Сумароков Петр Панкратьевич
Записки отжившего человека

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. История моих предков. До 1802 г.

ЗАПИСКИ ОТЖИВШАГО ЧЕЛОВѢКА.

   Человѣкъ, прожившій долгую жизнь и приближающійся въ въ войду ея, похожъ на запоздалаго путника, застигнутаго вечерними сумерками. Передъ нимъ все безцвѣтно и мрачно, и ничто не манитъ его впередъ, кромѣ необходимости дойти до ночлега.
   Позади его, всѣ предмета, которые онъ видѣлъ на своемъ пути, всѣ люди, съ которыми встрѣтился, тоже скрылись отъ его глазъ, перешли изъ живыхъ панорамъ и живыхъ людей въ одни воспоминанія. И только эти воспоминанія провожаютъ его на ночлегъ.
   Я прошелъ длинный жизненный путь, былъ очевидцемъ многихъ событій, пережилъ многихъ людей, и не разъ, впродолженіи моей жизни, мнѣ приходилось вспоминать грустныя слова поэта:
   
   Увы! на жизненныхъ браздахъ
   Мгновенной жатвой поколѣнья,,
   По тайной волѣ Провидѣнья,
   Восходятъ, зрѣютъ и падутъ;
   Другія имъ во слѣдъ идутъ....
   
   На моихъ глазахъ смѣнились три поколѣнія, и четвертое прожило уже половину своего вѣка.
   Теперь меня застигли сумерки, и толпа воспоминаній о пройденномъ мною пути провожаетъ меня на ночлегъ.
   Этотъ-то пройденный мною жизненный путь хочу я описать, какъ странникъ, остановившійся, наконецъ, въ послѣдней пристани, описываетъ свое путешествіе. Эти видѣнныя мною событія хочу воскресить въ моей памяти. Эти пережитыя мною поколѣнія, съ ихъ типическими чертами различныхъ эпохъ, хочу снова облечь въ живые образы.
   Въ моихъ запискахъ мало будетъ интереса собственно исторического, принимая это слово въ тѣсномъ его смыслѣ. Но смѣю думать, что въ нихъ будетъ тотъ общечеловѣческій интересъ, который часто увлекаетъ насъ въ самой простой семейной хроникѣ, въ исторіи обыденной жизни обыденныхъ людей,-- и увлекаетъ именно потому, что каждый пишущій и читающій подобные записки есть человѣкъ, и все человѣческое не чуждо ему.
   Но исторія каждаго отдѣльнаго лица, такъ же какъ и каждаго народа, не можетъ быть полна и достаточно выяснена, если не указать на предшествовавшія событія. Поэтому я прошу позволенія начать мою автобіографію ab ovo, т.-е. съ исторіи моихъ предковъ.
   

I.
Исторія моихъ предковъ.

До 1802-го года.

Вотъ какъ жили поживали
Наши дѣды и отцы.

   Въ "Родословной книгѣ князей и дворянъ россійскихъ и выѣздныхъ", изданной въ 1787-мъ году и напечатанной "къ университетской типографіи у Н. Новикова", значится: "С--ю выѣхали изъ Швеціи. Названіе получили отъ предка ихъ, который назывался Левисъ С--онъ". Въ которомъ году выѣшь мой родоначальникъ, объ этомъ въ Родословной книгѣ ничего не сказано. Подлинной родословной подъ рукой у меня нѣтъ, да я не считаю нужнымъ и справляться о точномъ времени его выѣзда, слишкомъ отдаленномъ, какъ это видно изъ слѣдующее обстоятельствъ.
   Въ родѣ нашемъ,-- генеалогическое дерево котораго впослѣдствіи широко развѣтвилось,-- осталось преданіе, что Левисъ былъ зѣло искусенъ въ землемѣріи и занимался съемкой какихъ-то пограничныхъ линій при какомъ-то великомъ князѣ, который, вѣроятно, или вызвалъ его, или принялъ на службу по собственному его предложенію, какъ ученаго иностранца, что въ тѣ времена очень часто случалось. Затѣмъ всякія, какъ письменныя, такъ и изустныя свѣдѣнія о Левисѣ и ближайшемъ его потомствѣ теряются во мракѣ неизвѣстности. И только уже въ царствованіе Алексѣя Михайловича ярко выступаетъ на сцену личность одного изъ дальнѣйшихъ Левисовыхъ потомковъ, Ивана Богдановича С--ва, получившаго впослѣдствіи историческую извѣстность. Онъ былъ при царѣ комнатнымъ стольникомъ, т.-е. имѣлъ надзоръ за его внутренними покоями, постелей и платьемъ. Царь любилъ его какъ приближеннаго, вѣрнаго и усерднаго слугу, и притомъ, бывши страстнымъ охотникомъ, любилъ его какъ страстнаго же, ловкаго и смѣлаго охотника, который постоянно находился при немъ и на соколиной, и на псовой, и на медвѣжьей охотѣ. Съ-молоду, увлекаясь охотничьей удалью, Алексѣй Михайловичъ любилъ своеручно принять поднятаго Изъ берлоги медвѣдя за рогатину, и строго запрещалъ въ этихъ случаяхъ всякую постороннюю помощь: привыкнувъ къ этой одиночной борьбѣ, онъ всегда оканчивалъ ее удачно; но разъ какъ-то удача и ловкость измѣнили ему. Въ ту минуту, когда медвѣдь всталъ передъ нимъ на дыбы, и ему неудобно было дать отпоръ рогатиной, нога царя оскользнулась; онъ упалъ, и разсвирѣпѣлый звѣрь готовъ ужъ былъ на него навалиться. Но вѣрный и смѣлый стольникъ въ одно мгновеніе заслонилъ царя собой, принялъ медвѣдя на свою рогатину и распоролъ ему животъ ножомъ. За это царь наградилъ его вотчиной въ Калужской губерніи {Село Сивцево, нынѣ Тарусскаго уѣзда, и давно уже ушедшее изъ рода С--выхъ, по переходу въ женское колѣно.} и возвелъ въ санъ думнаго боярина, оставивъ однакожъ, по прежнему, при своихъ покояхъ. А придворные дали ему прозвище -- орелъ, которое дѣйствительно соотвѣтствовало его красивой, смѣлой и открытой наружности.
   Послѣ кончины царя Алексѣя, Иванъ Богдановичъ остался въ штатѣ юныхъ царевичей, и въ особенности былъ любимъ Петромъ, при которомъ находился такимъ же приближеннымъ человѣкомъ, какъ и при его отцѣ. Во время распри Петра съ его сестрой-правительницей за власть, приближенные царевны, съ цѣлью отвлечь отъ Петра преданныхъ ему людей, а въ томъ числѣ и Ивана С--ва, сдѣлали на нихъ извѣтъ, "что будто бы нѣкоторые изъ этихъ людей говорили С--ву: "Орелъ, убей ты намъ того орла, который часто летаетъ на Воробьевы горы", разумѣя подъ именемъ этого второго орла царя Іоанна, устроившаго себѣ на Воробьевыхъ горахъ лѣтній пріютъ и часто туда уѣзжавшаго. Обвиняемыхъ потянули въ допросамъ, засадили въ казематы, истязали пытками. А когда Шакловитый задумалъ тайно умертвить Петра, онъ склонялъ С--ва принять на себя исполненіе его злодѣйокіго замысла -- сперва обѣщаніемъ свободы и щедрыхъ наградъ, а потомъ еще болѣе лютыми пытками. Изнуренный заключеніемъ, истерзанный муками, но вѣрный долгу и чести, Иванъ Богдановичъ принялъ мученическую смерть въ одномъ изъ казематовъ Дѣвичьяго монастыря, въ кельѣ котораго, вскорѣ послѣ того, была заключена сама царевна, и гдѣ Петръ далъ такой страшный урокъ, выставивъ передъ ея окнами, на пикахъ, отрубленныя головы стрѣльцовъ, ея сообщниковъ.
   У Ивана Богдановича семейства не было. Былъ только одинъ родной братъ, Панкратій, меньшой ему, который, несмотря на свою молодость, жилъ вдалекѣ отъ придворныхъ и политическихъ смутъ, въ деревенской глуши, въ небольшой своей родовой вотчинѣ, въ Каширскомъ уѣздѣ. Петръ вызвалъ его въ себѣ я осыпалъ щедрыми подарками, въ которыхъ приняла участіе! царица Наталья Кириловна. А потомъ, замѣтивъ ему, что такому молодцу не годится жить въ деревнѣ, а надобно служить, записалъ въ свои "потѣшные" и съ тѣмъ вмѣстѣ, надѣясь въ немъ найти такую же къ себѣ преданность, какъ въ его братѣ, и желая, чтобъ онъ былъ ближе къ нему, взялъ въ себѣ рынды. Этотъ-то Панкратій былъ прямой родоначальникъ той вѣтви родословнаго дерева, отъ которой произошелъ я.
   Изъ семейныхъ преданій извѣстно, и изъ письменныхъ документовъ видно, что царь скоро полюбилъ его и не забывалъ повышать и награждать. Года черезъ два, по вступленіи въ службу онъ женился. Вотъ преданіе объ этой, довольно романической женитьбѣ, которое дошло до меня отъ моей двоюродной бабушки, а его родной правнуки, Марьи Васильевны С--вой, и которое показываетъ, въ какой хилости онъ былъ у царя.
   Жилъ въ то время въ Москвѣ бояринъ Никита Ивановичъ Зиновьевъ, человѣкъ богатый, гордый и крутого обычая. У него была красавица-дочка, которую онъ чуть-ли не съ самаго рожденія нарекъ въ невѣсты, тоже малолѣтному, сыну какого-то богатаго князя, своего пріятеля. До той поры, пока у насъ велся азіатскій обычай держать женщинъ въ заперти, Натальѣ (такъ звали его дочь) Никитишнѣ едвали удавалось видѣть вблизи не только какого-нибудь посторонняго мужчину, но даже и нареченнаго жениха. Но когда Петръ, послѣ своего путешествія по Европѣ, потребовалъ, чтобы на придворныя ассамблеи и другія торжества бояре являлись съ женами и дочерьми, Наталья Никитишна, время свадьбы которой уже приближалось, увидѣла на какомъ то парадномъ выходѣ Панкратія Богдановича. По словамъ бабушки, наслышавшейся о немъ отъ своей матери и даже видѣвшей его портретъ, который, къ сожалѣнію, до меня не дошелъ, а попалъ въ другую отрасль фамиліи, онъ былъ очень красивъ собой, а ростомъ, по ея выраженію, почти съ царя. И шелъ онъ при немъ, на этомъ выходѣ, въ бѣломъ атласномъ кафтанѣ съ золотыми цѣпями на груди, въ высокой шапкѣ и съ сѣкирою на плечѣ. Это былъ тогдашній нарядъ рынды. Его красивая наружность и этотъ красивый нарядъ сдѣлали сильное впечатлѣніе, какъ разсказывала впослѣдствіи сама Наталья Никитишна, на ея вполнѣ еще чистое сердце, огражденное до шестнадцати лѣтъ отъ всякихъ подобныхъ увлеченій уединеніемъ терема. Молодой рындъ тоже заглядѣлся на ея красоту, и если принять въ соображеніе всю обстановку тогдашняго времени, когда оба пола были совершенно разъединены, когда ихъ свиданія могли быть только мимолетны, и всѣ объясненія должны были ограничиваться одними взглядами, то будетъ понятно, что и его страсть могла разгорѣться съ этой же первой встрѣчи, съ этихъ же первыхъ взглядовъ. Они стали искать новыхъ встрѣчъ: въ церкви, въ ассамблеяхъ; но перемолвить другъ съ другомъ имъ нигдѣ не было возможности, потому что за дѣвицами все еще смотрѣли строго, особливо при строгихъ отцахъ стараго закала. Начались сношенія черезъ мамушекъ и нянюшекъ, купленныхъ щедрыми подарками. Панкратій Богдановичъ хотѣлъ начать сватовство; но когда ему сказали, что боярышня просватана за другого и что онъ этимъ ускорить только ея погибель, потому что отецъ лучше согласится видѣть ея мертвой, чѣмъ нарушить данное слово, онъ рѣшился жениться увозомъ. Наталья Никитишна, видя сама, что другого исхода нѣтъ, согласилась,-- и въ одинъ темный, зимній вечеръ нянька вывела ее изъ дому, прикрывъ нагольной шубой горничной дѣвки. Женихъ посадилъ ее въ сани, и лихая тройка примчала ихъ въ подмосковное, довольно извѣстное, село Фили, гдѣ все было уже приготовлено къ вѣнчанью, и гдѣ оно и совершилось безъ всякихъ препятствій. А на другое утро виновный поспѣшилъ явиться къ государю съ повинной головой. Сначала царь сильно разгнѣвался за такое своевольство", во потомъ, вспомнивъ заслуги его брата и щадя въ немъ самомъ вѣрнаго слугу, успѣвшаго уже показать свое усердіе, смягчился, и сказалъ {Всѣ нижеслѣдующія подробности перешли въ преданіе изъ собственнаго разсказа Натальи Никитишны объ этомъ происшествіи.}: "Ну, дѣлать нечего. Аще Богъ сочетаваетъ, человѣкъ да не разлучаетъ. Покажи-ка мнѣ молодую жену. Стоитъ ли того, что ты для нея надѣлалъ?"
   Привезъ онъ жену ни живую ни жертвую, всю въ слезахъ: и гнѣва царскаго боится и еще больше родительскаго проклятія, мысль о которомъ, послѣ первой минуты рѣшимости, все больше и больше стада ее мучить. Государь, взглянувъ на нее, улыбнулся. "Вижу -- говоритъ -- молодчикъ, что губа-то у тебя не дура... Ну, не плачь, молодая; поцалуй-ка меня. Виновата ты передъ отцомъ, да Богъ тебя проститъ по твоей молодости. А коли Богъ проститъ и государь проститъ, такъ и отецъ проститъ. А чтобы ему охотнѣе было простить, жалую твоего мужа въ стольники. Поѣзжайте сейчасъ къ отцу и скажите, что царь и великій государь прислалъ васъ къ нему просить прощенія и его родительскаго благословенія". Какъ ни разсерженъ былъ бояринъ противъ дочери, но по царскому слову, и въ особенности такого царя, каковъ былъ Петръ, волей-неволей, простилъ.
   Этотъ поступокъ не лишилъ предка царскихъ милостей. Напротивъ, въ своей новой должности онъ, вѣроятно, успѣлъ оказать какія-нибудь новыя заслуги, потому что, когда у него родился первый ребенокъ, онъ уже значится по документамъ стряпчимъ съ ключемъ. Тѣже семейныя преданія гласятъ, что этого ребенка царь самъ назвался крестить. Объ этомъ событіи бабушка тоже любила поразсказать нѣкоторыя слышанныя ею подробности: "Государь -- разсказывала она -- говорилъ, шутя, прадѣдушкѣ: "Если у тебя родится сынъ, пойду крестить; а если дочь -- не смѣй и звать въ кумовья".-- Когда прадѣдушка явился и просилъ принять младенца отъ купели, онъ весело спросилъ: "Сына Богъ далъ?" -- Нѣтъ,-- отвѣчалъ прадѣдушка пригорюнясь,-- дочь.-- "Какъ же ты осмѣлился просить меня,-- крикнулъ государь,-- коли я тебѣ запретилъ?" А прадѣдушка былъ себѣ на умѣ:-- Потому,-- говоритъ,-- надежа-государь, осмѣлился, что дочь-то зовутъ Петромъ.-- Государь разсмѣялся. Понравилась ему и шутка прадѣдушки и то, что онъ имя далъ сыну въ честь его".
   Эта шутка, которая очень нравилась самой бабушкѣ и которую она всегда пересказывала съ особеннымъ удовольствіемъ, теперь могла бы показаться плосковатой; но она была именно въ духѣ того времени, въ простотѣ тогдашнихъ нравовъ, которая и до сихъ поръ еще сохранилась въ нѣкоторыхъ слояхъ нашего общества, гдѣ шутки подобнаго рода часто слышатся на свадебныхъ и крестинныхъ пирахъ. Петръ окрестилъ своего тезку и положилъ ему на зубокъ, подъ подушку родильницы, пергаментный листъ, съ ярко расписанными и раззолоченными орнаментами на ноляхъ, и съ четырьмя увѣсистыми, жемчужными кистями по углахъ. Это была жалованная грамота, которая до сихъ поръ сохраняется въ фамильномъ архивѣ и по которой, какъ значится въ отказныхъ книгахъ: "Въ 201-мъ году отказано стряпчему съ ключемъ, Панкратію Богдановичу С--ву, недвижимое имѣніе въ Пензенскомъ уѣздѣ, село Пелетминское-Посопная слобода; а въ ней пашни, по писцовымъ книгамъ 193-го, 194-го и 195-го годовъ, писца Семена Дмитріева, по мѣрѣ одиннадцать тысячъ пятьсотъ девяносто четыре четверти, съ сѣнными покосы и со всѣми угодьи, и мельницами, и рыбными ловли, и со крестьяны".
   Награда имѣніемъ была въ тѣ времена дѣломъ очень обыкновеннымъ. Но впослѣдствіи Петръ сдѣлалъ своему вѣрному слугѣ подарокъ гораздо болѣе оригинальный. Когда Панкратій Богдановичъ, по разстроенному здоровью, долженъ былъ оставить службу, онъ задумалъ снова переселиться въ деревню. Каширское имѣніе, въ которомъ онъ жилъ и прежде, было небольшое, и хотя онъ прикупилъ къ нему другую половину, принадлежавшую, какъ видно изъ купчей, Дихлеру, но оно все еще далеко не равнялось съ жалованнымъ пензенскимъ. Несмотря на то, сколько по отдаленности жалованнаго имѣнія отъ столицы, столько_же и по привычкѣ къ старому гнѣзду, онъ предпочелъ послѣднее. Одно только озабочивало его, что въ имѣніи этомъ не было церкви, да и приходская, по тогдашней малочисленности церквей, была въ десяти верстахъ. Предокъ былъ человѣкъ религіозный. Онъ желалъ провесть послѣдніе дни вдалекѣ отъ суетъ мірскихъ, въ совершенномъ спокойствіи и молитвѣ. Поэтому, онъ еще да отъѣзда въ деревню началъ дѣлать приготовленія къ постройкѣ тамъ церкви. Когда царь узналъ о его заботѣ, онъ вдругъ вздумалъ подарить ему деревянную церковь изъ села Филей, ту самую, въ которой онъ вѣнчался. Исполнить это было тѣмъ удобнѣе, что село принадлежало казнѣ. За перевозкой тоже дѣло не стало. Церковь разобрали по бревну, иконостасъ и утварь уложили въ ящики; а затѣмъ,-- такъ какъ это было зимой,-- забрали на Болотной площади нужное число подводъ, пришедшихъ въ Москву съ хлѣбомъ по каширскому тракту, и на этомъ порожнякѣ, которому приходилось возвращаться тѣмъ же трактомъ, вся церковь, какъ гласитъ преданіе, была привезена на мѣсто разомъ. Стояла она прямо противъ господскаго дома, саженяхъ въ пятидесяти отъ воротъ, на просторной лужайкѣ, и была обсажена вокругъ березами, верхушки которыхъ впослѣдствіи подстригались. Достопамятная церковь эта пришла въ ветхость еще при внукахъ Панкратія Богдановича, и одинъ изъ нихъ построилъ, рядомъ съ ней, новую деревянную же, въ которую иконостасъ и утварь перенесъ изъ старой. Но стѣнъ ея, часть которыхъ, вѣроятно, пошла на эту же постройку, не осталось и слѣда. Только на томъ мѣстѣ, гдѣ былъ прежній престолъ, и теперь еще стоитъ каменный памятникъ, имѣющій форму глухой часовни, съ углубленіемъ въ одной сторонѣ, для помѣщенія образа.
   У Панкратія Богдановича только и былъ одинъ сынъ, крестникъ и соименникъ царевъ, о которомъ сказано выше. Въ біографіи этого послѣдняго не встрѣчается такихъ выпуклыхъ эпизодовъ, которые остаются въ памяти потомства яркими, отдѣльными чертами. Извѣстно только, что онъ былъ человѣкъ очень образованный, что подтверждается и его послужнымъ епископъ. Въ чинѣ дѣйствительнаго статскаго совѣтника онъ занималъ должность "канцеляріи конфискаціи главнаго судьи", а впослѣдствіи имѣлъ чинъ дѣйствительнаго тайнаго совѣтника. Подъ старость онъ жилъ въ томъ же имѣніи, гдѣ жилъ и отецъ его, и гдѣ надолго въ народѣ сохранилось воспоминаніе, какъ онъ ѣздилъ въ каретѣ цугомъ, съ двумя форрейторами, двумя гайдуками на запяткахъ, двумя верховыми гусарами по сторонахъ, и съ скороходомъ впереди. Но надобно отдать ему справедливость, что при своемъ богатствѣ и важномъ чинѣ, которые въ тѣ времена составляли огромную силу, онъ не употреблялъ эти силы во зло, подобно многимъ тогдашнимъ богатымъ и знатными помѣщикамъ. Онъ не топталъ псовой охотой полей своихъ сосѣдей, и не сѣкъ мелкопомѣстныхъ дворянъ и исправниковъ, какъ это дѣлывалъ Измайловъ. Бралъ съ собой гусаровъ только по тогдашнему обычаю, а не для того, чтобы колотить нагайками перваго встрѣчнаго мужика, неуспѣвшаго своротить съ дороги, или заколачивать до полусмерти, тѣми же нагайками, своихъ крестьянъ на пахотѣ и на всякихъ другихъ работъ, какъ заколачивалъ одинъ изъ графовъ Головкиныхъ, жившій въ своемъ алексинскомъ имѣніи и всегда совершавшій подобные экзекуціи, какъ разсказывали очевидцы, съ какимъ-то звѣрскимъ наслажденіемъ, выражавшемся въ обыкновенной его, при такихъ истязаньяхъ приговоркѣ: "парь его! парь! вынь душу! ого-го! хорошо! хорошо"! Напротивъ, Петръ Панкратьичъ всегда былъ готовъ помочь бѣдняку, а не обидѣть его. Былъ человѣкъ кроткій, благочестивый, и написалъ даже нѣсколько "Размышленій" и стиховъ въ духѣ христіанскаго смиренія; но сознавая самъ, что не имѣетъ достаточнаго авторскаго и тѣмъ еще болѣе поэтическаго таланта, никогда ихъ не печаталъ. Часто ходилъ въ церковь, не пропуская, какъ говорили старожилы, ни одной обѣдни и заутрени. У него былъ хоръ пѣвчихъ, составленный изъ многочисленной домашней челяди. Въ праздничные дни вся капелла одѣвалась въ богатые кафтаны, расшитые галунами, и въ хорошую погоду помѣщикъ совершалъ выходъ изъ дому въ церковь съ особенной торжественностью, окруженный своимъ семействомъ и цѣлой свитой гайдуковъ, гусаровъ, лакеевъ и женской прислуги, сопровождавшей его жену и дочерей. Сохранилось также преданіе, что онъ самъ любилъ пѣть на клиросѣ, что подтверждается и оставшейся послѣ него небольшой книжкой "партеснаго пѣнія на три голоса", съ партитурою баса, которую въ хорѣ онъ и держалъ. Надпись о принадлежности ему этой книжки сдѣлана на ней его собственной рукой, очень четкимъ и красивымъ тогдашнимъ почеркомъ, и цитирована 1761 годомъ. Книжку эта сохранилась въ совершенной цѣлости, чему, конечно, способствовалъ современный ей толстый, кожаный переплетъ.
   Получивъ послѣ отца, какъ единственный наслѣдникъ, все имѣніе, Петръ Панкратьевичъ много еще присоединилъ къ нему покупками то цѣлыхъ сосѣднихъ деревень, то пахатныхъ и луговыхъ земель въ смежныхъ пустошахъ. И теперь еще цѣла кипа столбцовъ, на которыхъ писаны выданныя ему разными лицами купчія крѣпости, но онѣ не имѣютъ уже никакого другого значенія кромѣ значенія историческихъ актовъ, потому что всѣ деревни и земли, купленныя имъ, давно вышли опять изъ рукъ его потомковъ. У него было три сына и четыре дочери {Онъ былъ женатъ на Прасковьеѣ Ивановнѣ Приклонской.}; при раздѣлѣ ихъ, имѣнье, состоявшее слишкомъ изъ трехъ тысячъ душъ и огромнаго числа десятинъ земли, сразу распалось на семь частей, а потомъ пошло дробиться до безконечности. Кромѣ того, надъ потомками этого богатаго и именитаго патріарха семейства, какъ будто бы отяготѣлъ перстъ божій. Двѣ дочери его вышли замужъ, и были,-- какъ говорила та же моя двоюродная бабушка, и ихъ родная племянница,-- очень несчастливы. Мужъ одной изъ нихъ былъ скаредный и въ свое время хорошо извѣстный всей Москвѣ скряга, котораго родной братъ жены его заклеймилъ именемъ Кощея и публично осмѣивалъ въ своихъ комедіяхъ и сатирическихъ пѣсняхъ, нанимая фабричныхъ пѣть эти пѣсни, подъ, его окнами. Мужъ другой былъ хитрый и очень недобросовѣстный проныра. Двѣ другія дочери состарѣлись въ дѣвствѣ, и одна изъ нихъ, отдавшая еще при жизни все свое имѣніе, умѣвшему подольститься къ ней, пронырливому зятю, терпѣла потомъ отъ него такую горькую участь, что сошла съ ума. Друга# была осторожнѣе, но и ея послѣднія минуты были горьки. Тотъ же зять, пользуясь ея одиночествомъ (она жила одна, въ доставшемся, ей алексинскомъ имѣніи) и болѣзнью, заставилъ ее, постоянными вымогательствами, подписать актъ, по которому и вся ея часть, перешла къ нему. Такимъ образомъ, всѣмъ дочерямъ Петра Панкратьевича суждена была не красная жизнь, и все ихъ имѣніе перешло въ чужія руки и разсыпалось прахомъ, кромѣ части старшей дочери, которая была за скрягой и у которой были дѣти. Средній сынъ его, Александръ, извѣстный и очень популярный въ свое время поэтъ и сатирикъ, умеръ тоже въ одиночествѣ и бѣдности, преслѣдуемый своими кредиторами и врагами, которыхъ нажилъ себѣ своимъ рѣзкимъ, сатирическимъ перомъ, а отчасти своимъ сварливымъ характеромъ и высокомѣріемъ, къ которому привыкъ въ дни своей славы. Только одна изъ отраслей поколѣнія меньшого сына, Ивана, бывшаго при Екатеринѣ II егермейстеромъ, была исключительно пощажена тѣмъ злымъ фатализмомъ, который палъ на всѣхъ остальныхъ членовъ семейства. Она въ трехъ поколѣніяхъ, послѣдовательно, пользовалась -- и пользуется еще и до настоящаго времени,-- и богатствомъ, и заслуженнымъ почетомъ. Но за то этотъ фатализмъ палъ всей своей тяжестью на потомство старшаго сына Петра Панкратьевича, Василія, моего родного прадѣда. Самъ онъ еще пользовался и почетомъ и хорошимъ состояніемъ. Онъ имѣлъ чинъ дѣйствительнаго статскаго совѣтника и занималъ должность президента московской бергъ-коллегіи. Изъ трехъ тысячъ отцовыхъ душъ ему, за исключеніемъ четырехъ, четырнадцатыхъ частей, выдѣленныхъ сестрамъ, по раздѣлу съ двумя братьями все еще досталось слишкомъ семьсотъ. Но должность постоянно удерживала его въ Москвѣ, гдѣ у него былъ и собственный домъ, а всѣми имѣніями управлялъ дворовый его человѣкъ Татариновъ, имя котораго сохранилось въ потомствѣ, какъ прикащика грознаго, пользовавшагося неограниченнымъ довѣріемъ барина и обворовавшаго его самымъ наглымъ образомъ. Онъ жилъ въ томъ самомъ имѣніи, въ которомъ жили дѣдъ и отецъ Василія Петровича, и которое досталось ему несмотря на то, что изъ трехъ братьевъ объ былъ старшій. Говорю: несмотря на то,-- потому что, вслѣдствіе стариннаго обычая, въ большинствѣ раздѣловъ отцовскія усадьбы предоставлялись меньшимъ братьямъ. Впослѣдствіи это имѣніе перешло ко мнѣ, и я засталъ еще старожиловъ, которые были очевидцами плутовскихъ продѣлокъ Татаринова. Въ особенности любопытны двѣ изъ нихъ, характеризующія какъ его собственную наглость, Такъ и тогдашнее время.
   При генеральномъ размежеваніи повѣреннымъ прадѣда былъ тотъ же прикащикъ Татариновъ. Когда землемѣръ, капитанъ Калистратъ Шишмаревъ,-- его же имя красуется на генеральныхъ планахъ всѣхъ дачъ Каширскаго уѣзда Безпутскаго стана,-- пріѣхалъ межевать прадѣдовскія и смежныя съ ними дачи другихъ владѣльцевъ, одинъ изъ нихъ подкупилъ Татаринову за 10 рублей, прирѣзать къ его землѣ изъ прадѣдовской 50 десятинъ. Предварительная сдѣлка состоялась на словѣ съ тѣмъ, чтобы деньги отдать по окончаніи дѣла. Когда межи были утверждены, планы и межевыя книги подписаны, Татариновъ явился за полученіемъ; но подкупившій его помѣщикъ, вмѣсто денегъ, разсчелся съ нимъ розгами, причитавъ притомъ очень назидательно, чтобы онъ въ другой разъ не осмѣливался обманывать и продавать своего господина.
   Въ этому разсказу тѣже старожилы прибавляли еще другой, который составляетъ какъ-бы его заключеніе. Другой сосѣдъ, земли котораго съ владѣльцемъ, подкупившимъ Татаринова, тоже были смежны, только съ противоположной стороны отъ прадѣдовскихъ земель, услышавъ объ этомъ происшествіи, остался очень доволенъ тѣмъ, что Татаринова высѣкли; но вздумалъ проучить и сосѣда, за его скверный поступокъ, наказаніемъ совершенно соразмѣрнымъ его винѣ, т.-е., отрѣзать у него къ своей дачѣ тоже самое количество земли, какое тотъ отрѣзалъ у прадѣда. Онъ былъ генералъ, имѣлъ пятьсотъ или шестьсотъ душъ крестьянъ, конный заводъ, псовую охоту, слѣдовательно былъ по тогдашнему времени человѣкъ сильный, и потому совершилъ задуманную имъ отрѣзку безъ всякаго посторонняго содѣйствія, а просто запоивъ, закормивъ и задаривъ землемѣра, какъ это дѣлали тогда многіе сильные люди. "Бывало,-- разсказывали мнѣ старожилы, помнившіе генеральное размежеванье,-- выѣдетъ богатый помѣщикъ въ поле, вмѣстѣ съ землемѣрами, въ длинной линейкѣ, въ шесть лошадей съ двумя форрейторами да съ вершниками въ охотничьихъ кафтанахъ, и ѣдетъ онъ вокругъ своей дачи по смежнымъ землямъ, которыя задумалось ему захватить. Остановятся гдѣ надобно,-- а народъ ужъ собранъ, и смежные владѣльцы и повѣренные. Землемѣръ и закричитъ: "слушайте, господа и народъ православный, вотъ это вся земля, по которой мы ѣдемъ, принадлежитъ его превосходительству,-- или его сіятельству",-- т.-е. съ кѣмъ онъ сидитъ; тѣ: "помилуйте, батюшка,-- скажутъ ему,-- да тутъ изстари владѣніе дворянина Козьмы Петровича, а вотъ тутъ однодворца Ильи Анучина".-- "Вздоръ! закричитъ землемѣръ: что тутъ владѣютъ Кузьма Петрушкинъ да Илюшка Анучкинъ, то неправильно; а я вижу по писцовымъ книгамъ, что земля принадлежитъ его превосходительству. И какъ мнѣ законъ велитъ, такъ "отрѣжу". И точно, какъ гдѣ проѣдутъ, по тому слѣду и межу пройдутъ. А за линейкой ѣдетъ цѣлая фура съ напитками да съ разными закусками. Покончатъ дѣло, сдѣлаютъ гдѣ-нибудь, въ лѣску, привалъ,-- и пошло пированье. А бѣдный человѣкъ, у кого отрѣзали землю, пойдетъ домой да рукавомъ слезы утираетъ. На межѣ споритъ не смѣетъ: того и глади окружатъ архангелы въ охотничьихъ кафтанахъ, да за грубость арапниками отдуютъ; а тягаться бѣдному человѣку съ богатымъ, въ тѣ времена, и вовсе не приходилось: послѣдній кафтанишко станутъ, а суда не дадутъ"... Тѣ же старожилы говорили, что генералъ, отрѣзавшій землю у сосѣда, подарилъ за это землемѣру рысачка своего завода, и что тотъ же землемѣръ отрѣзалъ у владѣльцу одной большой дачи "больно много" земли за то, что этотъ владѣлецъ не подарилъ ему иноходца. Желая, изъ любопытства, повѣрить какими-либо данными, на чемъ основывалась возможность подобныхъ захватовъ и отрѣзовъ земли, память о которыхъ повсемѣстно сохранилась въ народѣ отъ временъ генеральнаго размежеванія, я просматривалъ сохранившіяся при имѣніи выписи изъ писцовыхъ отказныхъ и межевыхъ книгъ, которыя до генеральнаго размежеванія замѣняли планы. Вотъ какъ описаны старинными межевщиками границы той дачи, въ которой отрѣзано у прадѣда пятьдесятъ десятинъ.
   "Въ межевыхъ каширскихъ книгахъ, письма и мѣры князь Булата-Мещерскаго да подьячаго Казарина Башмакова, 136, 137 и 138 годовъ, въ Безпутскомъ стану, въ вотчинѣ въ межахъ написано: межа Иванову помѣстью Цихлера пустоши, что была деревня, Ауловка съ Богдановымъ помѣстьемъ С--ва (отецъ Панкратія Богдановича) съ сельцомъ Кунеевымъ, отъ голой Сорочьяго Верха, по протоку, въ рѣчку Безпуту; по праву зеки пустоши Ауловки, а по лѣву сельца Кунеева. Съ того протока внизъ по рѣчкѣ Безпутѣ, до кручи и до излучины, та рѣчка, межа Иванову помѣстью Цихлера съ Богдановою землею С--ва, съ деревнею Котеневомъ. А у рѣчки, на излучинѣ, большой сѣрый камень скуломъ. Съ того камня на право лугомъ, и пашнѣ, на рытвину; а съ той рытвины, въ гору, по поточинѣ врагомъ (оврагомъ), на большой, на круглый, красный камень. А съ того камня правѣе березовой рощи, по опушкѣ, на дубъ; а на дубу грань крестъ. Съ того дуба, вкось, по межѣ, до излучины бойной Захальинской дороги; то межи Иванову помѣстья Цихлера, пустоши Ауловки, съ Михайловой помѣстной землей; Срезнева, деревни Захальиной. Съ той излучины направо и дорогѣ до кудрявой ракиты; а на ракитѣ грань крестъ. И та дорога межа Ивановой помѣстной земли Цихлера съ Никитиной помѣстной землей Кожина, деревни Луневки. Съ той кудрявой ракиты, вправожъ, въ головѣ Сорочьяго Верха, откуда взятъ починный пунктъ. И то межа Ивановой помѣстной земли Цихлера, пустоши Ауловки, съ Богдановымъ помѣстьемъ С--ва, сельцомъ Кунеевомъ".
   Изъ приведенной выписи видно, что дача эта замежевана, по писцовой книгѣ, за прудомъ Цихлера, у котораго Панкратій Богдановичъ прикупилъ впослѣдствіи, какъ сказалъ я выше, часть имѣнія, и хотя въ отказныхъ книгахъ обозначалось число купленныхъ четвертей; но самые отказы, обыкновенно, совершались голословно по документамъ, безъ всякой повѣрки въ натурѣ. Такимъ образомъ, съ одной стороны эта безконтрольность документовъ, по которымъ, какъ жалованныя, такъ и купленныя дачи переходили къ владѣльцамъ; а съ другой сбивчивость и непрочность межевыхъ признаковъ, описанныхъ въ тогдашнихъ межевыхъ книгахъ, какъ, напримѣръ, рытвинъ, которая могли быть занесены иломъ и прорыты водой въ другомъ мѣстѣ; камней, которые могли быть просто свезены; деревьевъ, которые могли быть срублены или уничтожены бурями и временемъ,-- вполнѣ поясняютъ ту наглость и безнаказанность, съ какой совершались захваты чужихъ земель при генеральномъ межеваньи, наступившемъ черезъ сто лѣтъ послѣ межевыхъ книгъ "письма и мѣры князя Булата-Мещерскаго". Тѣже самыя причины повели къ той невѣрности во многихъ генеральныхъ планахъ, и къ той запутанности во многихъ крѣпостныхъ документахъ, которыя потомъ сильно затруднили ходъ размежеванія спеціальнаго, и о которыхъ я буду говорить въ своемъ мѣстѣ.
   Въ тотъ самый годъ, когда межевались прадѣдовы дачи (1789), онъ потерялъ жену {Марья Ивановна, рожденная Юшкова.}. Вскорѣ послѣ того самъ занемогъ и оставивъ службу, переѣхалъ въ деревню. Продѣлка Татаринова была еще слишкомъ свѣжа; но никто, однакожъ, не смѣлъ сказать о ней прадѣду. Съ деревенскими сосѣдями прежде онъ не былъ знакомъ, а по пріѣздѣ въ деревню держалъ себя въ отношеніи къ нимъ,-- особенно къ мелкопомѣстнымъ,-- слишкомъ далеко и гордо. Да по болѣзни онъ мало кого и принималъ. И не только посторонніе, далекіе, отъ него люди, самые дѣти его, въ то время уже всѣ совершеннолѣтніе, знали, что Татариновъ былъ у него правой рукой и въ особенности былъ необходимъ ему во время болѣзни, не смѣли открыть ему глаза, изъ опасенія еще болѣе разстроить его здоровье. Дѣтей у Василія Петровича было пятеро: два сына и три дочери. Старшая дочь была уже въ то время.замужемъ; двѣ жили при немъ. Сыновья, получившіе образованіе въ шляхетномъ кадетскомъ корпусѣ, оба находились на службѣ. Старшій, Василій, въ чинѣ поручика, состоялъ адъютантомъ у Кирилы Григорьевича Разумовскаго; другой, Платонъ, мой родной дѣдъ, началъ службу въ гвардіи, но еще въ сержантскомъ чинѣ женился {На Марьѣ Ивановнѣ Бахметевой.} и перешелъ въ армейскій полкъ капитаномъ, а потомъ поступилъ въ межевую канцелярію, въ которую тогда, по поводу надобности въ землемѣрахъ для генеральнаго размежеванія, охотно принимали всѣхъ способныхъ къ этому дѣлу людей. Дѣдъ же хорошо зналъ математику и былъ отличный чертежникъ и рисовальщикъ. Впослѣдствіи онъ былъ губернскимъ землемѣромъ во Владимірѣ (на Клязьмѣ), гдѣ родился и мой отецъ.
   Усилившаяся болѣзнь прадѣда заставила пріѣхать въ деревню, къ отцу, старшаго его сына, и онъ нашелъ необходимымъ везти больного въ московскимъ докторамъ. Это было лѣтомъ. Больного положили въ четверомѣстную карету; подлѣ него, для услугъ, сѣлъ Татариновъ, а сынъ поѣхалъ въ кибиткѣ. На второмъ переѣздѣ Татариновъ послалъ лакея остановить кибитку и сказать Василію Васильевичу, чтобы онъ какъ можно скорѣе ѣхалъ до первой деревни и приготовилъ тамъ квартиру: "что батюшкѣ, дескать, очень дурно, и ему необходимъ отдыхъ". Василій поскакалъ; но не успѣлъ онъ отъѣхать и версты, какъ его догналъ форрейторъ, съ извѣстіемъ, что "батюшка, дескать, приказалъ долго жить". Повернули назадъ, и въ ту же ночь привезли мертваго помѣщика обратно въ деревню. Въ каретѣ, при Василіѣ. Петровичѣ, была шкатулка, въ которой, по общему убѣжденію, постоянно хранилась значительная сумма денегъ. Ключъ отъ этой шкатулки онъ носилъ на шеѣ. Ключъ нашли на своемъ мѣстѣ; шкатулка была заперта. Но когда ее отперли, чтобы достать денегъ для похоронъ, въ ней оказалось такъ мало, что сынъ я дочери не вѣрили своимъ главамъ. Носились слухи, что въ ту минуту, когда Татариновъ послалъ приказаніе молодому барину ѣхать впередъ, Василій Петровичъ лежалъ въ каретѣ уже мертвый, и что этотъ отводъ сдѣланъ былъ для того, чтобы никто не могъ помѣшать выгрузкѣ шкатулки. Василій Васильевичъ былъ человѣкъ недалекаго ума и очень слабаго характера; сестра его, какъ и большая часть дѣвицъ того времени, тоже были не изъ бойкаго десятка, и притомъ всѣ они совершенно растерялись отъ внезапно поразившей ихъ смерти отца. Да и вообще, Татаринова нельзя было преслѣдовать за расхищеніе денегъ, не имѣя на то явныхъ уликъ и доказательствъ. А помѣщичьему самоуправству его уже нельзя было подвергать, потому что онъ имѣлъ отпускную. Такимъ образомъ и прадѣдовъ капиталъ пошелъ не въ родъ, а въ чужія, длинныя руки.
   Оба сына Василія Петровича были, какъ кажется, вовсе не честолюбивы, и нисколько не заботились стать въ уровень съ своими чиновными предками. Тотчасъ послѣ смерти отца, они вышли въ отставку, и такъ и остались на всю жизнь, одинъ -- капитаномъ, другой -- поручикомъ. Нѣкоторые ихъ родные и знакомые видѣли въ этомъ гнѣвъ божій. Говорили, что имѣніе Василія Петровича расхищается и родъ его мельчаетъ за его грѣхи; что дальнѣйшему его потомству будетъ еще горше и что такъ пойдетъ до седьмого колѣна. Дѣйствительно, впослѣдствіи его потомству было еще горше; и притомъ дѣйствительно носился слухъ, что Василій Петровичъ служилъ въ бергъ-коллегіи не совсѣмъ безукоризненно и заставилъ даже пострадать за себя нѣсколькихъ подчиненныхъ, а самъ остался правъ. Ходилъ и такой анекдотъ о немъ, что однажды, когда онъ ѣхалъ верхомъ, молнія ударила въ эфесъ его шпаги и растопила его, но самъ онъ остался невредимъ: Вѣроятно, въ эфесъ ударилъ не громовой ударъ, а обхватила его молнія, такъ-называемой, сухой грозы, бывающей въ сильный зной. Но современники смотрѣли на это необыкновенное происшествіе, какъ на "призваніе Савла", которое, однакожъ, не заставило Василія Петровича обратиться къ Богу. Наконецъ и въ самой смерти его видѣли лютую смерть грѣшника, по словамъ писанія.
   Дѣды однакожъ въ своихъ мелкихъ чинахъ, должно быть не видали никакого гнѣва Божія, потому что служить они и не думали, а спѣшили только раздѣлить отцовское наслѣдство и зажить на покоѣ. Незамужнимъ сестрамъ отдали материнское мнѣніе въ Вологодской губерніи, куда обѣ онѣ скоро и отправились. Замужней сестрѣ выдѣлили часть въ пензенскомъ имѣніи и въ нѣкоторыхъ другихъ отдаленныхъ имѣніяхъ. Вообще въ раздѣлѣ отдаленныхъ имѣній не было и между братьями никакихъ споровъ; во вышелъ споръ изъ-за родительскаго гнѣзда, въ которомъ оба брата намѣрены были поселиться. Въ селу, въ которомъ жили предки, прилегала другая деревня, отстоявшая отъ вето версты на двѣ. Обѣ дачи раздѣлялись только рѣчкой, какъ видно и изъ приведенной мною межевой выписи. При обѣихъ деревняхъ было, приблизительно, равное количество какъ людей, такъ и земли. Очень просто, что одному слѣдовало взять село, другому деревню, съ приплатою за то, что въ селѣ была полная господская усадьба (хотя далеко не капитальная и не казистая, какъ мы увидимъ впослѣдствіи); а въ деревнѣ только скотный дворъ, амбаръ, риги, да небольшой флигелекъ для помѣщенія конторы. Но дѣло въ томъ, что никому не хотѣлось разстаться съ старымъ насиженнымъ гнѣздомъ и хлопотать объ устройствѣ новаго. Платонъ ссылался на тотъ же обычай, что отцовская усадьба слѣдуетъ меньшому брату; а также и на то, что онъ человѣкъ семейный, а братъ одинокій. Василій ссылался на то, что хотя отецъ ихъ былъ старшій между братьями, но досталась же ему отцовская усадьба. Впрочемъ, Василій, не желая выселяться самъ, не требовалъ и переселенія брата, а хотѣлъ раздѣлить пополамъ оба имѣнія, съ тѣмъ, чтобы также раздѣлить и усадьбу и самый домъ. Сколько ни доказывалъ ему братъ всю нелѣпость такого раздѣла, онъ, но какой-то безтолковости и многимъ странностямъ его характера, ничего не хотѣлъ слушать. Споры эти возобновлялись каждый день. Съ каждымъ днемъ становились горячѣе,-- и кончились тѣмъ, что меньшой братъ, человѣкъ вспыльчивый и сильный, отколотилъ старшаго брата палкой. Средство это уладило дѣло лучше всѣхъ доказательствъ. Василій, озадаченный такой выходкой и отъ природы трусливый, тотчасъ же перебрался въ деревню, которую прежде не хотѣлъ брать; а потомъ безпрекословно подписалъ и раздѣльный актъ. Происшествіе это огласилось по всему околодку, и должно быть, что крутой поступокъ дѣда очень пришелся къ тогдашнимъ нравамъ, потому что скоро нашелся ему послѣдователь, который взглянулъ на палку уже не какъ на спеціальное средство противъ семейныхъ ссоръ при раздѣлахъ, а какъ на панацею, избавляющую отъ всякаго непріятнаго сосѣдства. Верстахъ въ десяти отъ дѣдовскаго имѣнія жили въ одномъ селѣ два помѣщика. Одинъ изъ нихъ, вышедшій въ генералы изъ лейбъ-компанцевъ, былъ, какъ и слѣдовало лейбъ-компанцу, человѣкъ ражій и грубый, другой маленькій, тщедушный, отставной артиллеріи поручикъ. Усадьбы ихъ раздѣлялись однимъ только наборомъ. Ссоры между близкими сосѣдями, въ родѣ той, какая схвачена въ комедіи кн. Шаховскаго: "Ссора двухъ сосѣдей за козла и собаку", и теперь не рѣдкость. Встарину же, когда помѣщики любили слушать всякія сплетни дворовой челяди, когда всякая сплетня могла подстрекнуть барское самолюбіе, подобныя ссоры составляли почти общую и неизбѣжную принадлежность всякаго близкаго сосѣдства. Стоило только какой-нибудь горничной или лакею побраниться съ сосѣдними людьми за бѣлье, развѣшанное на заборѣ, или за помои, вылитыя за тотъ же заборъ -- и война загоралась по всей пограничной линіи. Заходила сосѣдская курица на чужой дворъ -- ее колотили; забѣгала сосѣдская собака въ чужой кухнѣ -- ее шпарили кипяткомъ, переходила, какая-нибудь скотина на сосѣдскую землю -- ее загоняли въ хлѣвъ и морили голодомъ. Часто на брань дворни, закипавшую у забора, выходили и сами помѣщики, каждый на свое крыльцо, и присоединяли свои голоса въ голосамъ челядинцевъ. Кричали до охриплости, и наконецъ расходились отпиваться квасомъ. Такія ссоры и перебранки постоянно повторялись между сосѣдями, о которыхъ идетъ рѣчь, и хотя здоровый и горластый лейбъ-компанецъ всегда перекрикивалъ своего тщедушнаго сосѣда, но сосѣдъ такъ мастерски умѣлъ надъ нимъ подтрунивать, что часто заставлялъ хохотать не только свою дворню, но и генеральскую, противъ воли увлекавшуюся въ такія минуты и мѣткостью насмѣшки, и взрывомъ общаго хохота, что доводило генерала до совершеннаго бѣшенства и даже до порки собственныхъ людей. А когда онъ ихъ поролъ, сосѣдъ подходилъ къ окну конюшни, выходившему на его дворъ, и смѣялся надъ нимъ еще больше. Желая избавиться отъ невыносимаго сосѣда во что-бъ то ни стало, генералъ вздумалъ попробовать тоже средство, которое такъ хорошо удалось дѣду. Суда онъ не боялся, потому что былъ богатъ и чиновенъ. Рукопашнаго сопротивленія со стороны сосѣда не боялся и подавно, потому что могъ пришибить его однимъ кулакомъ.
   Въ одинъ лѣтній, праздничный день сосѣди сошлись въ церкви. Послѣ обѣдни маленькій сосѣдъ, для избѣжанія всякаго столкновенія "съ враждебнымъ ему -- какъ онъ его называлъ -- Голіаѳомъ", поспѣшилъ улепетнуть изъ церкви. Но Голіаѳъ догналъ его за паперти. Взялъ подъ руку и, не говоря ни слова, сошелъ съ нимъ съ крыльца. Но когда они вышли на сельскую улицу, онъ остановился и началъ упрекать его, въ самыхъ оскорбительныхъ выраженіяхъ, какъ виновника всѣхъ ихъ ссоръ. Завязалась крупная брань, которая тотчасъ же собрала вкругъ нихъ густую толпу народа, бывшаго у обѣдни. Генералъ только этого и хотѣлъ. Онъ схватилъ маленькаго сосѣда за шиворотъ, какъ собаченку, и началъ его колотить своей длинной и довольно увѣсистой натуральной тростью съ золотымъ набалдашникомъ, которая составляла въ тѣ времена общій аттрибутъ всѣхъ, болѣе или менѣе, значительныхъ помѣщиковъ. Ошеломленный такой неожиданной и публичной экзекуціей, побитый поручикъ, освободившись изъ рукъ врага, бросился бѣжать какъ полоумный. Онъ прошелъ по улицѣ мимо своихъ воротъ, и не нашелъ домой. Прошелъ все село; вышелъ ни дорогу и все шелъ дальше и дальше. Наконецъ, остановился, оглянулся назадъ: село видно какъ за блюдечкѣ. Онъ опять пошелъ. Прибавилъ шагу; опять остановился: села не видно, но виденъ еще шпиль колокольни. Онъ повернулъ влѣво, къ лѣсу. Дошелъ до опушки; опять остановился: не видно, наконецъ, ни села ни колокольни. Къ лѣсу прилегала луговая поляна, перерѣзанная широкихъ оврагомъ. Онъ сломилъ въ лѣсу подсохшую тычину, воткнулъ ее середи поляны, и тотчасъ началъ переносить туда свою усадьбу и дворы своихъ крестьянъ. Лѣсъ и поляна были въ дачѣ того же села и состояли въ общемъ владѣніи тѣхъ хе двухъ сосѣдей. А такъ какъ въ черезполосныхъ дачахъ дѣлилась между владѣльцами, на десятины и полосы, только пахатная земля, а подъ лугами и лѣсами оставалась собственностью общей, и такъ какъ другой владѣлецъ только и желалъ переселенія сосѣда, то оно и совершилось безъ всякихъ препятствій. Изъ оврага образовался огромный искусственный прудъ. По одну его сторону и теперь тянется длинный рядъ крестьянскихъ дворовъ. По другую стоитъ большой, двухъ-этажный господскій домъ, окруженный надворными строеніями и садами. Видъ изъ этого дома ограничивается съ трехъ сторонъ лѣсами, съ четвертой длиннымъ полемъ, которое, постепенно поднимаясь отлогимъ холмомъ, упирается въ горизонтъ. Весь поселокъ стоитъ на такой низинѣ и въ такой глуши, что его ниоткуда не видно, и когда къ нему подъѣдешь, онъ вдругъ какъ будто выростаетъ изъ земли. Глядя на эту деревню, вполнѣ убѣждаешься, что основатель ея хотѣлъ скрыться, не только отъ села, въ которомъ было нанесено ему оскорбленіе, но и отъ цѣлаго свѣта...
   Увы! оскорбленный помѣщикъ былъ никто иной, какъ мужъ старшей дочери Василья Петровича и родной сестры моего дѣда. А сама она была та самая двоюродная моя бабушка, отъ которой слышалъ я всѣ приведенныя здѣсь семейныя преданія. Впослѣдствіи, когда всякія невзгоды и бѣдствія все больше и больше обрушивались надъ поколѣніемъ ея отца, она приписывала и поношеніе, претерпѣнное ея мужемъ, тому, что онъ вступилъ въ семейство, отъ котораго, по ея выраженію, "Господь отвратилъ лицо свое". За чьи именно грѣхи терпѣло семейство, на это бабушка не давала никакихъ объясненій, говоря только, что "чужая душа -- потемки", и что только одинъ Господь можетъ знать, кто согрѣшилъ предъ нимъ. По поводу же слуховъ, носившихся о ея отцѣ, я никакъ не рѣшался обратиться къ ней съ какимъ-либо вопросомъ, считая его слишкомъ щекотливыхъ, тѣмъ болѣе, что мнѣ приходилось бесѣдовать съ ней только во времена моей первой молодости, когда застѣнчивость и деликатность связываютъ иногда самое живое любопытство. Но судя по тѣмъ вздохамъ, которые вырывались у нея, и по тѣмъ крестамъ, которыми она себя ограждала, каждый разъ, когда разговоръ касался кары, павшей на нашъ родъ, можно думать, что замаливая въ такія минуты грѣхи всѣхъ нашихъ предковъ, она замаливала и грѣхъ отца. Справедливость анекдота о растопленномъ молніею эфесѣ она подтверждала. Но считала ли она такое, по ея собственному выраженію, чудо призваніе грѣшника къ раскаянію,-- этого она опять не высказывала, признавая только безконечность благости божіей, сохранившей жизнь ея отца при такой очевидной опасности.
   Сама она не была въ замужествѣ несчастлива, а напротивъ была въ домѣ полной госпожей. Но по смерти мужа прожила все свое приданое имѣніе и мужнину седьмую часть, въ любимую дочку, роскошную, избалованную до безконечности, прихотницу,-- и подъ старость была въ зависимости отъ сына. Сынъ оказывалъ ей все должное уваженіе и, получивъ послѣ отца очень хорошее состояніе, ни въ чемъ не заставлялъ ее терпѣть недостатка. Но она съ младенчества не любила его и, по его худощавости, иначе не называла, какъ "пискаремъ". Все дѣлай для любимой дочки, она держала его. въ забытьи и забросѣ, и не позаботилась даже дать ему порядочное образованіе. Старуха очень хорошо понимала, что и сынъ не можетъ питать въ ней никакого нѣжнаго чувства, и зависимость отъ него была дли нея тяжела. Ее карала собственная ея совѣсть.
   Обѣ сестры ея умерли старыми дѣвами и обѣ въ чужихъ дохахъ. Одна у двоюроднаго брата съ материнской стороны, который, заложивъ и проживъ все свое огромное имѣніе, заложилъ наконецъ и ея деревню, заставивъ, какъ говорится, свистать ее въ ноготокъ. Другая въ домѣ своей воспитанницы, которую сначала приняла въ свой домъ, какъ бѣдную сироту, а потомъ, отдавъ ей все свое состояніе, попала въ ежовыя рукавицы къ ней и ея мужу.
   Мой двоюродный дѣдъ, а ея родной братъ, Василій Васильичъ, построивъ себѣ, на ново" мѣстѣ, новый домъ, собралъ цѣлый гаремъ дѣвокъ, и, вмѣстѣ съ гостями, забавлялся ихъ пѣснями и пляской. Гости летѣли на такую приманку со всѣхъ сторонъ. Пиры и попойки были у него почти ежедневные. Онъ входилъ въ долги, запутывался, распродалъ всѣ дальнія деревни и, подъ старость, тоже приготовилъ себѣ очень не красную жизнь.
   Но самое страшное и самое грустное изъ всѣхъ человѣческихъ несчастій постигло моего родного дѣда Платона. По обычаю всѣхъ старинныхъ землемѣровъ, которыхъ владѣльцы старались подкупать и деньгами и попойками, онъ пристрастился къ горячимъ напиткамъ. Опьяненіе дѣйствовало на него вредно; но сначала выражалось только тѣмъ, что онъ, какъ говорится "во хмѣлю былъ неспокоенъ"; а потомъ это неспокойствіе начало переходить уже въ чистое буйство. Легко можетъ быть, что и брата поколотилъ онъ не совсѣмъ въ трезвомъ видѣ, и что братъ и улепетнулъ отъ него такъ быстро и безпрекословно, потому только, что убоялся еще болѣе дурныхъ послѣдствій. Дѣйствительно, страсть дѣда къ пьянству, въ деревнѣ, при полномъ бездѣйствіи, еще больше усилилась, а съ тѣмъ вмѣстѣ постоянно усиливались и учащались и припадки его буйства. Не проходило дня, чтобы онъ не напивался, и чтобы жена и дѣти не разбѣгались отъ него и не прятались куда попало, или не запирались въ своихъ комнатахъ на замки и крючки. Присемъ приходилось призывать на помощь людей, потому что въ такія минуты вся злоба его преимущественно обрушивалась на жену. Всѣ знавшіе бабушку знали ее, какъ женщину скромную, глубоко религіозную и съ безукоризненнымъ поведеніемъ. Поэтому никто не могъ понять причины такого озлобленія противъ жены. Какъ бы то ни было, но бабушка не хотѣла уѣхать изъ деревни и оставить его на рукахъ людей. Но, не имѣя возможности и жить подъ одной кровлей съ такимъ человѣкомъ, перебралась, съ дѣтьми, на крестьянскій дворъ. Она все еще надѣялась, что припадки эти пройдутъ. Дѣду пробовали не давать вина, но тогда онъ, требуя его, раздражался уже на всѣхъ и бушевалъ еще больше. Скоро замѣтили, что и въ тѣ минуты, когда его отрезвляли, сознаніе къ нему уже не возвращается. Вообразилось ему, что онъ какой-то древній греческій императоръ. На рисовальной бумагѣ, которой у него былъ большой запасъ, онъ писалъ указы, рисовалъ на поляхъ различные орнаменты, и подписывалъ: Апполонъ I. Когда всякая надежда на его выздоровленіе исчезла, бабушка переѣхала въ уѣздный городъ, отстоявшій въ 30-ти верстахъ отъ деревни. Больного поручили надзору лакея Ѳедора, котораго одного только онъ слушался и боялся. Этотъ Ѳедоръ былъ огромнаго роста и, говорятъ, такой силы, что схватившись за колеса кареты останавливалъ шестерикъ лошадей. Дѣдъ былъ тоже, какъ я уже сказалъ, мужчина сильный, но его сила противъ этой ничего не значила. Когда онъ начиналъ бушевать, Ѳедоръ схватывалъ его въ охапку, какъ ребенка, и несъ на постель. Почувствовавъ осязательно, что всякое сопротивленіе противъ этого человѣка невозможно, больной инстинктивно повиновался ему я смирялся передъ нимъ, какъ слабое животное смиряется передъ сильнымъ. Его помѣстили во флигелѣ, совершенно отдѣльномъ отъ всякаго жилья, комнатѣ съ одной плотной дверью и двумя окнами, въ которые вставили изнутри желѣзныя рѣшетки, чтобы онъ не имѣлъ возможности выбить стекла и рамы. Но держать его постоянно въ заперти, какъ узника, было невозможно, потому что это раздражало его до изступленія. Лѣтомъ онъ въ особенности любилъ прогулки по садамъ, которые началъ разводить, обрылъ канавами и обсадилъ деревьями еще Петръ Панкратьевичъ, и въ которыхъ насадилъ нѣсколько липовыхъ аллей и Василій Петровичъ, когда только что вступилъ во владѣніе имѣніемъ. Во время этихъ прогулокъ за больнымъ постоянно надзирали, но не иначе, какъ издали, потому что близкаго присутствія людей онъ не любилъ. Бабы и ребятишки, завидѣвъ его на дворѣ, разсыпались какъ дождь, да и изъ мужчинъ, кромѣ Ѳедора, никто не смѣлъ къ нему подходить. Вообще грустна была жизнь въ этой заброшенной усадьбѣ, когда-то оживленной цѣлыми семействами господъ и въ особенности большой семьей и многочисленной челядью памятнаго всѣмъ генералъ-аншефа Петра Панкратьевича,-- а теперь служившей пріютомъ только одинокому сумасшедшему помѣщику. Долго,-- говорили очевидцы этихъ печальныхъ сценъ,-- ни на барскомъ дворѣ, ни на деревнѣ не было слышно ни пѣсенъ, ни хороводныхъ игръ. По вечерамъ, всѣмъ становилось какъ-то жутко, и дворня была радехонька, когда придутъ съ деревни еще трое караульщиковъ. Всѣ соберутся въ одной избѣ въ кучку и шопотомъ толкуютъ о сумасшедшемъ баринѣ. Всѣхъ обуяли страхъ и уныніе.
   Очень понятно, что при такомъ семейномъ несчастьи не могли хорошо идти и хозяйственныя дѣла. Имѣніе опять попало въ руки прикащиковъ. Городская жизнь бабушки требовала лишнихъ расходовъ, а у нея было пять человѣкъ дѣтей: два сына и три дочери. Въ ея положеніе вошли однакожъ родные. Старшаго сына, а моего отца, взялъ въ себѣ на воспитаніе, вмѣстѣ съ своимъ сыномъ, родной братъ жены прадѣда, Василія Петровича, И. И. Юшковъ, человѣкъ очень богатый, который постоянно жилъ въ Москвѣ и, желая дать сыну домашнее образованіе, нанялъ для него француза гувернера. Двухъ дочерей взяли другіе родственники, третью помѣстили въ Смольный монастырь. И на рукахъ у бабушки остался только самый меньшой изъ дѣтей, любимый ея сынъ, Веніаминъ семейства.
   Гувернеръ, жившій у Юшкова, хотя былъ и французъ, но далеко выдавался изъ толпы тѣхъ пошлыхъ и многочисленныхъ французскихъ гувернеровъ, которые, начиная со временъ фонвизинскаго mr. Triché и до временъ еще очень недавнихъ все больше и больше наплывали къ намъ и предлагали себя въ наставники юношеству, не зная часто, никакихъ другихъ наукъ, кромѣ парикмахерскаго или сапожнаго мастерства. Напротивъ m-r Perlo былъ человѣкъ высоко образованный, серьезный, умный, и очень добросовѣстно занимавшійся своей обязанностью. Кромѣ него къ Юшкову ѣздили учителя и по другимъ предметамъ, такъ что отецъ, пробывъ у него съ 12-лѣтняго и до 18-лѣтняго возраста, получилъ отличное свѣтское образованіе. Онъ зналъ въ совершенствѣ французскій языкъ и говорилъ на немъ, какъ природный французъ, хорошо гналъ нѣмецкій, мастерски игралъ на фортепіано. Но этотъ добросовѣстный наставникъ, распоряжавшійся всѣмъ курсомъ ученія и строго слѣдившій за тѣмъ, чтобы никакой урокъ не пропадалъ для молодыхъ людей напрасно, не удовольствовался. Вмѣстѣ съ свѣтскимъ образованіемъ онъ далъ своимъ воспитанникамъ и начала прочнаго, классическаго образованія, которое впослѣдствіи отецъ пополнилъ собственной любознательностью и которое, по обстоятельствамъ, очень ему пригодилось. М-r Perlo очень любилъ его за его способности, прилежаніе и не по лѣтамъ серьезный характеръ, по поводу котораго онъ даже говаривалъ: "Шалость составляетъ необходимую принадлежность ребяческаго возраста. Въ немъ нѣтъ этого, и я боюсь, что онъ когда-нибудь сдѣлаетъ огромное дурачество" (sottise pommée, какъ выражался онъ по-французски). Слова умнаго француза дѣйствительно сбылись.
   Когда отцу исполнилось 18 лѣтъ, его отвезли въ Петербургъ и записали въ конногвардейскій полкъ. Но онъ и тамъ продолжалъ учиться и довершать свое образованіе. Въ 19 лѣтъ онъ былъ уже корнетомъ гвардіи, что въ Екатерининскія времена составляло огромный шагъ. При его красивой наружности, при блестящемъ образованіи, онъ дѣйствительно могъ ожидать и блестящей будущности. Когда вѣсти о производствѣ сына въ офицеры дошли до бабушки, всѣ знакомые, поздравляя ее, говорили, что Господь, наконецъ, хочетъ ее утѣшить въ несчасты; что сынъ ея снова возвыситъ свой родъ и будетъ такимъ же важнымъ сановникомъ, какими были его дѣдъ и прадѣдъ. Но верстъ Божій тяготѣлъ и надъ нимъ.
   Вдругъ разнесся по Петербургу слухъ, что конногвардейскіе офицеры поддѣлываютъ фальшивыя ассигнаціи. А разнесся потому, что трехъ изъ нихъ, и въ томъ числѣ моего отца, арестовали и сдѣлали въ ихъ квартирахъ обыскъ. Въ квартирахъ ничего не нашли. Но одинъ изъ нихъ былъ уличенъ въ сбытѣ фальшивой бумажки. Нарядили военно-судную коммиссію. Разсмотрѣли бумажку, и нашли, что это не поддѣлка ассигнаціи, а простой рисунокъ съ нея, набросанный перомъ на обыкновенной, тонкой почтовой бумагѣ. Началось разбирательство,-- а вотъ подробности этого дѣла, переданныя мнѣ впослѣдствіи однимъ изъ членовъ военно-судной коммиссіи {Покойнымъ А. В. Давыдовымъ, служившимъ тогда въ томъ же конногвардейскомъ полку, а потомъ бывшимъ въ отставкѣ, въ чинѣ полковника.}.
   На крещенскомъ парадѣ отецъ простудился, и долженъ былъ нѣсколько дней просидѣть въ комнатѣ. Скуку свою онъ разгонялъ рисованьемъ, которое очень любилъ. Разъ, когда онъ снималъ копію съ какой-то гравюры, перомъ, которымъ въ особенности хорошо рисовалъ, къ нему зашелъ одинъ изъ его товарищей, К-ій, и долго любовался мастерскимъ штрихомъ пера, не уступающимъ штриху гравюры. Въ тоже время вошелъ слуга, спросить денегъ на какую-то покупку. Въ раскрытомъ бумажникѣ гость увидѣлъ сторублевую ассигнацію, взялъ ее въ руку, полюбовался ея цѣнностью, потомъ положилъ передъ отцомъ и сказалъ: "Вотъ, срисуй. Отличная практика для пера". Рисунокъ тогдашнихъ ассигнацій былъ очень незатѣйливъ и вовсе не изященъ. Отецъ усмѣхнулся, что товарищу пришла мысль испытывать его искусство на такомъ пустенькомъ оригиналѣ, съ котораго ему предстояло снять одинъ только рисунокъ, а никакъ не техническія принадлежности денежнаго знака. Онъ вынулъ изъ лежащей передъ нимъ папки листъ почтовой бумаги и началъ работу. Когда рисунокъ былъ конченъ, начинало смеркаться. К-ій поднесъ его къ окну, похвалилъ что отлично сдѣлано и прибавилъ, что при такомъ полусвѣтѣ сумерекъ, бумажку, пожалуй, можно спустить за настоящую. Отецъ замѣтилъ ему, что онъ говоритъ вздоръ, котораго бы и говорить вовсе не слѣдовало. Взялъ у него листокъ, даже и не обрѣзанный по формату бумажки, и убирая свою дневную работу, положилъ и его вмѣстѣ съ другими рисунками въ туже папку. Стали пить чай. Товарищъ просидѣлъ у него цѣлый вечеръ. А на другое утро, когда отецъ, садясь за рисованье, сталъ разбирать рисунки, онъ увидѣлъ, что между ними рисунка ассигнаціи нѣтъ. Тутъ только пришла ему мысль, что онъ поступилъ неосторожно. Ясно было, что листокъ похищенъ вчерашнимъ гостемъ въ одну изъ такихъ минутъ, когда отецъ выходилъ изъ комнаты. Неосторожность эта тѣмъ болѣе его встревожила, что товарищъ былъ мальчикъ вѣтреный, и вообще неблагонадежный и притомъ постоянно нуждающійся въ деньгахъ.
   Онъ послалъ къ нему записку, но его не застали дома. Послалъ за другимъ товарищемъ и своимъ искреннимъ пріятелемъ Р-гомъ. Тотъ узналъ въ чемъ дѣло, самъ побѣжалъ къ К-му; но опять его не засталъ. А когда тотъ, наконецъ, отыскался, онъ отдѣлывался отъ распросовъ товарищей шутками и смѣхомъ: говорилъ, что бумажку унесъ для того, чтобы напугать отца, но сжегъ ее, а потомъ и забылъ о такихъ пустякахъ.
   Таковы были показанія отца и Р-га. Показанія К-го вполнѣ подтверждали ихъ" и дополнялись слѣдующимъ сознаніемъ. Онъ дѣйствительно взялъ листокъ въ то время, когда отецъ пошелъ отыскивать лакея, чтобы велѣть подать закуску, и взялъ прямо съ цѣлью употребить бумажку въ дѣло. Обрѣзавъ бумажку въ форматъ настоящей ассигнаціи, онъ воспользовался мрачнымъ петербургскимъ днемъ. Сумерки наступили съ самаго обѣда. Онъ пошелъ въ гостиной дворъ, въ коридорахъ котораго и въ ясные дни царствуетъ вѣчная тьма. Вошелъ еще болѣе въ темную лавку въ мѣховомъ ряду, выбралъ лисій мѣхъ и почти не торговавшись далъ запрошенную цѣну. Продавецъ былъ старикъ плохо видящій, и быть можетъ плохо знающій толкъ въ ассигнаціяхъ, но жадничая получить огромный барышъ и опасаясь, чтобы неопытнаго покупателя не перетащили отъ него въ другую лавку, онъ поспѣшилъ кончить разсчетъ безъ всякихъ предосторожностей. Покупатель былъ въ партикулярномъ платьѣ и былъ вполнѣ увѣренъ, что продѣлка его никогда не обнаружится. Но не дальше какъ черезъ нѣсколько дней продавецъ и покупатель, который былъ въ томъ же платьѣ, встрѣтились на улицѣ. Купецъ сталъ въ него всматриваться,-- тотъ струсилъ и побѣжалъ. По крику я заявленію купца, въ чемъ дѣло, его тотчасъ же схватили а отвели въ полицію, гдѣ онъ уже и долженъ былъ объявить свое званіе. Виновный сознался въ своемъ проступкѣ тѣмъ откровеннѣе, что, по молодости лѣтъ и вѣтренности, смотрѣлъ на него не какъ на государственное преступленіе, а какъ на школьническую штуку надъ старымъ скрягою, который самъ, цѣлый вѣкъ, въ своей темной давкѣ обманываетъ покупателей.
   Судившая ихъ коммиссія, разумѣется, не могла принять такого оправданія, и не оправдала даже и его товарищей. Хотя они и показывали, что имъ вовсе было неизвѣстно, какое употребленіе сдѣлалъ виновный изъ бумажки, хотя самъ онъ подтверждалъ тоже, но фактическихъ доказательствъ на это обстоятельство дѣла никакихъ не было, и ихъ всѣхъ троихъ приговорили въ лишенію всѣхъ правъ состоянія и ссылкѣ на жительство въ сибирскіе города: перваго -- какъ сбытчика фальшивой ассигнаціи; другого -- какъ ея рисовальщика; третьяго -- какъ укрывателя преступленія. Исторія эта надѣлала много шума въ Петербургѣ. Противъ главнаго виновника было и общественное мнѣніе. Но отца и пріятеля его Р-га всѣ жалѣли; всѣ были убѣждены, что хотя юридически они и не оправданы, но въ сущности нисколько не виноваты, или, по крайне# мѣрѣ, не настолько виноваты, чтобы поплатиться такъ дорого. Убѣжденіе это перенеслось и въ Сибирь еще прежде ихняго пріѣзда.
   Мѣстомъ жительства ссыльныхъ былъ назначенъ Тобольскъ, гдѣ въ то время былъ губернаторомъ А. В. Алябьевъ. Предупрежденный молвой и послушный внушеніямъ своего добраго сердца, этотъ, по словамъ современниковъ, вполнѣ достойный человѣкъ принялъ отца не какъ ссыльнаго, а какъ странника, занесеннаго несчастьемъ въ край чужой и далекій. Онъ доставилъ ему полную свободу и возможность заниматься науками я литературой, въ которой первые опыты онъ сдѣлалъ еще въ Петербургѣ {При обыскѣ квартиры отца, въ числѣ нѣкоторыхъ его литературныхъ попытокъ, нашлись сатирическіе стихи на одно изъ начальствующихъ лицъ конногвардейскаго полка. Носился слухъ, и онъ самъ былъ убѣжденъ, что эти стихи много повредили исходу его дѣла.} и которая теперь могла приносить ему существенное пособіе. Отецъ продолжалъ довершать свое образованіе чтеніемъ, началъ давать въ Тобольскѣ уроки, которые скоро пріобрѣли огромный успѣхъ и доставили ему множество учениковъ, а потомъ и мѣсто постояннаго наставника въ домѣ богатаго сибирскаго откупщика А. В. Зеленцова, который имѣлъ нѣсколько сыновей. Впослѣдствіи, когда одинъ изъ нихъ пріѣхалъ въ Петербургъ, никто не хотѣлъ вѣрить, чтобы этотъ молодой человѣкъ могъ пріобрѣсти столько познаній, никогда не выѣзжая изъ Сибири.
   Педагогическія занятія не заставили отца покинуть литературныхъ, за которые онъ горячо принялся. Онъ издавалъ журналъ: Иртышъ, превращающійся въ Иппокрену, и потомъ: Библіотеку ученую, экономическую, нравоучительную, историческую и увеселительную. Она состояла изъ 12-ти довольно объемистыхъ книгъ ш-8°, и выходила періодически въ продолженіи двухъ лѣтъ. Въ этомъ изданіи, кажется, совершенно неизвѣстномъ нашимъ библіографамъ, кромѣ очень интересныхъ, не только по тогдашнему, но и по настоящему времени, беллетристическихъ, историческихъ и разныхъ научныхъ статей, были многія полезныя свѣдѣнія по части экономической и медицинской. За указанныя тамъ средства противъ нѣкоторыхъ болѣзней издатель получалъ множество благодарныхъ писемъ. Въ особенности же принесло огромную пользу средство противъ желтой лихорадки, которая свирѣпствовала тогда въ Якутскѣ. За эти указанія была уже получена отъ тамошняго коменданта, Козлова-Игреева, оффиціальная благодарность, напечатанная въ томъ же изданіи. Тамъ же написалъ онъ и издалъ первую часть своихъ стихотвореніе, въ которую вошла его сказка Аннаскари, гдѣ такъ живо схвачена картина суровой сибирской зимы. Сказка эта написана по случаю. А. В. Алябьевъ, прочитавъ сказку Дмитріева Воздушные замки, и не показывая ея отцу, предложилъ ему написать сказку на тотъ же предметъ, что онъ и исполнилъ. Въ сказкѣ Дмитріева стихъ изящнѣе, разсказъ глаже, выраженія, такъ сказать, элегантнѣе, но въ сказкѣ отца больше оригинальности, юмористическія стороны предмета выдаются рельефнѣе. Во всѣхъ его стихотвореніяхъ замѣтно, что онъ какъ будто уже чувствовалъ потребность литературной школы болѣе натуральной, чѣмъ та щепетильная французская школа, въ которой принадлежали тогда лучшіе наши писатели,-- кромѣ, можетъ быть, одного Державина, болѣе смѣлаго и свободнаго,-- и послѣдователи которой не смѣли назвать даже носового платка настоящимъ его именемъ, находя это выраженіе слишкомъ тривіальнымъ. Вообще имя отца, какъ журналиста и разнообразнаго писателя, сдѣлалось въ Сибири до того популярнымъ, что знаменитый въ то время нѣмецкій драматургъ, Августъ фонъ-Коцебу, проѣзжая черезъ Тобольскъ {Помнится, что императора Павла раздражила какая-то пьеса Коцебу, который былъ тогда въ Петербургъ. Онъ велѣлъ его схватить, и сослалъ чуть ли не въ Камчатку. Но Коцебу же успѣлъ еще доѣхать до мѣста своего назначенія, какъ Александръ его воротилъ. На возвратномъ пути изъ этой-то ссылки Коцебу былъ у отца.}, пожелалъ познакомиться съ человѣкомъ, который нашелъ возможность издавать журналы, и притомъ съ такимъ успѣхомъ, въ такой глуши. Онъ просидѣлъ у новаго знакомаго цѣлый вечеръ, и при прощаньѣ сказалъ, что хоть онъ еще далеко отъ родной Германіи, но въ этотъ вечеръ какъ бы сразу перенесся въ центръ Европы.
   Въ Сибири отецъ и женился. Мать моя была нѣмка, пріѣхавшая въ Тобольскъ съ семействомъ одного сосланнаго туда господина, въ качествѣ гувернантки. Она тоже была женщина очень хорошо образованная, и кромѣ природнаго нѣмецкаго языка, хорошо знала французскій и русскій. Раздѣляя съ мужемъ педагогическія занятія, она помогла ему открыть пансіонъ у себя въ квартирѣ, а потомъ и въ собственномъ домѣ, купленномъ на трудовыя деньги. Бабушка перенесла несчастье сына, такъ грустно обманувшаго и разрушившаго всѣ ея надежды, истинно съ христіанскимъ смиреніемъ и кротостью. Она не сердилась на него, но соболѣзновала о немъ, и благословивъ его бракъ, прислала молодымъ въ подарокъ три семьи дворовыхъ людей. Такой подарокъ, посланный за двѣ тысячи верстъ, вполнѣ характеризуетъ наши добрыя старыя времена и наши старые нравы.
   Пока отецъ жилъ въ Сибири, болѣзнь дѣда постепенно перешла изъ буйнаго въ постоянное, тихое сумасшествіе. Его освидѣтельствовали формальнымъ порядкомъ, и къ имѣнію назначили опекуншей бабушку. Всѣ три дочери ея успѣли выдти замужъ; меньшой сынъ, изъ семилѣтняго мальчика, успѣлъ преобразиться въ двадцати-лѣтняго юношу, и все еще оставался при матери. Во время его малолѣтства бабушка никакъ не имѣла духу разстаться съ нимъ, и подъучивала его дома, съ помощію кое-какихъ учителей, которыхъ можно было найти въ уѣздномъ городѣ. Когда, однакожъ, ему было лѣтъ шестнадцать, родная сестра бабушки, бывшая замужемъ за человѣкомъ очень богатымъ, увезла племянника къ себѣ, почти насильно, для воспитанія съ своимъ сыномъ, при которомъ постоянно находились разнаго сорта гувернеры и учителя. Но баловню чужой домъ, и еще болѣе, надзоръ гувернеровъ не поправился. Онъ пробылъ тамъ не болѣе года, и снова возвратился подъ крылышки матери, неимѣвшей силы воли заставить его продолжать ученіе. Выучившись произносить нѣсколько французскихъ и нѣмецкихъ Словъ и фразъ, получивъ самое поверхностное понятіе о нѣкоторыхъ другихъ предметахъ, составляющихъ необходимую принадлежность первоначальнаго школьнаго образованія, и усвоивъ себѣ нѣкоторыя свѣтскія манеры отъ танцовальнаго учителя и француза-гувернера,-- онъ вообразилъ, что этого достаточно для русскаго дворянина. Дѣло въ томъ, что онъ приходилъ уже въ такой возрастъ, когда ученье начинаетъ казаться юношѣ, не успѣвшему привыкнуть къ серьезнымъ занятіямъ съ малолѣтства, не успѣвшему втянуться въ науку и полюбить ее, дѣломъ слишкомъ сухимъ и черствымъ, и когда въ головѣ его начинаютъ появляться другія, болѣе веселыя затѣи, болѣе увлекательные помыслы. А между тѣмъ, какъ только буйство сумасшедшаго дѣда прекратилось, стали замѣчать, что онъ потерялъ всякое Сознаніе и память о женѣ и дѣтяхъ. Онъ все еще продолжалъ себя считать греческимъ императоромъ, лишеннымъ престола вслѣдствіе какихъ-то обстоятельствъ, вѣроятно, также мало извѣстныхъ и ему самому, какъ и другимъ. Постоянно слыша отъ прислуги, что у нихъ есть барыня и молодой баринъ, которымъ принадлежитъ имѣніе и отъ которыхъ зависитъ и его содержаніе,-- онъ свыкся съ мыслью объ этой зависимости, и каждый разъ, когда случалась посылка въ городъ, приказывалъ передавать барынѣ какую-нибудь его просьбу. Просьбы эти были очень неприхотливы и ограничивались покупкой какой-нибудь глиняной чашки или миски, или новаго картуза, или табаку, который онъ постоянно жевалъ, или, наконецъ, чего-нибудь сьѣстного и въ томъ числѣ мелкихъ пряниковъ, которые тоже жевалъ во время своихъ прогулокъ и которыми пришло ему желаніе одѣлять ребятишекъ. Его уже никто не боялся, а напротивъ, какъ только онъ выходилъ на прогулку, ребятишки тотчасъ же окружали его, подпрыгивая и покрикивая: "Платонъ Васильичъ, пряничка!" Въ особенности полюбилъ онъ одного двороваго мальчика, лѣтъ семи, и, кажется, считалъ его своимъ сыномъ, хотя прямо и не выражалъ этого никому. Такой оборотъ болѣзни далъ возможность бабушкѣ, а съ ней вмѣстѣ и дядѣ, возвратиться на жительство въ деревню,-- и эта-то деревенская, привольная, ничѣмъ не втѣсняемая жизнь и тянула въ себѣ молодого человѣка. Сначала онъ занялся совершенно невинной голубиной охотой, для чего нарочно выстроилъ голубятню. Потомъ завелъ борзыхъ собакъ и лихихъ охотничьихъ и упряжныхъ лошадей. При этихъ охотахъ началъ охотиться на деревенскихъ бабъ и дѣвокъ, а потомъ сталъ прикладываться и къ чарочкѣ,-- чему много способствовало близкое сосѣдство съ его дядюшкой Васильемъ Васильевичемъ, у котораго, но прежнему, продолжались пляски, пѣсни, хороводы и попойки. Познакомившись у него въ домѣ со многими молодыми людьми, жившими въ сосѣдствѣ, дядя сталъ приглашать ихъ въ себѣ,-- и у него пошли такіе же лиры, съ пѣснями и попойками, какъ и у Василья Васильича. Не желая себя ничѣмъ стѣснять, онъ не захотѣлъ жить съ матерью въ домѣ, а построилъ себѣ особый. флигель, выбравъ для него пріятное мѣстечко подъ рядомъ огромныхъ липъ, которыя отдѣляли садъ отъ двора и были посажены еще Петромъ Панкратьевичемъ. Подъ этими-то липами въ теплыя лѣтнія ночи часто раздавались, отъ зари до зари, хороводныя и плясовыя пѣсни и шли попойки. Гарема у дяди не было, во на эти потѣхи наряжались, какъ на барщину, крестьянскія бабы. Во время такихъ пирушекъ бѣдная бабушка не смывала глазъ и мучилась тоскою и страхомъ. Кромѣ того, что и пѣсни, и хохотъ, и весь дивій шумъ пьянаго пира, происходящаго на открытомъ воздухѣ, ясно слышались въ ея домѣ, она знала, что между молодыми людьми шла постоянная картежная игра, и боялась, что дядя, какъ азартный и неопытный игрокъ, можетъ разомъ проиграть все состояніе; что при томъ пьяные игроки, могутъ перессориться и передраться до полу смерти, что при тогдашнихъ нравахъ было вещью очень обыкновенной. Какъ только начиналась игра, она, чуть не каждую минуту, посылала во флигель горничныхъ, узнавать черезъ людей, что тамъ дѣлается, и часто получала извѣстія очень неутѣшительныя. То доносили ей, что баринъ, проигравъ всѣ наличныя деньги (которыхъ, впрочемъ, у него никогда много не бывало), проигрываетъ хлѣбъ изъ амбаровъ, или тройку лошадей, или какого-нибудь садовника Ивана со вбей семьей. Драки тоже случались нерѣдко, но на этомъ поприщѣ дядя всегда оставался побѣдителемъ, потому что, несмотря на свою молодость, былъ атлетическаго сложенія и имѣлъ огромную силу. Разъ какъ-то замѣтивъ, что трое сосѣдей обыгрываютъ его навѣрняка, онъ всѣхъ трехъ, по одиночкѣ, выбросилъ за окошко. Къ счастію, окна во флигелѣ были невысоки, и сосѣди отдѣлались только легкими, или, по крайней мѣрѣ, неопасными ушибами.
   Людьми онъ распоряжался какъ баранами, проигрывая, продавая, а иногда и раздаривая подъ пьяную руку, кому ни попало, то цѣлыми семьями, то по одиночкѣ. Свозилъ лѣса, проматывалъ земли. Купчія крѣпости и дарственныя записи совершались на собственность, ему еще не принадлежавшую -- на томъ основаніи, что за ссылкою брата и за выдѣломъ тремъ замужнимъ сестрамъ ихъ частей, онъ оставался единственнымъ наслѣдникомъ сумасшедшаго отца, слѣдовательно споровъ и протестовъ ожидать было не откуда. Но, во всякомъ случаѣ, акты эти совершались не даромъ: протоколисту опеки и секретарю уѣзднаго суда тоже было продано по семьѣ дворовыхъ людей, " притомъ видно изъ хозяйственныхъ записокъ того времени, что они, кромѣ этихъ единовременныхъ подарковъ, постоянно надѣлялись разнымъ хлѣбнымъ зерномъ и другими деревенскими гостинцами. Въ купчихъ дядя прямо назывался собственникомъ продаваемаго имущества. Мнѣ случилось видѣть одну такую купчую, въ которой написано.... "продалъ я принадлежащую мнѣ землю въ деревнѣ Луневкѣ, мѣрою десять десятинъ, или все безъ остатка, что въ той дачѣ окажется". Люди, помнившіе эту продажу, разсказывали, что дядя, или съ-пьяну или по довѣрчивости, не прочелъ, что подписывалъ; но деньги полупилъ только за десять десятинъ, а всей земли въ этой дачѣ было слишкомъ двадцать. Когда наступила весна, сосѣдъ, купившій землю, захватилъ подъ пахоту и остальную. крестьяне, слышавшіе прежде, что продана не вся Луневская земля, прибѣжали сказать объ этомъ барину. Онъ тотчасъ же собралъ всѣхъ молодцовъ своей барщины, которая была гораздо больше сосѣдской, явился съ этой арміей на мѣсто, остановилъ пахарей, велѣлъ старостѣ отсчитать имъ десять десятинъ, и сказалъ, что если, кромѣ отсчитанной земли, они захватятъ хотя полосу, то онъ переломаетъ имъ ребра. Сосѣдъ побоялся самъ выдти въ поле, предвидя крутую расправу. Заводить процессъ по купчей не совсѣмъ законной, счелъ неудобнымъ, и такъ это дѣло и кончилось безъ всякаго дальнѣйшаго спора и суда, однимъ военнымъ отпоромъ.
   Не желая оставаться недорослемъ изъ дворянъ, типъ котораго былъ уже тогда заклейменъ Митрофанушкой, дядя записался въ Тульскій пѣхотный полкъ, гдѣ, однакожъ, только числился, не исполняя никакой службы. Службу же настоящую думалъ начать въ гвардіи, куда вызывался опредѣлить его двоюродный дядя, занимавшій довольно значительную должность въ Петербургѣ {Сынъ меньшого брата Василія Петровича, Ивана, бывшаго, какъ ужъ сказано выше, егермейстеромъ.}. Несмотря на свою слѣпую любовь въ сыну, бабушка и сама сознала необходимость проводить его туда поскорѣе, сколько изъ желанія удалить отъ той жизни, какую велъ онъ, столько же и въ надеждѣ, что тамъ можетъ ему представиться случай къ самой блестящей будущности. При своемъ молодецкомъ сложеньи, дядя былъ, какъ разсказываютъ, въ полномъ смыслѣ красавецъ, и поэтому всѣ знакомые бабушки предрекали ей, что такого гвардейца тотчасъ же замѣтятъ, нарядятъ въ уборные сержанты, потомъ возьмутъ въ кавалергарды, а потомъ онъ сразу махнетъ далеко, однимъ словомъ, пойдетъ по дорогѣ Орловыхъ, Зубовыхъ и tutti quanti. Дядя и самъ льстилъ себя подобными мечтами, и никакъ не отказывался отъ поѣздки въ Петербургъ, но дѣло въ томъ, что изъ гуляки онъ уже сдѣлался чистымъ пьяницей,-- и поѣздка все откладывалась со дня на день. Прежде всего ему нужно было съѣздить въ полкъ за бумагами. Полкъ стоялъ недалеко -- въ Коломнѣ. Соберется онъ совсѣмъ, лошади стоятъ запряженныя, но выпьетъ на дорогу рюмку, другую, захмѣлѣетъ -- и останется. Отрезвится, раскаивается, плачетъ,-- опять соберется, опять выпьетъ и опять останется. Наконецъ, слова и слезы матери и убѣжденія знакомыхъ подѣйствовали. Онъ поѣхалъ. По въ полку, встрѣтившись съ товарищами, опять загулялъ. Потомъ запилъ безъ перерыву, ваниль, какъ говорится, мертвую чашу,-- и дѣйствительно кончилъ тѣмъ, что изъ Коломны привезли обратно въ деревню его трупъ, заколоченный въ гробѣ.
   Бабушка тоже была плохая хозяйка. Воспитанная въ домѣ отца, богатаго пензенскаго помѣщика, она привыкла жить по-барски и не хотѣла, да и не умѣла войти ни въ какія хозяйственныя распоряженія и даже экономическіе разсчеты. Изъ старыхъ хозяйственныхъ записокъ, которыя бабушка (въ этомъ надобно отдать справедливость ея аккуратности) сохранила вмѣстѣ съ старыми крѣпостными актами, ревизскими сказками, рекрутскими и казначейскими квитанціями и другими относящимися къ имѣнію документами,-- видно, какіе аптекарскіе счеты подавали ей прикащики и старосты,-- и въ то время, когда она хила въ городѣ, и даже въ то, когда уже переѣхала въ деревню. Видно, напримѣръ, что урожаи показывались очень скудные, даже сравнительно съ настоящими (рожь и ячмень, но большой части, самъ-пятъ; овесъ и греча самъ-четверть). А между тѣмъ крестьяне, помнившіе тѣ времена, постоянна говаривали, что "встарину Господь всего давалъ вдвое больше" и растительность была такъ сильна, что палка, брошенная свечера на лужайку, къ утру заростала травой. Очень понятно, что такая скудость урожаевъ происходила или отъ утайки вотчинныхъ начальниковъ, или отъ плохой обработки земли и недостатка удобренія. Видно изъ тѣхъ же записокъ, что бабушка, кромѣ протоколиста и секретаря уѣзднаго суда, щедро надѣляла разной деревенской благостыней и другія личности, какъ, напримѣръ, дворянокъ: Анну Сергѣевну Дурову и Мавру Михайловну Милохову, состоявшихъ при ней въ качествѣ приживалокъ; кормилицу меньшого сына, крѣпостную дѣдову крестьянку, Татьяну Данилову и сына ея Алексашку. Видно, какое огромное количество куръ и всякой другой птицы выходило для господскаго стола, когда барыня жила въ городѣ, и какое огромное количество овсяной и ржаной муки выходило, въ тоже время, въ деревнѣ для дворныхъ собакъ, а затѣмъ еще "на квасъ "всякіе мелкіе расходы, въ разные мѣсяцы и числа", причемъ ни предметы расходовъ, ни мѣсяцы и числа не показывались. Видно, наконецъ, что мука считалась не пудами, а четвертями и четвериками.
   Бабушка, и живши въ городѣ и живши въ деревнѣ, любила принимать гостей и угощать ихъ по обычаямъ стариннаго русскаго хлѣбосольства. Повару Ларивону отдавалось приказаніе, чтобы къ обѣду и ужину было какъ можно больше блюдъ и чтобъ блюда были полныя; застольной кухаркѣ Анисьѣ -- чтобы пріѣзжіе люди были хорошо накормлены, да и виномъ чтобы никто не былъ обнесенъ; старостѣ Ефрему -- чтобъ гостинымъ лошадямъ не жалѣлъ овса. Послѣ обѣдовъ и ужиновъ, отъ которыхъ всегда оставалось многое множество жаркого, соусовъ подъ груздями съ капусткой, и разнаго сорта пирожныхъ, обыкновенно раздавались подачки: дворецкому Аѳанасью и сыну его, мальчику лѣтъ четырнадцати, одѣтому казачкомъ; ключницѣ Афимьѣ и первой бабушкиной горничной Ѳенѣ. Всѣ эти подачки, бабушка, еще сидя за столомъ и приказывая подавать себѣ блюда съ оставшимися кушаньями, накладывала на тарелки своими руками. Всѣ получающіе подачку являлись на лицо, и каждый, принимая отъ нея тарелку, цѣловалъ у нея ручку. При чемъ бабушка постоянно разсказывала всѣмъ присутствующимъ при этой церемоніи, что такъ дѣлывала покойница ея матушка, считая христіанскимъ долгомъ надѣлять своихъ вѣрныхъ слугъ отъ своей трапезы, и что поэтому и она слѣдуетъ тому же обычаю. Съ гостями бабушка любила поиграть и въ карточки, и преимущественно въ бостончикъ. Но играла такъ плохо, что одной сосѣдкѣ своей, съ которой постоянно проводила за картами длинные осенніе и зимніе вечера, должна была выдать по бостоннымъ счетамъ, которые все писались да писались мелкомъ, купчую на двѣнадцать десятинъ пахатной земли, въ той же несчастной пустоши Ауловкѣ, въ которой, при генеральномъ межеваньи, было отрѣзано пятьдесятъ десятинъ.
   Кромѣ этихъ клочковъ, которые отрывались отъ имѣнья проигрышами, продажами и подарками, оно значительно раздробилось выдѣломъ тремъ дочерямъ слѣдующихъ имъ частей. Этотъ выдѣлъ совершился уже законнымъ порядкомъ, съ разрѣшенія сената. А по смерти дяди, и послѣднимъ остаткамъ прадѣдовскаго наслѣдія грозило конечное распаденіе. Отецъ, какъ лишенный всѣхъ правъ состоянія, былъ въ отношеніи въ наслѣдству человѣкъ мертвый, и дѣдовское имѣніе, должно было раздѣлиться между тѣми же тремя сестрами. Мужья ихъ (которыхъ я еще помню и о которыхъ буду говорить подробнѣе, когда приду къ моимъ собственнымъ воспоминаніямъ) составляли уже и проекты этого раздѣла,-- разумѣется не юридическаго, невозможнаго при жизни дѣда, но, по крайней мѣрѣ, фактическаго, при которомъ были бы возможны равныя эксплуатаціи. Эксплуатаціи эти, при слабомъ управленіи бабушки и вообще при слабости ея характера, безъ всякаго сомнѣнія, начались бы очень скоро и, судя по тому, какъ мои тетки и ихъ мужья вели собственныя дѣла, очень скоро выжали бы послѣдній сокъ изъ имѣнія, и безъ того уже сильно разстроеннаго. Но, къ счастію отца, а съ тѣмъ вмѣстѣ и моему, между двумя зятьями загорѣлся споръ. Каждому изъ нихъ хотѣлось водвориться въ прадѣдовскомъ гнѣздѣ. Ни тотъ, ни другой не хотѣлъ уступить. Споръ дошелъ до горячей ссоры. Зятья не хотѣли съѣзжаться, и каждый изъ нихъ просилъ бабушку только о томъ, чтобы она ничѣмъ не допускала распоряжаться и пользоваться другого. Такимъ образомъ сами обстоятельства составили контроль противъ всякаго новаго хищничества изъ дѣдовской собственности. Между тѣмъ воцарился императоръ Александръ I; Отецъ написалъ оду {"Посланіе къ киргизъ-кайсацкому дарю Всемилу, внуку премудрой, великой и единственной Фелицы, на всерадостное, восшествіе его на престолъ, 12 марта, 1801 года. Сочинилъ на татарскомъ языкѣ нѣкоторый киргизецъ, а съ онаго на русскій перевелъ П. С. (Стихотворенія П. С--ва. Изданіе Смирдина. 1832 г.)} на восшествіе его на престолъ, надѣясь, наконецъ, получить прощенье въ неумышленномъ проступкѣ, стоившемъ ему пятнадцатилѣтней ссылки, послалъ эту оду въ Петербургъ къ тому же родственнику, который вызывался опредѣлить въ гвардію дядю, и который, съ самымъ живыхъ участіемъ принялъ теперь на себя ходатайство за отца передъ вновь воцарившимся и исполненнымъ благости государемъ. Этотъ родственникъ, хотя и не принадлежитъ въ прямой линіи моихъ предковъ, но память о немъ требуетъ отъ меня, чтобы я въ моихъ фамильныхъ воспоминаніяхъ представилъ его не въ коротенькомъ общемъ очеркѣ, а въ болѣе полномъ и яркомъ характеристическомъ портретѣ, сколько по тому вліянію, какое имѣлъ онъ на участь отца и мою собственную, столько же и по его высоко-достойной и благородной личности.
   Выше я сказалъ, что колѣно меньшого сына Петра Панкратьевича, Ивана, было пощажено тѣмъ злымъ фатализмомъ, который палъ на другія поколѣнія семейства. Но было время, когда и сыну Ивана Петровича, Павлу Ивановичу, о которомъ говорю теперь, пришлось испытать тяжкія невзгоды. Прежде всего на него пало тоже самое несчастье, какое надо на бабушку, которой пришлось перенесть крестъ свой въ сумасшествіи мужа. Ему пришлось перенесть этотъ крестъ въ сумасшествіи жены, лишившейся разсудка еще въ молодыхъ годахъ. Потомъ, долго преслѣдовалъ его и сдѣлалъ ему много зла гнѣвъ, всесильнаго въ свое время и мстительнаго, графа Аракчеева. И въ этомъ-то эпизодѣ изъ жизни Павла Ивановича выражается, въ полномъ блескѣ, вся прямота и твердость его характера. Въ продолженіи восьми лѣтъ онъ былъ губернаторомъ, сначала въ Псковѣ, потомъ въ Новгородѣ, и своими разумными, прямыми, и честными дѣйствіями пріобрѣлъ и любовь всѣхъ жителей обѣихъ губерній и громкую репутацію образцоваго администратора. Но по той же прямотѣ характера, онъ позволялъ себѣ иногда довольно рѣзкія выраженія на счетъ грознаго временщика, бывшаго, какъ извѣстно, новгородскимъ помѣщикомъ, и часто своими дѣйствіями возмущавшаго Павла Ивановича. Между прочихъ выходокъ его противъ Аракчеева сохранилась у меня въ памяти слѣдующая: желая показать преданность свою государю, Аракчеевъ вырѣзалъ на своей печати девизъ: "Безъ лести преданъ". Павелъ Ивановичъ замѣтилъ, при собравшихся у него за столомъ гостяхъ, что девизъ написанъ неправильно, а надобно читать такъ: "Бѣсъ лести преданъ". Эта, и многія другія подобныя ей выходки и насмѣшки, повторяемыя смѣло, во всеуслышаніе, не могли не дойти до Аракчеева. И вдругъ, ни съ того ни съ сего, присылается сенаторъ Миклашевскій ревизовать Новгородскую губернію, и присылается съ той цѣлью, чтобы найти, во что-бъ то ни стало, какую-нибудь придирку къ обвиненію губернатора. Но, несмотря на такое направленіе дѣла, несмотря на всѣ старанія ревизовавшихъ найти желаемую придирку, за губернаторомъ не нашлось не только никакихъ грѣховъ, но даже никакихъ упущеній и промаховъ. Хотя ревизія привела вовсе не въ той цѣли, съ какой была назначена: по справедливости она вела къ наградѣ; но это обстоятельство нисколько не затруднило временщика. Если врага нельзя было отдать подъ судъ, то можно было его уволить. И его уволили безъ прошенія и безъ пансіона, несмотря на его, въ то время, уже слишкомъ двадцати-лѣтнюю службу. Павелъ Ивановичъ поѣхалъ въ Петербургъ, составилъ докладную записку государю, въ которой за долговременную, безпорочную и во многихъ отношеніяхъ полезную службу свою просилъ только назначить ему пенсіонъ, равняющійся послѣднему его губернаторскому окладу. Но впродолженіи цѣлыхъ пяти мѣсяцевъ никто не хотѣлъ принять на себя доклада по этой запискѣ. Наконецъ, ему пришла оригинальная мысль, обратиться по этому дѣлу къ самому Аракчееву. Изложивъ, въ письмѣ къ нему, всю свою невинность и всѣ свои заслуги, въ числѣ которыхъ дѣйствительно указано на многія очень существенныя, онъ заключаетъ это письмо въ слѣдующихъ выраженіяхъ: "Дѣло мое честно, ясно, кратко, справедливо. Оно требуетъ не ходатайства по пристрастію, а только твердаго въ сужденіяхъ, даже при всемъ недоброхотствѣ къ своему противнику, человѣка. Прибѣгалъ я во многимъ, но нѣтъ заступниковъ, нѣтъ путей къ надеждѣ; чужая скорбь, не больна, и я, подобно страдальцу при благотворной купѣли, нерѣдко Всевидящему повторяю: человѣка не имамъ! Вотъ, ваше сіятельство, почему я предпочелъ обратиться въ благородному противнику. Я слишкомъ гордъ, чтобы униженіемъ себя обезславить; но слишкомъ справедливъ для того, чтобы предполагать въ васъ чувство гнѣва сильнѣе чувства справедливости. Не ошибусь я въ предположеніи моемъ,-- и признательность моя не постыдится указать на васъ предъ всѣми, какъ на благороднаго и великодушнаго врага. Окажется ли тому противное,-- тогда не я, а вы отдадите отчетъ своей совѣсти. Есть Богъ, есть смерть, есть судъ царя царей". Письмо это имѣло полный успѣхъ. Ему тотчасъ же дали пенсію; а потомъ онъ получилъ званіе сенатора, въ которомъ и оставался до конца своей жизни.
   Принявъ на себя ходатайство за отца, Павелъ Ивановичъ приступилъ къ дѣлу съ свойственной ему энергіей, и въ іюлѣ мѣсяцѣ того же года отецъ получилъ отъ него письмо слѣдующаго содержанія:
   "2-е іюля 1801 г. Петербурга.
   "Прочь титулъ милостиваго государя, который въ грамматикѣ дружбы не напечатанъ, а касается людей, на притворствѣ и околичностяхъ обращающихся. Прости любезнаго своего друга. Панкратія Платоновича поздравляю съ свободою; ты прощенъ.. Благодари Бога и прославляй Александра.
   "Теперь выслушай все происходившее. По полученіи твоихъ, прекрасныхъ стиховъ, дѣлающихъ тебѣ честь, я поспѣшилъ воспользоваться случаемъ для твоего блага врученіемъ Дмитрію Прокофьевичу Трощинскому какъ оды, равно и писаннаго тобою ко мнѣ письма, прося его доставить и то и другое полночному Титу. Вскорѣ я услышалъ, что императоръ воззрѣлъ на то съ свойственнымъ ему милосердіемъ и удостоилъ прочесть и стихи и твое ко мнѣ письмо; но болѣе недѣли проходило, какъ, пребывалъ въ сомнительной неизвѣстности о твоей участи; наконецъ, часа два тому назадъ, Трощинскій возвѣстилъ мнѣ пріятную ту вѣдомость, что тебѣ позволено оставить унылую Сибирь, жить гдѣ пожелаешь, и сегодня посылается о томъ указъ къ г. Кошелеву, вашему губернатору. Я оставляю тебѣ судить, велико ли было мое восхищеніе, а представляю мысленно твою себѣ радость и отъ усердія тебя съ нею поздравляю.
   "Въ указѣ сказано сими словами, что позволяется возвратиться тебѣ на свою родину, и притомъ жить, гдѣ ты пожелаешь;, а о чинѣ и достоинствѣ дворянскомъ не упомянуто. Но ты, любезный другъ, о семъ не безпокойся. Дмитрій Прокофьевичъ мнѣ объявилъ, что императоръ, изволилъ сказать: на первый разъ, сего довольно. А какъ ты можешь теперь пріѣхать въ Петербургъ, то я искренній даю тебѣ совѣтъ непремѣнно поспѣшить сюда, и мы вмѣстѣ будемъ хлопотать. Но я въ торопяхъ ошибся. Двора ты, можетъ быть, уже здѣсь не застанешь; ибо въ началѣ сентября оный отсюда отправляется. Такъ лучше пріѣзжай въ Москву; и время то будетъ общей радости коронованія государя, такъ кстати и просьбу тогда употребить. Ну, все сказалъ. Прощай. Тороплюсь, чтобы не пропустить почту. Люби меня и разсчитывай всегда на искреннюю дружбу того, который и проч."
   Какъ ни отрадно было отцу получить свободу, но мысль о возвращеніи на родину въ томъ положеніи, въ какомъ онъ оставался по смыслу состоявшагося о немъ указа, наводила на него тяжелыя и мрачныя думы. Какую роль будетъ онъ играть и имѣніи, на полученіе котораго послѣ отца не имѣетъ еще никакого права? Какъ станутъ смотрѣть сосѣди-дворяне на сосѣда, лишеннаго дворянскаго званія? Какъ станутъ смотреть на него самыя сестры и ихъ мужья, которыхъ возвращеніе его, вѣроятно, не обрадуетъ, и которые, вѣроятно, не пожелаютъ ему искренне возвращенія его правъ, въ ущербъ собственныхъ интересовъ по дѣдовскому наслѣдству? Какое, наконецъ, положеніе займетъ онъ въ обществѣ? Все это казалось ему слишкомъ шаткимъ, неопредѣленнымъ, неловкимъ. А между тѣмъ въ Тобольскѣ онъ совершенно забывалъ потерю всѣхъ своихъ правъ. Новый губернаторъ, Дмитрій Родіоновичъ Кошелевъ, которому былъ посланъ указъ о его освобожденіи, былъ также хорошо къ нему расположенъ, какъ и предмѣстникъ его Алябьевъ. Свобода его нисколько не была стѣснена, и въ продолженіе своей ссылки онъ не разъ оставлялъ Тобольскъ на довольно долгіе промежутки. Такъ, нѣсколько лѣтъ провелъ онъ и Верхотурьѣ, гдѣ первоначально жилъ Зеленцовъ, переселившіе въ Тобольскъ уже впослѣдствіи. Два года пробылъ въ Петропавловской крѣпости, куда вызвалъ его начальникъ линейныхъ войскъ, генералъ Боуверъ, для образованія своихъ дѣтей. А потомъ, когда онъ устроилъ въ Тобольскѣ пансіонъ въ собственномъ домѣ, и оставался тамъ постоянно, онъ выѣзжалъ отъ времени до времени на желѣзный тагильскій и нѣкоторые другіе чугунно- и мѣдно-плавильные заводы. Изучалъ и собиралъ разныя породы рудъ, самородки различныхъ металловъ и разные сибирскіе камеи, которые служили ему пособіемъ для практическаго преподаванія своимъ ученикамъ минералогіи, и затѣмъ составили довольно значительный и цѣнный кабинетъ минераловъ. Наконецъ, никто не воспрещалъ ему совершать даже такія далекія и гласныя путешествія, какъ, напримѣръ, поѣздка на знаменитую ирбитскую ярмарку, куда онъ каждый годъ отправлялся вмѣстѣ съ Зеленцовымъ и цѣлой компаніей тобольскихъ жителей, имѣвшихъ обыкновеніе закупать тамъ нужную провизію и въ особенности колоніальные товары. Ирбитъ отстоитъ отъ Тобольска слишкомъ на триста верстъ, но для сибиряковъ, привыкшихъ къ огромнымъ разстояніямъ, раздѣляющимъ тамошніе города, проскакать триста верстъ, хоть бы и въ трескучій морозъ, ничего не значитъ. Закутанные съ головы до ногъ въ овчинныя, подвязныя шапки, въ толстые овчинные тулупы, въ валенки, и сверхъ всего еще въ медвѣжьи шубы, они заваливаются въ плотно обитыя кибитки, закрываются плотными вялеными полостями, и мчатся на тамошнихъ сильныхъ и лихихъ тройкахъ день и ночь, отогрѣваясь на станціяхъ чаемъ и разогрѣтыми щами или казанскими перменями, запасаясь тѣмъ и другимъ на дорогу въ замороженномъ видѣ. Отецъ и мать всегда вспоминали объ этихъ поѣздкахъ, какъ о пріятныхъ прогулкахъ. Въ Тобольскѣ былъ у нихъ большой кругъ знакомства, и кромѣ того у отца былъ свой пріятельскій кружокъ, состоявшій изъ людей веселыхъ и умныхъ, и въ томъ числѣ изъ нѣкоторыхъ его журнальныхъ сотрудниковъ. Тамъ онъ пользовался извѣстностью и почетомъ, и привыкъ смотрѣть на этотъ край, такъ привѣтливо принявшій и пріютившій его, какъ на родину. А родина, которой онъ даже и не помнилъ, была для него совершенной чужбиной. Но ѣхать было необходимо, и какъ можно скорѣе; -- необходимо потому уже, чтобы кончить начатое дѣло и снова стать въ обществѣ какой-нибудь единицей, а не оставаться нулемъ.
   Домъ продали. Людей и всякій домашній скарбъ, а также кабинетъ минераловъ и довольно большую библіотеку, которую отецъ успѣлъ составить тамъ, отправили на долгихъ, цѣлымъ обозомъ, а сами поѣхали на почтовыхъ. Дворъ застали въ Москвѣ. Застали тамъ и Павла Ивановича; застали и коронацію. Просьба была подана; но во время церемоніаловъ и празднествъ ни Трощинскому, ни государю заняться этимъ дѣломъ было некогда,-- и отецъ пріѣхалъ въ деревню именно въ томъ неопредѣленномъ положеніи, котораго такъ боялся. Но добрый родственникъ постоянно утѣшалъ его своими письмами и поддерживалъ его надежды. Наконецъ, въ апрѣлѣ мѣсяцѣ слѣдующаго года, онъ прислалъ копію съ указа, окончательно рѣшившаго участь отца, при слѣдующемъ письмѣ:
   "30-го марта 1802-го, Петербургъ.
   "Наконецъ, любезный мой Панкратій Платоновичъ, я дождался той пріятной минуты, въ которую могу тебя поздравить съ возстановленіемъ твоего спокойствія. Вотъ бумага передъ твоими глазами; прочти ее, и увидя сердце свое, что горести ему уже теперь чужда, поблагодари съ усердіемъ Бога, почувствуй милость кроткаго государя, и начинай жить, какъ новый гражданинъ между нами Но теперь не время разсуждать.
   Минута сіи опредѣлена на изступленіе, на восторгъ, на радостная слеза. Поплачь, любезный, отъ удовольствія, и дай Богъ, чтобъ иныхъ слезъ ты не вѣдалъ. Поздравь свою матушку, свою супругу съ сею новостію и объяви имъ мое почтеніе. А поцѣловавъ за меня юнаго своего дворянина, не забывай и люби усерднаго своего друга и слугу".
   Въ приложенной въ письму копіи съ указа значилось:
   "Бывшему корнету гвардіи Панкратію С--ву, сосланному въ Сибирь, съ лишеніемъ чиновъ и дворянства, за вину, въ которую былъ онъ вовлеченъ безъ умысла, по молодости, и оттуда въ іюлѣ мѣсяцѣ минувшаго года возвращенному въ домъ его, всемилостивѣйше повелѣваемъ возвратить дворянское достоинство, распространяя оное и на дѣтей отъ него рожденныхъ, и никакой винѣ непричастныхъ. 1802-го года, марта 26-го".
   Юный "дворянинъ", котораго Павелъ Ивановичъ просилъ поцѣловать, былъ не кто другой, какъ я грѣшный, или точнѣе сказать: безгрѣшный, потому что, когда отецъ съ матерью пріѣхали изъ Сибири и привезли съ собой и меня, на рукахъ кормилицы, мнѣ былъ отъ роду одинъ годъ.

А. С--овъ.

"Вѣстникъ Европы", No 8, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru