестало быть социалистическим. Подлинные социалисты того времени, то есть марксисты, воли борьбу с народнической идеологией, в частности с ориентацией народников на отсталость, патриархальность крестьянского сознания. В 1894 г. появилась книга В. И. Ленина "Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов? (Ответ на статьи "Русского богатства" против марксистов)".
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   25 ноября 1892 г. Мелихово

25 ноябрь.

   Вас нетрудно понять, и Вы напрасно браните себя за то, что неясно выражаетесь. Вы горький пьяница, а я угостил Вас сладким лимонадом, и Вы, отдавая должное лимонаду, справедливо замечаете, что в нем нет спирта. В наших произведениях нет именно алкоголя, который бы пьянил и порабощал, и это Вы хорошо даете попять. Отчего нет? Оставляя в стороне "Палату No 6" и меня самого, будем говорить вообще, ибо это интересней. Будем говорить об общих причинах, коли Вам не скучно, и давайте захватим целую эпоху. Скажите по совести, кто из моих сверстников, т. е. людей в возрасте 30--45 лет, дал миру хотя одну каплю алкоголя? Разве Короленко, Надсон и все нынешние драматурги не лимонад? Разве картины Репина или Шишкина кружили Вам голову? Мило, талантливо, Вы восхищаетесь и в то же время никак не можете забыть, что Вам хочется курить. Паука и техника переживают теперь великое время, для нашего же брата это время рыхлое, кислое, скучное, сами мы кислы и скучны, умеем рождать только гуттаперчевых мальчиков1, и не видит этого только Стасов, которому природа дала редкую способность пьянеть даже от помоев2. Причины тут не в глупости нашей, не в бездарности и не в наглости, как думает Бурении, а в болезни, которая для художника хуже сифилиса и полового истощения. У нас нет "чего-то", это справедливо, и это значит, что поднимите подол нашей музе, и Вы увидите там плоское место. Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображение. У одних, смотря по калибру, цели ближайшие -- крепостное право, освобождение родины, политика, красота или просто водка, как у Дениса Давыдова, у других цели отдаленные -- бог, загробная жизнь, счастье человечества и т. п. Лучшие из них реальны и пишут жизнь такою, какая она есть, но оттого, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет Вас. А мы? Мы! Мы пишем жизнь такою, какая она есть, а дальше -- ни тпрру ни ну... Дальше хоть плетями нас стегайте. У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати. Политики у нас нет, в революцию мы не верим, бога нет, привидений не боимся, а я лично даже смерти и слепоты не боюсь. Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником. Болезнь это или нет -- дело не в названии, но сознаться надо, что положение наше хуже губернаторского. Не знаю, что будет с нами через 10--20 лет, тогда, быть может, изменятся обстоятельства, но пока было бы опрометчиво ожидать от нас чего-нибудь действительно путного, независимо от того, талантливы мы или нет. Пишем мы машинально, только подчиняясь тому давно заведенному порядку, по которому одни служат, другие торгуют, третьи пишут... Вы и Григорович находите, что я умен. Да, я умен по крайней мере настолько, чтобы не скрывать от себя своей болезни и не лгать себе и не прикрывать своей пустоты чужими лоскутьями вроде идей 60-х годов и т. п. Я не брошусь, как Гаршин, в пролет лестницы, но и не стану обольщать себя надеждами на лучшее будущее. Но я виноват в своей болезни, и не мне лечить себя, ибо болезнь сия, надо полагать, имеет свои скрытые от нас хорошие цели и послана недаром... Недаром, недаром она с гусаром!3 Ну-с, теперь об уме. Григорович думает, что ум может пересилить талант. Байрон был умен, как сто чертей, однако же талант его уцелел. Если мне скажут, что Икс понес чепуху оттого, что ум у него пересилил талант, или наоборот, то я скажу: это значит, что у Икса не было ни ума, ни таланта.
   Фельетоны Амфитеатрова гораздо лучше, чем его рассказы4. Точно перевод со шведского.
   Ежов пишет, что он собрал, или, вернее, выбрал, рассказы и хочет просить Вас издать его книжку. У него инфлуэнца, у дочери тоже илфлуэнца. Закис человек.
   Я приеду и, если не прогоните, буду жить в Петербурге почти месяц. Быть может, выберусь в Финляндию. Когда приеду? Не знаю. Все зависит от того, когда напишу повесть листов в пять5, чтобы весною опять не обращаться к кредиту.
   Да хранит Вас небо!
   Как Вы насчет Швеции и Дании?

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 4, с. 152--155; Акад., т. 5, No 1239.
   1 Намек на рассказ Д. В. Григоровича "Гуттаперчевый мальчик" (1883).
   2 В целом Чехов относился к литературной деятельности В. В. Стасова вполне уважительно. 9 июня 1889 г. он писал Суворину: "Мне Стасов симпатичен, хоть он и Мамай Экстазов. Что-то в нем есть такое, без чего в самом деле жить грустно и скучно". А 21 октября 1889 г.-- А. Н. Плещееву: "Но выпускайте Стасова. Он хорошо читается и возбуждает разговоры".
   3 Перефразировка эпиграммы М. Ю. Лермонтова "Толстой" (1831).
   4 В "Новом времени" (1892, No 6011, 21 ноября) появился рассказ А. Амфитеатрова "Начало конца (Из старых разговоров)".
   6 Чехов задумал повесть "Три года".
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   7 августа 1893 г. Мелихово
  

7 авг. 93.

   Я хотел быть у Толстого, и меня ждали, но Сергеенко подстерегал меня, чтобы пойти вместе, а идти к Толстому под конвоем или с нянькой -- слуга покорный. Семье Толстого Сергеенко говорил: "Я приведу к вам Чехова", и его просили привести. А я не хочу быть обязанным Сергеенку своим знакомством с Толстым. Сергеенко, кстати сказать, был у меня вместе с Потапенко. Он говорил, что писал Вам насчет денег, и говорил, что уже не должен Вам, так как писал рассказы и был командирован Алексеем Алексеевичем но делу Дрейфуса1, но что счетов еще не подводил с конторой и потому боится, что Вы имеете превратное понятие о его финансовых отношениях к Вам; что же касается 300 р., то он имеет в виду погасить их повестью, которая уже написана, посылается и т. д. Это он говорил мне, а я передаю Вам. Он легкомысленный и нудный хохол, по, кажется, не лгун. Выражение "бог скуки" беру назад. Одесское впечатление обмануло меня2. Не говоря уж об остальном прочем, Потапенко очень мило поет и играет на скрипке. Мне с ним было очень нескучно, независимо от скрипки и романсов.
   У меня уже два дня болит голова. Сейчас вернулся из фабрики3, куда ездил на беговых дрожках но грязи и где принимал больных. Утром до обеда меня возили к младенцу, страждущему поносом и рвотой. Одним словом, о литературе и подумать некогда. Вы рады, что я могу пить вино на Ваш счет, но когда это случится, т. е. когда я буду пить на Ваш счет вино? Обидно, что Вы уезжаете за границу. Когда я прочел об этом в Вашем письме, то у меня в нутре точно ставни закрыли. В случае беды или скуки камо пойду? к кому обращусь? Бывают настроения чертовские, когда хочется говорить и писать, а кроме Вас я ни с кем не переписываюсь и ни с кем долго не разговариваю. Это не значит, что Вы лучше всех моих знакомых, а значит, что я к Вам привык и что только с Вами я чувствую себя свободно. По крайней мере сообщайте мне свой адрес. Буду писать Вам и присылать оттиски4 -- если не подохну от холеры или дифтерита. Но, вероятно, последнее не случится и глубокою осенью я уже буду обедать и ужинать с петербургскими декадентами5.
   Так как я не знаю, кто теперь у Вас в магазине командует и к кому мне обращаться, то возьмите на себя труд узнать: сколько я еще должен из тех пяти тысяч, которые взял на покупку имения? В инваре в уплату сего долга я внес наличным 500 р. и просил белобрысую особу женского пола вручить Полипе Яковлевне6 2000 р., которые мне приходились но книжному счету. Всего мне приходилось больше 5000, но около 3 тыс. пошло на типографию. Узнайте, голубчик, и сообщите мне. Книга мои, кажется, идут не шибко, ибо уже не продаются на станциях; должен я, вероятно, еще много.
   Пароход "Чехов", должно быть, остроумная выдумка, если уже достигла Петербурга7. Щеглов во Владимире: боится женщин, пишет о народном театре и живым лезет на небо.
   Ваше "маленькое письмо" насчет немцев и нашего необразования написано прекрасно. Хорошие мысли у Вас оправлены в живой темперамент, а язык -- точна масло льется8.
   Про какой роман Вы спрашиваете? Про тот, который еще не написан, или про роман вообще с женщиной? И почему Вы думаете, что я не ответил бы на этот вопрос? На какие вопросы я не отвечал?
   Еще об Армии спасения. Я видел процессию: девицы в индусских платьях и в очках, барабан, гармоники, гитары, знамя, толпа черных голожопых мальчишек сзади, негр в красной куртке... Девственницы поют что-то дикое, а барабан -- бу! бу! И это в потемках, на берегу озера9.
   Пишите, пожалуйста.

Ваш А. Чехов.

  
   P. S. Толстой Вас очень любит10. Любил бы Вас и Шекспир, если бы был жив. Привезите мне из-за границы десяток сигар!!
   На днях один пациент поднес мне в знак благодарности 10 сигар ценою в 5 руб. и рюмку с надписью: "Его же и монаси приемлют".
   Где старик Плещеев? Где его деньги?11
  
   Письма, т. 4, с. 233--236; Акад., т. 5, No 1332.
   1 Одесская хлеботорговая фирма "Дрейфус и Комн." обвинялась в злоупотреблениях по поставке хлеба голодавшему населению Самарской губернии.
   2 Чехов познакомился с И. Н. Потапенко в Одессе летом 1889 г.
   3 В селе Крюково, близ Мелихова, находилась ситценабивная фабрика С. Е. Кочеткова.
   4 "Острова Сахалина", печатавшегося в "Русской мысли".
   5 В январе 1893 г. в Петербурге по инициативе Чехова был устроен первый "обед беллетристов". Решено было повторять эти встречи регулярно. Русские декаденты (Д. С. Мережковский, Н. М. Минский) присутствовали на обеде.
   6 П. Я. Леонтьевой.
   7 23 июля 1893 г. Чехов писал Л. С. Мизиновой: "На Волге есть пароход "Антон Чехов". Это открытие сделал Гольцев, читающий волжские газеты".
   8 "Маленькое письмо", помещенное в "Новом времени" 4 августа (No 6261), касалось торговых отношений России с Германией; Суворин предлагал воздержаться от договора, пока Германия не сделает выгодных предложений, и советовал "опыт полной независимости от Германии".
   9 Армия спасения -- религиозно-филантропическая организация. Чехов видел эту процессию в г. Кэнди на о. Цейлон.
   10 Очевидно, Суворин передал Чехову слова из письма П. А. Сергеенко от 28 июля 1893 г.: "Есть предложение на днях. поехать ко Льву Николаевичу: Чехов, Потапенко и я. Вот если бы и Вам заглянуть туда же. Л. Н. Вас очень любит",
   11 А. Н. Плещеев, неожиданно получивший большое наследство, вскоре почти лишился его из-за притязаний других родственников.
  

А. С. СУВОРИН -- ЧЕХОВУ

  
   30 ноября 1893 г. Петербург
  
   7 час. утра. Да, 7 час. утра. Беда, голубчик, совсем не сплю и не знаю, чем и когда это кончится. И добро бы занимался, а то нет, ничего не делаешь, только слоняешься по кабинету, а тем не менее, извольте видеть. Когда же Вас можно вызвать в Петербург? Да, если Вы остановитесь в гостинице "Россия", у черта на куличках, Не все ли это равно, что Вы будете в Москве, для меня, по крайней мере. Оно, конечно, для Вас вольготнее, хотя мы, кажется, Вас не тревожили особенно, но мне это решительно ненавистно, и я еще думаю, что Вы раздумаете авось1.
  
   Черновик (ЦГАЛИ); Акад., т. 5, с. 506.
   1 Чехов намеревался остановиться в гостинице, чтобы в уединении закончить рассказ "Черный монах". Поездка в Петербург не состоялась.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   2 января 1894 г. Мелихово
  

2 янв. 94 г.

   Вы смеетесь над моею основательностью, сухостью, ученостью и над потомками, которые оценят мой труд1, я же добром плачу за зло: с восхищением читаю Ваше последнее письмо о расколе и воздаю Вам великую хвалу2. Великолепное письмо, и успех его вполне понятен. Во-первых, оно страстно, во-вторых, либерально и, в-третьих, очень умно. Либеральное Вам всегда чрезвычайно удается, а когда пытаетесь проводить какие-нибудь консервативные мысли или даже употребляете консервативные выражения (вроде "к подножию тропа"), то напоминаете тысячепудовый колокол, в котором есть трещинка, производящая фальшивый звук.
   Мой "Сахалин" -- труд академический, и я получу за него премию митрополита Макария3. Медицина не может теперь упрекать меня в измене: я отдал должную дань учености и тому, что старые писатели называли педантством. И я рад, что в моем беллетристическом гардеробе будет висеть и сей жесткий арестантский халат. Пусть висит! Печатать "Сахалин" в журнале, конечно, не следует, это не журнальная работа, книжка же, я думаю, пригодится на что-нибудь. Во всяком случае Вы напрасно смеетесь. Хорошо смеется тот, кто последний смеется. Не забывайте, что скоро я буду видеть Ваш новый водевиль4.
   Сергеенко пишет трагедию из жизни Сократа5. Эти упрямые мужики всегда хватаются за великое, потому что не умеют творить малого, и имеют необыкновенные грандиозные претензии, потому что вовсе не имеют литературного вкуса. Про Сократа легче писать, чем про барышню или кухарку. Исходя из этого, писание одноактных пьес я не считаю легкомыслием. Да и Вы сами не считаете, хотя и делаете вид, что все это легкомысленно и пустяки. Если водевиль пустяки, то и пятиактные трагедии Буренина пустяки6.
   Поздравляю Вас и Анну Ивановну с Новым годом, с новым счастьем; хотел послать Вам поздравительную телеграмму, но жалко было гонять работника на станцию. Вы обещали прислать мне через московский магазин Ваш роман в хорошем переплете. Вы не ответили мне на два вопроса: что делать с "Графом Монте-Кристо"7 и можно ли через московский магазин возвратить Вам Писемского, который все еще у меня? У меня нет книжных шкафов со стеклами, и я боюсь, как бы не попортились от пыли дорогие переплеты.
   Одолели меня гости. Впрочем, был и приятный гость -- Потапенко, который все время пел. Сегодня жду Немировича-Данченко, драматурга. В столовой астрономка пьет кофе и истерически хохочет. С нею Иваненко, а в соседней комнате жена брата. И т. д. и т. д.
   Грустно, что Гайдебуров умер. "Книжки Недоли" мне нравились, а без него их некому вести, И платит он, как говорят, хорошо. Я с ним мало был знаком и печатался у него только один раз8.
   Едут на станцию. Желаю всех благ, земных и небесных, Анне Ивановне нижайший поклон. Хотел было написать ей в ответ на письмо стихи, но ничего не вышло.
   Как скучно быть министром! Мне так кажется.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 4, с. 277--279; Акад., т. 5, No 1371.
   1 "Остров Сахалин".
   2 В "Маленьком письме", напечатанном 20 декабря 189,1 г. (No 6406), Суворин выступил в защиту старообрядце" -- против нападок на них со стороны "Московских ведомостей".
   3 Шутка, которой, однако, не понял Суворин и пытался хлопотать об этой премии. Премия присуждалась Академией наук и Синодом за лучшие сочинения по светским и богословским наукам.
   4 12 января 1894 г. в Александринском театре был поставлен водевиль Суворина "Он в отставке".
   5 Исторические сцены П. Сергеенко "Сократ" были напечатаны лишь в 1900 г. ("Ежемесячные литературные приложения к "Ниве", No 2 и 3).
   6 Суворин издал пьесы В. П. Буренина "Смерть Агриппины" (1888) и "Пленник Византии" (1893).
   7 Чехов сокращал для Суворинского издания роман А. Дюма "Граф Монте-Кристо"; 18 декабря 1893 г. он писал Суворину: "Он давно уже сокращен, так сокращен, бедняга, что покойный Свободин, увидев, ужаснулся и нарисовал карикатуру". Переделка была отправлена в Петербург и, вероятно, затеряна в типографии (издание не осуществилось).
   8 В 1892 г. был напечатан рассказ "Соседи".
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   27 марта 1894 г. Ялта
  

27 март. Ялта.

   Здравствуйте!! Вот уж почти месяц, как я живу в Ялте, в скучнейшей Ялте, в гостинице "Россия", в 39 No, а в 38 живет Ваша любимая актриса Абаринова. Погода весенняя, тепло и светло, море как море, но люди в высочайшей степени нудные, мутные, тусклые. Я сделал глупость, что вест, март отдал Крыму. Надо было поехать в Киев и там удариться в созерцание святынь и хохлацкой весны.
   Кашель у меня не прошел, но 5 апреля я все-таки двину на север к пенатам. Дольше оставаться здесь не могу. Да и денег нет, Я взял с собою только 350 р. Если вычесть дорожные расходы туда и сюда, то останется 250 р., а на эти деньги не разъешься. Будь у меня тысяча или полторы, я бы в Париж поехал, и это было бы хорошо по многим причинам,
   В общем я здоров, болен в некоторых частностях. Например, кашель, перебои сердца, геморрой. Как-то перебои сердца у меня продолжались б дней, непрерывно, и ощущение все время было отвратительное. После того, как я совершенно бросил курить, у меня уже не бывает мрачного и тревожного настроения. Быть может, оттого, что я не курю, толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно, и это, конечно, несправедливо. Во мне течет мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями. Я с детства уверовал в прогресс и не мог не уверовать, так как разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная. Я любил умных людей, нервность, вежливость, остроумие, а к тому, что люди ковыряли мозоли1 и что их портянки издавали удушливый запах, я относился так же безразлично, как к тому, что барышни по утрам ходят в папильотках. Но толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6--7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода. Теперь же во мне что-то протестует; расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса. Война зло и суд зло, но из этого не следует, что я должен ходить в лаптях и спать на печи вместе с работником и его женой и проч. и проч. Но дело не в этом, не в "за и против", а в том, что так или иначе, а для меня Толстой уже уплыл, его в душе моей нет, и он вышел из меня, сказав: се оставляю дом ваш пуст2. Я свободен от постоя. Рассуждения всякие мне надоели, а таких свистунов, как Макс Нордау, я читаю просто с отвращением3. Лихорадящим больным есть не хочется, но чего-то хочется, и они это свое неопределенное желание выражают так: "чего-нибудь кисленького". Так и мне хочется чего-то кисленького. И это не случайно, так как точно такое же настроение я замечаю кругом. Похоже, будто все были влюблены, разлюбили теперь и ищут новых увлечений. Очень возможно и очень похоже на то, что русские люди опять переживут увлечение естественными науками и опять материалистическое движение будет модным. Естественные науки делают теперь чудеса, и они могут двинуться, как Мамай, на публику и покорить ее своею массою, грандиозностью. Впрочем, все сие в руне божией. А зафилософствуй -- ум вскружится4.
   Один немец из Штутгарта прислал мне 50 марок за перевод моего рассказа5. Как это Вам нравится?
   Я за конвенцию, а какая-то свинья напечатала в газетах, будто в разговоре я высказался против конвенции. И мне приписаны такие фразы, каких я даже выговорить не могу6.
   Пишите мне в Лопасню. Если же захотите телеграфировать, то телеграмма еще застанет меня в Ялте, так как я проживу здесь до 5-го апреля.
   Будьте здоровы и покойны. Как Ваша голова? Болит чаще или реже прежнего? У меня стала болеть реже -- оттого, что не курю.
   Анне Ивановне и детям нижайший поклон.

Ваш А. Чехов.

  
   "Новое время", 1904, No 10179, 4 июля (отрывки); Письма, т. 4, с. 292--294; Акад., т. 5, No 1406.
   1 У Толстого во "Власти тьмы" есть авторская ремарка -- о Митриче: "ковыряет мозоли" (д. 3, явл. 1).
   2 Цитата из Евангелия.
   3 В 1893--1894 гг. появились русские переводы книг Макса Нордау: "Движение человеческой души (Психологические этюды)"; "Болезнь века. Роман"; "Вырождение". В искусстве конца века (у французских символистов, в музыке Р. Вагнера, сочинениях Л. Толстого, Г. Ибсена, Э. Золя) Нордау видел признаки духовного вырождения человечества.
   4 У Грибоедова в "Горе от ума" (1824): "Пофилософствуй -- ум вскружится" (д. II, явл. 1).
   5 К. Малькомес; за перевод рассказа "Жена", напечатанный в "Международной беллетристической библиотеке" (т. V).
   6 В газетах дебатировался вопрос о присоединении России к числу государств, обеспечивающих право собственности за перевод (литературная конвенция). "Беседа с А. П. Чеховым" была напечатана 1 марта 1894 г. в "Новостях дня" в передаче Н. Р. (Н. О. Рокшанин).
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   23 марта 1895 г. Мелихово
  

23 март.

   Я говорил Вам, что Потапенко очень живой человек, но Вы не верили, В недрах каждого хохла скрывается много сокровищ. Мне кажется, что когда наше поколение состарится, то из всех нас Потапенко будет самым веселым и самым жизнерадостным стариком.
   Извольте, я женюсь, если Вы хотите этого. Но мои условия: все должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, а я в деревне, и я буду к ней ездить. Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра,-- я не выдержу. Когда каждый день мне говорят все об одном и том же, одинаковым тоном, то я становлюсь лютым. Я, например, лютею в обществе Сергеенко, потому что он очень похож на женщину ("умную и отзывчивую") и потому что в его присутствии мне приходит в голову, что моя жена может быть похожа но него. Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день. NB: оттого, что я женюсь, писать я не стану лучше.
   Вы уезжаете в Италию? Прекрасно, но если Вы берете с собой Михаила Алексеевича с лечебными целями, то едва ли ему станет легче оттого, что он будет по 25 раз в час ходить по лестницам, бегать за fakino {носильщик (ит.).} и проч. Ему нужно покойно сидеть где-нибудь у моря, купаться; если же это не поможет, то пусть попробует гипнотизм. Поклонитесь Италии. Я ее горячо люблю, хотя Вы и говорили Григоровичу, будто я лег на площади Св. Марка и сказал: "Хорошо бы теперь у нас в Московской губернии на травке полежать!" Ломбардия меня поразила, так что, мне кажется, я помню каждое дерево, а Венецию я вижу закрывши глаза.
   Мамин-Сибиряк очень симпатичный малый и прекрасный писатель. Хвалят его последний роман "Хлеб" (в "Русской мысли"); особенно в восторге был Лесков. У него ость положительно прекрасные вещи, а народ в его наиболее удачных рассказах изображается нисколько не хуже, чем в "Хозяине и работнике"1. Я рад, что Вы познакомились с ним хоть немножко.
   Вот уж четвертый год пошел, как я живу в Мелихово. Телята мои обратились в коров, лес поднялся на аршин и выше... Мои наследники отлично поторгуют лесом и назовут меня ослом, ибо наследники никогда не бывают довольны.
   Не уезжайте за границу очень рано; там холодно. Погодите до мая. Я тоже, быть может, поеду; где-нибудь встретимся...
   Напишите мне еще. Нет ли чего нового из области мечтаний бессмысленных2 и благомысленных. Почему Вильгельм отозвал генерала В.?3 Не будем ли мы воевать с немцами? Ах, мне придется идти на войну, делать ампутации, потом писать записки для "Исторического вестника" {Нельзя ли взять у Шубинского аванс в счет этих записок? (Примеч. А. П. Чехова.)}.

Весь Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 4, с. 272--273; Акад., т. 6, No 1545.
   1 Рассказ Л. Н. Толстого (1895).
   2 Вступивший на престол новый царь Николай II назвал "бессмысленными мечтаниями" надежды представителен земства на участие в делах внутреннего управления. В речи к депутациям, собравшимся 17 января 1895 г. в Зимнем дворце, он заявил, что будет "охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его незабвенный покойный родитель".
   3 По требованию русского правительства генерал Вердер, председатель петербургской колонии германских подданных, был отозван императором Вильгельмом, потому что открылось, что он добывал разведывательные сведения через высокопоставленное лицо.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   21 октября 1895 г. Мелихово
  

21 окт.

   Спасибо за письмо, за теплые слова и приглашение. Я приеду, но, вероятно, не раньше конца ноября, так как дела у меня чертова пропасть. Во-первых, весною я буду строить новую школу в селе, где попечительствую;1 загодя нужно составить план, сметы, съездить то туда, то сюда и проч. Во-вторых, можете себе представить, пишу пьесу, которую кончу тоже, вероятно, не раньше как в конце ноября2. Пишу ее не без удовольствия, хотя страшно вру против условий сцены. Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (видна озеро); много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви.
   Читал я о провале Озеровой3 и пожалел, ибо нет ничего больнее, как неуспех. Воображаю, как эта жидовочка плакала и холодела, читая "Петербургскую газету", где ее игру называли прямо нелепой. Читал об успехе "Власти тьмы" в Вашем театре4. Конечно, хорошо, что Анютку играла Домашева, а не "маленькая крошка", которая (по Вашим словам) Вам так симпатична. Этой крошке нужно Матрену играть. Когда я был в августе у Толстого, то он, вытирая после умыванья руки, сказал мне, что переделывать свою пьесу он не будет. И теперь, припоминая сие, думаю, что он уже тогда знал, что пьеса его будет in toto {полностью (лат.).} разрешена для сцены. Я прожил у него 1 1/2 суток. Впечатление чудесное. Я чувствовал себя легко, как дома, и разговоры наши с Львом Николаевичем были легки. При свидании расскажу подробно.
   В "Русской мысли" в ноябре пойдет "Убийство", в декабре другой рассказ -- "Ариадна".
   А я в ужасе -- и вот по какому поводу. В Москве издается "Хирургическая летопись", великолепный журнал, имеющий успех даже за границей. Редактируют известные хирурги-ученые: Склифосовский и Дьяконов. Число подписчиков с каждым годом растет, но все еще к концу года -- убыток. Покрываем сей убыток был все время (до января будущего 1896 г.) Склифосовским; но сей последний, будучи переведен в Петербург, практику свою утерял, денег у него не стало лишних, и теперь ни ему и никому на свете неизвестно, кто в 1896 г. покроет долг, в случае ежели он будет, а судя по аналогии с прошлыми годами, надо ожидать 1000--1500 р. убытка. Узнав, что журнал погибает, я погорячился; такая нелепость, как гибель журнала, без которого нельзя обойтись и который уже через 3--4 года будет давать барыш, гибель из-за пустой суммы -- эта нелепость ударила меня по башке, я сгоряча пообещал найти издателя, уверенный вполне, что найду его. И я усердно искал, просил, унижался, ездил, обедал черт знает с кем, но никого не нашел. Остался один Солдатенков, но он за границей, вернется не раньше декабря, а вопрос должен быть решен к ноябрю. Как я жалею, что Ваша типография не в Москве! Тогда я не сыграл бы такую смешную роль маклера-неудачника. При свидании я изображу Вам в картине верной пережитые волнения. Если бы не постройка школы, которая возьмет у меня тысячи полторы, то я сам взялся бы издавать журнал за свои деньги -- до такой степени мне больно и трудно мириться с явной нелепостью. 22-го октября я поеду в Москву и предложу редакторам, как последнее средство, просить субсидию, 1 1/2--2 тысячи в год. Если они согласятся, то я прикачу в Петербург и стану хлопотать. Как ото делается? Вы меня научите? Чтобы спасти журнал, я готов идти к кому угодно и стоять в чьей угодно передней, и если мне удастся, то я вздохну с облегчением и с чувством удовольствия, ибо спасти хороший хирургический журнал так же полезно, как сделать 20 000 удачных операций. Во всяком случае, посоветуйте, что мне делать5.
   После воскресенья пишите мне в Москву. Большая московская гостиница, No 5.
   Как пьеса Потапенко?6 Вообще что Потапенко? Жан Щеглов прислал мне унылое письмо. Астрономка бедствует. Во всем остальном пока все обстоит благополучно. В Москве буду ходить в оперетку. Днем буду возиться с пьесой, а вечером -- в оперетку.
   Низко Вам кланяюсь. Пишите, умоляю.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 4, с. 408--411; Акад., т. 6, No 1598.
   1 В селе Талеж, близ Мелихова.
   2 Речь идет о пьесе "Чайка".
   3 Л. И. Озерова играла Луизу в пьесе Ф. Шиллера "Коварство и любовь" (Михайловский театр в Петербурге). Чехов написал Озеровой ободряющее письмо. В феврале 1897 г. она вспоминала: "Среди мрака, меня окружавшего, Ваши добрые, простые, ласковые слова глубоко, глубоко запали мне в душу, и эти полтора года невольно мечтала я, как увижу Вас, как отдам Вам всю свою больную, истерзанную, униженную, оскорбленную душу и как Вы все поймете, рассудите, утешите и успокоите..." (Акад., т. б, с. 432). Тогда же произошло ее знакомство с Чеховым.
   4 Рецензент "Петербургской газеты" (20 октября, No 288) А. Р. Кугель сравнивал постановку "Власти тьмы" в театре Литературно-артистического кружка ("Суворинском") и в Александрийском театре.
   5 Усилиями Чехова журнал был спасен. Издание его возобновилось в 1897 г. под ред. профессора П. И. Дьяконова; издатель И. Д. Сытин.
   6 Пьеса "Чужие", готовившаяся к постановке в театре Суворина.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   22 октября 1896 г. Мелихово
  

22 окт.

   В Вашем последнем письме (от 18 октября) Вы трижды обзываете меня бабой и говорите, что я струсил. Зачем такая диффамация? После спектакля1 я ужинал у Романова, честь честью, потом лег спать, спал крепко и на другой день уехал домой, не издав ни одного жалобного звука. Если бы я струсил, то я бегал бы по редакциям, актерам, нервно умолял бы о снисхождении, нервно вносил бы бесполезные поправки и жил бы в Петербурге недели две-три, ходя на свою "Чайку", волнуясь, обливаясь холодным потом, жалуясь... Когда Вы были у меня ночью после спектакля, то ведь Вы же сами сказали, что для меня лучше всего уехать; и на другой день утром я получил от Вас письмо, в котором Вы прощались со мной. Где же трусость? Я поступил так же разумно и холодно, как человек, который сделал предложение, получил отказ и которому ничего больше не остается, как уехать. Да, самолюбие мое было уязвлено, по ведь это не с неба свалилось; я ожидал неуспеха и уже был подготовлен к нему, о чем и предупреждал Вас с полною искренностью.
   Дома у себя я принял касторки, умылся холодной водой -- и теперь хоть новую пьесу пиши. Уже не чувствую утомления и раздражения и не боюсь, что ко мне придут Давыдов и Жан говорить о пьесе. С Вашими поправками я согласен -- и благодарю 1000 раз2. Только, пожалуйста, не жалейте, что Вы не были на репетиции. Ведь была, в сущности, только одна репетиция, на которой ничего нельзя было понять; сквозь отвратительную игру совсем не видно было пьесы.
   Получил телеграмму от Потапенко: успех колоссальный3. Получил письмо от незнакомой мне Веселитской (Микулич), которая выражает свое сочувствие таким тоном, как будто у меня в семье кто-нибудь умер -- это уж совсем некстати4. А впрочем, все это пустяки.
   Сестра в восторге от Вас и от Анны Ивановны, и я рад этому несказанно, потому что Вашу семью люблю, как свою. Она поспешила из Петербурга домой, вероятно думала, что я повешусь.
   У нас теплая, гнилая погода, много больных. Вчера у одного богатого мужика заткнуло калом кишку, и мы ставили ему громадные клистиры. Ожил. Простите, я стащил у Вас "Вестник Европы" -- умышленно, и "Сборник Т. Филиппова" -- неумышленно. Первый возвращаю, а второй возвращу по прочтении.
   Дело, которое увез Стахович5, пришлите мне посылкой -- и я тотчас же возвращу Вам. Еще просьба: напомните Алексею Алексеевичу, что он обещал мне "Всю Россию".
   Желаю Вам всяких благ, земных и небесных, и благодарю от всей души.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 4, с. 486--487; Акад., т. 6, No 1775.
   1 Премьера "Чайки" 17 октября 1896 г. в Александрийском театре.
   2 Некоторые поправки были внесены по совету Суворина Е. П. Карповым ужо для второго представления 21 октября. 22 октября К. С. Тычинкин писал Чехову: "Кое-что в пьесе изменили, монолог свой Комиссаржевская <Нина> говорит только в 1-м и 4-м действиях -- в сцене с Машей он пропущен; Давыдов <Сорин> не остается на сцене в последнем действии, а уходит вслед за другими; не стелят также ему постель, так что Нина декламирует, не набросив на себя простыню: так вышло лучше" (Акад., т. 6, с. 527).
   3 Утром 22 октября И. Н. Потапенко отправил Чехову телеграмму о "большом успехе" второго представления.
   4 См. коммент. к письму В. М. Лаврова, с. 432.
   5 Вероятно, какое-то нелегальное издание, которые обычно Суворин давал Чехову.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   14 декабря 1896 г. Мелихово
  

14 дек.

   Получил Ваши два письма насчет "Дяди Вани"1 -- одно в Москве, другое дома. Не так давно получил еще письмо от Кони, который был на "Чайке"2. Вы и Кони доставили мне письмами немало хороших минут, но все же душа моя точно луженая, я не чувствую к своим пьесам ничего, кроме отвращения, и через силу читаю корректуру. Вы опять скажете, что это не умно, глупо, что это самолюбие, гордость и проч. и проч. Знаю, но что же делать? Я рад бы избавиться от глупого чувства, но не могу и не могу. Виновато в этом не то, что моя пьеса провалилась; ведь в большинстве мои пьесы проваливались и ранее3, и всякий раз с меня как с гуся вода. 17-го октября не имела успеха не пьеса, а моя личность. Меня еще во время первого акта поразило одно обстоятельство, а именно: те, с кем я до 17-го октября дружески и приятельски откровенничал, беспечно обедал, за кого ломал копья (как, например, Ясинский) -- все эти имели странное выражение, ужасно странное... Одним словом, произошло то, что дало повод Лейкину выразить в письме соболезнование, что у меня так мало друзей, а "Неделе" вопрошать: "что сделал им Чехов", а "Театралу" поместить целую корреспонденцию (95 No) о том, будто бы пишущая братия устроила мне в театре скандал. Я теперь покоен, настроение у меня обычное, но все же я не могу забыть того, что было, как не мог бы забыть, если бы, например, меня ударили.
   Теперь просьба. Пришлите мне обычную ежегодную взятку -- Ваш календарь4, и не найдете ли Вы возможным через какое-нибудь лицо, близко стоящее к Главному управлению, навести справку, по какой причине до сих пор еще не разрешен нам журнал "Хирургия"? Будет ли разрешен? Прошение подано мной еще 15 октября от имени проф. Дьяконова. Время не ждет, убытки терпим громадные.
   Сытин купил именье под Москвой за 50 тысяч, в 14 верстах от станции, близ шоссе.
   Вы делите пьесы на играемые и читаемые. К какой категории -- читаемых или играемых -- прикажете отнести "Банкротов"5, в особенности то действие, где Далматов и Михайлов, на протяжении всего акта, говорят вдвоем только о бухгалтерии и имеют громадный успех? Я думаю, что если читаемую пьесу играют хорошие актеры, то и она становится играемой.
   Я готовлю материал для книги, вроде "Сахалина", в которой изображу все 60 земских школ нашего уезда, взявши исключительно их бытовую хозяйственную сторону. Это земцам на потребу6.
   Желаю Вам земных и небесных благ, хорошего сна и доброго аппетита.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 4, с. 518--519; Акад., т. 6, No 1842.
   1 Чехов отправил рукопись "Дяди Ваня" для сб. "Пьесы", издававшегося у Суворина. В корректуре Суворин прочел пьесу впервые.
   2 См. в наст. томе письмо Кони от 7 ноября 1896 г.
   3 Не имел успеха "Леший" в театре M. M. Абрамовой (1889).
   4 Ежегодный "Русский календарь".
   5 Пьеса Б. Бьёрнсона.
   6 Работа не была завершена, но большой запас наблюдений над сельскими школами, бытом учителей использован в художественных произведениях Чехова.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   6(18) февраля 1898 г. Ницца
  

6 февр.

   На днях я прочел на первой странице "Нового времени" глазастое объявление о выходе в свет "Cosmopolis'a" с моим рассказом "В гостях"1. Во-первых, у меня не "В гостях", а "У знакомых". Во-вторых, от такой рекламы меня коробит; к тому же рассказ далеко не глазастый, один из таких, какие пишутся по штуке в день.
   Вы пишете, что Вам досадно на Зола, а здесь у всех такое чувство, как будто народился новый, лучший Зола. В этом своем процессе он, как в скипидаре, очистился от наносных сальных пятен и теперь засиял перед французами в своем настоящем блеске2. Это чистота и нравственная высота, каких не подозревали. Вы проследите весь скандал с самого начала. Разжалование Дрейфуса, справедливо оно или нет, произвело на всех (в том числе, помню, и на Вас) тяжелое, унылое впечатление. Замечено было, что во время экзекуции Дрейфус вел себя как порядочный, хорошо дисциплинированный офицер, присутствовавшие же на экзекуции, например журналисты, кричали ему: "Замолчи, Иуда!", т. е. вели себя дурно, непорядочно. Все вернулись с экзекуции неудовлетворенные, со смущенной совестью3. Особенно был неудовлетворен защитник Дрейфуса, Dêmange, честный человек, который еще во время разбирательства дела чувствовал, что за кулисами творится что-то неладное, и затем эксперты, которые, чтобы убедить себя, что они не ошиблись, говорили только о Дрейфусе, о том, что он виноват, и все бродили по Парижу, бродили... Из экспертов один оказался сумасшедшим, автором чудовищно нелепой схемы, два чудаками. Волей-неволей пришлось заговорить о бюро справок при военном министерстве, этом военной консистории, занимавшейся ловлей шпионов и чтением чужих писем, пришлось заговорить, так как шеф бюро Sandherr, оказалось, был одержим прогрессивным параличом, Paty de Clam явил себя чем-то вроде берлинского Тауша4, Picquart ушел вдруг, таинственно, со скандалом5. Как нарочно, обнаружился целый ряд грубых судебных ошибок. Убедились мало-помалу, что в самом деле Дрейфус был осужден на основании секретного документа, который не был показан ни подсудимому, ни его защитнику,-- и люди порядка увидели в этом коренное нарушение права; будь письмо написано но только Вильгельмом, но хотя бы самим солнцем, его следовало показать Dêmange'у. Стали всячески угадывать содержание этого письма. Пошли небылицы. Дрейфус -- офицер, насторожились военные; Дрейфус -- еврей, насторожились евреи... Заговорили о милитаризме, о жидах. Такие глубоко неуважаемые люди, как Дрюмон, высоко подняли голову; заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма, на почве, от которой пахнет бойней. Когда в нас что-нибудь неладно, то мы ищем причин вне нас и скоро находим: "Это француз гадит6, это жиды, это Вильгельм..." Капитал, жупел, масоны, синдикат, иезуиты -- это призраки, но зато как они облегчают наше беспокойство! Они, конечно, дурной знак. Раз французы заговорили о жидах, о синдикате, то это значит, что они чувствуют себя неладно, что в них завелся червь, что они нуждаются в этих призраках, чтобы успокоить свою взбаламученную совесть. Затем этот Эстергази, бреттер в тургеневском вкусе, нахал, давно уже подозрительный, не уважаемый товарищами человек, поразительное сходство его почерка с бордеро7, письма улана, его угрозы, которых он почему-то не приводит в исполнение, наконец суд, совершенно таинственный, решивший странно, что бордеро написан почерком Эстергази, но не его рукой... И газ все накоплялся, стало чувствоваться сильное, напряжение, удручающая духота. Драка в палате -- явление чисто нервное, истерическое именно вследствие этого напряжения8. И письмо Зола, и его процесс -- явления того же порядка. Что Вы хотите? Первыми должны были поднять тревогу лучшие люди, идущие впереди нации -- так и случилось. Первым заговорил Шерер-Кестнер, про которого французы, близко его знающие (по словам Ковалевского), говорят, что это "лезвие кинжала"--так он безупречен и ясен. Вторым был Зола. И вот теперь его судят.
   Да, Зола не Вольтер, и все мы не Вольтеры, но бывают в жизни такие стечения обстоятельств, когда упрек в том, что мы не Вольтеры уместен менее всего9. Вспомните Короленко, который защищал мултановских язычников и спас их от каторги10. Доктор Гааз тоже по Вольтер, и все-таки его чудесная жизнь протекла и кончилась совершенно благополучно.
   Я знаком с делом по стенографическому отчету, это совсем не то, что в газетах, и Зола для меня ясен. Главное, он искренен, т. е. он строит свои суждения только на том, что видит, а не на призраках, как другие. И искренние люди могут ошибаться, это бесспорно, но такие ошибки приносят меньше зла, чем рассудительная неискренность, предубеждения или политические соображения. Пусть Дрейфус виноват,-- и Зола все-таки прав, так как дело писателей не обвинять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых, раз они уже осуждены и несут наказание. Скажут: а политика? интересы государства? Но большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее. Обвинителей, прокуроров, жандармов и без них Много, и во всяком случае роль Павла им больше к лицу, чем Савла11. И какой бы ни был приговор, Зола все-таки будет испытывать живую радость после суда, старость его будет хорошая старость, и умрет он с покойной или по крайней мере облегченной совестью. У французов наболело, они хватаются за всякое слово утешения и за всякий здоровый упрек, идущие извне, вот почему здесь имело такой успех письмо Бьернстерна12 и статья нашего Закревского (которую прочли здесь в "Новостях")13, и почему противна брань на Зола, т. е. то, что каждый день им подносит их малая пресса, которую они презирают. Как ни нервничает Зола, все-таки он представляет на суде французский здравый смысл, и французы за это любят его и гордятся им, хотя и аплодируют генералам, которые, в простоте души, пугают их то честью армии, то войной.
   Видите, какое длинное письмо. У нас весна, такое настроение, как в Малороссии на Пасху: тепло, солнечно, звон, вспоминается прошлое. Приезжайте! Здесь будет играть Дузе -- кстати сказать.
   Вы пишете, что мои письма не доходят. Что ж? Буду посылать заказные.
   Желаю Вам здравия и всего хорошего. Анне Ивановне, Насте и Боре нижайший поклон и привет.
   Эта бумага из редакции "Le petit Nièois".

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 5, с. 156--160; Акад., т. 7, No 2248.
   1 Объявление помещено в "Новом времени" 31 января, No 7877.
   2 Э. Золя, защищавший Дрейфуса, был обвинен "в оскорблении военного суда". Процесс над ним проходил в парижском суде присяжных с 7 по 23 февраля и. ст.
   3 Дрейфус, обвиненный в шпионаже, был подвергнут публичному разжалованию: с него сорвали погоны и. переломили его шпагу.
   4 Дюпати де Клам, военный следователь по делу Дрейфуса, являлся, по словам Э. Золя в памфлете "Я обвиняю!...", "главным виновником страшной судебной ошибки". Но Золя, как и Чехов, не знал, что следствие было направлено по ложному пути по вине подполковника Апри, друга Эстергази, майора французской армии и немецкого шпиона, преступление которого было приписано А. Дрейфусу. Начальник берлинской тайной полиции фон Тауш подкупил журналиста Лютцева, и тот печатал пасквильные, клеветнические статьи, за что в 1896 г. был привлечен к суду.
   5 Ж. Пикар вынужден был оставить пост руководителя французской контрразведки, так как заявил о невиновности Дрейфуса.
   6 Слова из "Ревизора" Н. В. Гоголя (д. 1, явл. 2).
   7 Шпионское донесение.
   8 Драка в парламенте между депутатами социалистами и консерваторами возникла 22 января 1898 г. во время речи Ж. Жореса в защиту Золя.
   9 Вольтер заступился за протестанта Жана Каласа, будто бы убившего сына по религиозным мотивам. Казненный (колесованием) Калас был посмертно реабилитирован. Суворин в своих статьях нападал на Золя, утверждая: "Лавры Вольтера не дают спать Эмилю Золя", "Эмилю Золя... далеко до всеобъемлющего разума Вольтера" и т. д.
   10 Короленко выступал в защиту удмуртов, обвиненных в убийстве нищего с целью жертвоприношения, на судебном процессе. Его статьи по этому вопросу печатались в 1895--1896 гг. в "Русских ведомостях", "Русском богатстве" и "Новом времени".
   11 По евангельской легенде, Савл преследовал Христа и его учеников, а потом, услышав "голос с неба" и раскаявшись, стал одним из апостолов под именем Павла.
   12 Приветственное письмо, направленное Бьернстьерне Бьёрнсоном Эмилю Золя, было перепечатано 12 января 1898 г. в "Новостях и Биржевой газете", No 12.
   13 Юрист и судебный деятель И. П. Закревский написал статью "Золя", где горячо одобрял поступок французского писателя. Напечатана 27 января в "Новостях и Биржевой газете", No 27.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   24 августа 1898 г. Мелихово
  

24 авг.

   Сытин покупал мои юмористические рассказы не за три, а за пять тысяч. Соблазн был велик, но я все-таки не решился продать; дута моя по лежит к книжке с новым названием. Выпускать каждый год книжки и давать им все новые названия -- это так надоело и так беспорядочно. Что бы ни говорил Ф. И. Колосов, рано или поздно придется издавать рассказы томиками и называть их просто так: первый, второй, третий... т. е., другими словами, издавать собрание сочинении. Это вывело бы меня из затруднения, это советует мне Толстой. Юмористические рассказы, которые я теперь собрал, составили бы первый том. И вот если Вы ничего но имеете против этого, то глубокой осенью и зимой, когда мне нечего будет делать, я занялся бы редакцией своих будущих томов1. В пользу моего намерения говорит и то соображение, что пусть лучше проредактирую и издам я сам, а не мои наследники. Новые томики по помешают непроданным старым, так как последние измором разойдутся на железных дорогах, где, впрочем, почему-то упорно не хотят торговать моими книгами. Когда в последний раз я ехал по Николаевской дороге, то не видал в шкафах моих книг.
   Я строго еще новую школу, по счету третью2. Мои школы считаются образцовыми -- говорю это, чтобы Вы не подумали, что Ваши 200 р. я истратил на какую-нибудь чепуху. 28 августа я не буду у Толстого, во-первых, оттого, что холодно и сыро ехать к нему, и во-вторых -- зачем ехать? Жизнь Толстого есть сплошной юбилей, и нет резона выделять какой-нибудь один лень; в-третьих, был у меня Меньшиков, приехавший прямо из Ясной Поляны, и говорил, что Л. Н. морщится и крякает при одной мысли, что к нему могут приехать 28 августа поздравители; и, в-четвертых, я не поеду в Ясную Поляну, потому что там будет Сергеенко. С Сергеенко я учился вместе в гимназии; то был комик, весельчак, остряк, но как только он вообразил себя великим писателем и другом Толстого (которого, кстати сказать, он страшно утомляет), то стал нуднейшим в мире человеком. Я боюсь его, это погребальные дроги, поставленные вертикально.
   Меньшиков говорил, что Толстой и его семья очень приглашали меня в Ясную Поляну и что они обидятся, если я не поеду. ("Только, пожалуйста, не 28-го",-- добавлял Меньшиков.) Но, повторяю, стало сыро и очень холодно, и я опять стал кашлять. Говорят, что я очень поправился, и в то же время опять гонят меня из дому. Придется уехать на юг; я тороплюсь, кое-что делаю, хочу кое-что успеть до отъезда -- и подумать тут некогда об Ясной Поляне, хотя и следовало бы поехать туда дня на два. И хочется поехать.
   Мой маршрут: сначала Крым и Сочи, потом, когда в России станет холодно, поеду за границу. Мне хочется только в Париж, а теплые края не улыбаются мне вовсе. Этой поездки я боюсь, как ссылки.
   Получил из Москвы от Вл. Немировича-Данченко письмо. У него кипит дело. Было уже чуть ли не сто репетиций, и актерам читаются лекции3.
   Если мы решим издавать томиками, то надо будет повидаться до отъезда и поговорить и кстати царапнуть в конторе денег.
   Где теперь Л. П. Коломнин? Если он в Петербурге, то будьте добры, скажите ему, чтобы он поскорее прислал мне обещанные фотографии.
   Будьте здоровы и благополучны, желаю всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

  
   Телеграфируйте мне о чем-нибудь. Я люблю получать телеграммы.
  
   Письма, т. 5, с. 211--213 (частично); ПССП, т. XVII, с. 297--299; Акад., т. 7, No 2382.
   1 Суворин согласился с предложением Чехова, но издание не осуществилось. См. переписку с Ал. Чеховым, с. 118.
   2 В Мелихове.
   3 В Художественном театре репетировалась "Чайка".
  

А. С. СУВОРИН -- ЧЕХОВУ

  
   16 января 1899 г. Петербург
  
   Вопрос права собственности только на изданные сочинения1. Не правда ли. Я не понимаю, зачем Вам торопиться с правом собственности, которое будет еще расти. Во всяком случае на первый вопрос отвечайте. Понедельник переговорю с Колесовым. Семь раз отмерьте сначала. Разве Ваше здоровье плохо. От Вас давно нет писем.

Суворин.

  
   Литературное наследство, т. 87. "Из истории русской литературы и общественной мысли. 1800--1890 гг.". М., "Наука", 1977, с. 261.
   1 Суворин отвечает на телеграмму Чехова, отправленную в тот же день: "Маркс предлагает право собственности 50 000. Прошу 75 000. Телеграфируйте Ваше мнение. Что делать?"
  

А. С. СУВОРИН -- ЧЕХОВУ

  
   18 января 1899 г. Петербург
  
   Сидел три часа Петром Алексеевичем1. Маркс дает 75 000. Толстой говорит, что за одно приложение к "Ниве" Ваших вещей можно дать 50 000. "Нива" этого не избегнет года через два. Надо бы знать Ваши побуждения причины продавать не только настоящее, но и будущее. Последнее особенно тяжело, это своего рода кабала. Десять листов в год Вам дадут пять тысяч, а он не дает пяти тысяч за книжку в полную собственность. Подождите продавать, напишите мне, что Вас заставило это сделать. Не знаю, какая сумма Вас может вывести из затруднения, но если Вы можете обойтись двадцатью тысячами, Вам их тотчас вышлю, это я могу и хотел бы сделать от всей души. Не решайтесь так быстро, подумайте. Всего лучшего, милый Антон Павлович.

Суворин.

  
   "Красный архив", 1929, т. 37, с. 199--200.
   1 П. А. Сергеенко, который вел, по доверенности Чехова, переговоры с А. Ф. Марксом.
  

А. С. СУВОРИН -- ЧЕХОВУ

  
   21 января 1899 г. Петербург
  
   Сейчас был Сергеенко. Маркс ужасно испугался Вашей угрозы прожить до восьмидесяти лет, когда ценность Ваших произведений так возрастает. Вот сюжет для комического рассказа1.

Суворин.

  
   "Красный архив", 1929, т. 37, с. 200.
   1 15 февраля 1899 г. в письмо Чехову П. А. Сергеенко рассказывал: "Твоя фраза в телеграмме о том, что ты даешь слово не жить, более 80-ти лет, была принята Марксом чистоганом и едва не расстроила сделку. Он вскочил из-за стола и, в волнении шагая по комнате, бормотал: "fünf und zwanzig Jahre -- Tausend fünf hundert... Dreißig Jahre -- ein Tausend..." etc. {пять и двадцать лет -- тысяча пятьсот... Тридцать лет -- тысяча" и т. д. (нем.).}
   А тут еще черт подал мне как-то проговориться, что писатель при благоприятных условиях может писать 30--50 листов в год. Он начинает считать в среднем 50 листов по 2000 р. за лист (через 40 лет) и с ужасом произносит: "Не-ет, это невозможно! Я должен оградить свой интерес" (Акад., т. 8, с. 382). Пункт 3-й договора предполагал за новые сочинения Чехова увеличивать гонорар на 200 р. с листа в каждые будущие 5 лет (с 1899 по 1904 г. было обозначено по 250 р. за лист).
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   27 января 1899 г. Ялта
  

27 янв.

   Сергеенко телеграфирует, что договор уже нотариально подписан. Что-то еще насчет неустойки, но я не понял из телеграммы. Авось все сойдет благополучно. Я получаю 75 000 в три срока; будущие произведения, предварительно напечатанные, пойдут за 250 лист, с надбавкой по 200 р. через каждые 5 лет. Доход с пьес принадлежит мне, потом моим наследникам. Последний пункт я отвоевал, приступом взял.
   Итак, значит, начинается новая эра, и Сергеенко, которого Вы называете гробовщиком, может назваться творцом этой эры, Я могу проиграть теперь 2--3 тысячи в рулетку. Но все-таки мне невесело, точно женился на богатой... Я должен Вам много, и Сергеенку я просил побывать в магазине и погасить мой долг; вероятно, он уже исполнил это, и мне теперь остается, но русскому обычаю, поблагодарить Вас. У деловых людей есть поговорка: живи -- дерись, расходись -- мирись. Мы расходимся мирно, но жили тоже очень мирно, и, кажется, за все время, пока печатались у Вас мои книжки, у нас не было ни одного недоразумения. А ведь большие дела делали. И по-настоящему то, что Вы меня издавали, и то, что я издавался у Вас, нам следовало бы ознаменовать чем-нибудь с обеих сторон.
   Вы обмолвились в письме, что на масленой можете бросить все и приехать сюда. В начале поста здесь будет уже настоящая весна, погода будет чудесная, и мы могли бы проехать отсюда в Феодосию. Вы пишете, что Вам нужно поговорить со мной; и мне тоже нужно поговорить. Стало быть, пожалуйста, приезжайте.
   Я недавно написал юмористический рассказ в 1/2 листа, и теперь мне пишут, что Л. Н. Толстой читает этот рассказ вслух, читает необыкновенно хорошо1.
   Читаете ли Вы беллетриста Горького? Это несомненный талант. Если не читали, то потребуйте его сборники2 и прочтите для первого знакомства два рассказа: "В степи" и "На плотах". Рассказ "В степи" сделан образцово; это тузовая вещь, как говорит Стасов.
   Анне Ивановне, Насте и Боре привет и нижайший Поклон. Желаю здоровья и полнейшего благополучия.

Ваш А. Чехов.

  
   "Новое время", 1904, No 10183, 8 июля (отрывок); ПССП, т. XVIII, с. 44--45; Акад., т. 8, No 2607.
   1 "Душечка". О том, что Толстой читает рассказ вслух, Чехову писали И. И. Горбунов-Посадов и М. О. Меньшиков.
   2 В 1898 г. в Петербурге вышли два тома "Очерков и рассказов" М. Горького в издании А. Чарушникова и С. Дороватовского.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   4 марта 1899 г. Ялта
  

4 март.

   Я и академик Кондаков ставим в пользу пушкинской школы "Келью в Чудовом монастыре" из "Бориса Годунова". Пимена будет играть сам Кондаков. Будьте добры, сделайте божескую милость, ради святого искусства, напишите в Феодосию кому следует, чтобы мне прислали оттуда по почте гонг, который у Вас там висит;1 китайский гонг. Нам это нужно для звона. Я возвращу в совершенной целости. Если же нельзя, то поспешите написать мне; придется тогда в таз звонить.
   Это не все. Опять просьбы, просьбы и просьбы. Если продаются фотографии или вообще снимки с последних картин Васнецова, то велите выслать мне их наложенным платежом2. О студенческих беспорядках здесь, как я везде, много говорят и вопиют, что ничего нет в газетах. Получаются письма из Петербурга, настроение в пользу студентов3. Ваши письма о беспорядках не удовлетворили -- это так и должно быть, потому что нельзя печатно судить о беспорядках, когда нельзя касаться фактической стороны дела. Государство запретило Вам писать, оно запрещает говорить правду, это произвол, а Вы с легкой душой по поводу этого произвола говорите о правах и прерогативах государства -- и это как-то не укладывается в сознании. Вы говорите о праве государства, но Вы не на точке зрения права. Права и справедливость для государства те же, что и для всякой юридической личности. Если государство неправильно отчуждает у меня кусок земли, то я подаю в суд, и сей последний восстановляет мое право; разве не должно быть то же самое, когда государство бьет меня нагайкой, разве я в случае насилия с его стороны не могу вопить о нарушенном праве? Понятие о государстве должно быть основано на определенных правовых отношениях, в противном же случае оно -- жупел, звук пустой, путающий воображение4.
   Случевский писал мне насчет пушкинского сборника, и я ответил ему5. Не знаю почему, но иногда почему-то мне бывает жаль его. А читали Вы письмо Michel'я Deline'a?6 Я с ним виделся несколько раз в Ницце, он бывал у меня. Это Дерулед иудейского вероисповедания.
   Меня зовут в Париж;7 но и тут уже начинается хорошее время. Приедете? Приезжайте в конце поста, вернемся вместе. Если гонга нельзя получить, то телеграфируйте. Спектакль у нас на третьей неделе. Анне Ивановне, Насте и Боре привет. Будьте здоровы и счастливы.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 5, с. 357--359; Акад., т. 8, No 2067.
   1 У Суворина в Феодосии была дача.
   2 На выставке петербургского Общества художников били показаны "Богатыри", "Витязь на распутье" и др. картины В. М. Васнецова.
   3 Из Петербурга Чехову писал брат Александр Павлович (наст. том, с. 123).
   4 В "Маленьких письмах", печатавшихся в "Новом времени" 21, 23 февраля и 1 марта (No 8257, 8259, 8264), Суворин выступил с осуждением студентов. В. Г. Короленко писал по этому поводу: "Своим теперь уже давно обычным тоном деланной искренности à la Достоевский, Суворин, умилившись по поводу повеления 20 февраля, обращает свои довольно суровые поучения исключительно в сторону молодежи... Письмо это, систематически подменяющее действительную причину беспорядков (нападение полиции на улице) -- "нежеланием подчиниться порядкам учебных заведений",-- вызвало в обществе бурю негодования" (В. Г. Короленко. Полн. посмертное собр. соч. Дневник, т. IV. Полтава, 1928, с. 153-156).
   5 К. К. Случевский просил что-нибудь для "Пушкинского сборника" (СПб., 1899). Чехов дал "Происшествие" (переделав рассказ 1887 г. "В лесу").
   6 "Одесский листок" напечатал (а другие газеты перепечатали) открытое письмо к издателю "Нового времени" от сотрудника газеты "Temps" Мишеля Делиня (Ашкенази). Делинь критиковал поведение Суворина в деле Дрейфуса, ссылаясь на иную позицию "чуткого художника" А. П. Чехова.
   7 Звала Л. С. Мизинова.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   24 апреля 1899 г. Москва
  

24.

   Я приехал в Москву и первым делом переменил квартиру. Мой адрес: Москва, Мал. Дмитровка, д. Шешкова. Квартиру эту я нанял на целый год, в смутном растете, что, быть может, зимой мне позволят пожить здесь месяц-другой.
   Ваше последнее письмо с оттиском (суд чести) мне вчера прислали из Лопасни1. Решительно не понимаю кому и для чего понадобился этот суд чести и какая была надобность Вам соглашаться идти на суд, которого Вы не признаете, как неоднократно заявляли об этом печатаю. Суд чести у литераторов, раз они не составляют такой обособленной корпорации, как, например, офицеры, присяжные поверенные,-- это бессмыслица, нелепость; в азиатской стране, где нет свободы печати и свободы совести, где правительство и 9/10 общества смотрят на журналиста как на врага, где живется так тесно и так скверно и мало надежды на лучшие времена, такие забавы, как обливание помоями друг друга, суд чести и т. п., ставят пишущих в смешное и жалкое положение зверьков, которые, попав в клетку, откусывают друг другу хвосты. Даже если стать на точку зрения "Союза", допускающего суд, то чего хочет он, этот "Союз"? Чего? Судить Вас за то, что Вы печатно, совершенно гласно высказали свое мнение (какое бы оно ни было),-- это рискованное дело, это покушение на свободу слова, это шаг к тому, чтобы сделать положение журналиста несносным, так как после суда над Вами уже ни один журналист не мог бы быть уверен, что он рано или поздно не попадет под этот странный суд. Дело не в студенческих беспорядках и не в Ваших письмах. Ваши письма могут быть предлогом к острой полемике, враждебным демонстрациям против Вас, ругательным письмам, но никак не к суду. Обвинительные пункты как бы умышленно скрывают главную причину скандала, они умышленно взваливают все на беспорядки и на Ваши письма, чтобы не говорить о главном. И зачем это, решительно не понимаю, теряюсь в догадках. Отчего, раз пришла нужда или охота воевать с Вами не на жизнь, а на смерть, отчего не валять начистоту? Общество (не интеллигенция только, а вообще русское общество) в последние годы было враждебно настроено к "Новому времени". Составилось убеждение, что "Новое время" получает субсидию от правительства и от французского генерального штаба. И "Новое время" делало все возможное, чтобы поддержать эту незаслуженную репутацию, и трудно было понять, для чего оно это делало, во имя какого бога. Например, никто не понимает в последнее время преувеличенного отношения к Финляндии2, не понимает доноса на газеты, которые были запрещены и стали-де выходить под другими названиями,-- это, быть может, и оправдывается целями "национальной политики", но это нелитературно; никто не понимает, зачем это "Новое время" приписало Дегаанелю и генералу Бильдерлингу слова, каких они вовсе не говорили3. И т.-- д. И т. д. О Вас составилось такое мнение, будто Вы человек сильный у правительства, жестокий, неумолимый -- и опять-таки "Новое время" делало все, чтобы возможно дольше держалось в обществе такое предубеждение. Публика ставила "Новое время" рядом с другими несимпатичными ей правительственными органами, она роптала, негодовала, предубеждение росло, составлялись легенды -- и снежный ком вырос в целую лавину, которая покатилась и будет катиться, все увеличиваясь. И вот в обвинительных пунктах ни слова не говорится об этой лавине, хотя за нее-то именно и хотят судить Вас, и меня неприятно волнует такая неискренность.
   После 1-го мая уеду в Мелихово, а пока сижу в Москве и принимаю посетителей, им же несть числа. Утомился. Вчера был у Л. Н. Толстого. Он и Татьяна говорили о Вас с хорошим чувством; им поправилось очень Ваше отношение к "Воскресению"4. Вчера я ужинал у Федотовой. Это актриса настоящая, неподдельная. Я здоров. Приедете в Москву?

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 5, с. 38-5--380; Акад., т. 8, No 2725.
   1 Все свои объяснения Союзу взаимопомощи писателей, который считал поведение Суворина (в деле Дрейфуса, в оценке студенческих волнений) недостойным журналиста, Суворин напечатал в своей типографии в нескольких экземплярах. Суд чести состоялся в середине мая. Он признал "неправильными и нежелательными некоторые приемы" Суворина.
   2 В 1898 г. финляндским генерал-губернатором был назначен Н. И. Бобриков, который энергично стал осуществлять правительственный курс: уничтожение конституционных прав и насильственную русификацию. "Новое время" одобряло эту политику.
   3 Газета вынуждена была напечатать письмо генерала Бильдерлинга, опровергающее, парижскую корреспонденцию, помещенную "Новым временем" 6 апреля 1899 г. (No 8300), о якобы состоявшемся разговоре Бильдерлинга с председателем палаты депутатов Франции Дешапелем.
   4 Роман "Воскресение" печатался в журнале "Нива" и одновременно В. Г. Чертковым за границей; некоторые куски выходили там раньше, т. к. в России случались задержки из-за цензуры. А. Ф. Маркс, имевший право первой публикации, протестовал, и Л. Н. Толстой обратился к издателям с просьбой не печатать главы "Воскресения" раньше, чем они появятся в "Ниве". "Новое время" поддержало просьбу Толстого к издателям.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   23 января 1900 г. Ялта
  

23 янв.

   Новая пьеса1, 1 и 2 акты, мне понравилась, и я нахожу даже, что она лучше "Татьяны Репиной". Та ближе к театру, а эта ближе к жизни. 3-й акт не определился, потому что в нем нет действия, нет даже ясности в замысле; Быть может, для того, чтобы он определился и стал ясен, надо сначала написать 4-й акт. В 3-м акте объяснение мужа с женой сбивается на сумбатовские "Цепи"; и я предпочел бы, чтобы жена все время оставалась за кулисами и чтобы Варя,-- как это и бывает в жизни в подобных случаях,-- верила больше отцу, чем матери.
   Замечаний у меня немного... Образованный дворянин, идущий в попы,-- это уже устарело и не возбуждает любопытства. Те, которые пошли в попы, точно в воду канули; одни, ставши ординарными архимандритами, ожирели и уже давно забыли про всякие идеи, другие -- бросили все, живут на покое. От них ничего определенного не ждали, и они ничего не дали; и на сцене молодой человек, собирающийся в попы, будет просто несимпатичен публике, а в его девстве и целомудрии увидят нечто скопческое. Да и актер будет играть его нелепо. Лучше бы Вы взяли молодого ученого, тайного иезуита, мечтающего о соединении церквей, или кого-нибудь другого, только такого, чтобы представлялся крупнее, чем дворянин, идущий в попы.
   Варя хороша. В первом явлении в языке излишняя истеричность. Надо, чтобы она не острила, а то все у Вас острят, играют словами, и это немножко утомляет внимание, рябит; язык Ваших героев похож на белое шелковое платье, на котором все время переливает солнце и на которое больно глядеть. Слова "пошлость" и "пошло" уже устарели.
   Наташа очень хороша. Напрасно Вы делаете ее другою в 3-м акте.
   Фамилии "Ратищев" и "Муратов" слишком пьесочны, не просты. Дайте Ратищеву малороссийскую фамилию -- для разнообразия.
   Отец без слабостей, без определенной внешности; не пьет, не курит, не играет, не хворает... Надо пристегнуть к нему какое-нибудь качество, чтобы актеру было за что уцепиться.
   Знает отец про грех Вари или не знает -- думаю, все равно или не так важно. Половая сфера, конечно, играет важную роль на сем свете, но ведь не все от нее зависит, далеко не все; и далеко не везде она имеет решающее значение.
   Когда пришлете IV акт, еще напишу, если придумаю что-нибудь. Я рад, что Вы почти уж написали пьесу, и еще раз повторяю, что Вам следует писать и пьесы, и романы -- во-первых, потому, что это вообще нужно, и, во-вторых, потому, что для Вас это здорово, так как приятно разнообразит Вам жизнь.
   Насчет академии Вы недостаточно осведомлены. Действительных академиков из писателей не будет. Писателей-художников будут делать почетными академиками, обер-академиками, архиакадемиками, но просто академиками -- никогда или нескоро. Они никогда не введут в свой ковчег людей, которых они не знают и которым не верят. Скажите: для чего нужно было придумывать звание почетного академика?
   Как бы ни было, я рад, что меня избрали. Теперь в заграничном паспорте будут писать, что я академик, И доктора московские обрадовались. Это мне с неба упало.
   Спасибо за календарь и за "Весь Петербург".
   Анне Ивановне, Насте и Боре нижайший поклон и привет. Пожалуйста, спросите у Насти, но она ли это прислала мне письмо без подписи на Вашей бумаге (A. S.). Рука, кажется, ее. В письме есть слово "писателишки" и речь идет о моей фотографии, купленной у Попова. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

  
   Юрьев хорош. Не нужно только, чтоб и он был должен ростовщице. Пусть лучше Наташа возьмет у все взаймы потихоньку от отца. Пусть и Варя возьмет, чтобы дать матери.
  
   Письма, т. 6, с. 18--21; Акад., т. 9, No 3012.
   1 Суворин послал Чехову неоконченную пьесу "Героиня"; поставлена Малым театром в 1902 г. и напечатана в 1903 г, под названием "Вопрос".
  

А. С. СУВОРИН -- ЧЕХОВУ

  
   Конец июня 1903 г. Феодосия
  
   Я ведь не понимаю в этом, Антон Павлович, лучше ли Вам иди нет, в том, что нашел Остроумов. Что значит эмфизема? Около Москвы, думаю, можно найти прекрасное помещение. Разве там мало купеческих замков?1 Я так жалею, что купил имение здесь. Слишком далеко. Дом большой, но зимой ни к черту не годный, сырой, и отапливать его невозможно. Место очень высокое, но полосуют дожди. И теперь валяет дождь. Скучно и противно.
   Вчера я послал Вам свой нумер газеты заказным. Сегодня получил 24. Прочтя, перешлю и его. Приятно издавать с такой свободой. По-моему, сам Струве не талантливый человек, но материалу у него много, иногда очень хорошего2.
  
   Черновик. Публикуется впервые (ЦГАЛИ).
   1 Чехов писал Суворину 17 июня 1903 г.: "А у меня в моей личной жизни опять нечто вроде переворота. Был я у проф. Остроумова, и тот, осмотрев меня как следует, обругал меня, сказал, что здоровье мое прескверно, что у меня эмфизема, плеврит и проч. и проч., и приказал мне проводить зиму не в Крыму, а на севере, около Москвы. Я, конечно, рад, но извольте-ка теперь искать на зиму дачу".
   2 Суворин пересылал Чехову нелегальный журнал "Освобождение", издававшийся в Штутгарте П. Б. Струве.
  

ЧЕХОВ -- А. С. СУВОРИНУ

  
   29 июня 1903 г. Наро-Фоминское
  

29 июня.

   Присланные Вами сочинения Ежова получил, большое Вам спасибо. Предыдущие томы того же Ежова я по прочтении сдавал в Ваш московский магазин для передачи Вам, что сделаю и с этим томом. У Ежова тон однообразен, становится в конце концов скучновато, точно читаешь энциклопедический словарь, и будет так, пока не придет к нему на помощь беллетристика1.
   6-го июля я уезжаю в Ялту, где пробуду, вероятно, до сентября. В Ялте необыкновенная погода, ежедневно идут дожди, сестра в восторге. Письмо Горького насчет Кишинева, конечно, симпатично, как и все, что он пишет, но оно ее написано, а сделано, в нем нет ни молодости, ни толстовской уверенности, и оно недостаточно коротко2.
   В моих книгах издания Маркса, во всех девяти томах, много рассказов, которых Вы не читали. В десятом томе "Сахалин"; выйдет скоро и одиннадцатый с рассказами, написанными мной за последние годы3. Маркс, когда покупал у меня сочинения, и не думал, что у меня так много рассказов; потом он выражал мне свое удивление. Рассчитывал он, вероятно, тома на три, на четыре.
   Кланяюсь Вам и желаю всего хорошего. Здоровье мое пока ничего себе, даже превосходно. Чувствую себя неважно только когда поднимаюсь на гору или на лестницу.
   Мой адрес: Ялта.
   Кланяюсь Анне Ивановне, шлю ей привет.

Ваш А. Чехов.

  
   Письма, т. 6, с. 302--303; Акад., т. 11, No 4134.
   1 Речь идет о журнале "Освобождение". Имя Ежова использовано для конспирации.
   2 Статья М. Горького "О кишиневском погроме" напечатана в "Освобождении" (1903, No 23, 2 июня).
   3 Одиннадцатый том вышел лишь в 1906 г. Рассказы последних лет были напечатаны и в XII томе второго издания (приложение к "Ниве", 1903).
  

Оценка: 8.00*8  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru