Суперанский Михаил Федорович
И. А. Гончаров и Н. И. Надеждин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

И. А. Гончаровъ и Н. И. Надеждинъ.

I.

   Въ настоящее время въ печати и обществѣ замѣтно оживленіе интереса къ личности и произведеніямъ И. А. Гончарова, со дня рожденія котораго 6 іюня прошлаго года исполнилось сто лѣтъ. Опубликованные за послѣдніе годы матеріалы не только проливаютъ новый свѣтъ на личность, жизнь и литературно-художественное творчество автора "Обломова", но и дѣлаютъ возможными постановку и рѣшеніе въ этой области такихъ вопросовъ, о которыхъ лѣтъ пять тому назадъ не могло быть и рѣчи, въ виду отсутствія необходимыхъ для этого данныхъ.
   Однимъ изъ такихъ, хотя частныхъ, но важныхъ въ историко-литературномъ отношеніи вопросовъ является вопросъ о вліяніи Московскаго университета вообще и отдѣльныхъ профессоровъ въ частности на умственное и эстетическое развитіе писателя. Вообще высоко цѣнившій это вліяніе, считавшій за "честь быть обязану образованіемъ университету" {Изъ анонимной статьи И. А. Гончарова "Обѣдъ бывшихъ студентовъ Московскаго университета" въ "Голосѣ" (1864 г. No 15). А. А. Мазонъ. Матеріалы для біографіи и характеристики И. А. Гончарова ("Русская Старина" 1912 г. No 3, стр. 554). Подробнѣе объ этомъ сказано въ нашей статьѣ "Воспитаніе И. А. Гончарова" ("Русская Школа" 1912 г., No 7--8, стр. 23--35).}, самъ И. А. Гончаровъ отводитъ,-- въ своихъ "Воспоминаніяхъ", исключительно почетное мѣсто Н. И. Надеждину, котораго студенты первой половины тридцатыхъ годовъ прошлаго столѣтія, по его словамъ, не только уважали,-- какъ нѣкоторыхъ другихъ,-- но и любили.
   И. А. Гончаровъ былъ въ числѣ первыхъ слушателей Надеждина, преподавательская дѣятельность котораго продолжалась не болѣе трехъ лѣтъ (1832--1835 т.г.), и въ его старческихъ воспоминаніяхъ чувствуется тотъ подъемъ, который былъ вызванъ въ студенчествѣ молодымъ, даровитымъ и симпатичнымъ профессоромъ. Вотъ посвященная Надеждину страница, изъ его очерка "Въ университетѣ":-- "Это былъ человѣкъ съ многостороннею, всѣмъ извѣстною ученостью до часта философіи, филологіи. Его извѣстная диссертація о классицизмѣ и романтизмѣ имѣла огромный успѣхъ и сразу сдѣлала ему имя въ ученой литературѣ. Потомъ онъ получилъ каѳедру и основалъ журналы: "Телескопъ" и "Молву".-- Это былъ самый симпатичный и любезный человѣкъ въ. обращеніи, и, какъ профессоръ, онъ былъ намъ дорогъ своимъ вдохновеннымъ, горячимъ словомъ, которымъ вводилъ насъ въ таинственную даль древняго міра, передавая духъ, бытъ, исторію и искусство Греціи и Рима. Чего только ни касался онъ въ своихъ импровизированныхъ лекціяхъ!-- Онъ читалъ на намять, не привозя никакихъ записокъ съ собою. Память у него была изумительная... Онъ одинъ замѣнялъ десять профессоровъ. Излагая теорію изящныхъ искусствъ и археологію, онъ излагалъ и общую исторію Египта, Греціи и Рима. Говоря о памятникахъ архитектуры, о живописи, о скульптурѣ, наконецъ, о творческихъ произведеніяхъ, слова, онъ касался и исторіи философіи. Изливая горячо, почта страстно, передъ нами сокровища знанія, онъ училъ насъ и мастерскому владѣнью рѣчи. Записывая только однѣ его лекціи, можно было научиться чистому и изящному складу русскаго языка" {Полное собраніе сочиненій И. А. Гончарова. Изд. А. Ф. Марквг. Спб. 1899, т. XII, стр. 7.}.
   Съ глубокой благодарностью относился И. А. Гончаровъ къ своему учителю въ вопросахъ искусства, которые такъ занимали его въ теченіе всей жизни. И для насъ не подлежитъ сомнѣнію то неизгладимо-сильное и крайне благотворное вліяніе, которое оказалъ на будущаго писателя Надеждинъ, дѣйствовавшій на своихъ слушателей, какъ силою объединяющей философской мысли, такъ и множествомъ разностороннихъ знаній.
   

II.

   Въ послѣднее время "объективность и правильность" принадлежащей И. А. Гончарову характеристики Надеждина заподозрѣна профессоромъ Е. А. Бобровымъ {Е. А. Бобровъ. Изъ исторіи русской литературы XVIII и XIX столѣтій. XXV. И. А. Гончаровъ о Н. И. Надеждинѣ. "Извѣстія отдѣленія русскаго языка и словесности Императорской Академіи Наукъ". Тома XIV-го книжка 1-въ Спб. 1909, стр. 114--124.}, мнѣніе котораго приведено безъ возраженія и въ недавно вышедшемъ второмъ изданіи книги Е. А. Ляцкаго {Евг. Ляцкій. Гончаровъ. Жизнь, личность, творчество. Критико-біографическіе очерки. Изд. второе, переработанное и дополненное. Спб., 1912, стр. 45--48.}.
   Е. А. Бобровъ полагаетъ, что данная И. А. Гончаровымъ, въ. "Воспоминаніяхъ", характеристика Надеждина "не всегда была полнымъ и окончательнымъ мнѣніемъ" нашего беллетриста, который, какъ "замѣчательно острый наблюдатель", не могъ не видѣть слабыхъ сторонъ этого профессора.
   Не отрицая даровитости, многостороннихъ способностей и увлекательнаго краснорѣчія Надеждина, почтенный изслѣдователь считаетъ его "ученость" сомнительной вообще, "а по предмету занимаемой (sic) имъ каѳедры исторіи искусствъ и археологіи {Здѣсь авторъ не совсѣмъ точно называетъ предметы, читанные Надеждинымъ. Въ дѣйствительности, онъ читалъ теорію изящныхъ искусствъ и археологію, какъ исторію искусствъ по памятникамъ.} въ особенности".
   Получивъ каѳедру по совершенно чуждому ему предмету (благодаря протекціи М. Т. Каченовскаго {Отношенія Надеждина къ М. Т. Каченовскому и его журналу характеризуютъ его нравственную личность съ невыгодной стороны. На гибкость его характера и умѣнье приспособляться къ обстоятельствамъ справедливо указывали еще его совромоппики, Бѣлинскій и К. Полевой. Изъ послѣдующихъ писателей эту сторону его личности обстоятельно выяснилъ С. А. Венгеровъ (Полное собраніе сочиненій В. Г. Бѣлинскаго, подъ ред. С. А. Венгерова, т. I. Спб. 1900, стр. 397--450). Но недостатки его нравственнаго характера не даютъ намъ основанія отрицать его заслуги въ области умственнаго развитія русскаго общества, какъ дѣлаютъ нѣкоторые изслѣдователи. Не отрицая этихъ недостатковъ, мы не касаемся ихъ въ настоящей статьѣ, задача которой ограничивается разсмотрѣніемъ вліянія Надеждина, какъ профессора и отчасти писателя, на И. А. Гончарова.} "нашъ оборотистый рязанецъ поневолѣ принужденъ былъ пускаться вмѣсто детальнаго изложенія и описанія памятниковъ -- въ общія разглагольствованія о философіи и исторіи, говорить не о самихъ (sic) памятникахъ, а якобы по поводу ихъ. Наконецъ, по безпечности своей, Надеждинъ даже, какъ извѣстно вообще, и какъ подтверждаетъ и самъ Гончаровъ (?), не готовился регулярно къ лекціямъ, а, надѣясь на свою память, предпочиталъ импровизировать {Курсивъ автора. Не оговоренный курсивъ вездѣ нашъ.} свои чтенія, ослѣпляя слушателей фейерверкомъ кудрявыхъ фразъ и особенно философскою терминологіею во вкусѣ нѣмецкой идеалистической школы Шеллинга и его послѣдователей. Благодаря отсутствію спеціальныхъ знаній, неимѣнію плана лекціи, и даже не подчитавшись для нея наканунѣ, "чего-чего не принуждена, былъ касаться", чтобы наполнить часъ".
   Таковы, по опредѣленію г. Боброва, слабыя стороны Надеждина, какъ профессора. Къ этому онъ добавляетъ:-- "Языкъ, фразеологія, философская мудреная идеалистическая терминологія играли особенно важную роль въ преподаваніи Надеждина и въ его гипнотизирующемъ вліяніи на молодежь. Юношей искренній и горячій тонъ, пышная и "таинственная" фраза могли подкупать, скрадывая въ ихъ глазахъ бѣдность внутренняго содержанія. Людей же болѣе зрѣлыхъ и серьезныхъ эта фразеологія не могла ослѣплять -- ни шеллинговщина, ни гегелевщина".
   И если, въ своихъ "Воспоминаніяхъ", такой "серьезный" человѣкъ, какъ И. А. Гончаровъ, даетъ "весьма лестную характеристику" Надеждина, то не спроста, а съ задней мыслью. Эти "Воспоминанія" -- объясняетъ Е. А. Бобровъ,-- "писаны въ крайне умѣренномъ и осторожномъ тонѣ (такъ Гончаровъ не рѣшается назвать по фамиліи симбирскаго губернатора, при которомъ онъ служилъ, Жиркевича, а называетъ его вымышленнымъ именемъ Углицкаго, хотя онъ не сообщаетъ о немъ ничего дурного {Въ дѣйствительности, подъ именемъ Углицкаго, изображенъ И. А. Гончаровымъ не Жиркевичъ, а Загряжскій (см. нашу статью "И. А. Гончаровъ и новые матеріалы для его біографіи". "Вѣстн. Европы", 1907 г., No 2 стр. 573--574).-- Едва ли можно сказать, что И. А. Гончаровъ "не сообщаетъ о немъ ничего дурного"? См. т. XII, стр. 92--158.-- При этомъ въ "Воспоминаніяхъ" нужно различать дѣйствительный воспоминанія объ университетскихъ годахъ автора, гдѣ онъ разсказываетъ о томъ, "какъ насъ учили 50 лѣтъ назадъ", и гдѣ онъ называетъ настоящими именами всѣхъ, о немъ говоритъ, т. е. преподавателей и студентовъ,-- и очеркъ "На родинѣ", на полубеллетристическій характеръ котораго указалъ самъ авторъ, и въ которомъ описано то, что "не столько было, сколько бывало", и гдѣ, подъ вымышленными именами, даны не портреты, а типы,-- не голая правда, а лишь правдоподобія (XII, 46).}; внимательно вчитывась въ "Воспоминанія" Гончарова, мы убѣждаемся еще и въ томъ, что отчасти они носятъ апологическій тонъ, что онъ защищаетъ (въ главѣ объ университетѣ) многія явленія, имѣвшія мѣсто въ его время, а потому иной разъ и нѣсколько смягчаетъ краски и вообще ничего рѣшительно не осуждаетъ". По отношенію же спеціально къ Надеждину -- "Гончарову, въ силу его преувеличенной осторожности, доходившей до боязни, не захотѣлось, можетъ быть, итти въ разрѣзъ съ общимъ, какъ ему казалось, уже устстовившимся мнѣніемъ,-- и онъ запѣлъ въ общій, огульно-хвалебный тонъ. Съ другой стороны, можетъ быть, Гончарова, при писаніи мемуаровъ, переполнило пушкинское чувство: "наставникамъ, хранившимъ юность нашу, не помня зла, за благо воздадимъ" -- и прежнее "зло" стало, за отдаленностью, казаться, "благомъ". Вѣдь "Воспоминанія" писаны въ началѣ семидесятыхъ годовъ, т. е. черезъ сорокъ лѣтъ послѣ событій".
   Какъ "замѣчательно острый наблюдатель", И. А. Гончаровъ, по мнѣнію Е. А. Боброва, долженъ былъ замѣтить указанныя выше слабыя стороны знаменитаго профессора и отозваться о немъ гдѣ-нибудь не столь лестно, какъ въ своихъ университетскихъ "Воспоминаніяхъ". Такой безпристрастный отзывъ о Надеждинѣ онъ могъ дать, конечно, въ зрѣломъ возрастѣ.
   Но прежде чѣмъ указать на такой отзывъ, Е. А. Бобровъ приводитъ, въ доказательство своей мысли, "одинъ параллельный примѣръ". Именно онъ находитъ "скрытый" и "совершенно неожиданный" отзывъ И. А. Гончарова о другомъ его учителѣ, Ив. Ив. Давыдовѣ (кромѣ "Воспоминаній") -- въ романѣ "Обрывъ". При свиданіи съ своимъ университетскимъ товарищемъ Козловымъ "уже въ Симбирскѣ" (по категорическому утвержденію Е. А. Боброва), Райскій благодаритъ его, говоря:-- "если бъ не ты, римскіе поэты и историки были бы для меня все равно, что китайскіе. Отъ нашего Ивана Ивановича немного узнали" (VIII, 248),-- "Не всякій,-- читающій это мѣсто въ "Обрывѣ",-- замѣчаетъ, названный авторъ,-- догадается, что Гончаровъ говоритъ здѣсь о профессорѣ латинской литературы въ Московскомъ университетѣ, Иванѣ Ивановичѣ Давыдовѣ"...
   Нѣтъ нужды останавливаться на недостаточной доказательности итого примѣра, если бы даже соображенія автора подтверждались фактами. Между тѣмъ и послѣдніе говорятъ противъ остроумной догадки Б. А. Боброва. Во время студенчества И. А. Гончарова И. И. Давыдовъ, дѣйствительно, былъ профессоромъ Московскаго университета, но онъ читалъ русскую словесность, а не латинскую, которую преподавалъ И. М. Снегиревъ {Н. Барсуковъ. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. IV. Спб., 1891 стр. 79.-- Соч. И. А. Гончарова, т. XII, стр. 83.-- К. С. Аксаковъ. Воспоминанія студентства. Спб. 1911, стр. 22.}. Слѣдовательно, Иванъ Ивановичъ, о которомъ говоритъ Райскій, вовсе не Давыдовъ, какъ упрощенно понимаетъ Е. А. Бобровъ... Но переходимъ къ его дальнѣйшей аргументаціи.
   

III.

   Имѣя въ виду этотъ "мимолетный" отзывъ И. А. Гончарова будто бы о Давыдовѣ, Е. А. Бобровъ ищетъ "пополненія" извѣстной намъ характеристики Надеждина въ беллетристическихъ произведеніяхъ того же автора. Оказывается, "за этимъ и недалеко ходить", такое пополненіе онъ находитъ въ первомъ же романѣ И. А. Гончарова "Обыкновенная исторія", "писанномъ около пятнадцати лѣтъ спустя оставленія Гончаровымъ университета" {Въ дѣйствительности, значительно менѣе: И.. А. Гончаровъ оставилъ университетъ въ 1834 году, а романъ "Обыкновенная исторія" былъ уже законченъ не позднѣе 1846 года.}, гдѣ будто бы упоминается о Надеждинѣ, какъ о профессорѣ эстетики Иванѣ Семенычѣ {Вмѣсто написанія И. А. Гончарова "Иванъ Семенычъ" Е., А. Бобровъ часто пишетъ "Иванъ Семеновичъ".}.
   Нашъ изслѣдователь такъ убѣжденъ въ справедливости и этой своей догадки,-- въ тожественности Надеждина и Ивана Семеныча, что категорически заявляетъ:-- "Перемѣна имени была необходима, потому что Надеждинъ былъ еще живъ тогда. Не безъ добродушнаго юмора, но рѣшительно -- устами Адуева-дяди въ "Обыкновенной Исторіи" -- Гончаровъ высказываетъ Надеждину "осужденіе".
   Безъ достаточныхъ основаній принимая всѣ безъ исключенія сужденія Адуева-дяди за проявленія "трезваго ума Гончарова", Е. А. Бобровъ сгруппировалъ мѣста "Обыкновенной исторіи", относящіяся "къ интересующему насъ вопросу". Мы приводимъ эти мѣста, какъ онъ ихъ цитируетъ, съ его комментаріями и сохраняя его курсивъ.
   "При первыхъ же свиданіяхъ съ племянникомъ дядя обращаетъ вниманіе на его faèon de parler: "Ты такъ говоришь"...-- "Развѣ не хорошо?!" -- "Нѣтъ, можетъ бытъ, очень хорошо, да дико!" -- "У насъ профессоръ эстетики такъ говорилъ и считался самымъ краснорѣчивымъ профессоромъ", сказалъ смутившійся Александръ... "Какъ же, дядюшка, мнѣ говорить?" -- "Попроще, какъ всѣ, а не какъ профессоръ эстетики". Образчики декламацій Александра и его изреченій,-- кромѣ ставшихъ-уже нарицательными "вещественныхъ знаковъ невещественныхъ отношеній", приведены такіе:-- "Уже сегодня, глядя на эти огромныя зданія, на корабли, принесшіе намъ дары дальнихъ странъ, я подумалъ объ успѣхахъ современнаго человѣчества, я понялъ волненіе этой разумно-дѣятельной толпы, готовъ слиться съ нею"...-- "Дѣло, кажется, простое", сказалъ дядя, "а они, Богъ знаетъ, что заберутъ въ голову... "разумно-дѣятельная толпа"... "Какъ, дядюшка, развѣ дружба и любовь -- эти священныя чувства, упавшія какъ будто ненарочно съ неба въ земную грязь"...-- Любовь и дружба въ грязь упали! Ну, какъ ты эдакъ здѣсь брякнешь?!-- Въ письмѣ къ пріятелю своему Александръ жалуется на дядю: "Сердцу дяди чужды всѣ порывы любви, дружбы, всѣ стремленія къ прекрасному. Часто говоришь и говоришь, какъ вдохновенный пророкъ, почти, какъ нашъ великій, незабвенный Иванъ Семенычъ, когда онъ, помнишь гремѣлъ съ каѳедры, а мы трепетали въ восторгѣ"... и т. д. Получается уже подъ перомъ Гончарова юмористическая картина; и все это письмо по своему тону есть пародія на превыспренность московскихъ юныхъ эстетиковъ, поклонниковъ Ивана Семеныча, т. е. Николая Ивановича Надеждина. Дядя, найдя письмо Александра и прочитавъ его, диктуетъ Александру новое письмо къ товарищу, гдѣ говоритъ между прочимъ: "дядя не суетится, не мечется, не ахаетъ, не охаетъ, думая, что это ребячество, что надо воздерживать себя, не навязывать никому своихъ впечатлѣній, потому что до нихъ никому нѣтъ надобности. Онъ также нё говоритъ дикимъ языкомъ, что совѣтуетъ и мнѣ, и тебѣ"... Не довѣряя собственнымъ силамъ, Александръ хочетъ побить дядю лекціями Надеждина (sic!): "Это что за книгу ты вытащилъ?" -- "А это мои университетскія запуски. Вотъ позвольте прочесть нѣсколько страницъ изъ лекцій Ивана Семеныча объ искусствѣ въ Греціи" (курсъ, читанный Надеждинымъ). "Александръ началъ было проворно переворачивать страницы, но Петръ Ивановичъ сморщился и просилъ его уволить" -- "Обнимите меня", проситъ Александръ дядю.-- "Извини, не могу!" -- "Почему же?" -- Дядя пародируетъ Ивана Семеныча: "Потому что въ этомъ поступкѣ -- разума, т. е. смысла нѣтъ,-- иди, говоря словами твоего профессора, сознаніе не побуждаетъ меня къ этому".-- Даже и по отношенію къ самой наукѣ эстетики дядя, полагаетъ, что ее Надеждинъ (sic) прочелъ плохо. "Искусство само по себѣ", разсуждаетъ дядя, "ремесло само по себѣ, а творчество можетъ быть и въ томъ и въ другомъ. Если нѣтъ его, такъ ремесленникъ такъ и называется ремесленникъ, а не творецъ -- и поэтъ безъ творчества уже не поэтъ, а сочинитель... Да развѣ вамъ объ этомъ не читали въ университетѣ? Чему же вы тамъ учились?-- Дядѣ уже самому стало досадно, что онъ пустился въ такія объясненія о томъ, что считалъ общеизвѣстной истиной".-- Дядя допытывается у Александра, чему его научили въ университетѣ: "Скажи, что ты знаешь, къ чему чувствуешь себя способнымъ"?-- "Я знаю,-- горделиво отвѣчаетъ племянникъ,-- богословіе, гражданское, уголовное, естественное и народное право, дипломатію, политическую экономію, философію, эстетику, археологію (послѣдніе три предмета Гончаровъ слушалъ у Надеждина)"...-- Дядя не придаетъ этимъ наукамъ никакого житейскаго значенія и прерываетъ перечень: "Постой, постой! А умѣешь ли ты порядочно писать по-русски? Теперь пока это нужнѣе всего". Котда изъ дальнѣйшей бесѣды выяснилось, что Александръ знаетъ иностранные языки, дядя порадовался и замѣтилъ: "Давеча насказалъ мнѣ про политическую экономію, философію, археологію (надеждинскіе предметы), Богъ знаетъ, про что еще, а о главномъ ни слова -- скромность не кстати".
   Отсюда Е. А. Бобровъ дѣлаетъ заключеніе, что "Адуевъ-Гончаровъ ни во что не цѣнилъ подготовку, полученную юношей въ Московскомъ университетѣ. Прогрессъ и самая возможность преуспѣянія въ жизни зависитъ отъ того, удастся ли Александру отдѣлаться отъ восторженнаго кривлячества (sic) и фразистаго пустозвонства, которыми заразили его лекціи "-эстетика" -- Надеждина (sic). Замѣчательно, что въ "Воспоминаніяхъ" Гончаровъ особенно хвалитъ языкъ Надеждина, находя его чистымъ и правильнымъ. Здѣсь же въ романѣ онъ именно протестуетъ противъ этого языка, именуя его "дикимъ", не такимъ, какъ люди говорятъ"... "Во всякомъ случаѣ (читаемъ далѣе), эстетикъ Иванъ Семенычъ со своими лекціями подвергается осужденію, провалу. Все имъ привитое -- вплоть до манеры выражаться, оказывается не нужнымъ въ жизни, устарѣлымъ, отжившимъ, неестественнымъ по самому существу своему, все идетъ на смарку. Александру Адуеву приходится переучиваться, перевоспитываться, дядя Петръ Иванычъ оказывается болѣе дѣльнымъ воспитателемъ, чѣмъ "гремѣвшій съ кафедры" Надеждинъ -- "Иванъ Семенычъ",-- глядя на котораго, слушатели "трепетали отъ восторга".
   Такимъ образомъ, по мнѣнію Е. А. Боброва, мы имѣемъ два діаметрально противоположные отзыва И. А. Гончарова о Надеждинѣ,-- одинъ, болѣе ранній, въ "Обыкновенной исторіи",-- хотя авторъ и "не разъяснилъ псевдонима, подъ которымъ онъ говорилъ о Надеждинѣ, объ его вліяніи и значеніи этого вліянія",-- а другой, позднѣйшій -- въ его "Воспоминаніяхъ"; при чемъ первый отзывъ является выраженіемъ это истиннаго мнѣнія, по которому "самымъ снисходительнымъ эпитетомъ для Надеждинскихъ идей является "ребячество".
   

IV.

   Если признать это мнѣніе правильнымъ, то необходимо въ знакомый намъ писательскій обликъ И. А. Гончарова внести новую черту -- способность говорить объ одномъ и томъ же различно, смотря по обстоятельствамъ: явно, "страха ради іудейска", хватитъ то, что онъ порицалъ "скрыто", въ художественныхъ образахъ.
   Не касаясь пока сущности соображеній изслѣдователя, мы должны замѣтить, что указанные имъ мотивы къ такому двуличному поведенію покойнаго беллетриста не оправдываются фактами.
   Предположеніе, что И. А. Гончаровъ, въ своихъ "Воспоминаніяхъ", такъ восторженно отзывается о Надеждинѣ изъ боязни итти въ разрѣзъ съ установившимся мнѣніемъ, не можетъ быть допущено уже потому, что нашъ писатель не побоялся вывести въ "Обрывѣ" Марка Волохова, образъ котораго вызвалъ бурю негодованія въ томъ именно лагерѣ нашей интеллигенціи, въ которомъ, благодаря авторитету Н. Г. Чернышевскаго, высоко цѣнили московскій періодъ дѣятельности Надеждина. Если бы авторъ "Обрыва", при выраженіи своихъ взглядовъ, руководился соображеніями о томъ, какъ они будутъ приняты извѣстною частью общества и литературы, то (особенно послѣ "Отцовъ и дѣтей" и "Дыма" Тургенева) онъ, конечно, не ввелъ бы въ свой романъ такого представителя "новой лжи", какъ его Волоховъ. Въ другой стороны, повѣствуя о томъ, какъ учили это и его товарищей 50 лѣтъ назадъ, онъ (при своемъ отрицательномъ отношеніи къ Надеждину), не желая стать въ противорѣчіе съ "установившимся" мнѣніемъ, могъ бы или ничего не говорить объ этомъ профессорѣ или сказать о немъ нѣсколько общихъ фразъ, упомянувъ объ его несомнѣнныхъ достоинствахъ (и отчасти о недостаткахъ), а не писать о немъ столь восторженно. Данная имъ здѣсь характеристика Надеждина, справедливо признаваемая Е. А. Бобровымъ "весьма лестной", должна бы вызвать въ насъ чувство справедливаго возмущенія, если бы она не была искренна,:* являлась бы плодомъ "боязни", вытекала бы изъ желанія угодить ходячему мнѣнію, тѣмъ болѣе -- при скрытой характеристикѣ иного рода въ "Обыкновенной исторіи". Подобный поступокъ, однако, совершенно противорѣчить нашему представленію о нравственной личности И. А. Гончарова.
   Что касается "пушкинскаго чувства", которое будто бы не позволило ему сказать правду о профессорѣ теоріи искусства и археологіи, то непонятно, почему это чувство заставило автора "Воспоминаній" писать панегирикъ этому именно профессору и не помѣшало ему сказать горькую правду о другихъ "наставникахъ, хранившихъ" его юность, дать очень сдержанные отзывы объ однихъ и даже указать на неблаговидное поведеніе другихъ преподавателей; далеко не панегирики -- его отзывы, напримѣръ, о Давыдовѣ, Погодинѣ, Снегиревѣ, Голохвастовѣ и другихъ.
   Прежде чѣмъ перейти къ разбору соображеній Е. А. Боброва въ пользу его тезиса, что Иванъ Семенычъ есть не кто иной, какъ именно Надеждинъ,-- что въ концѣ сороковыхъ годовъ дѣятельность этого профессора представлялась И. А. Гончарову "зломъ", мы считаемъ нужнымъ остановиться на вопросѣ: могъ ли И. А. Гончаровъ быть совершенно правдивымъ и искреннимъ въ характеристикѣ Надеждина въ своихъ "Воспоминаніяхъ", т. е. представляла ли самая личность профессора данныя для такихъ похвалъ?
   На этотъ вопросъ можно отвѣтить только положительно. Не менѣе восторженно, чѣмъ нашъ авторъ, отзываются о Надеждинѣ и другіе его слушатели, также "замѣчательно острые наблюдатели" {По справедливому замѣчанію С. А. Венгерова, "воспоминанія большинству бывшихъ слушателей Надеждина объ его лекціяхъ носятъ прямо восторженный характеръ".-- Полное собраніе сочиненій В. Г. Бѣлинскаго. T. I. Спб. 1900, стр. 406.м}. Изъ многочисленныхъ отзывовъ этого рода достаточно указать на свидѣтельство такого замѣчательно чуткаго, правдиваго и развитаго его ученика, какъ H. В. Станкевичъ, который писалъ T. Н. Грановскому: "Лекціи Надеждина развили во мнѣ (сколько могло во мнѣ развиться) чувство изящнаго, которое одно было моимъ наслажденіемъ, одно -- моимъ достоинствомъ и, можетъ быть, моимъ спасеніемъ" {П. В. Анненковъ. H. В. Станкевичъ. М. 1857. Переписка, стр. 196.}. Тотъ же Станкевичъ говорилъ К. С. Аксакову, что "Надеждинъ много пробудилъ въ немъ лекціями, и что если онъ (Станкевичъ) будетъ въ раю, то Надеждину за это обязанъ" {K. С. Аксаковъ. Op. cit., стр. 22.}. Самъ авторъ, записавшій это признаніе, отзывающійся о Надеждинѣ значительно сдержаннѣе своихъ товарищей, признаетъ, однако же, что "справедливо и строго оцѣнивъ Надеждина, студенты его любили и, уже не увлекаясь, охотно слушали его рѣчь.... Надеждина любили за то еще, что онъ былъ очень деликатенъ съ студентами... и не любилъ никакихъ полицейскихъ пріемовъ" {Тамъ же. Проявленіемъ этой любви слушателей къ Надеждину было, между прочимъ, поднесеніе ему, когда онъ оставилъ каѳедру, K. С. Аксаковымъ и его ближайшими друзьями кубка. Тамъ-же, стр. 38.}.
   Не останавливаясь на другихъ воспоминаніяхъ {Они сгруппированы у С. А. Венгерова ("Очерки по исторіи русской литературы", Спб. 1907, стр. 327--329 и въ цитированномъ выше I томѣ "Сочиненій" Бѣлинскаго"), И. К. Козмина ("Н. И. Надеждинъ -- профессоръ Московскаго университета". "Журналъ Министерства Народнаго Просвѣщенія" 1907 г. No 5--7) и А. А. Корнилова ("Семейство Бакуниныхъ", "Русская Мысль" 1911 г., No 10, стр. 10--11).}, приведемъ лишь сдѣланный И. И. Срезневскимъ общій выводъ изъ отзывовъ, слышанныхъ имъ отъ бывшихъ учениковъ Надеждина:-- "Инымъ не нравился его особенный слотъ, иногда цвѣтистый, неравно соединявшійся съ проблесками насмѣшливости; другимъ столько же не нравилась игра знаніями, казавшаяся хвастливостью; но всѣ должны были сознаваться, что онъ возбуждалъ ученую пытливость и размышленіе, что не на время, а навсегда, хотя и незамѣтно, давалъ направленіе человѣку" {"Вѣстникъ Императорскаго Географическаго Общества", 1856 г., ч. 16, отд. 5, стр. 1--5. Ср. И. K. Козминъ, op. cit., май, стр. 131.}.
   Начинавшая въ то время группироваться въ кружки университетская молодежь была очарована новыми философскими идеями, первымъ проводникомъ которыхъ явился профессоръ физико-математическаго отдѣленія М. Г. Павловъ, читавшій физику и теорію сельскаго хозяйства и сумѣвшій при этомъ "привить Московскому университету" философію, которая офиціально съ 1826 года въ нашихъ университетахъ не преподавалась {Сочиненія А. И. Герцена и Переписка съ Н. А. Захарьиной. Спб. 1905, т. II, стр. 309.}. Такая же роль принадлежала на словесномъ отдѣленіи Н. И. Надеждину, который, читая теорію изящныхъ искусствъ,-- какъ онъ самъ сообщаетъ въ своей автобіографіи,-- начиналъ съ психологическаго анализа эстетическаго чувства, "чтобы имѣть твердую положительную опору въ своихъ умозрительныхъ изслѣдованіяхъ".
   При этомъ онъ скоро замѣтилъ, что для пониманія его лекцій студентами являлось важнымъ препятствіемъ совершенное незнакомство ихъ "съ общими правилами умозрѣнія", такъ какъ въ то время въ университетѣ не преподавалась даже логика. По его ходатайству, ему было разрѣшено преподавать эту дисциплину "студентамъ всѣхъ факультетовъ университета перваго курса, что и исполнялось цѣлый годъ, по два; а потомъ по три раза въ недѣлю" {"Русскій Вѣстникъ" 1856 г., No 3, кн. I, стр. 63--64. Ср. К. С. Аксаковъ, op. cit., стр. 37.}.
   Еще не такъ давно о содержаніи его лекцій мы могли судить лишь по отзывамъ его слушателей, по вступительной лекціи, напечатанной въ свое время въ "Ученыхъ запискахъ" Московскаго" университета, и отчасти по это статьямъ, напримѣръ, объ эстетикѣ Бахмана {"Телескопъ", 1832 г., No 6--7. Часть этой статьи перепечатана С. А. Венгеровымъ въ I томѣ его изданіи сочиненій Бѣлинскаго.}. "Я не писалъ лекцій,-- говоритъ онъ въ своей: автобіографіи,-- но, предварительно обдумавъ и вычитавъ все нужное, передавалъ живымъ оловомъ, что мнѣ было извѣстно, а студенты записывали и давали въ слѣдующій классъ мнѣ отчеты.. Такимъ образомъ, ни одной лекціи моей не было напечатано; на сохранились у меня кипы тетрадей студентскихъ, которыя я обыкновенно просматривалъ по опереди и исправлялъ или пополнялъ, гдѣ было нужно". Послѣ его смерти думали, что эти "кипы тетрадей" пропали безслѣдно. Но недавно часть ихъ была найдена и опубликована въ 1907 году г. Козминымъ въ цитированной нами выше его статьѣ, которая почему-то совершенно не обратила на себя вниманія спеціалистовъ и игнорируется т. Бобровымъ.
   Какъ видно изъ этой послѣдней, сохранившіяся лекціи Надеждина относятся ко всѣмъ тремъ отдѣламъ его курса, т. е. къархеологіи, теоріи изящныхъ искусствъ и логикѣ. Не всѣ онѣ записаны хорошо,-- не всѣ одинаково составлены, такъ какъ записи вели студенты, "разныхъ способностей и разнаго образованія", напримѣръ: Станкевичъ, К. Аксаковъ, Самаринъ, Прозоровъ, Лавдовскій, Топорнинъ и др. Эти тетради, въ связи съ журнальными статьями Надеждина, дали Н. К. Козмину возможность, возстановить, хотя и не въ полномъ объемѣ, его курсы по исторіи и теоріи изящныхъ искусствъ {Н. К. Козминъ. Op. cit., май, стр. 134--137 и т. д.}.
   Благодаря названной работѣ г. Козмина, мы имѣемъ теперь документальное подтвержденіе отзывовъ это учениковъ, которые "единодушно и единогласно говорятъ объ огромномъ и благодѣтельномъ вліяніи лекцій Надеждина, впервые давшаго своимъ слушателямъ стройную философски-обоснованную систему эстетическаго пониманія литературы и искусства" {С. А. Венгеровъ. "Очерки", стр. 329. Исключеніе составляетъ лишь отзывъ К. С. Аксакова, который, при всемъ своемъ уваженіи къ Надеждину (о чемъ нами сказано выше), писалъ въ своемъ "Воспоминаніи студентства" (стр. 22):-- "Услышавъ умную, плавную рѣчь, почуявъ, такъ сказать, воздухъ мысли, молодое поколѣніе съ жадностью и благодарностью обратилось къ Надеждину, но скоро увидѣло, что ошиблось въ своемъ увлеченіи. Надеждинъ не удовлетворялъ серьезнымъ требованіямъ юношей; скоро замѣтили сухость его словъ, собственное безучастіе къ предмету и недостатокъ серьезныхъ занятій". Но склонный къ преувеличенію достоинства Надеждина, С. А. Венгеровъ вмѣсто послѣдняго слова ("занятій") ставитъ: "знаній" (что не особенно мѣняетъ смыслъ рѣчи) и замѣчаетъ по этому поводу:, недостатокъ серьезныхъ знаній" студенты уже никоимъ образомъ не могли замѣтить. Не только потому, что не имъ было объ этомъ судить, но и потому, что это совершенно невѣрное утвержденіе. Знаній у Надеждина была пропасть, больше чѣмъ у кого-либо изъ другихъ профессоровъ... Аксаковъ писалъ свои воспоминанія очень поздно, въ 1855 году, и просто не сумѣлъ отдѣлить своихъ позднѣйшихъ представленій".
   Тамъ-же, стр. 329.}.
   Знакомя обоихъ слушателей съ философскими воззрѣніями на искусство, Надеждинъ вмѣстѣ съ тѣмъ сообщалъ имъ свѣдѣнія и о памятникахъ искусства, разсматривая ихъ, какъ проявленія "развивающейся жизни". При этомъ онъ пользовался лучшими источниками на нѣмецкомъ, французскомъ и англійскомъ языкахъ {Приводимыя г. Козминымъ параллели къ его лекціямъ изъ иностранныхъ авторовъ вполнѣ подтверждаютъ слова его автобіографіи о томъ, что онъ приступалъ въ лекціямъ "предварительно обдумавъ и вычитавъ все нужное", и являются краснорѣчивымъ отвѣтомъ на упрекъ г. Боброва, что Надеждинъ всходилъ на каѳедру безъ подготовки, "даже не подчитавшись". Въ дѣйствительности онъ весьма и весьма "подчитывался" и являлся на каѳедру, вооруженный знаніемъ лучшихъ европейскихъ источниковъ.}, источники эти указывалъ студентамъ, и тѣ,-- какъ извѣстно,-- запасались соотвѣтствующими сочиненіями и изучали ихъ, не только въ университетѣ, но и позднѣе, самостоятельно работая по предметамъ, интересъ къ которымъ возбуждали въ нихъ его лекціи. Несомнѣнныя указанія на это находимъ, между прочимъ, въ перепискѣ H. В. Станкевича.
   Вышеозначенныя записки слушателей Надеждина показываютъ, что его блестящія импровизаціи отличались, какъ небо отъ земли, отъ лекцій большинства его товарищей-профессоровъ не только чисто внѣшними качествами изложенія, но и богатствомъ своею содержанія, объединеннаго философскою мыслью. Такимъ образомъ, само собою падаетъ выше приведенное обвиненіе его г. Бобровымъ въ отсутствіи плана лекцій и подготовки къ нимъ, а также и предположеніе названнаго изслѣдованія, что онъ, не зная предмета, "чего-чего не принужденъ былъ касаться, чтобы заполнить часъ".
   Онъ не только не затруднялся "наполнить часъ", а напротивъ, обиліе имѣвшагося у него матеріала, фактовъ и идей, при увлеченіи предметомъ, приводило къ тому, что ему было мало назначеннаго для лекцій часа, и обычно онъ читалъ дольше положеннаго времени. "Однажды,-- разсказываетъ К. С. Аксаковъ,-- прочелъ онъ два часа слишкомъ, и студенты не напомнили ему, что срокъ его лекціи давно прошелъ" {K. С. Аксаковъ, op. cit., стр. 22--23; Ср. Козминъ, ор. cit., май, стр. 127.}. Да и странно было бы подозрѣвать въ намѣреніи заполнить время "общими разглагольствованіями" профессора, который самъ просилъ разрѣшенія начальства на "безвозмездное преподаваніе", не входившаго въ университетскій курсъ предмета -- логики и добросовѣстно читалъ по этому предмету лекціи два-три раза въ недѣлю.
   Далѣе, г. Бобровъ ставить Надеждину въ упрекъ его "языкъ, философскую, мудреную, идеалистическую терминологію", и полагаетъ, что его именно рѣчь осмѣяна И. А. Гончаровымъ въ "Обыкновенной исторіи", какъ "дикій" языкъ Александра Адуева. Но вѣдь литературная рѣчь даже въ наше время нѣсколько отличается отъ обычнаго разговорнаго языка, а въ началѣ тридцатыхъ годовъ минувшаго столѣтія это различіе вообще было очень значительно; при томъ въ лекціяхъ Надеждина "философская терминологія" была обусловлена общимъ философскимъ направленіемъ его преподаванія и, какъ извѣстно, ни мало не смущала его слушателей, въ томъ числѣ и И. А. Гончарова.
   Насколько можно судить по печатнымъ произведеніямъ Надеждина,-- его языкъ мало отличался отъ обычнаго литературнаго языка того времени: иногда, дѣйствительно, высокопарный (но не болѣе, чѣмъ, напр., языкъ Гоголя), это часто очень простой, разговорный языкъ.
   Между тѣмъ, его живая рѣчь съ каѳедры была несравненно лучше, чѣмъ языкъ его статей. Кромѣ вышеприведеннаго свидѣтельства такого первокласснаго стилиста, какимъ былъ И. А. Гончаровъ, мы имѣемъ однородныя свидѣтельства другихъ современниковъ, которыхъ мы не можемъ подозрѣвать въ пристрастіи къ Надеждину,-- не студентовъ {Изъ его слушателей, относившійся, какъ мы ужо сказали, къ Надеждину съ большой долей скептицизма, K. С. Аксаковъ называетъ его однимъ изъ "самыхъ щегольскихъ діалектиковъ" (op. cit., 19).} уже въ то время, а людей "зрѣлыхъ", которые также восторгались его умѣньемъ излагать предметъ. Таковы отзывы его сослуживцевъ-преподавателей и товарища министра народнаго просвѣщенія Уварова, который, какъ извѣстно, далеко не былъ расположенъ въ пользу Надеждина {Уваровъ, обозрѣвавшій Московскій университетъ въ 1832 году, писалъ, между прочимъ, въ своемъ отчетѣ:-- "профессоръ археологіи Надеждинъ, слишкомъ рано возведенный въ званіе ординарнаго профессора, и который занимается изданіемъ Телескопа и Молвы, не заслуживающихъ одобренія ни по содержанію, ни по духу, но, впрочемъ, не лишенный нѣкоторой способности быть современемъ хорошимъ преподающимъ". Н. Барсуковъ. Жизнь и труды М. П. Погодина. T. IV, стр. 79--80.}. Такъ, бывшій въ то время адъюнктомъ, Максимовичъ писалъ о лекціи, прочитаной Надеждинымъ въ присутствіи Уварова: "въ продолженіе часа, онъ пересказалъ ученіе Канта и Фихте объ изящномъ такъ ясно и красиво, какъ одинъ только Павловъ умѣлъ въ своихъ лекціяхъ излагать намъ глубокомысленныя, но темнословныя теоріи нѣмецкихъ геніевъ... Краснорѣчивый писатель-министръ {Уваровъ въ то время еще но былъ министромъ.}, по выходѣ изъ аудиторіи, сказалъ сопровождавшимъ его профессорамъ: "въ первый разъ вижу, чтобы человѣкъ, который такъ дурно пишетъ, могъ говорить такъ прекрасно" {Н. Барсуковъ, op. cit., стр. 81. Ср. Воспоминанія П. Прозорова объ этой лекціи въ "Библ. для чтенія" 1859 г., No 12, стр. 10--11.}. По свидѣтельству Погодина, Надеждинъ имѣлъ "даръ слова удивительный" {Н. Барсуковъ. Тамъ-же.-- Такіе же отзывы Ѳ. И. Буслаева ("Мои воспоминанія". М. 1897, стр. 123--124) и въ книгѣ П. В. Анненкова "И. В. Станкевичъ", М. 1857, стр. 30.}.
   

V.

   Надеждинъ оказывалъ вліяніе на молодежь тридцатыхъ годовъ не только съ университетской каѳедры, но и въ качествѣ писателя по вопросамъ искусства и литературы, выступивъ сначала въ архаическомъ журналѣ Каченовскаго, а затѣмъ въ своихъ изданіяхъ "Телескопѣ" и "Молвѣ". Поэтому И. А. Гончаровъ, говоря объ его преподавательской дѣятельности, не преминулъ упомянуть о немъ, и какъ объ издателѣ этихъ журналовъ.
   Роль его въ развитіи русской литературной критики въ значительной степени опредѣляется тѣмъ вліяніемъ, которое онъ, и какъ профессоръ, и какъ журналистъ, оказалъ на эстетическія воззрѣнія Бѣлинскаго, особенно въ началѣ его литературной карьеры {Самое названіе первой критической статьи Бѣлинскаго "Литературныя мечтанія" указываетъ на прямое происхожденіе ея отъ "Литературныхъ опасеній" Надеждина. Первое впечатлѣніе многихъ товарищей Бѣлинскаго отъ его статьи было таково, что они приняли ее за произведете Надеждина: "они встрѣтили въ ной много мыслей, уже знакомыхъ имъ по статьямъ и лекціямъ этого профессора". Слушатели Надеждина, сообщаетъ П. Прозоровъ, " не хотѣли вѣрить, что эти "Мечтанія" писаны Бѣлинскимъ, а не Надеждинымъ: такъ они были проникнуты духомъ самого редактора, "Телескопа" и "Молвы". А. Н. Пыпинъ: Бѣлинскій, его жизнь и переписка. Спб. 1876 г., т. I, стр. 93.}.
   На такое значеніе его впервые было указано Н. Г. Чернышевскимъ въ 1856 году. "Не только хорошо знакомый съ нѣмецкою эстетикою, но имѣвшій силу двигать эту науку впередъ",-- читаемъ о Надеждинѣ въ "Очеркахъ Гоголевскаго періода",-- о-въ сдѣлалъ новую эпоху въ нашей критикѣ, которая до него знала только поверхностные французскіе пріемы. онъ заговорилъ о такихъ вещахъ, о которыхъ до него и не слыхали: объ идеѣ, какъ душѣ художественнаго созданія, о художественности, какъ сообразности формы съ идеей, и т. п. Исходя изъ положеній нѣмецкой философіи, Надеждинъ разсматривалъ литературу, какъ одно изъ частныхъ проявленій народной жизни. Онъ требовалъ, чтобы литература сознала свое значеніе -- быть не праздною игрою личной фантазіи поэта, а выразительницею народнаго самосознанія и одною изъ могущественнѣйшихъ силъ, движущихъ народъ по пути историческаго развитія,-- Чтобы въ литературныхъ произведеніяхъ значительность идеи соединялась съ художественностью формы.-- Встрѣченныя сначала крайне враждебно, съ одной стороны, "Телеграфомъ" Полевого, а съ другой -- кружкомъ Пушкина, эстетическія идеи Надеждина вскорѣ были усвоены и стали повторяться первымъ, а Пушкинъ принялъ даже участіе въ его "Телескопѣ", подъ псевдонимомъ Ѳеофилакта Косичкина. Вполнѣ же привились эти идеи "только къ дѣятелямъ новаго поколѣнія, важнѣйшій изъ которыхъ (т. е. Бѣлинскій) образовался подъ его непосредственнымъ руководствомъ и... влилъ новую жизнь въ нашу литературу и въ нашу публику" {Очерки Гоголевскаго періода русской литературы. Изд. 2. Спб. 1893 стр. 173--204.}.
   Въ послѣдующее время этотъ взглядъ на Надеждина оправдывается, развивается и дополняется А. Н. Пыпинымъ и другими изслѣдователями {А. Н. Пыпинъ, Исторія русской этнографіи. Спб., 1890, т. I, стр. 233--275. Его-же. "Бѣлинскій".... т. I, стр. 90--100. И. Н. Милюковъ "Надеждинъ и первыя критическія статьи Бѣлинскаго", въ книгѣ "Изъ исторіи русской интеллигенціи". Спб., 1903, стр. 188--211.-- С. Трубачевъ. Предшественникъ и учитель Бѣлинскаго. "Историч. Вѣстникъ", 1889 г., NoNo 8 и 9.-- H. K. Козминъ ор. cit.-- А. А. Корниловъ, op. cit.}, выводы которыхъ резюмируются въ слѣдующихъ словахъ: въ историческомъ взглядѣ, философскомъ объясненіи искусства и требованіи вниманія къ народной дѣйствительности, провозглашенныхъ Надеждинымъ, "Бѣлинскій нашелъ первую систему теоретическихъ понятій, первое основаніе, съ котораго началось прочное и послѣдовательное развитіе его мнѣній" {А. И. Пыпинъ. Исторія русской этнографіи, т. I, стр. 61. Его-же, Бѣлинскій.... т. I, стр. 69.}.
   Правда, въ нашей литературѣ имѣетъ мѣсто и совершенно противоположное воззрѣніе -- полное отрицаніе благотворнаго вліянія Надеждина на Бѣлинскаго {Впервые высказанное А. М. Скабичевскимъ ("Очерки умственнаго развитія русскаго общества"), оно было развито М. М. Филипповымъ ("Русское Богатство" 1894, No 4) и И. И. Ивановымъ ("Исторія русской критики". Спб. 1898. Ч. II, стр. 331 и слѣд.).},-- воззрѣніе, которое нашло, горячаго сторонника въ лицѣ С. А. Венгерова. Послѣдній говоритъ, что Бѣлинскій могъ научиться у Надеждина только "худому"; все же хорошее, что мы находимъ въ его, литературныхъ. мечтаніяхъ", заимствовано имъ изъ другихъ источниковъ; философскія воззрѣнія онъ усвоилъ "главнымъ образомъ изъ частныхъ бесѣдъ въ кружкѣ Станкевича {Полное собраніе сочиненій В. Г. Бѣлинскаго, подъ ред. и съ примѣч. С. А. Венгерова, т. I, стр. 397--450.}.
   Но ни почтенный профессоръ, ни его предшественники! не опровергаютъ того, что Бѣлинскій, въ своихъ первыхъ критическихъ статьяхъ,-- вращался въ кругу выраженныхъ Надеждинымъ идей,-- что основныя положенія его эстетической теоріи совпадаютъ съ взтлядами Надеждина,-- что, наконецъ, самъ Бѣлинскій признавалъ пріоритетъ своего учителя, впервые высказавшаго положеніе, что поэзія вашего времени не должна быть ни классическою, ни романтическою, но въ ней должны примириться классицизмъ и романтизмъ и произвести новую теорію. Если даже съ шеллингіанскими идеями г. Бѣлинскій, главнымъ образомъ, ознакомился въ кружкѣ Станкевича,-- а не по лекціямъ и статьямъ Надеждина, то это не исключаетъ воспитательнаго вліянія на него послѣдняго, такъ какъ нельзя не согласиться съ П. Н. Милюковымъ, что Надеждинъ былъ учителемъ всѣхъ членовъ этого кружка,-- что отъ него преимущественно получили они первыя научныя основы для своего мышленія и творчества {П. Н. Милюковъ, op. cit.-- "Тѣ сомнѣнія,-- справедливо говоритъ А. А. Корниловъ (op. cit. стр. 11),-- которыя возбуждены были въ этомъ отношеніи почтеннымъ издателемъ сочиненій Бѣлинскаго С. А. Венгеровымъ, были блестящимъ образомъ разъяснены и разсѣяны П. Н. Милюковымъ въ его превосходной статьѣ"... Въ цитированной нами выше работѣ H. К. Козмина (іюль, стр. 55-70) обстоятельно указаны параллели между первыми статьями Бѣлинскаго и найденными изслѣдователемъ студенческими записями лекцій Надеждина.}.
   При такомъ отношеніи эстетическихъ воззрѣній Бѣлинскаго жъ теоріямъ, провозвѣстникомъ которыхъ явился Надеждинъ, естественно, что И. А. Гончаровъ, считавшій знаменитаго критика своимъ учителемъ въ области литературныхъ "вкусовъ, эстетическихъ и другихъ понятій" {"Только когда Бѣлинскій регулировалъ весь тогдашній хаосъ вкусовъ эстетическихъ и другихъ понятій и проч., тогда и мой взглядъ на этихъ героевъ пера (Лермонтова и Гоголя) сталъ опредѣленнѣе и строже. Явилась сознательная критика"... Письмо И. А. Гончарова къ издателю "Страны", "Страна", 1880 г. No 41, стр. 2.}, высоко ставилъ и заслуги Надеждина въ дѣлѣ уясненія взглядовъ на искусство, такъ же, какъ и его товарищи по университету, для которыхъ, какъ мы видѣли,-- была ясна генетическая зависимость теорій этихъ двухъ учителей молодого поколѣнія.
   Въ виду этого нѣтъ нужды останавливаться на обвиненіи дядею-Адуевымъ Ивана Семеныча, а Е. А. Бобровымъ -- Надеждина въ томъ, что послѣдній такъ плохо прочелъ студентамъ эстетику, что они не имѣли представленія объ отличіи творчества отъ ремесла, поэта отъ сочинителя: не касаясь его лекцій, достаточно вспомнить его диссертацію (достоинства которой Е. А. Бобровъ, впрочемъ, отрицаетъ) и его журнальныя статьи, вызвавшія бурную полемику по вопросамъ литературнаго творчества.
   Все это приводить насъ къ убѣжденію, что И. А. Гончаровъ могъ совершенно искренно написать о Надеждинѣ то, что мы находимъ въ его "Воспоминаніяхъ"; изъ дальнѣйшаго же будетъ видно, что онъ и былъ искреннимъ.
   

VI.

   Мнѣніе, что въ Иванѣ Семенычѣ нужно видѣть портретъ Надеждина, совершенно не согласно съ общимъ характеромъ творчества И. А. Гончарова. Творя изъ себя, передавая въ художественныхъ образахъ собственныя переживанія, истинный художникъ,-- и особенно художникъ съ такимъ широкимъ синтезомъ, какъ И. А. Гончаровъ,-- не копируетъ дѣйствительности, а возсоздаетъ ее, и послѣдняя, пройдя черезъ "магическій кристаллъ" его творчества, оставаясь сама собою въ своей сущности, въ то же время слишкомъ далека отъ тѣхъ конкретныхъ элементовъ, которые наблюдалъ въ жизни авторъ.
   Согласно profession de foi И. А. Гончарова, художникъ долженъ писать "не съ событія, а съ отраженія его въ своей творческой фантазіи", т. е. создавать "правдоподобія", которыя оправдывали бы изображеніе имъ событій. "До дѣйствительности же ему мало дѣла" {К. Военскій, И. А. Гончаровъ въ неизданныхъ письмахъ къ графу П. А. Валуеву. 1877--1882. Спб., 1906, стр. 33.}. Въ частности, относительно выведенныхъ въ его художественныхъ произведеніяхъ лицъ онъ справедливо заявляетъ:-- "Никто моихъ печатныхъ сочиненій личностями не упрекнетъ" {Тамъ-же, стр. 45.-- "Вы слишкомъ уважаете искусство и себя, чтобы уронить себя до личности и пасквиля. Имя и перо ваше никогда не осрамились этимъ"... писалъ И. А. Гончаровъ А. Ѳ. Писемскому ("Новь", 1891 г., No 13-14, стр. 41). Даже М. Е. Салтыковъ, часто писавшій на злобу дня, отказывался отъ приписываемаго ему намѣренія изобразить въ томъ или другомъ произведеніи данное лицо, данное событіе. Между тѣмъ И. А. Гончаровъ, который обычно возводитъ наблюдаемые факты "въ перлъ созданія," многими подозрѣвается въ фотографированіи дѣйствительности. По поводу столѣтія его рожденія въ прошломъ году газеты были переполнены указаніями мѣстъ и лицъ, изображенныхъ въ его романахъ -- указаніями, обычно фантастическими, которыми особенно усердно снабжали столичную и провинціальную печать корреспонденты изъ Симбирска. По Е. А. Боброву,-- какъ мы уже видѣли,-- Иванъ Семенычъ былъ профессоръ Московскаго университета, а вышеприведенный разговоръ Райскаго съ Козловымъ происходилъ "уже въ Симбирскѣ", хотя авторъ "Обыкновенной исторіи" и "Обрыва" не даетъ столь точныхъ опредѣленій.}.
   Изображая вліяніе популярнаго профессора на восторженныхъ слушателей, авторъ не могъ, конечно, не пользоваться чѣмъ, что было ему извѣстно по собственному опыту, не обращаться къ своимъ переживаніямъ. Но отсюда мы не имѣемъ права дѣлать выводъ, что при этомъ онъ имѣлъ въ виду охарактеризовать именно Надеждина, какъ (говоря словами Е. А. Боброва) "воспитателя и формулировщика всей этой напускной лжи чувствъ" и "трескучей прозы", представителя "стараго и отжившаго", которое въ "Обыкновенной исторіи", "такъ безпощадно побирается и, по взгляду автора, должно побороться".
   Адуевъ-дядя смотритъ на университетское образованіе вообще пренебрежительно и, въ вышеприведенномъ разговорѣ съ племянникомъ, высказывается отрицательно не только о "Надеждинскихъ предметахъ": онъ не придаетъ никакого "житейскаго" значенія не только философіи {Философія, какъ самостоятельный предметъ или совокупность извѣстныхъ дисциплинъ (какъ замѣчено нами выше) въ то время не преподавалась въ университетѣ, и Е. А. Бобровъ допускаетъ неточность, говоря, что "эти три предмета Гончаровъ слушалъ у Надеждина". Послѣдній, по собственной иниціативѣ, какъ мы видѣли, прочелъ студентамъ одну только логику.}, эстетикѣ и археологіи, но и богословію, гражданскому, уголовному, естественному и народному праву, дипломатіи, политической экономіи и проч... (дядя прервалъ перечень)...-- (Что И. А. Гончаровъ не имѣлъ здѣсь въ виду себя самого (а стало быть -- и вліянія Надеждина),-- это видно уже изъ того, что Александръ Адуевъ называетъ предметы не словеснаго только отдѣленія, а и юридическаго, которыхъ авторъ не слушалъ.
   Такое отношеніе къ академической наукѣ слишкомъ трезваго и практическаго дяди вполнѣ понятно, такъ какъ, на его взглядъ, по положенію дѣлъ Александра, послѣднему въ то время "нужнѣе всего" было умѣнье "порядочно писать по-русски", а также могло пригодиться знаніе иностранныхъ языковъ {При этихъ условіяхъ, дядя не оцѣнилъ бы, конечно, по достоинству и основательнаго знанія племянникомъ памятниковъ искусства (если бы оно было),-- знанія, въ отсутствіи котораго Б. А. Бобровъ видитъ главный недостатокъ Надеждина.}. Но нѣтъ рѣшительно никакихъ основаній думать, что такъ же смотрѣлъ на дѣло и авторъ "Обыкновенной исторіи". Напротивъ, мы имѣемъ положительныя доказательства того, что послѣдній всегда высоко ставилъ именно университетское образованіе,-- выше всякаго спеціальнаго, узко практическаго, "дѣлового, трезваго" {Напримѣръ, въ его "Сочиненіяхъ", XII, 5-7, и въ письмахъ къ сестрѣ См. нашу статью "Ив. Ал. Гончаровъ и новые матеріалы для его біографіи" ("Вѣстникъ Европы", 1907 г. No 2, стр. 587--588), письмо къ брату отъ 21 апрѣля 1857 г. ("Новое Время" 1912 г. No. 13017 стр. 9) и статью "Обѣдъ бывшихъ студентовъ московскаго университета" ("Голосъ", 1864 г., No 15), въ которой "читатель найдетъ подтвержденіе тѣхъ чувствъ любви и благодарности къ университету, которыя такъ и высказываются на каждой страницѣ его университетскихъ воспоминаній". А. А. Мазонъ. Матеріалы для біографіи и характеристики И. А. Гончарова, "Русская Старина", 1912 Г. No 3, стр. 554.}.
   Выходки дяди противъ лекцій Ивана Семеныча совершенно не выражаютъ мнѣнія автора о лекціяхъ Надеждина, ни въ отношеніи ихъ содержанія, ни въ отношеніи языка, чего и не могло быть, при выясненныхъ нами выше качествахъ этихъ лекцій. Не говоря уже о томъ, что такія "скрытыя" выходки совершенно не совмѣстимы съ честнымъ отношеніемъ къ печатному слову, всегда отличавшимъ И. А. Гончарова, мы знаемъ, что онъ былъ въ числѣ тѣхъ именно студентовъ, которымъ (какъ Н. В. Станкевичу), по выраженію И. И. Срезневскаго, Надеждинъ далъ направленіе навсегда.
   Самъ первоклассный художникъ, И. А. Гончаровъ очень интересовался вопросами психологіи творчества, эстетикой, памятниками искусства и литературы. Первый толчокъ въ этомъ направленіи онъ получилъ именно отъ Надеждина, отъ его лекцій и статей {Первый свой литературный опытъ онъ помѣстилъ въ журналѣ Надеждина, который былъ ему, очевидно, ближе другихъ изданій. Это переводъ отрывка изъ романа Евгенія Сю "Авторъ-Гюль". "Телескопъ" 1832 г., No 15, стр. 298--322.}. И впослѣдствіи, живя въ Петербургѣ, въ періодъ, предшествовавшій написанію "Обыкновенной исторіи", онъ продолжалъ свое самообразованіе, пользуясь методами, пріобрѣтенными въ университетѣ и главнымъ образомъ указанными Надеждинымъ {"Въ Петербургѣ, тщательно изучая иностранныя литературы, я уже регулировалъ свои занятія по тому методу и по тѣмъ указаніямъ, которые преподали намъ въ университетѣ наши вышеозначенные любимые профессора (XII, 41).}.
   Въ то время объ не только питалъ литературно-художественныя произведенія на четырехъ языкахъ, но и изучалъ исторію искусства по Винкельману {"Все свободное отъ службы время посвящалъ литературѣ". Гончаровъ много переводилъ изъ Шиллера, Гете (прозаическія сочиненія), также изъ Винкельмана,-- говоритъ онъ въ своей первой автобіографіи.-- "Я для себя,-- разсказывалъ И. А. Гончаровъ А. Ѳ. Кони,-- безъ всякихъ цѣлей, писалъ, сочинялъ, переводилъ, изучалъ поэтовъ и эстетиковъ. Особенно меня интересовалъ Винкельманъ".-- А. Ѳ. Кони. Иванъ Александровичъ Гончаровъ. "Нива". Ежемѣсячныя приложенія, 1912, No 7, стр. 342.}. Въ этомъ можно видѣть непосредственное вліяніе на него любимаго профессора: мы теперь знаемъ, что Винкельманъ былъ въ числѣ главныхъ источниковъ, по которымъ читалъ Надеждинъ лекціи о греческихъ памятникахъ изящныхъ искусствъ {Н. А. Козминъ, іюнь, стр. 312--314; 320.}.
   Послѣ этого въ "Обыкновенной исторіи" мы должны видѣть не разочарованіе въ Надеждинѣ, а, напротивъ, прямое отраженіе его вліянія на міровоззрѣніе автора. Недаромъ властитель думъ западническаго направленія русской интеллигенціи того времени, въ своей послѣдней критической статьѣ,-- въ которой онъ, по выраженію одного автора, "пропѣлъ хвалу такъ называемой натуральной школѣ" {Н. Барсуковъ, op. cit., т. IX, стр. 389.}, такъ подробно говоритъ о романтикѣ -- Александрѣ Адуевѣ. Между тѣмъ, Надеждинъ первый изъ "западниковъ" ополчился противъ крайностей романтики во имя новаго направленія, подъ которымъ онъ понималъ не что иное, какъ реализмъ, т. е. художественное воспроизведеніе дѣйствительности,-- направленіе, которому его преемникъ въ области литературной критики охотно присвоилъ (вслѣдъ за противниками) названіе "натуральной школы".
   Въ "Обыкновенной исторіи",-- этомъ характерномъ произведеніи "натурализма",-- своеобразно преломились тѣ воззрѣнія, въ защиту которыхъ выступили Надеждинъ и Бѣлинскій въ періодъ, когда окончательно складывались взгляды И. А. Гончарова: Александръ Адуевъ -- романтикъ въ литературныхъ своихъ опытахъ и въ жизни; въ его лицѣ авторъ развѣнчиваетъ романтизмъ, можетъ быть, и слишкомъ жестоко, но совершенно въ духѣ времени, продолжая, какъ и Бѣлинскій, дѣло Надеждина, а не "поборая" его.
   

III

   Кромѣ вышеприведенныхъ соображеній, мы имѣемъ еще рядъ документальныхъ данныхъ, съ несомнѣнностью подтверждающихъ, что не только въ періодъ написанія "Воспоминаній", "за отдаленностью" времени, проведеннаго имъ въ университетѣ, И. А. Гончаровъ возводилъ Надеждина "на пьедесталъ", по мнѣнію Е. А. Боброва, "вовсе ему не соотвѣтствующій, имъ не заслуженный". Въ настоящее время опубликованы двѣ автобіографіи И. А. Гончарова, написанныя имъ въ 1858 и въ 1867 г.г. Обѣ эти автобіографіи были въ свое время напечатаны анонимно, и авторъ говоритъ въ нихъ о себѣ въ третьемъ лицѣ {Ихъ автобіографическій характеръ установленъ: первой А. А. Мазономъ ("Русская Старина", 1911 г., No 10), а второй нами ("Вѣстникъ Европы", 1907 г. No 2).}; слѣдовательно, скрывать свои дѣйствительные взгляды на профессоровъ, а тѣмъ болѣе сообщать завѣдомо невѣрныя характеристики ихъ -- онъ не имѣлъ основаній, которыя подозрѣваетъ Е. А. Бобровъ.
   Между тѣмъ въ первой автобіографія, написанной черезъ одиннадцать лѣтъ по напечатаніи "Обыкновенной исторіи", онъ говорить объ "увлекательныхъ чтеніяхъ" Надеждина (какъ и молодого и свѣжаго въ то время Шевырева), которыя "не только расширили кругъ литературнаго и эстетическаго воззрѣнія молодыхъ слушателей, но и формировали ихъ перо, т. е. необходимость вести перечни правильно и краснорѣчиво излагаемыхъ лекцій дѣйствовала, конечно, благотворно на обработку языка" {А. А. Мазонъ, op. cit., стр. 38.}. То-есть онъ кратко говоритъ здѣсь о Надеждинѣ то же, что, много лѣтъ спустя, подробно развилъ въ своихъ "Воспоминаніяхъ".
   Во второй автобіографіи И. А. Гончаровъ указываетъ на то, что, благодаря университетскому преподаванію, въ томъ числѣ и лекціямъ Надеждина,-- онъ освободился отъ увлеченія писателями романтическаго направленія: -- "скоро, однако, онъ отрезвился отъ вліянія современной французской литературы, какъ чтеніемъ образцовъ англійской и нѣмецкой литературъ, такъ и знакомствомъ съ древними историками и поэтами въ университетѣ, въ словесномъ отдѣленіи, слушая съ жадностью увлекательныя лекціи исторіи иностранныхъ литературъ, исторіи изящныхъ искусствъ и археологіи.-- профессоровъ Шевырева и Надеждина {См. нашу цитированную выше статью ("Вѣстникъ Европы", 1907 г., No 2, стр. 581).-- Отсюда, между прочимъ, видно, что вышеупомянутый разговоръ Райскаго съ Козловымъ, вопреки мнѣнію Е. А. Боброва, не имѣетъ автобіографическаго значенія. Въ письмѣ, при которомъ была послана брату эта автобіографія, въ числѣ профессоровъ, оказавшихъ на него благотворное вліяніе, авторъ на первомъ мѣстѣ ставитъ Надеждина. "Нов. Время", 1912 г. No 13038, стр, 7.}...
   Наконецъ, въ нашихъ рукахъ находится теперь рукопись не напечатанной третьей его автобіографіи, написанной (какъ и первыя двѣ, въ третьемъ лицѣ) въ 1870 годахъ. Здѣсь также имѣется весьма цѣнное указаніе на положительное вліяніе на студентовъ "разглагольствованій" (по терминологіи Е. А. Боброва) Надеждина, къ которымъ будто-бы И. А. Гончаровъ въ зрѣломъ возрастѣ относился отрицательно. Говоря объ "огромномъ вліяніи на студентовъ" молодыхъ тогда профессоровъ и въ частности, Надеждина, философскія лекціи котораго (какъ и Давыдова) "были благотворны для слушателей по новости, сиплости идей, языка", авторъ, между прочимъ, замѣчаетъ:-- "они сблизили науку и искусство съ жизнью, изломали рутину, прогнали схоластику и освѣжили умы слушателей -- внесли здравый критическій взглядъ на литературу. Кромѣ того, производили и другое нравственное вліяніе, ставя идеалы добра, правды, красоты, совершенствованія, прогресса и т. д. Все это совпадало съ возникавшею въ тогдашней современной литературѣ жизнію, внесенною, послѣ застоя, Пушкинымъ и его плеядою, критическимъ переворотомъ,-- послѣ старой риторической школы, въ журналистикѣ, тѣмъ же Надеждинымъ и т. д.".
   Какъ эти, несомнѣнно, искреннія слова противорѣчатъ утвержденію, что И. А. Гончаровъ видѣлъ въ Надеждинѣ представителя "стараго и отжившаго"!
   Такіе неизмѣнно благопріятные отзывы о Надеждинѣ въ разные періоды жизни автора "Обыкновенной исторіи" совершенно исключаютъ предположеніе, что въ лицѣ Ивана Семеныча И. А. Гончаровъ скрытно изобразилъ своего любимаго профессора. И мы можемъ категорически сказать, что характеристика послѣдняго въ его "Воспоминаніяхъ" всегда была полнымъ и окончательнымъ мнѣніемъ писателя, который совершенно искренно отдалъ его памяти "глубокій и благодарный поклонъ".

М. Суперанскій.

"Современникъ", кн. V, 1913

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru