Страхов Николай Николаевич
Главная черта мышления

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Н. Страховъ

ФИЛОСОФСКІЕ ОЧЕРКИ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1893

ГЛАВНАЯ ЧЕРТА МЫШЛЕНІЯ.
1866.

("Разумъ по ученію Платона и опытъ по ученію Канта". Статья г. Юркевича.-- Москов. университ. извѣстія.).

  

I.

   Главная черта мышленія заключается въ его субъективности, то есть въ томъ, что оно само для себя же самого составляетъ объектъ.
   Всѣ другіе предметы и явленія не суть объекты для самихъ себя, а составляютъ объекты для мысли. На первый взглядъ можетъ показаться, что, слѣдовательно, мысль относится къ себѣ самой точно такъ же, какъ къ другимъ предметамъ; между тѣмъ, по самой природѣ дѣла, то есть мышленія, здѣсь заключается величайшее различіе.
   Какъ мысль относится къ другимъ предметамъ? Она отличаетъ ихъ отъ себя, ставитъ внѣ своихъ предѣловъ, объективируетъ. Таково самое простое и привычное отношеніе мысли къ своему содержанію. И это отношеніе составляетъ существенное условіе самого мышленія. Цѣль мышленія есть познаніе, а познаніе только тогда составляетъ дѣйствительное познаніе, когда относится къ предметамъ совершенно отдѣльнымъ отъ дознающаго существа, совершенно для него внѣшнимъ и чуждымъ. Въ томъ все и дѣло, чтобы поставить себя въ соотношеніе съ другими существами, чтобы сдѣлаться причастнымъ другому, совершенно отличному отъ меня бытію. И такъ, самый актъ познанія предполагаетъ ничѣмъ несглаживаемое различіе между познающимъ и познаваемымъ, между мыслью и тѣмъ предметомъ, къ которому она относится.
   Такъ точно, зрѣніе только потому и зрѣніе, что даетъ мнѣ видѣть предметы, которые внѣ меня находятся; и чѣмъ дальше отъ меня эти предметы, тѣмъ лучше мое зрѣніе. Въ актѣ зрѣнія тотъ, кто видитъ, отличаетъ себя отъ того, что онъ видитъ; видимые предметы являются передъ видящимъ, то есть отдѣлены отъ него промежуткомъ, который ничѣмъ не наполненъ, который никогда не можетъ исчезнуть и образованіе котораго составляетъ необходимое условіе зрѣнія.
   И такъ мысль о предметѣ и самый предметъ, по сущности самого дѣла, должны быть различны. Мысль не отожествляетъ себя съ предметами, составляющими ея содержаніе, а напротивъ, она постоянно себя отъ нихъ отличаетъ. Такимъ образомъ являются двѣ области: во-первыхъ, царство объективныхъ вещей, все то, что не есть мысль, а составляетъ предметъ мысли; и во-вторыхъ, сама мысль, тотъ центръ, изъ котораго обозрѣвается это царство и который отдѣленъ отъ него всегдашнимъ промежуткомъ.
  

II.

   Между тѣмъ, если мысль обращается къ себѣ самой, то такого промежутка нѣтъ, да и не можетъ быть, по самой сущности дѣла. Слѣдовательно, отношеніе здѣсь получается иное, такъ что мысль составляетъ сама себѣ объектъ не въ томъ смыслѣ, въ какомъ составляютъ объектъ для нея другіе предметы. Такъ какъ между мыслью и другими предметами лежитъ промежутокъ, то эта предметы могутъ быть вовсе не таковы, какъ они являются въ мысли; тогда какъ мысль, являясь самой себѣ непосредственно, является именно такою, какова она есть. Въ этомъ и заключается существенный характеръ мысли, то-есть, что она себя
   Безъ этого не было бы и мышленія.
   И такъ, процессъ мышленія таковъ, что оно необходимо отличаетъ себя отъ предметовъ, къ которымъ относится, различаетъ то, о чемъ мыслится, отъ того, что мыслится, и это послѣднее, то-есть свою мысль, мыслитъ уже непосредственно, то есть не отличая отъ себя самого.
   Вотъ это послѣднее отношеніе и составляетъ сущность дѣла; его нужно строго отличать отъ перваго отношенія, то есть отъ отношенія мысли къ другимъ предметамъ; нужно отличать столь же строго, какъ мы отличаемъ свои мысли отъ предметовъ, къ которымъ они относятся.
   Самое простое, и такъ сказать, первобытное заблужденіе заключается въ томъ, что люди принимаютъ свои мысли за дѣйствительность, принимаютъ то, что они думаютъ и воображаютъ, за то, что дѣйствительно есть.
   Второе, столь же грубое и столь же обыкновенное и важное заблужденіе заключается въ томъ, что объ мышленіи; думаютъ и разсуждаютъ точно такъ, какъ о другихъ предметахъ и явленіяхъ.
  

III.

   Поясню дѣло сравненіемъ. Зрѣніе совершается глазами. Оказывается, что на задней сторонѣ глазъ, на сѣтчатой оболочкѣ, образуется при этомъ уменьшенное изображеніе видимыхъ предметовъ. Чѣмъ яснѣе и точнѣе выходитъ это изображеніе, тѣмъ лучше мы видимъ. И вотъ, многимъ казалось, а многимъ и до сихъ поръ кажется, что будто бы этимъ изображеніемъ вполнѣ объясняется самый процессъ зрѣнія. Мы видимъ,-- говорятъ они,-- не самые предметы, а то изображеніе ихъ, которое является въ глазу, и по этому изображенію уже догадываемся объ ихъ дѣйствительномъ расположеніи, формѣ и т. д.
   Ошибка здѣсь очевидная. Изображеніе ничего не объясняетъ. Изображеніе можетъ служить только для того, кто самъ уже можетъ видѣть, можетъ совершать процессъ зрѣнія. Если бы сзади глаза сидѣлъ человѣкъ съ глазами же, и видѣлъ фигуру на сѣтчатой оболочкѣ, то тогда годилось бы объясненіе, для чего нужны эти фигуры. Но они нисколько бы не объясняли, какимъ образомъ видитъ самъ этотъ человѣкъ.
   Совершенно ясно, однакоже, что при зрѣніи видимо бываетъ именно изображеніе на сѣтчатой оболочкѣ, что только оно одно и можетъ быть видимо. Но кто же его видитъ? Единственный правильный отвѣтъ будетъ тотъ, что изображеніе само себя видитъ. Только такимъ образомъ и можетъ быть понятъ процесъ зрѣнія.
   Такъ точно и мысль сама себя мыслитъ. Всѣ другіе предметы являются въ ней не сами, а въ видѣ изображеній въ умственномъ окѣ. Поэтому она и различаетъ самые предметы отъ ихъ изображеній. Но изображенія или мысли о предметахъ являются передъ мышленіемъ уже непосредственно, то есть они сами себя видятъ, сами себя мыслятъ.
   Еще сравненіе. Мы видимъ посредствомъ свѣта. Изъ этого слѣдуетъ, что самого свѣта видѣть нельзя. Чтобы быть яснѣе, приведу здѣсь замѣчательную обмолвку знаменитаго физика Біо. Онъ предполагалъ, что свѣтъ состоитъ изъ маленькихъ твердыхъ частицъ, съ чрезвычайной быстротою несущихся отъ тѣлъ. Зрѣніе, по этой гипотезѣ, происходитъ отъ того, что эти частицы ударяются въ нашу сѣтчатую оболочку. Разсуждая объ этихъ частицахъ, Біо въ одномъ мѣстѣ говоритъ:
   "Мы не знаемъ абсолютныхъ размѣровъ свѣтовыхъ частицъ, но легко можемъ понять, что онѣ должны быть чрезвычайно малы, такъ малы, что наилучшіе микроскопы никогда не будутъ въ состояніи достаточно увеличитъ ихъ для воспріятія нашимъ зрѣніемъ: а иначе, какимъ образомъ онѣ могли бы проходить, какъ онѣ это дѣлаютъ, черезъ большія массы воды, стекла и другихъ прозрачныхъ тѣлъ?" {Traité de Physique, par J. B. Biot. T. III, p. 190.}.
   Разсужденіе очень неправильное. Нельзя видѣть ни движеній, ни формъ свѣтовыхъ частицъ потому, что видѣть значитъ чувствовать прикосновеніе свѣтовой частицы къ нерву; слѣдовательно, ее нельзя разсматривать, когда она движется или лежитъ подъ микроскопомъ. Посредствомъ чего мы тогда ее будемъ видѣть?
   И такъ, свѣтъ -- невидимъ, по сущности дѣла. Такъ въ объективномъ мірѣ; но не то въ мірѣ субъективномъ. Мысль часто сравнивали со свѣтомъ; но это не простой свѣтъ, который служитъ для озаренія предметовъ, а самъ себя не озаряетъ. Мысль есть свѣтъ, при помощи котораго можно видѣть не только другіе предметы, но и самый этотъ свѣтъ, самую мысль.
  

IV.

   Субъективность мышленія въ истинномъ ея смыслѣ открыта Кантомъ. Юмъ хотѣлъ объяснить и понять мышленіе механически, въ томъ родѣ, какъ объясняются явленія въ объективномъ мірѣ. Такимъ образомъ, онъ говорилъ, что мысль, напримѣръ, связываетъ явленіе съ его причиною только по привычкѣ видѣть, что вслѣдъ за однимъ явленіемъ слѣдуетъ всегда другое. Объясненіе чисто-объективное. Юмъ понималъ субъективность мышленія только внѣшнимъ образомъ; онъ зналъ только, что мысль о предметѣ и самый предметъ -- двѣ вещи различныя. Что и какъ происходитъ во внѣшнемъ мірѣ, мы не знаемъ, такъ-какъ между нимъ и нами всегда находится промежутокъ. Мы имѣемъ только впечатлѣнія; но эти впечатлѣнія суть не болѣе, какъ оттиски или отраженія одного предмета на другомъ, и, будучи различны отъ впечатлѣвающагося предмета, въ то же время совершенно отъ него зависятъ. Слѣдовательно, они ничего не могутъ намъ дать относительно дѣйствительной связи явленій. Во внѣшнемъ мірѣ одно явленіе слѣдуетъ за другимъ; такъ они слѣдуютъ и въ нашихъ впечатлѣніяхъ; мы помнимъ эту послѣдовательность, и невольно, машинально за однимъ явленіемъ ждемъ другого; вотъ весь смыслъ того, что мы считаемъ одно явленіе причиною другаго. Кантъ понялъ, что такой взглядъ, совершенно логическій со своей точки зрѣнія, очевидно, минуетъ настоящую природу мышленія. Онъ понялъ, что мышленіе, связывая одно явленіе съ другимъ, какъ съ его причиною, дѣйствуетъ не невольно и механически, а совершенно сознательно, зная, что оно дѣлаетъ, почему и для чего оно дѣлаетъ. Оказалось, что мышленіе ставитъ предметы въ причинную связь между собою для того, чтобы была возможность ихъ мыслить. Причинная связь не навязывается мышленію извнѣ, оно само ее мыслитъ, и только этимъ и можно объяснить все дѣло, подобно тому, какъ зрѣніе объясняется только тѣмъ, что изображеніе въ глазу само себя видитъ, а не бываетъ видимо кѣмъ-то другимъ, сидящимъ позади глаза.
   Такимъ образомъ, Кантъ открылъ въ человѣкѣ чистый разумъ или чистый умъ, то-есть разумъ, въ которомъ нѣтъ ничего ему чуждаго и непрозрачнаго для его собственнаго зрѣнія. Это великое открытіе онъ справедливо сравниваетъ съ открытіемъ Коперника, нашедшаго обращеніе земли около солнца. Мысль, незнающая своей субъективности, принимаетъ видимое движеніе за дѣйствительное; мысль, сознавшая свою субъективность, знаетъ, гдѣ истинный центръ движенія, и умѣетъ различать дѣйствительное движеніе отъ кажущагося.
  

V.

   Такъ-какъ отношеніе мысли къ себѣ самой кореннымъ образомъ отличается отъ ея отношенія къ другимъ предметамъ, то встрѣчается большая трудность для выраженія этого отношенія. Нашъ языкъ соотвѣтствуетъ объективной дѣятельности мышленія, какъ самой простой и обыкновенной; поэтому, хотя онъ имѣетъ всяческія средства отрицанія и противоположенія, онъ постоянно сбиваетъ мысль съ субъективной сферы въ объективную. Выраженія, употребляемыя субъективною мыслью, или кажутся странными до нелѣпости, или же кажутся совпадающими съ обыкновенными, объективными выраженіями. Въ первомъ случаѣ, то-есть когда насъ поражаетъ отступленіе отъ объективныхъ формъ мысли" мы будемъ всего ближе къ пониманію дѣла. Такъ, напримѣръ, выраженія: мысль сама себя мыслитъ, изображеніе само себя видитъ, свѣтъ самъ себя -- не нужно понимать въ такомъ простомъ смыслѣ, какъ, напримѣръ, выраженія: я самъ себя вижу, самъ себя слышу и т. п. Разница въ томъ и другомъ случаѣ огромная. Еслибы человѣкъ видѣлъ себя внутрь, такъ что зрѣніе проникало бы во всѣ части его тѣла и различало бы его строеніе, то такое зрѣніе болѣе походило бы на отношеніе мысли къ себѣ самой. Канта не разъ сравнивали со школьникомъ, который возъимѣлъ странное намѣреніе не прежде войти въ воду, какъ уже выучившись плавать. Его же, кажется, сравнивали съ героемъ не любо не слушай, а матъ не мѣшай, который, завязши въ болотѣ, схватилъ себя рукою за чубъ, и вытащилъ самъ себя на твердое мѣсто. Такъ странны кажутся пріемы субъективной мысли, выраженные въ образахъ объективнаго міра! Нельзя самого себя держать; нужно за что-нибудь держаться и на что-нибудь опираться. Это такъ ясно! Кто этого не знаетъ! Точно такъ же, нельзя плавать въ самомъ плаваніи, а можно плавать только въ водѣ; это такъ очевидно! Между тѣмъ, мысль дѣлаетъ именно эти невозможныя вещи, и въ возможности ихъ дѣлать и заключается ея сущность. Мысль сама себя держитъ и плаваетъ нетолько въ водѣ, но и въ своемъ плаваніи; потому что она нетолько мыслитъ о предметахъ, внѣ ея находящихся, но и сама себя мыслитъ. Возраженія противъ такой постановки дѣда такъ же неосновательны, какъ то возраженіе противъ круглоты земли, что люди на противоположной сторонѣ должны стоять ногами кверху, а головою книзу, слѣдовательно, подвергаются опасности упасть съ земного шара.
  

VI.

   Такова точка зрѣнія, которую открылъ Кантъ и на которой онъ стоялъ. Съ нея и только съ нея одной и можно производить анализъ мышленія. Мы не будемъ здѣсь говорить о томъ анализѣ, который сдѣланъ самимъ Кантомъ. Мы хотѣли только обозначить найденную имъ субъективность мышленія и замѣтить, что она установлена совершенно прочно и незыблемо. Критика Канта разъ и навсегда положила конецъ прежнему, догматическому направленію философіи. Можно предположить, что отъ точки, до которой достигъ Кантъ, идутъ разныя дороги въ разныя стороны; по крайней-мѣрѣ нѣмцы увѣряютъ, что со временъ Канта ихъ философія развѣтвилась. Но вернуться назадъ, за Канта -- дѣло невозможное. Подобныя попытки имѣли бы столь же мало значенія и смысла, какъ взглядъ на мірозданіе, отвергающій систему Коперника, или геологическая система, предполагающая, что земной шаръ существуетъ лишь семь-восемь тысячъ лѣтъ.
   Извѣстно, что, если отрицаніе системы Коперника встрѣчается нынѣ уже рѣдко, то до сихъ поръ очень обыкновенное явленіе -- отрицаніе долговѣчности земли. Что же мудренаго, что кантовская точка зрѣнія многими упорно отвергается? Между тѣмъ, ничего не можетъ быть печальнѣе въ умственномъ мірѣ, какъ подобнаго рода явленія, то-есть отрицаніе вещей очевидныхъ и незыблемыхъ. Какъ только есть истина, которой мысль боится,-- дѣло кончено; никакой дальнѣйшій ходъ невозможенъ. Для того, чтобы быть вполнѣ прочною обладательницею своей области, мысль не должна оставлять у себя въ тылу нечего непокореннаго.
   Отрицать гораздо опаснѣе, чѣмъ признавать; истина признанная значитъ истина покоренная и вѣрноподданная; истина отрицаемая -- значитъ врагъ, всегда готовый оспаривать нашу власть.
  

VII.

   Въ Московскихъ университетскихъ извѣстіяхъ, 1865 г., No 5, есть статья г. Юркевича подъ заглавіемъ: Разумъ по ученію Платона и опытъ по ученію Канта. Въ этой статьѣ авторъ прямо отвергаетъ основную точку зрѣнія Канта, ту субъективность мышленія, которую тотъ открылъ. Вотъ одно мѣсто изъ статьи, которое, кажется, яснѣе и прямѣе другихъ мѣстъ выражаетъ это отрицаніе.
   "Кантъ не выяснилъ себѣ, что законы дѣятельности познающаго субъекта такъ же не суть законы субъективные, какъ законы движенія свѣта и массъ не суть законы свѣтлые и массивные; съ этимъ вмѣстѣ онъ положилъ начало тому безпримѣрному въ исторіи направленію метафизики, для котораго законы дѣйствій познающаго субъекта суть вмѣстѣ произведенія этихъ дѣйствій познающаго субъекта, и слѣдствіе есть основаніе самого себя. Въ ученіи о безусловной основѣ міра это заблужденіе привело къ неслыханному доселѣ мнѣнію, что безусловное предпосылаетъ себѣ самого себя и есть для самаго себя абсолютное Ргіи?. Союзъ метафизики съ скептицизмомъ перешелъ, такимъ образомъ, въ союзъ ея съ софистикой" {Стр. 387.}.
   Читатели видятъ, что здѣсь отвергается именно та главная черта мышленія, которую нашелъ Кантъ. Законы мышленія (то-есть дѣятельности познающаго субъекта) не суть законы субъективные: вотъ главное положеніе приведеннаго отрывка. Это значитъ, что мышленіе не само собою управляетъ, не знаетъ, что оно дѣлаетъ и для чего дѣлаетъ, а повинуется законамъ, извнѣ даннымъ. Для доказательства авторъ приводитъ слѣдующее: Законы движенія свѣта и массъ не суть законы свѣтлые и массивные. Такимъ образомъ, мы вышли изъ субъективности. Мышленіе поставлено наряду съ движеніемъ свѣта и движеніемъ массъ, то-есть съ явленіями объективнаго міра. И затѣмъ указывается, въ какую ошибку мы бы впали, еслибы судили о мышленіи не такъ, какъ судимъ о движеніи свѣта и движеніи массъ. Законы свѣта сами не суть свѣтъ, и законы, которымъ повинуются массы, сами не суть массы; такъ точно и законы, которымъ повинуется мысль, сами не суть мысль.
   Все, что далѣе говорится о неслыханной метафизикѣ, сводится такъ же точно на смѣшеніе двухъ міровъ. Авторъ указываетъ, какъ на очевидную нелѣпость, на понятія, взятыя изъ субъективнаго міра; ему кажется, что достаточно назвать ихъ, чтобы обнаружить ихъ несостоятельность. Развѣ какіе-нибудь законы, спрашиваетъ онъ, могутъ быть произведеніемъ тѣхъ явленій, которыя имъ подчинены? Развѣ можетъ что-нибудь предпосылать себѣ самого себя? Развѣ слѣдствіе можетъ быть основаніемъ самого себя?
   На все это нужно отвѣчать отрицательно, какъ скоро дѣло идетъ объ объективномъ мірѣ. Въ немъ основаніе всегда отличается отъ слѣдствія и ему предшествуетъ; въ немъ нѣтъ ничего, что предпосылало бы себѣ самого себя, и законы управляютъ явленіями, а не явленія законами.
   Но совершенно иное дѣло въ субъективномъ мірѣ. Законы мысли суть также мысли; тѣло, падающее по закону тяжести, не знаетъ закона, которому повинуется; но мысль знаетъ законъ, по которому дѣйствуетъ, и только потому ему и повинуется, что знаетъ его. Можетъ ли тѣло усомниться въ законѣ тяжести и отказаться отъ повиновенія ему? Конечно, нѣтъ. Между тѣмъ, въ Юмѣ мысль отвергла всѣ свои законы; она отказалась связывать явленія какою бы то ни было связью. Такимъ образомъ, Канту пришлось доказывать законность пріемовъ мысли, объяснять права, принадлежащія законамъ мышленія.
   Точно такъ же, мысль можетъ предопосылать себѣ самую себя, можетъ быть слѣдствіемъ, служащимъ самому себѣ основаніемъ. Если я увидѣлъ издали какой-нибудь предметъ и, желая его достигнуть, иду къ нему, то могу сказать, что цѣль моего движенія есть его причина и что его слѣдствіе служитъ ему основаніемъ. Но то, что несовершенно изображается этимъ сравненіемъ, вполнѣ совершенно происходитъ въ мысли. Я могу быть обманутъ зрѣніемъ и найти въ предметѣ не то, что повлекло меня къ нему. Въ мысли такого обмана быть не можетъ: мысль находитъ то, чего она ищетъ; ибо цѣль ей является въ непосредственномъ, необманывающемъ свѣтѣ.
  

VIII.

   Во всѣхъ этихъ случаяхъ, когда мы говоримъ о силѣ мышленія, вытекающей изъ его главной, существенной особенности, нужно имѣть въ виду, что эта сила принадлежитъ мышленію въ возможности, а никакъ не проявляется въ каждомъ мышленіи, какое мы вздумаемъ взять. Дѣятельность мышленія въ человѣкѣ можетъ быть весьма различна. Отъ высшей своей ступени, на которой мысль является въ полной силѣ, она можетъ проходить всевозможныя степени до животнаго безсмыслія и совершенной тупости. Сущность же мысли, какъ и сущность всякихъ другихъ явленій, открывается не въ низшихъ и посредственныхъ формахъ, а въ самыхъ высшихъ, какія она можетъ произвести.
   Разсматривая мышленіе въ высшемъ его проявленіи, мы должны сказать, что оно абсолютно свободно; точно такъ, какъ относительно объективнаго міра должны сказать, что онъ подчиненъ абсолютной необходимости. Въ самомъ дѣлѣ, если бы мышленіе не было въ возможности абсолютно свободнымъ, если бы оно было подчинено какимъ нибудь законамъ, даннымъ ему извнѣ, то для него было бы невозможно то, что составляетъ его дѣйствительную жизнь, то-есть познаніе истины. Повинуясь внѣшнимъ законамъ, оно было бы слѣпого силою, произведенія которой не могли бы имѣть притязанія на значеніе истины.
   Возьмемъ для примѣра зрѣніе. Оно, какъ вещественное чувство, подчинено извѣстнымъ условіямъ, совершается по извѣстнымъ законамъ. Что же оказывается? Оно постоянна насъ обманываетъ, постоянно даетъ намъ невѣрные образы. Если бы мы руководились въ своихъ сужденіяхъ однимъ зрѣніемъ, то мы могли бы думать, что всѣ предметы, когда къ намъ приближаются, становятся больше, а когда удаляются, становятся меньше. Вѣроятно, такъ это и существуетъ для животныхъ, которымъ нѣтъ дѣла до того, какъ вещи существуютъ сами въ себѣ, а важно только то, какъ онѣ являются въ отношеніи къ нимъ. Люди, однако же, умѣютъ исправить обманъ, производимый зрѣніемъ, и, хотя уменьшеніе знакомыхъ предметовъ всегда возбуждаетъ въ насъ какой-то слѣдъ удивленія, напримѣръ, когда видимъ людей съ высокаго зданія, но мы твердо знаемъ, что никакого дѣйствительнаго уменьшенія не происходитъ.
   Такіе и подобные обманы исправляются мышленіемъ. Но чѣмъ мышленіе будетъ исправлять свои собственные обманы? Всякій знаетъ, что обманы мышленія существуютъ, что они происходятъ по опредѣленнымъ законамъ. Кто будетъ познавать эти законы и исправлять эти обманы? Очевидно, само же мышленіе. И такъ, если оно способно познавать истину, то за нимъ нужно признать абсолютную способность исправлять самого себя, слѣдовательно, подчиняться ни одному изъ своихъ законовъ, не зная вполнѣ, какъ онъ дѣйствуетъ, гдѣ можетъ дать истину и гдѣ ложь. Если этого нѣтъ, если есть законъ, которому мышленіе подчинено слѣпо и безпрекословно, то мы не можемъ ручаться, чтобы когда нибудь достигли посредствомъ него истины.
   Наши глаза до сихъ поръ намъ показываютъ, что земля стоитъ, а солнце ходитъ. Коперникъ съумѣлъ отличить истинное движеніе отъ кажущагося. Такъ точно, Кантъ старался показать, что умъ имѣетъ силу отличать въ своихъ дѣйствіяхъ истинное отъ ложнаго, слѣдовательно, можетъ быть самъ себѣ судьею и предписывать самому себѣ, что дѣлать и чего не дѣлать.
  

IX.

   Мысль освободилась въ Кантѣ. Онъ нашелъ, что она можетъ вполнѣ владѣть собою, сама собою управлять. Какое слѣдствіе отсюда? Во-первыхъ, то, что философскіе методы могутъ быть вполнѣ уяснены и всѣ задачи относительно мышленія вполнѣ опредѣлены и рѣшены. Методы суть пріемы мысли; слѣдовательно, она за нихъ и отвѣчаетъ. Задачи -- суть вопросы; кто спрашиваетъ, тотъ долженъ, какъ говорится, поставить вопросъ, то есть со всею точностію опредѣлить, чего онъ ищетъ и что ему нужно. Мысль можетъ вполнѣ ясно знать, куда она идетъ. Это самое соображеніе Кантъ указываетъ какъ одну изъ своихъ руководящихъ мыслей. Если мы приписываемъ вещамъ причинную связь, то мы должны же знать, что мы имъ приписываемъ; а иначе кто же будетъ это знать? Если же одно пустое
   слово, то и это опять наше дѣло; кромѣ насъ никто этого знать не можетъ.
   Такимъ образомъ, такъ или иначе мы должны получить субъективную логику, то есть науку, въ которой мысль опирается только на самую себя, въ которой она излагаетъ всѣ свои законы и движенія и даетъ абсолютный методъ своего дѣйствія, заключающій въ себѣ всѣ другіе методы, какъ частные случаи.
   Мысль о такой наукѣ, въ которой мышленіе было бы озарено своимъ собственнымъ свѣтомъ, лежитъ въ основаніи Критики чистаго разума. Послѣдующія философскія системы представляютъ попытки построить эту науку. Самая большая изъ этихъ попытокъ есть логика Гегеля. Если бы мы и находили эту или другую попытку неудачною, то все-таки не имѣли бы права отвергнуть того стремленія, изъ котораго онѣ вытекаютъ. Задача, поставленная Кантомъ, остается неизмѣнною, и нѣтъ сомнѣнія, что въ разрѣшеніи ея многое сдѣлано удачно, и имъ самимъ, и другими.
   То, что я назвалъ здѣсь субъективной логикой, есть такъ называемая діалектика.
  

X.

   Для того, чтобы пояснить субъективность мысли и требованія, вытекающія изъ этой субъективности, я приведу здѣсь нѣсколько примѣровъ отступленія отъ этой основной точки зрѣнія. Изъ нихъ видно будетъ, къ какимъ заблужденіямъ ведутъ такого рода отступленія.
   Принять свое собственное созданіе за дѣйствительность -- вотъ обыкновенная ошибка мысли, незнающей своей собственной дѣятельности. Всѣмъ уже нынѣ извѣстно, что гномы и эльфы суть созданія воображенія; но тотъ, кто уже на столько свободно мыслитъ, что не вѣритъ въ лѣшихъ и домовыхъ, можетъ быть, еще далеко не чуждъ другихъ суевѣрій. Есть научныя суевѣрія, столь же крѣпкія, какъ и суевѣрія фантазіи. Мышленіе создаетъ призраки, которые считаетъ за дѣйствительность. Такъ изслѣдователи природы, несмотря на руководство опыта, создали множество вещей, ни въ какомъ опытѣ не встрѣчающихся: невѣсомыя жидкости, эѳиръ, атомы, химическое сродство, жизненную силу и т. п. Споры объ этихъ вещахъ были безконечны и иногда весьма жалки, какъ напр., споръ о жизненной силѣ. Собственно, это было одно пустое слово.
   Современные натуралисты все болѣе и болѣе изгоняютъ изъ науки подобныя фикціи; начало этихъ фикцій заключалось въ догматическомъ настроеніи ума, который стремился посредствомъ ихъ дать наукѣ твердый и опредѣленный видъ. Въ настоящее время эта уловка уже не обманываетъ изслѣдователей, и естественныя науки получаютъ все больше и больше подвижности; вопросы, вмѣсто того, чтобы приближаться къ какимъ нибудь простымъ рѣшеніямъ, заранѣе придуманнымъ для нихъ, углубляются и расширяются неопредѣленнымъ образомъ. Таково слѣдствіе усиливающейся научной строгости.
   Видѣть въ вещахъ нѣчто неизмѣнное, твердое, нѣкоторую сущность, не подлежащую никакимъ колебаніямъ,-- вотъ постоянное стремленіе мысли. Не находя на дѣлѣ ничего подобнаго, мысль подкладываетъ подъ наблюдаемыя явленія эту неизмѣнную сущность, матерію, атомы и т. п. Въ этомъ, заключается постоянный обманъ мысли, который можно сравнить съ обманомъ, по которому мы естественно стремимся считать землю неподвижною. Намъ нужно считать ее неподвижною для того, чтобы спокойно и увѣренно двигаться на этой неколеблющейся опорѣ. Такъ точно, для движеній, мысли какъ будто необходима опора неизмѣнной сущности.
   И въ томъ и въ другомъ случаѣ насъ обманываетъ видимость. Оказывается, что мы находимся въ царствѣ вещей, гдѣ нѣтъ ничего неподвижнаго и неизмѣннаго, гдѣ все мягко я текуче, гдѣ вещи, по прекрасному замѣчанію Гегеля, даже пожираютъ одна другую. Неизмѣнны только порядокъ и связь явленій.
  

XI.

   Сила и вещество, духъ и матерія, атомы, монады, и т. д. словомъ -- всѣ подобныя представленія, въ которыхъ мы думаемъ воплощать для себя сущность міра, уже по тому самому негодятся для этого воплощенія, что мыслятся объективно, слѣдовательно, по самой сущности дѣла, по самому способу, которымъ ихъ образуетъ мысль, не содержатъ въ себѣ никакого элемента для вывода изъ нихъ субъективнаго мышленія. Вообразивъ себѣ духъ, какъ нѣчто совершенно отличное отъ матеріи, можно, однако же, въ сущности мыслить его совершенно такъ же, какъ мы мыслимъ матерію, можно, напримѣръ, законы, по которымъ онъ дѣйствуетъ, ставить наравнѣ съ законами свѣта, или движенія массъ. Духъ, въ такомъ случаѣ, оказывается вещью между вещами, вещью только болѣе тонкою, чѣмъ другія. Невольно приходитъ здѣсь на память, какъ въ давнее уже время профессоръ философіи въ здѣшнемъ университетѣ объяснялъ намъ разницу между душою и тѣломъ. Съ удивительной наивностію онъ сравнивалъ духъ съ вещественными предметами и находилъ различія. Можно было подумать, что дѣло идетъ о предметахъ совершенно однородныхъ. Такъ, напримѣръ, онъ говорилъ, что всякое тѣло, побуждаемое двумя силами, идетъ по діагонали, образуемой ихъ направленіями и величинами; между тѣмъ душа, въ случаѣ, если на нее дѣйствуютъ въ одно время два побужденія, всецѣло повинуется одному изъ нихъ. Что можно было заключить изъ подобныхъ сопоставленій? Только то, что законы движенія бываютъ различны для различныхъ предметовъ, и что духъ подчиненъ однимъ механическимъ законамъ, а вещество другимъ. Такой спиритуализмъ въ сущности ничѣмъ не отличается отъ матеріализма.
  

XII.

   Матеріалисты суть только самые наивные изъ объективаторовъ. Имъ, въ буквальномъ смыслѣ, хотѣлось бы нарисовать сущность міра и всего, что въ немъ совершается. Они думаютъ, что все, что ни существуетъ, и все, что ни происходитъ, можно видѣть; стоитъ только нарисовать это въ уменьшенныхъ или увеличенныхъ размѣрахъ, смотря по предметамъ. Сущность вещей для нихъ по самой природѣ, видима, то есть пространственна и фигурна. То, что никогда не можетъ быть видимо въ этомъ смыслѣ, чего нельзя никакимъ, образомъ изобразить на рисункѣ, для нихъ не существуетъ.
   Мысль есть нѣкоторое вещество, выходящее изъ мозга, какъ желчь изъ печени, сказалъ одинъ физіологъ, пожелавъ выразить вполнѣ свое пониманіе сущности вещей. Какой ясный образъ! Такимъ образомъ, мы получимъ вещества входящія и выходящія, частицы двигающіяся все возможнымъ образомъ, дрожащія, вращающіяся, бѣгущія, и эта картина изобразитъ намъ міръ въ настоящемъ его видѣ.
   Относительно этой картины можно бы замѣтить, что она представляетъ мало красиваго, или что она черезчуръ однообразна. Но главная бѣда не въ томъ. У этой картины есть болѣе существенный недостатокъ, именно -- ей недостаетъ зрителя. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь картина объемлетъ все существующее; въ нее вошелъ и зритель, то-есть человѣкъ. На картинѣ изъ его мозга выходитъ вещество, называемое мыслью; на картинѣ происходитъ дрожаніе, вращеніе и бѣганье частицъ, называемое зрѣніемъ. Но кто же смотритъ на эту картину? Вѣдь кромѣ нея ничего нѣтъ? Вотъ въ. чемъ заключается коренная бѣда матеріализма. Онъ объективируетъ всѣ вещи въ пространственныя формы, находя" что эти формы всего яснѣе для субъекта; наконецъ, онъ объективируетъ самый субъектъ, и тогда остается безъ субъекта, то есть безъ того, для чего происходила вся эта работа.
   Никакая картина сама себя видѣть не можетъ. Картина непремѣнно предполагаетъ зрителя, который ее созерцаетъ, который совершенно отдѣленъ отъ картины, находится въ извѣстномъ разстояніи отъ нея. И такъ, картина міра, которую рисуетъ матеріалистъ, никакъ не выходитъ полною, никакъ не можетъ заключить въ себѣ всего, что происходитъ. Но матеріалистъ ухищряется и думаетъ, что онъ можетъ избѣжать этой трудности. Чтобы покончить дѣло, онъ рисуетъ на картинѣ и самого зрителя и думаетъ, что этотъ нарисованный зритель видитъ другія нарисованныя вещи, и что такимъ образомъ дѣло обходится само собою и не нужно уже никакого зрителя, отдѣльнаго отъ картины.
  

XIII.

   Человѣкъ есть зритель міра. Самая удивительная загадка заключается не въ томъ, что міръ существуетъ, а въ томъ, что у него есть зритель. Какъ бы чудесенъ ни казался намъ міръ, какъ бы поразительны ни были для насъ его порядокъ, стройность, красота, могущество, разнообразіе, наиболѣе чудесное и наиболѣе поразительное явленіе состоитъ въ томъ, что мы можемъ это видѣть и этому удивляться. Великолѣпенъ свѣтъ солнца; "эти могучіе лучи дышатъ вѣчностію", говоритъ одинъ поэтъ. Но этотъ свѣтъ получаетъ свое великолѣпіе отъ насъ; самъ себя онъ не видитъ и ничего не знаетъ о своемъ великолѣпіи. Картина міра сама себя не видитъ и сама для себя не существуетъ; но есть зритель, который видитъ эту картину, для котораго она существуетъ и который самъ для себя существуетъ. Вотъ самое большое чудо міра.
   Если мы скажемъ, что человѣкъ самъ породилъ этотъ міръ, что его мысль создала эту видимость, внесла въ нее свѣтъ, красоту, порядокъ, то это можетъ показаться страннымъ; но не будетъ-ли казаться еще болѣе страннымъ, если мы скажемъ, что міръ породилъ человѣка, что мысль человѣческая есть произведеніе природы, и что, слѣдовательно, слѣпая картина породила изъ себя зрителя, для того, чтобъ онъ ее видѣлъ и ею любовался?
   Во всякомъ случаѣ, только здѣсь, только въ этой точкѣ мы прикасаемся къ истинной загадкѣ бытія и мышленія. Что бы ни существовало и какъ бы ни существовало, бытіе должно быть таково, чтобы возможно было мышленіе. И обратно -- нельзя ничего понять, если мы не понимаемъ мышленія.
  

XIV.

   Наука чистаго мышленія, діалектика, была обработываема Фихте, Шеллингомъ и Гегелемъ. Вся трудность ея заключается въ томъ, чтобы твердо держаться основной точки зрѣнія, то есть субъективности мысли. Мысль должна отдать себѣ отчетъ во всѣхъ своихъ формахъ и движеніяхъ, должна мыслить только одну себя. Такъ у Канта, въ "Критикѣ чистаго разума", все объективное бытіе, весь дѣйствительный міръ полагался равнымъ X, величинѣ, о которой ничего неизвѣстно. Мысль была совершенно внутри себя и работала надъ самой собою. При такой работѣ насъ можетъ постоянно смущать призракъ объективнаго міра, къ которому такъ привыкла обращаться наша мысль. Когда философъ утверждаетъ, что бытіе и ничто тожественны, насъ это поражаетъ, какъ будто онъ хотѣлъ сказать, что всѣ вещи, существующія въ объективномъ мірѣ, не существуютъ. Между тѣмъ философъ имѣлъ въ виду лишь одинъ субъективный смыслъ, то есть хотѣлъ сказать, что пока мы приписываемъ вещамъ только бытіе вообще, такое бытіе, которое принадлежитъ, что ни существуетъ, слѣдовательно и всякому созданію воображенія, до тѣхъ поръ мы еще ничего не мыслимъ. Для того, чтобы отличить свое бытіе отъ небытія, отъ ничто, мысль должна еще что нибудь внести въ свое опредѣленіе. Другими словами, это значитъ: вещи не могутъ просто бытъ и больше ничего; такое бытіе немыслимо; такое бытіе все равно, что небытіе.
   Возраженія, дѣлаемыя противъ діалектики, основываются большею частію на подобномъ внесеніи объективнаго отношенія въ ея чисто-субъективный процессъ. Такъ, напримѣръ, Шеллингъ не хотѣлъ признать, что понятіе бытія совершенно опредѣляется и ограничивается своею противоположностію: ничто, небытіе, и утверждалъ, что діалектическій ходъ требуетъ отъ бытія перейти къ понятію (Vorsein).
   Очевидно, такой ходъ былъ бы возможенъ, если бы бытіе было не мое понятіе, а нѣчто объективное. Въ моей мысли бытію прямо и чисто противоположно ничто. Но, если бытіе положено въ дѣйствительности, то есть составляетъ нѣчто мнѣ неизвѣстное и непроницаемое, то я не знаю, что ему противоположно, и могу мысленно только сказать, что оно отличается отъ нѣкотораго предбытія. Но это значитъ только, что я изъ субъективной области вступилъ въ объективную.
   Гораздо справедливѣе то замѣчаніе Шеллинга, что логика Гегеля есть мысль, въ которой ничего не мыслится. Нужно только прибавить къ этому: кромѣ мысли.
  

XV.

   Эти замѣчанія сдѣланы для того только, чтобы показать, какъ сильна бываетъ склонность мысли къ объективаціи, то есть къ отступленію отъ своей субъективности. Главная же цѣль моя была указать на эту субъективность, ясно поставить ее передъ глазами читателя. Повторимъ въ краткихъ словахъ существенныя положенія статьи.
   Мысль иначе относится къ себѣ самой, чѣмъ къ другимъ предметамъ, такъ какъ мысль сама себя мыслитъ.
   Мысль сама собою управляетъ, то есть свободно подчиняется своимъ внутреннимъ законамъ.
   Невозможно разсматривать мысль наряду съ объективными предметами.
   Невозможно разсматривать міръ такъ, чтобы въ это воззрѣніе не входилъ такой (то есть субъективный) взглядъ на мысль.
   Но изъ этого взгляда на мысль слѣдуетъ, что возможна, логика, какъ наука чистой мысли.
   Вотъ положеніе дѣла. Задача поставлена у Канта, и если бы пришлось перевертитъ всѣ ея рѣшенія, то все таки намъ пришлось бы рѣшать ту же самую задачу, пришлось бы искать мысли, которая сама себя мыслитъ. Только такая мысль можетъ стать для насъ твердою опорою.
  
   7-го апр.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru