Аннотация: Гуслица.
Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 1, 1863.
ИЗЪ ПОРТФЕЛЯ ЧИНОВНИКА.
ГУСЛИЦА.
I.
Между Владимірскимъ и рязанскимъ шоссе, въ тридцати верстахъ отъ Москвы, начинается Гуслица и простирается до границы Рязанской Губерніи. Урочище это замѣчательно самою бѣдною природою, какую только можно встрѣтить въ предѣлахъ обширной Россіи. Вообще низменная мѣстность покрыта тонкими болотами и густою зарослью коряваго лѣса, мало годнаго для построекъ; а песчаная почва, вовсе неудобная къ хлѣбопашеству, произращаетъ только хорошій голландскій хмѣль. Все пространство Гуслицы, съ прилегающими къ ней Бронницкимъ и Егорьевскимъ уѣздами, при царѣ Алексѣѣ Михайловичѣ не имѣло другаго населенія, кромѣ нѣсколькихъ постоялыхъ дворовъ по касимовскому тракту и кое-гдѣ небольшихъ посёлковъ, заведенныхъ плантаторами хмѣля. Послѣ втораго стрѣлецкаго бунта, Петръ-Великій переселилъ на эти пустоши часть стрѣльцовъ, и съ-тѣхъ-поръ народонаселеніе значительно увеличилось, такъ что въ настоящее вреіи насчитывается въ нихъ однихъ раскольниковъ (поповцевъ) до тридцати-пяти тысячъ.
Глядя на неблагодарную почву Гуслицы и многолюдное населеніе, болѣе всего изумляешься богатству жителей. Всѣ деревни и села обстроены прекрасно; много даже каменныхъ двухъэтажныхъ домовъ, крытыхъ желѣзомъ. Поселяне щеголяютъ въ армякахъ тонкаго сукна, въ юфтовыхъ сапогахъ; а женскіе наряды доходятъ до роскоши. Откуда, подумаешь, все это берется?... Невольно приходишь въ такое же недоумѣніе, когда случается увидѣть житье-бытье какого-нибудь небогатаго чиновника, съ ограниченнымъ жалованьемъ, но большимъ семействомъ, который живетъ на барскую ногу, такъ что и богача за поясъ заткнетъ. Задача, однакожь, разрѣшается легко. Дикая мѣстность, съ непроѣздными дорогами, населенная преимущественно раскольниками, привлекаетъ множество бродягъ и дезертировъ. Природа такъ искусно устроила тамъ вертепы и захолустья для мошенниковъ, что, несмотря на самыя строгія мѣры, разбои не прекращаются, безпрестанно открываются дѣлатели фальшивыхъ ассигнацій и притоны воровъ, что, впрочемъ, положительно Доказываетъ исправность земской полиціи. Даже гуслицкій становой... страшно выговорить! чувствую, что это несовременно... зною, что за это можетъ достаться...
Нельзя не согласиться, что въ наше время становой, добросовѣстно исполняющій свою обязанность, есть явленіе противоестественное, небывалое. Становой получаетъ самое ничтожное жалованье, котораго недостаетъ ему на одни канцелярскіе расходы; онъ такъ заваленъ дѣлами, что еслибъ у него было семь пядей во лбу, то и тогда онъ né могъ бы не только отдѣлаться, но и отписаться. Кто жь эти становые, на которыхъ взваливаютъ такія громадныя обязанности? Люди мало способные, безграмотные и безъ всякихъ средствъ къ существованію (человѣкъ способный найдётъ себѣ лучшее мѣсто). Но, съ другой стороны, нельзя не удивляться, что тамъ, гдѣ появится добросовѣстный становой, подобный гуслицкому, неминуемо возникаетъ ропотѣ и жалобы. Причина -- очевидная: мужики Никогда не жалуются на несправедливости -- имъ уже не привыкать къ нимъ. Но не дозвольте сильнымъ угнетать слабыхъ -- такъ ужь тутъ загорланятъ! Разъѣзжая по захолустьямъ Гуслицы, вездѣ я слышалъ жалобы на становаго: бурмистры и управляющіе помѣщичьими имѣніями, и купчики арендныхъ статей -- всѣ въ одинъ голосъ вопіютъ, что "съ теперешнимъ становымъ каши не сваришь, а если и сварилъ -- не расхлебаешь; что нѣтъ въ немъ никакой диликатности: управляющій, напримѣръ, пришлетъ наказать крестьянина, съ письмомъ, какъ слѣдуетъ... такъ -- нѣтъ, не вѣритъ благородному человѣку -- дѣлаетъ розыскъ. Просто -- бунтовщикъ. Купца мѣняетъ на мужика, пользы своей не понимаетъ, какъ-будто мужикъ больше отблагодаритъ его, чѣмъ купецъ", и тому подобное.
Болѣе прочихъ жаловались на него бурмистры; какъ-то особенно онъ на нихъ налегалъ. Разъ заночевалъ я въ имѣніи Н**, недалеко отъ ильинскаго погоста, резиденціи становаго, и цѣлый вечеръ пробалагурилъ съ бурмистромъ, мужичкомъ себѣ на умѣ.
-- Эхъ, плохи таперичка стали наши дѣлишки, говорилъ онъ, свѣсивъ голову и почесывая за ухомъ:-- хоть плюнь да свисни! въ конецъ разорилъ, поѣдомъ тебя ѣстъ, съ свѣта гонитъ... Не повѣрите, ваше высокородіе, какія притѣсненія дѣлаетъ. Такъ ли прежде живали бурмистры?... а таперичка чашки чаю не выпьешь съ французской; нечѣмъ даже прилично принять и угостить значительную особу, какъ примѣромъ -- ваша милость...
-- Что же онъ дѣлаетъ, въ чемъ притѣсняетъ? спросилъ я.
-- Да во всемъ-съ: требуетъ, чтобы соблюдали рекрутскія очереди; не моги безъ него никакого сдѣлать налога на крестьянъ; въ коммерцію вмѣшивается... Прежніе порядки у насъ такіе были-съ: я-съ внесу, дескать, подати своими деньгами, а съ крестьянъ опосля-съ отбираю хмѣлемъ; ну, вѣстимо, и заработаемъ; а таперича -- не смѣй и подумать; пускай, дескать, сами мужички продаютъ -- и купцовъ подсылаетъ. Посмотрите-ка, ваше высокородіе, какъ крестьянъ-то избаловалъ; никакъ то-есть съ ними не сообразишь, ума не приложишь. А за пристанодержательство какія отъ него обиды терпишь, такъ упаси царица небесная!... Ужь мы, признаться, хотѣли-было его сковырнуть и складчину сдѣлали -- такъ нельзя: изволите видѣть-съ, гуслицкій станъ -- мѣсто бойкое, нёкѣмъ замѣнить; вотъ его и поддерживаетъ высшее начальство, и министеръ недавно прислалъ ему Станислава, что ли, на шею; шутка ли -- на шею! Эфто хочь бы и предводителю.
-- Ужь больно стали шалить {То-есть разбойничать.}, и прочіе всякіе безпорядки завелись; вѣдь наша-то Гуслица -- доложу милости вашей -- дюже бойкое мѣсто, а онъ-то былъ добрѣйшій-предобрѣйшій, на рѣдкость, поискать такого человѣка. Какое бы то-есть ни было дѣльцо -- все уладитъ, все у него шито-крыто, и грѣшно сказать, чтобы шибко притѣснялъ нашего брата. Бывало, прійдешь къ нему, а онъ, голубчикъ, сейчасъ и повернется къ тебѣ спиною, да и затянетъ: тайно, тайно образующе, а ты ему сунешь въ бумаги трисвятую, и пойдешь себѣ припѣвающе. Навѣрное знаешь, что дѣло въ шапкѣ.
Много кое-чего разсказалъ мнѣ бурмистръ о добродѣтельныхъ становыхъ, но считаю лишнимъ передавать эти разсказы. Объ нихъ довольно уже было писано со времени появленія обличительной литературы, доставившей такъ много удовольствія читающей публикѣ и принесшей незабвенныя услуги человѣчеству истребленіемъ взяточничества и казнокрадства. Да и рѣчь о становыхъ я завелъ не для поученія, а такъ себѣ... нельзя же, повѣствуя о Гуслицѣ, пройти молчаніемъ о такомъ чудѣ, какъ честный становой. Итакъ будемъ продолжать.
II.
Дороги въ Гуслицѣ невыносимо дурны. Нескончаемыя, извилистыя гати черезъ болотистые заливы рѣки Гуслицы вымощены бревнами-кругляками, которыя въ иныхъ мѣстахъ сгнили, вытоптались, а въ иныхъ, сбившись въ кучу, лежатъ на дорогѣ, какъ завалина. Экипажъ то вязнетъ въ тонкихъ выбоинахъ, то, прыгая черезъ баррикады, трещитъ и стонетъ. За гатью идетъ лѣсъ, но и тутъ не легче: колеса по ступицу грузнутъ въ сыпучемъ песку, а когда тарантасъ переваливается черезъ обнаженные корни деревъ, то варварски встряхиваетъ. Проѣхавши по такой дорогѣ верстъ тридцать, приходить въ отчаяніе; такая овладѣваетъ тоска, что желалъ бы... вы подумаете, окончить путешествіе?... нѣтъ, желалъ бы сквозь землю провалиться!
Черезъ Гуслицу пролегаютъ двѣ дороги: одна -- изъ Богородицка въ Бронницу, а другая -- и въ Москвы въ Касимовъ. Послѣдняя немного сноснѣе первой: мостики понадежнѣе, дорога пошире, и въ пескѣ не столько корчагъ; но за то необыкновенно уныла и наводитъ на странствующаго невыразимую тоску. Мнѣ по этому тракту никогда не случалось встрѣчать порядочные экипажи; обыкновенно бичуются обозы съ хмѣлемъ, татарскія гарбы, изрѣдка попадаются и троечныя кибитки, биткомъ набитыя купцами, дремлющими на ситцевыхъ подушкахъ. По краямъ дороги, у опушки лѣса, плетутся съ дубинками оборванные мужички-бродяги и странники въ черныхъ подрясникахъ, перекинувъ черезъ плечо кошели, изъ которыхъ выглядываютъ церковныя книги. Это -- старообрядческіе толковники, которые, расхаживая по Гуслицѣ, проясняютъ темну воду во облацѣхъ воздушныхъ. Касимовскій трактъ изобилуетъ постоялыми дворами, которые устроены на одинъ ладъ, какъ и вездѣ по проселочнымъ дорогамъ въ великорусскихъ губерніяхъ. На вывѣскахъ обыкновенно красуется, подбоченясь, самоваръ, гордо поглядывая, съ высоты своего величія, на окружающія его чашки, а вверху тянется надпись: Листа рація. У крылечка -- толпа мальчишекъ, которые хватаютъ проѣзжихъ за полы, съ крикомъ: "дай, баринъ, копеечку!" Кругомъ -- соръ и постоянная, грязь, потому-что помои иначе не выливаются, какъ возлѣ подъѣзда. Въ самомъ трактирѣ -- поражающая вонь, нечистота, тараканы, мокрицы и всѣ породы кровопьющихъ насѣкомыхъ.
Разъ, въ одномъ изъ такихъ трактировъ мнѣ пришлось переночевать. Еще солнце не сѣло, а народу на ночлегъ собралось уже довольно. До слѣдующаго трактира было около десяти верстъ, и никто не рискнулъ продолжать путь, чтобы не попасть въ руки разбойниковъ, или, сбившись съ дороги, не увязнуть на всю ночь въ болотѣ. При входѣ въ большую избу, столько сбилось около дверей народа, что я съ трудомъ могъ пробраться; всѣ углы были уже заняты проѣзжими. За столомъ, подъ образами, сидѣлъ старикъ съ окладистой бородой, въ черномъ армякѣ, на манеръ подрясника, оградивъ себя отъ окружавшихъ его татаръ съ одной стороны чемоданомъ, а съ другой -- кипой церковныхъ книгъ. Поодаль отъ той группы, два странника старообрядца вынимали изъ кошелей деревянныя чашки и ложки, которыя они всегда съ собою носятъ, чтобы не опоганить души посудиной еретиковъ. Въ другомъ углу размѣщалась артель купцовъ и распивала чай. Подлѣ печи сидѣли, на лавкахъ и на полу, оборванные мужики, между которыми были и остриженные подъ гребенку -- вѣроятно, бѣглые солдаты.
Всѣ суетились, разговаривали; только старикъ сидѣлъ задумавшись; доброе и умное его лицо, съ перваго взгляда внушало-къ нему довѣріе. Повременамъ неподвижный его взоръ оживлялся, онъ поднималъ голову кверху, какъ-бы усиливаясь что-то вспомнить; потомъ поспѣшно бралъ книгу и, прочитавъ, что было нужно, снова погружался въ думу. По всему видно было, что онъ -- старообрядецъ, и не простой, а толковникъ, богословъ. Мнѣ захотѣлось съ нимъ познакомиться, чтобы запастись на вечеръ собесѣдникомъ, и я попросилъ татарина, сидѣвшаго возлѣ старика, уступать мнѣ мѣсто.
-- Я отдамъ тебѣ мѣста, отвѣчалъ татаринъ: -- а самъ сиди безъ мѣста? Припасай самъ себѣ мѣста.
Противъ такой логики нечего было и возражать, и я хотѣлъ уже отойти, какъ старикъ переложилъ книги на чемоданъ и предложилъ мнѣ мѣсто возлѣ себя. Я съ благодарностью принялъ его предложеніе и, размѣнявшись съ нимъ нѣсколькими вопросами, узналъ, что его зовутъ Алексѣемъ Абрамовымъ, что онъ безпоповщинской секты и изъ Егорьева Рязанской Губерніи, держитъ путь дорогу въ бѣлокаменную.
Пока мы разговаривали, привалило еще народу на ночлегъ; въ избу вошелъ колоссальнаго роста странникъ, рыжій какъ тирольская корова, звѣрскаго вида и немного навеселѣ. Онъ поздоровался съ странниками, вѣроятно его товарищами, и, шушукаясь съ ними, искоса поглядывалъ на Алексѣя Абрамова. Садясь на скамью, онъ уронилъ свою шапку, которая съ такимъ стукомъ грохнулась на полъ, что легко было догадаться, что она желѣзная.
Когда стемнѣло, въ избу опрометью вбѣжала хозяйка, дебелая женщина лѣтъ тридцати, довольно красивая, но съ чрезвычайно непріятнымъ выраженіемъ въ лицѣ: ея зеленоватые кошачьи глаза глядѣли нагло, изступленно.
-- Ребята, закричала она рѣзкимъ голосомъ: -- становой ѣдетъ! право слово -- становой!
Надобно было видѣть, какое магическое дѣйствіе произвело это извѣстіе. Толпа благимъ матомъ кинулась удирать куда попало; другъ друга толкали, давили, пробиваясь къ дверямъ; многіе прыгали въ окна, и не болѣе какъ въ двѣ минуты изба опустѣла. Остались только мы съ татарами, купцы и два мужика возлѣ печи.
Я очень обрадовался извѣстію о пріѣздѣ становаго, потомучто самъ къ нему ѣхалъ но очень важному дѣлу, и эта встрѣча избавляла меня отъ переѣзда двадцати-пяти верстъ варварской дороги; но между тѣмъ прошло минутъ десять, а становой не входилъ.
-- Гдѣ же становой? спросилъ я у хозяйки.
-- Нѣтути-съ, отвѣчала она, громко захохотавъ: -- я нарочито сказала, что ѣдетъ, чтобы разогнать эфту сволочь. Не ровенъ часъ: инда случается, какъ наберется эфтихъ дьяволовъ, прости Господи, да стакнутся, такъ и оберутъ проѣзжихъ!... Слава царицѣ небесной, что таперича хоша становаго побаиваются, а прежняго, въ усъ не дули. Бывало, хоша и наѣдетъ, сейчасъ и тащитъ изъ кармана кружку: "положьте, говоритъ, ребята, на храмъ божій" -- тѣ и отплачиваются; а у таперешняго, шалишь -- только взглянулъ на кого, сейчасъ и видитъ, что за птица -- тутъ же и скрутитъ; ѣздитъ, небойсь, не съ кружками, а съ казаками!
-- Да-съ, замѣтилъ Алексѣй Абрамовъ: -- теперешній становой -- гроза на всю Гуслицу, и поповщина его трепещетъ.
-- Что же, допекаетъ ихъ? спросилъ я.
-- Не то, чтобы допекалъ: у нихъ повыше защита есть, а ничего съ нихъ не беретъ; вотъ они и въ сумленій, и опасуются.
-- А ты почему знаешь, беретъ становой или нѣтъ?
-- Какъ намъ, батюшка, не знать, отвѣчалъ Алексѣй Абрамовъ, лукаво ухмыляясь: -- вѣдь съ кого же и взять, какъ не съ нашего брата?
Спровадивши бродягъ, хозяйка подошла ко мнѣ и шопотомъ сказала, что у нея на чердакѣ есть чистенькая свѣтелка, и что если я намѣренъ занять ее, то чтобы впередъ заплатилъ трехрублевый (75 коп. сер.).
-- Такіе ужь, батюшка, у насъ порядки, добавила она, не стѣсняясь:-- мошенники очинно обижаютъ: напьютъ, наѣдятъ и разбредутся; ищи послѣ вѣтра въ полѣ.
III.
Свѣтелка оказалась дѣйствительно опрятная, заново отстроенная, съ двумя кроватями, которыя отдѣлялись столомъ, стоявшимъ возлѣ небольшаго окна во дворъ. Я поквитался съ Алексѣемъ Абрамовымъ, предложивъ ему одну изъ кроватей, и мы расположились съ такимъ комфортомъ, какого никакъ не ожидали по касимовскому тракту. Алексѣй Абрамовъ небрежно швырнулъ подъ кровать чемоданчикъ, а съ и я пачкой книгъ долго носился, пока не пріискалъ для нихъ мѣста на кровати.
-- Что это за книжицы? спросилъ я.
-- Священныя, отвѣчалъ Алексѣй Абрамовъ.
-- Зачѣмъ же возишь съ собой такой архивъ?
-- Нужны были; изволите видѣть-съ: поповщина все пристаетъ къ намъ съ своими вновь вылѣпленными австрійскими попами, и хотятъ насъ увѣрить, что благодать, взятая отъ лѣтъ патріарха Никона на небо, вспять къ намъ низошла. Такъ вотъ я былъ на спорахъ и доказалъ имъ, какъ въ ротъ положилъ, что они дичь порютъ, и на все представилъ доказательства.
-- Что жь они устыдились, прозрѣли?
-- Какое прозрѣли! Что ни толкуй, какъ ни доказывай, хоть колъ на головѣ теши -- ничего съ ними не сдѣлаешь, словно плетью по водѣ, горохомъ объ стѣну!... Упрется на своемъ, да какъ норовистая лошадь -- ни съ мѣста. Страшное невѣжество и запустѣніе! никакого, то есть, просвѣщенія между ними нѣтъ. Вотъ, примѣрно сказать, у насъ, у безпоповцовъ: маломаль скнесть состояньице, такъ онъ и старается дать какое-нибудь образованіе своимъ дѣтямъ, посылаетъ ихъ учиться въ уѣздное, въ гимназію; а у нихъ, у поповщины -- мильйонеры; а кто, выдумаете, учитъ ихъ дѣтей?... Читалки {У старообрядцевъ, по большей части, дѣвки поютъ и читаютъ на клиросахъ; онѣ же и юношество просвѣщаютъ.} богомерзкія!... Такъ что вы съ нимъ сдѣлаете, чѣмъ урезоните?
-- Въ чемъ же дѣло?
-- Въ томъ, отвѣчалъ усъ жаромъ Алексѣй Абрамовъ: -- что поповцы укоряютъ насъ въ безпоповщинѣ, а у самихъ-то попы -- курамъ на смѣхъ, австрійскіе обливанцы -- вотъ что!... И прежніе у нихъ не больно пригожи были, но все же не австрійская сволочь.
-- Откуда же они прежнихъ добывали?
-- Церковныхъ {Такъ старообрядцы называютъ православныхъ.} сманивали; за нихъ, изволите видѣть-съ, и начальство не очень-то стояло; ненуженъ, дескать, тотъ пастырь, который свою паству покидаетъ.
-- Эхъ, батюшки, не смогутъ склонить резонами, такъ штуку подведутъ. У ноповцовъ такіе есть ходаки, вотъ хоть, примѣромъ сказать, Андрей Марковъ Пуговкинъ: ему какъ плюнуть, сманить попа! Намѣтятъ какого ни есть бѣднаго попишку, одержимаго человѣческими слабостями, такого, знаете, что у своего начальства на дурномъ счету; вотъ и станутъ за нимъ ухаживать; скажутся купцами или гуртовщиками, залучатъ его къ себѣ и уподчуютъ до положенія ризъ -- все, знаете, французскими винами, ямайскимъ ромомъ. Опамятуется, сердечный, ужъ верстъ за сто; еще зальютъ, да какъ оттарабанятъ верстъ за триста, въ свой скитъ -- вотъ тутъ ужь и поведутъ дѣло на чистоту. "Останься, говорятъ, у насъ, батька, мы тебя міромъ помажемъ; будешь нашимъ попомъ." Разумѣется, при этомъ сулятъ ему золотыя горы, а попъ не соглашается, и руками и ногами отъ нихъ. Если резонами не подѣйствуютъ, вотъ они ему и пригрозятъ, а до чего придется -- и въ преисподню засадятъ. Видитъ попъ, некуда податься, вернуться -- стыдно и прихожанъ, страшно и начальства; огуряется, огуряется (противится), горемычный, да и крикнетъ съ отчаянія: "мажьте, разбойники, людоѣды!" Ну, скажите на милость, будетъ ли при такомъ священствѣ дѣйствовать благодать духа святаго?... Не лучше, ли. оставаться въ безпоповщинѣ, чѣмъ съ такими богомерзкими пастырями?
-- Что это за австрійское священство? Откуда оно взялось?
-- Извольте видѣть-съ: прежде начальство, какъ ужь я вамъ докладывалъ, не очень-то стояло за церковныхъ поповъ, которыхъ, бывало, сманивали, а теперь воспретили. Вотъ поповцамъ-то и круто пришлось; что дѣлать? а врагъ рода человѣческаго вѣдь не дремлетъ -- и подскажи: провѣдали рогожцы {Безпоповцы такъ называютъ, старообрядцецъ поповщинской секты, потому-что у нихъ устроены молельни въ Москвѣ на рогожскомъ кладбищѣ.}, что въ Цареградѣ есть митрополитъ Амвросій, удаленный отъ своего престола за разныя беззаконія, Вотъ они хотя знали объ этомъ достовѣрно, и кромѣ того, что въ грекахъ крещеніе не погружательное, а еретичное, то-есть, обливательное, но все-таки послали въ Цареградъ своихъ клевретовъ и пригласили его въ свой пpитонъ, въ Бѣлую Криницу, что въ австрійскихъ предѣлахъ {Въ Буковинѣ, въ Карпатскихъ Горахъ.}, да и провозгласили на соборѣ разстригу, обливанца, табачника митрополитомъ, а онъ имъ и настригъ епископовъ, архимандритовъ и поповъ!
-- Много теперь у поповцевъ священинковъ? спросилъ я.
-- Счету нѣтъ, отвѣчалъ гнѣвно Алексѣй Абрамовъ: -- видимо-невидимо! въ одной Гуслицѣ -- мало, если скажу человѣкъ пятьдесятъ, а въ Москвѣ и по всей Россіи -- считай вдесятеро... да куда! больше... И высшаго священства также довольно наплодили: окромя Кирилла посвятили еще двухъ епископовъ, Софронія и Антонія.
-- Гдѣ же теперь епископы эти обрѣтаются?
-- Софронія смѣнили за шуры-муры, отвѣчалъ Алексѣй Абрамовъ, засмѣявшись: -- а Антоній теперь здѣсь гдѣ-то прячется. Онъ у поповцевъ, покамѣстъ, въ большой чести и титулуется архіепископомъ Владимірскимъ и всея Россіи.
-- Ого! Вотъ какъ!
-- Да, знай нашихъ! Нечего сказать, мужикъ-то онъ, сметливый -- славно, ихъ морочитъ! Памятенъ онъ и намъ безпоповцамъ.
-- Такъ ты прежде зналъ его?
-- Какъ же, батюшка, пріятели были; вѣдь онъ изъ нашихъ, Преображенскихъ, такой же безпоповецъ былъ, какъ и я, а теперь послушайте, что проповѣдуетъ; ужь какой я съ нимъ споръ выдержалъ!...
-- Пожалуйста, разскажи, какъ это случилось?
-- Извольте; встрѣча была прекуроьёзная.
IV.
Хозяйка принесла самоваръ и чашки, я принялся разливать чай, а Алексѣй Абрамовъ такъ началъ свое повѣствованіе:
"Стали носиться слухи, нетолько между рогожцами, но я у насъ, на Преображенскомъ, что будто-бы пріѣхалъ въ Москву архіепископъ Антоній, который святостью своею, ни въ чемъ не уступаетъ прежнимъ святителямъ и, кромѣ того, очень свѣдущъ въ книжномъ писаніи. Нѣкоторые, даже старики изъ поповцевъ начали раздабарывать: "Сподоби-де Богъ намъ нынѣ узрѣть втораго Златоуста, святителя Антонія!" а епископство., говорили, будто получилъ онъ отъ греческаго митрополита. Признаться, сначала я не довѣрялъ этимъ слухамъ, но потомъ, когда молва стала болѣе и болѣе распространяться, захотѣлось и мнѣ повидать Антонія и потолковать съ нимъ насчетъ старообрядчества. У меня изъ поповщинскаго толка много было знакомыхъ; однакожь, я не безъ затрудненія добился этого свиданія. Разъ приходитъ ко мнѣ пріятель мой, поповецъ, и говоритъ шопотомъ, оглядываясь на всѣ стороны: "мы, говоритъ, докладывали владыкѣ; онъ согласенъ съ тобою видѣться".
"Пріятель повелъ меня къ лафертовской части. Перейдя яузскій мостъ, мы повернули налѣво но набережной, прошли съ полверсты и спустились къ самому ручью.
"-- Куда ты меня ведешь? спросилъ я.
"-- Къ владыкѣ, отвѣчалъ пріятель.
"-- Къ какому владыкѣ? говорю:-- не къ сатанѣ ли? Смотри, въ какое болото зашли, по самыя косточки вязнемъ, кабы и сапоговъ здѣсь не оставить.
"-- Не бойся, говоритъ:-- дойдемъ, недалеко осталось.
"И вправду, не прошли мы и ста шаговъ, какъ пріятель мой остановился около низенькой двери, вдѣланной въ обрывистомъ берегѣ, постучалъ какъ-то странно, съ перебоемъ, и дверцы распахнулись. Признаться, меня это очень озадачило; я видалъ и прежде, во многихъ мѣстахъ, по берегу Яузы и Москвы-рѣки, подобныя дверцы и думалъ, что это -- отверстія водосточныхъ трубъ, а между тѣмъ, это просто -- подземный ходъ. У отворенныхъ дверецъ ожидалъ меня сгорбленный старичокъ съ предлинною, клиномъ, бородою. Пріятель, пожелавъ полнаго успѣха, втолкнулъ меня въ темный корридорчикъ; дверь захлопнулась, и я не успѣлъ опомниться, какъ очутился во тьмѣ кромѣшной, но непадолго: вспыхнула сѣрная спичка, и старикъ зажегъ фонарь.
"-- Что это у васъ, спросилъ я старика:-- волчьи или лисьи норы?
"Старикъ приложилъ ко рту указательный палецъ и промычалъ, то-есть далъ мнѣ замѣтить, что онъ нѣмъ. Корридоръ, по которому мы шли, былъ кирпичный, выведенный сводомъ, и такъ узокъ, что двухъ рядомъ не установишь. Прошли мы не больше полутораста шаговъ, а я на обѣихъ сторонахъ корридора насчиталъ восемь дверей, съ желѣзными замками. Забывши, что мой вожатый нѣмъ, я опять спросилъ: "Что это у васъ за двери?"
"Вожатый обернулся, приложилъ палецъ ко рту и потомъ погрозилъ: Дескать, молчи; не то плохо будетъ.
"-- Да что, спрашиваю:-- ты не глухъ, а только нѣмъ?
"Старикъ приподнялъ фонарь и, раскрывъ пасть, указательнымъ пальцемъ махнулъ себя по губамъ. Во рту, вмѣсто языка, виднѣлся безобразный желвакъ. "Понимаю", подумалъ я: сердечному языкъ отрѣзали! Кто жь бы это отрѣзалъ?..." задавалъ я себѣ задачу, а самого такъ морозомъ и окатило, душа въ пятки ушла. Зналъ бы, что будутъ такія страсти, не пошелъ бы и съ патріархомъ бесѣдовать. Не номшо, сколько мы сдѣлали поворотовъ, но чѣмъ дальше шли, тѣмъ воздухъ становился тяжеле и удушливѣй.
"-- Куда ты ведешь меня, старый хрычъ? спрашиваю.
"Старикъ въ отвѣтъ махнулъ только рукой. Плохо, подумалъ я; совѣсть-то моя не совсѣмъ была чиста противъ поповцевъ; на спорахъ частенько порядкомъ ихъ обрывалъ и много про нихъ дурнаго разсказывалъ, и довольно знаю, что они очень на меня злы; думаю: не продалъ ли меня мой пріятель поповецъ; почемъ знать, вѣдь чужая душа -- потемки. Что тутъ дѣлать? вотъ я и рѣшился вернуться назадъ. Вынулъ изъ кармана цѣлковый и говорю старику:
"-- Вотъ тебѣ, старинушка, на чай, только выведи меня назадъ на свѣтъ божій; я раздумалъ видѣться съ владыкой.
"Старикъ наёжился и оттолкнулъ мою руку. "Экой подлецъ", подумалъ я: "мало ему, что ли?" Вынулъ еще два, даю -- куда, такъ разгнѣвался, замоталъ головою, замычалъ и съ сердцовъ прибавилъ шагу. Меня какъ варомъ обдало; я какъ-то боюсь тѣхъ людей, которые не берутъ денегъ; если взялъ, какъ-то онъ тебѣ милѣе... Отчего это, батюшка?"
-- Свои всегда милѣй.
-- Какъ свои?
-- Кто взялъ, тотъ себя продалъ; стало-быть онъ и твой...
-- Справедливо, батюшка, справедливо! Вотъ этого мнѣ въ голову не приходило; а какъ-то странно казалось: взяточникъ милѣе честнаго, а выходитъ, вся причина -- въ насъ самихъ, по пословицѣ: "свой своему поневолѣ другъ"... Ну, какъ прибавилъ онъ шагу, и я за нимъ; думаю, какъ бы не отстать, а то изъ этихъ проклятыхъ лабиринтовъ послѣ и не выберешься. Наконецъ мой вожатый, послѣ нѣсколькихъ поворотовъ, остановился около желѣзной двери, отодвинулъ засовъ, и мы вошли въ круглый подвалъ, выведенный сводомъ изъ плитоваго камня. Посрединѣ шла витая лѣстница. Старикъ передалъ мнѣ фонарь и, поднявшись до самаго верху, уперся хребтомъ въ деревянный кружокъ, аршинъ въ ширину, понатужился, дверь приподнялась, и въ отверстіе блеснулъ дневной свѣтъ. И разсказать вамъ не съумѣю, какъ я тогда обрадовался свѣту божію; мигомъ вбѣжалъ ho лѣстницѣ и очутился въ просторной бесѣдкѣ. Кругомъ стѣнъ стояли диваны, а окна Отъ пола были не ниже четырехъ аршинъ. Дверь, которая прикрывала выходъ, была не что другое, какъ столъ, который поворачивался на шалнерѣ, и когда мй вышли изъ подземелья, старикъ повернулъ его, пружина щелкнула, и не осталось ни малѣйшаго слѣда нашего выхода. По обѣ стороны бесѣдки были двери; старикѣ подошелъ къ одной изъ нихъ и постучался. Я думалъ увидѣть уже архіепископа Владимірскаго и всея Россіи; но изъ дверей выглянулъ горбунъ, маляръ въ запачканномъ халатѣ, отвратительнаго вида, съ палитрою и кистями въ рукахъ. Комната, куда мы вошли, была мастерская, въ которой множество было образовъ, оконченныхъ и подмалевокъ.
"-- Гдѣ же владыко? спросилъ я у горбуна, который выпялилъ на меня свои пучеглазыя буркалы.
"Маляръ взглянулъ на нѣмаго, какъ-бы желая отъ него узнать, о комъ я говорю; но когда старикъ отрицательно пожалъ плечами, горбунъ обратился ко мнѣ съ вопросомъ:
"-- О какомъ владыкѣ вы спрашиваете?
"Маляръ и нѣмой, оба смотрѣли на меня безсмысленно, и я понялъ, что они ничего не знали объ Антоніѣ. Смотри, подумалъ я, какъ, поповцы берегутъ своего владыку, аки зеницу ока.
"-- Къ кому же меня привели? спросилъ я накОйецъ.
"-- Не знаю, отвѣчалъ горбунъ.-- Авдѣй Козьмичъ наказывалъ мнѣ. если дескать, нѣмой кого приведетъ, то чтобы ему доложить. Повремените -- я за нимъ схожу.
"Услышавъ это приглашеніе, я вышелъ въ садъ. Ко мнѣ шелъ на встрѣчу сухощавый старикъ въ толковомъ халатѣ, на манеръ подрясника.
"-- Какъ ваше имя? спросилъ онъ, снявши шляпу.
"-- Алексѣй Абрамовъ, отвѣчалъ я, отвѣсивъ ему пренизкій поклонъ.
"-- Пожалуйте за мною, сказалъ онъ шопотомъ и повернулъ направо по дорожкѣ.
"Мы подошли къ каменному строенію, которое выдалось угломъ въ садъ, и по узкой лѣстницѣ поднявшись въ самый верхній этажъ, остановились у дверей. Проводникѣ мой сотворилъ молитву, и по возгласѣ: "аминь!" дверь отворилась. Но каково было мое удивленіе, когда я увидѣлъ стараго моего знакомаго, съ которымъ нѣсколько лѣтъ жилъ вмѣстѣ, бывшаго Преображенскаго кладбища казначея, Андрея Ларіоновича Шутова!
"-- Ба! говорю:-- Андрей Ларіоновичъ, сколько лѣтъ, сколько зимъ не видались!
"Но Шутовъ, вмѣсто того чтобы облобызаться, или раскланяться въ подручникъ {То-есть: пожать руку.}, принялъ меня холодно, даже дико; усѣлся въ креслахъ, потупился; потомъ взглянулъ въ потомокъ, какъ-будто Придумывалъ съ чего начать и, пріосанившись, сказалъ:
"-- Добре чадо Алексіе прійдохъ ко мнѣ, только не знаю съ какимъ намѣреніемъ: въ послушествующихъ или въ поучительствующихъ считать тебя?
"-- Эку ахинею понесъ Андрей Ларіоновичъ! говорю:-- я, ни то, ни другое, а просто желательно мнѣ видѣть епископа Антонія.
"Шутовъ усмѣхнулся, погладилъ бороду и вышелъ въ другую комнату. Не прошло десяти минутъ, вдругъ отворяются настежь двери, и Ларіоновъ, въ сопровожденіи двухъ діаконовъ, въ полномъ архіерейскомъ облаченіи, въ митрѣ съ крупными алмазами, съ посохомъ, важно подошелъ ко мнѣ.
"-- Вотъ видишь ли, говоритъ:-- я-то и есть нынѣ милостію божіею архіепископъ Антоній, а это (взглянувъ на посохъ), говоритъ, жезлъ -- непокоривымъ наказаніе. Видишь ли, я хочу съ тобой бесѣдовать не просто, а священно, соборнѣ!
"Сказавши это, онъ опять сѣлъ въ кресла, приказалъ подать "кормчую" и выслалъ изъ комнаты діаконовъ. Признаюсь вамъ, хоть я и не робкаго десятка, а какъ вошелъ Ларіоновъ въ полномъ архіерейскомъ облаченіи, инда меня ужасъ пробралъ, въ подземельи не набрался такого страху. Правду сказать, къ Ларіонову очень пристало архіерейство: борода большая, черная, съ просѣдью, собой сухощавый, порядочнаго роста -- просто, вся физіономія архипастырская. Шутовъ замѣтилъ мое смущеніе, усмѣхнулся и говоритъ:
"-- Чадо Алексіе, чего же еще тебѣ желать, кажется -- полное благочестіе. Ты-де сроду, чай, не видывалъ епископовъ въ полномъ древнемъ облаченіи?
"-- Погоди, Андрей Ларіоновичъ, говорю:-- дай-ка съ силами собраться. Ахъ, батюшки-свѣты, я теперь только вспомнилъ, что ты отъ насъ уѣхалъ въ другія земли, а тамъ не нашелся ли какой хитрецъ, поудалѣй еще Коперника, и не придвинулъ ли землю къ небесамъ, гдѣ митрополитовъ и патріарховъ довольно -- любой похиротонисаетъ...
"-- О дерзновенный! возопилъ Шутовъ:-- что ты рѣчешь, безумный?
"-- Какъ что? говорю:-- не-самъ ли ты про повѣдывалъ, что благодать отъ лѣтъ патріарха Никона взята на небо? такъ, стало-быть, ты на землѣ и не могъ посвящаться?
"Шутовъ ажь поблѣднѣлъ отъ досады.
"-- О, роде невѣрный и развращенный! говоритъ, строго на меня взглянувъ: -- блюдите, да не пріиду къ вамъ съ палицею; писаніе чтете, а ослѣпосте?... Въ сколькихъ мѣстахъ сказано, что священство пребудетъ до скончанія вѣка?
"-- Нешто, говорю, Андрей Ларіоновичъ: -- когда ты былъ московскимъ цеховымъ, такъ оно было на небѣ, а теперь, когда надѣлъ омофоръ, такъ оно для тебя низошло на землю?
"-- Нѣтъ, говоритъ, не то:-- тогда я былъ такой же невѣжда, какъ ты теперь, а нынѣ, по преподаніи мнѣ особенной благодати, открылись у меня и душевныя очи, во еже вѣдати писаніе божіе, которое хотя неоднократно читалъ, но, будучи погружаемъ заблужденіемъ вашего толка, не могъ прозрѣть истинныхъ правилъ апостольскія церкви.
"-- Кто же, спрашиваю:-- посвятилъ тебя во епископы?
"-- Святитель божій, говоритъ.
"-- Не обливанецъ ли австрійскій Амвросій?
"-- Что же, говоритъ:-- развѣ онъ не святитель божій? "
"-- То-то и есть, Андрей Ларіоновичъ, говорю:-- у тебя изъ одной печи да разныя рѣчи. Не самъ ли ты, когда еще былъ у насъ на Преображенскомъ, какъ въ трубу трубилъ, что Амвросій -- еретикъ и табашникъ, а когда съ Тихоновной {Тихоновна была въ то время у поповцевъ хорошая чтица (читалка, начетчица).} бесѣдовалъ, божился, что Амвросій -- обливанецъ: его-де жиды, враги божіи, и въ поповщину сосватали, а теперь и Амвросій сталъ святитель божій?... По нашему честолюбію толковать нечего, а говори, Андрей Ларіоновичъ, по правдѣ, по совѣсти, по закону!
"-- Я, говоритъ, по закону и говорю:-- вотъ, на, читай, правило перваго вселенскаго собора на семнадцатой страницѣ: "приходящій отъ еретикъ, глаголемые чистія, свою ересь проклепше, и иная вся, пріяти да будутъ, и токмо св. муромъ помазуются, аще же нѣціи отъ нихъ епископи, паки въ своемъ чину да пребываютъ". Ну что, кажется, ясно?
"-- А если бы, говорю, ихъ наново окрестили, годилась ли бы тогда прежняя ихъ хиротонисанія?
"-- Разумѣется, нѣтъ! отвѣтилъ Ларіоновъ, смутясь:-- нужно съизнова хиротонисать.
"-- Такъ о чемъ же ты толкуешь? Пожалуй-ка, говорю, мнѣ "Кормчую": вотъ тебѣ, смотри, отвѣты Тимофея, св. архіепископа александрійскаго. Видишь ли, когда крещеніе требуетъ повторенія, то и хиротонія тоже поновленія. Вотъ почему принимались въ своемъ чинѣ епископы, да не однимъ кѣмъ-нибудь, а соборомъ возлагали руки и призывали благодать божію; а Амвросія-то кто принималъ?... кто рукополагалъ?... купцы, мѣщане, да крестьяне?
"-- Не одни купцы, говоритъ, потупляясь:-- были тамъ и два священно-инока.
"-- Да развѣ, говорю, попъ можетъ возлагать руку на епископа и поновить хиротонію?... Это можетъ совершить только епископъ!
"-- Какъ? говоритъ, а преподобный Савва Освященный {Чтеніе чети минея на 5-е декабря.}, не епископъ, да принялъ еретика, патріарха Іоанна, сына Маркіанова?
"-- Стыдись, говорю, Ларіоновъ, облыгать преподобнаго Савву: вѣдь Іоаннъ Маркіановъ былъ православный епископъ, но когда обѣщался Припять царевы еретическіе догматы, то черезъ воеводу и былъ возведенъ на степень патріарха; по твоему, значитъ, воевода его и хиротонисалъ?... но преподобный Савва убѣдилъ его не принимать царевыхъ догматовъ, а проклясть ихъ, что Іоаннъ и сдѣлалъ. Что же по твоему, преподобный мѵромъ, что ли, его помазывалъ? Нѣтъ, говорю, чѣмъ ни мажь, а отрѣзанная голова къ туловищу не пристанетъ; такъ и Амвросій, отсѣченный отъ церкви, въ епископы не попадетъ. Я знаю, что совѣсть ваша давно уже тяготится, что священство безъ епископа есть мертвые члены. И епископы-то у васъ -- не первые, вы съ Амвросіемъ и Кирилломъ; только что-то скоро изъ моды выходили. Не знаю, долго ли ты, Андрей Ларіоповичъ, наепископствуешь?
"-- Послушай, Алексѣи, говоритъ Шутовъ, паежившись:-- Ты ужь слишкомъ далеко зашелъ! Какъ ты смѣешь, супостатъ, издѣваться надъ нашей вѣрой?
"-- Нѣтъ, говорю, я не издѣваюсь надъ вашей вѣрой, а только строго держусь своей.
"-- Ну, говоритъ, если тебя такъ заставляетъ горячиться ревность но безпоповщинѣ, то я совѣтую тебѣ бросить эту ересь и перейти къ намъ: вѣдь насъ-то теперь, поповцевъ, насчитывается до семи мильйоновъ. А понеже въ нашемъ христіанствѣ имѣется немалая скудость въ ученыхъ мужахъ, то ты сейчасъ же и получишь архимандритство. Вѣдь наше рогожское общество -- золотое дно, не то, что какое нибудь преображенское {Преображенское кладбище принадлежитъ, безпоповцамъ.}; не будешь трястись на тележонкѣ, а въ каретѣ будешь ѣздить; я самъ, чай знаешь, какой былъ у васъ ревнивецъ, а теперь посмотри-ка, какія сочинилъ на васъ раціи, въ окружныхъ посланіяхъ -- просто въ затылкѣ почешутъ, весь вашъ толкъ въ пухъ растрепалъ. Да того они и стоютъ: народъ -- грубый, невѣжественный; для нихъ просто хоть объ стѣну головою бейся, а они въ усъ тебѣ не дуютъ, сравнятъ съ какимъ нибудь чучеломъ, безграмотнымъ Дѣемъ Алексѣевичемъ {Дѣй Алексѣевичъ былъ отцомъ на Преображенскомъ кладбищѣ, любимецъ Семена Кузьмича, который постоянно не ладилъ съ Шутовымъ.}, который "помилуй мя Боже!" путемъ не прочтетъ. Нѣтъ, братъ, у насъ совсѣмъ другое; только кого замѣтятъ съ хорошей стороны, сейчасъ и просятъ: "Владыко, сей человѣкъ достоинъ быть сподобенъ іерейскаго сана"...
"-- А что, Андрей Ларіоновичъ, перебилъ я: -- получилъ ли ты на свои посланія отвѣты отъ преображенцевъ?
"-- Нѣтъ, говоритъ.
"-- Какъ же мнѣ говорили, что Егоръ Гавриловичъ {Толковникъ на Преображенскомъ кладбищѣ.} порядочную лупку тебѣ задалъ?
"-- Да развѣ онъ въ Москвѣ? спросилъ Шутовъ, а самъ ажь помертвѣлъ отъ досады.
"-- Можетъ быть, говорю, изъ заточенья прислалъ.
"-- Экой вздоръ городишь! Можетъ ли ссыльный писать? Онъ сосланъ правительствомъ не для того, чтобъ сочинять опроверженія на святительскія посланія, а сидѣть, аки мертвецъ во гробѣ. Притомъ же онъ мужикъ, а мужику и рта не велѣно разѣвать!
"-- Вотъ то-то и есть, Андрей Ларіоновичъ, говорю: въ чужомъ глазу порошинку видно, а у себя бревна не видать. Я шутя сказалъ, что Егоръ Гавриловичъ -- митрополитъ, а ты сейчасъ: "Богословъ, что ли, его хиротонисалъ?" Какъ же ты безъ Богослова нарядился въ омофоръ и святительствуешь?... Егору Гавриловичу нельзя, а тебѣ льзя?... Вѣдь и ты поѣхалъ отъ насъ московскимъ цеховымъ, а вернулся епископомъ. И еще порицаешь Егора Гавриловича! Онъ изъ границъ не вышелъ, хоть и отечествовалъ {Отечествовалъ, значитъ -- былъ за границей.}, а все числился мѣщаниномъ; государственныя подати платилъ... Вотъ ты такъ чередишь не въ свою голову: самъ -- бѣглый цеховой, да бѣглыхъ солдатъ въ попы постригаешь -- выходитъ: каковъ попъ, таковъ и приходъ!
"-- О, дерзости исполненный! завопилъ Шутовъ: -- ко мнѣ приходятъ не учить, а учиться! Епископъ печется о твоемъ спасеніи и предлагаетъ тебѣ чинъ архимандрита, а ты, какъ безумецъ, не ради о спасеніи, не умѣешь пользоваться архипастырскимъ расположеніемъ!
"-- Побереги, говорю, этотъ санъ для такого жь славолюбца, какъ ты самъ; а если я найду, что наша вѣра неправая, все-таки не пойду къ бѣглому цеховому, а обращусь къ законному митрополиту, не съ тѣмъ, чтобъ добиваться какихъ нибудь почестей, а просто скажу: "Сотвори мя, отче, яко единаго отъ наемникъ!..." Знаю, говорю, что тебя притянула сюда слава: думаешь, въ случаѣ смерти Семена Кузьмича, не удастся ли попасть въ настоятели на Преображенскомъ, а за границей ты поссорился съ Михеичемъ; вотъ, съ горя и пустился во славу міра сего, а инокъ въ мірѣ, что мертвецъ на конѣ; вотъ конь-то и завезъ тебя въ архіепископы!...
"Слово за слово, и наша бесѣда дошла до ссоры; Шутовъ сталъ уже и посохомъ замахиваться, и я, признаться, въ азартъ пришелъ; не знаю, чѣмъ бы все это кончилось, еслибъ въ это время не вошли два попо-вца. Они подошли подъ благословеніе владыки и доложили ему, что все готово. Ларіоновичъ вышелъ, а я спросилъ у одного изъ нихъ: куда владыко собирается?
"-- Верстъ за двадцать, отвѣчалъ поповецъ: -- освящать полотняную церковь.
"Явился служка и проводилъ меня до садовой двери; тутъ ужь ожидалъ меня кащей безсмертный, въ толковомъ подрясникѣ, и пристально на меня глядѣлъ, какъ бы хотѣлъ узнать, до какой степени усладился я бесѣдою съ ихъ епископомъ.
"- Ну, что, спросилъ онъ, ухмыляясь:-- каковъ нашъ владыка?
"-- Ничего, говорю, настоящій святитель, временъ пяти патріарховъ.
"-- Да-съ, батюшка, сказалъ умилительно старикъ, а благочестія какого? по истинѣ святительскаго!... Господь видимо надъ нимъ творитъ чудеса: недавно, когда онъ совершалъ литургію, всѣ замѣтили надъ его головою сіяніе!
"-- Что жь, говорю, по его скудоволосію -- очень можетъ быть, если онъ служилъ безъ парика.
"Старикъ не взялъ въ толкъ, что я ему сказалъ, а то навѣрное бы распалился. Онъ довелъ меня до бесѣдки и сдалъ на руки нѣмому.
V.
"Войдя въ мастерскую, я захотѣлъ взглянуть на художество горбуна.
"Прошелся по застѣнкой и вытащилъ икону, аршина въ два въ вышину: распятіе, а у подножія креста Самсонъ раздираетъ челюсти льву.
"-- Это, спрашиваю, что?... Зачѣмъ ты прималевалъ сюда Самсона?
"-- Какъ зачѣмъ, говоритъ, такъ слѣдуетъ: вѣдь Самсонъ силою своею укрѣпилъ Господа нашего Іисуса Христа на крестѣ!
"-- Ой-ли?... Что же, спрашиваю: ты до этого своимъ умомъ дошелъ, аль другой кто уму-разуму научилъ?
"-- У васъ, говоритъ, ума-разума не станемъ занимать... мы и сами не ногой сморкаемся!.."Досада меня взяла.
"-- Ахъ ты, говорю, хомутина, войлокъ этакой! Да какъ ты смѣешь аллегоріями изъ глупой своей башки святые образа безобразить?
"-- За что вы ругаетесь? говоритъ.-- Нешто для васъ я ихъ пишу?
"Старикъ, услыхавъ мои рѣчи, сталъ на горбуна пальцами тыкать и мычать, дескать: "Что, братъ? вѣдь и я тебѣ то же говорилъ"; такъ куда! горбунъ не на шутку распѣтушился; такъ на меня и лѣзетъ, и палитрой замахивается; насилу отъ него откараскался.
"Ужь какъ жене хотѣлось мнѣ лѣзть въ эту проклятую дыру, да нечего дѣлать: другаго для меня выходу не было. И пересказать не съумѣю, какихъ я мукъ и страховъ набрался; до смерти не забуду этихъ проклятыхъ норъ. Нѣмой повелъ меня по другой дорогѣ; вѣрно у нихъ положеніе такое. Сначала мы шли, какъ и прежде, каменнымъ корридоромъ; потомъ стали пробираться какою-то норою, прорытою въ глинистой почвѣ. Мѣстами такъ съужалось отъ обвалившейся земли, что мы пробирались на четверенькахъ и ползкомъ; того и смотри, что земля обвалится и заживо схоронитъ; а тутъ еще на бѣду фонарь потухъ; нѣмой всѣ спички истратилъ, а огня все-таки не добылъ: отъ сырости и спертаго воздуху ни одна спичка не загорѣлась. Нечего дѣлать: полземъ въ потемкахъ, словно кроты какіе; вдругъ какъ вскрикнетъ мой старикъ, словно ножомъ его пырнули -- меня такъ варомъ и обдало; не успѣлъ я духъ перевести, какъ ударится что-то мохнатое объ мою грудь, да черезъ голову -- всего меня изцарапало; за нимъ другое. Какъ закричу и я, не на животъ, а на смерть, да ну креститься: что это, думаю, такое? барсуки, аль демоны подземные? Поопамятовались немного, опять поползли. Нѣмой что-то мнѣ промычалъ, да я не уразумѣлъ: въ потемкахъ жеста не видать -- такъ и не понялъ. Что дальше полземъ, то земля все рыхлѣй подъ нами -- вѣрно недавно обвалилась; замѣчаю, что мой старикъ еле-двигается, все на него натыкаюсь, а тамъ протянулся, бѣдняга, и застоналъ.
"-- Что, говорю, старинушка, не въ моготу приходится?
"А онъ поймалъ меня за руку, приложилъ къ своимъ ногамъ и застоналъ, а потомъ взялъ за плечо и сталъ толкать. "Впередъ, дескать; ноги отнялись, самъ ужь ползи, а я тутъ останусь". Что дѣлать? не ждать же, чтобы завалило; дорога одна, вѣрно не собьюсь; перекрестился и маршъ себѣ. Не проползъ я пятидесяти шаговъ, какъ застучитъ надъ самой у меня головой, словно громъ, а земля комами такъ и посыпалась; ну, думаю, конецъ пришелъ -- завалитъ. Отъ страху сначала и не въ догадъ, что это такое; потомъ уже одумался и понялъ: значитъ, нора-то идетъ подъ улицей, и гремятъ экипажи. Тугъ я припустилъ во всю ивановскую, откуда и прыть взялась. Но вотъ какъ будто легче дышать стало; начало понемногу виднѣться: впереди показался и выходъ; а тутъ -- новая бѣда: наползъ я на лягушекъ; кажись, со всего свѣта собрались сюда проклятыя. Признаться, я страшно ихъ боюсь, а тутъ пришлось по нихъ ползти: иная попадетъ подъ руку, такая, холодная, скользкая; пищатъ, прямо въ лицо такъ и прыгаютъ -- вспомнишь, такъ и теперь морозъ по кожѣ подираетъ -- такая гадость. Ну, ужь и обрадовался я, когда выкарабкался изъ этой тьмы кромѣшной; поклоновъ тридцать положилъ!... Да и вышелъ-то я на такой пустырь, что никакъ не могу сообразить, куда идти. Кругомъ -- кучи навозу, валежника, мусора, просто запустѣнье пророка Даніила!... Насилу выбрался изъ этого захолустья, и гдѣ вы думаете очутился? Противъ самаго Преображенскаго кладбища!... Шутка ли, отъ Яузы до самаго валу подземельями пройти!"
Разсказъ о старообрядчествѣ меня очень заинтересовалъ. Алексѣй Абрамовъ открылъ мнѣ нѣкоторыя тайны и многое разъяснилъ, о чемъ я прежде не имѣлъ точнаго понятія. Около полуночи мы улеглись и думали спокойно провести ночь; но ошиблись въ ожиданіяхъ.
Едва я заснулъ, какъ разбудилъ меня Алексѣй Абрамовъ. Лицо его было блѣдно и выражало ужасъ; зажженная свѣча дрожала въ его рукѣ.
-- Что случилось? спросилъ я, приподнимаясь на кровати.
-- Слышите, что тамъ дѣлается! проговорилъ онъ шопотомъ, пугливо поглядывая на дверь.
Въ сѣняхъ, откуда шла лѣстница въ нашу комнату, раздавался пронзительный крикъ: ".караулъ, разбой! грабятъ, рѣжутъ!"... Накинувъ на себя халатъ, я схватилъ лежавшій на столѣ револьверъ и опрометью кинулся на помощь. Алексѣй Абрамовъ посвѣтилъ мнѣ, и я, можно сказать, не сбѣжалъ, а слетѣлъ съ лѣстницы. Въ сѣняхъ металась хозяйка и благимъ матомъ кричала: (срѣжутъ, грабятъ"!
-- Черти его вѣдаютъ кто!... Пришелъ какой-то пострѣлъ, купилъ на гривенникъ калачей, да и далъ мнѣ, кажись, двухгривенный, а я ему сдачи гривенникъ; какъ разсмотрѣла, анъ это -- копенка, натертая ртутью. Метнулась я за нимъ, а его и слѣдъ простылъ; вотъ съ горя, да сердцовъ я и заревѣла!...
-- Ахъ, ты, матушка! Ну, успокойся, не пугай проѣзжихъ, я возвращу тебѣ гривенникъ.
-- Спасибо, отецъ родной; давай же сейчасъ, а то завтра забудешь, аль раздумаешь.
-- Экая недовѣрчивая... Ну, пойдемъ.
Хозяйка взяла свѣчу, и мы отправились въ свѣтелку. Алексѣй Абрамовъ лежалъ ницъ на кровати, заткнувъ уши указательными пальцами. При пашемъ появленіи онъ всталъ, смотря вопросительно на меня.
-- Зачѣмъ уши заткнулъ? спросилъ я.
-- Боюсь, батюшка, стрѣльбы, отвѣчалъ онъ:-- съ малолѣтства напуганъ. Разъ къ покойному отцу приходили ночью за выемкою старыхъ книгѣ, такъ долго дверей не отворяли, вотъ солдатъ и выстрѣлилъ въ окно, а я возлѣ спалъ... да не въ этомъ дѣло; что тамъ случилось?...
Я разсказалъ, и Алексѣй Абрамовъ очень прогнѣвался на хозяйку; но когда увидѣлъ, что я далъ ей гривенникъ, то еще больше разсвирѣпѣлъ.
-- Бога бойся, батюшка, за что ты ей даешь! закричалъ онъ:-- переполошила всѣхъ проѣзжихъ! за это бы ей треуховъ надавать!
Хозяйка, не обращая вниманія на гнѣвъ Алексѣя Абрамова, въ раздумьи смотрѣла на гривенникъ, который лежалъ у ней на ладони.
-- Кто же мнѣ за калачи-то заплатитъ? спросила она наконецъ, взглянувъ на меня.-- Вѣдь мнѣ никто ихъ даромъ не даетъ!...
-- Ахъ, ты, безсовѣстная! вскрикнулъ Алексѣй Абрамовъ, кидаясь къ хозяйкѣ.-- Жидовка проклятая, тебѣ и этого еще мало?
-- Какая я жидовка? заревѣла въ свою очередь хозяйка, пріосанившись; самъ ты -- безпоповецъ окаянный, жидоморъ проклятый!
-- Вонъ, подлая тварь! вопилъ Алексѣй Абрамовъ, наступая:-- а не то я тебя, гнусную попрошайку, по шеямъ отсюда!
-- Тронь только, такъ я тебѣ всю харю изцарапаю и носъ расквашу! отвѣчала рѣшительно хозяйка, сжимая кулаки.
Эта ссора неминуемо превратилась бы въ драку, если бы я не далъ хозяйкѣ еще гривенника и не выпроводилъ ее изъ комнаты. Алексѣй Абрамовъ, какъ изступленный, кинулся вслѣдъ за ней и провожалъ ее бранью, пока она не сошла съ лѣстницы.
-- Троемужница подлѣйшая! кричалъ онъ:-- двухъ на каторгу упекла, а третьяго въ острогъ упрятала! Фискалъ ярыжный, змѣя подколодная!
-- Тысячу разъ давалъ себѣ зарокъ, говорилъ онъ, расхаживая по комнатѣ:-- не ѣздить въ эту проклятую Гуслицу. Всякій разъ, ужь непремѣнно что нибудь да случится. Два года тому назадъ, въ этомъ же трактирѣ, въ мой проѣздъ зарѣзали человѣка; насилу самъ удралъ, а то бы еще, упаси Господи, къ слѣдствію притянули. А намедни, когда туда ѣхалъ, ночью здѣсь драка произошла, до смерти перепугали подлецы, а теперь -- то жь... Ну, ужь сторонка!
Мы опять улеглись, но Алексѣй Абрамовъ никакъ не могъ условиться и заснуть: онъ безпрестанно поварачивался съ боку на бокъ, восклицая: "Господи, буди мнѣ грѣшному!" и едва начало разсвѣтать, какъ сталъ собираться въ путь. Черезъ полчаса и я готовъ былъ выѣхать. Хозяйка вышла провожать меня, и пока подавали лошадей, я вступилъ съ ней въ разговоръ.
-- За что сослали въ Сибирь, спросилъ я:-- первыхъ двухъ твоихъ мужей?
-- Перваго за разбой, отвѣчала она безъ всякаго смущенія:-- а втораго занапрасно: татарина, вишь, зарѣзалъ; большая важность, что извелъ басурмана.
-- А теперешній за что сидитъ въ острогѣ?
-- Тоже понапрасну: фальшивыя ассигнаціи промѣнивалъ -- нешто самъ онъ ихъ дѣлалъ?
Она тяжело вздохнула и, угрюмо нахмуривъ брови, вертѣла судорожно въ рукахъ какую-то тетрадь.
-- Что это за бумаги? спросилъ я.
-- А Богъ ихъ знаетъ! Вчера, когда я крикнула: "становой ѣдетъ!" этотъ рыжій верзила, странникъ что ли, не впримѣту ли вамъ? прыгнулъ въ окно, а изъ кошеля его и выпала эфта тетрадь.
Я взялъ тетрадь, исписанную церковными буквами, и на заглавномъ листѣ прочелъ слѣдующее оглавленіе:
1) Соборное дѣяніе австрійскаго собора въ бѣлокриницкомъ монастырѣ.
2) Свидѣтельство о трехъ-погружательномъ въ грекахъ крещеніи.
3) Копіи съ двухъ писемъ, о торжествѣ торжествъ.
4) Древнѣйшее сказаніе о сокрушеніяхъ діавола и доношеніе его сатанѣ о Ісусѣ Христѣ.
5) Древнее сказаніе о Іудѣ предателѣ.
6) Сказаніе о плѣненіи сатаны съ діаволомъ и о возведеніи праведныхъ изъ ада въ рай.
7) Копія съ письма отъ задунайскихъ некрасовцевъ.
8) Окружная грамата къ благовѣйнымъ пресвитерамъ и ко всѣмъ нашимъ христіанамъ къ извѣщенію истины во отвращеніе отъ беззаконной безпоповщины {Нѣкоторыя изъ этихъ свѣдѣній и легендъ, нелишенныя занимательности по своему содержанію, прилагаются отдѣльно въ концѣ статьи.}.
-- Отдай мнѣ эту тетрадь, сказалъ я, перелистывая страницы.
-- Нельзя, батюшка, отвѣчала хозяйка, пристально смотря на меня:-- вѣдь бумага-то въ хозяйствѣ и мнѣ пригодится.
Вниманіе, съ которымъ я разсматривалъ тетрадь, не ускользнуло отъ ея проницательнаго взгляда.
-- Я тебѣ заплачу за бумагу, замѣтилъ я.
-- Сколько же вы заплатите? Теперь, говорятъ, бумага вздорожала; я меньше двугривеннаго не возьму.
Я далъ ей двугривенный, но щедрость моя навела на нее новое сомнѣніе, и она, въ раздумьѣ, глядѣла то на меня, то на монету.
-- Можетъ быть, она дороже стоитъ, сказала она сбѣднившись:-- я вѣдь -- неграмотная, въ писаніи ничего не смыслю, а вы, батюшка, не обидьте меня, бѣдную сироту. Какъ видите, одна побиваюсь, словно рыба объ ледъ; бабье ли дѣло возиться съ трактиромъ, и еще въ этой проклятой сторонѣ. Христово слово, въ эфту ночку глазъ не смыкала, а днемъ и минуточки свободной не выищется; только солнышко покажется, такъ и закипитъ, словно въ котлѣ. Прибавь, батюшка, еще четвертачекъ, а я за твою милость Богу помолюсь.
"Вотъ попрошайка!" подумалъ я и далъ ей четвертакъ.
-- Отецъ родной! завыла хозяйка, схвативъ меня за пальто:-- прибавь еще пятьдесятъ пять копеечекъ, ровно будетъ рубликъ. Вѣдь ты -- щедрый, навѣрное будешь и въ другомъ мѣстѣ давать, такъ отдай лучше мнѣ... не все ли равно для тебя, мнѣ ли отдать или другимъ?
-- Изволь, сказалъ я, отдавая ей деньги, чтобъ испытать предѣлъ ея алчности:-- но больше не смѣй просить.
-- Христово слово, не буду больше просить для себя, а теперь дай еще гривенничекъ на свѣчку; я за тебя свѣчку поставлю! право слово, поставлю!...
Въ это время купцы, напившись чаю, вышли изъ избы и стали собираться въ путь. Хозяйка, получивъ гривенникъ на свѣчку, отвязалась отъ меня и кинулась на встрѣчу къ купцамъ съ той же. пѣсенкой: "Не обидьте бѣдную сироту" и проч. Я сѣлъ въ тарантасъ и, ѣхавши по сыпучему песку шагомъ, еще долго слышалъ ея рѣзкій голосъ.
-- Ну, ужь баба, замѣтилъ мой извощикъ:-- у мертваго выпроситъ!... Чай, съ вашей милости тожь стянула? Я давно ее знаю и зарекался давать, такъ нѣтъ-таки, выпроситъ, вымолитъ) проклятая!
-- И сегодня далъ? спросилъ я.
-- Какъ же-съ, трехкопеешный, а потомъ пристала: дай ей еще на свѣчку: "я, говоритъ, поставлю за спасеніе твоей души". Что будешь дѣлать?... еще далъ копейку. Нешто я самъ за себя не съумѣлъ бы свѣчи поставить?
VI.
Послѣ четырехчасовой, утомительной ѣзды, я, наконецъ, въ началѣ девятаго, добрался до ильинскаго погоста. Подъѣзжая къ квартирѣ становаго, ямщикъ мой припустилъ лошадей полною, рысью по круглякамъ, которыми вымощена была улица; тарантасъ мои немилосердно подпрыгивалъ, трещалъ и дребезжалъ, колокольчикъ заливался; но едва экипажъ остановился возлѣ крылечка, и трескъ и звонъ смолкли, какъ послышались вопли. Кто-то ревѣлъ густымъ басомъ въ квартирѣ станового, съ хныканьемъ и войлями. Сидѣвшій на крылечкѣ разсыльный унтерофицеръ, при моемъ появленіи всталъ и помогъ мнѣ выбраться изъ тарантаса.
-- Что жь, у васъ случилось несчастье какое, что ли?
-- Ничего-съ особеннаго; слава Богу, все благополучно.
-- Такъ съ какихъ же радостей такъ разливается Иванъ Ивановичъ?
-- Не знаю; допрашиваетъ Гераську, тово-съ, что Фальшивыя ассигнаціи дѣлалъ. Ужь часа два какъ плачутъ-съ.
"Странно, подумалъ я. Никогда не слыхалъ я о такомъ способѣ приводить преступника къ сознанію, хотя, производя часто слѣдствія и розыски, я и самъ въ этомъ дѣлѣ, какъ говорится, собаку съѣлъ. Да и способъ этотъ не очень шелъ къ лицу Ивана Ивановича. Вотъ его личность: ему шестьдесятъ лѣтъ; длинные, бѣлые какъ лунь, волосы космами закрываютъ бульдогообразную физіономію; большіе на выкатѣ глаза прикрыты нависшими, черными какъ смоль, бровями; взглядъ угрюмый, выразительный. При среднемъ ростѣ, онъ необыкновенно крѣпкаго сложенія; плечи его изумляютъ своей шириной; кулаки, какъ два обуха, грудь -- башенная стѣна; силы непомѣрной: несмотря на свои лѣта, онъ носитъ еще жернова въ шестнадцать пудовъ вѣсомъ и сгибаетъ четвертаки. Характеръ его въ высшей степени энергичный, а сердце доброе, сострадательное, что дѣлаетъ его иногда лютымъ звѣремъ, а иногда кроткимъ младенцемъ. Чтобы опредѣлить его безкорыстіе, скажу только, что простой народъ во всей Гуслицѣ называетъ его Кузьмою безсребренникомъ. И такъ, изволите видѣть, это уже -- не становой, а рѣдкое явленіе въ области человѣческой натуры; человѣкъ -- на столько по своимъ качествамъ достойный, на сколько но житейскимъ неудачамъ и ударамъ судьбы несчастливый и не на своемъ мѣстѣ.
Вопли еще продолжались, когда я подошелъ къ затворенной двери.
Войдя въ рабочую комнату Ивана Ивановича, я былъ изумленъ печальнымъ его видомъ: глаза, припухшіе отъ слезъ, были красны; волосы взъерошены; лицо, Форменный сюртукъ и клѣтчатый бумажный платокъ облиты слезами. Возлѣ стола стоялъ, потупившись, Гераська, статный и красивый дѣтина, лѣтъ тридцати. Онъ былъ видимо встревоженъ; замѣтно было, какъ отъ внутренняго волненія трепетали даже полы его армяка.
-- Что это съ вами, Иванъ Ивановичъ? спросилъ я, нисколь не сомнѣваясь, что слезы его притворны.
-- А вотъ, отвѣчалъ онъ, утираясь и нервно всхлипывая: -- вотъ допрашивалъ этого подлеца (онъ взглянулъ на Гераську); другую ужь недѣлю вожусь съ разбойникомъ... Все свое толкуетъ: "знать не знаю и вѣдать не вѣдаю". Что будешь съ нимъ дѣлать? просто, душу изъ меня вытянулъ, проклятый!
Иванъ Ивановичъ, закрывъ платкомъ лицо, горько зарыдалъ; отъ всхлипыванья плечи его поднимались, упертые въ столъ локти колыхали вмѣстѣ со столомъ и ветхій, движущійся полъ. Причина слезъ до такой степени была нелѣпа и неестественна, что мнѣ казалось, онъ закрываетъ лицо для того, чтобы скрыть свой смѣхъ. Гераська былъ блѣденъ, переминался съ ноги на ногу, судорожно вздыхалъ и мигалъ глазами. Видно было, что вопли Ивана Ивановича порядкомъ пробрали и его нервы, задѣли и его за сердце -- сердце незвѣрское и незагубленное душегубствомъ. Иванъ Ивановичъ продолжалъ рыдать съ пререканіями.
-- Ты думаешь, воръ, вопилъ онъ:-- такъ тебѣ и повѣрятъ, что ты знать не знаешь и вѣдать не вѣдаешь? Шалишь, любезный! вѣдь у тебя нашли поличное: верстакъ, гравёрныя доски, тюкъ, рукой не охватишь, фальшивыхъ ассигнацій... Положимъ, не сознаешься, такъ и будешь до смерти сидѣть въ острогѣ... да небойсь, не усидишь, признаешься, женишокъ, только признаешься не мнѣ (Иванъ Ивановичъ такъ завылъ, что окна задребезжали), а какому нибудь чиновнику губернаторскому или, пожалуй, и повыше; знаю, дадутъ этому чиновнику и награду, а тому, кто выслѣдилъ тебя, открылъ, кто два года на рожонъ лѣзъ, жизнь свою подвергалъ опасности, тому -- шишъ подъ носъ. А когда ты будешь сидѣть въ острогѣ, или сошлютъ тебя, куда Макаръ телятъ не гоняетъ, къ кому, ты думаешь, придетъ твоя жена съ дѣтками просить пристанища, одёжи, куска хлѣба, а? говори!... Ко мнѣ придетъ, мерзавецъ, у меня попроситъ, у меня, такого же нищаго, какъ и она!... Мало ли у меня такихъ горемыкъ на рукахъ? не знаешь, что ли? То-то же -- блудливъ, какъ кошка, а трусливъ какъ заяцъ!
Послѣднія слова становаго произвели странное дѣйствіе на Гераську. Онъ выпрямился, пріосанился, лицо покрылось яркимъ румянцемъ, взглядъ выражалъ рѣшимость.
-- Ну, вотъ, спасибо, голубчикъ, бормоталъ Иванъ Ивановичъ, придвигая къ себѣ стопку писчей бумаги; но, взглянувъ на Гераську, онъ снова залился слезами.
Трудно было отгадать, какія это были слезы: слезы радости, или состраданія къ участи преступника, такъ великодушно ему сдававшагося; но смѣло можно было рѣшить, что теперь текли онѣ не отъ печали.
-- Полно вамъ рюмить, заботливо сказалъ Гераська:-- видите ли, вотъ я плети и каторгу на себя принимаю, а не плачу: выходитъ, подъ такою ужь планидою родился; ну, что же, такъ тому и быть!
Иванъ Ивановичъ перемѣнилъ листъ бумаги, залитый слезами, и суетливо началъ писать заголовокъ допроса, согласно указанной закономъ формѣ, и въ то же время бормоталъ:
-- Не буду, голубчикъ, не буду; видишь ли: тебѣ ужь нельзя избавиться отъ каторги, такъ, по-крайней-мѣрѣ, можно облегчить наказаніе одною, двумя степенями... ну, добровольное сознаніе, раскаяніе чистосердечное и еще что нибудь въ этомъ родѣ... Ну, промаешься на каторгѣ лѣтъ десятокъ, а тамъ... еще молодъ, смышленъ, грамотенъ, не пропадешь... еще, пожалуй, разбогатѣешь, купцомъ станешь, золотопромышленникомъ!...
-- А покамѣстъ, перебилъ Гераська: -- не оставьте бѣдной жены и сиротокъ моихъ.
-- Нѣтъ, голубчикъ, не оставлю; пусть Богъ меня оставитъ, если они не будутъ какъ мои дѣти; послѣдній кусокъ, послѣднюю ветошку раздѣлю съ ними!...
Не болѣе какъ въ полчаса становой кончилъ допросъ, и Гераська, не задумавшись, красивымъ почеркомъ подписалъ свое имя и фамилію.
-- Гравируетъ, замѣтилъ Иванъ Ивановичъ, приглядываясь къ подписи.-- Что бы изъ тебя вышло, прибавилъ онъ:-- еслибъ ты пошелъ честнымъ путемъ?
-- Писарь вышелъ бы -- вотъ и все, отвѣчалъ Гераська:-- вѣдь я изъ солдатскихъ дѣтей.
Становой проводилъ Гераську, разрѣшилъ ему видѣться съ женой и съ дѣтьми, курить папиросы и получать по шкалику водки въ день.