Страхов Николай Николаевич
Предисловие

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    К книге "Из истории литературнаго нигилизма (1890)".

   Н. Страховъ. Изъ исторіи литературнаго нигилизма. 1861--1865.
   С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., No 16. 1890.
  

ПРЕДИСЛОВІЕ.

   "Мы лѣнивы и нелюбопытны", замѣтилъ Пушкинъ. И въ самомъ дѣлѣ, обыкновенно исторія, которая вокругъ насъ совершается, мало останавливаетъ на себѣ наше вниманіе и размышленіе. Мы ее переживаемъ, не сознавая, не заботясь о томъ, чтобы уяснить себѣ ея смыслъ. Иногда можно подумать, что мы, какъ индусы, не придаемъ исторіи никакой важности; такъ охотно русскій человѣкъ смотритъ на всякія событія какъ на что-то внѣшнее, случайное, въ сравненіи съ какимъ-то главнымъ содержаніемъ своей жизни. Мы, вообще, очень привыкли къ мысли, что наша исторія гораздо хуже насъ самихъ, какъ будто не мы ее дѣлаемъ, а вмѣшивается въ нее посторонній элементъ. Лица, рѣчи, событія, всплывающія, такъ сказать, на уровень исторіи, очень рѣдко признаются нами за дѣйствительныхъ выразителей нашего духа; мы всегда задаемся чрезвычайно высокими требованіями, и потому, чаще всего, бываемъ справедливо недовольны тѣми, кто берется за ихъ выполненіе. На Россію, въ ея настоящемъ и прошломъ, мы до сихъ поръ смотримъ какъ на какой-то громадный зародышъ, могучій по своей внутренней жизненности, но еще безобразный, еще только обѣщающій будущую красоту и стройность, о которой мы любимъ гадать по нѣкоторымъ чертамъ, изрѣдка и отрывочно показавшимся.
   Неужели это обманъ? Неужели это простая идеализація, свойственная молодости и часто до конца разрушаемая опытомъ послѣдующей жизни? Такъ могутъ судить посторонніе, но не мы сами. Непоколебимая вѣра въ себя живетъ въ русскомъ народѣ, вѣра тѣмъ болѣе живая и глубокая, что она безсознательна, что она -- чувство, а не убѣжденіе. Поэтому она, несмотря ни на что, даетъ величавый размахъ нашимъ мыслямъ и взглядамъ, освобождаетъ насъ отъ узкихъ и мелочныхъ заботъ, внушаетъ намъ спокойствіе и пренебреженіе при видѣ разнаго вздора и зла, которые у пасъ творятся, повидимому, на самомъ уровнѣ того, что называется исторіею.
   Эти мысли пришли намъ на умъ по поводу нигилизма. Опредѣлить истинный объемъ и истинное значеніе этого явленія не такъ легко. За что его принять? За нѣкоторый фазисъ въ развитіи русской литературы, или за временную заразу, случайно попавшую въ здоровый организмъ и потомъ изгнанную изъ него усиліемъ жизни? Внѣшніе его размѣры очень велики. Бакъ бы это насъ ни огорчало, но, кажется, цѣлый періодъ нашей литературы придется назвать нигилистическимъ. Именно, больше двадцати лѣтъ, отъ Парижскаго мира до войны за Болгаріи, самою господствующею чертою въ нашей литературѣ былъ нигилизмъ въ различныхъ его развитіяхъ. Начался онъ, конечно, раньше, въ послѣднее десятилѣтіе царствованія Николая, и продолжается до сихъ поръ, постепенно ослабѣвая; но только между указанными сроками онъ стоялъ на первомъ планѣ. Даже въ минуту преступленія 1-го марта, хотя оно было взрывомъ нигилистическаго террора, самый нигилизмъ уже не имѣлъ прежняго господства, уже его оттѣсняли новыя поднявшіяся теченія, а этимъ взрывомъ онъ нанесъ и самому себѣ ударъ почти смертельный.
   Преобладающее значеніе нигилизма въ указанный періодъ можно видѣть по художественной литературѣ этого періода; за малымъ исключеніемъ, всѣ тогдашніе писатели-художники изображали нигилистовъ, и притомъ часто сосредоточивали на нихъ весь смыслъ своихъ произведеній. Назовемъ Тургенева, Гончарова, Достоевскаго, Писемскаго, Лѣскова, Клюшникова и пр. Эти изображенія, безъ сомнѣнія, помогутъ намъ составить себѣ живое представленіе о различныхъ типахъ нигилистовъ, какъ они являлись въ жизни. Но для дѣйствительной исторіи, конечно, необходимы положительныя свѣдѣнія о лицахъ, бывшихъ проповѣдниками и дѣятелями этаго движенія, и сверхъ того, необходима исторія нигилистическихъ ученій, въ особенности исторія проявленія этихъ ученій въ журналистикѣ, критикѣ, публицистикѣ. Печатная проповѣдь извѣстныхъ мыслей имѣетъ широкое дѣйствіе и потому стоитъ преимущественнаго вниманія. Въ заглавіи настоящей книги я и разумѣю нигилизмъ, какъ ученіе, какъ одно изъ нашихъ литературныхъ управленій. Книга состоитъ изъ ряда маленькихъ статей, указывающихъ и разбирающихъ мнѣнія, высказанныя въ тогдашней текущей литературѣ. Статьи эти обнимаютъ не болѣе четырехъ лѣтъ, 1861--1865 годы, время, которое, однако же, можно приблизительно считать временемъ полнаго расцвѣта нигилизма, когда онъ еще вполнѣ вѣрилъ въ силу своей проповѣди и занималъ въ литературѣ наиболѣе значительное положеніе, почти господствовалъ. Происхожденіе своихъ статей я разсказалъ въ Воспоминаніяхъ о Ѳ. М. Достоевскомъ, и повторю здѣсь свои слова.
   "Могу сказать, что во мнѣ было постоянно какое-то органическое нерасположеніе къ нигилизму, и что съ 1855 года, когда онъ сталъ замѣтно высказываться, я смотрѣлъ съѵ большимъ негодованіемъ на его проявленія въ литературѣ. Уже въ 1859 и 1860 годахъ я дѣлалъ попытки возразить противъ нелѣпостей, которыя такъ явно и развязно высказывались; но редакторы двухъ изданій, куда я обращался, люди хорошо знакомые, рѣшительно отказались печатать мои статьи и сказали, чтобы и впередъ я объ этомъ не думалъ. Я понялъ тогда, какой большой авторитетъ имѣютъ органы этого направленія и очень опасался, что такая же участь меня постигнетъ и во Времени. Поэтому для меня было большою радостью, когда моя статья Еще о петербургской литературѣ, разумѣется, благодаря лишь Ѳедору Михайловичу, была принята (Время, 1861, іюнь); тогда я сталъ писать въ этомъ родѣ чуть не въ каждой книжкѣ журнала. Разсказываю обо всемъ этомъ для характеристики литературы того времени. Самъ же я искренно считалъ эти статейки болѣе забавою, чѣмъ дѣломъ, и тѣмъ веселѣе они выходили. Со стороны редакціи было, впрочемъ, сначала маленькое сопротивленіе. Въ моихъ статьяхъ иногда редакція приставляла къ имени автора, на котораго я нападалъ, какой нибудь лестный эпитетъ, напр. даровитый, или въ скобкахъ: (впрочемъ, достойный уваженія). Были и вставки; такъ, въ статьѣ Нѣчто о полемикѣ было вставлено слѣдующее мѣсто:
   "Вольтеръ цѣлую жизнь свисталъ, и не безъ толку, я не безъ послѣдствій. (А вѣдь какъ сердились на него, и именно за свистъ!)".
   "Эта похвала свисту вообще и Вольтеру въ частности нарушаетъ тонъ статьи и выражаетъ вовсе не мои вкусы. Но редакція не могла не вступиться за то, что имѣло силу въ тогдашнихъ нравахъ и на что признавала и за собою полное право. Вставка принадлежитъ Достоевскому, и я уступивъ его довольно горячему настоянію. Скоро, впрочемъ, всякія поправки такого рода вовсе прекратились.
   "Статьи эти писались подъ псевдонимомъ,-- я имѣлъ дерзость выбрать себѣ образцомъ Ѳеофилакта Косичкина и прилагалъ большія старанія о добросовѣстности и точности въ отношеніи въ предмету своихъ нападеній. Свиста у меня не было никакого, но тѣмъ больше силы получали статьи, я тѣмъ больше интересовало Достоевскаго то разъясненіе вопроса, которое изъ нихъ выходило.
   "Разсказываю обо всемъ этомъ потому, что дѣло это имѣло чрезвычайно важныя послѣдствія: оно повело къ совершенному разрыву Времени съ Свременникомъ, а затѣмъ къ общей враждѣ противъ Времени почти всей петербургской журналистики". (Воспоминанія о Ѳ. М. Достоевскомъ, стр. 235, 236).
   Читатель, который удостоитъ вниманія настоящую книгу, увидитъ, что больше всего меня занимала не дикость и безсмысленность высказанныхъ мнѣній, а та странная нелогичность, которая къ нимъ приводила, тотъ уродливый ходъ мыслей, который ихъ порождалъ. Въ огромныхъ размѣрахъ обнаружилась у насъ пустота и зыбкость умовъ -- и это была почва, на которой выросло столько чудовищныхъ мнѣній и чудовищныхъ дѣйствій. Мудрено ли, впрочемъ, что все это случилось? Развѣ можно было ожидать, что наша слабая литература и образованность, не имѣющія своихъ корней и затопляемыя постояннымъ наплывомъ съ Запада, пойдутъ правильнымъ путемъ?
   Читатели могутъ упрекнуть меня за маловажность предметовъ, о которыхъ говорится въ моихъ замѣткахъ; но выборъ предметовъ опредѣлялся -- скажу по старой формулѣ -- "обстоятельствами отъ меня независящими". Нельзя было и думать касаться политическихъ, философскихъ и богословскихъ вопросовъ, такъ какъ споръ на этихъ поприщахъ былъ совершенно невозможенъ. Въ этомъ отношеніи русскіе писателя до сихъ поръ находятся въ очень тяжеломъ положеніи, и едва ли скоро изъ него выйдутъ. Не въ цензурѣ дѣло, а во всей публикѣ, настроеніе которой естественно отражается н въ цензурѣ. Господствующую силу у насъ имѣютъ только два крайнія направленія,-- фанатическій радикализмъ и фанатическое старовѣрство; оба они ревностно исповѣдуютъ правило: "кто не съ нами, тотъ противъ насъ", и отличаются тою особенною щепетильностію, которая свойственна, кажется, только русскимъ и обнаружилась, напримѣръ, у нашихъ раскольниковъ. Отъ этого происходитъ, что писатель у насъ связанъ по рукамъ и по ногамъ; что бы онъ ни сказалъ, его тянутъ или въ одну, или въ другую сторону и не даютъ ему остаться самимъ собою. Отъ этого ростъ нашей мысли, нашего умственнаго развитія подавленъ, и радикалы содѣйствуютъ этому также усердно, какъ и старовѣры. Писатели, не желающіе попасть ни въ тотъ, ни въ другой лагерь, не желающіе огорчить друзей, или порадовать враговъ, предпочитаютъ оставлять въ тѣни самые существенные свои взгляды, н, по внѣшнему виду нашей литературы, можно подумать, что ее почти вовсе не занимаютъ основные вопросы богословія, философіи, политики.

Н. Страховъ.

   23 окт.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru