Столетов Александр Григорьевич
Леонардо да-Винчи, как естествоиспытатель

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Леонардо да-Винчи, какъ естествоиспытатель *).

Ilis knowledge was alinost preternatural.
Hallam.

Die ungeheueren Umrisse von Lionardo's
Wesen wird man ewig nur von ferne ahnen können.
Burckhardt.

*) Читано въ Московскомъ Обществѣ Любителей Художествъ 21 декабря 1895 г.

I.

   Знаменитый ученый, недавнюю кончину котораго мы не перестаемъ оплакивать,-- Германъ фонъ-Гельмгольтцъ,-- въ одной изъ своихъ блестящихъ популярныхъ бесѣдъ сопоставляетъ два славныхъ имени, въ образецъ высокоразвитаго дара "художественной индукціи" (künstlerische Induction), указывая, что обладатели такого дара не только достигали великаго въ искусствѣ, но оставляли глубокій слѣдъ и въ наукѣ своего времени. Это -- имена Гёте и Леонардо да-Винчи. Извѣстно, что тотъ и другой посвятили много труда занятіямъ научнымъ; извѣстно, что у нихъ мы находимъ предвосхищеніе двухъ самыхъ плодотворныхъ идей современнаго естествознанія,-- идеи эволюціи (у Гёте), идеи сохраненія энергіи (у Винчи).
   Сопоставленіе этихъ двухъ гигантовъ,-- едва ли не единственныхъ, въ такомъ масштабѣ, совмѣстителей художественнаго и научнаго творчества,-- нельзя не признать чрезвычайно мѣткимъ. Признаюсь, это сравненіе вновь и вновь мелькало передо мной все время, пока я, въ виду настоящаго реферата, подробнѣе знакомился, насколько логъ, и съ біографіей Леонардо, и съ его многоразличными сочиненіями. Сближеніе двухъ натуръ напрашивается невольно. Мишлё сравниваетъ Винчи съ Фаустомъ, дѣломъ и образомъ всей жизни Гёте, хотя это не Фаустъ первой части трагедіи, тревожный мистикъ и искатель наслажденій, а скорѣе Фаустъ послѣднихъ сценъ,-- отрезвленный и уравновѣшенный человѣкъ дѣла, осушитель береговъ и болотъ. Но, при общемъ сходствѣ, найдется, какъ увидимъ, и черта различія между двумя художниками, и притомъ такая, которая, на мой взглядъ, даетъ Винчи, какъ научному дѣятелю, перевѣсъ надъ "олимпійцемъ" XIX вѣка.
   Общія черты, которыя я хочу намѣтить на первомъ планѣ, касаются какъ физической и духовной природы двухъ великихъ людей, такъ и внѣшнихъ обстоятельствъ ихъ жизни. Различіе двухъ эпохъ, раздѣленныхъ трехсотлѣтнимъ промежуткомъ, конечно, сказалось на двухъ біографіяхъ, но и съ этой стороны намъ представится не мало сходнаго.
   Леонардо, какъ и Гёте, описываютъ какъ рѣдкаго красавца, какъ счастливо развитую физическую организацію. Леонардо, какъ и Гёте, весь свой вѣкъ занятъ всевозможными вопросами знанія и искусства, и нѣтъ предмета, которому бы онъ не посвятилъ вниманія съ характеризующими его жаромъ и успѣхомъ. Поперемѣнно -- то первый скрипачъ и импровизаторъ у Лодовико Сфорца (il Лого), то архитекторъ и главный инженеръ (arclietetto ed ingegniere generale) при Чезаре Борджіа, то придворный живописецъ короля Франсуа I,-- Леонардо и по внѣшнему своему положенію представляется истиннымъ протеемъ; по объему своихъ занятій онъ еще универсальнѣе, чѣмъ министръ веймарскаго герцога. Тотъ и другой, за то, холодны и индифферентны къ вопросамъ политики, и съ безстрастностью, за которую получали не мало упрековъ, относятся къ бѣдственнымъ судьбамъ отечества, и тамъ и здѣсь подвергавшагося чужеземному (именно -- французскому) нашествію.-- Упреки едва ли законны въ примѣненіи къ людямъ такого калибра: они стояли цѣлой головой выше своихъ современниковъ и не могли не чувствовать, что ихъ дѣло переживетъ славу Карловъ VIII и даже Наполеоновъ; смотрѣть на преходящія вещи и интересы минуты sub specie aeterni -- было имъ, по меньшей мѣрѣ, простительно.-- Оба художника относятся скептически къ положительной религіи, оба наклонны къ пантеизму: мистическій финалъ Фауста не помѣшалъ Гёте прослыть "великимъ язычникомъ", и Винчи, несмотря на религіозные сюжеты нѣкоторыхъ его картинъ, быть-можетъ заслуживалъ бы того же названія.
   Леонардо, какъ и Гёте, проводитъ жизнь при мелкихъ дворахъ различныхъ отцовъ своего отечества, столь же многочисленныхъ въ Италіи XV вѣка, какъ и въ Германіи XVIII-го. Оба играютъ видную роль, пользуются своимъ положеніемъ для добрыхъ и серьезныхъ цѣлей, и въ то же время составляютъ, какъ говорится, "душу общества" въ своемъ кругу, внося оживленіе, возбуждая художественные интересы, устраивая спектакли, торжества и т. п.
   Фигуры, стоящія во главѣ круга тамъ и здѣсь, конечно, далеко не одинаковы, какъ не одинаковы двѣ эпохи. Скромный другъ Гёте, Карлъ Августъ, не похожъ ни на Мбро, ни на Борджіа, покровителей Винчи. Тотъ Sturm und Drang, который, по выраженію одного автора, самолично сѣлъ на веймарскій тронъ въ особѣ помянутаго герцога, не имѣетъ ничего общаго съ той атмосферой злодѣяній, какою окружены итальянскіе condottieri Возрожденія. Та мирная, провинціальная и нѣсколько комическая окраска, которая соединяется съ мыслью о маленькомъ нѣмецкомъ дворѣ эпохи Гёте и находитъ себѣ такое мѣткое выраженіе въ Котѣ Муррѣ Гофмана,-- отсутствуетъ или маскируется другими чертами, когда переносимся въ Италію временъ Леонардо. Пылкій темпераментъ жителей Юга и суровость эпохи, такъ часто переходящей въ настоящую bellum omnium contra omnes, знаменуются здѣсь болѣе рѣзкими штрихами,-- картинами оргій и убійствъ, изувѣрства и разврата, авантюризма и подвижничества. Яркое изображеніе этой жизни мы находимъ въ запискахъ Челлини, одного изъ младшихъ сверстниковъ нашего художника.
   Но есть и общія черты у двухъ эпохъ, черты и крупныя, и мелкія. Тамъ и здѣсь повседневная жизнь и узкія мѣстныя происшествія рисуются на фонѣ зрѣющаго великаго переворота въ области идей и общественныхъ отношеній,-- переворота, который въ одномъ случаѣ мы называемъ Ренессансомъ и Реформаціей, въ другомъ -- Революціей. Тамъ и здѣсь раздробленная страна, не умѣющая сплотиться въ сильное цѣлое, стоитъ беззащитною передъ мощнымъ внѣшнимъ врагомъ. Тамъ и здѣсь -- увлеченіе интеллектуальными интересами, частію искреннее, частью напускное, меценатство магнатовъ, соревнованіе различныхъ центровъ науки и искусства. Тамъ и здѣсь трезвая научная метода прорывается съ борьбою -- то черезъ схоластику Среднихъ Вѣковъ, то черезъ новѣйшую схоластику метафизической философіи.
   

II.

   Я уже намекнулъ, что въ области научнаго мышленія Винчи представляется болѣе сильнымъ, болѣе многостороннимъ, чѣмъ творецъ Фауста. Гёте всюду остается художникомъ, поэтомъ, пророкомъ: въ этомъ,-- но и только въ этомъ,-- его сила даже въ сферѣ науки. Геніальная интуиція, орлиный взоръ, съ высоты охватывающій сложную группу явленій и въ ея кажущемся хаосѣ уловляющій черты закономѣрности,-- таковъ его пріемъ. Даръ, драгоцѣнный на первыхъ порахъ изслѣдованія, необходимый для всякаго крупнаго научнаго дѣятеля. Но одинъ этотъ пріемъ не исчерпываетъ научнаго дѣла. За первымъ охватомъ цѣлаго и первымъ смутнымъ чаяніемъ новой законности должна слѣдовать собственно-научная работа, работа логическаго расчлененія и всяческихъ испытаній мелькнувшей догадки, причемъ главными орудіями являются умышленный опытъ и математическій анализъ. Только тогда получается полноправное, истинно-научное освѣщеніе предмета.
   Гёте не владѣетъ этой второю стадіей научнаго дѣла, онъ чуждается и боится ея по натурѣ, отрицаетъ ее по принципу. Расчлененіе цѣлаго, вниманіе къ деталямъ, обращеніе къ искусственному опыту, попытка подвести естественное явленіе подъ математическую мѣрку,-- все это кажется ему безплоднымъ и вреднымъ посягательствомъ на цѣльность и жизненность природы, "Одно явленіе, одинъ опытъ -- ничего не доказываетъ, это -- звено великой цѣпи, имѣющее значеніе лишь въ общей связи".-- "Физика отъ математики должна стоять отдѣльно",-- "Природа нѣмѣетъ на пыткѣ" {Ein Phänomen, ein Versuch kann nichts beweisen, es ist das Glied einer grossen Kette, das erst im Zusammenhänge gilt.-- Als getrennt muss sich darstellen: Physik von Mathematik.-- Die Natur verstummt auf der Folter.}.
   Такое отношеніе къ научнымъ вопросамъ особенно ярко выразилось у Гёте въ его знаменитомъ Ученіи о цвѣтахъ (Farbenlehre), въ несчастной полемикѣ съ Ньютоновымъ объясненіемъ цвѣтности. Здѣсь какъ разъ ему пришлось изучать предметъ, гдѣ первая стадія уже пройдена, гдѣ первый взглядъ и первое чутье,-- позволявшіе Гёте такъ многое угадать въ области сравнительной анатоміи и метаморфозы органовъ,-- оказывались уже несвоевременными и недостаточными. Между тѣмъ, поэтъ и здѣсь стоитъ въ предѣлахъ наблюденій, презирая опытъ. Спектры, "вымученные" призмами и тонкими щелями, служатъ ему неистощимымъ предметомъ насмѣшекъ. Повторять такіе опыты онъ не считаетъ нужнымъ: онъ хочетъ оставаться въ ясномъ солнечномъ свѣтѣ, подъ открытымъ небомъ; онъ не желаетъ, чтобы впечатлѣніе нарушалось путемъ противоестественныхъ, "перехитренныхъ" (überkünstelte) комбинацій. И вотъ, несмотря на массу мѣткихъ и вѣрныхъ замѣтокъ, несмотря на то, что и въ главной идеѣ сочиненія можно отыскать цѣнную сторону {Современныя изслѣдованія цвѣторазсѣянія (дисперсіи) свѣта болѣе и болѣе выдвигаютъ связь между этимъ явленіемъ и большимъ или меньшимъ несовершенствомъ прозрачности тѣлъ, въ которыхъ распространяется свѣтъ. Въ этомъ смыслѣ идея Гёте (о происхожденіи цвѣтовъ вслѣдствіе мутности средъ) получаетъ нѣкоторое оправданіе.},-- Farbenlehre въ цѣломъ производитъ на современнаго читателя впечатлѣніе тягостное и жалкое, хотя самъ авторъ ставилъ этотъ трудъ выше своей безсмертной поэзіи.
   Такимъ образомъ Гёте, несмотря на глубокій интересъ къ наблюденію природы и настойчивыя занятія естествознаніемъ, въ общемъ и здѣсь является скорѣе поэтомъ или философомъ въ смыслѣ древности и Среднихъ Вѣковъ, чѣмъ ученымъ изслѣдователемъ въ новомъ значеніи этого слова. Онъ напоминаетъ то Аристотеля (съ которымъ сходится во взглядѣ на цвѣта), то даже Парацельса; это -- не Ньютонъ и не Дарвинъ, не только по размѣру, но и по духу своей работы; ему удается въ наукѣ то, что требуетъ художественной интуиціи и еще не допускаетъ сознательно проведенной индуктивной обработки {"Wo es sich um Aufgaben handelt, die durch die in Anschauungsbilderu sich ergebenden dichterischen Devinationen gelцst werden kцnnen, hat sich der Dichter der hцchsten Leistungen fдhig gezeigt; wo nur die bewusst durchgefьhrte inductive Methode hдtte helfen kцnnen, ist er gescheitert". H. v. Helmholtz: "Goethe's Vorahnungen kommender naturwiss. Ideen". (Deutsche Rundschau, Bd. 72, p. 132, Juli 1892).}. "Гёте, -- говоритъ Гельмгольтцъ, -- стоитъ передъ природою, какъ передъ художественнымъ произведеніемъ... Какъ эстетически-чуткій зритель трагедіи, онъ тонко чувствуетъ, какъ всѣ детали сочленяются и совмѣстно дѣйствуютъ подъ господствомъ общаго плана, и живо наслаждается этой художественной цѣлесообразностью, но не можетъ логическими понятіями выразить руководящую идею цѣлаго". Онъ не стремится проникнуть за кулисы, боясь, что это только помѣшаетъ впечатлѣнію. "Ничего не слѣдуетъ искать за явленіями: они сами и есть ученіе" (Man suche nur nichts hinter den Phänomenen: sie selbst sind die Lehre). Ньютоновъ анализъ бѣлаго свѣта подрываетъ эту вѣру въ непосредственную истинность чувственнаго впечатлѣнія; съ чутьемъ тяжкихъ послѣдствій такой критики, Гёте пытается отстоять полноправность чувства противъ ударовъ науки.
   Можно бы думать, что таковъ, по самому складу своей натуры, будетъ всякій художникъ, когда онъ обращается къ научному изученію природы. Но именно Леонардо да-Винчи представляетъ намъ блестящій примѣръ противоположнаго,-- примѣръ, едва ли не единственный въ такомъ масштабѣ. Первоклассный художникъ уживается здѣсь съ изслѣдователемъ, который восхваляетъ опытъ, какъ единственную основу знанія, и признаетъ математическій анализъ необходимымъ горниломъ истиннаго изслѣдованія. По своимъ взглядамъ и пріемамъ, Винчи, гораздо болѣе чѣмъ Гёте,-- человѣкъ новаго времени, и это тѣмъ изумительнѣе, что онъ жилъ за цѣлый вѣкъ до Фр. Бекона, Галилея и Декарта, за два вѣка до Ньютона.
   

III.

   Чтобы правильно оцѣнить всю необычайность такого явленія, всю духовную мощь этого исключительнаго человѣка, нужно вспомнить, съ какой эпохой мы имѣемъ здѣсь дѣло. Въ исторіи науки это -- послѣдній часъ долгой средневѣковой ночи, первый проблескъ наступающаго разсвѣта. Безплодною пустыней, съ рѣдкими оазисами (вродѣ, напр., Роджера Бекона), представляется намъ рядъ предшествовавшихъ столѣтій. Изъ слабаго запаса античныхъ знаній (среди котораго такъ блещетъ имя Архимеда, основателя механики) многое затеряно, другое искажено. Мысль, окованная схоластикой и подчиненіемъ авторитету, либо толчется въ словопреніяхъ, либо разбавляетъ малую дозу неумѣлаго опыта обиліемъ странныхъ фантазій,-- и не двигается дальше. Ни трезваго, жизнерадостнаго вниманія къ урокамъ природы, ни вольнаго полета самодовлѣющей мысли не проявляетъ сонный и пугливый духъ, объятый кошмаромъ: для него
   
   "Natur ist Sünde, Geist ist Teufel,
   Sie hegen zwischen sich den Zweifel,
   Ihr missgestaltet Zwitterkind".
   
   Магія, астрологія и алхимія, на ряду съ теологическими тонкостями,-- вотъ единственная пища пытливаго ума. Въ концѣ періода, на порогѣ Новой исторіи, возрожденіе словесности и искусства уже начато. Опытъ уже процвѣтаетъ въ области искусства и его примѣненій, прежде чѣмъ будетъ признанъ основой изученія природы. Но возрожденіе науки-собственно начнется позже, а пока идетъ лишь подготовительное броженіе. Это броженіе почти не оставило письменныхъ слѣдовъ, но о немъ свидѣтельствуетъ самая возможность такого феномена, какъ Леонардо да-Винчи.
   Винчи -- современникъ Парацельса, современникъ Колумба и Коперника. Первая печатная Библія Гуттенберга является на свѣтъ въ годы младенчества Леонардо, а открытіе Новаго Свѣта совпадаетъ съ его зрѣлымъ возрастомъ (и совершилось, быть-можетъ, не безъ его вліянія). Но знаменитое твореніе Коперника, перевернувшее прежній взглядъ на міръ, явилось уже чрезъ 24 года по смерти Винчи, а затѣмъ еще 20 лѣтъ пройдутъ, прежде чѣмъ родится Галилей. При жизни Леонардо проблески новой астрономіи находимъ только у Николая Кузанскаго, который смутно воскрешаетъ древнее ученіе о движеніи земли и, снимая традиціонную грань между элементнымъ (земнымъ) и астральнымъ, провозглашаетъ афоризмъ, позже повторенный Паскалемъ, что вселенная имѣетъ центръ -- повсюду, окружность -- нигдѣ.
   На этомъ-то фонѣ выдѣляется мощная фигура человѣка, въ которомъ, какъ въ фокусѣ, сосредоточилась глухая и мало намъ извѣстная работа ранняго возрожденія пауки. Историкъ Халламъ называетъ познанія Винчи "почти сверхъестественными". Въ рѣчахъ и дѣйствіяхъ его мы забываемъ эпоху и какъ бы переносимся на цѣлые вѣка впередъ. Эти рѣчи еще не могли имѣть широкаго вліянія вокругъ, какъ было съ открытіями Галилея. Рукописи Леонардо писались для себя, какъ матеріалы или программы будущихъ работъ, какъ наброски исполинской энциклопедіи, не доведенной до конца. По странному капризу, художникъ даетъ имъ необычную форму: онъ пишетъ навыворотъ, справа налѣво. Онъ образуетъ около себя небольшую "академію", но не пускаетъ въ широкій оборотъ свои труды -- оттого ли, что недоволенъ ихъ неполнотою и не находитъ времени для обработки, оттого ли, что чувствуетъ ихъ несвоевременность: такія идеи и много позже приводили на пытку и костеръ людей, полагавшихъ, что назрѣло время для проповѣди... Большинство этихъ отрывковъ слишкомъ долго оставалось подъ спудомъ; только теперь ихъ изданіе близится къ концу и позволяетъ яснѣе оцѣнить ученаго въ давно прославленномъ художникѣ. Но и теперь можно повторить, вслѣдъ за Буркхардтомъ, что "колоссальныя очертанія натуры Леонардо навсегда останутся предметомъ отдаленной и смутной догадки" {Всѣхъ манускриптовъ, хранящихся въ Италіи, Франціи и Англіи, насчитывается 42, размѣромъ отъ 4 до 1222 стр., не считая отдѣльныхъ листковъ. До конца XVIII в. были изданы только отрывки о живописи (Trattato della Pittura, 1651 г.). Въ 1797 г. Venturi даетъ первый разборъ физико-математическихъ трудовъ. Въ 1826 г. изданъ Trattato del moto е misure dell'acque, въ 1872 г.-- часть самаго обширнаго манускрипта (Codex Atlcmticus), въ 1883 г.-- большой сборникъ J. P. Riehter'а. Въ послѣднее время предприняты факсимильныя (фототипическія) изданія: такъ изданы французскія рукописи Ravaisson-Mollien'омъ (1881--1891 г.) и нѣкоторыя другія, и начато подобное изданіе Codex Atlanticus. Обзоръ трудовъ Винчи по новымъ даннымъ даетъ Seattles (L. de Vinci, l'artiste et le savant, Paris, 1892). Его книга служила главнымъ источникомъ при составленіи предлагаемаго очерка.}.
   Въ чемъ же состоитъ его научная метода?
   Предваряя Бекона и Декарта, Леонардо да-Винчи проповѣдуетъ опытъ -- какъ исходную точку естествознанія, математическую форму -- какъ заключительную стадію. "Мудрость есть дочь опыта".-- "Опытъ -- общая мать наукъ и искусствъ".-- "Опытъ -- посредникъ между творческой природой (агtificiosa natura) и людьми".-- "И хотя природа начинаетъ съ разсужденія (причины) и кончаетъ опытомъ, намъ надо дѣйствовать наоборотъ, т.-е. начинать съ опыта и отъ него идти къ разъясненію причины".-- "При изслѣдованіи задачъ естествознанія, я прежде всего дѣлаю нѣкоторые опыты, ибо мое намѣреніе -- поставить задачу на основаніи опыта и затѣмъ доказать, почему тѣла принуждены дѣйствовать указаннымъ образомъ".-- "Опытъ никогда не обманываетъ: обманываютъ насъ только наши сужденія, обѣщая отъ опыта то, что не лежитъ въ его власти. Напрасно люди жалуются на опытъ, съ великими упреками обвиняютъ его во лживости: опытъ не виноватъ, виновны наши пожеланія, тщетныя и безумныя".-- "Говорятъ, будто зрѣніе препятствуетъ внимательному и тонкому умственному познанію, коимъ проникаемъ въ божественныя тайны науки, и будто препятствіе это побудило одного философа лишить себя зрѣнія. На это отвѣчу, что глазъ, какъ владыка чувствъ, исполняетъ свой долгъ, поставляя препятствіе тѣмъ смутнымъ и обманчивымъ разсужденіямъ (не скажу -- знаніямъ), которыя постоянно служатъ предметомъ диспутовъ, при великихъ крикахъ и маханіи рукъ. И если тотъ философъ лишилъ себя глазъ, чтобъ удалить препятствіе къ такимъ разсужденіямъ,-- будь увѣренъ, что это дѣйствіе повліяло на его мозгъ и разсужденія, ибо все это было однимъ безумствомъ".
   Одинъ опытъ, чистый эмпиризмъ -- недостаточенъ: опытъ долженъ опираться на размышленіе: "Природа полна безконечныхъ причинъ (ragioni), коихъ никогда не было въ опытѣ". Не довольно констатировать фактъ, надо понять его. "Чувства наши имѣютъ земную природу; разумъ держится внѣ ихъ, когда созерцаетъ".-- "Тѣ, кто прилѣпляются къ практикѣ безъ знанія, подобны мореплавателю безъ руля и компаса: онъ никогда не знаетъ навѣрное, куда идетъ. Всегда практика должна опираться на хорошую теорію".-- "Теорія -- полководецъ, практика -- солдаты".
   Выраженіемъ теоріи и служитъ математическая обработка предмета. "Никакое человѣческое изслѣдованіе не можетъ назваться настоящимъ знаніемъ, если не прошло чрезъ математическія доказательства": мысль, почти буквально повторенная Кантомъ. Непрестанному шуму (eterno gridore) софистическихъ пререканій противополагается, какъ образецъ науки, безспорная математика, гдѣ нѣтъ пищи для "криковъ".
   Въ математикѣ Леонардо имѣетъ обширныя свѣдѣнія. Онъ употребляетъ буквенное обозначеніе алгебры, пользуется (едва ли не первый) знаками + и --, рѣшаетъ задачи геометрическимъ построеніемъ, видитъ невозможность квадратуры круга. Онъ разсматриваетъ поверхность какъ предѣлъ тѣла, линію какъ предѣлъ поверхности; онъ занимается звѣздчатыми многоугольниками, различаетъ кривыя плоскія и кривыя двоякой кривизны, ищетъ общей методы развертыванія поверхностей на плоскость, говоритъ о каустикахъ, умѣетъ механически чертить эллипсъ и прилагаетъ этотъ пріемъ къ устройству токарнаго станка для выдѣлки оваловъ. Bonissimo geometra называетъ его Вазари.
   Индукція -- какъ метода, дедуктивная математическая форма -- какъ идеалъ науки, такова, выражаясь на современномъ языкѣ, программа Леонардо. "Эти краткія разсужденія о методѣ,-- замѣчаетъ Дюрингъ,-- гораздо болѣе попадаютъ въ цѣль, чѣмъ все то, что позднѣйшіе философы, въ особенности же Беконъ Веруламскій, могли изложить въ обширныхъ сочиненіяхъ".
   

IV.

   Поборникъ такихъ идей не можетъ достаточно излить свое презрѣніе ко власти авторитета и книжнаго знанія, еще царившей въ его время. "Тѣ, кто не обращаются къ природѣ... скажу громко, суть малыя дѣти. Природа одна есть учитель истиннаго генія. И посмотрите, какая глупость! Смѣются надъ человѣкомъ, который лучше хочетъ учиться отъ природы, чѣмъ отъ авторовъ, кои, однакожъ, только ученики ея"... "Они ходятъ спѣсивые и надутые, одѣтые и разукрашенные не своими, а чужими трудами, и не хотятъ предоставить мнѣ моихъ собственныхъ. Они презираютъ меня, изобрѣтателя; но насколько же большихъ порицаній заслуживаютъ они сами -- не изобрѣтатели, а трубачи и пересказчики (trombette е recittatori) чужихъ трудовъ!... Изобрѣтатели, посредники между природой и человѣкомъ, въ сравненіи съ этими фанфаронами и декламаторами чужихъ дѣлъ, должны почитаться не иначе, какъ предметъ, стоящій передъ зеркаломъ, сравнительно съ кажущимся въ зеркалѣ подобіемъ предмета, которое само по себѣ есть ничто".
   Леонардо -- врагъ сверхъестественнаго, чудеснаго, чѣмъ такъ обиловали quasi-науки его времени. Истнаное чудо есть неизмѣнность законовъ природы, -- необходимость, ею управляющая. Прежде всего онъ скептически относится къ такъ называемой магіи, еще царившей повсюду.-- Къ концу XV вѣка преслѣдованіе вѣдьмъ и колдуновъ, получивъ санкцію папы Иннокентія VIII (булла 1484 г.), стало разгораться съ особою силой,-- особенно въ Германіи, гдѣ вскорѣ появляется особый кодексъ для судей, занятыхъ безчисленными процессами этого рода, пресловутый Молотъ вѣдьмъ (Maliens mdleficarum) Ширенгера (1489 г.). Другое "классическое" руководство по этой части, Демономанія (Démonomanie des sorciers) Бодена, выходитъ почти сто лѣтъ спустя, когда новая волна преслѣдованій принимаетъ особенно ожесточенный характеръ, и вмѣстѣ съ тѣмъ уже множатся попытки протеста противъ повальнаго суевѣрія.-- Далеко упреждая свой вѣкъ, Винчи рѣзко высказывается противъ вѣры въ некромантію, черную и бѣлую магію. "Изо всѣхъ человѣческихъ мнѣній самое безумное, конечно, вѣра въ некромантію, сестру алхиміи... Духи, говорящіе безъ языка, дѣйствующіе безъ Органовъ, пускающіе дождь и бурю; люди, обращенные въ кошекъ, волковъ и другихъ животныхъ!... А по правдѣ сказать, вотъ тѣ, кто утверждаютъ такія вещи, тѣ именно превратились въ скотовъ".-- "Не можетъ быть голоса тамъ, гдѣ нѣтъ движенія и удара воздуха; не можетъ быть такого удара тамъ, гдѣ нѣтъ органа (strnmento); а безтѣлесный органъ невозможенъ. Такъ что если и есть такой духъ, онъ не можетъ имѣть ни голоса, ни вида, ни силы; а если облечется тѣломъ, не возможетъ проникать сквозь запертыя двери. И буде кто скажетъ, что духъ принимаетъ разнообразныя тѣла чрезъ сгущеніе воздуха (per aria congregata е ristretta insieme), и что этимъ-то способомъ онъ говоритъ и движется, оказывая силу,-- на это скажу, что гдѣ нѣтъ нервовъ и костей, тамъ не можетъ производиться силы (non puö esser forza operata) въ какомъ-либо движеніи такихъ воображаемыхъ духовъ".-- Съ Леонардо, надо думать, не могло бы случиться тѣхъ чудесныхъ происшествій, о какихъ повѣствуетъ Бенвенуто Челлини.
   Не менѣе сильно ратуетъ онъ противъ алхимиковъ. Хотя въ ихъ трудахъ Винчи здраво цѣнитъ зачатки дѣйствительной науки (химіи), но претензія превращать металлы встрѣчаетъ его полное осужденіе. Стремленіе произвести всѣ металлы изъ ртути онъ уподобляетъ попыткѣ выростить яблоню изъ дуба. "Лживые истолкователи природы, они утверждаютъ, будто ртуть есть общее сѣмя всѣхъ металловъ, забывая, что природа разнообразитъ сѣмена согласно съ разнообразіемъ вещей, какія хочетъ произвести".
   Съ прозорливостью еще болѣе удивительной Винчи ополчается и противъ поисковъ "вѣчнаго движенія" (perpetuuin mobile), т.-е. машины самодовлѣющей и не требующей двигателя. Эту химеру онъ приравниваетъ къ алхиміи. "О измыслители вѣчнаго движенія, сколько пустыхъ затѣй пустили вы на свѣтъ при этихъ розыскахъ!... ступайте къ искателямъ золота".-- Извѣстно, что окончательное отреченіе отъ химеры,-- водвореніе "принципа сохраненія энергіи", -- принадлежитъ уже срединѣ текущаго столѣтія (Майеръ, Гельмгольтцъ): здѣсь Винчи на 350 лѣтъ предупредилъ свою эпоху.
   Чуждый суевѣрій, Леонардо и къ вопросамъ религіознымъ относится какъ раціоналистъ. Онъ не только съ рѣзкостью Боккачіо издѣвается надъ пороками и злоупотребленіями современнаго ему духовенства, но и своего знаменитаго сверстника Савонаролу (друга Микель-Анджело) считаетъ опаснымъ сумасбродомъ. Винчи не придетъ на умъ принять тонсуру, какъ сдѣлалъ на время, въ концѣ своей жизни, Бенвенуто Челлини.
   

V.

   Какъ же формулируется для Винчи существо истинной науки о природѣ, въ чемъ ея главный нервъ и корень?
   "Всякое дѣйствіе необходимо производится чрезъ движеніе" (ogni azione bisogna che s'esercita per moto). Первоисточникомъ вещественнаго движенія онъ склоненъ принять нѣкоторое спиритуальное движеніе (moto spirituale) или стремленіе: желаніе есть квинтъ-эссенція дѣятельности природы.
   Такимъ образомъ, за сто лѣтъ до Декарта, Винчи признаетъ въ механикѣ идеалъ знанія; изъ древнихъ онъ преклоняется предъ Архимедомъ. "Механика есть рай математическихъ знаній, ибо съ ея помощью мы доходимъ до плода математики (si viene al frutto matematico)". Зоркая оцѣнка важности механики, правильное чутье, заставляющее отыскивать "механизмъ" во всѣхъ явленіяхъ физическаго міра, -- это одна изъ самыхъ удивительныхъ особенностей Леонардо. Въ наши дни, когда въ средѣ самихъ физиковъ кружокъ лицъ, недовольныхъ медленностью механическаго истолкованія явленій, не прочь возобновить нѣчто вродѣ магической философіи въ новой (и, конечно, менѣе экстравагантной) формѣ,-- не мѣшаетъ вновь и вновь указывать на вѣрный инстинктъ настоящихъ корифеевъ естествознанія, въ назиданіе и въ предостереженіе...
   Энтузіазмъ къ механикѣ у Винчи -- не платоническое чувство: онъ знаетъ и угадываетъ поразительно многое для своего времени, являясь продолжателемъ Архимеда и предшественникомъ Галилея.
   Архимедъ положилъ начало статикѣ, наукѣ о равновѣсіи; ему извѣстно правило прямого рычага (для силъ перпендикулярныхъ къ рычагу). Обобщеніе теоріи рычага, а также и общее правило равновѣсія (такъ называемый "принципъ возможныхъ перемѣщеній") въ примѣненіи къ простѣйшимъ случаямъ,-- приписываются обыкновенно маркизу дель-Монте (Guido Ubaldi) и Стевину. Между тѣмъ, то и другое уже находимъ у Леонардо. Разсуждая о рычагѣ, онъ пользуется понятіемъ о моментѣ силы: дѣйствіе силы, какъ угодно направленной, онъ измѣряетъ произведеніемъ ея на "потенціальный рычагъ" (т.-е. на разстояніе линіи силы отъ точки опоры). Онъ видитъ, далѣе, что выигрышъ въ силѣ соотвѣтствуетъ проигрышу въ скорости: это и есть правило возможныхъ перемѣщеній для рычага. То же правило онъ выражаетъ въ болѣе общей формѣ, для любой машины.
   Разсматривая равновѣсіе на блокѣ, Винчи видитъ здѣсь случай рычага и выводитъ законъ для подвижного блока. Особымъ остроумнымъ пріемомъ, изъ принципа рычага выводится законъ равновѣсія на наклонной плоскости. Подобнымъ образомъ разсматриваются воротъ, клинъ и винтъ. Для оцѣнки дѣйствія машинъ придумывается динамометръ.-- Разработывая Архимедово ученіе о центрѣ тяжести, Винчи указываетъ, какъ найти центръ тяжести пирамиды.
   Отцомъ динамики (кинетики) считается обыкновенно Галилей, ученіе котораго дополнено впослѣдствіи Ньютономъ. Но Леонардо предупреждаетъ Галилея. Для него вполнѣ ясенъ Галилеевъ принципъ инерціи (косности) вещества -- первый изъ трехъ законовъ Ньютона; Винчи формулируетъ его съ двухъ сторонъ: 1) Ничто доступное чувству не можетъ двинуться само собой. 2) Всякое естественное движеніе желаетъ сохранить свое теченіе по начальной линіи, или: всякое тѣло "вѣситъ" въ сторону своего движенія. Этотъ вѣсъ (peso) движущагося тѣла,-- по-нашему, кинетическая энергія,-- можетъ быть уничтоженъ только силой, можетъ произвести ударъ. Терминологія еще запутана, слова: вѣсъ, сила -- употребляются не такъ, какъ въ наше время, и нуженъ переводъ, не всегда, конечно, надежный.
   Винчи понимаетъ пропорціональность силы и сообщаемой ею скорости, сложеніе и разложеніе дѣйствій силъ, т.-е. все содержаніе 2-го закона Ньютона. Онъ понимаетъ, что движеніе тѣла, вертикально брошеннаго вверхъ и возвращающагося къ мѣсту, откуда брошено, несмотря на враЛеонардо да-Винчи, какъ естествоиспытатель. 57 щеніе земли,-- есть въ сущности криволинейное; понимаетъ, что при постоянномъ дѣйствіи силы движеніе ускоряется, какъ и бываетъ у падающихъ тѣлъ: онъ знаетъ, что здѣсь скорость растетъ пропорціонально времени. Онъ указываетъ опыты надъ паденіемъ тѣлъ, старается оцѣнить вліяніе сопротивленія воздуха. Движеніе внизъ по наклонной плоскости -- такого же рода, только замедлено въ отношеніи высоты къ длинѣ.
   Наконецъ, изъ этюдовъ Винчи о полетѣ птицъ видно, что онъ знаетъ и 3-й законъ Ньютона -- равенство дѣйствія и противодѣйствія. "Предметъ ударяетъ о воздухъ съ такою же силой, съ какой воздухъ ударяетъ о предметъ" (tanta forza si fa colla cosa incontro all'aria, quanto Varia alla cosa).
   Такимъ образомъ, всѣ три основныя аксіомы движенія уже знакомы Леонардо,-- хотя, конечно, не дали въ его рукахъ тѣхъ плодовъ, какіе извлекъ Ньютонъ,-- Мы уже замѣтили, что ему ясна невозможность вѣчнаго движенія. Въ другомъ изреченіи можно видѣть и зачатокъ "принципа наименьшаго дѣйствія": "Всякое естественное дѣйствіе производится природою кратчайшимъ образомъ и въ возможно краткое время".
   Вопросы объ ударѣ тѣлъ, о сопротивленіи твердыхъ матеріаловъ и о треніи, важные для Леонардо какъ для практика, сильно занимаютъ его. Опредѣляя ударъ какъ "силу, сосредоточенную на малое время" (potenza ridotta in piccol tempo), онъ разсматриваетъ вліяніе на него различныхъ условій. Онъ имѣетъ правильное представленіе о сопротивленіи давленію, сгибанію, вытягиванію. За 200 лѣтъ до Амонтона и за 300 до Кулона онъ находитъ всѣ главные законы тренія (пропорціональность тренія давленію, независимость отъ величины трущихся поверхностей, различіе между треніемъ катящихся и скользящихъ тѣлъ).
   Въ механикѣ жидкостей Леонардо является прямымъ продолжателемъ Архимеда и предвосхищаетъ законы, приписываемые Стевину и Паскалю. Ему извѣстны законы сообщающихся сосудовъ -- съ одинаковыми и съ различными жидкостями. Онъ замѣчаетъ центробѣжный подъемъ жидкости у краевъ вращающагося сосуда, наблюдаетъ процессъ истеченія чрезъ отверстіе, формы струй, образованіе вихрей на поверхности истекающей жидкости. Онъ разсуждаетъ о явленіяхъ прилива и отлива. Практическія работы побуждаютъ его изучать теченіе воды по каналу, треніе о стѣнки и проч. Задолго до Кастелли и Торричелли, Винчи становится родоначальникомъ гидравлики. Ему извѣстно и то, что мы называемъ капиллярностью. Жидкости онъ приписываетъ двойную тяжесть -- общую и частную: послѣдняя обусловливаетъ шарообразный видъ элементарныхъ частей.
   Воздухъ, по Винчи, состоитъ изъ многихъ составныхъ частей; онъ тяжелъ, безпредѣльно сжимаемъ и расширяемъ, уплотненъ внизу, разрѣженъ вверху, упругъ -- "подобно подушкѣ, которую сжимаетъ спящій" (сравненіе, близкое къ позднѣйшей аналогіи Бойля). По своимъ движеніямъ воздухъ во многомъ сходенъ съ водою; это видно, напримѣръ, въ явленіи волнъ.
   

VI.

   Леонардо вырабатываетъ цѣлую теорію волнообразнаго движенія воды и воздуха, съ живымъ чувствомъ важности и изящества этого ученія. Когда тяжелое тѣло проникаетъ въ воду, оно смѣщаетъ ее, дѣлаетъ въ ней какъ бы отверстіе, которое вода сейчасъ заполняетъ. "Волна есть дѣйствіе удара, отраженное водою... Волна часто убѣгаетъ отъ мѣста, гдѣ она зародилась, причемъ самая вода не смѣщается. Волны моря похожи на волны, производимыя вѣтромъ на нивѣ: и здѣсь волна пробѣгаетъ, между тѣмъ какъ колосья не сходятъ съ мѣста".
   "Брось соломенку на круги волнъ и наблюдай, какъ она непрерывно колеблется, но не уходитъ. То же бываетъ и съ водой въ волнѣ". Что произойдетъ, когда встрѣтятся два круга волнъ? "Вотъ прекраснѣйшій и тонкій вопросъ!" (qaesto è bellissimo quesito е sottile). Леонардо показываетъ, что волны при этомъ пересѣкаются, не мѣшая одна другой идти дальше. Его описаніе игры волнъ у берега моря напоминаетъ краснорѣчивую страницу изъ Tonempfindungen Гельмгольтца.
   Подобно водѣ, и воздухъ можетъ волноваться, и такими-то волнами передается звукъ. Звукъ -- движеніе, его начало не въ ухѣ, а въ звучащемъ тѣлѣ: если тронуть звучащій колоколъ, онъ перестаетъ дрожать и умолкаетъ. Леонардо наблюдаетъ правильное движеніе пыли на поверхности звучащихъ тѣлъ. Звукъ передается черезъ твердыя и жидкія тѣла; въ воздухѣ онъ распространяется волнами, напоминающими кольца волнъ отъ брошеннаго въ воду камня. "Звуки, проникающіе въ воздухъ, удаляются круговымъ движеніемъ отъ своихъ источниковъ, имѣя ихъ постоянно своими центрами". Когда встрѣтятся двѣ звуковыя волны, онѣ скрещиваются безъ взаимной помѣхи. "Всякій ударъ о предметъ отбрасывается назадъ подъ угломъ, равнымъ углу удара". Эхо есть такой случай удара звука о препятствіе. Наблюдая эхо, можно узнать скорость звука. "Можно ухомъ опредѣлить разстояніе громового удара, увидавъ сперва молнію".
   Музыкантъ, Леонардо знаетъ принципъ отзвука (резонанса). "Ударъ, данный колоколу, вызываетъ откликъ и малое сотрясеніе въ другомъ подобномъ колоколѣ, и звучащая струна лютни возбуждаетъ откликъ и сотрясеніе другой струны, того же голоса, на другой лютнѣ: ты увидишь это, наложивъ соломенку на вторую струну" (опытъ, приписываемый Галилею).
   Какъ живописецъ, Винчи особенно интересуется явленіями свѣта и зрѣніемъ. "Художникъ, рисующій по практикѣ, на-глазомѣръ и безъ разсужденія, подобенъ зеркалу, которое воспроизводитъ всѣ вещи, передъ нимъ стоящія, не познавая ихъ". Леонардо желаетъ познавать. "Всѣмъ ученіямъ человѣческимъ должна предпочитаться перспектива", это "лучшая узда въ искусствѣ живописи". Живопись, породившая перспективу, есть мать астрономіи. Но для изученія правилъ перспективы нужно знать законы свѣта и зрѣнія. "Глазъ есть владыка чувствъ".-- "Господь, свѣтъ всего сущаго! просвѣти меня, чтобы говорить о свѣтѣ".
   Свѣтъ есть видъ движенія и слѣдуетъ законамъ движенія. Это опять -- движеніе волнообразное. Здѣсь Винчи предваряетъ Гёйгенса. "Подобно тому какъ камень, брошенный въ воду, становится центромъ и причиною различныхъ круговъ,-- подобно тому какъ звукъ, произведенный въ воздухѣ, распространяется кругами, -- такъ и всякое тѣло, помѣщенное въ свѣтоносномъ (luminente) воздухѣ, распространяется кругообразно, наполняя окружающія части воспроизведеніемъ своего образа (specie)". Лучи свѣта разносятъ во всѣ стороны подобіе посылающаго ихъ предмета; при взаимной встрѣчѣ они скрещиваются безъ помѣхи. "Я прошу дозволенія утверждать, что всякій лучъ, проходящій черезъ воздухъ равной плотности, слѣдуетъ прямой линіи отъ своего источника къ противоположному предмету". Отсюда изображенія, получаемыя. чрезъ малое отверстіе въ темной комнатѣ (Леонардо дѣлаетъ этотъ опытъ). Отсюда же теорія тѣней; Леонардо распространяется о ней, различаетъ тѣни первичныя и производныя, простыя и сложныя, ищетъ зависимости между формой тѣни и формами свѣтящаго и освѣщаемаго тѣла. Задолго до Бугера и Ламберта онъ предлагаетъ сравненіе тѣней, какъ пріемъ фотометріи.
   Отраженіе въ зеркалѣ есть свѣтовое эхо. Лучъ свѣта отражается тоже подъ угломъ, равнымъ углу паденія.
   О процессѣ зрѣнія Винчи имѣетъ новую теорію, упреждая Кеплера. Не надо думать, что глазъ какъ бы ощупываетъ предметы исходящими изъ него лучами. Напротивъ, изъ предметовъ входятъ въ глазъ ихъ образы: посмотрите на сильный свѣтъ и потомъ закройте глаза, -- впечатлѣніе остается; зигзагъ молніи показываетъ намъ весь ея путь (субъективныя изображенія, "слѣды"). Зрачокъ служитъ какъ бы окошкомъ, которое мы инстинктивно открываемъ болѣе или менѣе, смотря но надобности. Въ глазу составляется изображеніе предметовъ, -- какъ въ опытѣ съ темной комнатой, куда проникаютъ лучи извнѣ черезъ малое отверстіе. (Винчи ошибочно полагаетъ, что "хрустальная сфера" (хрусталикъ) глаза служитъ къ тому, чтобы выпрямлять изображеніе). Но всего замѣчательнѣе то, что нашъ художникъ ясно понялъ значеніе двухъ глазъ для рельефнаго зрѣнія,-- принципъ, вновь открытый въ нашемъ вѣкѣ Уитстономъ и поведшій къ устройству стереоскопа (1838 г.). "Почему картина, разсматриваемая двумя глазами, не производитъ того впечатлѣнія рельефа, какой получается при разсматриваній дѣйствительнаго рельефнаго предмета?" Это потому, что въ послѣднемъ случаѣ мы видимъ въ сущности два изображенія, съ двухъ нѣсколько различныхъ точекъ зрѣнія,-- двѣ картины, перспективно не вполнѣ одинаковыя. Два глаза надежнѣе позволяютъ судить о положеніи предмета. "Предметы, видимые только однимъ глазомъ, кажутся иногда большими, иногда малыми".-- Въ разсужденіяхъ о роли зрачка и о бинокулярномъ зрѣніи можно видѣть зачатокъ той идеи о "безсознательныхъ заключеніяхъ", которая играетъ такую роль въ современной физіологіи чувствъ.
   Леонардо говоритъ объ оптическихъ обманахъ, знаетъ контрастъ цвѣтовъ и цвѣтныя тѣни. Задолго до Гримальди (1665 г.), ему извѣстны нѣкоторыя простѣйшія явленія диффракціи свѣта.
   Изъ области тепловыхъ явленій и горѣнія ему знакомо дѣйствіе пара (онъ даетъ проектъ паровой пушки -- architonitro); онъ знаетъ, что лучи тепла отражаются отъ зеркалъ, преломляются въ водяныхъ парахъ, не нагрѣвая ихъ замѣтнымъ образомъ. Ему понятно употребленіе стекляннаго цилиндра на пламени лампы. Предупреждая Лавуазье, Винчи указываетъ значеніе воздуха для горѣнія. "Пламя не уживается тамъ, гдѣ не живетъ дышущее животное... Гдѣ рождается пламя, вокругъ него образуется токъ воздуха, онъ поддерживаетъ и увеличиваетъ пламя. Огонь безпрерывно разрушаетъ воздухъ, который его питаетъ (nutrica)". Ему извѣстенъ принципъ монгольфьера (легкость нагрѣтаго воздуха): Вазари разсказываетъ, что Леонардо строилъ изъ тонкой восковой пленки фигуры животныхъ, наполнялъ ихъ теплымъ воздухомъ и пускалъ летать, къ удивленію присутствовавшихъ.
   Упомянемъ наконецъ, что онъ наблюдаетъ дѣйствія молніи, извилистый путь которой приписываетъ неодинаковой плотности воздуха, и съ особымъ интересомъ присматривается къ дѣйствіямъ магнита.
   

VII.

   Таковы свѣдѣнія Леонардо по механикѣ и по физикѣ, въ которой онъ ищетъ и находитъ ту же механику. Эти свѣдѣнія по-истинѣ громадны для той эпохи и по трезвости своей совершенно выходятъ изъ нея: отъ нихъ вѣетъ новымъ духомъ. Какъ скуденъ и сбивчивъ, по сравненію съ ними, собственно-научный запасъ Бекона Веруламскаго!
   Въ мою задачу не входитъ очертить подробно тѣ практическія работы, въ которыхъ Винчи прилагаетъ свои познанія, дѣйствуя какъ строитель, инженеръ, гидротехникъ, артиллеристъ. Онъ участвуетъ въ постройкѣ соборовъ миланскаго, комскаго и павійскаго; проектируетъ поднятіе церкви S. Giovanni во Флоренціи; изучаетъ образованіе трещинъ въ стѣнахъ, принципы фундамента, сопротивленіе балокъ, теорію свода и арки -- этой "крѣпости, возникающей изъ двухъ слабостей" (fortezza causata de due debolezze); составляетъ проекты раціонально построеннаго города, со вниманіемъ къ потребностямъ гигіены. Его почину обязана Италія своими обширными работами по канализаціи рѣкъ и осушенію болотъ: онъ ведетъ обширныя работы этого рода въ Ломбардіи (каналъ Martesana, отъ р. Адды къ Милану), проектируетъ подобныя работы въ Тосканѣ (канализація р. Арно между Флоренціей и Пизой) и во Франціи. Для этихъ цѣлей онъ создаетъ подъемныя машины, землечерпательныя лодки, систему запрудъ со шлюзами; предлагаетъ машину для осушенія (по принципу сифона), гидравлическія колеса всякаго рода (въ томъ числѣ родъ турбины), колесныя суда. Онъ строитъ машины для нарѣзки винтовъ и пилъ, для плющенія желѣза, для сверленія и строганія дерева, для распялки мрамора (эти послѣднія и теперь еще употребляются въ каррарскихъ каменоломняхъ). Онъ проектируетъ вѣтряный плугъ, воздушный вертелъ, печь съ двойною тягой, ткацкій станокъ; этотъ станокъ остается наилучшимъ до конца XVIII вѣка (модель, вошедшая въ практику вскорѣ послѣ смерти Леонардо, гораздо менѣе удовлетворительна). Въ сохранившемся наброскѣ письма къ Лодовико Сфорца, Винчи предлагаетъ ему секреты, полезные для военнаго дѣла: легкіе мосты, способы перехода рѣкъ въ бродъ, отвода рѣкъ, защиты и осады крѣпостей (штурмовыя лѣстницы, катапулты); говоритъ объ изготовленіи пушекъ, взрывчатыхъ бомбъ, дальнобойныхъ орудій. Мы уже упоминали о проектѣ паровой пушки. Эти практическія задачи наводятъ Леонардо на размышленія объ основныхъ вопросахъ баллистики.
   "Приступая въ своей задачѣ,-- говоритъ Гроте въ своей книгѣ о Винчи, -- онъ сперва придумываетъ и набрасываетъ общую идею рѣшенія, потомъ переходитъ къ деталямъ, наконецъ, дѣлаетъ точный рисунокъ машины. Въ этихъ рисункахъ нѣтъ той неуклюжести, тѣхъ излишнихъ усложненій, какими страдаютъ проекты болѣе поздняго времени: какъ артистъ, онъ невольно ищетъ и достигаетъ изящества и соразмѣрности".
   Особенно любопытны въ этой технической области размышленія Винчи о плаваніи и летаніи.
   Онъ изобрѣтаетъ спасательный поясъ, машину для хожденія по водѣ, знаетъ какой-то секретъ ходить подъ водою, но не описываетъ его, боясь злоупотребленій (вѣроятно, нѣчто въ родѣ водолазнаго колокола).
   Онъ видитъ сходство процессовъ плаванія и летанія. Тамъ и здѣсь механическая задача по существу одна и та же. "Какъ рука пловца, опираясь на воду и толкая ее, подвигаетъ тѣло въ противную сторону, такъ дѣлаетъ крыло птицы въ воздухѣ". Члены тѣла, служащіе для полета, суть видоизмѣненія тѣхъ, которые служатъ для ходьбы и для плаванія. Надъ задачей о полетѣ Винчи работаетъ почти 30 лѣтъ (съ 1490 г.); ей посвященъ особый трактатъ Sui volo degli uccelli (недавно изданъ fac-similé г. Сабашниковымъ). Полетъ возможенъ для человѣка, ибо птицы летаютъ. Надо изучить эту живую машину и принаровить тѣ же принципы къ вѣсу и строенію тѣла человѣка.
   Замѣчательно, что, будучи знакомъ, какъ мы видѣли, съ принципомъ аэростата, онъ не въ немъ ищетъ рѣшенія задачи о полетѣ. "Зачѣмъ искать другого начала, когда крыло летаетъ?" Птица тяжела, но это -- не препятствіе, а скорѣе -- условіе летанія: будучи легче воздуха, она была бы предоставлена вѣтрамъ; въ своемъ вѣсѣ птица находитъ возможность сопротивленія. Воздухъ -- среда, дающая опору, какъ вода при плаваніи. Крыло дѣйствуетъ на воздухъ и встрѣчаетъ равное противодѣйствіе со стороны воздуха. Вѣтеръ вліяетъ на полетъ. "Ты видишь, что удары крыльевъ о воздухъ поддерживаютъ тяжелаго орла въ самомъ высокомъ и рѣдкомъ воздухѣ. Съ другой стороны, ты видишь, какъ воздухъ, движущійся надъ моремъ, надуваетъ паруса и гонитъ тяжело нагруженный корабль. Изъ этихъ доказательствъ ты можешь познать, что человѣкъ съ большими крыльями, оказывая силу на сопротивляющійся воздухъ, возможетъ побѣдить его и подняться вверхъ". Винчи внимательно и зорко изучаетъ летательный аппаратъ птицы, дѣлаетъ много тонкихъ наблюденій надъ видами полета и паренія при разныхъ условіяхъ; придумываетъ для человѣка крылья и механизмъ, чтобъ управлять ими при помощи рукъ и ногъ. Задача поставлена вѣрно и здраво, но современная механика не даетъ Винчи болѣе сильныхъ двигателей; задача и теперь еще, какъ извѣстно, остается въ зачаточной стадіи. По пути въ этой области, Леонардо описываетъ парашютъ, вновь изобрѣтенный въ концѣ XVIII вѣка (Ленорманъ, 1783 г.).
   

VIII.

   Мнѣ остается въ самыхъ краткихъ словахъ указать на свѣдѣнія Леонардо въ области астрономіи и геологіи, а также въ области наукъ біологическихъ.
   Въ его космографическихъ идеяхъ связь съ Аристотелемъ и Средними Вѣками порвана. Раздѣлъ между неизмѣнными, божественными небесами и низменнымъ подлуннымъ міромъ -- не существуетъ. "Ты долженъ показать въ своемъ разсужденіи, что земля есть свѣтило, подобное лунѣ,-- показать благородство нашего міра" (la nobelta del nostro monde). Законы нашего міра суть законы вселенной.
   Ученіе о твердыхъ прозрачныхъ сферахъ, вращающихся, со вправленными въ нихъ свѣтилами, вокругъ земли, -- это ученіе несостоятельно. "Треніе разрушаетъ тѣла. Небеса, въ теченіе столькихъ вѣковъ, должны были бы разрушаться отъ своей огромной ежедневной скорости". но какъ же держатся небесныя тѣла? Они уравновѣшены въ самихъ себѣ. Земля есть одно изъ небесныхъ тѣлъ. "Земля не въ срединѣ круга солнца, не въ центрѣ міра, а среди своихъ элементовъ". (Здѣсь какъ бы идея о мѣстномъ тяготѣніи.) Земля кругла и одарена вращеніемъ.-- Еще въ прошломъ вѣкѣ было опубликовано письмо Винчи къ Колумбу (1473 г.) о возможности достигнуть Индіи западнымъ путемъ
   Какъ извѣстно, подобныя идеи были и въ древности, но онѣ совершенно затерялись въ теченіе Среднихъ Вѣковъ.

"L'Amor, che muove il Sol e l'altre stelle" --

   ("Любовь, что движетъ солнцемъ и звѣздами"), -- этимъ стихомъ заканчивается кодексъ средневѣкового міросозерцанія, La Commedia Данта. "Il Sole non si moove" (солнце не движется),-- говорятъ Леонардо да-Винчи, предупреждая Коперника. Новая астрономія начата.
   Съ отдаленныхъ свѣтилъ земля, отражающая свѣтъ солнца, должна казаться звѣздою. "Посмотри на звѣзды безъ лучей (какъ онѣ видны сквозь малую дырочку, сдѣланную концомъ тонкой иглы и помѣщенную вплоть у самаго глаза): ты увидишь эти звѣзды столь малыми, что ничто не можетъ казаться меньше. Уменьшаетъ ихъ такимъ образомъ огромное разстояніе, хотя многія изъ нихъ въ весьма значительное число разъ больше, чѣмъ та звѣзда, какую представляетъ собою земля съ ея океаномъ. Теперь подумай, какою показалась бы эта наша звѣзда со столь великаго разстоянія".
   Луна -- тѣло подобное землѣ; она плотна, тяжела, но не падаетъ на землю, будучи также уравновѣшена въ своихъ элементахъ.-- Ньютонъ доказалъ, что луна падаетъ на землю, какъ земля падаетъ на солнце; но Винчи еще не знаетъ этого внѣшняго тяготѣнія.-- Луна свѣтитъ не сама собой, а чрезъ отраженіе; на ней есть день и ночь, какъ на землѣ. Пятна луны рисуютъ намъ формы ея материковъ. "Для жителей луны земля представляется такъ же, какъ для насъ луна". Такъ называемый "пепельный свѣтъ" луны при ея затменіи есть отраженіе земного свѣта (объясненіе, вновь найденное Мёстлиномъ).
   Солнце есть какъ бы вещественный богъ этого міра. Оно поднимаетъ воду въ видѣ паровъ въ атмосферу, волнуетъ моря и воздухъ, производя теченія и вѣтры (воды равноденственныхъ морей стоятъ выше, чѣмъ на Сѣверѣ); оно измѣняетъ лицо земли и даетъ тепло и жизнь населяющимъ се организмамъ. "Во вселенной нѣтъ большаго величія и мощи", какъ Солнце.
   Видъ земной поверхности, ея моря и горы -- кажутся намъ вѣчными, но они имѣютъ свою исторію. "Такъ какъ вещи гораздо древнѣе, чѣмъ письмена,-- не диво, что нѣтъ письменныхъ свидѣтельствъ о томъ, сколько земли было покрыто морями... но довольно свидѣтельствуютъ о томъ предметы, которые водятся въ соленыхъ водахъ: они встрѣчаются на высокихъ горахъ, вдали отъ теперешнихъ морей".-- "Что нѣкогда было дномъ моря, стало вершиною горы": объ этомъ свидѣтельствуютъ раковины, скелеты рыбъ, кораллы, находимые на высокихъ горахъ. "О время, быстрый разрушитель сотворенныхъ вещей!... Какой рядъ превратностей и событій произошелъ съ тѣхъ поръ, какъ эта диковинная рыба умерла здѣсь въ глубокихъ пещерахъ. Теперь, разрушенная терпѣливымъ временемъ, она лежитъ въ этомъ отовсюду закрытомъ мѣстѣ и своими оголенными костями поддерживаетъ тяготѣющую надъ ней гору".
   Можно лишь удивляться "простотѣ и глупости" тѣхъ, кто утверждаетъ, что эти предметы занесены потопомъ. Фактъ всемірнаго потопа, въ глазахъ Леонардо, весьма сомнителенъ, хотя онъ и готовитъ картину катастрофы, вооружившись своими обширными познаніями по гидромеханикѣ. "Другой разрядъ невѣждъ" утверждаетъ, что эти раковины созданы вдали отъ моря небесными вліяніями, возникли подъ соединеннымъ дѣйствіемъ свѣтилъ и мѣстной природы. "Но какъ объяснишь, что свѣтила произвели на томъ же мѣстѣ животныхъ различной породы, различнаго возраста (ибо у раковинъ можно счесть мѣсяцы и годы ихъ жизни)?"... "Какъ ты объяснишь великое множество листьевъ, отвердѣвшихъ въ высокихъ камняхъ этихъ горъ, и эту морскую водоросль, перемѣшанную съ ракушками и пескомъ? Все это ты увидишь въ окаменѣломъ видѣ, вмѣстѣ съ обломками морскихъ раковъ".
   Леонардо не придумываетъ геологическихъ катастрофъ: все измѣнялось понемногу, и современныя явленія служатъ поясненіемъ для древнѣйшихъ. Такой же взглядъ сталъ проникать въ современную геологію, благодаря Ляйелю. Вода, по Винчи, есть главный работникъ въ этомъ непрерывномъ дѣлѣ постепенныхъ измѣненій,-- великій переноситель вещей (il vetturale della natura): она поднимаетъ горы, углубляетъ долины, обнажаетъ и затопляетъ берега. На подобіе современныхъ геологовъ, Винчи рисуетъ карту доисторической Италіи.
   Мы видимъ здѣсь ясныя и здравыя мысли объ исторіи земли, вѣрное объясненіе осадочныхъ и органическихъ пластовъ. Новая геологія идетъ въ томъ же направленіи, прибавляя къ числу дѣятелей внутреннее тепло и давленіе внутреннихъ жидкихъ частей нашей планеты.
   

IX.

   Въ сферѣ біологическихъ знаній Винчи проявляетъ ту же тщательность, ту же зоркость. Онъ много занимается ботаникой и анатоміей.
   Потребности пейзажа наводятъ его на изученіе растительныхъ формъ. Онъ указываетъ способъ высушивать растенія и получать съ нихъ вѣрный оттискъ на бумагѣ. Его виндзорскіе рисунки цвѣтовъ и листьевъ со всѣми ихъ деталями -- образцы точности. Эти терпѣливые этюды открываютъ ему извѣстный въ ботаникѣ законъ о спиральномъ расположеніи листьевъ на стеблѣ (phyllotaxis), гораздо позже замѣченный Брауномъ (1658 г.). Благодаря такому вниманію къ тѣмъ сторонамъ растительнаго міра, которыя обыкновенно мало интересовали художниковъ, пейзажъ у Леонардо, по мнѣнію знатоковъ, пріобрѣтаетъ особую реальность. "Voilà le créateur du paysage moderne!" говоритъ Kopô по поводу его картинъ.-- Но ботаническіе интересы Винчи идутъ далѣе этой потребности: не довольствуясь морфологическими этюдами, онъ пытается освѣтить ихъ соображеніями о жизни растеній. "Солнце даетъ растеніямъ духъ и жизнь, а земля своею влажностью ихъ питаетъ". Винчи знаетъ, что по числу слоевъ въ разрѣзѣ ствола можно опредѣлить возрастъ дерева, преемственность сухихъ и влажныхъ годовъ. Онъ разсуждаетъ о вліяніи солнца и тяжести на расположеніе ствола и вѣтвей, дѣлаетъ опыты надъ произрастаніемъ тыквъ на водѣ, надъ дѣйствіемъ ядовъ на растенія, и пр.
   Еще несравненно болѣе, конечно, интересуетъ художника организмъ животныхъ и человѣка. Животныхъ онъ дѣлитъ на два класса,-- тѣхъ, что имѣютъ кости внутри (позвоночныя), и тѣхъ, у коихъ кости снаружи (che hanno l'ossa di fuori),-- моллюски, живущіе въ раковинахъ. О неутомимости Винчи въ изученіи формъ, движеній, пропорцій тѣла свидѣтельствуетъ огромное число замѣтокъ по этой части. Проектъ колоссальной конной статуи Франческо Сфорца побуждаетъ его къ самымъ многостороннимъ этюдамъ лошади. Но внѣшнее наблюденіе и здѣсь не удовлетворяетъ Леонардо: преодолѣвая препятствія, презирая предразсудки своего времени, онъ при всякой возможности обращается къ изученію анатоміи, проводитъ цѣлыя ночи надъ трупомъ, разсѣкаетъ въ итогѣ болѣе тридцати тѣлъ,-- болѣе десяти, чтобы прослѣдить одинъ вопросъ. Анатомія занимаетъ его всю жизнь (первый манускриптъ 1489 г., послѣдній 1515 г.). Даже не особенно разборчивый папа Левъ X косо смотритъ на эти, по тогдашнему предосудительныя, занятія. Въ предисловіи къ послѣднему трактату Леонардо рисуетъ читателю трудности дѣла."Ты имѣешь любовь къ этой наукѣ, но тебѣ, быть-можетъ, воспрепятствуетъ отвращеніе. Если не помѣшаетъ отвращеніе, помѣшаетъ быть-можетъ страхъ проводить ночные часы въ сообществѣ этихъ мертвецовъ, распластанныхъ, ободранныхъ и страшныхъ на видъ. Превозможешь этотъ страхъ, -- быть-можетъ, не достанетъ точности въ рисункѣ, необходимой для такого описанія. Удался рисунокъ, получится ли перспектива; достигъ ты перспективы, овладѣешь ли геометрическою методой, исчисленіемъ силъ и крѣпости мышцъ. Наконецъ, быть-можетъ, не хватитъ терпѣнія, необходимаго условія точности. Соединились или нѣтъ во мнѣ всѣ эти вещи, о томъ пусть свидѣтельствуютъ 120 книгъ, которыя я составилъ, не будучи стѣсняемъ ни скупостью, ни небрежностью, а только временемъ. Прощай!" -- Планъ задуманнаго и отчасти набросаннаго трактата весьма обширенъ: онъ начинается съ эмбріологіи, слѣдитъ за развитіемъ тѣла чрезъ всѣ стадіи жизни, изучаетъ его въ актахъ различныхъ движеній, въ аффектахъ радости и боли, смѣха и ужаса. Эту "космографію микрокосма" авторъ уподобляетъ творенію Птолемея. Громадное число превосходныхъ рисунковъ поясняетъ текстъ. Знаменитый англійскій хирургъ, сэръ В. Хёнтеръ (Hunter), остался отъ нихъ въ восторгъ. "Я ожидалъ,-- говоритъ онъ,-- встрѣтить анатомическіе рисунки, сдѣланные живописцемъ для потребностей его искусства, но съ великимъ изумленіемъ увидалъ, что они были плодомъ всесторонняго и глубокаго изученія. Когда подумаю, сколько труда положилъ онъ на всякую часть тѣла, какова высота его всеобъемлющаго генія, исключительное превосходство его знаній по гидравликѣ и механикѣ, съ какимъ вниманіемъ такой человѣкъ наблюдалъ и изучалъ предметы, которые рисовалъ,-- то глубоко убѣждаюсь, что онъ былъ лучшимъ анатомомъ своего времени. Несомнѣнно, онъ первый, насколько мы знаемъ, ввелъ практику анатомическихъ рисунковъ".
   Леонардо можно считать также и основателемъ сравнительной анатоміи. Отъ него не могли укрыться аналогіи между Органами различныхъ живыхъ существъ, и въ его умѣ зрѣетъ планъ сравнительнаго описанія. "Опиши внутренности у человѣка, у обезьянъ и подобныхъ животныхъ; потомъ посмотри, какими онѣ становятся въ породѣ львиной, бычачьей и, наконецъ, у птицъ... Ты изучишь руки каждаго животнаго, чтобъ указать, въ чемъ ихъ различіе... Я начну съ костей, перейду ко всѣмъ тѣмъ мышцамъ, кои зарождаются безъ сухожилій и оканчиваются на костяхъ, потомъ къ тѣмъ, кои съ одного конца или съ обоихъ снабжены сухожиліями"... Это изученіе сходствъ побуждаетъ Винчи сближать человѣка съ животными четвероногими. "Живописцу, который умѣетъ представить человѣка, легко сдѣлаться универсальнымъ, ибо всѣ земныя животныя имѣютъ сходство въ членахъ, т.-е. въ мышцахъ, нервахъ и костяхъ, кои разнятся только по длинѣ и толщинѣ, какъ будетъ показано въ анатоміи".
   Изученіе формы и строенія частей тѣла не исчерпываетъ науки о живомъ организмѣ, нужно изучать жизненныя отправленія. Элементарнымъ процессомъ и здѣсь является движеніе: оно "причина всякой жизни" (il moto è causa d'ogni vita). Тѣло есть, прежде всего, машина, возбуждаемая внутреннимъ двигателемъ. Винчи снова восхваляетъ механику (la scienza strumentale, ovver macchinale): это -- "благороднѣйшая и полезнѣйшая изъ наукъ, ибо по ея законамъ дѣйствуютъ всѣ одушевленныя тѣла, одаренныя движеніемъ",-- такъ начинается Трактатъ, о полетѣ птицъ. Эту часть физіологическихъ этюдовъ Леонардо мы уже разсмотрѣли ранѣе. Въ Трактатѣ о живописи онъ подробно говоритъ о движеніяхъ человѣческаго тѣла.
   "Тѣло всякаго питающагося существа безпрерывно умираетъ и безпрерывно возрождается", на подобіе горящей свѣчи, которая снизу пополняетъ то, что потребляется вверху. Повидимому, Винчи понялъ отчасти значеніе сердца, "этого могущественнѣйшаго изъ мускуловъ", и механизмъ кровообращенія: его рисунки деталей сердца внушаютъ эту мысль англійскому анатому Ноксу (Knox), хотя полнаго предвосхищенія Гарвея нельзя вычитать въ замѣткахъ Леонардо. Головной мозгъ есть органъ ощущенія и мысли. Чѣмъ совершеннѣе тѣ или другія чувства, тѣмъ болѣе развиты соотвѣтственные нервные центры. Винчи знаетъ о существованіи рефлективныхъ движеній: нервы дѣйствуютъ иногда сами собою, "безъ приказаній" или "безъ позволенія души"; въ примѣръ приводятся паралитики, непроизвольное трясеніе головы и конечностей, эпилепсія, явленія въ отрѣзанныхъ членахъ (напримѣръ, хвостахъ ящерицъ).-- Особое вниманіе художника привлекаетъ процессъ зрѣнія; мы уже видѣли, какъ многое онъ зналъ или угадывалъ въ этой области, столь важной для живописца.
   Отыскивая въ живомъ тѣлѣ механизмъ, стремясь разсмотрѣть матеріальную подкладку жизненныхъ явленій, Леонардо далекъ отъ той голой и наивной формы матеріализма, которая была бы мало сродна великому художнику. Его біологическія размышленія напоминаютъ тонкую научную организацію современныхъ Дарвиновъ и Гельмгольтцовъ. Въ глубинѣ этихъ размышленій сквозитъ своеобразная философія, проникнутая чувствомъ нераздѣльности вещественнаго и духовнаго. Мы видѣли, что въ мірѣ неорганическомъ квиптъэссенціей природы (quintessencia compagnia della natura) ему представляется желаніе. То же и въ природѣ живой. "Всякая часть имѣетъ стремленіе соединиться со своимъ цѣлымъ, чтобъ избѣжать своего несовершенства",-- "Когда любящій соединяется съ любимымъ предметомъ, онъ удовлетворенъ; когда грузъ уравновѣшенъ, онъ отдыхаетъ" (quando l'amante è giunto all'amato, li si riposa; quando il peso è posato, li si riposa). "Животныя суть примѣры міровой жизни" (vita mondiale), "человѣкъ -- модель міра" (modello del mondo). Жизнь есть безсознательное стремленіе къ смерти; человѣкъ, самъ того не замѣчая, желаетъ смерти. Принципъ жизни не различается отъ принципа мысли. Душа есть творецъ тѣла. "Душа управляетъ тѣломъ,-- та душа, которая составляетъ наше сужденіе, прежде чѣмъ оно стало собственно-нашимъ" (è quella, che fa il nostro giudizio, nianti sia il proprio giudizio nostro): душа шире, чѣмъ сознаніе...
   Но мы не должны выходить за предѣлы нашей рамки: наша задача касалась науки въ тѣсномъ смыслѣ слова, и эта задача исчерпана.
   

X.

   Мы показали, въ бѣгломъ очеркѣ, какъ представляются научныя познанія и стремленія Леонардо да-Винчи по его многочисленнымъ и еще не вполнѣ изслѣдованнымъ манускриптамъ, которые разсѣяны по музеямъ и библіотекамъ Италіи, Франціи, Англіи.
   Уже въ самомъ началѣ очерка мы отмѣтили, что считаемъ за наиболѣе удивительную особенность нашего художника. Что его приковываетъ живая природа, ея формы и проявленія,-- это, сравнительно, болѣе понятно: главное дѣло его жизни, пластическое искусство, неизбѣжно того требуетъ, а методы біологическихъ знаній, даже въ ихъ современномъ намъ развитіи, еще не кладутъ рѣзкой границы между наблюденіемъ художника и наблюденіемъ ученаго изслѣдователя. Мы уже замѣчали, что эти области науки съ успѣхомъ занимали великаго нѣмецкаго поэта нашего столѣтія. Болѣе существенная рознь между естествознаніемъ и тою психическою сферой, къ которой обращается искусство, сказывается тамъ, гдѣ дисциплина болѣе созрѣла, болѣе обособилась отъ остального вѣдѣнія, гдѣ она сознала необходимость и силу эксперимента (въ собственномъ смыслѣ слова) и математическаго анализа, и вооружилась этими двумя орудіями. Здѣсь, повидимому, открывается та пропасть между наукой и искусствомъ, къ которой примѣнимы слова Шиллера:
   
   Feindschaft sei zwischen euch! Noch kommt das Bündniss zu frühe;
   Wenn ihr im Suchen euch trennt, wird erst die Wahrheit erkannt.
   
   Этотъ міръ абстракцій и "пытокъ" претилъ натурѣ Гёте, который смѣло отрицаетъ его права на существованіе. Этотъ міръ исчисленія и эксперимента не смущаетъ душу великаго итальянца: Винчи охотно распространяетъ компетенцію пріемовъ точнаго знанія на всѣ виды "міровой жизни". Необходимость, -- эта "наставница" (maestra е tutrice) и "изобрѣтательная мощь" (inventrice) природы,-- для него есть, въ то же время, высшая разумность и высшая справедливость. Признаніе въ живой природѣ механизма, подлежащаго изученію наравнѣ съ болѣе простыми механизмами, выходящими изъ рукъ человѣка, -- не мѣшаетъ Винчи глазами художника созерцать сквозь механизмъ то, что лежитъ внѣ (или внутри?) этой механики. Тотъ "союзъ", который Шиллеру казался преждевременнымъ, былъ живымъ и доступнымъ идеаломъ для Леонардо.
   Быть-можетъ, эта двойственность натуры, это стремленіе къ двумъ цѣлямъ во имя ихъ нераздѣльности, невыгодно отозвались на художественномъ творчествѣ Винчи со стороны количественной; думаю, что въ смыслѣ качества твореній ученый не повредилъ художнику. Идеалъ, имъ руководившій, безспорно нелегко доступенъ. Но припомнимъ еще разъ, въ какое время жилъ Леонардо,-- время, когда наука, можно сказать, не существовала и нужно было ощупью и безъ руководства отыскивать ея неизвѣстные или забытые пути. Тѣ знанія, какія нынѣ вошли въ обиходъ начальной школы, едва мелькали въ умахъ немногихъ избранниковъ. И, однакожъ, сліяніе научныхъ и художественныхъ интересовъ даже въ эту раннюю и темную эпоху оказалось подъ силу хотя бы одному исключительно одаренному человѣку. Неужели оно теперь, на исходѣ XIX вѣка, вѣка науки и всеобщаго обученія, должно считаться все еще несвоевременнымъ или недостижимымъ?
   Какъ бы то ни было, живое чувство необходимости этого сліянія проникаетъ всю дѣятельность нашего художника: вся она есть попытка совмѣстить духъ точнаго знанія съ даромъ творчества въ искусствѣ. Понимать, чтобы любить,-- понимать, чтобы творить: таковъ его девизъ. "Художники, прежде всего изучайте науку!" Таковы подлинныя слова Леонардо, таковъ завѣтъ, вытекающій изо всей жизни творца Джоконды и Тайной Вечери.

А. Столѣтовъ.

"Русская Мысль", кн.I, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru