Сумбатов-Южин Александр Иванович
Е. К. Лешковская

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Александр Иванович ЮЖИН-СУМБАТОВ. ЗАПИСИ СТАТЬИ ПИСЬМА
   М., Государственное издательство "ИСКУССТВО", 1951
   

Е. К. ЛЕШКОВСКАЯ

ПИСЬМО ЮЖИНА В. В. ФЕДОРОВУ*

Ницца, 18 июля 1925 года

Дорогой Василий Васильевич!

   Все скоро забывается, и Ваше намерение издать книгу о почившей великой артистке Елене Константиновне Лешковской, пока память о ней свежа в душах тех, кому она при жизни дала столько высокой радости, -- дело важное и благородное.
   Я не могу теперь дать очерка этой славной чистой жизни. Слишком болит по ней сердце. Почти сорок лет я работал на Малой сцене рука об руку с нею и знаю, что даже общими бликами нельзя исчерпать всего богатства и сверкающей многогранности ее исключительного таланта и ее сценического творчества. Для этого надо углубиться в ее светлую, но многострадальную жизнь. Надо целиком и, главное, надолго уйти в бережное и беспристрастное изучение и ее личности и условий ее огромной работы. Я постараюсь приняться за этот большой труд, как только найду в себе для этого достаточно сил, как только минует острота утраты... Теперь, исполняя Вашу просьбу, я дам в самой сжатой форме несколько черт ее прекрасного сценического облика и ее судьбы.
   Прежде всего она была мало оценена при жизни. Елена Константиновна была и великим художником и глубоким аналитиком женской души. И сознательно и интуитивно она, как поэт и анатом, угадывала и вскрывала самую сокровенную ее глубь и никогда не была тем, чем хотела ее сделать ходячая молва, прикрепившая к ее имени эпитет сценического амплуа. Именно театральности, сценического трафарета не было и в помине в ее созданиях. Она всегда шла от живого образа, и зачастую чуткий свидетель ее творчества с изумлением и восторгом видел, какими трепетными звуками и внутренним перерождением прослаивались ее роли, как сквозь поверхностный налет кокетства той или другой характерности и комедийного блеска проступали черты общеженской души, полной загадочных страданий и тяжелой тоски. Никто, как она, не умел так ударить по лучшим чувствам зрителя, так заставить его глубоко встрепенуться и почувствовать затаенную в женской душе глубокую драму. Как ни старайся обузить ее талант, он сверкает в каждой созданной ею роли самыми неожиданными и всегда глубокими, всегда жизненными освещениями -- точно прожектором -- самых затаенных глубин сотворенного ею образа. Ее нельзя было назвать ни трагической, ни комической, ни характерной артисткой. Она была артисткой женской души -- и артисткой огромной высоты. Поэтому все ее создания врезались неизгладимо в душу тех, кто ее видел.
   Она сумела выбросить из своего творческого арсенала всякий штамп. И никогда нельзя было угадать, чего можно ждать от ее репетиционной работы. Она настороженно прислушивалась к себе в это время и твердо была убеждена, что никакими эффектами, никаким мастерством она не достигнет того совершенства создания, к которому -- она знала -- непременно приведет это прислушивание к себе, это внутреннее слияние художника с человеком. И то, что она услышала в себе, было ее единственным! руководителем. Заглушить этого уже не могли никто и ничто.
   Этим" двумя свойствами объясняется быстрое и восторженное признание ее первых шагов. Голова кружится от разнообразия ее творчества в молодые годы, когда она еще не владела ни опытом, ни техникой, которые она так быстро и с таким совершенством усвоила в несколько лет, откинув и из опыта и из техники все их притупившиеся или изношенные орудия. Взрыв аплодисментов всего зала покрывал какой-нибудь совершенно неожиданный и неподготовленный, непроизвольно из всего ее существа вырвавшийся жест или звук голоса. Вся -- сплошной нерв жизни, она и била по нервам живого зала. И он был весь влюблен в трепет ее таланта.
   Может быть, именно простота подхода к своей задаче, горение живым образом, властно охватившим все существо артистки, бессознательное отрицание всей ее художественной природой всякой, хотя бы самой изощренной и высокохудожественной искусственности,-- может, именно это и охватывало одним пламенем и сцену и зал. Это свойство высокого таланта, так ярко засветившееся в молодые годы, сохранилось до ее последних лет, несмотря на двадцать лет непрерывных страданий, которыми сопровождалась ее работа на протяжении почти всего текущего века, страданий, о которых невыносимо больно вспоминать. Ее Гурмыжская, Торцова, Турусина тем же фейерверком неожиданных огней осыпали зал, вырываясь из измученного болезнями, но сильного творческой силой существа, как ее молодые создания: ее Глафира в "Волках и овцах", ее Лидия в "Бешеных деньгах", Катарина в "Укрощении строптивой", ее Марина в "Годунове" и "Самозванце", Лиза в "Дворянском гнезде", бесчисленные роли в пьесах Немировича, Гнедича, Шпажинского, Федотова, Чайковского. Положительно трагическую силу она проявила еще совсем девочкой в одной из своих дебютных пьес -- в "Иоланте". П. И. Чайковский сказал мне, что ей он обязан решением написать оперу на этот сюжет. "Только, -- добавил он, -- вряд ли мою Иоланту кто-нибудь так споет, как Лешковская ее играет". А Лешковская в то время всего год была на сцене...
   Несмотря на этот исключительный успех, несмотря на то, что вся труппа тогдашнего Малого театра сразу включила Елену Константиновну в число своих первых сил, ее обходили ролями глубоких переживаний, и первая часть, почти половина ее работы в Малом театре прошла под знаком чистой комедии, в которой, как я выше сказал, ярко проступали черты трагического углубления, полные проникновенной силы и жизненной правды.
   Может быть, в этом слышался отзвук ее личной судьбы, ее чуткой и отзывчивой ко всякому страданию души, точно предвидевшей, что ей придется перенести в последние двадцать лет. Только с переменой управления Малым театром в 1909 году Елена Константиновна могла во всем блеске выявить эту сторону своего таланта. И действительно, сверкающе выявила в "Очаге" Мирбо, "Amor omnia" Седерберга, "Холопах" Гне-дича, "Полпути" Пинеро.
   В этих созданиях бездна озарений таких черт женской души, каких она еще не давала раньше, точно в этом измученном болезнью организме скрывался богатейший, неистощимый запас еще не выявленных художественных возможностей. Только смерть могла их истребить. Измученная, но еще живая, артистка все отдала болезни, кроме своих творческих сил. Их она не уступила ей ни в малейшей части и унесла с собой.
   Она не любила успеха и никогда его не искала. Она любила самое дело создания художественных образов, а не лавры. Она не искала любви и признания и ничем никогда не поступалась из своего "кредо", чтобы их приобрести. Это чувствовала публика, и любила, и признавала ее. Заставить Елену Константиновну согласиться на так называемое "чествование при открытом занавесе" в дни ее юбилеев было почти невозможно, и только в самый спектакль настойчивые, почти грозные клики публики заставляли ее волей-неволей его принимать. Выход на вызовы был для нее мучением. За все время ее почти сорокалетней службы она все делала и сделала, чтобы уклониться от всяких ценных подношений. Она любила сцену и себя в ней, но не сцену для себя в качестве обелиска, на котором высилась бы ее личная слава. Она выходила на сцену, чудесно делала свое дело, не уклоняясь от самых "антипатичных" ролей, если в них чуялась правда, и для нее этим исчерпывалась ее задача. Все остальное было довеском, всегда ей противным. Гордая по природе, она не хотела наград за свою работу: в ней, в ее процессе она и видела самоцель и смысл своей жизни. Чуждая даже оттенка сценической "ревности", она была горячей поклонницей чужого дарования. И чем оно было выше и ценнее, тем больше и тем радостнее она на него любовалась. Но она была строгим и чутким судьей каждой сценической славы и умела мирить свое восхищение тем или другим талантом с серьезным анализом его художественной работы.
   Как мало говорят эти строки для очерка облика дивной артистки, человека изумительной чистоты и высоты духа, одной из выпавших сильных скреп Малого театра. Но пишешь о живой, а каждую минуту голову туманит мысль, что
   
   Ее приют угрюм и тесен,
   И на устах ее печать.
   
   Да пошлет судьба Малому театру новый свежий и молодой росток от этой свежей могилы.
   

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ И ПРИМЕЧАНИЯ

   К стр. 528. Письмо Южина В. В. Федорову было последним опубликовано в его очерке "Лешковская, 1864--1925" (изд. Музея Малого театра, без обозначения года) с некоторыми -- незначительными -- разночтениями по сравнению с воспроизводящимся в настоящем издании текстом, хранившимся в архиве Южина.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru