Страхов Николай Николаевич
Заметки летописца

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О том, как "слезы спят в равнине"
    Новые немецкие философы
    Спор между г. Костомаровым и г. Каяловичем
    Пшик
    О женском труде
    Пушкина ругают

   Н. Страховъ. Изъ исторіи литературнаго нигилизма. 1861--1865.
   С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., No 16. 1890.
  

ЗАМѢТКИ ЛѢТОПИСЦА.

  

Эпоха, 1864, апрѣль

  
   О томъ, какъ "слезы спятъ въ равнинѣ"
   Новые нѣмецкіе философы
   Споръ между г. Костомаровымъ и г. Каяловичемъ
   Пшикъ
   О женскомъ трудѣ
   Пушкина ругаютъ
  

О томъ, какъ "слезы спятъ въ равнинѣ"

   Объ этомъ мы читаемъ въ трогательномъ стихотвореніи, которое напечатано во 2 No "Современника", за подписью Ив. Г. М.
  
   Въ сердцѣ грусть тяжелая,
   Силъ нѣтъ съ ней разстаться!
   Мысли не веселыя
   Въ голову толпятся.
   Позади -- безцвѣтная
   Дней былыхъ равнина,
   Спятъ въ ней безотвѣтныя
   Слезы гражданина...
  
   Весьма любопытный образчикъ нашей современной поэзіи. Эта поэзія, какъ извѣстно, отличается не столько изяществомъ, сколько благородствомъ чувства. Весьма мѣтко говоритъ поэтъ, что у него нѣтъ силъ разстаться съ грустью: такъ мила ему эта грусть, такъ она его грѣетъ и вдохновляетъ! Слезы гражданина замѣняютъ теперь луну, дѣву, мечту прежнихъ поэтовъ. Что они спятъ въ равнинѣ -- это составляетъ одну изъ самыхъ милыхъ фантазій.
  

Новые нѣмецкіе философы.

   Случайно попалась мнѣ книжка одного изъ новыхъ нѣмецкихъ философовъ по имени Лёвенталя. Тоненькая брошюрка въ 36 печатныхъ страницъ, третье изданіе, 1861 года (были потомъ и еще изданія), подъ громкимъ заглавіемъ "System des Naturalismus". Прибавить нужно, что имя автора я слышалъ нѣсколько разъ какъ что-то значительное.
   Оказалось, что это родъ какой-то натурфилософіи; а какого свойства эта натурфилософія, сейчасъ видно изъ слѣдующихъ словъ предисловія:
   "Прямо же ввелъ въ нѣмецкую философію натурализмъ въ первый разъ Людвигъ Фейербахъ и его единомышленники -- а вмѣстѣ съ тѣмъ они ввели и самую философію въ число вопросовъ дня и жизни нѣмецкаго духа, хота это было сдѣлано большею частію только на проблематическомъ основаніи и было разработываемо Молешоттомъ, Фохтомъ и Бюхнеромъ почти въ видѣ догмата".
   Какъ видно, и претензія у автора не малая -- устранить проблематичность Фейербаха и догматичность Молешотта, Фохта и Бюхнера.
   Все это, впрочемъ, ничего; все позволительно и въ порядкѣ вещей. Не буду также говорить о методѣ и о системѣ автора; ибо никакой методы въ этой системѣ не оказалось. Но мнѣ попалась въ брошюркѣ диковинка, истинно достойная смѣха, и на ней-то я и остановлюсь ради удовольствія читателя.
   Лёвенталь, между прочимъ, утверждаетъ, что свѣтъ и теплота получаются не отъ солнца, какъ видитъ читатель, это очень смѣло, ново и разрушаетъ одинъ изъ самыхъ распространенныхъ предразсудковъ. Но не въ этомъ еще диковинка; въ извѣстномъ смыслѣ съ этимъ мнѣніемъ нашего философа могли бы даже согласиться физики, именно сказать, что земныя явленія свѣта и теплоты дѣйствительно не приходятъ къ намъ отъ солнца прямо и цѣликомъ, а только возбуждаются солнцемъ. Диковинка же состоитъ въ слѣдующемъ:
   "Теплота, какъ эффектъ расширенія, зависитъ, слѣдовательно, отъ степени давленія верхнихъ областей вещества.-- отъ большаго или меньшаго удаленія нижняго небеснаго тѣла отъ верхняго.-- Но наша, какъ изв123;стно, лѣтомъ находится въ большемъ разстояніи отъ солнца, чѣмъ зимою; вотъ отчею зимою то расширеніе (теплота), которое происходило уничтожается.
   И такъ, вотъ отчего лѣтомъ бываетъ тепло, а зимою холодно. Дѣйствительно, во время нашего лѣта, то есть лѣта сѣвернаго полушарія, того лѣта, теплотою котораго наслаждается философъ Лёвенталь, земля бываетъ дальше отъ солнца, чѣмъ во время нашей зимы. Но философъ судитъ ужь очень субъективно; онъ думаетъ, что когда для него наступаетъ лѣто, то оно наступаетъ для всей земли, и что когда ему холодно, то весь земной шаръ зябнетъ. Онъ забываетъ, что во время нашего лѣта на другомъ полушаріи зима, а когда у насъ зима -- тамъ лѣто. Какое же значеніе здѣсь можетъ имѣть большее или меньшее удаленіе земли отъ солнца?
   О, гонители предразсудковъ!
   Приведу другой примѣръ новой нѣмецкой мудрости. Въ журналѣ Ноака "Psyche" въ первой тетрадкѣ 5-го тома, 1862 г., помѣщена шутка подъ заглавіемъ: Разговоръ между духомъ Канта и профессоромъ Іенскаго университета Фортлаге". Для большей ясности дѣла замѣтимъ, что журналъ этотъ держится матеріализма, что въ немъ есть родъ философскаго, что въ каждомъ номерѣ бранятъ Куно Фишера и пр. Въ статейкѣ, которой заглавіе мы привели, разсказывается, что Фортлаге сидитъ ночью въ своемъ кабинетѣ и размышляетъ объ ученіи Канта; именно горюетъ, что матеріалисты не знаютъ этого ученія и потому коснѣютъ въ своемъ заблужденіи. Вдругъ является духъ Канта и начинаетъ объяснять профессору настоящій смыслъ своего ученія; изъ объясненій выходитъ, что кантовская философія будто бы совершенно согласна съ матеріализмомъ.
   Не стану излагать разговора; замѣчу только одну забавную черту. Духъ Канта подсмѣивается надъ профессоромъ Фортлаге, зачѣмъ онъ засидѣлся за полночь.
   "Вотъ матеріалисты",-- говоритъ онъ,-- "тѣ теперь уже спять; они, какъ люди трезвые, не проводятъ полночи за своей конторкой, а рано идутъ въ постель и рано встаютъ и пр.". Германія, такъ Германія и есть!
   Главное же, на что мы хотимъ обратить вниманіе, есть то понятіе о кантовской философіи, которое излагается въ этомъ разговорѣ. Достаточно будетъ привести заключительныя слова, которыя авторъ влагаетъ въ уста самого духа Канта.
  
   "Вотъ положеніе",-- говоритъ этотъ духъ,-- "которое пролегомены выставляютъ какъ главное положеніе и вмѣстѣ какъ результатъ всей критики чистаго разума:"Всякое познаніе изъ одного чистаго разсудка или изъ одного чистаго разума ничто иное, какъ одна видимость, и истина заключается въ одномъ опытѣ. Посредствомъ всѣхъ своихъ чистыхъ принциповъ разумъ научаетъ насъ никакъ не болѣе, какъ только предметамъ возможнаго для насъ опыта, да и относительно этихъ предметовъ только тому, что можетъ быть дѣйствительно дознано на опытѣ".
  
   Хотя эти слова и выставлены какъ буквальная выписка изъ Канта, и даже обставлены кавычками, но въ самомъ дѣлѣ они представляютъ умышленно искаженное мѣсто изъ Канта. Объ этомъ догадается всякій хотя бы по фразѣ: истина заключается въ одномъ опытѣ. Говорить такимъ образомъ Кантъ не могъ.
  
   Для сравненіи приведемъ подлинныя слова Канта изъ Prolegomena (§ 59).
  
   "Такимъ образомъ мы не отказываемся отъ нашего прежняго положенія, которое есть результатъ всей критики: "что нашъ разумъ посредствомъ всѣхъ своихъ принциповъ научаетъ насъ никакъ не больше, какъ только предметамъ возможнаго опыта, да и относительно этихъ предметовъ только тому, что можетъ быть дознано на опытѣ"; но это ограниченіе еще не значитъ, чтобы онъ (разумъ) не могъ довести насъ до объективной границы опыта, именно до отношенія къ чему-то такому, что само не есть предметъ опыта, и однако же, должно быть послѣднимъ основаніемъ всякаго опыта и пр.".
  
   И такъ, нѣмцы забыли Канта! Они не понимаютъ его; умышленно или неумышленно, но они искажаютъ его слова; они хотятъ выставить его проповѣдникомъ голаго эмпиризма.
   Впрочемъ, самое замѣчательное во всемъ этомъ, конечно великая сила славнаго имени Канта. Собственно говоря, въ глазахъ Ноака и его единомышленниковъ Кантъ долженъ бы принадлежать къ такимъ же сумасбродамъ, какими они считаютъ Гегеля, Шеллинга и другихъ. Но, издѣваясь надъ самыми великими философами, нѣмцы все еще не смѣютъ коснуться Канта. До сихъ поръ это имя остается несокрушимымъ; до сихъ поръ назвать Канта значитъ назвать философію. И вотъ почему они ограничиваются только тѣмъ, что всячески стараются перетолковать его каждый по своему. Нужно, слѣдовательно, и за то быть благодарнымъ.
  

Споръ между г. Костомаровымъ и г. Кояловичемъ.

   Г. Кояловичъ печатаетъ въ начиная съ No 14, свои лекціи по исторіи западной Россіи. Г. Костомаровъ началъ съ нимъ полемику въ No 118 газеты Голосъ. Въ No 100 Русскаго Инвалида появился Отвѣтъ г. Костомарову г. Кояловича. Споръ, по видимому, обѣщаетъ быть очень долгимъ и, по важности дѣла, заслуживаетъ самаго полнаго вниманія.
   Извлекаемъ изъ прекрасной статьи г. Кояловича постановку вопроса.
  
   "По мнѣнію г. Костомарова, весь русскій народъ раздѣляется на двѣ вѣтви: сѣверно-русскую и южно-русскую. Сѣверно-русская -- это, очевидно, великоруссы, южно-русская -- это малороссы".
  
   Взглядъ г. Кояловича совершенно иной.
  
   "Мы ставимъ",-- говоритъ онъ,-- "главнѣйшею задачей нашихъ лекцій показать, какъ единый русскій народъ раздѣлился на двѣ половины, восточную и западную, и потомъ соединился опять".
  
   Въ другомъ мѣстѣ, упоминая о мелкихъ нападкахъ г. Костомарова, г. Кояловичъ говоритъ:
   "Мнѣ думается, что г. Костомарову не объ этомъ слѣдовало бы и спорить здѣсь, а о томъ, вѣрно или нѣтъ мое раскрытіе историческаго раздѣленія тогдашней Россіи и русскаго народа на двѣ половины, восточную и западную. Я даже думаю, что ему слѣдовало обратить за это особенное вниманіе и поспорить со мною со всею серіозностію. Вѣдь это капитальный пунктъ нашихъ разнорѣчій, на которомъ должно разрушиться одно изъ двухъ: или мое раздѣленіе русской исторіи на восточную и западную, или г. Костомарова -- на сѣверную и южную. Читатели теперь, вѣроятно, водятъ уже, что, не смотря на видимую близость словъ, обозначающихъ наши разнорѣчія, на дѣлѣ между нами бездна. Тутъ или вся моя теорія русской исторіи должна пасть безвозвратно, или вся теорія г. Костомарова.-- Примиренія между нами нѣтъ. Тутъ у насъ борьба на жизнь и на смерть. Отъ всей души желаю, чтобы она, не касаясь нашихъ добрыхъ отношеній личныхъ, повела насъ обоихъ въ неутомимому разъясненію русской и западно-русской исторіи".
  
   Лекціи г. Кояловича естественнымъ образомъ обнимаютъ только одну сторону дѣла. Въ нихъ, говоритъ г. Кояловичъ,
  
   "иы только разъясняемъ этотъ вопросъ въ западно-русской его половинѣ и думаемъ, что имѣемъ неопровержимыя основанія, чтобы, считать эту половину -- западно-русскую -- цѣльною".
  
   Противъ этой-то цѣльности западной половины русскаго народа главнымъ образомъ и были направлены возраженія г. Костомарова. Онъ высказался въ этомъ отношеніи весьма ясно слѣдующимъ образомъ:
  
   "Считать южно-русское племя съ бѣлорусскимъ за одинъ западно-русскій народъ нѣтъ основаній; совмѣстное изслѣдованіе ихъ судьбы безъ Великороссіи допустить можно только по отношенію къ государственному единству, соединявшему ихъ подъ властью Польши".
  
   Въ опроверженіе такого мнѣнія, г. Кояловичъ группируетъ въ своей статьѣ нѣсколько самыхъ общихъ и наиболѣе выдающихся доказательствъ.
  
   "Мы спрашиваемъ",-- говоритъ онъ,-- "г. Костомарова прежде всего, зачѣмъ въ его словахъ дано мѣсто только польскому государственному единенію западной Россіи, а опущено Литовское, котораго важности никакъ нельзя отвергать, потому что оно по преимуществу дало широкое развитіе тому внутреннему объединенію западной Россіи, котораго г. Костомаровъ почему-то не хочетъ видѣть, но которое очевидно всякому неспеціалисту? Мы спрашиваемъ г. Костомарова, что такое, если не внутреннее народное объединеніе,-- тотъ поразительный протестъ всего литовскаго княжества противъ слитія съ Польшей, который дѣлалъ столько шуму и бѣдъ въ XV столѣтіи и до самаго люблинскаго сейма? Что такое, если не народное объединеніе, тотъ религіозный протестъ западной Россіи противъ Польши, который выразился въ противодѣйствіи уніи, и во время котораго, въ 1623 году, жители всей западной Россіи, во всеуслышаніе говорили о себѣ, что истребить вѣру русскую можно не иначе, какъ истребивъ всѣхъ русскихъ? Что такое, если не внутреннее объединеніе, выразилось въ борьбѣ казачества противъ Польши, казачества, элементы котораго самъ г. Костомаровъ не ограничиваетъ одною Малороссіей? Что такое, наконецъ, если не внутреннее объединеніе, выразилось въ томъ вѣковомъ фактѣ, на который не хотятъ обратить вниманіе люди воззрѣній г. Костомарова, но который имѣетъ громадное значеніе въ изслѣдованіи единенія западной Россіи, именно литературный и государственный западно-русскій языкъ, который не былъ ни малороссійскій, ни бѣлорусскій, а просто западно-русскій, равно понятный обоимъ племенамъ, на которомъ цѣлые вѣка писали, на которомъ писалъ воззванія въ народу самъ Хмѣльницвій, просимъ обратить на это вниманіе г. Костомарова и его друзей? Неужели и это не внутреннее, не народное объединеніе западной Россіи? Читатели, надѣюсь, согласятся, что все это такія доказательства историческаго брака Малороссіи съ Бѣлоруссіей, которыя способны уничтожить всякія возраженія противъ его дѣйствительности и дать полное право считать обѣ части западной Россіи неразрывно соединенными, видѣть одинъ западно-русскій народъ, въ которомъ общее единство, общіе интересы не должны быть подавляемы частными особенностями и интересами. Такъ я и поступаю въ моихъ лекціяхъ,-- называю оба племени однимъ западно-русскимъ народомъ, и въ тѣхъ случаяхъ, когда идетъ вопросъ не объ національныхъ особенностяхъ, не отрываю отъ этого народа и литвиновъ, потому что сами они въ такихъ случаяхъ не отрывались отъ русскихъ западной Россіи, а дѣйствовали съ ними за одно".
  
   Таково начало ученаго диспута. Пожелаемъ ему всякаго успѣха не въ примѣръ другимъ нашимъ диспутамъ, которые производили одинъ шумъ и не приводило нивъ какому ясному заключенію. Припомнимъ здѣсь читателямъ споръ изъ-за малороссійскаго языка. Кажется, предметъ достаточно важенъ и заслуживалъ бы основательной обработки; между тѣмъ дѣло ограничилось тѣмъ, что одни кричали: это не языкъ, а нарѣчіе! другіе же отвѣчали: нѣтъ не нарѣчіе, а языкъ! Нѣтъ нарѣчіе! Нѣтъ языкъ! и т. д.
   Тѣмъ дѣло и кончилось.
   Въ предстоящемъ спорѣ менѣе всего ожидаемъ мы торжества и побѣды со стороны г. Костомарова. Всѣмъ и каждому извѣстно, что г. Костомарова постоянно упрекаютъ въ отсутствіи безпристрастія, въ нѣкоторыхъ неправильныхъ симпатіяхъ и антипатіяхъ. Этотъ упрекъ, по нашему мнѣнію, еще не имѣетъ существенной важности. Сами по себѣ взятыя симпатіи и антипатіи суть дѣло хорошее. Онѣ побуждаютъ въ труду, онѣ сообщаютъ историку чуткость и проницательность, помогаютъ ему понимать и открывать то, чего никакъ не замѣтитъ человѣкъ холодный.
   Вотъ и въ настоящей статьѣ г. Кояловича есть упрекъ г. Костомарову въ пристрастіи, и упрекъ весьма рѣзкій.
  
   "Я могъ бы вдаться",-- пишетъ г. Кояловичъ,-- "въ разъясненія того мнѣнія, что г. Костомаровъ смотритъ на великоруссовъ какъ на какихъ-то каналій, отъ которыхъ нужно дергать себя подальше и съ утра до вечера на каждомъ шагу показывать имъ, что мы ихъ понимаемъ, т. е. показывать имъ постоянно всю ихъ негодность, всѣ плутни, всѣ беззаконія. Я могъ бы доказать, что этимъ взглядомъ проникнуты дѣйствительно всѣ историческія сочиненія г. Костомарова, и что это составляетъ самую печальную сторону трудовъ его, не раскрытую надлежащемъ образомъ только благодаря жестокому у насъ невниманію къ наукѣ русской исторіи".
  
   Такъ вотъ какъ онъ смотритъ? Этакой же онъ сердитый!
   Гораздо хуже и важнѣе намъ кажутся не симпатіи и антипатіи г. Костомарова, а тотъ недостатокъ научной строгости, то отсутствіе настоящихъ научныхъ пріемовъ, которымъ онъ постоянно страдаетъ и которое доходитъ до того, что нѣтъ возможности довѣриться ни одной его строкѣ.
   Г. Костомаровъ два раза потерпѣлъ рѣшительное пораженіе на поприщѣ филологіи. Съ перваго взгляда тутъ нѣтъ ничего особеннаго, потому что г. Костомаровъ не знатокъ въ филологіи и, слѣдовательно, легко могъ ошибиться. Но ошибка ошибкѣ рознь.
   Въ первый разъ дѣло шло о литовскомъ происхожденіи нашихъ первыхъ князей. Г. Костомаровъ доказывалъ его также тѣмъ, что производилъ имена князей отъ литовскихъ словъ, причемъ бралъ всякія слова, какія ему попались. Противъ г. Костомарова выступилъ тогда г. Щегловъ, тоже вовсе не знатокъ филологіи, и побилъ его на-голову тѣмъ простымъ замѣчаніемъ, что для именъ ни въ одномъ языкѣ не употребляются всякія слова, что имена всегда представляютъ извѣстные любимые корни и извѣстное любимое словообразованіе, напр., Изъяславъ, Святославъ, Вячеславъ и пр. Отсюда слѣдовало, что при опредѣленіи сходства двухъ языковъ, всегда нужно сравнивать имена съ именами, а не съ другими какими нибудь словами.
   Г. Костомаровъ принужденъ былъ сдаться и потомъ сталъ уже искать сходства варяжскихъ именъ съ названіями литовскихъ деревень, рѣчекъ и т. п. Всетаки это было хоть немного лучше, чѣмъ идти, что называется, зря, какъ онъ дѣлалъ прежде.
   Второй случай былъ еще хуже. Одну изъ своихъ книгъ, именно Сѣверо-Русскія народоправства, г. Костомаровъ началъ такъ:
  
   "Русско-славянскій народъ раздѣляется на двѣ вѣтви, различаемыя въ отношеніи къ рѣчи но двумъ главнымъ признакамъ: одна перемѣняетъ о въ а тамъ, гдѣ надъ этимъ звукомъ нѣтъ ударенія, и ѣ произносить какъ мягкое е; другая "охраняетъ коренной звукъ о и произноситъ ѣ какъ мягкое и. Къ первой принадлежатъ бѣлоруссы и великорусы, ко второй малороссіяне или южноруссы и новгородцы".
  
   Что же оказывается? Г. Гильфердингъ объяснилъ г. Костомарову, что въ филологіи различіе въ произношеніи гласныхъ буквъ никогда не принимается за характеристическую особенность, что если имѣетъ въ этомъ отношеніи важность произношеніе отдѣльныхъ буквъ, то имѣетъ важность произношеніе согласныхъ, а не гласныхъ.
   Оказывается, слѣдовательно, что и тутъ г. Костомаровъ поступилъ зря, взялъ попало и какъ попало. Не ясно ли отсюда отсутствіе у него всякой ученой привычки, всякаго правильнаго пріема? Развѣ похоже сколько нибудь на ученаго -- отыскивая происхожденіе какого нибудь слова въ извѣстномъ языкѣ, брать въ этомъ языкѣ всякое слово, какое попадется? Развѣ не полный недостатокъ основательности,-- различая два предмета, хвататься за первый попавшійся признакъ и вовсе не подумать о томъ, важенъ ли онъ или нѣтъ?
  

Пшикъ.

   Не успѣли мы окончить сихъ печальныхъ соображеній, какъ уже появился отвѣтъ г. Костомарова (Отвѣтъ на отв 23;тъ г. Кояловича, "Голосъ", 127), весьма крохотная статья. Оказывается, что наши надежды были тщетны; изъ полемики, которая началась, вышелъ одинъ пшикъ. Пшикъ вышелъ по милости г. Костомарова и изображается именно его послѣднею статьею. Г. Костомаровъ просто не подымаетъ перчатки, хотя и сохраняетъ геройскій видъ. "Сказать теперь г. Кояловичу мнѣ приходится мало", пишетъ онъ съ такимъ видомъ, какъ будто онъ готовъ на все отвѣчать и ни въ чемъ не опровергнутъ. А между тѣмъ вслѣдъ за этимъ не отвѣчаетъ на множество возраженій, да и вообще ровно ничего не говоритъ.
   "О древности бѣлорусскаго племени",-- пишетъ онъ,-- "я выразился въ своемъ возраженіи сжато и потому можетъ быть не точно". Говоря сжато и совершенно точно, это значитъ: сказалъ Богъ знаетъ что.
   Относительно главной точки спора г. Костомаровъ ограничился такими словами:
  
   "Вообще въ своемъ возраженіи я хотѣлъ сказать, что бѣлорусское и великорусское племена находятся между собою въ большей близости, чѣмъ съ малороссійскимъ, и потому могутъ считаться не столько вѣтвями однаго народа, сколько развѣтвленіями одной вѣтви. Болѣе ничего".
  
   Нѣтъ, не ничего. И это хорошо, но было сказано больше; было сказано, что совмѣстное изслѣдованіе судьбы племенъ малороссійскаго и бѣлорусскаго безъ Великороссіи можно допустить только по отношенію къ государственному единству, соединявшему ихъ подъ властью Польши. Противъ этого вооружался г. Кояловичъ и на его возраженія ничего не отвѣчаетъ г. Костомаровъ.
   Вотъ вамъ и ученый споръ!
  

О женскомъ трудѣ.

   Прежде всего я считаю необходимымъ заявить прямо и положительно, что въ нашемъ образованномъ обществѣ, а въ особенности въ Петербургѣ, въ послѣдніе годы не рѣдко говорятъ и часто печатаютъ о новыхъ принципахъ и новыхъ людяхъ, которые слѣдуютъ этимъ принципамъ. Въ литературѣ нашей есть уже даже романъ, трактующій весьма пространно и серіозно объ этихъ "новыхъ людяхъ и принципахъ", не говоря уже о двухъ-трехъ журналахъ, которые исключительно посвящены имъ.
   Явленіе это, какъ и всякое общественное явленіе, весьма сложно, многосторонне, представляетъ разнообразнѣйшія уклоненія, искаженія и развѣтвленія. Всякому благомыслящему человѣку слѣдуетъ желать, чтобы оно поскорѣе выяснилось, чтобы его хорошія стороны рѣзче выступили, чтобы общество могло съ полнымъ сознаніемъ и съ полнымъ усердіемъ поддерживать эти свѣтлыя стороны, а чтобы темныя стороны были отличены отъ свѣтлыхъ и подверглись бы справедливому осужденію общества. Кажется, дѣло къ этому и близится.
   Обратимся въ частному случаю, о которомъ хотимъ говорить. Къ послѣдніе годы у насъ появились новые принципы относительно труда. Принципы эти въ своей сущности заслуживаютъ величайшаго одобренія. Они состоятъ въ томъ, что трудъ есть дѣло почтенное, и что даже стыдно человѣку жить на свѣтѣ не трудясь, а пользуясь только плодами чужихъ трудовъ. Это были дѣйствительно новые принципы; ибо до сихъ поръ есть люди, а прежде было и очень много такихъ, которые считали нисколько не зазорнымъ жить чужими трудами, и даже, на оборотъ, считали всякій трудъ для себя стыдомъ и униженіемъ.
   Далѣе, въ частности, явился принципъ женскаго труда, мысль еще болѣе новая для нашего общества, чѣмъ мысль о мужскомъ трудѣ. Ибо женщинъ многіе почитали и почитаютъ какъ бы созданными самою природою для бездѣйствія, для занятія одними нарядами и удовольствіями.
   Если ничего недѣлающіе мужчины ощущали иногда угрызеніе совѣсти и встрѣчали иногда осужденіе, то ничего недѣлающія дамы считались рѣшительно явленіемъ вполнѣ нормальнымъ, совершенно законнымъ. При такомъ взглядѣ на дѣло обыкновенно матеріальное обезпеченіе женщинъ цѣликомъ возлагалось на мужчинъ, а слѣдовательно, и вполнѣ зависѣло отъ мужчинъ. Новый принципъ отрицаетъ такое одностороннее отношеніе. Женщина должна стремиться пріобрѣсти такую же независимость въ матеріальномъ отношеніи, какою пользуется мужчина. Всѣ пути и возможности къ пріобрѣтенію такой независимости должны быть ей открыты. Только такимъ образомъ можетъ быть устранено, или лучше, смягчено и ослаблено многообразное зло, происходившее отъ того, что мужчины непремѣнно должны были обезпечивать женщинъ, а женщины не иначе могли обезпечивать себя какъ посредствомъ мужчинъ.
   Вотъ наши новые принципы. Конечно, въ головахъ многихъ они являлись не въ такой простой и отвлеченной формѣ, а получали весьма подробное и сложное развитіе, большею частію совершенно фантастическое, мечтательное. Такъ, напримѣръ, иные были вполнѣ убѣждены, что мужчины и женщины обладаютъ совершенно одинаковыми силами и способностями. Понятно, однако, что подобныя утопіи могли имѣть вредное дѣйствіе только до тѣхъ поръ, пока примѣненіе принциповъ ограничивалось частными случаями. Какъ скоро примѣненіе ихъ приняло значительные размѣры, какъ скоро пришлось проводить ихъ въ дѣйствительность, тотчасъ стало ясно, что годно для дѣла и что нѣтъ, тотчасъ привилось отказаться отъ всякихъ фантастическихъ предположеній.
   Объ нѣкоторыхъ опытахъ приложенія новыхъ принциповъ мы имѣемъ уже публикованныя свѣдѣнія, и на нихъ-то и хотимъ указать.
   Во-первыхъ, въ Петербургѣ, составляется Общество Женскаго Труда. Лица, возымѣвшія эту мысль, уже составили полный проектъ, и напечатали его для всеобщаго свѣдѣнія. Сколько намъ извѣстно, проектъ встрѣтилъ всеобщее сочувствіе, и лица изъ всѣхъ слоевъ и положеній готовы принять участіе въ составленіи общества. Таково, безъ сомнѣнія, главное условіе его благосостоянія. Составляемое общество тогда будетъ крѣпко и благотворно, когда будетъ опираться на всю массу образованныхъ и даже необразованныхъ людей, когда будетъ въ неразрывной, тѣсной связи съ этою массою. Только въ такомъ случаѣ будетъ возможно полное довѣріе между обществомъ и массою, и правильное взаимное дѣйствіе между ними.
   Въ предисловіи составители проекта говорятъ:
  
   "Одно изъ самыхъ трудныхъ положеній въ нашемъ обществѣ есть положеніе женщины".
   "Большая часть занятій для нея закрыты не по неспособности ея къ нимъ, а по непривычкѣ общества видѣть женщину на мѣстѣ, которое, обыкновенно, занимаютъ мужчины".
   "Отсюда вытекаютъ послѣдствія, весьма вредно отзывающіяся на общественномъ благоустройствѣ".
   "1) Значительное число нравственныхъ и умственныхъ силъ, которыя могли бы быть употреблены женщинами на общественное дѣло, пропадаютъ даромъ".
   "2) Находящіяся въ нищетѣ женщины увеличиваютъ собою число лицъ, которымъ общество обязано помогать совершенно непроизводительно для себя".
   "3) Случается, что женщины, попадая въ подобное затруднительное положеніе, обращаются къ безнравственнымъ средствамъ для доставленія себѣ возможности существованія. Онѣ или прямо продаютъ себя всякому встрѣчному, или употребляютъ самыя недостойныя средства, чтобы вступить въ бракъ и свалить на мужа заботу о своемъ существованіи и о существованіи дѣтей своихъ".
   "4) Трудность для женщины обезпечить себя собственными силами унижаетъ женщину въ глазахъ мужчины, при недостаточной образованности послѣдняго. Онъ смотритъ на женщину въ семьѣ, какъ на существо, вполнѣ зависимое отъ его произвола, на существо низшее и т. под.".
   "5) Имѣя исключительное право на большинство общественныхъ занятій, мужчины, не получившіе образованія, безполезно тратятъ физическія свои силы на занятія, нетребующія вовсе такихъ силъ, между тѣмъ какъ они могли бы съ гораздо большею пользою для общества направить свою дѣятель* ность-на другую работу, раздѣливъ свои нынѣшнія занятія съ женщинамиў.
   "Всѣ эти неудобства, нравственныя и экономическія, побуждаютъ учредить Общество, которое бы имѣло въ виду устроить женскій трудъ на болѣе прочныхъ основаніяхъ".
   Выпишемъ также первые два параграфа предполагаемаго устава. Они объясняютъ цѣль общества.
  

§ 1

   "Общество женскаго труда есть Общество благотворительное".
  

§ 2.

   "Общество имѣетъ цѣлью:
   "1) Доставлять трудъ женщинамъ, т. е. указывать мѣста, гдѣ требуется женскій трудъ, давать имъ работы въ различныхъ сферахъ дѣятельности, доступныхъ для женщинъ въ настоящее время, и вообще служить посредникомъ между лицами, нуждающимися въ женскомъ трудѣ и предлагающими его".
   ,2) Изыскивать, кромѣ нынѣ существующихъ сферъ женской дѣятельности, еще такія, гдѣ женскій трудъ теперь не участвуетъ, но могъ бы быть допущенъ съ большею или равною пользою, чѣмъ трудъ мужской".
   "3) Ходатайствовать о допущеніи женщинъ къ такимъ родамъ дѣятельности".
   "4) Приглашать женщинъ, ищущихъ, при посредствѣ Общества, труда,-- составлять артели для различныхъ предпріятій и содѣйствовать устройству этихъ артелей, въ случаяхъ надобности, денежными ссудами въ размѣрахъ, сообразныхъ съ объемомъ и важностью того предпріятія, для котораго устраивается артель, и тогда, когда возвращеніе ссуды гарантируется большею или меньшею вѣроятностью успѣха предпріятія".
   "5) Доставлять участницамъ Общества средства изучать тѣ предметы, которыми онѣ желаютъ заниматься, если при этомъ изученіи имѣются въ виду какія либо практическія цѣли".
   "6) Открывать торговыя и промышленныя заведенія и проч. съ цѣлью доставленія женщинамъ труда".
   "7) Выдавать пособія нуждающимся женщинамъ-членамъ Общества, когда въ данное время нельзя пріискать для нихъ какого либо занятія; эти пособія возвращаются Обществу, когда лица, ихъ получившія, достали себѣ занятія и имѣютъ возможность возвратить сдѣланное имъ пособіе".
  
   Въ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ" (No 105) въ передовой статьѣ, которая въ оглавленіи носитъ названіе -- Женскій трудъ и обезьянство, мы встрѣтили заявленіе нѣкоторыхъ весьма важныхъ фактовъ, относящихся къ настоящему предмету. Статья указываетъ на то, что Общество женскаго труда имѣетъ благотворительный характеръ, что оно на первыхъ трахъ по необходимости должно взять на себя роль опекуна надъ женщинами, именно указывать имъ, которыми бы онѣ могли выбраться изъ своего тяжелаго положенія. "Сколько намъ извѣстно",-- говоритъ статья,-- "общество главнѣйшее вниманіе думаетъ обратить на 4 и 6 пункты (втораго §) своего проектированнаго устава, то есть приглашать женщинъ, ищущихъ при посредствѣ общества труда,-- составлять артели для различныхъ предпріятій.... открывать торговыя и промышленныя заведенія и проч. съ цѣлію доставленія женщинамъ труда".
   "Послѣ всего сказаннаго, читатели имѣютъ право предложить вопросъ: неужели же среди женщинъ петербургскаго населенія не нашлось нѣсколькихъ личностей, которыя, будучи развитыми настолько, что въ состояніи понять свое паразитство, и имѣя, при посредствѣ отцовъ или мужа, порядочныя средства къ жизни, остались холодны къ тому, что говорится о нихъ? Положимъ, у нихъ до настоящаго времени не было толчка; но вѣдь теперь такъ много разъяснилось и формулировалось. Неужели же и эти умныя, достаточныя и желающія трудиться женщины будутъ ждать полнаго учрежденія общества, чтобы прекратить свое пошлое существованіе и заняться чѣмъ нибудь дѣльнымъ, хоть для того, наконецъ чтобы другимъ открыть дорогу?" Дѣйствительно, если бы на этотъ вопросъ пришлось отвѣчать отрицательно, то общее недовѣріе къ способности и желанію женщинъ трудиться пріобрѣло бы себѣ весьма важный аргументъ. Къ счастію, мы должны заявить, что такія женщины есть"...
  
   И такъ, независимо отъ предлагаемаго общества, женскій трудъ уже принялся и развивается. Статья сообщаетъ объ этомъ такія свѣдѣнія:
  
   "Въ Петербургѣ существуетъ уже, сколько намъ извѣстно, два частныхъ женскихъ общества. Пробуя пока на практикѣ свои силы, они существуютъ еще не офиціально, но потомъ хотятъ просить утвержденія своихъ уставовъ я сдѣлать свое существованіе вполнѣ гласнымъ. Первое изъ этихъ обществъ занимается пока изданіемъ книгъ, преимущественно дѣтскихъ; оно уже издало три выпуска одной книги (не имѣется ли зд123;сь въ виду книжка: "Сказки ", на которой надписано: "изданіе переводчицъ"?)и, говорятъ, намѣрено значительно расширить свою издательскую дѣятельность. Основанія общества -- чисто артельныя; каждый членъ вмѣстѣ съ тѣмъ работникъ. Но понятно, что у насъ трудно основывать существованіе общества на издательской дѣятельности. Учредительницы знали это; "такъ какъ",-- говорятъ они въ своемъ уставѣ,-- "изданіе книги представляетъ выгоду наискорѣйшаго оборота капитала и требуетъ наименьшихъ затратъ, то женская артель начнетъ свои дѣйствія съ изданія книгъ преимущественно, но не исключительно, дѣтскихъ, учебныхъ и педагогическихъ". Но "общество имѣетъ въ виду на первый разъ еще предпріятія: переплетную, книжный магазинъ и типографію". Интересно, что "членами артели принимаются исключительно женщины, безъ различія сословій". До сихъ поръ, какъ намъ разсказывали, ни въ одномъ собраніи артели не участвовали мужчины; тѣмъ интереснѣе будетъ узнать судьбу этого дѣла, основаннаго самими женщинами безъ всякой посторонней помощи".
   "Второе общество, основанное также на артельныхъ началахъ и существующее независимо отъ перваго, устроило переплетную Артельщицы имѣютъ мастера, получающаго ежемѣсячное жалованье, и подъ его руководствомъ занимаются работами. Большая часть ихъ живутъ вмѣстѣ, что, слѣдовательно, даетъ имъ возможность истрачивать весьма немного на свое содержаніе. Необходимо замѣтить, что и эта артель устроилась безъ малѣйшей помощи мужчинъ".
  
   И такъ, у насъ существуетъ не только просто женскій трудъ, но есть даже мѣста, гдѣ господствуетъ исключительно женскій трудъ. Мы полагаемъ даже, что статья, изъ которой мы выписываемъ, принадлежитъ исключительно женскому перу. Такое заключеніе (если требуется привести аргументы) мы выводимъ, главнымъ образомъ, изъ исключительнаго употребленія въ ней чисто мужскихъ выраженій, напр., издательская дѣятельность, пошлое существованіе, отвѣчать отрицательно и пр.
   Извлекаемъ изъ любопытной статьи еще слѣдующій фактъ:
  
   "Дѣла женской "переплетной", принимая въ соображеніе недавность ея существованія, идутъ весьма успѣшно. Этому, конечно, много помогаетъ то, что работницы, имѣя въ виду свою собственную выгоду, трудятся съ утра до ночи, и если занимаются чѣмъ нибудь постороннимъ, то только между дѣломъ. Такъ, напр., они слѣдятъ за тѣмъ, что дѣлается вокругъ нихъ, но какимъ образомъ? Всѣ работницы, по-очереди, читаютъ вслухъ то, что назначается по общему согласію. Чтеніе это происходитъ во время работы, и, слѣдовательно^ одно другому не мѣшаетъ".
  
   Вотъ главные существенные факты, которые мы нашли въ статьѣ и которые не только поинтересуютъ читателей, но, безъ сомнѣнія, вызовутъ къ себѣ у каждаго искреннее сочувствіе. Остановимся еще на нѣкоторыхъ заявленіяхъ статьи, весьма важныхъ для настоящаго пониманія дѣла.
   1) Статья всячески вооружается противъ подозрѣній, которыя такъ обыкновенны въ этомъ случаѣ. Именно, она положительно заявляетъ, что, кромѣ прямаго труда и пользы, въ этихъ новыхъ- обществахъ не скрывается никакой задней мысли, что будетъ чистой ложью и клеветой, если кто причислитъ участвующія въ нихъ лица къ списку людей подозрительныхъ, сходящихся не безъ заднихъ цѣлей. Они хотятъ трудиться, извлекать пользу изъ своего труда и больше ничего. Статья находитъ, что только при этомъ условіи и можетъ идти хорошо дѣло.
  
   "Мы уже имѣемъ",-- говоритъ она,-- "передъ глазами слишкомъ много печальныхъ примѣровъ, доказавшихъ, что все, начатое не по необходимости, а по одному принципу, не только само рушилось, но увлекало за собою много насущно-необходимаго, много истинно-полезнаго".
  
   Слова можетъ быть не совсѣмъ точныя, но во всякомъ случаѣ прекрасныя, выражающія искренее желаніе дѣлать настоящее дѣло.
   Это подтверждается еще болѣе слѣдующимъ обстоятельствомъ.
   2) Статья вооружается противъ обезьянства въ этомъ дѣлѣ и заявляетъ существованіе его въ большихъ размѣрахъ.
   "Заговоривъ о короткихъ волосахъ и простыхъ нарядахъ (статья упоминала о нихъ, какъ о подозрительныхъ признакахъ), чтобы быть вполнѣ безпристрастными, намъ необходимо замѣтить, что, дѣйствительно, между стрижеными дѣвками", но выраженію г. Аскоченскаго, есть много лицъ, не заслуживающихъ ни малѣйшаго, обезьянствующихъ, усвояющихъ только форму и наивно думающихъ, что достаточно надѣть простое платье и остричь волосы, чтобы быть прогрессистками. Но гдѣ же нѣтъ уродливыхъ фактовъ, особенно во времена переходныя, неустановившіяся? И слѣдуетъ ли изъ-за этихъ уродствъ, которыя со временемъ исчезнуть сами собою, забрасывать грязью десятки дѣйствительно честныхъ натуръ?"
  
   Опять скажемъ,-- прекрасныя слова, и мы очень рады появленію ихъ въ печати. Положимъ, что эти уродства, какъ говоритъ статья, исчезнутъ сами, но указывать на нихъ непремѣнно слѣдуетъ, именно ради тѣхъ честныхъ натуръ, на которыя они бросаютъ тѣнь. Къ сожалѣнію, у насъ до сихъ поръ слѣдовали совершенно противоположной методѣ, именно старались покрывать всякую глупость и всякое уклоненіе. Эта политика потворства, которой держится болѣе или менѣе каждая партія, но которую слѣдуетъ терпѣть только какъ неизбѣжное зло, какъ горькую необходимость, и отъ которой слѣдуетъ отказываться при первой представившейся возможности,-- ага политика была у насъ провозглашена величайшей мудростію и практиковалась въ самыхъ широкихъ размѣрахъ. Нашлись же у насъ рыцари, которые преломили копье съ г. Тургеневымъ даже за такую даму, какъ Авдотья Кукшина. Понятно, что, при такомъ ходѣ дѣлъ, даже самыя чистыя желанія и убѣжденія были уронены въ глазахъ общества, потеряли всякое его довѣріе и уваженіе. Поправить ~это дѣло можно только однимъ -- отказаться отъ всякаго лукавства и укрывательства. Кажется, дѣло уже и вступаетъ на этотъ путь. Дожили мы, наконецъ, до этого; теперь, какъ говорится, въ газетахъ объявлено, что существуетъ въ Петербургѣ много Кукшиныхъ, и что эти Кукшины не заслуживаютъ ни малѣйшаго уваженія.
   3) Статья, наконецъ, вооружается противъ какого-то третьяго общества, о которомъ отзывается довольно темно. Общество это состоитъ изъ нѣсколькихъ молодыхъ людей мужскаго пола; они принуждены были судьбою перемѣнить свои прежнія умственныя занятія на чисто_ механическія и устроили тоже-переплетную. Но статья предполагаетъ, что все это сдѣлано изъ моды, изъ пустаго подражанія, а это очень дурно, по мнѣнію статьи. Такое неблагопріятное мнѣніе относительно устроившагося общества статья основываетъ на томъ, что молодые люди присвоили своей переплетной весьма странное названіе. Это странное названіе статья не сказываетъ, но, въ видѣ примѣра, приводитъ три названія: "положимъ",-- говоритъ она,-- "переплетная названа чиновничьей, студентской или офицерской". Въ этомъ обстоятельствѣ статья видитъ явный знакъ, что все дѣло есть пустое обезьянничанье, не имѣющее никакого смысла и по тому самому могущее повредить серіозному дѣлу женскихъ артелей, только что начинающихъ свое существованіе и такъ много обѣщающихъ впереди. Доводы статьи совершенно справедливы. "Если они",-- разсуждаетъ она,-- "завели переплетную не ради шутки, а для того, чтобы жить этимъ трудомъ, то они должны изъ чиновниковъ, студентовъ или офицеровъ обратиться просто въ переплетчиковъ, въ работниковъ. Кто далъ имъ право называть себя тѣмъ именемъ, которое они перестали уже носить?*
   Всему этому, повторяемъ, нельзя. не сочувствовать вполнѣ. Не нужно при этомъ, конечно, забывать дѣйствительнаго, полнаго значенія женщины въ человѣческой жизни, не нужно смотрѣть на нее какъ на одну рабочую силу. Какъ работникъ, какъ добыватель цѣнностей, женщина всегда уступитъ мужчинѣ и, слѣдовательно, такой взглядъ на нее обрекалъ бы ее на вѣчное экономическое подчиненіе мужской половинѣ общества. По счастію, достоинство человѣка, такъ сказать, его цѣна для другихъ, измѣряется другою, не экономическою мѣркою. И потому, женщина можетъ обладать полнымъ равенствомъ съ мужчиною въ силу своего духовнаго значенія, какъ жена, мать, какъ живая связь людей между собою, по поводу которой именно и сказано: не добро быть человѣку единому.
   Но, такъ какъ это высокое значеніе часто забывается женщинами и попирается мужчинами, то необходимо, чтобы у женщинъ былъ твердый якорь, на которомъ онѣ могли бы держаться при безпрерывныхъ опасностяхъ Этотъ твердый якорь -- самостоятельная работа, независимое экономическое положеніе.
  

Пушкина ругаютъ.

   Начало этой исторіи, вѣроятно, памятно читателямъ Г. Погодинъ, ратуя противъ Костомарова, сослался на стихи Пушкина:
  
   Тьмы низкихъ истинъ мнѣ дороже
   Насъ возвышающій обманъ.
  
   Сослался онъ на нихъ въ простотѣ души, предполагая, что каждое слово великаго поэта имѣетъ для насъ авторитетъ, составляетъ нѣчто важное и достойное вниманія.
   Г. Костомаровъ отвѣчалъ, что ему удивительно, какъ можно ссылаться на эти пошлые стихи. Ибо какъ можетъ обманъ быть дороже истины?
   Недавно г. Костомарову нашелся потакатель. Г. Орестъ Миллеръ въ своей статьѣ "Русскій народный эпосъ передъ судомъ г. Соловьева" (смотри "Библ. для Чт.", мартъ. Критика, стр. 54), отзываясь неодобрительно о нѣкоторыхъ выходкахъ г. Погодина противъ г. Костомарова, для вящей силы прибавилъ:
  
   "Онъ (Погодинъ) вооружается противъ г. Костомарова даже такимъ стихотвореніемъ Пушкина, въ которомъ между прочими странностями, народъ честится "безсмысленнымъ". Именно, съ той точки зрѣнія, которой держится "День", эти стихи и должны представляться такими, какими они представились г. Костомарову -- пошлыми, и только пошлыми, хотя бы ихъ написалъ Пушкинъ.
  
   Фактъ презнаменательный. Появились, изволите видѣть, нынче точки зрѣнія, съ которыхъ стихи Пушкина кажутся пошлыми, исполненными странностей и т. п. Представителями и носителями этихъ точекъ зрѣнія являются такіе люди, какъ г. Костомаровъ и г. Орестъ Миллеръ (о "Днѣ" мы не говоримъ, ибо г. Орестъ Миллеръ только навязываетъ ему свою мысль), то-есть люди, судя по всему, образованные, свѣдущіе, преданные наукѣ и притомъ люди зрѣлыхъ лѣтъ, а слѣдовательно, должно быть и зрѣлыхъ мыслей.
   Кто же не одобряется ими? Пушкинъ; не одобряется самое прекрасное, самое свѣтлое явленіе нашей литературы. Пушкинъ у насъ есть явленіе, выходящее изъ ряду вонъ; онъ былъ воплощенный поэтъ; всѣ движенія его души и мысли носятъ на себѣ глубокій поэтическій характеръ, носятъ на себѣ печать красоты и гармоніи. И вдругъ -- его стихи оказываются пошлыми! Ищите пошлости во всемъ, въ чемъ хотите, только не въ Пушкинѣ.
   Далѣе -- Пушкинъ былъ простой, прямой, здравый человѣкъ; человѣкъ съ чистымъ сердцемъ, съ теплою и свѣтлою душою. Не было на его душѣ никакой болячки, не было въ его духовномъ строѣ никакого искаженія и извращенія; онъ былъ человѣкъ въ высокой степени нормальный. И вдругъ въ его стихахъ находятъ странности самаго дурнаго качества!
   Правильное отношеніе къ Пушкину можетъ быть только одно -- благоговѣніе передъ великимъ явленіемъ. Его мысли и рѣчи должны быть разсматриваемы какъ нѣкоторыя образцы прекрасныхъ человѣческихъ мыслей, прекрасной человѣческой рѣчи. Въ этомъ смыслѣ, въ его мысляхъ и рѣчахъ воплощается несравненно больше мудрости, чѣмъ во множествѣ томовъ и головъ современныхъ мудрецовъ. Къ произведеніямъ Пушкина нужно приступать не иначе, какъ съ цѣлью питаться ими, извлекать изъ нихъ тотъ свѣтъ, то тепло, которыми они проникнуты.
   Таково вообще значеніе поэтовъ, а изъ новыхъ поэтовъ всѣхъ народовъ едва ли есть другой болѣе чистый поэтъ, чѣмъ Пушкинъ.
   Но приступимъ къ дѣлу. Въ чемъ обвиняютъ Пушкина? Говорятъ, что онъ назвалъ народъ безсмысленнымъ. Посмотримъ, гдѣ и какъ. Это мѣсто находится въ стихахъ, гдѣ поэтъ говоритъ о славѣ. Поэтъ задумывается надъ глубокимъ, таинственнымъ смысломъ славы. Вотъ эти удивительные стихи:
  
   Да, слава въ прихотяхъ вольна.
   Какъ огненный языкъ, она
   По избраннымъ главамъ летаетъ;
   Съ одной сегодня исчезаетъ,
   И на другой уже видна.
   За новизной бѣжать смиренно
   Народъ безсмысленный привыкъ,
   Но намъ ужь то чело священно,
   Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.
  
   Поэтъ находитъ, что слава причудлива, загадочна; она, подобно огненному языку, вдругъ исчезнетъ съ одной головы, вдругъ вспыхнетъ на другой; народъ, т. е. толпа, множество, масса, бѣжитъ за новизной, сегодня поклоняется одному, завтра другому; онъ не даетъ себѣ отчета въ своихъ симпатіяхъ, онъ безсмысленно, какъ стихія, покоряется имъ; онъ непостояненъ, измѣнчивъ и, прославляя новыхъ идоловъ, забываетъ старыхъ.
   Но мы, однако же, знаемъ, что люди, на которыхъ намъ указываетъ слава -- избранныя головы; но мы не должны безсмысленно увлекаться новымъ; но избранники славы для поэта, для историка, для мыслящаго человѣка имѣютъ не мимолетное значеніе; они, какъ сказано дальше въ стихахъ, властвуютъ надъ нашими душами. Словомъ, какъ ни прихотлива слава,
  
   Но намъ ужь то чело священно,
   Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.
  
   Само собою разумѣется, что подъ славою здѣсь понимается добрая слава, благоговѣніе, удивленіе, прославленіе. у
   По нашему, это прекрасныя мысли.
   Если народъ здѣсь названъ безсмысленнымъ, то вѣдь тутъ же названо священнымъ то чело, на которомъ онъ видитъ славу. Возможно ли не понимать, что въ этомъ противорѣчіи и выражается вопросъ, дума поэта?
   Есть, однакожъ, люди, которые этого не понимаютъ; въ нимъ-то и принадлежатъ г. Орестъ Миллеръ и г. Костомаровъ, Пушкинъ вотъ задумывается надъ таинственными источниками симпатій человѣчества, надъ глубокимъ значеніемъ избранниковъ славы; но г. Костомаровъ надъ этимъ не задумывается. Г. Костомаровъ, вѣроятно, готовъ по пальцамъ объяснить, какъ и на чемъ опирается слава, откуда происходятъ симпатіи человѣчества въ тѣмъ и другимъ лицамъ. Г. Костомаровъ такъ хорошо это знаетъ,-- что причисляетъ даже къ своимъ обязанностямъ заниматься разбиваніемъ народныхъ кумировъ. Чтожъ? Съ Богомъ! пускай себѣ упражняется, если ему рукъ своихъ не жалко. Мы же предпочтемъ вмѣстѣ съ Пушкинымъ вдумываться въ смыслъ народныхъ кумировъ; мы не погонимся за новой мудростію;
  
   За новизной бѣжать смиренно
   Народъ безсмысленный привыкъ,
   Но намъ ужь то чело священно,
   Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.
  
   Перейдемъ теперь въ другому обвиненію. Дѣло идетъ объ истинѣ. Пушкинъ задумался надъ тѣмъ значеніемъ, которое можетъ имѣть для людей истина. Все стихотвореніе, изъ котораго мы приводимъ отрывки, имѣетъ эпиграфомъ знаменитый вопросъ: что есть истина? вопросъ, нѣкогда сдѣланный Пилатомъ. Свою думу поэтъ выразилъ въ слѣдующихъ стихахъ:
  
   Да будетъ проклятъ правды свѣтъ,
   Когда посредственности хладной,
   Завистливой, къ соблазну жадной,
   Онъ угождаетъ праздно! Нѣтъ,
   Тьмы низкихъ истинъ мнѣ дороже
   Насъ возвышающій обманъ.
  
   Вотъ полная мысль поэта. Возможно ли не повторять съ полнымъ сочувствіемъ этихъ энергическихъ стиховъ? Г. Костомаровъ находитъ эти стихи пошлыми. Нужно достигнуть до значительной степени пошлости пониманія, для того, чтобы не видать настоящаго смысла этихъ стиховъ и понять ихъ именно въ пошломъ смыслѣ.
   Бываютъ ли случаи, когда правда производитъ зло, когда она угождаетъ посредственности, когда льститъ зависти и порождаетъ соблазнъ? Бываютъ, и такіе случаи проклинаетъ поэтъ. Бываетъ ли обманъ, который насъ возвышаетъ? Бываетъ, и такой обманъ поэту дороже тьмы низкихъ истинъ.
   Любопытно бы знать, въ какой степени пошлости понялъ г. Костомаровъ слово обманъ? Пушкинъ подъ обманомъ могъ вообще разумѣть здѣсь такія явленія, какъ, напримѣръ, искусство, которое, по замѣчанію Аристотеля, истиннѣе, чѣмъ дѣйствительность. Къ частности же, тутъ дѣло идетъ именно о томъ обманѣ, который называется народнымъ миѳомъ. Относительно Наполеона составился миѳъ, что онъ въ Яффѣ, когда солдаты были поражены чумою, навѣстилъ госпиталь и пожималъ руку больнымъ для ихъ ободренія. Бурьеннъ въ своихъ запискахъ отрицаетъ это "сказаніе" (такъ это названо у Пушкина), именно утверждаетъ, что Бонапарте не прикоснулся ни къ одному изъ зачумленныхъ.
   Вотъ въ этой-то истинѣ я не нашелъ никакой особенной сласти Пушкинъ. Онъ предпочелъ ей сказаніе, героическую черту, созданную благороднымъ энтузіазмомъ къ Наполеону и показывающую, какими глазами смотрѣлъ на него народъ. Г. Костомаровъ расходится съ Пушкинымъ; ему болѣе нравится истина, чѣмъ сказаніе, и онъ называетъ пошлостію сожалѣніе поэта о томъ, что оказался ложью такой прекрасный, возвышающій насъ разсказъ. Г. Костомаровъ даже, вѣроятно, не замѣтилъ этого сожалѣнія, онъ, кажется, полагаетъ самымъ пошлымъ образомъ, что Пушкинъ предпочитаетъ обманъ истинѣ. Между тѣмъ у Пушкина поэту, произносящему выписанные нами стихи объ истинѣ, другъ отвѣчаетъ:
  
   Утѣшься!.....
  
   Утѣшься, читатель. Было бы очень горько, если бы нашъ Пушкинъ писалъ пошлые стихи. Но этой низкой истины, какъ она ни дорога г. Костомарову, не существуетъ. Нашъ поэтъ высокъ и чистъ умомъ. Онъ понималъ, какъ часто знаніе людей и свѣта приводитъ къ сомнѣнію, въ соблазну, къ невѣрію въ добро, какъ много есть такъ называемыхъ истинъ, которыя приходятся по вкусу посредственности, зависти, пошлости. Онъ зналъ, что нѣтъ ничего истиннѣе и дороже, какъ вѣра въ добро, что самое глубокое знаніе жизни заключается въ умѣньи цѣнить и понимать высокое, прекрасное, героическое.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru