"Напор революции есть напор дикости и самой грубой азиатской элементарности, а не напор духа и высоты. Революция не была другом философии -- это никогда не надо забывать. Она всегда шла враждебно поэзии -- это тоже факт. Весь застой России объясняется также из революции: не Магницкий, не Рунич, не Аракчеев, не Толстой или Победоносцев -- но Чернышевский и Писарев были гасителями духа в России, гасителями просвещения в ней"
("Новое время", No от 4 сентября 1910).
|
"Наша "революция" или "эволюция", смотря по вкусу и удачам будущего, есть только фазис в попытках человека заработать счастье своими руками. Революция -- отдел науки. Прежде всего, в ней бездна научных элементов, она вся копошится научными теориями и все ее двигатели читают и перечитывают книжки и брошюры, -- думают, спорят и, словом, так же действуют "во имя науки", "найденного и доказанного", как мученики действовали, когда шли в Рим "во имя Евангелия". И как в мучениках и победе над Римом главное было не человеческий состав и не катакомбы, а Евангелие, так и в революции главная суть не сами революционеры, а наука.
Революция -- отдел науки. И потому-то она непобедима. Секут головы, секли, а она все двигалась, побеждала, ширела. Как и христианство ширилось и после казней, потому что было за ним Евангелие".
|
"Без Чернышевского и "Современника" Россия имела бы конституцию уже в 60-х годах; без Желябова, как "благодетеля", она имела бы ее в 1881 году".
("Новое время", там же).
|
("Когда начальство ушло", СПб., 1910, с. 351)
"Все, что творится в спокойные эпохи, выходит несколько лениво, апатично; все, что творится среди беды, волнения, опасности, живуче, крепко. Так родился европейский строй нашей армии при Петре и другие его преобразования. Десятилетия мы жалели, негодовали, отчего конституция не даруется "своевременно" и "сверху"; но теперь, кажется, можно только возблагодарить Бога, что мы не получили в 81-м году мертворожденной Лорис-Меликовской или Игнатьевской конституции, что все пошло своим чередом и до конца, старый порядок, можно сказать, "выворотил свою душу наружу" в японской войне и конституция пришла как гнев возмездия, пришла сама, а не была "приведена за ухо", что она явилась как энергия и работоспособность, а не благоразумное новое учреждение".
("Когда начальство ушло", с. 255).
|
"А притеснения земства? А репрессия печати? Без этих "благодетелей" мы шагнули бы вперед как европейская держава в точности на полвека: как Япония сумела же в полвека преобразоваться из изолированно-дикой страны в просвещенную по-европейски страну".
("Новое время", там же).
|
"Не будь министерства народного просвещения, то в России, по крайней мере, так же, как в Японии 40 лет (sic!) назад {Головнин был в плену в Японии не 40, а почти 100 лет тому назад!}, в эпоху трехгодичного плена русского адмирала Головнина, были бы все грамотны. Наверно, иначе и нельзя представить у народа с историей, с церковью, с всевозможными ремесленниками-учителями по селам, с учителями-любителями и филантропами. Ведь грамотны же все у наших сектантов и старообрядцев. Но создалось министерство народного просвещения и сказало просвещению: "стоп". Оно стало "тащить и не пущать" учеников, учителей, библиотеки, книги".
("Когда начальство ушло", с. 165-166).
|