Струве Петр Бернгардович
Аксаковы и Аксаков

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Славянофильство: pro et contra. 2-е изд.
   СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2009. -- (Русский Путь).
   

П. Б. СТРУВЕ

Аксаковы и Аксаков

   Есть имена и лица, которые не бледнеют и гаснут в истории, а есть другие, которые как-то расцвечиваются красками, светлеют и все ярче и ярче разгораются. И таким и русское и национальное и славянское сознание должно ощущать Ивана Сергеевича Аксакова.
   Не обинуясь, надлежит сказать, что это первый по специфической духовной одаренности и значительности русский публицист. Есть только два имени, которые можно поставить рядом с именем Ивана Аксакова. Это Герцен и Катков. Оба они были влиятельнее Аксакова в ту эпоху, когда они писали, но оба они, Катков вообще, Герцен как публицист, в известном смысле исчерпали себя в делании для своей эпохи.
   Иван Аксаков принадлежал к семье, исключительной по дарованиям трех ее членов. Отец, Сергей Тимофеевич, оказался в позднем возрасте первоклассным писателем, несравненным изобразителем быта, созерцавшим и бравшим его таким, каким он был в самом буквальном смысле слова. Таков же С. Т. Аксаков и в изображении природы. Редко кому бывает уделено художественное дарование именно в этих пределах, редко кому дано быть художником, ни малейшим образом не напрягая своей фантазии, ничего не выдумывая. А именно это дано было Аксакову-отцу ("Отесеньке").
   Старший брат Константин был филолог, историк и поэт. Всего значительнее он был как историк. Нежная душа в слабом теле, он жил ощущением, созерцанием и осмысливанием того соборного начала, выразителем которого мыслится сверхиндивидуальная личность, народ. Его интересовала и влекла к себе именно эта загадочная проблема и фигура -- народ, влекла как некое материнское лоно множества невидимых и неведомых личностей, из собирательных молекулярных движений и действий которых слагается в конце концов цельная и мощная стихия, рождающая каждого из нас, стихия, в которую каждый из нас мимовольно и неотвратимо погружен. Именно народ, а не государство, свободное творчество соборного духа, а не управление и нудящая сила собранной воли, стоял в центре созерцания наших славянофилов.
   Рядом с отцом, художником быта, и братом, философом народности, натурами созерцательными по своей сути, стал Иван Аксаков. В нем художническая чуткость отца к быту и природе и философски-исторический интерес брата к народу сопряглись с величайшей действенностью.
   Я имел счастье в своем детстве видеть Ивана Сергеевича Аксакова, и я хочу поделиться с читателями своими впечатлениями двенадцатилетнего мальчика, первой идеологической любовью которого были славянофилы вообще и редактор "Руси" в частности. В начале 80-х гг., около мрачной грани 1 марта 1881 г., не в узких кругах революционно настроенной интеллигенции, а в довольно уже широких слоях просто образованного общества, шло какое-то духовное движение, обнаруживалась какая-то идейная тяга к национальным идеалам. Младший брат в семье, я был рано приобщен ко всему тому, что тогда составляло духовное содержание жизни. Вместе со всей семьей я пережил эпопею русско-турецкой войны и ее финал -- Берлинский конгресс и трактат, заключение которого вызвало пламенный протест -- историческую речь Ивана Сергеевича Аксакова1. Мы, дети (да и одни ли только дети?), конечно, мало понимали в политике, но мы с волнением ощущали, что Россия оскорблена и унижена в своем национальном и славянском призвании. А когда Иван Аксаков громко и мужественно поведал всему миру об этой обиде -- наши души трепетали созвучно с его боевым духом русского и славянина, глашатая и вождя. Я живо помню, каким огромным духовным озарением для русских образованных людей явилась "Пушкинская речь Достоевского" -- в нашей семье получался и читался "Дневник писателя". По рассказам отца я знал, в какое событие превратились похороны Достоевского. Рядом с именем Достоевского в нашей семье в начале 80-х гг. всегда называлось с благоговением имя Ив. Серг. Аксакова, и тетрадки "Руси" сперва большого формата, а потом в обычную осьмую долю с увлечением читались и прилежно перечитывались. Я втихомолку строчил что-то для "Руси", скрывая написанное и от родителей, и от братьев. Мать моя что-то писала и Достоевскому, и Аксакову. И вот когда после пребывания в течение трех лет за границей мои родители с младшими сыновьями проездом побывали в Москве (это было летом 1882 г.), в нашем номере в "Славянском базаре" появилась фигура героя моих детских идейных восторгов и политических увлечений, Ивана Сергеевича Аксакова. Он пришел отдать визит моему отцу и поблагодарить мою мать за читательское сочувствие. Передо мною был крепенький человек, пожилой, но весьма живой, по наружности малорослый великорусский "мужичонка". Теперь, когда я вспоминаю эту фигуру и когда я, вновь переживая свое детское и столь радостное для меня до сих пор волнение, вызываю в своем уме образы никогда не виданных мною (умерших до моего рождения) Сергея Тимофеевича и Константина Сергеевича, я их прямо физически различно ощущаю. Грузный Сергей Тимофеевич, который навсегда врезался в память каждого видевшего его известное изображение в архалуке, был непосредственным отпрыском и частицей того быта, который он так любовно изображал. В наружности Константина Сергеевича, в его какой-то слабой и рыхлой фигуре выразилась та созерцательность и удаленность от брани жизни, которой была запечатлена вся его личность. Наоборот, в маленьком теле Ивана Аксакова была как-то собрана огромная действенность и законченно выразилось то своеобразное сочетание неукротимого восторга и боевой энергии с трезвостью, с чувством меры и возможностей, с хозяйственной деловитостью, сочетание, в котором вся сила и прелесть подлинного политического горения и национально-государственного делания.
   Иван Аксаков был не художником, созерцателем быта, как его отец, не философом, созерцателем национальной истории, как его брат, а неутомимым деятелем и неукротимым борцом за национальные идеалы, который с юности своей бросился в самую гущу жизни. Эта тяга к практической работе сделала его последовательно чиновником, литератором-публицистом и общественным деятелем в самом многообъемлющем смысле слова. В его личной жизни замечательно именно то, что, будучи приверженцем и носителем мировоззрения и писателем, он не замкнулся ни в учении, ни в теории, ни в писательстве или пропаганде. В лице Ивана Аксакова более, чем кого-либо, более, чем Александра Ив. Кошелева, более даже, чем Юрия Федоровича Самарина, славянофильство спустилось с высоты историко-философского учения и вошло в реальную жизнь. Подобно Кошелеву и Самарину, Ив. Аксаков был практическим деятелем. Но он больше их обоих был на протяжении всей своей жизни настоящим борцом. Унаследовав все духовное богатство старших славянофилов, он в качестве редактора ряда блестящих периодических изданий, выходивших с 1858 по 1886 г. (год его смерти), смыкал и сомкнул славянофильские учения с конкретными вопросами и запросами общественной и государственной жизни России. В этом смыкании был свой стиль или, да позволено будет употребить одно из излюбленных самим Иваном Сергеевичем и красивых русских слов, был свой "лад", т. е. своя собственная смысловая красота, воистину музыкальная. В публицистике Ивана Аксакова был свой лад и строй. Эта духовная музыка была гармонически проникнута двумя основными мотивами-идеями: идеей свободной личности и идеей себя сознающего и утверждающего народа, т. е. идеей нации, в которую не может не быть погружена даже самая свободная личность.
   Вот почему Иван Аксаков был в одно и то же время борцом и за права человека и гражданина, и за национальное начало. Ему было присуще острое и тонкое чувство права, укорененного в правде, и глубокое, трепетно-восторженное ощущение соборного начала народности. В русской публицистике нет лучшей защиты свободы слова и совести, чем классические статьи на эти темы Ивана Аксакова. Его статья в "Руси" против цензурного ведомства, которое почти перед самой смертью знаменитого публициста осмелилось обвинить его в "недостатке истинного патриотизма", читалась и перечитывалась людьми нашего поколения буквально с трепетом и восторгом как беспримерно мужественное обличение бюрократической тупости и как такая же защита свободной речи.
   Все, в чем выражалась сила и величие нации -- ее исторические достижения, духовные и государственные, ее историческое призвание, -- находило себе красноречивого истолкователя в Иване Аксакове. Многое в отдельности сейчас, по существу, может быть, воспринимается и оценивается нами иначе, чем даже Иваном Аксаковым, не только славянофилами вообще. Мы стали, я думаю, большими государственниками, чем были вообще славянофилы. Но мы теперь, вслед за ними стали столь же убежденными националистами, и опять-таки не в смысле только доктрины, или учения, а в смысле внутреннего ощущения, в смысле некоего душевного трепета, самого для нас основного и неукротимого.
   Внутренний строй и лад аксаковской публицистики нашел себе чудесное выражение в его языке. Иван Аксаков -- классик русской речи. Никто ни до, ни после него не говорил таким сильным и ярким языком русским людям о праве, свободе, государстве, народе и народности. В этом чеканном языке красота русской поэтической речи, суровая четкость языка государственного управления и торжественная важность и неизъяснимая сладость церковного слова образовали какой-то новый сплав для выражения одушевленной пламенным патриотизмом гражданской мысли. Не случайно, что этот первоклассный публицист дал и неувядаемые образцы гражданской лирики, проникнутой каким-то скорбным пафосом.
   Есть еще один род литературы, эпистолярный, в котором имя Ивана Аксакова должно быть поставлено в первом ряду русской письменности. Он оставил замечательные по содержанию и форме письма, в которых отразилось все богатство его души, все многообразие его запросов и интересов. Письма эти -- поучительный исторический документ своего времени и первоклассное произведение литературы, иногда возвышающееся до несравненной поэтической красоты. Глашатай права и правды, народности и междуплеменного славянского братства, Иван Аксаков хорошо понимал и знал действительную жизнь и, в частности, был одарен живым видением хозяйственной жизни. В истории русской исторической науки почетное место занимает его исследование украинских ярмарок, превосходное произведение описательной политической экономии. Но интерес его к хозяйственной жизни не ограничивался одним литературным к ней прикосновением. Иван Аксаков не побоялся войти в хозяйственную жизнь своей страны и своего родного города Москвы и как политический деятель. Этот "народный трибун", этот подлинный художник слова был директором банка (одного из первых основанных московским купечеством обществе взаимного кредита). И это не было случайно, а соответствовало его глубочайшему убеждению в неразрывной связи между духовной и "материальной" культурой страны. Это входило в его общественное служение. Сейчас весь смысл этой подробности биографии Ивана Аксакова раскрывается перед нами с такой ясностью, которая была, быть может, недоступна его современникам, и в том числе нам, юность которых совпала со славным концом его долголетней деятельности.
   Роль Ивана Аксакова в славянском единении была для его времени чрезвычайно велика. Его имя было знаменем и для русских, и для других славян. Для врагов славянства он был "пресловутым панславистом" ("der berЭchtige Panslavist"), для многих русских западников -- вредным мечтателем-националистом. Однако, по существу, многие мечты Аксакова уже стали непререкаемой действительностью. И если Россия повержена, то потому, что она по временному безумию отреклась от основных идей своего великого сына, и если другие славянские страны возродились к новой самостоятельной и национальной жизни, то в этом -- свершение аксаковских исторических прозрений и оправдание его зиждительных идей. Недаром одна из улиц столицы освобожденной русской кровью Болгарии, Софии, носит имя Аксакова, и недаром в духовном центре возрождающегося славянства, в Праге, среди сочувствия представителей братского народа воскрешается его духовный облик и творится хвала его имени.
   

КОММЕНТАРИИ

   Печатается по изд.: Струве П. Б. Patriotica. Родина. Чужбина. СПб., 2000. С. 231--236.
   
   Петр Бернгардович Струве (1870--1944) -- публицист, политик и философ.
   
   1 См. примеч. 1 к статье "Задачи и стремления славянофильства" А. В. Васильева в наст. изд.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru