Стоюнин Владимир Яковлевич
Кольцов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Кольцовъ.

(Окончаніе).

   Мы старались обрисовать образъ русской молодости, такъ, какъ олъ намъ представляется въ нашихъ народныхъ пѣсняхъ и въ поэзіи Кольцова, по до-сихъ-поръ еще не коснулись главной страсти этой поры жизни, страсти, которая зажигаетъ огненнымъ пыломъ кровь юности и увлекаетъ въ самыя разнообразныя ощущенія. Эта страсть -- любовь. Взглянемъ же на ея образы, посмотримъ, какими чертами они обрисовываются у насъ на Руси, гдѣ одна природа внушаетъ любовь, безъ всякихъ рыцарскій стремленій, придуманныхъ обожаній и сантиментальностей. Въ нашихъ народныхъ пѣсняхъ образъ влюбленнаго молодца представляется не въ такихъ рѣзкихъ и яркихъ чертахъ, какъ образъ влюбленной дѣвицы. Въ этой любви есть что-то тайное, секретное, нѣжное, дающее прекрасное впечатлѣніе. Молодецъ ее выражаетъ ласковыми словами, но чаще всего молчаливъ, и только вздохами, да глазами высказываетъ свое сердце.
   
   Ужъ какъ видно, это видно.
   Да кто кого любитъ,
   Во бесѣдушку приходитъ,
   Противъ друга и садится,
   Тяжелехонько вздыхаетъ,
   Про кручинушку не скажетъ.
   
   Впрочемъ страдальческое, тоскливое относится больше къ образу дѣвушки. Добрый молодецъ повсегда вѣренъ своей любви; ища болѣе разгульнаго и веселаго, чего лишена дѣвушка по своему положенію, увлекаемый разнообразными стремленіями молодости, онъ часто забываетъ милую и заставляетъ ее страдать и плакать. Но если любовь глубоко западетъ въ его сердце, если образъ красной дѣвицы, вспыхнувъ въ его молодой душѣ, вытѣснитъ всѣ другіе образы, всѣ другія стремленія, тогда это чувство разольется жаркимъ пламенемъ по всѣмъ его жиламъ, сдѣлается его исключительной жизнію, выкажетъ ту же широкую грудь, въ которой всегда такъ много воспріимчивости и удалой силы для всякаго чувства. Тогда добрый молодецъ забываетъ все, отдаетъ всего себя тому пламени, ищетъ какъ-будто упоенія въ своемъ чувствѣ, хотя бы оно было самое страдальческое. Тогда онъ не стыдится ни слезъ, ни жалобъ, находитъ для выраженія своего сердца и смѣлые образы, и сильныя, горячія слова, сообразно со своей природой; вездѣ все то же удалое, широкое, какъ широко чистое поле, среди котораго онъ изливаетъ свою душу. Вотъ, напримѣръ, картина изъ одной нашей народной пѣсни: добраго молодца сокрушаетъ ужасная нѣсть о смерти его души красной дѣвицы; сердце у него горитъ, какъ смола кипитъ; онъ сидитъ подъ кудрявой рябинушкой и съ какимъ-то изступленнымъ заклинаніемъ взываетъ къ вѣтрамъ:
   
   Ой вы вѣтры, вѣтры теплые,
   Вѣтры теплые, вы весенніе!
   Вы не дуйте здѣсь, васъ ненадобно.
   Прилетайте вы вѣтры буйные,
   Что со сѣверной со сторонушки,
   Вы развѣйте здѣсь матъ сыру землю,
   И развѣявши по цисту полю,
   Но чисту полю, по широкому,
   Вы раскроите мнѣ гробову доску,
   Ужъ и дайте мнѣ вы въ послѣдній разъ
   Распрощатися съ моей милою
   Съ моей милою душей -- дѣвицей!
   Окропивъ ее горючей слезой
   Я вздохну-умру подлѣ ней тогда.
   
   Нельзя отрицать естественности въ такомъ бурномъ обращеніи молодца, который воспитанъ больше всего природою, тѣсно съ нею связанъ, знаетъ ея силы, потому у нея и требуетъ удовлетворенія своей горячей мечтѣ.
   Еще чаще мы встрѣчаемъ обращеніе къ природѣ, тѣсную съ нею связь въ любви русской дѣвушки. Этотъ образъ, какъ мы уже замѣтили, весьма рѣзко обрисовывается въ нашихъ многочисленныхъ народныхъ пѣсняхъ, по которымъ мы постараемся его представить въ немногихъ словахъ.
   Женщина, говорятъ, создана для любви; ея любовь во всѣхъ видахъ, какъ любовь жены, матери и пр., всегда намъ представляется въ самыхъ нѣжныхъ и прелестныхъ краскахъ -- это прекрасный цвѣтокъ, который нескоро увядаетъ, и который рѣдко кто рѣшится смять неосторожною рукою. Это чувство нѣжно и тихо горитъ въ ней усладительнымъ огнемъ, сильнѣе всѣхъ другихъ чувствъ и стремленій, которыя могутъ волновать ея душу. Содержаніе жизни русскаго молодца, мы видѣли, можетъ быть разнообразно; содержаніе жизни русской красной, дѣвицы составляетъ почти исключительно одна любовь. Незнакомая ни съ какими особенными стремленіями, нетревожимая никакими тяжкими заботами, она предоставляется одной природѣ, которая стремитъ ее къ жизни сердца. Красной дѣвицѣ своя воля гулять, говоритъ одна хороводная пѣсня. При этой волѣ, внимая нѣжному голосу своей живой природы, ея сердце находитъ себѣ сознательную жизнь въ любви, какъ въ первомъ чувствѣ дѣвственной юности. Но эта любовь всегда боязлива, грустна, лелѣемая втайнѣ отъ всѣхъ, какъ единственное сокровище. Дѣвушка очень хорошо знаетъ, что ея судьба въ рукахъ ея отца, матери, которые, не спросись ее, выберутъ ей жениха, запоручатъ за поруки крѣпкія, за замки вѣковѣчные; она же выбираетъ только съ вѣдома своего сердца милаго сердечнаго друга-надежу, съ которымъ легко могутъ ее разлучить. Вотъ отъ чего она такъ боязливо лелѣетъ свою любовь, такъ грустно наслаждается своими мечтами, такъ печально смотритъ на свою судьбу, не въ силахъ отказаться отъ своего чувства, она любитъ больше страдальческою любовью, разжигая ее боязливыми и пылкими мечтами. Къ этому часто присоединяется разлука съ милымъ другомъ, который уходитъ въ чужую сторону, по нуждѣ или изъ удали. Но сильнѣе всего страдаетъ дѣвушка, когда узнаетъ, что ее разлюбилъ и забылъ сердечный другъ. Въ этой любви выражается сильное и нѣжное чувство, глубокая преданность и, наконецъ, тихое страданіе, которое выказывается въ слезахъ и въ жалобныхъ словахъ:
   
   Ужь не лебедь ходитъ бѣлая
   По зеленой травкѣ шелковой --
   Ходитъ красна дѣвица-душа
   Во кручинѣ, въ мысляхъ горестныхъ.
   Закрывала очи ясныя
   Снѣгобѣлымъ рукавомъ,
   Проливала слезы крупныя,
   Думала думу крѣпкую:
   На кого меня покинулъ ты,
   Милъ сердечный другъ?
   Для тебя отстала я отъ всѣхъ,
   И отъ батюшка и отъ матушки,
   Я покинула родиму сторону,
   Расплела я косу русую,
   Повѣривши другу милому.
   Ахъ раскройся мать-сыра земля,
   Поглоти меня несчастную;
   Ужъ мнѣ солнышко не свѣтитъ,
   Ужъ меня милый другъ не любитъ.
   
   или
   
   Печальна красна дѣвица, печальна,
   Не можешь ты злу горю пособить,
   Не можешь ты мила друга позабыть
   Ни денною порою, ни ночною,
   Ни утренней зарею, ни вечерней.
   Въ тоскѣ своей возговоритъ дѣвица:
   Я въ тѣ поры мила друга забуду,
   Когда подломятся мои, скоры ноги,
   Когда опустятся мои бѣлы руки,
   Засыплются глаза мои песками,
   Закроются бѣлы груди досками.
   
   Въ этой тоскливой рѣчи видна сильная женская душа, которая рѣшается страдать за свою любовь до послѣдней минуты жизни. Здѣсь видно истинное страданіе сердца, безъ всякаго нѣжничанья и оханья. Русская дѣвушка въ своей любви чаще всего сравнивается съ кукушечкою, съ горлицею, которая жалобно воркуетъ. При такой грустной и скрытной любви красная дѣвица безъ боязни обращается только къ окружающей природѣ, ей изливаетъ свое сердце и въ ней ищетъ облегченія Ея любовь тѣсно связана съ этою природою: зеленый садъ, лазоревые цвѣты, яблонь, груша, рябина постоянно бываютъ ея печальными собесѣдниками. Вотъ она слушаетъ пѣсни соловья:
   
   Хорошо въ саду соловей поетъ,
   Онъ поетъ, поетъ припѣваючи,
   Къ моему гирю примѣняючи.
   
   Эта то нѣжнаго воркованья, этихъ жалобныхъ страданіи влюбленнаго сердца дѣвушки еще больше мы встрѣчаемъ въ малороссійскихъ пѣсняхъ; вотъ между-прочимъ одна изъ нихъ, весьма замѣчательная по своимъ звучно-поэтическимъ выраженіямъ:
   
   Вѣютъ вѣтры, вѣютъ буйны,
   Ажъ деревья гнутся;
   Ой, якъ болитъ мое сердце
   Сами слезы льются!
   Трачу лѣта въ лютомъ горѣ
   И конца не бачу;
   Тилько минѣ легче стане,
   Якъ трошки поплачу!
   Не поможутъ слезы счастю --
   Серцю легче буде!
   Хто счастливъ бувъ хоть часочикъ.
   По вѣкъ не забуде!
   Есть же люди, то и моей
   Завидуютъ долѣ;
   Чи счастлива та былина,
   Що роете у полѣ?
   Ой у полѣ, на песочку
   Безъ росы на сонцѣ....
   И хто приголубитъ --
   Коли нема того туто,
   Якій меня любитъ!
   Полетѣла бь я до тебе,
   Да крылецъ не маю;
   Сохну, чахну я безъ тебе.
   Всякъ часъ умираю.
   Тяжко жити безъ милаго
   На чужой сторонцѣ!
   Безъ милаго доли нема,
   Стане свѣтъ тюрьмою,
   Безъ милаго счастя нема,
   Нема и покою!
   Де ты, милый чернобровый
   Де ты? озовися!
   Якъ безъ тебѣ я горюю
   Пріиди, подивися!
   До кого я пригорнуся,
   
   или въ любовныхъ думахъ смотритъ на небо, относя свои слова къ солнцу, къ мѣсяцу и къ милому другу:
   
   Катись мѣсяцъ за лѣсъ, не свѣти,
   Выходи красно солнце, не пеки;
   Стань мой сердечный въ памяти,
   Полно глаза мои жечь.....
   
   Какъ мило и естественно здѣсь выраженъ этотъ бредъ влюбленной дѣвушки, которая не знаетъ къ кому и куда обратиться, чтобы только въ нѣжныхъ звукахъ высказать чувство сердца. Это много напоминаетъ обращеніе Дездемоны къ зеленой мнѣ: "Ой ива ты ива, зеленая ива!"
   Или вотъ влюбленная дѣвушка загадываетъ все о томъ же миломъ другѣ, и все передъ тою же природою:
   
   Какъ жить на свѣтѣ тяжело
   Безъ мила друга своего:
   Пойду ль во зеленый садъ гулять,
   Сорву съ грушицы цвѣтокъ,
   Совью на голову вѣнокъ;
   Пойду ль на быстрый на Дунай,
   Стану на мелкомъ берегу,
   Брошу вѣнокъ мой въ рѣку;
   Погляжу по ту сторону:
   Тонетъ ли, тонетъ ли вѣнокъ?
   Тужитъ ли, тужитъ ли дружокъ?
   Не тонетъ мои аленькій вѣнокъ --
   Знать-то иная у него,
   Знать-то другую полюбилъ.....
   
   Въ одной малороссійской пѣснѣ весьма поэтически и въ звучномъ стмхъ сравнивается печаль покинутой дѣвушки съ хмѣлемъ;
   
   Въ огородѣ хмѣлинонька
   Грядки устилае,
   Промежъ людьми дѣвчиненька
        О, горько рыдае,
   Шо-жъ хмѣлина зелененька
        Що не вьется въ гору?
   Що-жъ дѣвчина молоденька
        Прокликае долю?
   Якъ хмѣлинѣ въ гору виться
   Тычины не мае
   Якъ дѣвчинѣ не журиться
        Казакъ покидае!
   
   Наконецъ, приведемъ еще одну народную пѣсню, которая особенно ярко намъ представляетъ сильную и, если можно сказать, отчаянную драматическую любовь влюбленныхъ молодца и дѣвицы, и которая, по нашему мнѣнію, составляетъ одну изъ лучшихъ нашихъ народныхъ пѣсенъ:
   
   "Не сиди, мой другъ, поздно вечеромъ,
   Ты не жги свѣчу воску яраго,
   Ты не жди меня до полуночи.
   Ахъ прошли, прошли наши красны дни,
   Наши радости буйный вѣтръ унесъ,
   И разсѣялъ ихъ по чисту полю.
   Соизволилъ такъ родной батюшко,
   Приказала мнѣ родна матушка
   Чтобъ женился я на иной женѣ!
   Не горятъ въ небѣ по два солнышка,
   Не свѣтятъ по два мѣсяца --
   Не любить два раза добру молодцу!
   Ужъ я батюшки не ослушаюсь,
   Родной матушки я послушаюсь,
   Обвѣнчаюсь я со иной женой,
   Я съ иной женой, съ смертью раннею,
   Съ смертью раннею и насильною!"
   Залилась слезами красна дѣвица,
   Во слезахъ она слово молвила:
   -- "Ахъ ты милый мой, ненаглядный мой!
   е жилица и я на бѣломъ свѣтѣ
   Безъ тебя, моя надеженька!
   Нѣтъ у горлинки двухъ голубчиковъ,
   У лебедушки двухъ лебедикосъ,
   У меня не быть двумъ милымъ дружкамъ..... "--
   Не сидитъ она поздно вечеромъ,
   А горитъ свѣча воску яраго,
   На столѣ стоитъ новъ тесовый гробъ,
   Во гробу лежитъ красна дѣвица.
   
   У Кольцова мы встрѣчаемъ тотъ же самый характеръ любви, хотя съ большимъ искусствомъ и рѣзкостью очерчены поэтическіе образы. Замѣчательно общее единство, которое связываетъ всѣ народные образы, представленные Кольцовымъ, что весьма много говоритъ за его огромный поэтическій талантъ. При выраженіи всѣхъ разнообразныхъ чувствъ русскаго человѣка, мы всегда видимъ одну и ту же душу, исполненную порывистой силы и отваги, способную на глубокія чувства. Такъ въ любви удалой молодецъ чувствуетъ еще больше удали, какое-то юное, счастливое раздолье чувства, въ которомъ выказываются и нѣжность и отвага, безъ всякихъ грубыхъ и буйныхъ порывовъ:
   
   Мѣсяцъ будь иль не будь
   Конь дорогу найдетъ;
   Самъ лукавый въ потьмахъ
   Съ ней его не собьетъ,
   И до ночи мятель
   Снѣгомъ путь весь закрой:
   Безъ дороги чутьемъ
   Сыщетъ домикъ онъ твой
   Не любивши тебя,
   Въ селахъ слылъ молодцомъ,
   А съ тобою, мой другъ,
   Города ни почемъ.
   
   Или вотъ еще прекрасное выраженіе этой удалой силы, которую возбуждаетъ въ душѣ молодца любовь красной дѣвицы:
   
   Въ полѣ вѣтеръ вѣетъ,
   Травку колыхаетъ,
   Путь -- мою дорогу
   Пылью покрываетъ.
   Выходи жъ ты, туча,
   Съ страшною грозою,
   Обойми свѣтъ бѣлый,
   Закрой темнотою.
   Молодецъ удалый
   Соловьемъ засвищетъ
   Безъ пути, безъ свѣта
   Свою долю сыщетъ.
   Что ему дорога,
   Тучи громовыя,
   Какъ придутъ по сердцу
   Очи голубыя!
   Что ему на свѣтѣ
   Доля не людская,
   Когда его любитъ
   Она, молодая!
   
   Въ этой любви нѣтъ ни геройскихъ стремленій къ неслыханнымъ подвигамъ, хотя и нашлись бы сила и отвага на такіе подвиги, нѣтъ ни идеальничанья, ни нѣжничанья, нѣтъ и исключительной матеріальности. Эта любовь проста, естественна, безъ всякихъ хитростей, видовъ, разсчетовъ, интригъ и пр. Здѣсь только жизнь сердца, безъ обдуманностей ума, и потому вы вездѣ слышите безъискусственный голосъ, которымъ говоритъ сердце. Молодецъ любитъ такъ, какъ ему внушаетъ любовь его природа; онъ не мучитъ себя никакими думами, не хочетъ думать даже о слѣдующей минутѣ, а стремится насладиться только настоящей, которая для него полна жизни. Въ избыткѣ молодой силы, ему любо одушевить эту силу нѣжной страстью; онъ чуствуетъ, что
   
   Одному жить --
   Сердцу холодно,
   Грудь другую
   Ему надобно,
   Огонь-душу.--
   Красну дѣвицу;
   Съ ней зимою --
   Лѣто теплое,
   При бездолья
   Горе-не горе.
   
   И вотъ онъ всею душою предается своей безкорыстной страсти, находитъ въ ней нѣгу, которая не допускаетъ до него уже никакихъ другихъ впечатлѣніи; онъ наслаждается до упоенія, которое потомъ, въ воспоминаніи, кажется ему и чуднымъ и волшебнымъ:
   
   Не весна тогда
   Жизнью вѣяла;
   Не трава въ поляхъ
   Зеленѣлася;
   Не заря съ небесъ
   Красовалася;
   Не луна на насъ
   Любовалася!
   Нѣтъ, подъ холодомъ,
   Подъ туманами,
   Ты въ объятьяхъ жгла
   Поцалуями!
   Ночи темныя,
   Ночи бурныя
   Шли какъ облачки
   Мимо солнышка...
   Вьюги зимнія,
   Вьюги шумныя
   Напѣвали намъ
   Пѣсни чудныя!
   Наводили сны,
   Сны волшебные,
   Уносили въ край
   Заколдованный.
   
   Мы находимъ весьма много поэзіи въ этомъ сближеніи усладительно-счастливой любви съ суровой непогодой, отъ которой скорѣе можно было бъ ожидать самыхъ непріятныхъ впечатлѣній; она же, напротивъ какъ будто еще больше способствуетъ этому очарованію любви. Прекрасно выражена отчаянная, несчастная любовь молодца въ пѣснѣ "Косарь". Здѣсь влюбленный добрый молодецъ сватался за дочку старосты, а онъ, старый хрѣнъ, заупрямился; и вотъ дивится своей неудачѣ бѣдный неопытный парень.
   
   Не возьму я въ толкъ,
   Не придумаю....
   Я ль за тѣмъ гонюсь,
   Что отецъ ея
   Богачемъ слыветъ?
   Пускай домъ его --
   Чаша полная!
   Я ее хочу,
   Я по ней крушусь.
   Ахъ вчера по мнѣ
   Ты такъ плакала!
   На отрѣзъ старикъ
   Отказалъ вчера...
   Охъ не свыкнуться
   Съ этой горестью.
   
   Въ такой бѣдѣ ему запала мысль -- разжалобить старосту золотой казной, но казны у него еще нѣтъ, ее нужно добыть трудомъ. Онъ рѣшается наточить новую косу, проститься съ роднымъ селомъ, и идти въ дальнія края -- въ широкую и привольную степь, которая разстилается ковылемъ-травою и сулитъ молодцу пригоршни денегъ -- была бы охота по ней гулять вдоль и поперегъ самъ другъ съ вострой косою. Здѣсь предтавляется богатая картина: раздолье степи вызываетъ молодца на удалые порывы:
   
   Раззудись плечо,
   Размахнись рука,
   Ты пахни въ лицо
   Вѣтеръ съ полудня!
   Освѣжи взволнуй
   Степь просторную!
   Зажужжи коса,
   Засверкай кругомъ!
   
   Его любовь здѣсь на просторѣ еще больше волнуетъ кровь; онъ смотритъ на цвѣты, которые ему напоминаютъ объ его Грунѣ; они цвѣтутъ такъ же просто и прекрасно, какъ цвѣтетъ она... такъ нѣтъ же, засохните и вы, кахъ сохнетъ онъ, молодецъ -- пусть скорбный порывъ бѣднаго сердца вымѣститъ горе здѣсь, на вашей красѣ.
   
   Зашуми трава
   Подкошоная!
   Поклонись цвѣты,
   Головой землѣ;
   Наряду съ травой
   Вы засохните,
   Какъ по Грунѣ я
   Сохну молодецъ!
   
   Кто не скажетъ, какъ естественъ и вѣренъ психологически такой порывъ сердца.
   
   Кольцовъ насъ подарилъ также не одной прекрасной картиной, выражая образъ влюбленной русской дѣвушки. У него она представляется тѣмъ же нѣжнымъ, тихимъ, болѣе страдающимъ существомъ, но нисколько не подбѣлена и не подрумянена, не одѣта въ платье чувствительной пастушки или не переряжена изъ платьица городской барышни, начитанной романами; нѣтъ, у него она представляется такою, какой ее создала русская природа. Поэтъ прекрасно подмѣтилъ тѣснѣйшую связь этой простой, скромной женской натуры со всѣмъ тихимъ, нѣжнымъ и прекраснымъ въ природѣ. Лелѣемая, отъ первыхъ дней, нѣжною рукою природы, дѣвушка черезъ нее знакомится и съ первымъ чувствомъ юношескаго сердца. Вотъ напр. превосходная живая картина изъ пѣсни "Пора любви": Добрый молодецъ любитъ четвертый годъ молодую дѣвушку, и четвертый годъ не видитъ, чтобъ ея щеки рдѣлись тою же любовію. Онъ рѣшается взять двѣ четверти ржи и ѣхать на мельницу;
   
   Про мельника слухъ носится,
   Что мастеръ онъ присушивать,
   
   Въ это же время она, неопытная дѣвушка, стоитъ среди зеленой степи, разубранной весенними цвѣтами, стоитъ и слушаетъ весеннія пѣсни летучихъ птичекъ --
   
   То пѣсенки чудесныя!
   Ихъ слушаетъ красавица,
   И смысла въ нихъ не вѣдаетъ,
   Въ душѣ своей не чувствуетъ,
   Что пѣсни тѣ волшебныя:
   Въ нихъ сила есть любовная...
   Любовь -- огонь; съ огня -- пожаръ...
   Не слушай ихъ красавица,
   Пока твой сонъ, сонъ дѣвичій,
   Спокоенъ, тихъ до утра дня!
   Какъ разъ бѣду наслушаешь:
   Въ цвѣту краса загубится,
   Лицо твое румяное
   Скорѣй платка износится.
   Стоитъ она задумавшись,
   Дыханьемъ чаръ овѣяна;
   Запала въ грудь любовь-тоска,
   Нейдетъ съ души тяжелый вздохъ;
   Грудь бѣлая волнуется,
   Что рѣченька глубокая --
   Песку со дна не выкинетъ;
   Въ лицѣ огонь, въ глазахъ туманъ....
   
   И вотъ, вслѣдствіе этаго нѣжнаго вѣянья природы:
   
   Въ селѣ весной, при мѣсяцѣ,
   Спокойно спитъ крещеный міръ;
   Вдоль улицы нашъ молодецъ
   Идетъ самъ другъ съ сосѣдкою...
   Даетъ онъ ей съ руки кольцо --
   У ней беретъ себѣ въ обмѣнъ;
   А не былъ онъ на мельницѣ,
   Иванъ Кузьмичъ негрѣшенъ тутъ.
   Ахъ степь ты степь зеленая,
   Вы пташечки пѣвучія,
   Разнѣжили вы дѣвицу,
   Отбили хлѣбъ у мельника!
   У васъ весной присуха есть
   Сильнѣй присухъ нашептанныхъ...
   
   Вотъ еще другая превосходная картина, гдѣ вамъ представляется тотъ же нѣжный и вмѣстѣ грустный образъ дѣвушки, молодой жницы, которую горячо печетъ солнце среди поля:
   
   Душно дѣвицѣ,
   Грустно на полѣ,
   Нѣтъ охоты жать
   Колосистой ржи.
   Голова со плечъ
   На грудь клонится,
   Колосъ срѣзанный
   Изъ рукъ валится
   Не спроста-ума
   Жница жнетъ, не жнетъ,
   Глядитъ въ сторону
   Забывается.
   Охъ болитъ у ней
   Сердце бѣдное,
   Заронилось въ немъ
   Небывалое!
   
   Далѣе поэтъ намъ объясняетъ причину ея грусти и сердечной боли: она вспоминаетъ о вчерашней встрѣчѣ съ добрымъ молодцемъ, когда она шла лѣсомъ по малинушку --
   
   Ужъ не въ первый разъ
   Повстрѣчался онъ,
   Повстрѣчается
   Будто нехотя И стоитъ-глядитъ
   Какъ-то жалобно,
   
   Но вчера онъ вздохнулъ и запѣлъ грустную пѣсню, которая раздалась далеко въ лѣсу,
   
   Глубоко въ душѣ
   Красной дѣвицы
   Озвалась она
   И запала въ ней...
   
   Послѣ этого объясненія, въ какомъ нѣжномъ и поэтическомъ видѣ представляется намъ этотъ образъ влюбленной дѣвушки. Или, въ другой пѣснѣ, она задумалась надъ своимъ любимымъ серпомъ который весь почернѣлъ что ея коса. Отъ чего жъ ты почернѣлъ, спрашиваетъ грустно дѣвушка:
   
   Иль обрызганъ ты
   Въ скукѣ-горести
   По миломъ дружкѣ
   Слезой дѣвичьей?
   
   Косцы уже давно возвратились съ широкихъ степей и женятся на своихъ суженыхъ, только нѣтъ одного, котораго ждала красная дѣвица, ждала и терялась въ боязливыхъ догадкахъ.
   
   Ахъ не птица тамъ
   Летитъ по небу,
   То печальной слухъ
   Объ немъ носится...
   Не къ добру жъ тоска
   Давитъ бѣду грудь,
   Нѣтъ не къ радости
   Плакать хочется.
   
   Особенно хорошо Кольцовъ умѣетъ выражать тоскливое состояніе влюбленной души, нѣжный лепетъ страждущаго сердца; въ этихъ словахъ у него нѣтъ ничего лишняго, ни на одинъ малѣйшій звукъ несообразнаго съ природой: все кстати, вѣрно и естественно; у него вы не найдете ни повтореній, ни общихъ или избитыхъ фразъ; но всегда съ новыми оттѣнками чувства новыя слова и новыя сочетанія, глубоко проникнутыя народнымъ духомъ. Что, напримѣръ, можетъ сравниться съ этимъ выраженіемъ тоски бѣдной дѣвушка, которая напрасно дожидается возвращенія своего милаго друга, задумавшись надъ его кольцомъ:
   
   Что взгляну, то вздохну,
   Затоскуюся,
   И зальются глаза
   Горькимъ горемъ слезъ.
   
   или
   
   Разступитесь лѣса темные,
   Разойдитесь рѣки быстрыя,
   Запылись ты путь-дороженька;
   Дай мнѣ вѣстку, моя пташечка!
   Я рѣкой пойду по бережку,
   Полечу горой за облакомъ
   На край свѣта -- на край бѣдова,
   Искать стану друга милаго...
   
   Здѣсь видно смутное душевное состояніе, которое внушаетъ какую-то рѣшимость, но вмѣстѣ съ тѣмъ рѣшимость мечтательную, какъ бредъ сильно-влюбленной души, разстроенной разгоряченнымъ воображеніемъ {Вспомнимъ подобный же тоскливый плачъ Ярославны въ словѣ о полку Игоря: "полечю зегзицею по Дунаеви; омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ; утру князю кровавыя его раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ. О вѣтре! вѣтрило! чему господине насильно вѣеши? чему мычешы ханойскія стрѣлы на своей не трудной крылцю на моея лады вой? Мало ли ти бяшетъ горе подъ облаки вѣяти, лелѣючи корабли на синѣ морѣ? Чему, господине, мое веселіе по ковылю развѣя и пр.}. Но сколько здѣсь народныхъ поэтическихъ красотъ, которыхъ мы не можемъ не назвать родными.
   Вотъ наконецъ выраженіе страстной, пылкой любви дѣвушки, которая безразсчетно предается ей, какъ единственному сокровищу своей жизни:
   
   Я любила его
   Жарче дня и огня.
   Какъ другимъ не любить
   Никогда, никогда!
   Только съ нимъ лишь однимъ
   Я на свѣтѣ жила
   Ему душу мою,
   Ему жизнь отдала!
   Что за ночь, за луна.
   Когда друга я жду,
   Вся блѣдна, холодна,
   Замираю, дрожу!
   Вотъ идетъ онъ, поетъ
   "Гдѣ ты зорька моя?"
   Вотъ онъ руку беретъ,
   Вотъ цѣлуетъ меня?
   "Милый другъ, погаси
   "И опалу и твои!
   "И безъ нихъ при тебѣ
   "Огнь пылаетъ въ крови
   
   Мы приводимъ всѣ эти пѣсни отрывками, и не приводимъ еще много другихъ, гдѣ такъ же прекрасно выражается любовь въ самыхъ народныхъ образахъ.
   Теперь обратимъ вниманіе еще на одинъ образъ, который трогаетъ нашу душу печальными жалобами женщины, осужденной на безвыходное страдальчество.
   Этотъ прекрасный и вмѣстѣ жалкій образъ сколько внушаетъ къ себѣ сочувствія, столько же можетъ быть поучительнымъ упрекомъ для многихъ лицъ. Здѣсь вы слышите только горькія жалобы нѣжнаго сердца женщины, насильно отданной за мужъ изъ корыстныхъ видовъ или, лучше сказать, проданной немилому мужу. Этотъ образъ мы встрѣчаемъ во многихъ народныхъ пѣсняхъ, гдѣ слышится также горькій упрекъ, вмѣстѣ съ опытностію ума и сердца. Вотъ на up:
   
   Ахъ какъ бы на цвѣты не морозы,
   И зимой бы цвѣты разцвѣтали;
   Ахъ кабы на меня не кручина.
   Ни о чемъ бы я не тужила,
   Не сидѣла бъ я подпершися,
   Не глядѣла бъ я въ чисто поле.
   И я батюшкѣ говорила,
   И я свѣту своему доносила:
   Не давай меня, батюшка, за мужъ
   Не давай, государь, за неровню;
   Не мечись на большое богатство,
   Не гляди на высоки хоромы,
   Не съ хоромами жить -- съ человѣкомъ,
   Не съ богатствомъ жить мнѣ -- съ совѣтомъ...
   
   А вотъ какъ у Кольцова выражется эта безутѣшная жалоба, которую, слѣдуя Бѣлинскому, можно въ самомъ-дѣлѣ сравнить съ грустнымъ воркованьемъ горлицы:
   
   Ахъ зачѣмъ меня
   Силой выдали
   За немилова
   Мужа старова?
   Небось весело
   Теперь матушкѣ
   Утирать мои
   Слезы горькія!
   Небось весело
   Глядѣть батюшкѣ
   На житье бытье
   Горемышное...
   Поздно, родные,
   Обвинять судьбу,
   Ворожить-гадать,
   Сулить радости!
   Пусть изъ-за моря
   Корабли плывутъ,
   Пущай золото
   На полъ сыплется:
   Не росши травѣ
   Послѣ осени,
   Не цвѣсти цвѣтамъ
   Зимой по снѣгу
   
   Видно, что Кольцову не разъ приходилось встрѣчаться съ такими несчастными женщинами, что онъ понималъ ихъ горе, страдалъ за нихъ, и правоту этого страданія отдалъ въ своихъ пѣсняхъ на судъ всей Руси. Вотъ еще одна пѣсня, гдѣ такъ много тоскливаго чувства и сердечной горечи:
   
   Безъ ума, безъ разума
   Меня за мужъ выдали,
   Золотой вѣкъ дѣвичій
   Силой укоротали.
   Для того ли молодость
   Соблюдали, нѣжили,
   За стекломъ отъ солнышка
   Красоту лелѣяли,
   Чтобъ я вѣкъ свой замужемъ
   Горевала, плакала.
   Безъ любви, безъ радости
   Сокрушалась, мучилась.
   Говорятъ родимые:
   Поживется слюбится,
   И по сердцу выберешь
   Да горчѣе придется.
   Хорошо состарѣвшись
   Разсуждать совѣтовать
   И съ собою молодость
   Безъ разсчета сравнивать *
   {* Въ одной нашей народной пѣснѣ, женщина, жалуясь на свое горькое замужество, на суровость свекра и свекрови, заключаетъ такимъ-образомъ:
   Хорошо учить чужихъ дѣтей,
   Не роженыхъ, не хоженыхъ
   Не вспоенныхъ, не вскормленныхъ...
   
   Замѣчательно -- въ нашихъ народныхъ пѣсняхъ вездѣ встрѣчаются жалобы на свекра и свекровь, какъ безжалостныхъ и непривѣтливыхъ -- страшилищъ для невѣстъ.
   
   Какъ чужіе то отецъ съ матерью
   Безжалостливы уродилися:
   Безъ огня у нихъ сердце разгорается,
   Безъ смолы у нихъ гнѣвъ раскипается.}
   
   Теперь обратимся еще къ одному отдѣлу стиховъ Кольцова, скудно.му по количеству, по весьма богатому по поэтическому содержанію. Онъ относится къ описанію крестьянской жизни, которую глубоко понималъ поэтъ, сочувствовалъ ей, и въ своемъ поэтическомъ настроеніи находилъ прекрасные предметы для поэзіи. Поэтъ образованный долженъ бы былъ прежде изучить эту жизнь, всмотрѣться въ нее но и тогда онъ все стоялъ бы выше нея, многаго не подмѣтилъ бы, на многое смотрѣлъ бы съ своей личной точки зрѣнія, и потому его перо никогда не перенесло бы свѣжести, неподдѣльности и простоты красокъ Кольцова; въ немъ мы непремѣнно замѣтили бы иногда поддѣльный тонъ, иногда слѣды изученія. У Кольцова нѣтъ ничего этого; онъ не изучалъ той жизни, но отъ самаго дѣтства съ нею сходился, свыкался, сроднялся, и, въ-самомъ-дѣлѣ, сталъ на нее смотрѣть какъ на родную, хотя къ_ней и не принадлежалъ вполнѣ по своему положенію; онъ ее зналъ не испытывающимъ и изучающимъ умомъ, а чувствующимъ сердцемъ, любилъ какъ жизнь, слитую съ окружающей внѣшней природою, которая всегда на него смотрѣла съ такой живой и усладительной улыбкой. Отъ того въ своихъ описаніяхъ онъ вездѣ васъ привлекаетъ, заставляетъ себѣ сочувствовать, какъ художнику, умѣющему дать натуральную жизнь своей картинѣ; описываетъ ли крестьянскую пирушку, труды ли на полѣ, надежду ли, молитву ль, или бѣду-горе крестьянина,-- все у него естественно и полно жизни, такой, какую вы въ-самомъ-дѣлѣ встрѣчаете на родной Руси. Суровый трудъ и земля -- вотъ два предмета, которыми живетъ крестьянинъ и которые составляютъ его богатство; съ трудомъ необходимо соединяется надежда на вознагражденіе труда, что и составляетъ его думу. Этого вознагражденія крестьянинъ ждетъ единственно отъ своей земли, на которую не кому будетъ жаловаться, если его труды пропадутъ даромъ, а земля, подтверждая различнымъ случайностямъ и явленіямъ природы, такъ часто и легко можетъ его оставить безъ хлѣба. На кого жъ какъ не на Бога, онъ возложитъ -- надежду среди своихъ трудовъ, умываясь кровнымъ потомъ. Эта то вѣчная надежда вмѣстѣ съ теплою вѣрою такъ тѣсно слита съ жизнію крестьянина и такъ прекрасно выражена у Кольцова:
   
   Кто у Бога проситъ,
   Да работать любитъ,
   Тому невидимо
   Господь посылаетъ
   
   говоритъ себѣ въ утѣшеніе благочестивый старикъ-кресты" пинъ, задумавшись надъ своей судьбою.
   
   Лиха бѣда въ землю
   Кормилицу -- ржицу
   Мужичку закинуть,
   А тамъ Богъ уродитъ,
   Микола подсобитъ
   Собрать хлѣбецъ съ поля
   Такъ его достанетъ
   Годъ семью пробавитъ...
   И лишней копейкой
   Божій праздникъ встрѣтить
   
   Превосходны у Кольцова описанія крестьянской жизни на полѣ, гдѣ соединяются всѣ надежды крестьянина, гдѣ онъ съ вѣрою обращаетъ глаза на небо, и молитъ или благодаритъ его. Здѣсь Кольцовъ немногими словами умѣетъ описать такъ много, въ такомъ живомъ дѣйствіи, такъ сильно и живописно. Крестьяне радуются возраженію весны.
   
   За одно съ весной
   Пробуждаются
   Ихъ завѣтныя
   Думы мирныя.
   Дума первая:
   Хлѣбъ изъ закрома
   Насыпать въ мѣшки,
   Убирать воза.
   А вторая ихъ
   Была думушка:
   Изъ села гужомъ
   Въ пору выѣхать.
   Третью думушку
   Какъ задумали,
   Богу-Господу
   Помолилися,
   Чѣмъ свѣтъ по полю
   Всѣ разъѣхались,
   И пошли гулять
   Другъ за дружкою,
   Горьстью полною
   Хлѣбъ раскидывать,
   И давай пахать
   Землю плугами,
   Да кривой сохой
   Перепахивать,
   Бороны зубьемъ
   Норасчесывать.
   
   Такимъ образомъ мужичекъ сготовилъ зернышку колыбель святую, и съ тихимъ шопотомъ: Уроди мнѣ Боже, Хлѣбъ -- мое богатство оставляетъ свое поле, обращаясь къ другимъ работамъ. Здѣсь ему больше нечего дѣлать. Дальнѣйшій его трудъ ничѣмъ не повюжетъ зерну,
   
   Его вспоитъ, выкормить
   Мать-земля сырая;
   Выйдетъ въ полѣ травка,
   Выростеть и колосъ.
   Станетъ спѣть, рядиться
   Въ золотыя ткани
   
   Съ такою надеждою крестьянинъ оставляетъ поле и ждетъ времени жатвы, часто посматривая на небо, а между-тѣмъ тамъ дѣйствуютъ силы, независимыя отъ человѣка, дѣйствуютъ таинственно, грозно, бурно, и своими явленіями радуютъ или страшатъ крестьянина; тамъ совершается опредѣленіе -- вознаградить или нѣтъ его тяжелый трудъ, соединенный съ надеждой и молитвой. Здѣсь Кольцовъ неподражаемъ въ своемъ поэтическомъ описаніи:
   
   Разгорѣлся день
   Огнемъ солнечнымъ,
   Подобралъ туманъ
   Выше темя горъ,
   Нагустилъ его
   Въ тучу чорную;
   Туча чорная
   Понахмурилась,
   Понахмурилась --
   Что задумалась,
   Словно вспомнила
   Свою родину....
   Понесутъ ее
   Вѣтры бурные
   Во всѣ стороны
   Свѣта бѣлаго....
   Ополчается
   Громомъ-бурею,
   Огнемъ-молніей,
   Дугой-радугой.
   Ополчилася
   И расширилась,
   И ударила,
   И пролилася
   Слезой крупною --
   Проливнымъ дождемъ
   На земную грудь,
   На широкую.
   И съ горы небесъ
   Глядитъ солнышко,
   Напилась воды
   Земля досыта
   
   И какъ весело сморятъ сельскіе люди послѣ благодѣтельнаго дѣйствія высшихъ и таинственныхъ для нихъ силъ:
   
   На поля, сады,
   На зеленые,
   Люди сельскіе
   Не насмотрятся;
   Люди сельскіе
   Божьей милости
   Ждали съ трепетомъ
   И молитвою
   
   Да, это -- праздникъ для ихъ душъ, и каждый мирно и тихо его празднуетъ въ своей душѣ, съ удвоенной надеждой, обращая радостный взоръ на свое поле.
   
   Что жъ послалъ Господь
   За труды людямъ?
   Выше пояса
   Рожь зернистая
   Дремитъ колосомъ
   Почти до земли.
   Словно божій гость
   На всѣ стороны
   Дню веселому
   Улыбается.
   Вѣтерокъ по ней
   Плыветъ-лоснится,
   Золотой волной
   Разбѣгается
   
   И вотъ наступаетъ счастливая жатва; люди опять семьями сбираются на давно-оставлснное поле; теперь опять нуженъ ихъ трудъ, за которымъ
   
   Сладокъ будетъ отдыхъ
   На снопахъ тяжелыхъ.
   
   И вотъ исполнилась святая надежда крестьянина; онъ ни отъ кого не скрываетъ своего богатства, дарованнаго ему Богомъ, и любуется на разставленные скирды, которые, "какъ князья, широко сидятъ, поднявъ головы".
   
   Видитъ солнышко
   Жатва кончена:
   Холоднѣй оно
   Пошло къ осени.
   Но жарка свѣча
   Поселянина
   Предъ иконою
   Божьей Матери
   
   Въ другой пѣснѣ Кольцовъ прекрасно изобразилъ мужицкую лѣнь, которая до тла раззоряетъ домъ и доводитъ до нищеты и голода. Здѣсь поэтъ будитъ мужика, говоритъ ему о приходѣ весны, указываетъ на работающихъ сосѣдей, съ ироніей замѣчаетъ объ его настоящемъ нищенскомъ положеніи:
   
   На гумнѣ -- ни снопа;
   Въ закромахъ -- ни зерна;
   На дворѣ-по травѣ --
   Хоть шаромъ покати,
   Изъ клѣтей домовой
   Соръ метлою посмелъ;
   И лошадокъ за долгъ
   По сосѣдямъ развелъ.
   И подъ лавкой сундукъ
   Опрокинутъ лежитъ;
   И погнувшись изба,
   Какъ старушка, стоитъ:
   
   напоминаетъ ему объ его быломъ времени,
   
   Какъ катилось оно
   Но полямъ и лугамъ
   Золотою рѣкой....
   
   Но мужикъ ничего не слышитъ; онъ лежитъ на печи безъ просыпу, и просыпаетъ весну, лѣто и осень.--
   Главное, преобладающее начало поэзіи Кольцова составляетъ лирика, но у него есть нѣсколько прекрасныхъ піесъ и въ повѣствовательномъ родѣ, гдѣ иногда прорываются даже драматическіе порывы. Поэтъ зналъ, въ какихъ движеніяхъ выказываются у русскаго человѣка различныя волненія души, въ какихъ словахъ высказываются мгновенныя страсти. Эти піесы замѣчательны простотой своего разсказа, быстротой дѣйствія и естественными сердечными порывами, въ которыхъ вы не можете не узнать русскаго человѣка. Въ піесѣ Деревенская бѣда удалый молодецъ разсказываетъ о своемъ быломъ, близкомъ его сердцу, какъ онъ любилъ дѣвушку, какъ съ нею проводилъ ночныя бесѣды, какъ наконецъ они помолвились поцалуями, какъ, на ихъ погибель несмѣшная казна старосты все повернула по своему, и дѣвушка досталась старостиному сыну.
   
   Тошно, грустно было на сердцѣ --
   Какъ изъ церкви мою милую
   При народѣ взялъ онъ за руку,
   Съ похвальбою поклонился мнѣ;
   Тошно, грустно было на сердцѣ --
   Какъ онъ съ нею вдоль по улицѣ,
   Что есть духу поскакалъ, злодѣй,
   Къ своему двору широкому.
   
   Здѣсь молодецъ уже былъ поставленъ въ самое натуральное драматическое положеніе: въ его душѣ не могли не забушевать всѣ страсти оскорбленной гордости, досады и униженія; посмотримъ, какъ же онѣ выразились:
   
   Я стоялъ, глядѣлъ, задумался....
   Снявши шапку -- хватилъ объ землю,
   И пошелъ себѣ загуменьемъ --
   Подъ его окошки красныя.
   
   Что можетъ быть есгественнѣе этого быстраго движенія страсти души, развитой одною природою, неумѣющей сдерживать своихъ порывовъ, какъ бы ни были они дики. Именно въ подобномъ движеніи русскій человѣкъ часто выражаетъ свою чрезмѣрную досаду; далѣе -- любовь и ревность его влекутъ не домой, а подъ окно къ его недругу: ему хочется знать, что дѣлается тамъ, гдѣ онъ долженъ бы занимать первое мѣсто. Тамъ молодые цѣлуются, тамъ дѣвушки поютъ свадебныя пѣсни, тамъ его товарищи пьютъ, играютъ, забавляются, а онъ одинъ тайкомъ подсматриваетъ въ окно. Конечно, его страсть съ каждой минутой кипитъ все больше и больше, и наконецъ внушаетъ ему страшную мысль, которая даже въ самую минуту разсказа радовала его желчной радостью, какъ месть, удовлетворившая его вполнѣ за обиду и лишенное счастіе:
   
   Въ эту пору для пріятеля
   Заварилъ я брагу хмѣльную,
   Заигралъ я свадьбу новую,
   Что бесѣду небывалую!
   
   Онъ сжегъ его богатый домъ, хотя при этомъ сгорѣла и собственная его бѣдная избушка.
   Наконецъ, обратимъ вниманіе на піесу "Ночь", піесу высокодраматическую, которой нельзя довольно начитаться. Здѣсь на васъ вѣетъ тихая, чудная ночь со своею луною; въ тоже время, при ея нѣжномъ свѣтѣ, вамъ представляется страстная любовная бесѣда и слышится женскій голосъ въ пѣснѣ, какъ ревнивый мужъ билъ жену свою; тутъ же подъ окномъ изъ чернѣющаго сада видится мрачный образъ мужа, который тайнымъ призракомъ караулитъ безпечныхъ влюбленныхъ.
   
   Улыбаясь, онъ
   Зубъ о зубъ стучалъ,
   Жгучей искрою
   Его глазъ сверкалъ.
   
   Вотъ наконецъ его замѣчаютъ: въ мигъ за страхомъ, первымъ порывомъ души, вспыхиваетъ отчаянная рѣшимость отъ него избавиться. Раздраженный мужъ берется рукою за дверь и тутъ же падаетъ мертвымъ; за этимъ мгновеннымъ нѣмымъ дѣйствіемъ вы слышите голосъ:
   
   Чтожъ ты, милая,
   "Вся какъ листъ дрожишь?
   "Съ дѣтскимъ ужасомъ
   "На него глядишь?
   "Ужъ не будетъ онъ
   "Караулить насъ
   "Не придетъ теперь
   "Въ полунощный часъ...
   
   И за тѣмъ другой голосъ, который въ немногихъ словахъ, какъ нельзя лучше, вамъ выразитъ то смутное, едва сознательное состояніе, въ какое должна впасть женщина при этой нежданной, мгновенной драматической развязкѣ:
   
   Ахъ, не то, чтобъ я....
   "Умь мѣшается...
   "Все два мужа мнѣ
   Представляются:
   "На полу, одинъ
   "Весь въ крови лежитъ;
   "А другой -- смотри
   "Вонъ въ саду стоитъ...
   
   Кто не признаетъ здѣсь высокаго драматическаго начала и глубокаго пониманья человѣческой природы.
   Мы уже замѣтили, что при описаніи самыхъ горькихъ минутъ и волненій души, у Кольцова иногда является иронія, вытекающая изъ характера русскаго человѣка. Хотя мы ее встрѣчаемъ весьма не во многихъ піесахъ, но при всемъ томъ въ ней видится нѣкоторое разнообразіе. Вспомнимъ напримѣръ эти стихи.
   
   Куда глянешь -- всюду наша степь,
   На горахъ -- лѣса, сады, дома;
   На днѣ моря -- груды золота,
   Облака идутъ-нарядъ несутъ.
   
   Или другой, болѣе легкій и быстрый:
   
   Разрывайся грудь моя,
   Буду суженымъ не я,
   Тотъ -- богатый, я -- безъ хаты,
   Цѣлый міръ -- мои палаты!
   
   Иногда эта иронія какъ-будто скрывается въ серьозномъ описаніи, какъ напр.
   
   Изъ клѣтей домовой
   Соръ метлою посмелъ
   И лошадокъ за долгъ по сосѣдямъ развелъ.
   
   Иногда же она слегка обнаруживается просто въ насмѣшливой улыбкѣ самаго поэта, какъ напр. въ піесѣ "Всякому свой талантъ", гдѣ мужъ жалуется на свою жену -- съ роднею и съ породою, именитую, почетную:
   
   И живемъ съ ней, только ссоримся,
   Да роднею похваляемся,
   Да проживши все добро свое,
   Въ долги впали неоплатные....
   "Теперь придетъ время тѣсное
   Что намъ дѣлать, жена, надобно?"
   -- "Какъ, скажите, люди добрые,
   Научу я мужа глупова....
   "Самъ прожился мой безумный мужъ,
   "Да у бабы ума требуетъ *.
   {* Здѣсь кстати напомнить объ одной нашей народной пѣснѣ, замѣчательной по своему ироническому направленію: молодецъ разсказываетъ о своихъ двухъ женахъ:
   Подарилъ меня батюшка женою,
   Глупою женою, не разумной:
   Я загудокъ, а она за прялку,
   Я въ гудокъ играти, а она мотати.
   Не за чѣмъ въ люди на кручину
   Дома кручинушки довольно....
   
   Подарилъ меня батюшка женою
   Умною женою и разумной:
   Я за гудокъ, а она за пѣсни,
   Я въ гудокъ играти, а она плясати.
   Не за чѣмъ въ люди по веселье,
   Дома весельица довольно.}
   
   Или въ совѣтѣ Товарищу биться съ судьбой, пока случай найдетъ счастье и начнетъ съ нимъ жить на славу, онъ прибавляетъ:
   
   Таже сила тогда
   Другой голосъ возьметъ,
   И чудно и смѣшно
   Всѣхъ, къ тебѣ прикуетъ.
   И тѣ жъ люди враги,
   Что чуждались тебя,
   Богъ ужъ вѣдаетъ какъ,
   Назовутся въ друзья.
   
   Можно думать, что эта иронія съ годами развилась бы въ поэтѣ въ размѣрахъ болѣе обширныхъ.
   Разсмотрѣвъ содержаніе поэзіи Кольцова, посмотримъ на ея внѣшнюю сторону, постараемся опредѣлить, какими красками языка поэтъ выражалъ образы, возникавшіе въ его душѣ; гдѣ онъ бралъ эти краски и какъ ими пользовался?
   Всякая народная поэзія коротко насъ знакомитъ какъ съ природою, которая окружаетъ народъ, такъ и съ его взглядомъ на эту природу. Народъ тѣсно связавъ со своей родной, видимой природой, и потому безпрестанно сближаетъ съ нею все, что существуетъ и происходитъ въ немъ самомъ, въ его душѣ, какъ невидимое, какъ отвлеченность, которой онъ чуждается. Образы его поэзіи необходимо должны получать свой цвѣтъ, свою осязательность и жизнь черезъ эту природу, и безъ нея имъ нѣтъ другаго источника жизни. У Гомера картина природы древней Греціи представляется передъ вашими глазами во всей своей ясности и полнотѣ; у Оссіана кто себѣ не представитъ сѣверной, суровой природы его отечества; персидскіе поэты прекрасно насъ знакомятъ со всей роскошью, пышностью и богатымъ разнообразіемъ восточной природы, которая, кажется, то красотой, то силой, то нѣгой господствуетъ надъ человѣкомъ, и безъ своего посредства не позволяетъ въ немъ зародиться ни одной мысли; въ арабской поэзіи самый языкъ, кажется, такъ же горячъ, какъ горячи пески Аравіи. Въ русскихъ пѣсняхъ вы почти невстрѣчаете отдѣльныхъ описаніи природы, но тѣмъ не менѣе прекрасно знакомитесь съ простои русской природою. Вы видите, какъ народъ, чуждаясь отвлеченности, старается все въ себѣ зародившееся олицетворить, оживить, сравнить, переселяя въ свой внутренній міръ всю внѣшнюю природу, сообразно со своимъ взглядомъ на нее и на жизнь. Вотъ отъ чего всѣ народныя метафоры и сравненія, представляясь намъ не риторической роскошью, а существенной необходимостью, всегда особенны и различны у всѣхъ народовъ. Бросимъ взглядъ на главныя изъ нихъ въ нашей народной поэзіи. Здѣсь особенно много жизни и картинности представляетъ одно сравненіе, гдѣ сравниваемый предметъ совершенно какъ бы входитъ въ дѣйствіе другаго, который приводится для сравненія; какъ напр. "Встала обида въ силахъ Дажь-Божа внука, вступила дѣвою на землю Трояню, всплескала лебедиными крылы на синемъ морѣ" и пр. или "растекашеся мыслію по древу, сѣрымъ волкомъ по земли, сизымъ орломъ подъ облакы... (Слово о Полку Игоря) Сравненія обыкновенныя, съ помощью словъ какъ, точно, подобно, и пр. только сближаютъ два дѣйствія или два предмета, но никогда ихъ не сливаютъ въ такую быструю и живую картину я никогда не имѣютъ такой силы. Это слитное сравненіе вытекло изъ древняго вѣрованія народа въ возможность превращенія посредствомъ волшебства, какъ это еще видно въ нѣкоторыхъ нашихъ народныхъ сказкахъ. (Волхвъ Всеславичъ, Добрыня Никитичъ и др.) Слѣды этого замѣтны также въ словѣ о Полку Игоря, гдѣ говорится о Полоцкомъ князѣ Всеславѣ: "Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ къ ночь волкомъ рыскаше, изъ Кыева дорыскаше до Куръ Тмутаракани...." Здѣсь должно разумѣть не сравненіе какъ волкъ, но Дѣйствительно превратившійся въ волка. Или въ одной нашей народной пѣснѣ:
   
   Не буду я къ матушкѣ ровно три годка,
   На четвертой къ матушкѣ пташкой полечу,
   Горемышною пташечкою кукушечкою,
   Сяду я у матушки во зеленомъ саду,
   Синимъ кукованьемъ весь садъ изсушу...
   
   Съ христіанскимъ образованіемъ потерялось это вѣрованіе, но отъ него осталась прекрасная поэтическая форма сравненія. Впрочемъ она рѣдко употребляется въ нашихъ пѣсняхъ; тамъ чаще мы встрѣчаемъ другое сравненіе, гдѣ одинъ предметъ называется именемъ другаго, какъ напр. соколъ вмѣсто удалый молодецъ; кукушечка, горлица вмѣсто печальная дѣвушка, лебедушка, голубушка вмѣсто милая дѣвушка, и пр.; подобныя же сравненія {Въ словѣ о Полку Игоря: "единъ же израни жемчужну душу изъ храбра тола чрезъ злато ожереліе".} весьма часто попадаются и въ персидской поэзіи, о чемъ современемъ мы думаемъ найти случай поговорить особо, сравнивъ ее съ нашею. Другое, частое сравненіе въ нашихъ Пѣсняхъ мы назовемъ параллельнымъ; здѣсь, сперва, для сравненія представляется одно дѣйствіе изъ внѣшней природы и потомъ, въ параллель ему, другое, относящееся къ лицу, какъ напр.
   
   Ужъ какъ палъ туманъ на сине море,
   А злодѣй тоска въ ретиво сердце;
   Не сходить туману съ синя моря,
   Ужъ не выдти кручинѣ изъ сердца вонъ....
   
   Или
   
   У залетнаго яснаго сокола
   Подопрѣло его правое крылышко,
   Правое крылышко, правильно перышко
   У заѣзжева добра молодца,
   Что болитъ его буйная головушка и пр.
   
   Но особенно много въ нашихъ пѣсняхъ попадается сравненій отрицательныхъ; здѣсь поэтъ какъ-будто смотритъ на дѣйствіе издали и не можетъ вдругъ распознать, какому предмету приписать его; сначала ему кажется дѣйствіе, относящееся къ явленіямъ природы, къ птицамъ, звѣрямъ; потомъ разсмотрѣвъ внимательнѣе, онъ относитъ его къ лицу и въ-слѣдствіе того отрицаетъ первое, какъ напр.
   
   Не былинушка въ чистомъ полѣ зашаталася,
   Зашаталася безпріютная головушка.

-----

   Не звѣзда блеститъ далече во чистомъ полѣ,
   Курится огонечекъ малешенекъ.

-----

   Ужъ не лебедь ходитъ бѣлая
   По зеленой травкѣ шелковой,
   Ходитъ красна дѣвица душа
   Во кручинѣ, въ мысляхъ горестныхъ..
   
   Черезъ такое отрицательное сближеніе двухъ дѣйствій, настоящее изъ нихъ получаетъ передъ нашими глазами болѣе жизни, движенія и яркости, слѣд., представляется въ большемъ поэтическомъ блескѣ. Положительное сравненіе съ частицею какъ вмѣсто не, здѣсь не будетъ представлять такой силы и видимости дѣйствія.
   Наконецъ, нерѣдко встрѣчаются сравненія противуположныя, весьма замѣчательныя своей поэтической силой; здѣсь сближаются два совершенно несходныя дѣйствія, изъ которыхъ одно, приводимое для сравненія, общеизвѣстно и близко всѣмъ, какъ напр. посѣвъ, жатва, пиръ и пр.; иногда оба дѣйствія совершенно какъ бы сливаются въ одно, для большей силы и картинности, иногда же раздѣляются отрицаніемъ. Вотъ примѣры:
   
   Сравненіе съ дѣйствіемъ на пашнѣ: "На Немизѣ снопы стелютъ головами, молотятъ чѣпи харалужными, на тоцѣ животъ кладутъ, вѣютъ душу отъ тѣла. Немизѣ кровави брезѣ не болотомъ бяхутъ посѣяни, посѣяни костьми русскихъ сыновъ." (Сл. о Полку Игоря) или
   
   За славной за рѣченькой Утвою,
   По горамъ было утвинскимъ,
   По раздольицамъ по широкимъ,
   Распахана была пашенка яровая;
   Не плугомъ была пахана, не сохою,
   А вострыми мурзавецкими копьями;
   Не бороною была пашенка взборнована,
   А коневыми рѣзвыми ногами;
   Не рожью посѣяна была пашенка, не пшеницей,
   А посѣяна была пашенка яровая
   Казачьими буйными головами;
   Не поливой она всполивана,
   Не осеннимъ сильнымъ дождичкомъ,
   Всполивана была пашенка
   Казачьими горючими слезами....
   
   Сравненіе съ пиромъ:
   "Ту кроваваго вина не доста; ту пиръ докончаша храбріи Русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю русскую" (Слово о Пол. Иг.)
   
   Въ одной пѣснѣ мать говоритъ молодцу:
   Ты за чѣмъ такъ, мое чадушко, напиваешься?
   До сырой-то до земли все приклоняешься,
   И за травушку за кавылюшку все хватаешься?
   Какъ возговоритъ добрый молодецъ родной матушкѣ:
   Я не самъ такъ добрый молодецъ напиваюся,
   Напоилъ-то меня турецкой царь тремя пойлами,
   Что тремя-то было пойлами, тремя разными:
   Какъ и первое-то его пойло -- сабля острая,
   А другое-то его пойло копье мѣткое было,
   Его третье-то пойло пуля свинчатая.
   Или извѣстное сравненіе съ женитьбой:
   Ты скажи моей молодой вдовѣ,
   Что женился я на другой женѣ,
   Что за ней я взялъ поле чистое,
   Насъ сосватала сабля острая,
   Положила спать калѣна стрѣла.

-----

   Обвѣнчаюсь я со иной женой --
   Смертью раннею и насильною.
   
   Наконецъ сравненіе преувеличенное; въ немъ нѣтъ того дикаго преувеличенія, какое мы встрѣчаемъ въ нашихъ сказкахъ; оно только представляетъ предметъ живѣе и показываетъ послѣднюю крайность въ его положеніи:
   
   Она плачетъ, что рѣка льется,
   Возрыдаетъ, что ключи кипятъ.
   
   Или въ словѣ о Полку Иг.: "Галичкы Осмомысле Ярославе! высоко сѣдипіи на своемъ златокованнѣмъ столѣ; подперъ горы Угорскіи своими желѣзными полки, заступивъ Королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ; отворявши Кіеву врата; стрѣлявши съ отня злата стола Салтани за землями. Стрѣляй, господине, Канчака поганаго кощея за землю русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича...."
   Въ нашихъ пѣсняхъ мы весьма часто встрѣчаемъ обращеніе къ природѣ, какъ къ существу одушевленному, которое можетъ насъ понимать, намъ сочувствовать и отвѣчать на наши вопросы, вырвавшіеся отъ избытка чувства. Здѣсь видна особенно тѣсная связь лица съ внѣшней природою, которая какъ будто сообразуется съ его сердцемъ, и сама представляется то радостною, то печальною:
   Ты дуброва моя, дубровушка,
   Ты дуброва моя зеленая,
   Ты къ чему рано зашумѣла
   Преклонила свои вѣточки?

-----

   Ахъ вы, вѣтры, вѣтры буйные,
   Вы буйные -- вѣтры осенніе,
   Потяните вы во ту сторону,
   Во ту сторону, во восточную,
   Отнесите вы къ другу вѣсточку,
   Что не радостную вѣсть,#печальную.....
   
   Въ заключеніе упомянемъ еще о нѣкоторыхъ постоянныхъ эпитетахъ, которые характеризуютъ извѣстные предметы съ той или другой стороны, глядя по тому, какъ смотритъ на нихъ народъ; какъ напр. матт-сыра земля, цвѣты лазоревые; сердце ретивое, душа красна дѣвица и пр.
   Мы не можемъ сказать, что разсмотрѣли всю внѣшнюю сторону, всѣ краски нашей народной поэзіи, но по-крайней-мѣрѣ указали на главныя изъ нихъ, и видѣли, что ихъ даетъ окружающая природа, сообразно съ условіями народной жизни. Теперь спросимъ, какъ можно въ настоящее время пользоваться всѣми этими средствами? Желаніе прослыть народными мы видимъ у нѣкоторыхъ нашихъ новѣйшихъ писателей; изъ нихъ мы уже назвали двоихъ или троихъ по имени; въ ихъ піесахъ мы встрѣчаемъ и эпитеты и сравненія, взятыя прямо изъ нашихъ народныхъ пѣсенъ, а между-тѣмъ не соглашаемся ихъ призвать народными. И въ настоящее время иногда появляются произведенія съ чрезвычайною претензіею на народность. Чего вы тамъ не найдете изъ русской старины, пѣсенъ, сказокъ: и размѣръ стиха старинный, и самое содержаніе взято изъ лѣтописныхъ русскихъ сказаній, и словъ-то много, не только старинныхъ, но и устарѣлыхъ; въ каждомъ стихѣ непремѣнно найдется выраженіе, которое легко отыскать или въ русской пѣснѣ или въ сказкѣ, а между-тѣмъ все это вяло и мертво, и видна небольше, какъ только претензія на народность. Чего же тутъ недостаетъ? Жизни, поэтическихъ образовъ, творчества! Что значитъ одна форма, когда она не одушевлена жизнью, ее создавшею. Представить подобное твореніе, значитъ показать, что мы не понимаемъ духа народности, что многіе изъ насъ только увлекаются одной стариной, и хотятъ на ея ладъ передѣлать и настоящее. Но возможно ли это сдѣлать въ какомъ бы то ни было обществѣ? Можно ли воротить отжившее, можно ли вмѣстить новую жизнь въ старую форму? И неужели общество можетъ жить и выражать свою жизнь такъ, какъ жили и выражали за нѣсколько вѣковъ его предки? Странно было бы согласиться съ этимъ! И зачѣмъ же въ современномъ русскомъ обществѣ не признавать никакой народности изъ-за того, что оно живетъ европейскою жизнію? Развѣ въ немъ нѣтъ своихъ особенностей, развитыхъ изъ русскихъ старинныхъ началъ? Правда оно не живетъ такъ, какъ живетъ масса народа, но въ какомъ же государствѣ жизнь образованнаго класса похожа на жизнь простаго народа. Ошибочно было бы утверждать, что между нашимъ обществомъ и общей народной массой прервана нить, связывающая обѣ части въ одно цѣлое. Если мы сочувствуемъ истиннымъ народнымъ произведеніямъ, гдѣ выражается жизнь народа, если прельщаемся народными поэтическими образами какъ родными, если признаемъ въ Крыловѣ выраженіе вашего общества и въ то же время называемъ его басни общею принадлежностью всего народа, то это ясное доказательство, что между нашимъ образованнымъ обществомъ и народомъ есть что-то общее, родное, неразрывное. Писатель, представляющій намъ современное общество, также можетъ назваться народнымъ, но не потому что онъ будетъ употреблять выраженія и различные обороты изъ нашей народной поэзіи, а потому, что онъ представитъ духовную жизнь общества, которая выказывается въ тѣхъ или другихъ формахъ, его взглядъ на эту жизнь и на все окружающее. Конечно, онъ долженъ брать свои краски изъ той же природы, но это не значитъ, что онъ непремѣнно долженъ ихъ употреблять въ той же самой формѣ; здѣсь онъ вамъ выражаетъ новую, болѣе развитую жизнь, у которой горизонтъ шире, яснѣе, и многіе предметы представляются совершенно въ другомъ свѣтѣ. Поэтъ долженъ заботиться только о томъ, чтобы истина была выражена въ ея естественномъ и художественномъ видѣ; здѣсь народность выкажется, безъ особеннаго его старанія, въ самомъ его творчествѣ. Слѣдственно, въ немъ могутъ и быть и не быть многія краски и обороты, встрѣчающіеся въ нашей чисто-народной поэзіи; если же они есть, то непремѣнно должны быть одушевлены внутренней жизнію, безъ чего будутъ казаться безжизненными и неприличными. Даже поэтъ, выражающій жизнь народа въ ея поэтическихъ образахъ, долженъ брать свои краски изъ природы, а не выбирать ихъ изъ народныхъ пѣсенъ и сказокъ, какъ это дѣлали и дѣлаютъ наши мнимо-народные поэты, и въ чемъ состоитъ ихъ главная ошибка. Они не вникали въ природу и жизнь народа, не создавали въ себѣ поэтическихъ образовъ, а думали просто ихъ составить изъ различныхъ частицъ, взятыхъ то въ томъ то въ другомъ мѣстѣ; отъ того у нихъ и выходили скорѣе слѣпленныя фигуры, чѣмъ живые образы. Истинный народный поэтъ долженъ звать народную жизнь своею родною жизнію, долженъ прямо обращаться къ природѣ, и съ ея помощію творить, а не подражать уже разъ созданному. Его образы могутъ быть родственны съ прежними, выраженными въ народныхъ пѣсняхъ, но краски могутъ быть другія, иначе выражены или съ другими оттѣнками. Поэтъ силою своего творчества можетъ найти въ той же самой природѣ незамѣченное прежде, произвесть много новыхъ сочетаній словъ, для живописности описываемаго предмета, и народъ будетъ смотрѣть на все это какъ на свое родное и будто бы ему давно знакомое, и будетъ имъ восхищаться, потому что истинный народный поэтъ умѣетъ творить въ духѣ народа т. е. такъ, какъ творитъ самъ народъ.
   Теперь, если мы посмотримъ съ этой стороны на произведенія Кольцова, то въ немъ увидимъ мастера художника, который знаетъ гдѣ, и умѣетъ какъ брать свѣжія и живыя краски для обрисовки тѣхъ или другихъ образовъ и для выраженія задушевныхъ чувствъ. У него мы найдемъ почти все, что уже видѣли въ нашихъ старыхъ народныхъ пѣсняхъ, по при этомъ никто не скажетъ, чтобы онъ подражалъ этимъ пѣснямъ или изъ нихъ выбиралъ то ту, то другую форму и образъ выраженія. У него вы только видите ту же русскую природу, что и въ прежнихъ пѣсняхъ, по при томъ легко замѣчаете, что эта природа шире, и слѣдственно, разнообразнѣе разстилается передъ его глазами, что онъ самъ глубже въ нее проникаетъ, дальше смотритъ и искуснѣе пользуется, какъ поэтъ, уже знакомый съ искусствомъ лучшихъ мастеровъ. Онъ въ ней находитъ столько красотъ, такъ съ нею связанъ, что, кажется, не умѣетъ ни думать, ни чувствовать безъ того, чтобы не представить своихъ думъ и чувствъ, облеченныхъ въ образъ того или другаго предмета природы. Отъ того онъ особенно васъ поражаетъ своею живописностью и картинностью; онъ не создаетъ свои картины однимъ воображеніемъ, т. е. не представляетъ ни одной черты чужой, незнакомой русскому человѣку или знакомой только по наслышкѣ; нѣтъ, у него все взято изъ той природы, которую Русскій называетъ родною, все, что онъ безпрестанно встрѣчаетъ передъ своими глазами, съ чѣмъ знакомъ отъ своего рожденія; умѣнье всему этому дать живость, новость и увлекательность принадлежитъ таланту Кольцова. Другая его принадлежность -- представлять всѣ предметы въ безпрестанномъ движеніи, оживлять и олицетворять ихъ. Мы уже не говоримъ о поэтической вѣрности и прелести тамъ, гдѣ поэтъ прямо описываетъ природу: тутъ она вамъ представляется во всей своей измѣняемости, почти вдругъ во многихъ картинахъ, и такъ, какъ будто бы вы сами непосредственно ею наслаждаетесь, хотя и сидите въ четырехъ стѣнахъ, вдали отъ нея. Но и самая отвлеченность у него принимаетъ жизнь живаго существа и увлекаетъ ваше воображеніе, какъ напримѣръ:
   
            Или доля моя
            Сиротой родилась,
            Иль со счастьемъ слѣпымъ
            Безъ ума разошлась.
   Вѣдь ужъ осень на дворъ
   Черезъ прясло глядитъ,
   Въ слѣдъ за нею зима
   Въ теплой шубѣ идетъ....
   
   И подобныхъ поэтическихъ оживленій такъ много, и всѣ они такъ удачны и хороши, представлены въ такихъ сжатыхъ мѣткихъ народныхъ выраженіяхъ, что невольно приводятъ въ восторгъ. Замѣчательно, что Кольцовъ никогда не распространяется въ своихъ описаніяхъ; часто онъ двумя-тремя словами представитъ вамъ самую живую картину, и затѣмъ въ ту же минуту увлечетъ васъ новою, другою, третьей. Довольно только вспомнить двѣ пѣсни о кудряхъ, чтобы видѣть, какъ разнообразны и живы эти картины. Для олицетворенія Кольцовъ иногда употребляетъ даже фантастическіе образы, созданные народнымъ воображеніемъ, и хотя они уже давно отжили въ нашемъ духовномъ мірѣ, но у поэта, какъ краски, весьма живо на насъ дѣйствуютъ, напримѣръ:
   
   Буря поплачется
   Лѣшимъ, вѣдьмою,
   И несетъ свои
   Тучи за море.

-----

   Я изъ поля въ лѣсъ дремучій --
   Лѣшій по лѣсу шумитъ,
   Про любовь свою къ русалкѣ
   Съ быстрой рѣчкой говоритъ....
   
   Но изъ всѣхъ олицетвореній самое роскошное, живое и прекрасное въ піесѣ "Лѣсъ", которую мы можемъ назвать перломъ нашей народной поэзіи въ описательномъ родѣ. Здѣсь лѣсъ олицетворяется образомъ сказочнаго русскаго богатыря, Новы. Это олицетвореніе столь замѣчательно, что мы не можемъ не обратить на него вниманія. Всмотрѣвшись пристально въ представленное лицо, мы найдемъ, во-первыхъ, въ его свойствахъ -- свойство русскаго силача-богатыря, такъ какъ онъ создался въ народномъ воображеніи; во-вторыхъ, въ его положеніи -- положеніе осенняго лѣса; въ-третьихъ, въ его наружности отражается то грустное впечатлѣніе, которое производилъ на душу поэта этотъ чорный, мрачный лѣсъ, обнаженный и оборванный бурею. Все это поэтъ искусно слилъ въ одномъ лицѣ; отъ того его олицетвореніе вышло въ высшей степени вѣрно, живописно, народно, возбуждающее въ васъ сочувствіе, и наконецъ, высоко-художественно. Оно такъ осязательно, такъ живо вамъ представляетъ борьбу двухъ силъ, безпрестанно напоминая олицетворяющее лицо олицетворяемый предметъ и посторонняго зрителя, который въ этомъ принимаетъ сердечное участіе, что трудно найти другое что-либудь подобное во всякой поэзіи. Мы не выписываемъ этой превосходной піесы, потому-что она довольно велика, но совѣтуемъ всякому ее прочесть и повѣрить наши слова.
   Кольцовъ превосходно умѣетъ пользоваться сравненіями, взятыми изъ природы, но всегда въ духѣ русскаго языка и поэзіи. Онъ особенно богатъ сравненіями посредствомъ творительнаго падежа, гдѣ сравниваемый предметъ и другой, съ которымъ сравниваютъ, сливаются въ одно дѣйствіе. Здѣсь поэтъ производитъ сравненіе не только съ живыми существами, какъ въ нашей старой народной поэзіи, но со всѣмъ, что имѣетъ движеніе, какъ напримѣръ:
   
   Соловьемъ залетнымъ,
   Юность пролетѣла,
   Волной въ непогоду
   Радость прошумѣла.

-----

   Я рѣкой пойду по бережку,
   Полечу горой за облакомъ....

------

   Я не въ полѣ вихремъ вѣялся.....
   
   Подобныя сравненія мы иногда слышимъ въ устахъ народа, и они всегда сильно и живописно представляютъ предметъ.
   Сравненія отрицательныя у Кольцова встрѣчаются изрѣдка, но за-то вы безпрестапно встрѣчаете сравненія другаго рода, которыя онъ первый подслушалъ въ народѣ и сдѣлалъ прекрасной принадлежностью своей поэзіи. Это искусное соединеніе двухъ и болѣе предметовъ какъ бы въ одно цѣлое, такъ, что одинъ изъ нихъ представляетъ какое-нибудь яркое качество другаго; напримѣръ: Огонь -- душу -- красну дѣвицу; слезой крупною -- проливнымъ дождемъ или
   
   Степь -- трава -- парча шелковая,
   Заря-вечеръ-ночь-волшебница....
   
   Иногда Кольцовъ, для приданія большей силы своему выраженію, соединяетъ два почти равнозначащія или близкія по значенію слова въ одно: грусть -- тоска, нужда -- горе, прости -- ч прощай и множество другихъ. Замѣчательны также народные плеоназмы: зиму зимскую, вольной волей, горе горемычное и др.
   Для выраженія сильнаго впечатлѣнія на чувства, Кольцовъ иногда прибѣгаетъ къ поэтическимъ преувеличеніямъ, которыя онъ прекрасно умѣетъ составлять:
   
   Аль ни потъ съ лица посыпится,
   Аль ни въ грудь душа застукаетъ;
   Мѣсяцъ въ облака закроется,
   Звѣзды мелкія попрячутся.
   
   Но невозможно исчислить всѣхъ красотъ поэзіи Кольцова; въ ней столько новаго, увлекательнаго, поразительнаго, взятаго изъ народной природы и представленнаго въ народномъ духѣ, что вы не можете довольно начитаться, чтобы вполнѣ насладить свое воображеніе и слухъ. Читатель самъ можетъ ихъ найти во многихъ приведенныхъ нами піесахъ.
   Народная жизнь также была богатымъ источникомъ, изъ котораго поэтъ бралъ краски для своей поэзіи. Здѣсь онъ ни чѣмъ не гнушался, пользовался всѣмъ, что только могло вѣрно представить его идею и обрисовать тотъ или другой образъ; въ его пѣсни, по словамъ Бѣлинскаго, смѣло вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклоченныя бороды, и старыя онучи -- и все это превратилось у него въ чистое золото поэзіи. Народъ, какъ мы уже сказали, не любитъ отвлеченности, и потому всегда старается выразить свои мысли въ какомъ-нибудь образѣ или въ осязательной формѣ, взятой изъ собственной его жизни, и притомъ въ немногихъ словахъ. Отъ того у него есть множество выраженіи, которыя мѣтко и живописно выражаютъ мысль, но которыя можно объяснить только изъ народной жизни. Ихъ обыкновенно бываетъ трудно и даже невозможно переводить на иностранный языкъ тѣми же словами, потому-что они составляютъ исключительную принадлежность народа, ихъ создавшаго, носятъ на себѣ яркій отпечатокъ народнаго духа, и слѣдственно, народности, и безъ объясненія непонятны иностранцу. Кольцовъ, помогшій выражаться иначе, какъ въ духѣ своего народа, употреблялъ множество такихъ выраженій, и украшалъ ими языкъ своихъ пѣсенъ. Конечно ихъ много найдется и въ пѣсняхъ, созданныхъ русскимъ народомъ, но не отсюда, а изъ самой жизни ихъ бралъ Кольцовъ. И сколько разъ нужно было бъ обратиться къ народной жизни, и съ какихъ различныхъ сторонъ нужно было бы ее разобрать, еслибы кто-нибудь вздумалъ подробно объяснить иностранцу всѣ замѣчательныя пѣсни Кольцова, какъ напримѣръ эти выраженія:
   
   Не родись богатымъ,
   А родись кудрявымъ;
   По щучью велѣнью
   Все тебѣ готово.

-----

   Охъ, въ несчастный день,
   Въ безталанный часъ,
   Безъ сорочки я
   Родился на свѣтъ.
   
   Но замѣтимъ при этомъ, что Кольцовъ никогда не прибиралъ и не выискивалъ нарочно всѣхъ этихъ выраженіи, ни различныхъ народныхъ эпитетовъ и сравненіи, съ намѣреніемъ быть народнымъ; нѣтъ, объ этомъ онъ не думалъ, а только старался быть вѣрнымъ истинѣ -- дѣйствительности и чувству, и потому бралъ изъ природы и изъ жизни все то, въ чемъ могла себя выразить истина, какъ нельзя вѣрнѣе и художественнѣе. Отъ того въ немъ вы нигдѣ не найдете изысканности, принужденности и поддѣльности; онъ вездѣ естественъ и оригиналенъ въ высшей степени. Онъ нигдѣ не затрудняется въ краскахъ, что-бы ни пришлось ему описывать, какія бы ни было волненіе чувствъ; онъ однимъ-двумя взмахами кисти умѣетъ представить вамъ въ наружности или въ движеніи лица все состояніе его души, какъ напримѣръ:
   
   Въ мигъ огнемъ лицо все вспыхнуло,
   Бѣлымъ снѣгомъ порекрылося,
   И рыдая какъ безумная
   На груди моей повиснула.

-----

   Но куда умомъ ни кинуся --
   Мои мысли врозь расходятся,
   Безъ слѣда вдали теряются
   Чорной тучей покрываются....
   
   У Кольцова содержаніе совершенно сливается съ формой, и въ этой -- то взаимной и неразрывной ихъ связи вы и видите всю силу творчества поэта; у него одно безъ другаго нельзя представить, потому-что одно родилось въ другомъ, какъ душа въ тѣлѣ. Что касается до языка Кольцова, то онъ ни полусловомъ не противорѣчивъ народному духу; всѣ его обороты и сочетанія такъ смѣлы, искусны и притомъ такъ вѣрны природѣ и духу русскаго народнаго языка, что намъ остается только изучать этотъ языкъ въ пѣсняхъ Кольцова. Сколько новыхъ и мѣткихъ словъ, сколько удачныхъ сочетаній и оборотовъ рѣчи изъ нихъ могутъ войти для примѣровъ въ нашъ академическій словарь и обогатить нашъ общественный языкъ. Стихъ Кольцова также представляется новымъ и оригинальнымъ, который создалъ для себя самъ поэтъ; его размѣръ не сходится съ размѣромъ ни стиха пѣсенъ русскаго народа, ни стиха нашихъ образованныхъ поэтовъ; но ври всемъ томъ онъ основанъ на свойствахъ и духѣ русскаго языка, и вѣрно ни одинъ русскій человѣкъ не вздумаетъ его отринуть, какъ стихъ чуждый или непріятный для русскаго слуха. Онъ, напротивъ, васъ увлекаетъ своей звучной плавностью, согласуясь съ содержаніемъ, которое сообщаетъ ему жизнь и гибкость. Вотъ явное доказательство, что форма пріобрѣтаетъ себѣ народность отъ содержанія, одушевленнаго народнымъ духомъ, хотя бы она была нова, и неизвѣстна прежде, и что одна, сама но себѣ, сколько бы вѣковъ ни считала своей народности, рѣшительно ничего не можетъ значить.
   Конечно, не всѣ стихотворенія Кольцова мы можемъ поставить на одну высокую степень; нѣкоторыя изъ нихъ, особенно писанныя въ лѣта юности, довольно слабы и незрѣлы; другія важны только какъ выраженія его личности, хотя и нелишены внѣшней обработки, какъ напр. нѣкоторыя его думы. Но мы можемъ насчитать болѣе сорока піесъ, которыя даютъ ему полное право назваться народнымъ поэтомъ-художникомъ, и на которыхъ читатель невольно сосредоточиваетъ все свое вниманіе. Этимъ-то піесамъ, въ художественномъ отношеніи, далеко уступаютъ пѣсни русскаго народа, въ которыхъ видно еще младенческое искусство, гдѣ мало обращается вниманія на обработку и вообще на форму произведенія. Въ пѣсняхъ же Кольцова намъ представляется поэтъ, который уже видѣлъ великихъ мастеровъ, и вглядываясь въ нихъ, развивалъ свое эстетическое чувство, и дошелъ до сознанія въ необходимости художественной обработки поэтическаго произведенія.
   Какое же мѣсто мы дадимъ Кольцову въ нашей литературѣ? Поставимъ ли его на ряду съ тѣми русскими поэтами, которымъ признательные потомки и современники ставятъ памятники? Нѣтъ, такой памятникъ былъ бы неприличенъ нашему скромному поэту. Онъ не составляетъ звѣна той общей цѣпи, которая въ исторіи литературы связываетъ писателей, какъ представителей литературныхъ идей. Онъ не внесъ въ нашу литературу никакихъ новыхъ идеи, не развивалъ и внесенныхъ другими, не былъ подражателемъ и не увлекъ за собой ни одного подражателя. Мы его называемъ народнымъ, но не можемъ сравнить напр. съ Крыловымъ, близкимъ къ нему болѣе другихъ по выраженію народнаго духа. Крыловъ, выражая практическую сторону жизни русскаго народа, явился народнымъ въ самомъ обширномъ значеніи этого слова, гдѣ разумѣется не одинъ низшій слой народа, а всѣ вообще Русскіе, составляющіе одно неразрывное царство. Онъ очертилъ самый обширный кругъ, гдѣ каждый изъ насъ найдетъ свое мѣсто; Кольцовъ же выразилъ только одинъ тотъ классъ, который зовется народомъ по преимуществу, выразилъ болѣе со стороны чувства, слѣдственно, охватилъ кругъ тѣсный, гдѣ мы не можемъ себя помѣстить и ограничить этой небольшой чертой. Мы увлекаемся его образами, какъ поэтическими и несовсѣмъ намъ чуждыми; еще болѣе увлекаемся выраженіемъ чувства, которое, можетъ-быть, иногда испытали сами, и не разъ хотѣли бы выразить такимъ же образомъ; восхищаемся прекраснымъ представленіемъ природы, называя ее своею, русскою; но часто остаемся за кругомъ, любуясь картинами, въ которыхъ видно родное небо, родные поля и лѣса, а среди нихъ сцены, гдѣ мы никогда не могли имѣть участія. Съ этой точки зрѣнія Кольцовъ долженъ занять скромное мѣсто въ нашей литературѣ, но ни чуть не въ связи съ нашими второстепенными поэтами, которые имѣютъ много между собою общаго, и могутъ быть разсматриваемы вмѣстѣ или группами, какъ люди, развивавшіе то или другое направленіе, внесенное геніальностью. Кольцовъ въ этомъ случаѣ стоитъ одиноко, и въ исторіи литературы можетъ быть какъ бы прекраснымъ эпизодомъ.
   
   Иногда случается въ какой-нибудь картинной галлереѣ, среди высокихъ, геніальныхъ произведеній, встрѣтить нѣсколько небольшихъ картинокъ, набросанныхъ легко, смѣло, самыми живыми и естественными красками, вѣрно природѣ, и между-тѣмъ оригинально, гдѣ вы видите не подражаніе, не простое списываніе съ природы, а кисть творческаго таланта. Подъ ними вы не читаете имени ни одного изъ великихъ, прославленныхъ мастеровъ, а между-тѣмъ, восхищаясь чудными произведеніями этихъ послѣднихъ, вы невольно подходите и къ тѣмъ маленькомъ картинкамъ, долго ими любуетесь, и хотя не отвяжитесь ихъ сравнить съ этими геніальными, но вѣрно не скажете, что онѣ лишнія въ галлереѣ. Точно такое же мѣсто, на нашъ взглядъ, должны занять и произведенія Кольцова въ галлереѣ русскихъ замѣчательныхъ поэтовъ.

ВЛАД. СТОЮНИНЪ.

"Сынъ Отечества", No 5, 1852

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru