Lib.ru/Классика: Стасов Владимир Васильевич. Передвижная выставка и ее критики

ПЕРЕДВИЖНАЯ ВЫСТАВКА И ЕЯ КРИТИКИ.

Въ нынѣшнемъ году повторилось то самое, что всегда бываетъ. Началась выставка передвижниковъ, и тотчасъ всѣ гг. фельетонисты (считающіе себя истинными хозяевами по всякому какому угодно дѣлу, а уже тѣмъ паче по искусству -- дескать самое плевое дѣло!), всѣ гг. фельетонисты тотчасъ взяли свои перья и объявили, что выставка никуда не годится, что она ни въ какое сравненіе не можетъ идти со всѣми предъидущими, что она всѣхъ бѣднѣе, и хуже, и ничтожнѣе; что и вообще-то новые художники ровно ничего не стоятъ противъ прежнихъ, а тѣ, что принадлежатъ къ числу передвижниковъ, съ каждымъ днемъ и часомъ становятся все хуже и хуже противъ того, чѣмъ сами же когда-то были. Читая эти прекрасныя рѣчи, невольно всякій разъ вспоминаешь одно письмо Крамского про всегдашнихъ нашихъ отцовъ и командировъ по части художества: "Ей-Богу, я всѣ послѣдніе годы все удивлялся, откуда эти лающіе писаки берутся". Крамской довольно-таки понаслушался этого лая на своемъ вѣку; лай никогда не прекращается, и Мясоѣдовъ, въ своемъ отчетѣ о Товариществѣ передвижныхъ выставокъ за 15 лѣтъ его существованія, былъ глубоко правъ, когда говорилъ: "Русское общество принуждено довольствоваться той нездоровой пищей, которую ему доставляетъ пресса. Жестокіе нравы, господствующіе въ ней, отражаются въ тѣхъ статьяхъ, которыми газеты ежегодно привѣтствуютъ открытіе выставокъ. Благодаря жестокости этихъ статей, ихъ небрежному отношенію, отсутствію любви и знанія, получается нѣчто весьма отдаленное отъ того, что принято называть эстетической критикой..." На Мясоѣдова тотчасъ, конечно, напали за такія непріятныя слова, а истинная правда была все-таки -- именно на его сторонѣ. Но каждый изъ нынѣшнихъ "лающихъ писакъ", сочиняя свою интересную статью и радуясь, что попадаетъ въ общій тонъ, воображаетъ, что говоритъ нѣчто совершенно новое и остроумное, нѣчто открытое имъ самимъ и его собратьями по чернильницѣ. Какое заблужденіе! "Жестокіе нравы" и непроходимое невѣжество существуютъ у насъ уже очень-очень давно въ художественныхъ "критикахъ", и еще гораздо ранѣе нынѣшняго времени, Ивановъ писалъ: "Тонъ русскихъ журналовъ (въ статьяхъ о картинахъ) -- кулачный, хвастливый, бездушный, необразованный". Это было сказано въ 1840 году, т. е. цѣлыхъ 50 лѣтъ тому назадъ. Спрашивается: развѣ съ тѣхъ поръ что-нибудь перемѣнилось? Нѣтъ такого невѣжды, который не считалъ бы себя призваннымъ писать объ искусствѣ. Весь свой вѣкъ писавши о чемъ ни попало, что по нечаянности вчера или сегодня подкатилось подъ руку, фельетонистъ твердо вѣруетъ, что ему самой природой суждено изрекать публично, что ни взбредетъ ему въ премудрую голову, когда онъ удостаиваетъ пройтись по выставкѣ. Иной,.можетъ быть, секретно говоритъ про себя: "Да вѣдь я ровно ничего не разумѣю въ картинахъ, какъ же быть-то? Да ну, вотъ еще, стоитъ много тутъ задумываться! Ладно будетъ"! Есть такіе, которые печатно признаются, что въ дѣлѣ художества ни въ зубъ ничего не понимаютъ, но потомъ все-таки строчатъ, строчатъ и строчатъ о картинахъ и выставкахъ. Каково это! И такъ-то вотъ дѣло вѣчно и идетъ.

Кто не читалъ самъ въ газетахъ и журналахъ, впродолженіе многихъ лѣтъ, всѣхъ нашихъ художественныхъ "критикъ", навѣрное не повѣритъ, что не было у насъ такого талантливаго художника, такой талантливой картины, которая не была бы обругана, съ первой же, минуты-своего появленія на выставкѣ, если не повально всѣми, то почти всѣми нашими "критиками". Перечтите въ умѣ все, что только создано у насъ до сихъ поръ лучшаго, талантливѣйшаго въ Искусствѣ, что навсегда остается честью и. славой его -- все было непремѣнно выбранено и затоптано гг. нашими критиками. Картины Верещагина и Рѣпина, Ѳедотова и Перова, Шварца и Сурикова, Владиміра Маковскаго и Прянишникова, Ге и Крамского, а заразъ тутъ же вмѣстѣ и множества другихъ талантливыхъ ихъ товарищей -- всѣ, всѣ были тотчасъ, же оплеваны или подняты на зубокъ. И чѣмъ талантливѣе и оригинальнѣе была вещь, тѣмъ вѣрнѣе ее презирали и съ негодованіемъ фыркали на нее гг. русскіе художественные критики. Въ лучшемъ случаѣ ее игнорировали или замалчивали. Угодно, можно сейчасъ десятки примѣровъ пересчитать. Да чего считать, навѣрное всякій И самъ ихъ тотчасъ вспомнитъ. Нечего сказать, веселая картинка! Наврядъ ли гдѣ въ Европѣ найдешь другую такую. Художественнаго невѣжества, и дерзости ничего не понимающихъ людей -- тамъ куда меньше. Тамъ нѣтъ слѣпой, бѣшеной ненависти художественной критики ко. всему своему, національному, тамъ нѣтъ непримиримаго презрѣнія ко всякой -своеобразной попыткѣ въ искусствѣ, тамъ ищутъ уразумѣть талантливыя созданія своихъ художниковъ, въ нихъ вглядываются, ихъ изучаютъ, ихъ приголубливаютъ, ихъ любятъ и цѣнятъ. А у насъ, гг. художественные "критики" и смотрѣть-то не хотятъ; бѣгутъ по заламъ выставки, слегка поглядываютъ Направо и налѣво, и только, говоря словами Тургенева, какъ лакей, знай себѣ- "лупятъ кулакомъ". Не удивительное ли дѣло, какъ сошлись въ своихъ выраженіяхъ два высокихъ художника, Ивановъ и Тургеневъ, даромъ что оба были такіе, кроткіе и незлобивые, деликатные и учтивые. Видно, у обоихъ порядкомъ наболѣло внутри.

Съ нынѣшней передвижной выставкой то самое, что было и со множествомъ другихъ, прежде нея. Для нашихъ гг. "критиковъ" оказалось, что на ней все сѣро и мизерно; безталанно и скучно. Скучно! Но какихъ же веселостей надо на художественной выставкѣ. Развѣ для веселостей существуютъ на свѣтѣ выставки? Но тутъ же сейчасъ наши прекрасные критики объявили, что на нынѣшней выставкѣ опять все то же, что и всегда; осени и зимы, ручейки и рѣчки, пригорки и долинки, ночки свѣтлыя и ночки темныя, моря бурныя и моря тихія, портреты мужчинъ и портреты дамъ, все, что постоянно "мозолитъ" глаза зрителю. Какъ умно и остро! Да если на выставкѣ есть нѣсколько десятковъ пейзажей и портретовъ, то чему же тутъ и быть, какъ не осенямъ и зимамъ, ручейкамъ и рѣчкамъ, пригоркамъ и долинамъ, ночкамъ свѣтлымъ и ночкамъ темнымъ, морямъ бурнымъ и морямъ тихимъ, портретамъ дамъ и портретамъ мужчинъ? Другой природы съ ея картинами и сценами, другихъ людей кромѣ мужчинъ и дамъ -- гдѣ же еще взять? Кто же виноватъ, что портреты природы и портреты людей только мозолятъ глаза критиковъ!. Вольно же имъ. На кого имъ жаловаться, кромѣ собственной своей скудости и негодности. Опять-таки, если дѣло идетъ о картинахъ, то всѣ онѣ, отъ первой до послѣдней, никуда не годятся для гг. критиковъ: въ однѣхъ-дескать "тенденція", въ другихъ-дескать "реализмъ", а и "тенденція" я "реализмъ" -- ничто другое какъ бранныя слова, по понятіямъ гг. нашихъ-критиковъ. Это только наши-дескать художники, по невѣжеству и по глупости, изображаютъ то, что печально и трагично на каждомъ шагу въ жизни. Этого не надо, это -- бяка; этого никакой благомыслящій и комильфотный человѣкъ не долженъ позволять; нѣтъ, надо гнать прочь всякую правду и истину существующаго, надо смѣяться надъ ними. У искусства есть цѣли и задачи повыше: всякая ложь, выдумка и небывальщина, съ патокой и леденцомъ. Вотъ то -- хорошо и прилично, то давайте прославлять и звать, и заводить у себя.

Но еще иные изъ "лающихъ писакъ", воспользовавшись окказіей передвижной выставки, спѣшатъ вообще накинуться съ кулаками, топотомъ и свистомъ на русскаго художника. Онъ невѣжа, онъ лѣнтяй, онъ не умѣетъ писать свои картины скоро и дешево, и, что и того хуже, онъ, кромѣ г. Каразина (на этотъ разъ уже единственнаго истиннаго въ Россіи художника), не умѣетъ дѣлатъ иллюстраціи. Каково! Вотъ до чего падаютъ въ своемъ невѣжествѣ новѣйшіе русскіе художественные "критики". Г. Каразинъ становится, образцомъ и примѣромъ для русскаго искусства и русскаго. художника.

И при этомъ, тотчасъ повсюду ссылка на иностранное искусство, на европейскаго художника. Тотъ и прилеженъ, и картины пишетъ дешево и скоро, и тысячами холстовъ наполняетъ выставки, и, главное, иллюстрацій умѣетъ дѣлать. Ахъ, еслибъ наши невинные, но изрядно-таки злые невѣжды-писаки знали, какъ западная Европа (въ лицѣ лучшихъ своихъ художниковъ и критиковъ) открещивается отъ этихъ "многочисленныхъ" картинъ, отъ этой, никуда не годной скорости, отъ этой гнилой дешевизны, отъ этихъ зловредныхъ для вкуса и антихудожественныхъ иллюстрацій, какъ она коритъ большинство своихъ художниковъ именно за невѣжество, рыночность и пустоту, съ какимъ горемъ онъ смотритъ, какъ на язву на все то, что такъ восхищаетъ нашихъ "критиковъ", и что имъ хотѣлось бы поставить намъ въ примѣръ. Ахъ, еслибъ наши несчастные невѣжды знали, какъ высоко ставитъ нынѣшняя западная- Европа именно то, что они ругаютъ весь день какъ "реализмъ" и "тенденцію", еслибъ они знали, что именно въ этомъ "реализмѣ". и въ жизненной правдѣ (клейменой у насъ именемъ "тенденціи") только и видитъ западная Европа высокое назначеніе и торжество искусства -- какъ имъ сдѣлалось бы тогда, можетъ быть, стыдно, и какъ бы они поторопились швырнуть поскорѣе въ печку все свое жалкое бумагомаранье. Да куда имъ! Сознаться въ своемъ невѣжествѣ и уразумѣть правду, хоть съ чужихъ словъ -- это было бы ужъ очень много; это былъ бы шагъ къ правдѣ и понятію.

Какъ сравнишь нашу передвижную выставку съ тѣмъ, что про нее пишется и печатается, невольно говоришь, себѣ: "Да это просто какіе-то слѣпые, эти лающіе писаки! Ничего не видятъ, ничего не понимаютъ. Гдѣ у нихъ глаза? Гдѣ у нихъ самый простой смыслъ? Какая масса талантливаго творчества, наблюдательности, юмора, трагизма, правды, на картинахъ выставки,-- а они ходятъ и фыркаютъ, уставя носъ въ землю, и даже не подозрѣваютъ, что такое тутъ вокругъ нихъ стоитъ вдоль стѣнъ. Мясоѣдовъ говорилъ въ своемъ превосходномъ отчетѣ, поминая усопшихъ товарищей: "Преклоняясь предъ неизбѣжнымъ, намъ остается только, подобно имъ, служить дѣлу, пока хватитъ силъ, вѣря, что люди проходятъ, а дѣла остаются. И то скромное дѣло, которому мы служимъ, неизбѣжно оставитъ свой слѣдъ, и поможетъ русскому искусству возвратиться на родную почву, выработать свой языкъ, свои пріемы, свое міровоззрѣніе, безъ которыхъ всякія стремленія къ высокому, идеальному и проч. останутся упражненіемъ въ живописи, лишенными серьезнаго значенія". Само собою разумѣется, рѣчь Мясоѣдова была обругана, осмѣяна и оплевана въ нашей печати -- въ ней было столько благородства и правды, столько стремленія къ истинному нынѣшнему искусству; но Мясоѣдовъ зналъ, кому говорилъ, своимъ дорогимъ, непреклоннымъ товарищамъ, онъ только констатировалъ то, что они и сами сознавали и выполняли. И вотъ, нынѣшняя выставка служитъ новымъ подтвержденіемъ высказаннаго Мясоѣдовымъ. Наши передвижники показали еще новый разъ, что они ищутъ "возвратиться (послѣ долгаго отсутствія прежнихъ художниковъ) на родную почву, выработать свой языкъ, свои пріемы, свое міровоззрѣніе". Наша нынѣшняя выставка -- по преимуществу національная, наполненная своего характера и духа, своихъ типовъ и сценъ, своей природы, своего языка и выраженія. Ее не смѣшаешь ни съ какою другою. Пошлите эти картины куда угодно, вездѣ тотчасъ поймутъ, что это -- картины русскія, и не могутъ быть никакими другими. Безличная идеальность и равнодушная безразличность прежнихъ художниковъ не присутствуютъ тутъ ни въ одной чертѣ.

Я попробую указать, въ видѣ примѣровъ, на главное, самое характерное, хотя, разумѣется, способности отдѣльныхъ художниковъ -- разныя, и значитъ однѣ картины болѣе, другія менѣе содержатъ таланта и художественныхъ качествъ.

И прежде всего, я радуюсь на новоприбылыхъ талантливыхъ художниковъ. Ихъ двое: одинъ явился съ маленькой картинкой изъ вседневной жизни, другой съ большимъ портретомъ во весь ростъ. Первый -- это молодой, впервые являющійся въ публику, прямо со школьной скамьи, художникъ Богдановъ-Бѣльскій. Его картинка изображаетъ "Будущаго инока". Странствующій старикъ монахъ, съ котомкой за плечами (конечно, тамъ у него образки, ладонки, четки и крестики для продажи), сидитъ въ избѣ, со своей палкой въ рукѣ, и разсказываетъ о прелестяхъ монашества -- молодому крестьянскому мальчику. А надъ этимъ мальчикомъ нечего уже ему много и стараться-то: онъ и самъ много читалъ духовныхъ и душевныхъ книгъ, толстая книга съ застежками лежитъ подлѣ него на лавкѣ, онъ съ нею, должно быть, давно живетъ, его нечего убѣждать. Онъ пристально слушаетъ сѣдокудраго монаха, а самъ сидитъ въ лаптяхъ, у стола противъ монаха, опершись на локоть, устремилъ глаза куда-то вдаль передъ собою, какія-то картины рисуются передъ нимъ, воображеніе сильно работаетъ, всѣ колеса въ головѣ ходятъ. И вотъ, эти неподвижныя глаза, это глубокое выраженіе во всемъ лицѣ, эта работающая мысль, это высоко поднятое чувство, волнующееся внутри -- вотъ что чудно, вотъ что ново, вотъ что рѣдко даже среди всей нашей живописной школы, вотъ что талантливо, вотъ что много обѣщаетъ,-- во много разъ больше того прекраснаго, тонкаго, миніатюрнаго письма, которымъ написана вся картина и каждая подробность въ ней: кувшинъ на полу, столъ, платье, скамейка, развѣшенное но стѣнамъ избы крестьянское тряпье.

Другой новый художникъ, Валентинъ Сѣровъ, одно время ученикъ академіи художествъ, а потомъ ученикъ Рѣпина. Слухи о его дарованіи довольно давно ходили у насъ здѣсь, но только онъ ничего не выставлялъ. Онъ нынче выступилъ съ портретомъ своего отца, автора "Юдиѳи" и "Вражьей силы". Наши проницательные критики не обратили на него ровно никакого вниманія, но кто разсматриваетъ картины попристальнѣе ихъ, сразу замѣтитъ, что _уотцовскій портретъ вышелъ у молодого Сѣрова истинно превосходною и сильно примѣчательною вещью. Теперь, покуда, мудрено сказать, выйдетъ-ли впослѣдствіи изъ Сѣрова колористъ, его красками теперь нельзя еще быть довольнымъ, онѣ мутны, сѣры и монотонны; но способность схватывать натуру человѣка, цѣлую фигуру, внутреннее выраженіе -- присутствуетъ у него уже и теперь въ высоко-замѣчательной степени, и если не историческій живописецъ, то по крайней мѣрѣ отличный портретистъ выйдетъ изъ него -- несомнѣнно. Теперь уже мало, кажется, осталось въ живыхъ людей, которые собственными глазами знали и видали Сѣрова-композитора. Онъ умеръ цѣлыхъ 20 лѣтъ тому назадъ. Но я одинъ изъ числа этихъ немногихъ; я долго былъ съ нимъ въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ (хотя мы впослѣдствіи совершенно разошлись), и могу свидѣтельствовать, что сходство въ портретѣ -- поразительное. Тутъ схвачена вся натура, всѣ привычки, вся поза и ухватки Александра Сѣрова, его манера стоять у своей рабочей конторки, его манера смотрѣть, думать, писать; тутъ передана вся его немножко вялая, немножко развалистая и отяжелѣвшая осанка, его маленькія и коротенькія ножки, опершіяся одна на другую, его небрежная пушистая прическа, его разсѣянный, немного блуждающій, но умный и поэтическій взглядъ, его немного страдальческое выраженіе лица. Право, я вижу на этомъ портретѣ Сѣрова точно живого, и невольно переношусь въ далекіе, давно вмѣстѣ съ Сѣровымъ прожитые годы. Тщательно возстановленная и превосходно переданная на полотнѣ обстановка того отцовскаго кабинета, въ собственномъ домѣ на Лиговкѣ, гдѣ всю свою молодость прожилъ Александръ Сѣровъ, старинные книжные шкафы, диванчикъ, шандалы, бюсты, старинныя книги -- все это. выполнено превосходно И необыкновенно вѣрно, живо переноситъ въ тогдашнее время. Всѣ будущіе люди, кого будетъ интересовать Сѣровъ, могутъ смѣло вѣрить этому портрету: они тутъ ни въ чемъ не ошибутся. Какъ хорошо, что Валентинъ Сѣровъ оказался даровитымъ художникомъ. Не будь его, такъ никогда, конечно, и не было-бы вѣрнаго до поразительности портрета его отца. Были бы, вѣроятно, все только выдумки да фантазіи. Теперь же -- другое дѣло. И портретъ этотъ тѣмъ болѣе меня поражаетъ, тѣмъ болѣе радуетъ за новаго нашего художника, что Валентину Сѣрову было всего 7 лѣтъ, когда умеръ его отецъ. Одной памяти мало, чтобы схватить и возстановить все исчезнувшее -- съ такою правдой и силой. Тутъ надо еще много таланта. И потому-то я ожидаю отъ Валентина Сѣрова -- многаго, очень многаго впереди. Пускай никто не замѣтилъ у насъ значительности перваго его шага, чего лучшаго и ждать отъ поверхностныхъ и невѣжественныхъ вертопраховъ. А онъ все-таки навѣрное скоро сдѣлаетъ много другихъ, еще болѣе значительныхъ шаговъ.

Изъ числа новоприбылыхъ, въ послѣдніе годй, къ Товариществу передвижныхъ выставокъ, многіе сильно идутъ впередъ. Такъ напр. Архиповъ, выставившій въ прошломъ году двѣ очень интересныя вещи: "Пересуды" (четыре толстухи-бабы, энергично калякающія на деревенской улицѣ) и "На Волгѣ" (группа людей изъ простонародія на суденышкѣ, идущемъ по рѣкѣ прямо на зрителя) -- выставилъ нынче картинку, по моему, еще болѣе замѣчательную: "По рѣкѣ Окѣ". Вся картина писана прямо на солнцѣ, это чувствуешь сразу по всему, по каждой тѣни и блеску, по всему чудесному общему впечатлѣнію; изъ сидящихъ на баркѣ людей, четыре бабы -- просто великолѣпны по безконечно правдивымъ позамъ, въ которыхъ онѣ, праздныя, усталыя и унылыя, молча сидятъ на своихъ тюкахъ; по положенію тѣлъ, по глазамъ, щурящимся отъ сильнаго солнца, свѣтящаго прямо на нихъ, подъ ихъ нависшіе на лобъ платки; особливо меня поражаютъ двѣ бабы направо, еще одна изъ нихъ такъ оперлась на руку, что мизинецъ ей пришелся прямо въ ротъ. И какъ все это вмѣстѣ мастерски сгруппировано, правдиво, просто, но -- и живописно! И ничего-то изъ всей картины не замѣтили наши "цѣнители и судьи". Молодцы, молодцы!

Другой новоприбылой послѣднихъ годовъ -- Зощенко. Въ третьемъ году была на передвижной выставкѣ его прекрасная картина: "Волостной судъ", на которую я тогда же указывалъ моимъ читателямъ, потому что меня поразила крайняя правдивость всѣхъ этихъ сидящихъ, стоящихъ, судящихъ и рядящихъ въ избѣ мужиковъ. Нынче Зощенко выставилъ картину, столь же не отличающуюся красками, какъ и та, но еще гораздо болѣе значительную, разнообразную и интересную. Это: "Въ ожиданіи- найма". Дѣло происходитъ гдѣ-то на югѣ, въ жаркой мѣстности. Цѣлая толпа пріютилась въ тѣни, на холодку, подъ каменной церковной оградой, со своими косами, пилами, кафтанами подъ головой, многіе лежатъ и спятъ, другіе еще растабарываютъ между собою или съ торговками и жидами. Правда, иныя пропорціи тѣлъ грѣшатъ излишней какой-то длиной, но не смотря на этотъ недостатокъ, что за фигуры, что за характеры и позы, что за правдивое выраженіе у иныхъ спящихъ,-- точно будто слышишь ихъ храпъ, что за протянутыя съ необычайной натуральностью по землѣ -- крестьянскія тѣла въ рубахахъ и съ лаптями на ногахъ, что за ноющее и тоскливое выраженіе у немогущей уснуть старухи-бабы направо, что за. вѣрность фигуръ двухъ другихъ бабъ, уходящихъ вдаль, что за правда и оригинальность позы у мужика, отъ жары видно долго вертѣвшагося и наконецъ уснувшаго грудью и лицомъ внизъ, на животѣ и согнувъ ноги въ колѣнахъ подъ себя. Натуры во всемъ тутъ -- безконечно много.

Еще одинъ изъ новоприбылыхъ послѣдняго времени -- пейзажистъ Дубовской. Всѣ послѣдніе годы онъ разъ за разомъ присылалъ на передвижныя выставки прекрасные, замѣчательные пейзажи, все сухопутные; нынче онъ выставилъ три пейзажа, изъ которыхъ одинъ: "Пріутихло" -- вдругъ прямо трактуетъ большія водяныя массы, но какъ оригинально, какъ ново, какъ мастерски. Вода -- просто хрустальная, съ удивительнымъ отраженіемъ и зеркаленьемъ. Мрачныя полосы темной мглы, подъ облаками, подъ далекимъ городкомъ или деревушкой -- чудесны.

Наконецъ, и еще одинъ изъ новоприбылыхъ, Ивановъ, до сихъ поръ писавшій (и прекрасно) все только переселенцевъ на далекій нашъ Востокъ, выступилъ вдругъ съ большой картиной на самый что ни есть русскій общій, повсюдошный сюжетъ: "Городовой приводитъ въ участокъ мальчишку -- бродягу". Иные жалуются на то, что обѣ фигуры стоятъ въ профиль, одна за другой; я -- не могу жаловаться на это. Отчего бы имъ не стоять обоимъ въ профиль, когда такъ поминутно бываетъ въ натурѣ, и что это за академическія нелѣпыя правила! Всѣ вѣчно рады жаловаться на академію, а досмотришь, при первой окказіи, тотчасъ разсуждаютъ какъ самые закоренѣлые академики и профессора. Что значитъ академическая прочная отрава впродолженіи столькихъ лѣтъ! Но, какъ бы ни было, эти двѣ фигуры сильно меня восхищаютъ. Все въ нихъ сущая правда и истина, ни единой выдуманной черточки и фальши въ угоду "правиламъ". Солдатикъ-городовой, молодой и узкоголовый, столько же вѣренъ и пстенъ, какъ прошлогодніе солдатики Пастернака, сидящіе, лежащіе, читающіе, слушающіе и курящіе. Онъ пришелъ со своей добычей въ контору, всю забрызганную по стѣнамъ чернильными кляксами, ну и ждетъ дальнѣйшаго рѣшенія, со своими померанцовыми жгутами на плечахъ и оловянными шариками подлѣ нихъ, со своей немножко протянутой впередъ, изъ-подъ черной шинели, головой, кругленькой какъ буль-де-гомъ, и со своими востренькими, какъ у мышенка, глазами. А. пойманный мальчишка, въ огромныхъ чьихъ-то чужихъ стоптанныхъ башмачищахъ на босу-ногу, въ лохмотьяхъ, дерзкій, мерзкій и тупой, со взъерошенными волосами, съ коробочкой спичекъ въ верхнемъ карманѣ блузы (конечно, онъ уже давно куритъ, еще бы ему не курить!) -- это субъектъ ужасный, будущій преступникъ, которому однажды придется навѣрное прогуляться по владиміркѣ. Но что это за неподкупная правда изображенія, что за превосходный снимокъ съ живой натуры! Это прямо одинъ изъ субъектовъ Достоевскаго. Само собою разумѣется, наши судьи и критики, въ добродѣтельномъ жеманствѣ и фарисейской комильфотности своей, отплевываются отъ такой "неблагопристойной" картины. Имъ-бы только что пофальшивѣе, подальше отъ натуры, повыдуманнѣе. Ну, да для нихъ законъ не писанъ. А картина -- прекрасная, и, кажется, Ивановъ еще много пойдетъ впередъ.

Только одному изъ новоприбылыхъ я не могу симпатизировать. Это -- Нестерову. Еще не въ томъ бѣда, что онъ вѣчно все рисуетъ скиты, схимниковъ и монашескую жизнь и дѣла, это куда-бы не шло: что-жъ, когда у него такое призваніе; но въ томъ бѣда, что все это онъ рисуетъ притворно, лже-наивно, какъ-то по-фарисейски, напуская на себя какую-то неестественную деревянность въ линіяхъ, фигурахъ, пейзажахъ и краскахъ, что-то мертвенное и муміеобразное. Нынче во Франціи проявилась цѣлая школа такихъ притворщиковъ, съ Пюви-де-Шавань во главѣ; одну изъ такихъ картинъ ("Благовѣщенье") даже привозили къ намъ намеднись французы. Неужто же намъ этому подражать, и радоваться на это? Боже сохрани насъ! Подальше отъ этихъ пейзажей въ видѣ сухихъ, тощихъ метелокъ, отъ красокъ, умышленно выцвѣтшихъ, какъ старый затертый коверъ. Нѣтъ, я все надѣюсь, что г. Нестеровъ еще соступитъ со своего никуда негоднаго пути, обратится къ дѣйствительности и жизни.

Пусть онъ хоть посмотритъ на старѣйшихъ своихъ товарищей. Въ картинахъ у тѣхъ -- какою непритворною жизнью вѣетъ!

Возьмемъ,напримѣръ, хоть Прянишникова. То, что онъ нынче выставилъ: "Охота на медвѣдя" и "Въ мастерской художника", не можетъ стоять съ самыми значительными его произведеніями, какъ напримѣръ, "Гостиный дворъ", "Порожняки", "Жестокіе романсы" и другіе, но сколько и нынче въ обѣихъ его картинкахъ художественной и спеціально русской правды во всемъ. Вотъ хоть эта молоденькая натурщица, прозябшая на чердачкѣ, въ мастерской у юноши художника, и прямо по голому тѣлу набросившая на себя бѣдный клѣтчатый платокъ, сама вдѣвъ голыя ноги въ большія туфли своего живописца, пока онъ, съ палитрой въ рукѣ, стоя на колѣнахъ, растапливаетъ полѣшками маленькую чугунную печку,-- какая это настоящая русская картинка, вѣрная, искренняя и талантливая. Тутъ нѣтъ никакого притворства, никакого фальшиваго прихорашиванья. Она настоящая Дуня или Аннушка, модель подешевле, съ не очень-то важнымъ тѣломъ и ногами, съ блѣдной измятой мордочкой; онъ -- настоящій какой-нибудь Николай Иванычъ, черный и кудрявый, живой, веселый и бѣдный; эта комнатка, этотъ скудный русскій свѣтъ утромъ, все тутъ русское, какъ есть у насъ въ дѣйствительности. Возьмемъ, напримѣръ, еще: "Аттестатъ" Максимова. Гимназистка или курсистка, воротившаяся домой къ матери, тотчасъ-же раскопала свой чемоданъ, и съ любовью разсматриваетъ, опершись на колѣна мамаши, какъ та разглядываетъ и смакуетъ дочеринъ аттестатъ,-- сколько опять тутъ настоящаго нашего, того, что въ самомъ дѣлѣ есть и существуетъ въ тысячѣ домовъ и семействъ. Эта сѣренькая комната со своею старинною мебелью и потертымъ коврикомъ на столѣ, эти. интимныя радости двухъ женщинъ, эти лица, физіономіи, выраженія, этотъ чемоданъ, дорожныя кардонки и мѣшки, начатая работа, все это вѣрно и представляетъ одну изъ сценъ нашей жизни, какъ она въ самомъ дѣлѣ есть и идетъ. Разные недостатки картины: нѣкоторая бѣлесоватость общаго тона, худо нарисованная и написанная юбка, надъ которой только что работала мать, что-то неудовлетворительное въ лицѣ дочери, все-таки не мѣшаютъ картинѣ быть очень интересной и даже значительной. Такъ и съ Савицкимъ. Его картина "Не сошлись характерами" никакъ не вся ровно удалась. Можно было-бы тутъ указать на то и другое, что не совсѣмъ удовлетворительно, напримѣръ, на мелодраматичность мужа, на симметричность обоихъ ссорящихся, на худыя складки на платьѣ у жены, на нѣкоторую пестроту общаго,-- и все-таки картина остается прекрасною въ томъ, что въ ней не выдумано за глаза а, что взято (навѣрное) съ живой натуры: это, полное отчаянья лицо молодой женщины, это -- ея судорожно сжавшаяся рука, на которую она оперлась головой, это -- слезы, дрожащія у ней въ глазахъ, это -- кисленькая рожица ея ребеночка, который ничего не понимаетъ, а все-таки собирается вотъ сейчасъ заревѣть -- мою мамочку-дескать кто-то обижаетъ и на нее кричитъ. Что значитъ натура, правда, для талантливаго человѣка. Тотчасъ онъ такъ и шагнетъ впередъ широкимъ большущимъ шагомъ.

И такихъ примѣровъ я могъ-бы указать на нынѣшней вы ставкѣ нѣсколько.

Но кто тутъ лучше и крупнѣе и сильнѣе всѣхъ изъ прежнихъ, коренныхъ передвижниковъ, со своими русскими сюжетами, это, конечно, Владиміръ Маковскій. Меня всякій разъ просто бѣситъ, когда я слышу (а это-таки бываетъ), какъ говорятъ: "Ну, Владиміръ Маковскій! Ужъ довольно мы видѣли его маленькихъ картинокъ. Это все одно и то же. Право довольно!" -- Неправда, неправда, тысяча разъ неправда!, повторяю я про себя и вслухъ. Такъ могутъ говорить развѣ какіе-то слѣпые глазами и кривые мозгомъ. Какъ такъ довольно? У него поминутно все новые типы и сцены. Россія (да если угодно, даже и одна Москва) -- неисчерпаема, она никогда не повторяется, никогда не изсякаетъ. Не то, что одному Владиміру Маковскому, да даже пяти, десяти Владимірамъ Маковскимъ на долгіе годы хватитъ матеріала. Какъ это негодно -- такъ скоро уставать, такъ скоро быть сытымъ. Желудокъ видно малъ и разстроенъ, не варитъ ничего. Посмотрите, напримѣръ, хоть нынѣшнюю выставку, что у него тутъ опять за прелести, что за мѣтко схваченная и съ громадною талантливостью переданная натура. Правду говорилъ въ своихъ письмахъ Крамской, что Владиміръ Маковскій -- наша гордость, больше -- нашъ Мейсонье, и "смѣло можно сказать, что въ Европѣ такого художника нѣтъ, да если всю правду сказать, то думается и быть не можетъ. Русская живопись такъ же существенно отличается отъ европейской, какъ и литература". У насъ этого еще, кажется, никто не понимаетъ, да даже и подумать-то не смѣетъ. У насъ уже "устали". Но пусть посмотрятъ попристальнѣе хоть на двѣ картины изъ всѣхъ его нынѣшнихъ. "Ссора за картами" и "Ночлежники" -- авось въ нихъ что-нибудь наконецъ уразумѣютъ. Что касается до первой,-- то пусть обратятъ вниманіе хоть на то, что тутъ представлено сильное душевное движеніе, страсть, волненіе, а такими сценами не слишкомъ часто насъ балуетъ Вл. Маковскій. Выше всѣхъ въ этомъ родѣ, конечно, его "Осужденный" -- одинъ изъ высочайшихъ перловъ всей русской живописи, потомъ полна страстности и движенья его превосходная картина: "Крахъ банка"; можно, пожалуй, указать еще на пару картинъ -- остальныя всѣ изображаютъ лишь сцены покойныя, мирныя, хотя и безконечно разнообразныя по правдѣ и вѣрности, по типамъ, характерамъ, тончайшимъ душевнымъ движеніямъ. Нынче -- иначе. Въ "Ссорѣ изъ-за картъ" представлена сцена съ большимъ движеніемъ. Уже и сами по себѣ высоко типичны всѣ три лица: старикъ отставной чиновникъ, его жена или хозяйка, тоже дряхлая старуха, и ихъ гость: Но они играли въ карты, вѣроятно въ дураки -- и произошло событіе. Старикъ чиновникъ, небритый, желтый, гадкій, съ однимъ послѣднимъ зубомъ во рту, едва двигающійся, и то опираясь на палку, злой и мстительный. Онъ уличаетъ свою старую подругу жизни въ мошенничествѣ, онъ весь трясется, онъ швырнулъ свои карты на полъ, онъ злобно простираетъ руку съ трясущимся пальцемъ по направленію къ вздачѣ на столѣ, онъ словно хочетъ выскочить изъ своего полосатаго, засаленнаго халата, онъ злится и кричитъ, а старуха, въ несчастнѣйшемъ ночномъ чепчикѣ, толстая, рыхлая, съ горбатымъ носомъ, въ одной юбкѣ, съ красными шерстяными чулками и неуклюжими башмаками на толстыхъ ногахъ, заворотила одну руку за спину, и спрятала такимъ образомъ свои карты; она крикливо отбояривается, какъ можетъ, языкомъ. А ихъ гость, пріятель, веселый румяный старичекъ, прихлебываетъ винцо изъ своей рюмочки, и за спиной у хозяевъ потихоньку похохатытываетъ надъ ними. Что за жизнь у этихъ бѣдныхъ людей, что за интересы, что за битвы; изъ-за вздора и пустяковъ, что за вѣчное пиленіе другъ друга, что за уголочекъ міра, затхлый и низменный! И это все чуднымъ художественнымъ глазомъ схватилъ съ натуры и чудною художественною кистью воспроизвелъ Владиміръ Маковскій. Эта сцена навѣрное равняется инымъ капитальнѣйшимъ сценамъ въ повѣстяхъ Гоголя или въ драмахъ Островскаго. Другая его картина на выставкѣ: "Ночлежники" тоже полна щемящей правды и глубочайшаго интереса. Это тотъ самый міръ, который однажды тронулъ великою своею кистью Левъ Толстой, описывая снаружи и внутри Ржаной домъ въ Москвѣ. Голодные и холодные, трясущіеся отъ мороза, люди дующіе въ кулаки, чтобы хоть капельку согрѣться на морозной площади, въ своихъ опоркахъ на босую ногу и лохмотьяхъ, пьяные и растерзанные, долголѣтними пороками и страшною жизнью, съ ужасными или полуидіотскими лицами, презрѣнные, но несчастные, иногда съ ненавистью глядящіе другъ на друга -- вотъ дѣйствующія лица этой картины, на переднемъ ея планѣ, между тѣмъ какъ цѣлая еще громадная толпища ихъ тѣснится въ глубинѣ, у большого дома, ожидая на морозѣ той благодатной минуты, когда отворятся двери и ихъ всѣхъ начнутъ впускать за три копѣйки на ночь. Это опять настоящая русская трагедія, и Вл. Маковскій чудесно нарисовалъ многое-многое изъ ея отдѣльныхъ сценъ. Жаль только, что чего-то недостаетъ въ общемъ впечатлѣніи, въ общей связи. На этомъ большомъ полотнѣ какъ будто чего-то еще нехватаетъ для полнаго громаднаго аккорда. Словно есть какіе-то пробѣлы на полотнѣ и въ композиціи.

Кромѣ этихъ двухъ главныхъ картинъ Вл. Маковскаго на передвижной выставкѣ, тамъ есть еще нѣсколько другихъ талантливыхъ картинъ его-же; особливо интересны между ними двѣ: "Урокъ" (французскій учитель, старикъ, со старческимъ комическимъ паѳосомъ декламируетъ сцены изъ Расина или другого стариннаго классика, передъ мальчикомъ, своимъ ученикомъ, и его матерью, а тѣ ничего не понимаютъ); другая картинка: "Охотники на отдыхѣ", окруженные любопытными деревенскими мальчиками. Но, по крайнему недостатку мѣста для статьи, уже и такъ затянувшейся, я не буду ихъ подробно разсматривать, точно также какъ и остальныя картины выставки, между которыми есть, однакожъ, не мало очень талантливыхъ.

Скажу только, что картина Ге: "Христосъ передъ Пилатомъ" много порадовала и удивила Меня. Я боялся, что этотъ художникъ, играющій такую выдающую роль въ нашемъ искусствѣ, совсѣмъ или на время замолчалъ, и что больше отъ него нельзя ожидать сильно значительныхъ картинъ, какъ прежде. Я, по счастью, ошибся. Въ новой его картинѣ не мало превосходнаго и сильно значительнаго: истинно историческая фигура Пилата, съ типически-римской фигурой, жестомъ и драпировкой, среди великолѣпно-эффектнаго солнечнаго освѣщенія, фигура и поза связаннаго и энергическаго Христа -- все это очень новые своеобразные мотивы, далекіе отъ той рутины и школьной безцвѣтной классичности безчисленныхъ подобныхъ же фигуръ прежнихъ мастеровъ. Къ несчастію, лицо и выраженіе глазъ Христа очень неудовлетворительны, и слишкомъ далеки отъ того, чего требуетъ сюжетъ и моментъ.

Наконецъ, на нынѣшней выставкѣ былъ портретъ баронессы

В. И. Икскуль, написанный Рѣпинымъ во весь ростъ. Это сущій драгоцѣннѣйшій алмазъ всей выставки. Рѣпинъ доказалъ тутъ, что продолжаетъ идти въ гору и сталъ нынче способенъ писать женскія молодыя фигуры съ тою же силою, правдою, красотой и мастерствомъ, которыя давно ужъ ему принадлежатъ, но прибавилъ ко всему этому, въ послѣднее время, еще и необычайную, чарующую, увлекательную элегантность.

И такую-то выставку наши доки и наставники признали слабою, бѣдною, неинтересною и ничтожною. Ну, виватъ имъ, пусть отличаются себѣ еще лучше всегдашняго!

Не могу не сказать, въ заключеніе, что и иллюстрированный каталогъ выставки, изданный Н. П. Собко, кромѣ обычныхъ своихъ достоинствъ, обилія и интереснаго выбора картинокъ и проч., выдается изъ числа остальныхъ еще одной чудесной новинкой: обширнымъ перечнемъ печатныхъ статей о первыхъ 15 выставкахъ Товарищества: это драгоцѣнный подарокъ русской публикѣ.

В. Стасовъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 3, 1890

Оставить комментарий Стасов Владимир Васильевич (yes@lib.ru) Год: 1890 Обновлено: 21/06/2018. 36k. Статистика. Статья: Критика Художественная критика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Стасов Владимир Васильевич Передвижная выставка и ее критики

ПЕРЕДВИЖНАЯ ВЫСТАВКА И ЕЯ КРИТИКИ.

Стасов Владимир Васильевич
Передвижная выставка и ее критики