Lib.ru/Классика: Статуев Ефим Сергеевич. Из детских воспоминаний крестьянина

**ИЗЪ ДѢТСКИХЪ ВОСПОМИНАНІЙ КРЕСТЬЯНИНА *)**

*) Печатаемый нами очеркъ, обратившій на себя наше вниманіе безъискусственностью языка и свѣжестью въ воспроизведеніи впечатлѣній, правда, нѣсколько отрывочныхъ -- принадлежитъ крестьянину Орловской губерніи Е. Статуеву. Ред.

Батюшка мой, Сергѣй Михайловичъ, былъ изъ выдающихся крестьянъ, онъ любилъ чтеніе, ходилъ каждое воскресенье въ церковь и любилъ разсказывать бабамъ о житіи святыхъ отцовъ. Читая Святцы или Акафистъ Божіей Матери, онъ принималъ кроткую позу инока,-- читалъ онъ внятно съ продолжительными остановками, а останавливаясь -- всегда крестился.

Бывало, въ холодный зимній вечеръ, при тускломъ свѣтѣ ночника, зажженнаго на ветхомъ деревянномъ столикѣ, онъ раскладывалъ драгоцѣнныя ему книги,-- всѣ божественнаго содержанія, потому что прочія онъ презиралъ и называлъ ихъ заразительною чумою. Разсматривая книги, онъ всегда старался растолковать мнѣ ихъ значеніе, но я былъ еще такъ малъ, что ничего не могъ понять изъ его разговоровъ. Наконецъ, ему надоѣдало мнѣ объяснять и онъ принимался за чтеніе. Я молча слушалъ его, сидя подлѣ и какъ-то безсмысленно слѣдилъ за его глазами, которые то и дѣло перебѣгали съ одной строки на другую. А противъ насъ, у самаго конца стола, на лавочкѣ, сидѣла матушка и пряла пряжу. Матушка моя тоже отличалась набожностью и слушала съ увлеченіемъ божественныя сказанія.

Но вотъ подходила полночь, и батюшка тщательно начиналъ укладывать книги въ сундукъ, а матушка вынимала изъ стола деревянныя чашки и ложки,-- то-есть собирала ужинъ.

Помолясь усердно Богу, мы садились за столъ и съ удовольствіемъ поджидали горячихъ щей, которыя матушка вытаскивала изъ печки.

Взявъ какую-нибудь тряпицу, матушка обертывала ею горшокъ со щами и осторожно несла его къ столу. Перекрестясь и поболтавъ ложкою въ горшкѣ, она наливала въ чашку, а я смотрѣлъ, какъ густой паръ поднимался отъ чашки и разстилался по потолку. Во время ужина я ѣлъ мало, а все со страхомъ поглядывалъ въ окно, около котораго мнѣ какъ разъ приходилось сидѣть.

Я боялся видѣть мертвецовъ, которые, какъ я тогда думалъ, должны ночью бродить по деревнѣ и заходить туда, гдѣ горитъ огонь.

И я всегда просилъ моихъ родителей ложиться спать пораньше, чтобы мертвецъ или вѣдьма по огоньку не могли забраться въ нашу хату.

Батюшка старался уговорить меня, объясняя, что никакихъ вѣдьмъ нѣтъ на свѣтѣ, что мертвецы изъ могилъ не выходятъ, а если выйдутъ, то только въ день страшнаго суда. Когда онъ мнѣ это говорилъ, я дѣйствительно начиналъ сомнѣваться въ существованіи вѣдьмъ и мертвецовъ. Но онъ умолкалъ -- и я опять посматривалъ въ окно тревожно.

Матушка тоже вѣрила въ привидѣнія и даже разсказывала мнѣ, какъ однажды ночью, выходя на улицу, слышала въ сараѣ стонущаго домового, который, по ея мнѣнію, предвѣщалъ этимъ недоброе.

-- Такъ и есть,-- говорила матушка, послѣ этого случая, моего брата и отдали въ солдаты.

Я подобные разсказы очень любилъ. Думая о вѣдьмахъ, я часто не засыпалъ въ продолженіе цѣлыхъ ночей. Мнѣ казалось -- вотъ, вотъ, кто-нибудь дотронется до меня -- или же возьметъ за ногу и стащитъ въ какую-нибудь пропасть. Сердце усиленно стучало въ груди, я завертывался въ полушубокъ и затаивалъ дыханіе. Но это не помогало и тогда я съ ужасомъ начиналъ расталкивать батюшку. Иногда онъ такъ крѣпко спалъ, что мнѣ стоило не малыхъ усилій разбудить его. Наконецъ, онъ просыпался и бранилъ меня, увѣряя, что бояться нечего. Да и правда, когда онъ не спалъ, я ничего не боялся и по обыкновенію заставлялъ его разсказывать мнѣ сказки. Батюшка самъ не питалъ отвращенія къ сказкамъ и разсказывалъ мнѣ объ Иванѣ-дуракѣ и Жаръ-птицѣ.

Но мнѣ еще нравились разсказы моей матушки о томъ, каковъ я былъ во дни младенчества. Она объ этомъ говорила безъ пристрастія. По ея словамъ, я былъ капризнымъ ребенкомъ.

-- Я еще тебя тогда замѣтила, что ты будешь непослушникъ,-- говорила мнѣ матушка.

Это она брала изъ того, что я ребенкомъ никогда не прижимался къ ней и не цѣловалъ ея, какъ другія дѣти.

Я помню, какъ матушка часто говорила мнѣ съ подробностями о моемъ нежданномъ и неумѣстномъ рожденіи -- и я хочу теперь разсказать объ этомъ.

Тогда была ранняя, но холодная осень, шли проливные дожди непрестанно, солома на крышахъ хатъ почернѣла отъ излишней мокроты, а со стѣнъ струилась вода маленькими ручейками и сбѣгала въ общія лужи. Деревня представляла унылый видъ, на улицу никто не показывался, одни только овцы, да лошади, разсыпавшись по деревнѣ, лѣниво щипали поблекшую траву. Наступила ночь, деревня какъ будто вымерла: скотъ загнали, все уснуло, только собаки то жалобно выли, то бросались съ громкимъ лаемъ, будто кого-то терзали, и отъ этого лая сидѣвшія на ракитахъ галки и вороны испуганно кричали, разомъ поднимаясь вверхъ. Потомъ это вдругъ опять утихало. Казалось -- все уснуло въ тишинѣ: затихъ вѣтеръ и на небѣ такъ чисто прояснилось, что по явились звѣзды.

Въ эту ночь въ нашей деревнѣ случилось несчастіе: въ сосѣдней хатѣ жила старая вдова, она топила печь и не постаралась въ этотъ день выгрести жаръ, даже на ночь накидала дровъ въ печку, дабы они къ слѣдующему дню высохли. Она въ одинъ уголъ отгребла жаръ, а въ другой наклала дровъ, не подозрѣвая худого, потому что ей это приходилось дѣлать уже не первый разъ. Когда старушка улеглась спать -- отъ разгорѣвшагося жара дрова начали понемногу тлѣть, а потомъ незамѣтно загорѣлись. Труба была закрыта и вся хата наполнилась дымомъ. Проснувшаяся старуха чуть не задохлась, начала бѣгать изъ угла въ уголъ, не понимая, что дѣлается съ ея хатой. Наконецъ, сообразивъ что случилось, она выскочила въ сѣни съ громкимъ воплемъ: "Пожаръ! пожаръ!"

Хата не могла загорѣться, потому что труба была закрыта, а можетъ быть потому, что днемъ шелъ сильный дождь.

Народъ сейчасъ-же набѣжалъ къ старухѣ, но, видя безопасность, ее успокоили и стали расходиться по домамъ, смѣясь.

Въ это время матушка почувствовала роды. Съ мучительною болью ходила она по хатѣ, тихо стоная, прислушивалась къ каждому шороху кошки или мыши и пугливо озиралась по сторонамъ. Услыша отчаянные крики сосѣдки, она напрягла всѣ усилія и выбѣжала на улицу. Толпа народа уже окружала несчастную хату и кричала. Но матушка, пройдя нѣсколько шаговъ, упала на землю отъ боли и тутъ-же разрѣшилась мною. О пожарѣ у старухи крестьяне уже забыли, но, услышавъ о неумѣстномъ разрѣшеніи матушки, начали подсмѣиваться надъ ней. И теперь, когда мои товарищи въ насмѣшку напоминаютъ мнѣ объ этомъ, я всегда чувствую неловкость. И даже, скажу откровенно, разсказъ объ этомъ событіи врѣзался въ мою память такъ сильно, что я отъ него иногда прихожу въ отчаяніе. Какъ-бы то ни было -- я все-таки съ этого времени сталъ жить, дышать и плакать, какъ плачутъ всѣ дѣти.

Матушка говорила, что я былъ красивымъ ребенкомъ, поэтому бабы и дѣвушки приходили и няньчили меня, предрекая мнѣ въ жизни счастье и благословенную судьбу. Я забылъ сказать о моемъ дѣдушкѣ, который въ дни моего младенчества былъ еще живъ. Онъ въ моей жизни имѣлъ значеніе, которое я сейчасъ постараюсь разсказать.

Дѣло въ томъ, что онъ былъ неграмотный и совершенно, можно сказать, невѣжественный человѣкъ. Онъ страшно ненавидѣлъ, докторовъ, потому что видѣлъ въ нихъ лѣкарственныхъ убійцъ. Онъ отсовѣтовалъ матушкѣ привить мнѣ оспу и я вскорѣ ею заболѣлъ. Эта болѣзнь тогда меня такъ обезобразила, что я превратился изъ ребенка почти въ безжизненный трупъ: глаза мои были закрыты, а все лицо страшно распухло. По разсказамъ матушки, я лежалъ въ люлькѣ какъ дерево, безъ признаковъ жизни и даже не употреблялъ молока въ теченіе многихъ дней. Родители мои уже отчаивались въ моемъ выздоровленіи. Послѣ всѣ удивлялись, какъ могъ я остаться живымъ. Эта болѣзнь была продолжительная и мучительная для моихъ родителей, какъ и для меня.

Однажды вечеромъ мой батюшка предложилъ всему семейству помолиться Богу. Лампады и свѣчи были зажжены передъ образомъ Спасителя, всѣ опустились на колѣни и начали молиться Богу о моемъ здоровьѣ. Буря выла подъ окнами, пламя свѣчей то погасало, то опять зажигалось, иконы дрожали, и даже сама хата изрѣдка вздрагивала отъ вѣтра. А матушка, склонившись надъ моей люлькой, рыдала отчаяннымъ голосомъ.

Она думала, какъ-бы она съ любовью смотрѣла на меня, уже взрослаго, совѣтуя и благословляя меня на каждый шагъ. Или, быть можетъ, думала, что я умру, и то, что она ласкаетъ, любитъ,-- вотъ, вотъ уйдетъ отъ нея въ могилу, въ ту вѣчную тьму, страшную и таинственную для насъ, откуда не возвратился ни одинъ человѣкъ со дня созданія міра...

И ока еще больше приходила въ отчаяніе, и билась около меня, и цѣловала меня, будто могла этимъ отогнать смерть. Въ то время стояли на колѣняхъ передъ Спасителемъ и мои двѣ сестры, уже невѣсты. Батюшка тоже плакалъ, сестры вторили ему, даже дѣдушка, всхлипывая, утиралъ рукою слезы. Вѣтеръ вылъ сильнѣе и свѣчи слабо трепетали. Наконецъ батюшка пересталъ молиться и сказалъ:

-- Ну, довольно, теперь что Господь дастъ.

И сталъ тушить свѣчи. И всѣ перестали молиться. Огонь не тушили всю ночь, сестры, наконецъ, заснули,-- а родители мои сидѣли неотлучно при мнѣ.

Съ тѣхъ поръ я, дѣйствительно, сталъ выздоравливать. Родители мои оживились, благодарили Бога и зажили опять попрежнему, утѣшаясь много. Я былъ у нихъ одинъ сынъ, поэтому они меня баловали, давая волю моимъ прихотямъ. Батюшка никогда не пропускалъ ни одной ярмарки, постоянно ѣздилъ туда по хозяйственнымъ дѣламъ, а чаще затѣмъ, чтобы накупить мнѣ гостинцевъ.

Первымъ моимъ дѣтскимъ желаніемъ было уѣхать въ Москву, чтобы накупить тамъ товару для матушки и для сестеръ. И я хвасталъ этимъ передъ ними, хотя еще и говорилъ плохо. Откуда я заимствовалъ понятіе о поѣздкѣ и Москвѣ -- матушка не знала и удивлялась этому -- и потому часто напоминала мнѣ о моемъ первомъ дѣтскомъ лепетѣ. Тогда мои родители жили зажиточно и совершенно не знали горя. Я только въ дѣтствѣ былъ свидѣтелемъ ихъ благополучной жизни, впослѣдствіи насъ окружила бѣдность, которая и убила мою мать, безъ того больную и измученную.

Съ возрастомъ, какъ и каждый человѣкъ, я сталъ больше понимать, больше видѣть и дѣлать собственныя заключенія. Въ это время я уже зналъ, что въ нашей деревнѣ есть школа и что туда ходятъ учиться такіе-же мальчики, какъ я. Мнѣ сильно хотѣлось учиться, собственно потому, чтобы посмотрѣть, что въ школѣ дѣлается.

Въ одинъ осенній день я рано проснулся и когда осмотрѣлся, то замѣтилъ, что въ хатѣ не было никого, кромѣ меня. Я было заплакалъ, но вспомнилъ, что наши въ огородѣ выбираютъ коноплю и побѣжалъ туда.

Погода была хорошая, солнце такъ и сіяло, а маленькія птички стаями носились надъ высокими стволами конопли. Повсюду было весело, слышался говоръ бабъ и насмѣшки мужиковъ, да еще изрѣдка слышался стукъ палки, которой обиваютъ корни конопляныхъ стволовъ. Я прибѣжалъ туда и сталъ умолять батюшку свести меня въ школу. Батюшка было началъ говорить, что я еще маленькій, ничего не пойму, но я на это расплакался, и онъ согласился исполнить мое желаніе. Все семейство бросило работу и отправилось за нами. Придя въ хату, батюшка опять зажегъ свѣчу передъ Спасителемъ, помолились Богу, чтобы онъ послалъ мнѣ память и вразумилъ меня къ принятію "свѣта истины". По окончаніи молитвы, матушка заботливо положила мнѣ въ карманъ съѣстныхъ запасовъ и мы отправились въ школу.

Подходя къ училищу, я заслышалъ громкіе крики и хохотъ учениковъ. Когда-же мы отворили дверь и я съ замирающимъ сердцемъ вступилъ въ это святилище, то я увидѣлъ, что мальчики бѣгали, вздымая пыль съ нечистаго пола, а нѣсколько учениковъ стояло на столахъ. Ученики эти что-то пѣли, бросая другъ въ друга книгами. Учитель еще не приходилъ. Увидѣвъ меня, мальчики бросились ко мнѣ со словами: "Новый, новый!"

Помню, одинъ изъ старшихъ учениковъ подошелъ ко мнѣ и сталъ причесывать мнѣ волосы, говоря:

-- А то Егоръ Марковичъ придетъ и будетъ бить тебя за то, что ты такой лохматый.

Я стоялъ неподвижно и ничему не препятствовалъ.

Вдругъ кто-то закричалъ:

-- На мѣсто! Идетъ, идетъ!

Всѣ начали быстро усаживаться за парты. Вошелъ учитель и все стихло. Онъ окинулъ взоромъ учениковъ, поздоровавшись съ ними и направился къ намъ. Я стоялъ около печки и со страхомъ смотрѣлъ на учителя. Онъ подошелъ къ батюшкѣ и сказалъ:

-- А, Сергѣй Михайловичъ, это вашъ сынокъ?

Батюшка отвѣтилъ.

-- Что-же, вы привели его учиться?-- спросилъ учитель.

-- Да,-- отвѣчалъ батюшка,-- самъ желаетъ.

-- Это очень хорошо,-- сказалъ учитель.-- А сколько ему лѣтъ?

-- Да вотъ уже восьмой пошелъ.

-- Ага. Еще малъ немножко. Но можетъ онъ и скоро пойметъ азбуку.

Говоря это, учитель подошелъ ко мнѣ, взялъ за подбородокъ, посмотрѣлъ на меня и спросилъ:

-- Какъ тебя зовутъ?

Я долго стоялъ молча, смотря то на батюшку, то на учителя.

-- Ну, говори-же, какъ тебя зовутъ,-- повторялъ учитель.

Я произносилъ свое имя шопотомъ, но вслухъ еще боялся.

-- Ну, ну, ладно,-- заговорилъ онъ,-- ужъ если ты такой нелюдимъ, я не стану тебя принуждать, а вотъ садись-ка за парту и принимайся за дѣло.

Съ этими словами онъ подвелъ меня къ задней партѣ и усадилъ на самомъ кончикѣ длинной скамьи, потомъ положилъ противъ меня грифельную доску и взялъ мою руку въ свою, говоря:

-- Ну, вотъ пиши такъ, какъ я.-- При этомъ онъ началъ выводить грифелемъ какой-то кружокъ.

-- Ну вотъ, ты написалъ. Этотъ кружокъ,-- сказалъ онъ,-- называется буквою О. Ну повтори, какъ эта буква называется.

Я молчалъ, и хотя и запомнилъ букву, все почему-то боялся выговорить передъ нимъ. Не добившись толку и приписывая мое молчаніе робости, онъ оставилъ меня и отошелъ къ другимъ.

Я ходилъ каждый день въ школу, но долго не могъ къ ней привыкнуть, да къ несчастію мнѣ какъ-то не давалась грамота. Помню, что для меня была самая трудная буква "У", самая трудная и самая противная. Бывало, заставляетъ учитель написать ее, а я на это отвѣчаю только слезами. Я былъ робокъ, застѣнчивъ и не расторопенъ. Меня каждый мальчикъ могъ обидѣть, а я никого. Поэтому я всегда забивался куда-нибудь подальше, въ уголъ, и стоялъ молча, какъ виноватый.

Учитель нашъ, Егоръ Марковичъ, былъ человѣкъ серьезный и строгій, лѣтъ тридцати пяти, огромнаго тѣлосложенія. Онъ имѣлъ непоколебимую власть надъ младшими учениками. Онъ говорилъ басомъ и всегда кричалъ въ школѣ, ругалъ учениковъ, стараясь этимъ возбудить къ себѣ уваженіе. Но, несмотря на его грубый голосъ и строгій, властный характеръ, онъ все-же не могъ покорить всѣхъ, потому что нѣкоторымъ изъ старшихъ учениковъ было лѣтъ по двадцати и больше. Они не затѣмъ ходили въ школу, чтобы учиться, а просто для шалости, а можетъ быть и по привычкѣ.

Одинъ разъ учитель, проходя между партъ, наткнулся на ногу старшаго ученика, который нарочно ему ее подставилъ. А то бывало закуритъ Егоръ Марковичъ папироску и начнетъ ходить между партъ -- вдругъ, смотришь, какой нибудь ученикъ протянетъ руку и попроситъ покурить. Егоръ Марковичъ сейчасъ-же придетъ въ бѣшенство, затопочетъ ногами и закричитъ: "Ослы, дубины, мужики!" Конечно, въ это время все стихало, но какъ только онъ переставалъ кричать, наши ребята опять за свое. Или-же бывало сговорятся нѣсколько учениковъ и запоютъ во время класса: "Пахнетъ сѣномъ надъ лугами". Егоръ Марковичъ вдругъ подбѣжитъ съ толстой книгой и начнетъ трепать по головамъ пѣсенниковъ, а прочіе ученики, поднявшись на ноги, смотрятъ и хохочутъ. Егоръ Марковичъ приметъ опять угрожающій видъ и изо всѣхъ силъ закричитъ:

-- Тише, ослы, мужики!

Все на мгновеніе смолкало, но какъ только онъ отворачивался въ сторону, ученики опять за свое.

Но все-же отрадно вспомнить теперь о тѣхъ годахъ. Бывало, сидишь въ школѣ и думаешь: "Сейчасъ пойдемъ домой". Классъ кончился и всѣ поднялись молиться Богу. Бывало, читаетъ какой нибудь ученикъ: "Благодарю Тебя, Создатель"... да вдругъ гдѣ нибудь и ошибется. Тотчасъ засмѣешься и подумаешь: "Ахъ, если бы я прочиталъ, ужъ я-бы не ошибся". Дверь отворяется и ученики, давя другъ друга, бѣгутъ вонъ и шумно вылетаютъ на улицу. Морозъ такъ и беретъ за щеки, подъ лаптями снѣгъ хруститъ, а ты бѣжишь съ радостнымъ лицомъ, да еще догонишь какого-нибудь мальчика меньше себя и повалишь его на снѣгъ. Тотъ закричитъ, а ты захохочешь, да и опять бѣжать. Подбѣгаешь только къ сѣнямъ своей хаты -- ужъ кричишь, бывало:

-- Мама, собирай мнѣ обѣдать!

А оттуда слышишь ласковый голосъ матушки:

-- Иди, иди скорѣй, сыночекъ, а то озябнешь.

Смотришь -- матушка уже дверь отворила, беретъ за руки и втаскиваетъ въ хату.

-- Руки-то небось замерзли у тебя,-- скажетъ она и начнетъ сама раздѣвать.

-- А то сперва погрѣйся на печкѣ, сыночекъ, а тогда пообѣдаешь,-- проговоритъ она.

А ты, бывало, кричишь:

-- Нѣтъ, не хочу грѣться, давай скорѣй молока!

Матушка бѣжитъ за молокомъ въ погребъ, приноситъ и вотъ-вотъ ужъ хочетъ наливать и беретъ ложку поболтать, а ты закричишь:

-- Нѣтъ, сметанку одну мнѣ отдай, а молока не хочу!

Матушка на это покачаетъ головой и только.

Пообѣдаешь и сейчасъ-же опять наскоро одѣваешься, возьмешь маленькія салазки и бѣжишь съ ними кататься. Смотришь, а тамъ уже давно катаются товарищи, бѣжишь, бѣжишь, запыхаешься, сядешь скорѣе на санки и покатишься, и вдругъ какъ нибудь зацѣпишь ногою за глыбу снѣга и полетишь кубаремъ съ санокъ. Товарищи захохочутъ, а ты поплачешь, да и только. Да еще зайдешь куда нибудь подальше, напримѣръ, въ лугъ и съ самой вершины начинаешь кататься. Сколько разъ тутъ упадешь -- и не перечтешь. Полушубокъ и свитка сдѣлаются мокрыми и полузамерзшій приходишь домой. Матушка станетъ бранить, а батюшка въ такихъ случаяхъ жалѣлъ меня: раздѣнетъ скорѣе, да и уложитъ на горячую печку.

Или-же соберемся, бывало, гдѣ нибудь около сарая да и начнемъ выбирать изъ своихъ, кого становымъ, кого старшиной, а кого губернаторомъ. И даже выбирали царемъ кого нибудь. Признаюсь, что я всегда былъ самымъ старшимъ. Того, который провинится, мы сейчасъ наказываемъ. Приготовимъ, бывало, розги, да и ну пороть преступника. И до того допоремъ, что тотъ заплачетъ и побѣжитъ жаловаться отцу, а мы давай Богъ ноги -- кто куда разбѣжимся.

Однажды въ нашей школѣ пронесся слухъ, что учитель съ дяденькой Васильемъ Марковичемъ будутъ выбирать въ пѣвчіе изъ учениковъ. Каждому хотѣлось быть пѣвчимъ и всѣ радовались. Такъ и есть: кончились классы и учитель сталъ читать фамиліи учениковъ, которые должны придти въ школу послѣ обѣда: мнѣ тоже было велѣно придти. Я бѣжалъ изъ школы, спотыкаясь и задыхаясь отъ радости, какъ будто меня ждало что-то необыкновенное. Пообѣдавъ наскоро, я опять побѣжалъ въ школу, тамъ уже былъ дяденька Василій и пробовалъ голоса учениковъ. Тѣхъ, у которыхъ оказывался хорошій голосъ, онъ становилъ подлѣ себя, а тѣхъ, которые не годились -- отсылалъ домой. Счастливцы были рады, а не принятые шли домой, понуря головы. Меня подозвалъ дяденька Василій и сталъ давать тонъ, но я никакъ не могъ понять этого и пищалъ невпопадъ.

-- Нѣтъ,-- говорилъ дяденька Василій,-- пой такъ, какъ я.

И онъ нагнулся ко мнѣ и тянулъ дискантомъ, но я опять не могъ свой голосъ согласовать съ его голосомъ. Онъ начиналъ сердиться и трясъ меня за плечи, продолжая тянуть дискантомъ. Наконецъ, видя мои непонятность, сказалъ:

-- Голосъ-то хорошій у тебя, а понятія нѣтъ. Да ну, ладно, впослѣдствіи привыкнешь и, можетъ быть, научишься.

По окончаніи пробы голосовъ, дяденька Василій приказалъ наставить самоваръ, чтобы напоить насъ чаемъ. Услыхавъ это, мы пришли въ восторгъ. Правду сказать, насъ не интересовало пѣніе, а интересовало то, что мы будемъ пить чай, то-есть -- перейдемъ въ болѣе благородный образъ жизни.

Самоваръ готовъ -- и мы усѣлись за столъ. Дяденька Василій поставилъ противъ себя бутылку водки и сталъ разливать намъ чай, говоря:

-- Да только не побейте стаканы, а то уши выдеру.

На это мы хихикали и зажимали рты руками. Дяденька Василій, какъ только замѣчалъ, что кто-нибудь смѣется, принималъ серьезный видъ и грозно стучалъ, кулакомъ по столу. Всѣ усмирялись и продолжали пить чай. Но вотъ опять,-- либо кто кого ущипнетъ, либо толкнетъ -- и опять мы засмѣемся.

О нашемъ регентѣ я и теперь вспоминаю съ благоговѣніемъ. Это былъ необыкновенный человѣкъ. Онъ былъ высокъ, лицо красивое и выразительное, онъ былъ уменъ, хотя полуграмотный. Ему не далась грамота, а далось пѣніе, да такъ, что ему завидовали священники и регенты настоящихъ городскихъ хоровъ. Онъ былъ крестьянинъ. Живя въ деревнѣ, онъ сошелся съ приходскимъ дьячкомъ, у котораго и взялъ первые уроки, а потомъ ему пришлось жить въ какомъ-то мужскомъ монастырѣ, гдѣ онъ усовершенствовался въ пѣніи. По пріѣздѣ домой его первой мыслью было: составить изъ учениковъ хоръ пѣвчихъ, и онъ дѣйствительно осуществилъ свое желаніе. Занимаясь этимъ, онъ пріучилъ мальчиковъ пѣть такъ хорошо, что, бывало, насъ приглашали пѣть господа -- очень они любили насъ послушать.

Помню, какъ однажды мы встрѣчали преосвященнаго въ своей церкви. Мы до его пріѣзда недѣлю цѣлую ходили на репетиціи и съ замираніемъ сердца ждали Владыку. Но вотъ наступилъ день, въ который онъ долженъ былъ пріѣхать. Мы надѣли красныя рубашки, тщательно причесались и съ трепетомъ стояли въ церкви. Народъ толпился, сельскія власти дѣлали распоряженія. Вдругъ послышалось:

-- Ѣдетъ, ѣдетъ!

И мы, принявъ смиренную позу, приготовились пѣть входную. Я нѣсколько разъ забывалъ тонъ и обращался къ регенту, одинъ онъ только не трепеталъ, а стоялъ спокойно. Вошелъ преосвященный. Мы вздрогнули, дяденька Василій опять нагнулся къ намъ, задалъ тонъ, и по знаку мы запѣли. Помню, какъ голосъ мой дрожалъ, произнося слова молитвы. Мы пропѣли какъ нельзя лучше -- и были въ восторгѣ отъ этого. Потомъ къ намъ вышелъ самъ владыка и одарилъ крестиками и книгами, задавая намъ вопросы изъ Закона Божія. Прочіе мальчики намъ завидовали, когда увидѣли на насъ кресты. Преосвященный долго говорилъ съ дяденькой Василіемъ и благодарилъ его, обѣщая ему сдѣлать что-нибудь полезное. Наконецъ, преосвященный уѣхалъ и всѣ разошлись по домамъ.

Съ этого времени въ нашей приходской церкви основался спеціальный хоръ пѣвчихъ, подъ управленіемъ упомянутаго регента. Мы почти каждый день собирались къ нему въ домъ и дѣлали спѣвку. Нашъ регентъ любилъ насъ и покупалъ намъ гостинцы. Онъ приготовлялъ намъ чай, который мы распивали съ истиннымъ наслажденіемъ. Бывало, зайдемъ лѣтомъ въ барскій садъ, расположимся подъ яблоновыми деревьями и смородинными кустами -- и начинаемъ пѣть свои любимыя пѣсни. Дяденька Василій зналъ нѣкоторые романсы Пушкина и Лермонтова и училъ имъ насъ.

Солнце закатывается, лѣтній легкій вѣтерокъ затихъ, спускается тихій вечеръ, деревья чуть-чуть перешептываются, а птички поютъ по вечернему -- и среди ихъ пѣнія раздаются звуки нашего хора. Эхо далеко несется и замираетъ въ полѣ. Передъ нами варится яичница и мы сидимъ вокругъ котелка. Вотъ она ужъ готова и одинъ мальчикъ снялъ ее съ палочки и поставилъ передъ нами. Мы, смѣясь, беремъ ложки и ѣдимъ, а недалеко отъ насъ сидятъ тенора и басы во главѣ съ дяденькой Василіемъ и выпиваютъ по рюмочкѣ. Вотъ уже слышимъ, регентъ кричитъ намъ строго:

-- Вамъ говорятъ, чтобы не шалили!

Мы затихаемъ. Насладившись такимъ пиршествомъ, мы спокойно расходимся по домамъ.

А то, бывало, поѣдемъ въ чужую церковь по приглашенію господъ, и тамъ-то ужъ намъ приходилось пировать: послѣ обѣдни насъ господа приглашали въ домъ -- поздравить съ праздникомъ и, кстати, что-нибудь пропѣть.

Вскорѣ послѣ этого нашъ учитель Егоръ Марковичъ заболѣлъ чахоткою и умеръ, а вмѣсто него земство пригласило къ намъ учительницу. Этой барышни ученики совсѣмъ не боялись и даже въ присутствіи ея всегда шалили, а ея не слушали. Бѣдная дѣвушка часто приходила въ отчаяніе и заливалась слезами. Ученики почему-то ничего не понимали, что она преподавала, или уже совсѣмъ не хотѣли понимать. Она бывало бьется, бьется съ нами и ничего не подѣлаетъ -- отойдетъ въ уголъ и начнетъ плакать. А старшіе ученики нарочно научатъ младшихъ подняться и хлопать въ ладоши. Она плачетъ, а въ школѣ рукоплесканія и крики.

-- Варвара Николаевна, чего вы плачете? мы выучили.

Вслѣдъ за этимъ раздается громкій смѣхъ. Выведенная изъ терпѣнія, она, бывало, выбѣжитъ изъ школы и затворитъ дверь на замокъ, и мы въ такомъ положеніи просиживали тамъ до ночи.

Наконецъ, насталъ 1884 годъ, въ который я долженъ былъ держать экзаменъ, числясь старшимъ ученикомъ. Я, какъ и всѣ другіе, принялъ на себя нѣкоторую властность, съ помощью которой мнѣ приходилось тиранить другихъ. Я учился хорошо по всѣмъ предметамъ, исключая арифметики, потому-что она мнѣ плохо давалась. Наступила весна и въ школу ходили только мы, приготовляющіеся къ экзамену. Насъ было не больше десяти человѣкъ, имѣвшихъ между собою дружескія отношенія. Намъ часто случалось уходить въ лѣсъ изъ школы. Бывало, придетъ учительница, а школа пуста, и пойдетъ она печальная обратно, а мы, забывшись, что надо учиться, пробѣгаемъ цѣлый день гдѣ-нибудь въ лѣсу и лишь только къ вечеру возвратимся домой.

Однажды, придя въ школу, учительница объявила намъ, что 26 мая мы будемъ держать экзамены. Эту вѣсть мы приняли не безъ содроганія и каждый призадумался. Изъ насъ, учениковъ, пятеро вовсе были слабы въ познаніяхъ. Сидитъ, бывало, учительница передъ нами до вечера, а мы все ничего не понимаемъ. И толкуетъ она намъ, и перестанетъ, и опять начнетъ толковать -- а мы сидимъ безъ пониманія. Бывало разсердится на кого-нибудь и ей захочется наказать. Подходитъ къ ученику, говоря:

-- Ну, иди-же, становися на колѣни и стой безъ обѣда, когда не хочешь понимать. Ну, иди-же!

А ученикъ на это только встанетъ, надуетъ губы и преспокойно отвѣтитъ:

-- Да ну тебя!

И опять она ничего не подѣлаетъ, только скажетъ со слезами на глазахъ:

-- И что мнѣ дѣлать съ вами? Вы въ гробъ меня вгоните.

За день до экзамена мы сидѣли въ школѣ, понуря головы, въ ожиданіи учительницы, и каждый думалъ о предстоящей мукѣ. Вошла учительница съ встревоженнымъ лицомъ:

-- Сегодня вы не будете учиться, а должны ѣхать въ городъ, потому-что завтра будете держать экзаменъ.

Говоря это, она посмотрѣла на насъ съ большой тревогой.

-- Итакъ,-- продолжала она,-- идите сейчасъ домой, вымойтесь получше, причешитесь, надѣньте красныя рубашки и собирайтесь къ старостѣ, который долженъ доставить васъ въ городъ. Да возьмите каждый Священную исторію и дорогой, пожалуйста, прочтите ее. Да нѣтъ (она при этомъ махнула рукой), всѣ вы провалитесь.

Мы выслушали ее со вниманіемъ и побѣжали изъ школы, хвалясь другъ передъ другомъ, у кого будетъ больше денегъ и кто что купитъ въ городѣ. Матушка меня принарядила, какъ слѣдуетъ. Сапогъ у меня не было, но она гдѣ-то достала на время. Итакъ, на моихъ ногахъ красовались вычищенные сапоги. Я разъ пять прошелся около хаты, чтобы замѣтили другіе на ногахъ моихъ сапоги.

Батюшка мнѣ далъ пятьдесятъ копѣекъ, которыя я тщательно спряталъ въ карманъ, думая съ удовольствіемъ о какой-то покупкѣ. Въ то время у меня была пятилѣтняя сестренка Настюша, теперь она умерла. Когда, совсѣмъ готовый, уходилъ я къ старостѣ, она, сидя подъ окномъ, кричала мнѣ:

-- Братецъ, братецъ, купи мнѣ калачикъ, да маленькую куколку.

Я обѣщалъ, и она радостно забарабанила пальчиками по стеклу.

Я пошелъ, а она все кричала:

-- Братецъ, купи мнѣ калачикъ!

Я въ послѣдній разъ взглянулъ на нее, съ досадой или радостью, и быстро зашагалъ къ старостѣ.

Староста жилъ на другомъ концѣ деревни. Подходя къ его хатѣ, я увидѣлъ пару запряженныхъ лошадей въ телѣгѣ, а около телѣги толпилось нѣсколько моихъ товарищей. Они укладывали свои сумочки въ телѣгу и заботливо суетились. Я подошелъ къ нимъ и положилъ свою сумку.

-- Нѣтъ, вотъ сюда клади, сказалъ мнѣ Алеша,-- тутъ просторно, а тамъ мы будемъ садиться и раздавимъ твои лепешки.

Я исполнилъ приказаніе и положилъ сумку въ означенное мѣсто, прикрывъ ее веретьемъ, а самъ сѣлъ на грядку телѣги.

-- А Амелековъ еще не приходилъ? спросилъ у насъ староста, выходя изъ хаты.

-- Нѣтъ еще, отвѣчали мы.

-- Ну, ладно, садитесь, а я сейчасъ выйду и по дорогѣ мы захватимъ Амелекова.

Староста не заставилъ насъ долго ждать, онъ тронулъ лошадей и телѣга запрыгала по колеямъ улицы. Дорогой на насъ глядѣли бабы и дѣвчата, какъ на что-то необыкновенное. Намъ это было очень лестно и, принявъ величественную позу, мы гордо смотрѣли на любопытныхъ.

-- А вотъ и Амелековъ идетъ, сказалъ Вася.

Староста оглянулся и закричалъ:

-- Скорѣе, братецъ, что-же ты опоздалъ?

Амелековъ, не отвѣчая, подбѣжалъ къ телѣгѣ, бросилъ къ намъ тоже сумочку и усѣлся между нами.

Только что мы было тронулись, какъ увидѣли моего батюшку, бѣгущаго къ намъ съ моею свиткою.

Онъ, поздоровавшись со старостой, сказалъ мнѣ:

-- Что-же ты забылъ взять свитку-то, а если дождь пойдетъ, тогда нечѣмъ тебѣ будетъ покрыться.

-- Да напрасно, Сергѣй Михайловичъ, сказалъ староста, я взялъ съ собою большое веретье, если дождь пойдетъ, то намъ всѣмъ есть чѣмъ укрыться.

Тутъ лошади тронулись и мы поѣхали. Я оглянулся назадъ и увидѣлъ батюшку, все еще стоящаго на томъ мѣстѣ и смотрящаго на насъ.

Деревня скрылась изъ нашихъ глазъ и мы въѣхали на гладкое шоссе. Бѣлые камни такъ и блестѣли, а вдали виднѣюсь все то-же безконечное шоссе, подымающееся будто-бы на самое небо. Я долго смотрѣлъ въ тотъ край, гдѣ скрывалось шоссе, изображая собою какъ-бы разостланную холстину. Сердце у меня замирало, а взоръ мой не отрывался отъ неба. Полетѣлъ-бы я туда, думалъ я, посмотрѣлъ-бы, что есть на небѣ. Быть можетъ, тамъ ангелы шестикрылые порхаютъ въ садахъ и поютъ, славя Бога. Такъ думалъ я, а между тѣмъ солнце катилось въ небѣ и озаряло все кругомъ. Какъ отрадно, подумалъ я, какъ хорошо жить на свѣтѣ... А Настюша, мелькнуло потомъ въ моемъ умѣ, она просила купить куколку...

-- Да, я ей куплю, прошепталъ я утвердительно, и сталъ стаскивать съ себя сапоги, чтобы пробѣжать по гладкому шоссе.

Я молча юркнулъ съ телѣги и побѣжалъ по тропкѣ, около шоссе, крича и подпрыгивая. Увидѣвъ меня бѣгущаго, товарищи послѣдовали моему примѣру и мы гурьбою побѣжали, нагибаясь за камнями и пуская ихъ по шоссе.

Вдругъ мы увидѣли передъ собой небольшой лугъ, а на его буграхъ трепетали листьями малые кусты березъ. Мы подбѣжали къ нимъ, нарвали лиственныхъ вѣточекъ и побѣжали догонять старосту, котораго потеряли изъ виду.,

-- Кто скорѣе догонитъ, старосту, сказалъ Алеша, тотъ будетъ начальникъ, а кто подбѣжитъ послѣдній, того начальникъ будетъ бить.

Услыша это, мы съ неистовымъ визгомъ пустились бѣжать, стараясь обогнать другъ друга. Мнѣ пришлось подбѣжать первому, хоть я и не надѣялся на это, а Алеша не могъ догнать лошадей и упалъ на землю, плача. Староста остановилъ лошадей и мы подбѣжали къ товарищу, смѣясь надъ, его оплошностью.

-- Провалишься ты на экзаменѣ, сказалъ я ему, когда онъ опять усѣлся между нами, разсерженный.

Мы призатихли, кто дремалъ, а кто спалъ. Но я сидѣлъ и продолжалъ смотрѣть въ пространство полей. О чемъ я въ это время думалъ, не припомню, но кажется я былъ въ полузабытьи и безсознательно всматривался въ каждый предметъ, встрѣчавшійся на пути. Это дремотное состояніе бываетъ у каждаго человѣка, когда душа, освободясь отъ тревогъ, впадаетъ въ какой-то полусонъ. Въ это время она приближается къ чему-то родному, духовному,-- а не земному.

-- Вотъ и городъ, сказалъ староста.

Мы всѣ встрепенулись и устремили свои взгляды на городъ. Я въ это время въѣзжалъ въ городъ первый разъ въ жизни. Передъ глазами нашими разстилалась низменная долина, а на ней красовался городъ, окруженный садами съ высокими тополями. Между садами ютились маленькіе бѣленькіе домики, крытые большею частью тесомъ. Въѣхавъ на постоялый дворъ, мы соскочили съ телѣги и направились къ кухнѣ. Староста заказалъ самоваръ, а мы въ ожиданіи его принялись за Законъ Божій.

Въ это время къ намъ вышла учительница, говоря:

-- Когда пообѣдаете и напьетесь чаю, я приду за вами и мы пойдемъ гулять въ городской садъ.

Послѣ этого намъ уже не хотѣлось пить чай, мы жаждали скорѣе пойти въ садъ и посмотрѣть городъ. Мы неохотно усѣлись за столъ и начали чаепитіе. Староста намъ разливалъ, говоря:

-- Пейте, пейте, чаю много, хватитъ на всѣхъ.

Но мы сговорились выпить только по одной чашкѣ, чтобы скорѣе уйти. Такъ и сдѣлали.

Учительница насъ ждала -- и съ ней мы отправились въ садъ.

Садъ этотъ былъ только что насаженный и потому не отличался красотою. Мы стали подбѣгать къ каждому деревцу, чтобы прочесть надпись, къ какой породѣ принадлежитъ деревцо. Я одинъ отсталъ отъ товарищей, приблизился къ забору, которымъ былъ обнесенъ садъ и сталъ кувыркаться въ травѣ. Солнце уже садилось, скоро долженъ былъ наступить вечеръ. Кувыркнувшись въ густой травѣ, я почувствовалъ ея мягкость и ласковость и рѣшился пролежать въ такомъ состояніи нѣсколько минутъ, а въ то же время сталъ срывать красные цвѣточки и вдыхать въ себя ихъ запахъ. Вдругъ раздался страшный выстрѣлъ изъ ружей. Я испуганно вскочилъ и сталъ робко смотрѣть по сторонамъ, но ничего не замѣтилъ, кромѣ моихъ товарищей вдали. Я подошелъ еще ближе къ забору, посмотрѣлъ въ трещину и увидѣлъ цѣлую роту солдатъ въ бѣлыхъ рубашкахъ и въ закатанныхъ шинеляхъ черезъ плечо. Они, мѣрно шагая, подходили ко мнѣ. Вскарабкавшись на заборъ, я усѣлся на немъ и сталъ наблюдать за движеніемъ роты. Она уже стояла ко мнѣ спиною, а невдалекѣ отъ роты стоялъ начальникъ и кричалъ:

-- Направо, разъ!

При этомъ солдаты такъ быстро повернулись, что я и не замѣтилъ.

Ужъ стало смеркаться и солдаты пошли подъ бой барабана, а я все сидѣлъ, покуда не подбѣжалъ ко мнѣ одинъ изъ товарищей и не стащилъ меня съ забора.

Насталъ день экзамена. Мы проснулись рано и принялись за Законъ Божій. Учительница, давъ намъ репетицію, ушла со словами:

-- Теперь вы сидите здѣсь и не уходите до тѣхъ поръ, пока я не позову васъ.

Мы остались одни и уткнули носы въ книги. Время шло и уже гдѣ-то пробило половина второго, а мы еще сидѣли. Вдругъ является къ намъ староста и говоритъ:

-- Собирайтесь идти въ присутствіе.

Учительница насъ встрѣтила и повела въ присутствіе. Идя по улицѣ, я старался угадать, въ которомъ домѣ держатъ экзаменъ? Вотъ двухъэтажный бѣлый домъ. Должно быть этотъ, подумалъ я. Такъ и есть -- мы подошли къ нему. Вокругъ уже толпилось множество мальчиковъ. Идя по лѣстницѣ во второй этажъ, наша учительница шептала.

-- Тише, тише стучите ногами.

Дверь отворилась, и я увидѣлъ огромный залъ. Въ немъ было наставлено много партъ, а за ними сидѣло множество учениковъ. Посреди залы стоялъ широкій столъ, накрытый дорогою скатертью, а на немъ -- чернильницы, кучки карандашей, перьевъ и книги. Мы сѣли, замирая отъ страха. Намъ подали тетради и карандаши. Я сталъ, пробовать карандашъ и тутъ-же сломалъ. Что дѣлать? думалъ я. Ножика не было, очинить было нечѣмъ, а въ залъ уже вошло нѣсколько господъ -- нѣкоторые въ богатыхъ фракахъ, а другіе въ золотыхъ эполетахъ. Вотъ приподнялся солидный господинъ и сказалъ:

-- Слушайте!

Всѣ затаили дыханіе и устремили взоры на него. Онъ началъ диктовать громко, внятно. Головы учениковъ мѣрно наклонились къ тетрадямъ, а руки усиленно бѣгали по бумагѣ. Мнѣ подала учительница другой карандашъ, и я тоже началъ писать.

Кончилась диктовка и насъ начали подзывать къ столу. Я безмолвно смотрѣлъ, какъ ученики, стоя близъ доски, стучали по ней мѣломъ, ставя цифры. Наконецъ, раздался голосъ:

-- Тростенское училище.

Мы вздрогнули и продолжали слушать.

-- Василій Сергѣевъ!

Я, услышавъ свое имя, засуетился, полѣзъ подъ парту, чтобы скорѣе выйти. Дрожащею рукою я взялъ билетикъ и подалъ экзаминатору. Онъ посмотрѣлъ и не глядя на меня проговорилъ:

-- Жертвоприношеніе Иліи.

Я стоялъ молча.

-- Начинай-же,-- сказалъ онъ.

Я что-то забормоталъ, но сбился и замолчалъ опять. На мое счастье сидѣлъ близъ меня священникъ. Онъ посмотрѣлъ на меня и произнесъ тихо:

-- Въ Царствѣ Израильскомъ...

Я припомнилъ, что мнѣ нужно говорить и разсказалъ исторію.

Потомъ подошелъ къ доскѣ, но рѣшить задачи мнѣ не пришлось, потому что я объяснилъ, что нужно дѣлать съ нею -- и преподаватель отпустилъ меня.

Послѣ экзамена мы отправились побродить по городу и покупали разныя сласти. Я не забылъ купить куколку Настюшѣ. Порядочно полакомившись и напившись чаю, мы отправились домой. На возвратномъ пути насъ засталъ сильный дождь, и мы всю дорогу пролежали подъ веретьемъ. Обратный путь показался намъ вѣчностью. И когда-же мы только пріѣдемъ? думалъ я.

-- Староста,-- кричалъ я,-- скоро пріѣдемъ?

-- Скоро, скоро,-- отвѣчалъ онъ.

Мы промокли, какъ говорится, до костей, и только вечеромъ въѣхали въ деревню. Я соскочилъ скорѣе съ телѣги, взялъ сумочку, наполненную калачами и побѣжалъ въ хату обрадовать родителей. Дверь была заперта и я началъ стучать. Матушка выбѣжала и впустила меня. Настюша, услыхавъ, что я пріѣхалъ, запрыгала на лавкѣ, крича:

-- Тятя, тятя, возьми меня съ лавки. Братецъ привезъ мнѣ калачикъ и куклу.

Я вошелъ въ хату, батюшка стоялъ около печи и смѣялся.

-- Ну, что? Какъ?-- спросилъ онъ.

-- Всѣ выдержали!-- закричалъ я, и сталъ вытаскивать калачи изъ сумки. Настюша юлила около меня и кричала:

-- Мнѣ, мнѣ, братецъ!

Я подалъ ей куклу, она убѣжала съ ней на печку и тамъ ее ласкала. Я истратилъ всѣ деньги и потому матушка меня порядкомъ побранила.

Я полюбилъ книги и пристрастился къ чтенію. Мнѣ было уже 12 лѣтъ, я читалъ гораздо лучше батюшки. Онъ часто слушалъ меня и радовался, что у него есть такой грамотный сынъ.

Тутъ собственно кончается мое дѣтство, а каково было отрочество, я разскажу когда-нибудь въ другой разъ.

Ефимъ Статуевъ.

"Современникъ", кн. VII, 1895

Оставить комментарий Статуев Ефим Сергеевич (bmn@lib.ru) Год: 1895 Обновлено: 15/08/2017. 43k. Статистика. Очерк: Мемуары Мемуары	Скачать FB2 Ваша оценка:

Статуев Ефим Сергеевич Из детских воспоминаний крестьянина

ИЗЪ ДѢТСКИХЪ ВОСПОМИНАНІЙ КРЕСТЬЯНИНА *)

Статуев Ефим Сергеевич
Из детских воспоминаний крестьянина

**ИЗЪ ДѢТСКИХЪ ВОСПОМИНАНІЙ КРЕСТЬЯНИНА *)**