Lib.ru/Классика: Стасов Владимир Васильевич. Внутренние известия

ВНУТРЕННІЯ ИЗВѢСТІЯ.

Кому удавалось хоть изрѣдка заглядывать въ фельетоны нашихъ газетъ, тотъ вѣрно, предполагаетъ, что у насъ въ литературномъ мірѣ есть разрядъ писателей, извѣстный подъ именемъ натуральной школы. Прозваніе натуральной дано ей въ видѣ насмѣшки, и потому безполезно искать въ немъ объясненія характеристическаго направленія школы, тѣмъ болѣе, что такого направленія нѣтъ, точно такъ, какъ нѣтъ и самой школы. Того разряда писателей, о которомъ мы говоримъ, нельзя назвать школой уже потому, что школа предполагаетъ существованіе опредѣленнаго, вполнѣ-образовавшагося теоретическаго ученія, котораго держатся члены этой корпораціи; а писатели натуральной школы до-сихъ-поръ не имѣютъ такого положительно-высказаннаго ученія, которое бы связывало ихъ въ одно цѣлое, въ одну школу съ опредѣленнымъ направленіемъ. Они, напротивъ, безпрестанно спорятъ между собою о самыхъ основныхъ принципахъ искусства. Они но слѣдуютъ какому-либо новому ученію, а стремятся переработать, исправить ученье старое, не согласное ни съ духомъ времени, ни съ личными ихъ убѣжденіями. И если въ образѣ ихъ мыслей,-- весьма различныхъ, впрочемъ,-- есть что-нибудь общее, то это именно -- сочувствіе современному и сознаніе недостаточности устарѣлаго. Такія школы являются съ каждымъ новымъ поколѣніемъ, и ко всѣмь имъ можно приложить названіе натуральныхъ, какъ потому, что стремленіе къ усовершенствованію вообще весьма-натурально для человѣка, такъ и потому, что это усовершенствованіе всегда есть шагъ къ натуральному, т. о. къ истинѣ.

Зачѣмъ же дать схоластическое прозвище школы такому естественному, законному явленію, называть послѣдователями чего бы то ни было людей, которые, вѣруя въ прогрессъ языка, эстетики, философіи и всего человѣчественнаго, очевидно не способны пожертвовать личнымъ убѣжденіемъ въ пользу какого бы то ни было авторитета, или обязать себя безусловною покорностію образцамъ какого бы то ни было геніальнаго писателя? Нѣтъ, такое прозвище здѣсь неумѣстно, потому-что прямо противорѣчитъ существеннымъ свойствамъ предмета, къ которому оно приложено. А если уже существуетъ у насъ въ литературѣ непріятная потребность въ школѣ, то гораздо приличнѣе удовлетворить этой потребности, назвавъ писателей, непринадлежащихъ къ школѣ натуральной, школою противу естественною. Это названіе хоть чѣмъ-нибудь можно оправдать. Дѣйствительно, въ писателяхъ не-натуральной школы весьма-много противоестественнаго. Такъ, они основываютъ свои литературныя претензіи на двухъ положеніяхъ; "мы" говорятъ одни изъ нихъ: "давно пишемъ; наши современники были великіе люди, а мы повторяемъ ихъ слова; слѣдовательно, вполнѣ заслуживаемъ такого же уваженія отъ новаго поколѣнія".-- "А мы!" съ гордой осанкой говорятъ другіе: "мы принадлежимъ къ такому кружку, къ которому принадлежали великіе люди и въ которомъ, кромѣ васъ, нѣтъ другихъ писателей. Мы единственные въ своемъ родѣ; для насъ однихъ доступно то широкое поприще, на которомъ столько простора уму и таланту. Въ другихъ слояхъ общества если и есть умы и таланты, то они никогда не будутъ въ-состояніи такъ развиться, какъ мы развиты; да и вообще, что значатъ они въ дѣйствительной-то жизни?... Итакъ, слушайте насъ, за вами можете далеко уйдти!...

Само-собою разумѣется, что у этой школы, такъ же, какъ и у "натуральной", нѣтъ опредѣленнаго направленія, которое бы связывало ея разнохарактерныя личности; но это не избавляетъ противоестественныхъ писателей отъ прозванія школы, потому-что для нихъ вообще не существуетъ логическаго убѣжденія. Всѣ ихъ доводы, напримѣръ, противъ "натуральной" школы основываются на полномъ сознаніи своего личнаго достоинства, на увѣренности, что никому не прійдетъ въ голову усомниться въ справедливости словъ такого человѣка, для котораго и современникъ его, истинно великій человѣкъ, Пушкинъ, писалъ... эпиграммы, или который самъ, какъ Чичиковъ, ѣздилъ по Россіи въ приличномъ экипажѣ, и побывалъ если не на сѣверномъ полюсѣ, то на берегахъ знаменитой Леты...

Но... вы, читатель, можетъ-быть подозрѣваете насъ въ пристрастіи къ "натуральной" школѣ и не повѣрите намъ на-слово, тѣмъ болѣе, что мы не умѣемъ говорить тѣмъ внушающимъ тономъ, въ которомъ такъ сильны писатели противоестественной школы? Поэтому предлагаемъ вамъ факты: изъ нихъ вы можете составить себѣ довольно ясное понятіе о тѣхъ писателяхъ, которыхъ нельзя назвать натуральными.

Вотъ, на-примѣръ, обращеніе къ людямъ, которые сочувствуютъ искусству и умѣютъ цѣнить его, но вращаются не въ томъ кружку, который не сочувствуетъ искусству и не умѣетъ оцѣнить великихъ художниковъ:

"Два музыкальныя событія, два прощальные концерта Эрнста и Берліоза не разбудили Петербурга отъ общей весенней дремоты. Не смотря на прекрасную цѣль перваго концерта, не смотря на заманчивый выборъ піесъ втораго, театръ былъ почти пусть. Въ партерѣ можно было сосчитать слушателей. Въ первыхъ ярусахъ и считать было некого. Слѣдовательно у насъ любятъ искуство по временамъ года, по принятому обыкновенію, по условіямъ моды, любятъ не искуство однимъ словомъ, а модное, нарядное препровожденіе времени. Мы давно въ этомъ подозрѣвали нашихъ согражданъ, но вотъ тутъ и доказательство на лицо или правильнѣе отъ недостатка лицъ. Гдѣ жъ любятъ у насъ прекрасное, подумали мы и тяжело вздохнули, и вздохнувъ подняли глаза къ небу. Представьте наше удивленіе. Тамъ на верху, на высотахъ баснословныхъ, подъ самой крышей, нанизанныя, нагроможденыя, сколоченныя въ густую массу кидають радостно несчетныя головы, рукоплещутъ бесчисленныя руки. И всегда во время, въ попадъ, съ той необъяснимою догадливостію, которая одушевляетъ народныя сборища. Такъ вотъ на этотъ разъ наше высшее общество, и по для простой игры словъ, а въ самомъ дѣлѣ по дани почтенія къ великимъ талантамъ, по внутреннему призыву. Не высокое эстетическое наслажденіе (?...).

"Смиренно винимся предъ вами, горніе жители душнаго рая. Мы не питали къ вамъ должнаго уваженія, мы думали, что вамъ нужны площадныя шутки, неистовые вопли, гаерство въ видѣ искуства, и что нѣтъ въ васъ сочувствія къ настоящему искуству, которое всегда просто какъ истина. Съ радостію признаемъ свою ошибку. Съ гордостію благодаримъ (!!!) васъ за то, что вы оцѣнили великихъ художниковъ и проводили ихъ своимъ шумнымъ и даже (?) сознательнымъ одобреніемъ.

"А теперь, ступайте на гулянье перваго Мая, послушайте свои народныя пѣсни, полюбуйтесь на нарядные экипажи и на сидящихъ въ нихъ, но не завидуйте чужому богатству. Вы ходите въ раекъ, а не въ дорогую ложу, но ваши впечатлѣнія неподдѣльны и не испорчены. Вы обладаете сами того не зная (?), такими сокровищами, какихъ ни на какія деньги купить нельзя. Ступайте, добрые люди, къ своимъ невиннымъ удовольствіямъ, а мы пойдемъ вмѣсто васъ посмотрѣть въ Дворянскомъ Собраньѣ, какъ большой свѣтъ торжественно прощается съ зимой, мы подслушаемъ маскерадныя тайны, подкараулимъ свѣтскія тревоги, и ничего вамъ о томъ не скажемъ, чтобъ не возмутить вашихъ чистыхъ радостей и благословеннаго спокойствія.

"Прощайте же покуда. Живите высоко и счастливо. Не поминайте насъ лихомъ какъ поминаютъ насъ ваши собратья. Спасибо вамъ, Что во время вашей погони за современностью..." и пр. (Санкт. Вѣдомости No 98).

Такъ думаютъ писатели противоестественной школы о себѣ и о людяхъ вообще. Что касается до частностей или извѣстныхъ личностей, то, не понимая современности, они, конечно, не могутъ любить ее и заводятъ о ней рѣчь неохотно, вскользь, въ фёльетонахъ.

Что почувствовали бы вы, на прим., еслибъ человѣкъ, говорящій съ пренебреженіемъ о невинныхъ удовольствіяхъ и считающій себя выше многихъ Богъ-знаетъ почему, сказалъ: "вѣдь баронесса Дюдеванъ, не кто иной какъ -- съ позволенія сказать -- Жоржъ-Зандъ"?.. (тамъ же).

Здѣсь -- позвольте намъ оставить на минуту всѣ возможныя школы, и заняться послѣдней фразой. Скажите, читатели, не уже-ли это "съ позволенія сказать" сказано въ-самомъ-дѣлѣ съ вашего позволенія? Если вамъ случилось пробѣжать тотъ газетный листокъ, изъ котораго такой неровностью выдается эта фраза, то вы вѣрно не забыли. что сказала она это по поводу извѣстія о томъ, что дочь баронессы Дюдеванъ выходитъ замужъ за художника Клезингера... Мы не будемъ повторять словъ этого извѣстія, потому-что... помните, какимъ тономъ оно было разсказано?.. Приведемъ посторонній примѣръ. У васъ вѣрно есть въ мірѣ изящныхъ искусствъ, въ томъ числѣ литературы, избранныя, запечатлѣнныя геніемъ или талантомъ имена, которыя вы глубоко уважаете. Вообразите же теперь, что кто-нибудь вздумалъ бы собрать свѣдѣнія о частной жизни этихъ избранныхъ личностей, довольствуясь одной ходячей молвой (а вокругъ кого изъ живущихъ въ свѣтѣ не вьется молва!), не вникая въ глубь этой молвы, и потомъ -- поставивъ рядкомъ вашихъ идоловъ, небрежно, принялся бы порочить ихъ, сталъ бы говорить въ родѣ того, что -- вотъ съ этимъ стыдно дѣло имѣть, а съ этимъ -- опасно,-- что бы вы сказали на это? Надо полагать, что ничего бы не сказали, а просто -- повернулись бы да и ушли... Потомъ, съ какимъ бы духомъ прочли вы, на примѣръ, подобныя строки, въ которыхъ такъ и рвется изъ сильной души энергическая любовь матери:

"Mes enfants me font encore beaucoup de mal au milieu de tout le bonheur qu'ils me donnent: ce sont mes maîtres, les liens sacrés qui m'attachent à la vie, à une vie odieuse!..

"....Si je pouvais faire d'eux (de ses enfants) un homme et une femme selon la pensée de Dieu!

"...La fraîcheur de Solange (nom de sa fille) brave le hàle et le soleil. Sa chemise entrouverte laisse à nu за forte poitrine, dont rien n'а peut ternir la blancheur immaculée. Sa longue chevelure blonde flotte en boudes légères jusqua'à ses reins, vigoureux et souples que rien ne fatigue, ni le pas sec et forcé des mules, ni la course au clocher sur les pentes rapides et glissantes, ni les gradins de rochets qu'il faut escalader durant des heures entières. Toujour grave, intrépide, за joue se colore d'orgueil et de dépit quand on cherche à aider sa marche. Robuste comme un cedre des montagnes et fraîche comme une fleur des vallées, elle semble deviner, quoiqu'elle ne sache pas encore le prix de l'intelligence, que le doigt de Dieu l'а touchée au front, et qu'elle est destinée à dominer un jour, par la force morale, ceux dont la force physique la protège maintenant..."

(Lettres d'un voyageur,p. G. Sand).

Но довольно! Теперь обратимся опять къ нашимъ школамъ.

О натуральной школѣ и говорить нечего. Болѣе всѣхъ достается отъ послѣдователей противоестественной школы обезоруженному послѣ выхода въ свѣтъ "Переписки съ Друзьями" Гоголю Какихъ противоестественныхъ прозвищъ не дали ему глашатаи?.. Еслибъ для какой-нибудь цѣли понадобилось собрать все, что писано было въ нашихъ газетахъ о послѣднемъ сочиненіи Гоголя, то эта переписка вышла бы толще "Выбранныхъ Мѣстъ изъ Переписки съ Друзьями". И что сказали? На различные тоны, съ различными минами добродушія, благоразумія, умѣренности, желанія общаго блага, -- всѣ повторяли одно и то же: "видите, видите, господа натуралисты, самъ Гоголь отказывается отъ васъ, онъ самъ называетъ безполезнымъ то, что вы приняли за образецъ. Развѣ мы не тоже говорили? Честь и признательность автору, который хотя и противъ воли далъ ложное и прискорбное направленіе, но за то нынѣ первый подаетъ предостерегательный голосъ! Но, воздавая честь и признательность, не могли пересилить побужденія -- воспользоваться слабостію противника. И въ то время, какъ натуральная школа, выжидая разгадки ненормальнаго проявленія Гоголя, уклонялась отъ разбора "Переписки съ Друзьями", противоестественная школа разобрала ихъ, что называется, по ниточкѣ и легко доказала, что они наполнены противорѣчіями, что это сочиненіе не современное, отсталое. Такимъ-образомъ, оправдывая свои сужденія такими, по ихъ же приговору, несовременными мыслями Гоголя, писатели эти, сами не замѣчая того, обращаютъ этотъ приговоръ на сваи головы...

Такое заключеніе можно вывести изъ всею сказаннаго въ нѣкоторыхъ газетахъ о послѣднемъ сочиненіи Гоголя. Но изъ отдѣльныхъ статей или фельетоновъ, написанныхъ по случаю этого событія, не удавалось намъ ни разу извлечь что-либо положительное. Для наличнаго доказательства возьмемъ самую послѣднюю, слѣдовательно, болѣе другихъ обдуманную, самую объемистую статью, написанную съ чувствомъ собственнаго достоинства, тономъ безукоризненности и съ очевиднымъ желаніемъ общаго блага. Сначала объясняется, какимъ образомъ произошелъ въ Гоголѣ полезный переломъ. Или, нѣтъ, прежде всего писатели натуральной школы названы маркизами и мирлифлерами, и сравнены съ городничихой въ "Ревизорѣ".

Въ нѣкоторыхъ журналахъ имя Гоголя содѣлалось альфою и омегою всякаго литературнаго разсужденія. Въ духовной нищетѣ своей многіе непризнанные писатели кормились этимъ именемъ какъ единымъ насущнымъ хлѣбомъ. Я очень понимаю, что наконецъ Гоголю должны были опротивѣть и самое имя его и творенія имъ написанныя. Для умнаго человѣка, сознающаго свое достоинство, нѣтъ ничего тошнѣе и оскорбительнѣе похвалы не въ попадъ и неуклюжей.!

"...Его хотѣли поставить главою какой-то покой литературной школы, олицетворить въ немъ какое-то черное литературное знамя (?). Такимъ образомъ съ больныхъ головъ на здоровую, складывали всѣ несообразности, провозглашаемыя нѣкоторыми журналами. На его душу и отвѣтственность обращали всѣ грѣхи, коими ознаменовались послѣдніе года нашею литературнаго паденія. Какъ тутъ было не одуматься, не оглядѣться? Какъ писателю честному не осыпать головы своей пепломъ и не отказаться съ досадою отъ торжества, устроеннаго непризнанными и непризнанными руками? Всѣ эти ликторы (новое прозвище) и глашатаи, которые шли около него и и за нимъ с.ъ своими хвалебными восклицаніями и праздничными факелами, именно и озарили въ глазахъ его опасность и ложность избраннаго имъ пути."

Однимъ словомъ, еслибъ не согрѣшили глашатаи и ликторы, то честный Гоroль не посыпалъ бы себѣ главы пепломъ, не написалъ бы "Выбранныхъ Мѣстъ" и навѣрное погибъ бы за грѣхи натуральной школы на своемъ опасномъ и ложномъ пути.

И знаете, почему былъ опасенъ прежній путь Гоголя? По слѣдующей будто-бы его односторонности:

"Онъ преслѣдуетъ (въ Ревизорѣ и Мертвыхъ Душахъ), онъ за живое задираетъ не однѣ наружныя и прививныя болячки: нѣтъ, онъ проникаетъ въ глубь, онъ выворачиваетъ всю природу, всю душу и не находитъ ни одного здороваго мѣста. Жестокій врачь, онъ растравливаетъ раны, но не придаетъ больному ни бодрости, ни упованія. Нѣтъ, онъ приводитъ къ безнадежной скорби, къ страшному сознанію."

Чѣмъ же лучше "Выбранныя Мѣста ?

"Строгое и стройное убранство ея (этой книги) успокоиваетъ зрѣніе и душу. Въ ней протрезвляются чувства и утихаютъ волненія, подъятыя тревожными и раздражительными впечатлѣніями, которыя отовсюду осаждаютъ насъ. Она призываетъ къ тихому размышленію, втѣсняетъ насъ, сосредоточиваетъ въ самихъ себя. Изъ нея выходишь съ духомъ умиленнымъ, съ сознательностію и съ чувствомъ любви и благодарности къ ея строителю и хозяину".

"Послѣ всего сказаннаго здѣсь (продолжаетъ авторъ), если спросятъ меня: хочу ли, чтобы Гоголь оставилъ навсегда прежніе пути свои и шелъ исключительно но новому, который онъ проложилъ послѣднею книгою своею? Скажу не запинаясь...."

Отгадайте; да или нѣтъ? Что скажетъ авторъ, такъ опорочившій направленіе "Ревизора" и "Мертвыхъ Душъ" и полюбившій Гоголя за послѣднюю его книжку? Хороша эта книжка, или нѣтъ?-- Слушайте же! авторъ говоритъ:

"Скажу не запинаясь: нѣтъ!"

Какое же бы заключеніе вывести изъ такого сочетанія идей?.. Можно допустить только два предположенія: или похвалы "Выбраннымъ Мѣстамъ" сказаны въ ироническомъ смыслѣ и, слѣдовательно, порицанія натуральной школы несправедливы и неумѣстны, -- или, наконецъ, авторъ статьи вышелъ изъ "Выбранныхъ Мѣстъ" съ чувствомъ любви потому именно, что любитъ вообще то, что не заслуживаетъ похвалы, и, слѣдовательно, наоборотъ, не любитъ не только натуральную школу, но и вообще все, что не заслуживаетъ порицанія.

Впрочемъ, лучше всего, кажется, оставить эту статью безъ заключенія: она сама такъ ясно и громко, говоритъ противъ себя, что сказать что-либо въ ея пользу было бы трудно.

Важнѣе всего то, что натуральная школа, получивъ столько прозвищъ и нареканій, не вызвала у своихъ противниковъ ни одного основательнаго, положительнаго возраженія. Всѣ нападки на нее ограничиваются указаніями на темныя или неловкія выраженія, которыя, конечно, могутъ относиться только къ извѣстнымъ ея писателямъ и никакъ не касаются направленія цѣлой школы. Въ приведенной выше статьѣ въ первый разъ выражено довольно-ясно, въ чемъ именно состоитъ, по мнѣнію противоестественныхъ, опасность и ложность пути, избраннаго авторомъ "Ревизора" и "Мертвыхъ Душъ", именно: Гоголь въ этихъ сочиненіяхъ преслѣдуетъ, за живое задираетъ не однѣ наружныя и прививныя болячки, но проникаетъ въ глубь, выворачиваетъ всю природу, всю душу, и не находитъ ни одного здороваго мѣста. Жестокій врачъ, онъ растравляетъ раны, но не придаетъ больному ни бодрости, ни упованія, приводитъ къ безнадежной скорби, къ страшному сознанію.

Дѣйствительно, одностороннее направленіе! Ложное -- потому-что видитъ одно дурное; опасное -- потому-что ведетъ къ безнадежной скорби... Но полно таково ли направленіе натуральной школы? хорошо ли поняли "ненатуральные" критики внутренній и буквальный смыслъ "Ревизора" и "Мертвыхъ Душъ"?

Какъ согласить этотъ упрекъ съ тѣмъ основнымъ, сколько мы замѣтили, положеніемъ натуральной школы, по которому она признаетъ изящнымъ только то, что возбуждаетъ симпатію, и по которому отказываетъ въ достоинствахъ писателю, если онъ берется за предметъ безъ живаго къ нему сочувствія? Намъ кажется, напротивъ: если дѣло станетъ за упрекомъ, то гораздо справедливѣе упрекнуть натуральную школу, или слабѣйшихъ ея учениковъ, въ излишнемъ, какъ-бы по заказу, стремленіи найдти прекрасное даже и тамъ, гдѣ его не можетъ быть. Такой упрекъ объясняетъ по-крайней-мѣрѣ, почему мелкія современныя личности, которымъ не подъ-силу понять и сочувствовать прекрасному въ самой очищенной сферѣ, пускаются за.нимъ по грязи и по болотамъ, и иногда дѣйствительно выходятъ не совсѣмъ чисты и не совсѣмъ сухи. Повторяемъ: такой упрекъ объясняетъ направленіе плохихъ писателей, неимѣющихъ самыхъ основныхъ современныхъ понятій объ изящномъ, и, слѣдовательно, никакъ не относится къ натуральной школѣ, которая если въ чемъ и ошибается, то но заслуживаетъ никакого упрека уже потому, что, какъ представительница современности, исполняетъ свое дѣло добросовѣстно: не порицаетъ современности и, руководствуясь принципомъ сочувствія, объясняетъ преслѣдованіи противниковъ весьма-хладнокровно по законамъ человѣческой природы, которая всегда неохотно разстается даже съ закоренѣлыми предразсудками.

Но оставимъ натуральную школу. Защищать ее почти такъ же несправедливо, какъ и порицать, потому-что она еще такъ мало сдѣлала, такъ неопредѣленна въ своихъ проявленіяхъ. Задача ея -- идти впередъ и развиваться, не теряя времени, не поджидая отсталыхъ или слабыхъ ногами.

Другое дѣло -- Гоголь, остановившійся на своемъ пути по какой нибудь, можетъ-быть, и уважительной причинѣ. За похвалу ему грозитъ развѣ прозвище ликтора, или другое какое; а защищать его еще безопаснѣе и легче всего на свѣтѣ, особенно отъ такихъ литературныхъ нападокъ, какимъ подвергался онъ до-сихъ-поръ. Стоитъ повторить его же слова. И мы сдѣлаемъ это для опроверженія приведеннаго выше обвиненія въ холодности его анализа, который приводитъ будто-бы къ безнадежной скорби.

Читайте и судите, хорошо ли поняла его "ненатуральная" критика.

Вотъ что говорится, на примѣръ, на 462 стр. (втораго изданія) "Мертвыхъ Душъ":

"... Но не то тяжело, что будутъ не довольны героемъ: тяжело то, что живетъ въ душѣ неотразимая увѣренность, что тѣмъ же самымъ героемъ, тѣмъ же самымъ Чичиковымъ были бы довольны читатели. Не загляни авторъ поглубже ему въ душу, не шевельни на днѣ ея того, что ускользаетъ и прячется отъ свѣта, не обнаружь сокровеннѣйшихъ мыслей, которыхъ никому другому не ввѣряетъ человѣкъ, а покажи его такимъ, какимъ онъ показался всему городу, Манилову и другимъ людямъ, и всѣ были бы радешеньки и проняли бы его за интереснаго человѣка. Нѣтъ нужды, что ни лицо, ни весь образъ его не метался бы какъ живой передъ глазами: за то, по окончаніи чтенія, душа не встревожена ни чѣмъ, и можно обратиться вновь къ карточному столу, тѣшащему всю Россію. Да, мои добрые читатели, вамъ бы не хотѣлось видѣть обнаруженную человѣческую бѣдность. Зачѣмъ, говорите вы, къ чему это? Развѣ мы не знаемъ сами, что есть много презрѣннаго и глупаго въ жизни? И безъ того случается намъ часто видѣть то, что вовсе неутѣшительно. Лучше же представляйте намъ прекрасное, увлекательное. Пусть лучше позабудемся мы! "Зачѣмъ ты, братъ, говоришь мнѣ, что дѣла въ хозяйствѣ идутъ скверно?" говоритъ помѣщикъ прикащику: "я, братъ, это знаю безъ тебя, да у тебя рѣчей развѣ! нѣтъ другихъ что ли? Ты дай мнѣ позабыть это, не знать этого, я тогда счастливъ." И вотъ тѣ деньги, которыя бы поправили сколько побудь дѣла, идутъ на разныя средства для приведенія себя въ забвеніе. Спитъ умъ, можетъ быть, обрѣтшій бы внезапный родникъ великихъ средствъ; а тамъ имѣнье бухъ съ аукціона и пошелъ помѣщикъ забываться по міру съ душою, отъ крайности готовою на низости, которыхъ бы самъ ужаснулся прежде."

И посмотрите, какъ буквально сбываются слова Гоголя, какъ вѣрно предсказалъ онъ судьбу "писателя, дерзнувшаго вызвать наружу все, что ежеминутно предъ очами и чего не зрятъ равнодушныя очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавшихъ нашу жизнь, всю глубину холодныхъ, раздробленныхъ, повседневныхъ характеровъ, которыми кишитъ наша земная, подъ часъ горькая и скучная дорога, и крѣпкою силою неумолимаго рѣзца дерзнувшаго выставить ихъ выпукло и ярко на всенародныя очи".

"....Ему не избѣжать, наконецъ, отъ современнаго суда, лицемѣрно-безчувственнаго современнаго суда, который назоветъ ничтожными и низкими имъ лелѣянныя созданія, отведетъ ему презрѣнный уголъ въ ряду писателей, оскорбляющихъ человѣчество, придастъ ему качества имъ же изображенныхъ героевъ, отниметъ отъ него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта. Ибо не признаётъ современный судъ, что равно чудны стекла, озирающія солнцы и передающія движенія незамѣщенныхъ насѣкомыхъ; ибо не признаетъ современный судъ, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую изъ презрѣнной жизни, и возвести ее въ перлъ созданія...

"...И долго еще опредѣлено мнѣ" продолжаетъ Гоголь: "чудной властью идти объ-руку съ моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный міру смѣхъ и незримыя, невѣдомыя ему слезы!

И такое направленіе опорочивается!!...

Можетъ-быть, мы навели на васъ читатели, грусть, разбирая эти толки, эту "тину мелочей"... Оставимъ ее и перейдемъ къ другому, болѣе-пріятному: у насъ есть новости по части изящнаго, и первая изъ этихъ новостей сильно касается Гоголя.

-- Вышли въ свѣтъ еще три выпуска "Ста рисунковъ къ Мертвымъ Душамъ" (XVI, XVII, XVIII), и мы поможемъ не воспользоваться случаемъ сказать нѣсколько словъ и о герояхъ поэмы Гоголя, и о томъ, какъ нарисовалъ ихъ г. Агинъ. Что дѣлать! "Мертвыя Души" -- это ужь такой чувствительный предметъ! О нихъ никогда не будетъ довольно сказано; всегда останется многому въ нихъ учиться... Прежде всѣхъ, по нашему мнѣнію, долженъ съ этимъ согласиться художникъ, который узналъ на опытѣ, каково рисовать со словъ Гоголя. Сложность и глубина характера Чичикова, какъ-нельзя-лучше доказывается тѣмъ, что долго г-нъ Агинъ не ладилъ съ физіономіей Павла Ивановича, долго чертилъ совсѣмъ не Чичикова, а инаго человѣка, тоже дѣйствительно-существующаго, достойнаго изученія, но примыкающаго къ другому типу, и только въ послѣднихъ выпускахъ схватилъ неуловимо-тонкія черты человѣка, который, "куда ни повороти былъ очень порядочный человѣкъ", изобразилъ вамъ сколько-нибудь удовлетворительно "дорогаго Павла Ивановича". Ясно, художникъ глубже позналъ, что такое Чичиковъ... Послѣ этого, нужно ли доказывать, что изданіе г. Бернардскаго не потеряло, а выиграло отъ-того, что физіономія Чичикова измѣнилась въ послѣднихъ выпускахъ?.. Такое противорѣчіе было бы прямымъ недостаткомъ, еслибъ "Сто рисунковъ" не были опытъ. первый опытъ живописнаго воспроизведенія поэмы Гоголя, первая благородная попытка русскихъ художниковъ изобразить намъ типы "Мертвыхъ Душъ" "во всей красѣ безъ всякаго украшенія", еслибъ эти сто рисунковъ не доказывали ясно, какъ дважды два четыре, что и еще ста, двухъ сотъ рисунковъ къ "Мертвымъ Душамъ" недостаточно для того, чтобъ исчерпать несметное богатство художественныхъ тамъ, заключенныхъ въ этой поэмѣ. Весело видѣть по этимъ рисункамъ, какъ идетъ впередъ пониманье Гоголя; весело видѣть, какъ совершенствуется человѣкъ отъ чтенія мудраго произведенія поэта: весело, наконецъ, думать, что художникъ, настроенный Гоголемъ, усвоитъ мало-по-малу пріемъ его въ своихъ рисункахъ, и что въ нихъ, со временемъ, тоже будетъ много силы, много значенья, глубокаго смысла въ каждой маленькой черточкѣ! "Мертвыя Души" -- это школа, столь же благотворная для художника мыслящаго, какъ и классическій курсъ рисованья съ антиковъ и натурщиковъ, который онъ высидѣлъ на скамьяхъ академіи. Тамъ усвоилъ онъ твердость карандаша, вѣрность глаза, изучилъ анатомію человѣческаго тѣла,-- тутъ научится онъ изображать игру страстей подъ матовою оболочкою, мысль чуть-чуть пробивающуюся сквозь неподвижную кору одеревенѣвшаго лица, -- тутъ узнаетъ онъ красоту дѣйствительности, искомканную, истормошенную, потертую, отзывающуюся потомъ, кровью, залитую слезами и грязью, подчасъ зараженную порокомъ, -- но все-таки красоту... которую понялъ Гоголь, какъ никто ее не умѣлъ понимать до него. Еще разъ, весело думать, что русскій живописецъ избралъ себѣ учителемъ величайшаго живописца, автора "Мертвыхъ Душъ"!

Вотъ основаніе того сочувствія, которое невольно пробуждаетъ въ насъ опытъ гг. Бернардскаго и Агина: вотъ почему такъ интересуемся мы каждой удачной чертой, каждой ошибкой на ихъ рисункахъ: избранная ими задача прекрасна; на выполненіе ея они положили много силъ, много старанія, и нѣтъ причины сомнѣваться, что этотъ первый опытъ докажетъ художникамъ, лучше всѣхъ на свѣтѣ журнальныхъ отзывовъ, важность рисунковъ, проникнутыхъ мыслью Гоголя, -- докажетъ, что избранный ими родъ живописи стоитъ выше всѣхъ возможныхъ литографій высоко-лирическаго и заоблачнаго содержанія, которыхъ досужесть, въ образѣ падшаго чада искусства, въ потертомъ щегольскомъ нарядѣ, развозитъ на извощикѣ но домамъ знатныхъ баръ, -- важнѣе саженныхъ изображеній гомерическихъ подвиговъ съ дымомъ, огнемъ, съ конями и колесницами... изображеній, на которыхъ опытный глазъ знатока и цѣнителя любитъ отъискивать неправильную оковку колесницы, несогласную съ установленной нормой строчку перевязи или тому подобное... Опытъ докажетъ имъ, что взявшись за "Мертвыя Души", они опредѣлили свою роль въ мірѣ нашихъ художниковъ, что роль ихъ почетна и рано или поздно будетъ признана и уважаема,-- и жаль, очень-жаль, если они остановятся на первомъ опытѣ!..жаль, если послѣ такого труднаго подвига впадутъ они въ печальную рутину и пріймутся за разрисовыванье пестрыхъ анекдотовъ, какихъ-нибудь шарадъ, заглавныхъ буквъ, фронтисписовъ къ дѣтскимъ альманахамъ, или хоть-бы и каррикатуръ, холодныхъ каррикатуръ, на которыя такъ больно смотрѣть послѣ полныхъ силы гоголевскихъ образовъ!..

Что же вселило въ насъ такое безпокойство и участіе къ изданію, о которомъ не разъ уже говорено было въ нашемъ журналѣ, -- изданію, котораго вышло въ свѣтъ уже двѣ трети и которое, поэтому, въ настоящую минуту "не мечта"? Отъ-чего взяло насъ раздумье и заговорились мы съ самаго начала о значеніи рисунковъ къ "Мертвымъ Душамъ", а не о самыхъ рисункахъ? Потому-что послѣдніе три выпуска такъ хороши, судя по нимъ можно ожидать такъ много отъ карандаша г.Агина, что какъ-то весело думать о его будущей художнической дѣятельности, какъ-то не хочется допустить въ немъ возможности легкомысленнаго уклоненія отъ строгаго, полезнаго труда...

Перейдемъ же къ самымъ рисункамъ. Прежде всего возникаетъ вопросъ: какъ объяснить себѣ, что съ самаго начала изданія и до-сихъ поръ, встрѣчаешь на рисункахъ два образа Чичикова, совершенно различные, изъ которыхъ одинъ болѣе, чѣмъ удовлетворителенъ, а другой совсѣмъ не похожъ на Чичикова, во многомъ противорѣчитъ идеѣ Гоголя? Въ первыхъ десяти выпучатъ сплошь и рядомъ, а потомъ чѣмъ далѣе, тѣмъ рѣже Чичиковъ изображенъ одутловатымъ толстякомъ, который такъ и лѣзетъ изъ фрака, неуклюжимъ и безобразнымъ... Начиная со сценъ у Собакевича, физіономія его становится лукавѣе и благообразнѣе, формы всего тѣла обточеннѣе и соразмѣрнѣе, а на послѣднихъ рисункахъ вполнѣ переданы слова Гоголя; "Уже начиналъ-было онъ полнѣть и приходить въ тѣ круглыя и "пріятныя формы, въ коихъ читатель "засталъ его при заключеніи съ нимъ "знакомства" (Мертвыя Души стр. 447), а это было въ періодѣ подвиговъ Чичикова въ какой-то строительной коммиссіи и было ему тогда не болѣе, какъ лѣтъ подъ тридцать... Въ этихъ формахъ, плотныхъ, но не расплывавшихся, предстаетъ Чичиковъ въ поэмѣ (хотя и постарѣе годами пятнадцатью), -- такимъ почти изображалъ его г. Агинъ въ послѣднихъ выпускахъ... По отъ-чего, порою, опять прорывается безобразная, толстая фигура, совсѣмъ-несогласная съ приличнымъ характеромъ Чичикова? Отъ-чего подчасъ придаетъ ему художникъ жесты человѣка раздраженнаго, приходящаго въ азартъ,-- ему, Чичикову, про котораго и губернаторъ и всѣ чиновники города отозвались, "что сверхъ наружности, которая "сама по-себѣ была благонамѣренна, въ разговорахъ его ничего не было "такого, чтобы показывало человѣка "съ буйными поступками" (стр. 380, также см.стр.23 и 371),-- Чичикову, который во всю жизнь свою только два раза забылся; разъ, когда сослуживца своего по таможнѣ, какого то статскаго совѣтника, назвалъ "поповичемъ" (см. стр. 452), да и то, "можетъ быть, нѣсколько выпивши", а другой разъ, когда ошеломленный небывалымъ чувствомъ любви, въ нѣмомъ восторгѣ, какъ юноша, какъ гусаръ, засмотрѣлся на губернаторскую дочку (стр. 316--322), и палъ, совершенно паль подъ вліяніемъ этого нѣжнаго чувства... Какой дивный, глубокій, психологическій фактъ!.. Невольно задумаешься...

Какъ же, въ-самомъ-дѣлѣ, объяснить подобный промахъ? Какъ простить такую ошибку художнику талантливому и изучившему Гоголя? А между тѣмъ, причина этой ошибки совершенно-понятна. Художникъ, рисуя Чичикова, платилъ иногда дань лиризму, чертилъ фигуру согласно съ собственнымъ настроеніемъ духа, или, по-крайней-мѣрѣ, не принимая въ разсчетъ безчисленныхъ условій характера Чичикова, характера сложнаго. Такъ, напримѣръ, страхъ Чичикова, въ минуту, когда онъ "готовился отвѣдать черкесскаго чубука" Поздрева (стр. 160), довольно-вѣрно выражаетъ страхъ человѣка совершенно-ничтожнаго, можетъ быть и туповатаго, котораго стращаютъ или сбираются бить,-- одного изъ тѣхъ людей, которыхъ и дѣйствительно бьютъ... Такихъ, конечно, художнику чаще случалось видѣть... а поэтому и нарисовать ихъ было не трудно. Но Чичиковъ... это человѣкъ иной масти, и вся продѣлка съ Ноздревымъ -- рѣшительное исключеніе въ его жизни: комизмъ его положенія въ трагическую минуту пріѣзда капитана-исправника, требовалъ болѣе-пристальнаго изученія, долженъ былъ выражаться въ болѣе-тонкихъ чертахъ... Положеніе умнаго человѣка, котораго вотъ-вотъ поколотятъ и еще Богъ знаетъ кто, Ноздревъ, Порфирій, Павлушка... Боже мой! Да это сцена чрезвычайно-сложная! А на рисункѣ, въ лицѣ Чичикова, написано только выраженіе глупаго испуга, какъ-будто находчивый, изворотливый умъ героя не работалъ въ минуту кризиса, какъ-будто тревожныя мысли не бѣгали по лицу его, и не оглядывался онъ, какъ смышленый пушной звѣрокъ, настигнутый собаками!..

Въ XVII выпускѣ (рис. No 67) встрѣчаемъ новое доказательство въ подтвержденіе нашей мысли. Рисунокъ изображаетъ Чичикова въ минуту одинокаго размышленія о суетѣ міра, о нелѣпости баловъ и всякихъ съѣздовъ, нарядовъ, щегольства и танцевъ. "Тамъ, въ этой комнаткѣ, такъ давно "знакомой читателю, съ дверью, заставленной комодомъ и выглядывавшими иногда изъ угловъ тараканами, положеніе мыслей и духа его было также неспокойно, какъ тѣ кресла, въ которыхъ онъ сидѣлъ. Непріятно, смутно было у него на сердцѣ, какая-то тягостная пустота оставалась тамъ" (стр. 330).

И по этой превосходной программѣ, что сдѣлалъ художникъ? Изобразилъ какого-то ожесточеннаго "кулака", въ минуту совершеннаго отчаянія,-- человѣка проигравшагося въ пухъ въ карты или приговореннаго къ наказанію, готоваго произнесть "чортъ возьми все", "пропадай душа" и тому подобныя, извѣстныя и употребительныя въ подобныхъ случаяхъ выраженія... Какія жестокія, грубыя черты! Какой несвойственный всегда приличному и владѣющему собою Чичикову жестъ!.. Мы предсказали художнику, что эта сцена не доступна политипажу {См. "Отеч. Зап.", томъ L, отд. VI "Библіографическая Хроника", стр. 76.}, что нѣтъ возможности на рисункѣ, вырѣзанномъ на деревѣ, какъ бы ни былъ онъ чисто сдѣланъ, изобразить Чичикова въ ту минуту, когда внутренняя драма, пробужденная двусмысленной сценой на губернаторскомъ балѣ, отражалась на лицѣ его и только по-временамъ обнаруживалась въ безпокойныхъ, но все-таки сдержанныхъ движеніяхъ всего тѣла. Другое дѣло, еслибъ досада его на балы и наряды была искренна: но, непріятно, смутно было у него на сердцѣ, какая-то тягостная пустота оставалась тамъ. А это происходило отъ-чего? Отъ того, что сюда вмѣшалась другая причина негодованія. "Главная досада была не на балъ, а на то, что случилось ему оборваться, "что онъ вдругъ показался предъ всѣми Богъ-знаетъ въ какомъ видѣ, что сыгралъ какую-то странную роль, двусмысленную роль... Это тѣмъ болѣе было ему досадно, что разобравши дѣло ясно, онъ видѣлъ, какъ причиной этого былъ отчасти самъ" (стр. 332--3). Такое сложное чувство трудно передать и на полотнѣ... Притомъ возможно ли, чтобъ и всякій человѣкъ, кто бы онъ ни былъ, если только у него смутно на сердцѣ, если онъ оборвался, осрамился при добрыхъ людяхъ, возможно ли, чтобъ онъ обнаружилъ свое чувство рѣзкимъ жестомъ, всплеснулъ руками или сдѣлалъ что нибудь подобное? Нѣтъ, это несогласно съ природой человѣка: много, много, если въ подобную минуту стиснешь зубы, закусишь нижнюю губу, но размахивать руками рѣшительно не станешь. Особенно несвойственно было сдѣлать это Чичикову, который лучше, чѣмъ кто-нибудь владелъ собою, и душа котораго въ эту минуту была переполнена самымъ томительнымъ чувствомъ: "его огорчало сильно нерасположеніе тѣхъ самыхъ, которыхъ онъ не уважалъ и насчетъ которыхъ отзывался рѣзко..." (стр. 332). Этотъ разладъ человѣка съ самимъ-собою не легко прочесть на лицѣ самомъ выразительномъ; не приберешь словъ, чтобъ его выразить: какой же жестъ передастъ то, чего нѣтъ силъ высказать?! Конечно, есть люди, которые отъ всякой неудачи и осѣчки въ жизни не прочь раскричаться, замахать руками и разразиться въ проклятіяхъ самымъ наивнымъ образомъ... Кажется, художникъ, рисуя сѣтующаго Чичикова, имѣлъ въ виду одного изъ этихъ пустѣйшихъ людей: отъ-того и вышелъ у него Чичиковъ -- совсѣмъ не Чичиковъ.

Теперь рѣшимъ вопросъ, съ какой стати до-сихъ-поръ иногда рисуется Чичиковъ черезъ-чуръ толстымъ и докрайности неуклюжимъ?

На всѣхъ рисункахъ, гдѣ герой поэмы изображенъ неудачно, мы встрѣчаемъ фигуру далеко не лишенную характера, проникнутую мыслью, только непохожую на Чичикова. Такихъ людей много, но ихъ натуры не похожи на энергическую натуру человѣка, который переносилъ сильно, терпѣливо (стр. 447) всѣ невзгоды въ жизни, который въ минуту жесточайшаго бѣдствія не упалъ духомъ, и въ пословицѣ: зацѣпилъ, поволокъ, сорвалось -- не спрашивай" (стр. 445) нашелъ утѣшеніе и непреложную формулу своей послѣдующей отчаянной дѣятельности, -- нѣтъ! эти люди далеко не похожи на Чичикова! Нелишенные способностей когда-то, въ свою пору, они слыли за дѣльныхъ, за порядочныхъ... Но животность развилась въ нихъ на счетъ нравственной энергіи, и всѣ ихъ способности сосредоточились на мелкомъ плутовствѣ и сутяжничествѣ. Умственная лѣность и поползновеніе къ удовлетворенію всѣхъ грубыхъ животныхъ аппетитовъ отразились и въ складѣ лица и во всей фигурѣ этихъ людей: они отяжелѣли и заплыли прежде времени. Отсюда прямо вытекаетъ трусоватость и какая-то пошлая доброта, неотъемлемая принадлежность плутоватыхъ, негодныхъ людей средней руки. Не смутится душа ихъ отъ презрѣннаго поступка, не прочь они отъ посягательства на чужую собственность, не прочь и отъ взятки; много можно насчитать въ жизни ихъ не совсѣмъ чистыхъ продѣлокъ, -- а между-тѣмъ, сердце у нихъ пречувствительное: они трепещутъ и заливаются слезами, слыша вѣсть о строгой, справедливой карѣ, постигшей виновнаго, и въ малодушномъ уныніи утѣшаютъ себя куда-нераціональной поговоркой: "гдѣ гнѣвъ, тамъ и милость"... напряженіе силъ имъ несвойственно, мелкая плутня, мелкая подлость, низкая, недостойная человѣка, безсознательная, слезливая чувствительность, сочувствіе ко всѣмъ, кого больно наказали, -- вотъ общая черта всѣхъ этихъ господъ. Не смотря на то, почти всѣ они бываютъ весьма-кроткіе фамилисты, и по у или утопаютъ въ дрязгахъ и кропотливой вознѣ семейнаго быта. Баловство, потворство, раболѣпная покорность женѣ, лакомство и безразсчетность характеризуютъ ихъ частную жизнь...

Вотъ къ какимъ людямъ можно отнести фигуру, которую часто рисовалъ г. Агинъ вмѣсто Чичикова. Какъ произошла ошибка -- опять очень-понятно. Въ Чичиковъ изображена комическая сторона человѣка, носящаго личину благонамѣренности и условнаго приличія. Разстолстѣвшіе ханжи, устроивающіе свое благоденствіе на счетъ ближняго, тоже стараются казаться благонамѣренными, тоже заботятся о соблюденіи всѣхъ приличій; ихъ усилія неуклюжи, въ нихъ много комизма, комизма грубаго, бросающагося въ глаза, тогда-какъ за добрыя качества Чичикова весь городъ готовъ былъ побожиться. Косность и грубость людей отяжелѣвшихъ, заспавшихъ душу и набившихъ руку въ мелкомъ плутовствѣ, просвѣчиваютъ въ каждомъ ихъ поступкѣ; объ нихъ можно сказать: видна птица по полету,-- а что такое Чичиковъ, куда-какъ трудно рѣшить и опытному человѣку! А между-тѣмъ, въ похожденіяхъ Чичикова представлено много сценъ, которыя легко могли разъиграться и съ людьми средней руки, далеко не такими способными и бойкими... Что смѣшно казалось въ Чичиковѣ (если только кому-нибудь показался онъ смѣшонъ), то гораздо-смѣшнѣе и жальче могло проявиться въ послѣднихъ: съ нихъ-то и копировалъ художникъ многія сцены: отъ-этого невозвратно потеряна сцена объясненія съ Маниловымъ (рис. 10 и 11), пробужденіе Чичикова въ день совершенія купчей (рис. 47), и многія другія. Отъ-этого, наконецъ, онъ рѣшился изобразить Чичикова послѣ бала... Иными словами, художникъ не достаточно уважалъ личность героя "Мертвыхъ Душъ", и порою принималъ его за обыкновеннаго пошлеца и мелкаго плута. Самая энергія и постоянная дѣятельность Чичикова не согласны съ толщиною и отекшимъ лицомъ, приданнымъ ему на многихъ картинкахъ. Такую фигуру могла бы имѣть бездна людей "даромъ бременящихъ землю" (М. Д., стр. 275), а между всѣми этими лицами и Чичиковымъ есть огромная разница. Всѣ они то же въ своемъ родѣ плутоваты и прошли огонь и воду, но, не смотря на то, они дѣти въ сравненіи съ пріобрѣтателемъ мертвыхъ душъ! Тайна, успѣховъ Чичикова заключалась въ безукоризненности его физіономіи, въ какой-то чудной удобоподвижности его характера, въ его опытности, ненабросившей на него того печальнаго колорита, который замѣчаемъ на большей части людей, совершившихъ трудовое поприще, -- опытности, которая какъ-будто даромъ досталось ему, въ совершенномъ отсутствіи рѣзкихъ чертъ, обличающихъ ту или другую слабую сторону человѣка, въ способности постоянно, безъ устали, быть пріятнымъ каждому, никогда не позволить себѣ вздохнуть свободно, сказать два-три слова беззавѣтно, пожить на-распашку, очертя голову, пожить такъ, какъ душа проситъ... А человѣкъ, изображенный на рисункѣ No 67, видимо принадлежитъ къ категоріи людей, которые непремѣнно оборвутся въ минуту азарта, и тогда вся тина, всѣ черныя свойства души ихъ выступятъ наружу. Это типическое лицо часто бросалось въ глаза художнику и мѣшало ему рисовать Чичикова какъ слѣдуетъ.

Не смотря на эту ошибку, нельзя не согласиться, что почти на всѣхъ рисункахъ прекрасно выражена одна черта натуры Чичикова,-- черта, которую такъ заботливо передалъ Гоголь: это непристойная сторона человѣка, "подумывающаго о бабёшкѣ, о дѣтской" (стр. 447), заботящагося о потомкахъ, искренно-любящаго свою наружность, что-то способное взбѣсить порядочнаго человѣка нашего времени,-- го, что хотѣлъ выразить Гоголь, говоря объ удовольствіи, съ которымъ Чичиковъ затягивалъ брюки, надѣвалъ подтяжки, ласкалъ свой подбородокъ "совсѣмъ круглый", о томъ, какъ онъ "пришлепнулъ себя пяткою", какъ "подмигнулъ бровью и даже сдѣлалъ "кое-что языкомъ "... Особенно хорошо умѣетъ художникъ посадить Чичикова въ-полоборота на кончикѣ стула; при этой позѣ "всѣ части героя" (стр. 161) выступаютъ какъ-то особенно рельефно; словъ не находишь, глядя на эту плотненькую, до нельзя живучую и въ то же время совершенно-безукоризненную фигурку...

Наконецъ, есть рисунки, на которыхъ образъ Чичикова не только не утрированъ, но и вполнѣ выражаетъ идею гоголевскаго Улисса. Вы видите предъ собою лицо, проникнутое мыслью, мыслью тонкою, недоступною окружающимъ его предсѣдателямъ, исправникамъ et caetera. Это лицо ярко выступаетъ изъ цѣлой группы фигуръ также тщательно нарисованныхъ, тоже во фракахъ и плоеныхъ манишкахъ, но лишенныхъ высокой интеллигенціи, которая такъ и просвѣчиваетъ въ тонкихъ, сглаженныхъ чертахъ отца Чичикова.

Мало того; чувство, сильное чувство можно прочесть порою на лицѣ его. Какъ хорошъ, на-примѣръ, рисунокъ No 65, изображающій разговоръ Чичикова съ губернаторшей и ея дочкой! Вся фигура героя выражаетъ какое-то безпокойство; видно, что онъ находится въ состояніи напряженія, старается выжать изъ головы мысль свѣтскую, пріятную молодой особѣ, припомнить легонькій, остроумный анекдотецъ... хоть бы о философъ Діогенѣ. А сидитъ-то, Боже мой, какъ сидитъ-то онъ! Сколько смущенія выражаетъ вся его поза! Какъ трудно ему завязать разговоръ и "получить форсъ"! (стр.322). Художникъ, кажется, хотѣлъ придать еще болѣе чувства лицу Чичикова на рис. 63, когда губернаторша подводитъ къ нему институтку; но... рѣзецъ ли измѣнилъ гравёру, переносившему рисунокъ на дерево, или иначе какъ случилось, только лицо Чичикова получило какое то плаксивое выраженіе. Выпрямите на четверть линіи изгибъ носа, смягчите выраженіе лица,-- и рисунокъ былъ бы превосходенъ, тѣмъ болѣе, что поза Чичикова вполнѣ выражаетъ смущеніе, въ которое приве по его милое личико институтки.

Еще лучше вышелъ Чичиковъ на рисункахъ нумеровъ 62 и 64, гдѣ онъ изображенъ разговаривающимъ съ дамами. Умное, сметливое лицо его дышетъ особеннымъ довольствомъ; бъ немъ замѣтна даже маленькая претензія на ловкость и моложавость: это тотъ самый Чичиковъ, который въ этотъ день чувствовалъ какую-то ловкость необыкновенную: раскланивался на-право и на-лѣво, по обыкновенію своему, нѣсколько на бокъ, но совершенно-свободно, такъ, что очаровалъ всѣхъ" (стр. 309) "...непринужденно и ловко "размѣнялся съ нѣкоторыми изъ дамъ "пріятными словами, подходилъ къ той и другой дробнымъ, мелкимъ шагомъ, или, какъ говорятъ, семенилъ ножками, какъ обыкновенно дѣлаютъ маленькіе старички-щоголи на высокихъ каблукахъ, называемые мышиными жеребчиками, забѣгающіе весьма проворно около дамъ. Посеменивъ съ довольно-ловкими поворотами на-право и на-лѣво, онъ подшаркнулъ тутъ же ножкой въ видѣ коротенькаго хвостика, или на подобіе запятой" (стр. 314). На этихъ рисункахъ Чичикову придана та непринужденность въ движеніяхъ, которую онъ дѣйствительно могъ себѣ позволить съ дамами города! N., но которой никогда не обнаружилъ бы онъ передъ женщиной иной категоріи, женщиной въ полномъ смыслѣ слова. Непривычный къ обществу дамъ (что и согласно съ его трудовой, преисполненной превратностей жизнью), но женолюбивый Чичиковъ инстинктивно понималъ безконечное разстояніе между художественной блондинкой и дамами, отъ которыхъ несло "весной и фіалками": посмотрите, съ какимъ аплономъ, съ какимъ чувствомъ собственнаго достоинства стоитъ онъ, слегка склонивъ голову и заложа руки назадъ, передъ дамой въ чудовищномъ токѣ (рис. 62); какъ хорошо понялъ художникъ выраженіе лица Чичикова, выраженіе, которое онъ изучалъ передъ зеркаломъ, собираясь на балъ, выраженіе "почтительное, но съ нѣкоторою улыбкою "(стр. 306)! Въ другомъ мѣстѣ (рис. No 64), когда дамы интригу ютъ его и разспрашиваютъ о томъ, кто "погрузилъ его въ сладкую долину задумчивость", на лицѣ его легко разглядѣть маленькое затрудненіе, какъ отвѣчать на эту глупость, въ добавокъ, облеченную въ такую восточную форму, и въ то же время, полное сознаніе своей самостоятельности и отношеній къ пріятному обществу. Замѣтно, что хотя Чичиковъ и не уронитъ себя въ обществѣ дамъ, но все-таки на вѣку своемъ болѣе пріобрѣлъ опытности и искусства въ обращеніи съ мужскимъ поломъ, скорѣе найдется въ разговорѣ о "таможенныхъ досмотрщикахъ", о "выдѣлкѣ горячаго вина" и о "добродѣтели" (стр. 22 и 23), нежели отвѣтитъ на запросъ объ томъ, "гдѣ порхаетъ мысль его", и въ этомъ случаѣ способенъ сказать такое, "чего бы никакъ не сказалъ ни Греминъ, ни Звонскій, ни Лидинъ, ни всякіе ловкіе военные люди (стр. 316). Художникъ съумѣлъ чрезвычайно-удачно согласить природную сноровку Чичикова съ отсутствіемъ настоящей свѣтскости и салонной ловкости, которыхъ не. могъ усвоить себѣ человѣкъ, съ молоду жившій въ черной кожѣ, учившійся въ уѣздномъ училищѣ, а потомъ долго дослуживавшійся до мѣста повытчика, "спавшій на столахъ", дежурившій по ночамъ въ палатѣ, "обѣдавшій подъчасъ съ сторожами" (стр. 336) и "какъ ни крѣпившійся духомъ, однакожь похудѣвшій и даже позеленѣвшій во время такихъ невзгодъ" (стр 447).

Также хорошо передано на рисункѣ смущеніе Чичикова при встрѣчѣ съ Ноздревымъ на балѣ у губернатора (рис. No 66). Сколько приличія, благообразія, мало того, сколько условнаго благородства въ этомъ оскандализованномъ лицѣ героя, "пострадавшаго много на службѣ" (стр. 14)! Какой контрастъ съ разгульной, пьяной фигурой разбитнаго Ноздрева! Какъ удачно схваченъ художникомъ первый моментъ замѣшательства Чичикова, когда, ошеломленный привѣтствіемъ "херсонскій помѣщикъ! много ли наторговалъ мертвыхъ?", произнесеннымъ "во всю глотку", онъ остановился на полусловѣ... и не разрѣшилъ губернатору вопроса: "постоянна ли женская любовь?.." Какъ вытянулся Чичиковъ, какъ натянулись штрипки его панталонъ!.. Застигнутый въ расплохъ, онъ кажется какъ-будто помоложе... особенно подлѣ пожилаго и до крайности добродушнаго лица губернатора, который взялъ шепотку табака, да такъ и и обомлѣлъ въ этомъ положеніи, сконфуженный не менѣе любезнаго ему Павла Ивановича, отъ такого неожиданнаго пассажа... Куда дѣвалась самоувѣренность Чичикова! какъ много выступило наружу человѣчнаго у него, вѣчно-закрытаго и непонятнаго! Страхъ, огорченіе, наконецъ то чувство, которое Гоголь сравнилъ съ ощущеніемъ, когда "прекрасно вычищеннымъ сапогомъ вступилъ вдругъ въ грязную лужу", -- все это можно прочесть на лицѣ его.

Г. Агинъ дошелъ до убѣжденія, что, рисуя Чичикова, онъ имѣетъ дѣло съ личностью вовсе-незабавною, но сложною... Теперь мы можемъ надѣяться, что художникъ вѣрно изобразитъ дѣтство Чичикова, его молодость и переходъ къ возмужалости, представитъ намъ рядъ портретовъ, но которымъ легко будетъ понять. какъ тихонькій, запуганный мальчикъ Павлуша сдѣлался миловиднымъ повытчикомъ.какъ онъ похорошѣлъ и пополнѣлъ, служа въ какой-то строительной коммиссіи, какъ опять подурнѣлъ и спалъ съ тѣла отъ разныхъ невзгодъ и переборокъ, и наконецъ сталь благоразумнымъ коллежскимъ совѣтникомъ и таможеннымъ чиновникомъ Павломъ Ивановичемъ Чичиковымъ.

Самъ Гоголь чувствовалъ, что разрѣшеніе вопроса о томъ, что такое Чичиковъ, требовало полной исторіи его развитія. Посмотрите, какъ заботливо начинаетъ онъ очерчивать его характеръ въ концѣ поэмы! Какъ понятны становятся читателю похожденія Чичикова, когда ознакомился онъ съ его дѣтствомъ, воспитаньемъ и первыми опытами на служебномъ поприщѣ! Какъ слагается мало-по-малу въ понятіи читателя образъ героя, запечатленный мыслью, полный силы и въ то же время наводящій тяжелое раздумье!

Мы ожидаемъ отъ художника портрета, который бы выполнялъ всѣ требованія отчетливой гравюры, на которомъ бы были строго (minutieusement) переданы тонкія черты лица Чичикова, всѣ излучины мысли, постоянно одушевлявшей его, наконецъ выраженіе могучей, темной страсти, работавшей въ глубинѣ души его. Этотъ портретъ долженъ соотвѣтствовать тому мѣсту въ текстѣ "Мертвыхъ Душъ", гдѣ Гоголь, окончивъ біографію Чичикова, въ заключеніе говоритъ: "Итакъ вотъ весь на лицо герой нашъ, каковъ онъ есть!" (стр. 460). Безъ этого портрета мысль иллюстровать "Мертвыя Души" останется невыполненною, и тогда уже никакимъ образомъ нельзя будетъ объяснить, отъ-чего художники, приступая къ изданію" Ста Рисунковъ" избрали самую трудную задачу: представить портреты главныхъ дѣйствующихъ лицъ поэмы и всѣ сцены, сопровождавшія покупку Чичиковымъ душъ не отъ міра сего" (стр. 94). {См. Отеч. Записки, томъ L, отд. VI, Библіограф. Хроник., стр. 82--3. Также, томъ LI, отд. VIII, стр. 87.}

Рисунки нумеровъ 45 и 25, изображающіе Плюшкина и Ноздрева, показываютъ, что художники были нечужды мысли -- помѣстить въ своемъ изданіи нѣсколько портретовъ, особенно тщательно сдѣланныхъ, но, какъ ни хороши эти рисунки, а все-таки подобный портретъ Чичикова былъ бы неудовлетворителенъ. Для примѣра мы укажемъ художникамъ на иллюстрованное изданіе "Mystères de Paris" (gr. in 8^о). Тамъ помѣщено болѣе шестисотъ политипажныхъ рисунковъ на страницахъ текста, но кромѣ того приложены на отдѣльныхъ листкахъ портреты главныхъ дѣйствующихъ лицъ Fleur de Marie, Rigolelle, Chourineur и др. въ разныя эпохи разсказываемаго событія.

Всѣ рисунки, на которыхъ до-сихъ-поръ былъ изображенъ болѣе или менѣе удачно Чичиковъ, только силуэты въ сравненіи съ тѣмъ, чего мы имѣемъ право ожидать отъ настоящаго его портрета. Но немъ большинство публики будетъ судить о достоинствѣ всего изданія.

Подобный портретъ Чичикова опредѣлитъ вполнѣ характеръ изданія г. Бернардскаго (какъ галереи портретовъ къ "Мертвымъ Душамъ")., и въ такомъ случаѣ художники окажутъ прямую услугу читающимъ людямъ, не говоря уже о томъ, какъ порадуютъ они тѣхъ, въ развитіи которыхъ много значили "Мертвыя Души".

Въ изображеніи цѣлыхъ сценъ замѣтенъ тоже успѣхъ. Г. Агинъ очень-удачно компонуетъ большія группы; польза академическаго курса видимо отозвалась въ этихъ рисункахъ: художникъ никогда не затруднится разставить фигуры; нигдѣ не найдете вы у него ошибки противъ перспективы, или, что еще хуже, противъ анатоміи, которыя такъ часто можно найдти и у знаменитыхъ рисовальщиковъ. Сверхъ-того, сцены, изображенныя въ послѣднихъ выпускахъ, преисполнены какой-то стремительности и драматизма; всѣ фигуры, кажется, сейчасъ соскочатъ со своихъ мѣстъ и понесутся на пропалую въ галопадѣ, бойко шаркнутъ ногою или сдавятъ другъ друга въ нѣжныхъ объятіяхъ. Для примѣра приведемъ сцену галопада. Въ первой парѣ несется, кажется, французъ Куку или, по-крайней-мѣрѣ, то лицо, о которомъ Чичиковъ отзывался такимъ образомъ: "взрослый, совершеннолѣтній вдругъ выскочитъ весь въ черномъ, общипанный обтянутый, какъ чертикъ, и давай мѣсить ногами" (стр. 331); дама во второй парѣ "съ такой томностью опустила голову на бокъ", что дѣйствительно слышится "что-то неземное" (стр. 319,; наконецъ самъ Чичиковъ, котораго "по самому носу дернулъ цѣлый рядъ локтей, рукавовъ, концовъ лентъ, душистыхъ шемизетокъ" (стр. 311), поставленъ очень-хорошо: видно, что онъ немножко попятился къ стѣнѣ, и только-что произнесъ въ полголоса: "Вона! пошла писать губернія!" Выраженіе лица его "степенное" съ примѣсью едва-промелькнувшей ироніи...

Также хороши сцены: споръ за кресло, рекомендація губернаторской дочки, разговоръ Чичикова съ дамами, скандалёзная встрѣча Ноздрева съ Чичиковымъ на балѣ, разговоръ прокурора съ дамами (рис. 71) и многія другія. Но едва ли не лучше всего изображенъ пріѣздъ Коробочки къ протопопшѣ (р. 68). Лицо протопопши рѣшительно классическое. Художникъ вполнѣ схватилъ черты доброй старушки, хозяйки, неутомимой въ вознѣ съ курами, поросятами и всѣмъ домашнимъ хламомъ, въ свое время, какъ слѣдуетъ прижившей съ дюжину дѣтокъ, которые пошли кто въ палату писцомъ, кто въ семинарію, кто замужъ за молодаго діакона, и основательно доживающей долгій вѣкъ съ своимъ Филемономъ... Тутъ Коробочка, "малый въ пеструшкѣ", птичьи перья и пестрядевые мѣшечки съ полтинничками, пироги, кокурки, скородумки и шанишки... тамъ Беранже, національный конвентъ, египетская экспедиція, Москва и Ватерлоо, портретъ милаго, цвѣты... Остальное доскажете сами!

То же самое можно сказать и о дѣвкѣ протопопши, которая босикомъ, въ одной рубашкѣ, стоитъ съ огаркомъ на лѣстницѣ. Фигура ея превосходна. Видно, что дѣвушка не выспалась; видно, какъ ей холодно, напряженно смотритъ она на нежданую гостью, и грѣетъ ножку ножкою. Мало того; сколько нѣги выражаетъ это здоровое, незнакомое съ мыслью существо, какъ просвѣчиваетъ сквозь холстъ крѣпкое тѣлосложеніе! Хотя объ ней не упоминается въ "Мертвыхъ Душахъ", но это лицо прямо гоголевское. Наконецъ, нельзя не упомянуть и о лицѣ "лакейскаго происхожденія, въ курткѣ изъ домашней пеструшки, съ небритой бородою, подернутой легкой просѣдью", лицѣ извѣстномъ "подъ именемъ малаго". Этотъ служитель Коробочки помѣщенъ на второмъ планѣ картины; но какъ ясно, что онъ дѣйствительно былъ "стащенъ за ноги" съ запятокъ, "ибо спалъ мертвецки"! какъ живописію запустилъ онъ лѣвую руку за пазуху, потягивается и зѣваетъ! Хорошъ также костюмъ Коробочки: ея капоръ, нахлобученный на глаза, капотъ, на-крестъ опоясанный платкомъ и необходимый мѣшечекъ съ старушечьими рублями, а можетъ-быть и двумя носовыми платками, очками, серебряной съ чернью табакеркой, гадальными картами, вязальными спицами и всякою дрянью.

Въ заключеніе скажемъ нѣсколько словъ о цвѣтѣ губернской аристократіи, о губернаторшѣ, ея дочкѣ и вообще о дамахъ города Н.

Губернаторшу встрѣчаемъ мы на трехъ рисункахъ: во-первыхъ, когда она подводитъ къ Чичикову дочку; потомъ, когда Чичиковъ разсказываетъ институткѣ "разныя исторійки и на конецъ, когда она сермонируетъ бѣдную блондинку за распущенную дамами сплетню объ интригѣ Чичикова... Многіе находили, что лицо превосходительной маменьки слишкомъ-жестко; мы готовы согласиться съ этимъ въ-отношеніи рисунка Л' 72. Тутъ дѣйствительно придано ей выраженіе мужскаго лица, но на рисункѣ Л? 63 какъ-нельзя-лучше выражены и материнская нѣжность и какой то оттѣнокъ достоинства и приличія, прямое слѣдствіе аристократическаго происхожденія. Никто не поручится за умъ этой губернаторши: въ лицѣ ея легче разглядѣть ограниченность,-- а между-тѣмъ посмотрите, какое безконечное разстояніе между ею и супругами губернскихъ чиновниковъ!

Лицо губернаторской дочки, если можно позволить это выраженіе, рисовано по диктовкѣ, со словъ Гоголя, но въ то же время въ рисункѣ замѣтно отсутствіе творчества. Такъ, на-прим., живописецъ причесалъ смиренницу А la chinoise... Оно бы такъ, пожалуй; но не въ прическѣ дѣло, а вообще личико дѣвушки, на всѣхъ трехъ картинкахъ, далеко не соотвѣтствуетъ тому геніальному портрету этого милаго созданія, который представилъ Гоголь въ своей поэмѣ (См. стр. 167, 316 и 321). Портретъ губернаторской дочки, точно такъ же, какъ и портретъ героя "Мертвыхъ Душъ", требуетъ гравюры болѣе-полной, болѣе-отчетливой: эти художественныя черты трудно передать въ слегка-набросанномъ очеркѣ. Подобный портретъ былъ бы истинною роскошью въ изданіи г. Бернардскаго; онъ освѣжилъ бы эту коллекцію лицъ "скучныхъ, противныхъ, "поражающихъ своею дѣйствительностью" (стр. 252), и, entre nous soit dit, помѣстить его было бы выгодно и въ коммерческомъ отношеніи...

Что касается до дамъ города N., то какъ ни утрированы нѣкоторые костюмы, какъ ни задорны иныя физіономіи, но когда вы глядите на рисунки, вамъ становится, какъ и отъ чтенія Гоголя, не столько смѣшно, сколько досадно. Какая грубость кроется подъ этими нарядами! Какъ мечутся въ глаза эти самыя женщины во всей своей нравственной наготѣ: праздныя, задорныя, проводящія время въ сплетняхъ и въ вознѣ съ прислугою... Какъ просвѣчиваетъ въ нихъ неукротимая склонность къ тому, что въ городѣ N. называлось другое-третье! Какъ видно, что всѣ мысли и движенія этихъ барынь устремлены къ другому-третьему, что мужчины подлѣ нихъ прообразуютъ только необходимыхъ участниковъ и виновниковъ другаго-третьяго... И сколько мелкихъ ссоръ, крупныхъ сплетень и нескончаемыхъ дрязговъ господствуетъ въ ихъ кружку изъ-за другаго-третьяго! Взгляните на эти свирѣпыя лица, отчаянные костюмы... и все это свирѣпствуетъ, клевещетъ, рядится во имя другаго-третьяго... во имя древняго бога Пріапа!

Губернскія львицы: "дама пріятная во всѣхъ отношеніяхъ" и "просто-пріятная дама", изображены художникомъ съ особенной любовью. Онъ посвятилъ имъ три рисунка. Лучше другихъ вышелъ рисунокъ 71, представляющій ихъ въ ту минуту, когда "дама, пріятная во всѣхъ отношеніяхъ", мучитъ свою пріятельницу, высказывая По-маленьку свои предположенія о мертвыхъ душахъ. Довольство и самоувѣренность написаны на лицѣ львицы: невольно вспомнишь, что она "была отчасти матеріалистка, склонная къ отрицанію и сомнѣнію, и отвергала весьма-многое въ жизни" (стр. 344). "Просто-пріятная дама, напротивъ, вся обратилась въ слухъ; ушки ея вытянулись сами собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диванѣ, и не смотря на то, что была отчасти тяжеловата, сдѣлалась вдругъ тонѣе, стала похожа на легкій пухъ" (стр. 351).

Все это очень-хорошо передано на рисункѣ. На лицѣ этой милой особы какъ-разъ разглядишь ту непріятную раздражительность, нервность, готовность перетревожиться, всполошиться и расплакаться отъ всякаго вздора и даже безъ всякой причины, раздражительность, до которой она постаралась довести себя изъ желанія быть свѣтскою, чувствительною дамой...

Ноздревъ на балѣ изображенъ, если хотите, не дурно... но, право, г. Агинъ, одѣнѣте вы его получше, причешите ему немножко волосы, пожалуй и завейте, а потомъ растреплите ихъ немного; надѣнѣте ему панталоны со штрипками и развѣ-развѣ съ широкими раструбами или съ лампасами;придайте и выраженіе липа и жесты менѣе пьяные, и онъ все-таки остался бы Ноздревымъ... Въ этомъ рисункѣ видно поползновеніе къ каррикатурѣ, и это заставляетъ насъ опасаться за нѣкоторыя сцены, которыя предстоитъ изобразить художнику, на-примѣръ, когда Чичиковъ бранитъ Селифана за медленность, когда капитанъ Копейкинъ шумитъ въ коммиссіи, и нѣкоторыя другія.

Обстановка сценъ вездѣ прекрасна и строго обдумана. Такъ, на-прим., на балѣ у губернатора свѣтло, богато и въ то же время не столично. Въ залѣ слишкомъ-много кенкетъ, деревьевъ, картинъ: все тутъ дышитъ смѣшеніемъ французскаго съ нижегородскимъ... Пышно, свѣтло, чопорно въ этомъ обществѣ и въ то же время въ залу пускаютъ Поздрева и даму въ плисовыхъ сапогахъ (стр. 369).

Въ заключеніе нельзя не отдать должной справедливости чистотѣ отдѣлки рисунковъ и рѣзьбѣ г. Бернардскаго. Не говоря уже о лицахъ, которыя оттѣнены съ.особеннымъ тщаніемъ, даже мелочныя условія рисунка (чего и нельзя требовать отъ политипажа), выполнены съ особеннымъ искусствомъ. Какъ живо драпируются дамскія платья, какъ чисто выдѣланы кружева, какъ блеститъ отполированная мёбель... Скажутъ: это мелочи; но надъ этими мелочами много надо было трудиться художнику и выполненіе подобныхъ мелочей составляетъ истинную роскошь живописнаго изданія, которому подобнаго не было у насъ до-сихъ-поръ ни по важности содержанія, ни по строгости выполненія.

Остается пожелать, чтобъ г. Агинъ въ остальныхъ семи выпускахъ помирилъ насъ съ Маниловымъ, Петрушкою, Селифаномъ и лошадьми Чичикова," отъ засѣдателя до подлеца чубара" го" (стр. 460), которые до-сихъ-поръ были изображены имъ не совсѣмъ-удачно... Главное же повторяемъ, поближе ознакомить насъ съ физіономіею самого героя "Мертвыхъ Душъ "-- Павла Ивановича'Чичикова.

-- А между-тѣмъ, г. Берпардскій, слышно, замыслилъ другое предпріятіе, совсѣмъ въ другомъ родѣ: издать иллюстрованные анекдоты Петра-Великаго. Прежде всего, мы рады тому, что новая мысль родилась у художника въ то время, когда предъидущая уже почти осуществилась, когда успѣшный выходъ "Ста Рисунковъ" не подлежитъ сомнѣнію, ибо не далекъ отъ конца. Иначе мы могли бы припомнить пословицу о погонѣ за двумя зайцами, бѣгущими въ разныя стороны. Потомъ, о самомъ предпріятіи. Имя и исторія Петра Великаго такимъ свѣтлымъ кругомъ горятъ въ памяти каждаго русскаго человѣка, что все касающееся ихъ имѣетъ полное право на общее сочувствіе; слѣдовательно, матеріальный успѣхъ предпріяіія можетъ считаться вѣрнымъ. И если этотъ ожидаемый успѣхъ осуществится на самомъ дѣлѣ, то осуществится по-дѣломъ; исполненіе подобнаго замысла трудно, тѣмъ болѣе, что художники не могутъ надѣяться на опытность, которую пріобрѣли они, трудясь надъ героями "Мертвыхъ Душъ": новое предпріятіе ихъ представляетъ трудности совсѣмъ-другаго рола. Кромѣ того, что образъ Петра, съ его оригинальной обстановкой, вся своеобразная картина его жизни и дѣлъ, требуетъ широкой и твердой кисти, -- нельзя забыть, что тутъ еще нуженъ будетъ новый текстъ, и если изданіе это предназначается не для дѣтей, то сейчасъ же возникаетъ вопросъ объ анекдотической исторіи, сообразной настоящему времени. А у насъ еще нѣтъ почти никакой исторіи Петра, или если и есть, но такія, которыя врядъ-ли вдохновятъ художника. Чѣмъ будутъ устранены предстоящія препятствія? Кто возьметъ на себя составленіе труднаго текста -- не знаемъ навѣрное, но слышали, что на этотъ подвигъ вызвался литераторъ, соединяющій съ основательнымъ умомъ основательное знаніе исторіи и желающій составить изъ этого текста нѣчтоповажнѣе обыкновенной анекдотической исторіи. Вообще, намъ остается благодарить г. Бернардскаго за его благую мысль. Съ нетерпѣніемъ желаемъ, однако, чтобъ издатели оставались современными во всѣхъ отношеніяхъ, а потомъ, чтобъ изданіе ихъ вышло достойнымъ своего великаго предмета.

-- Перейдемъ къ другому міру искусствъ -- музыкѣ. Мы такъ ревнуемъ о нашей недавнопрославленной музыкальности, такъ желаемъ поддержать ее въ васъ, читатели, такъ боимся за ея проходимость, что вы вѣрно позволите намъ говорить о ней много и пространно, съ цѣлію, держать вашъ слухъ въ музыкальной напряженности во все не-музыкальное лѣтнее время, до самой осени, когда опасность минуетъ сама собою и вы начнете повѣрять наши разсужденія.

Въ-теченіе мая мѣсяца, въ музыкальномъ магазинѣ, существующемъ подъ фирмою "Одеонъ", появилось переложеніе Гензельтомъ веберовой увертюры къ "Фрейшюцу". Изданіе это довольно-дешево (1 р. 50 к. с.), опрятно, безъ ошибокъ, а самое переложеніе не представляетъ никакихъ особенныхъ трудностей, очень удобоисполнимо; увертюра же -- одна изъ старѣйшихъ любимицъ всѣхъ вообще публикъ; слѣдовательно, можно ожидать, что переложеніе это не залежится въ магазинѣ и найдетъ себѣ большой сбытъ. Имя Гензельта такъ знаменито, что, разумѣется, никто не будетъ сомнѣваться въ истинномъ пріобрѣтеніи для фортепьянной игры всякій разъ, когда имя его стоить на оберткѣ. По такъ какъ теперь Гепзельтъ является не съ споимъ собственнымъ произведеніемъ, а съ переложеніемъ одного изъ большихъ музыкальныхъ произведеніи въ первый разъ (мы не считаемъ за что-нибудь особенно-хорошее или дурное прежнія переложенія маленькихъ романсовъ), то при этомъ случаѣ должно судить его совсемъ съ другой стороны, какъ появляющагося на совсѣмъ-новомъ поприщѣ.

Если уже существуетъ огромная разница между сочинителемъ и переводчикомъ, то еще огромнѣе эта разница между компонистомъ и перелагателемъ произведеній компониста съ оркестра на фортепьяно. Переводчикъ дѣйствуетъ въ размѣрахъ своего подлинника, не убавляя ни одного слова, ни одной черточки; лучшая похвала для переводчика, можетъ быть, та, что онъ не только схватилъ и совершенно перелилъ въ свой переводъ весь духъ подлинника, но еще при всей разницѣ языковъ умѣлъ удержать всю форму рѣчи своего автора, умѣлъ оставить всѣ слова, весь ихъ порядокъ, и все таки языкъ перевода остался свободенъ, не напряженъ, такъ развязенъ, какъ-будто тутъ не переводили, а вели свою собственную рѣчь, выражали не чужія мысли, а свои собственныя. У перелагателя совсѣмъ другое дѣло: онъ долженъ не слѣпо слѣдовать за своимъ оригиналомъ, а чрезвычайно-много съуживать, отрѣзывать, а главное -- перемѣнять... не потому перемѣнять, что исполняющимъ будетъ потомъ трудно или неловко (это причина внѣшняя и относительная), а потому, что того требуетъ сама сущность дѣла. Въ этомъ одномъ и состоитъ весь законъ перекладыванія; по именно этого-то только и не найдешь во всѣхъ безчисленныхъ переложеніяхъ. При первомъ взглядѣ, тотчасъ видишь, что всѣ сдѣланныя перемѣны арранжировки противъ подлинника прямо относятся ни къ чему другому, какъ только къ облегченіямъ и удобствамъ. Но какъ же можно принимать въ разсчетъ обстоятельство совсѣмъ не существенное, чисто-относительное? Одному трудно то, что другому совершенію не трудно, а третьему, напротивъ, слишкомъ-легко; если взять себѣ мѣриломъ такую задачу, Богъ-знаетъ на чемъ прійдется остановиться и Богъ-знаетъ до какихъ странныхъ результатовъ можно будетъ дойдти. Дѣйствительно, ничего не можетъ быть жалче, какъ всѣ вообще существующія переложенія оперъ, ораторій и т.д. Даже никто не считалъ этого дѣла хоть сколько-нибудь важнымъ, ни одинъ сколько-нибудь замѣчательный фортепьянный сочинитель не думалъ имъ заниматься, потому-что каждому казалось это дѣломъ пустымъ, поденной работой, на которую не стоитъ тратить времени. Притомъ, всѣ записные музыканты съ презрѣніемъ отзывались о переложеніяхъ, которыя они считали знаменитыми: "Фуй, какъ можно играть подобныя вещи на фортепьяно!" говаривали они: "это значитъ профанировать, унижать ихъ. Нѣтъ, я не могу слушать этого въ фортепьяно; я слышалъ въ оркестрѣ."

По извѣстна всегдашняя исторія; когда явится на сцену дѣйствія человѣкъ, въ-самомъ-дѣлѣ рожденный для своего дѣла, онъ тотчасъ все переладитъ иначе противъ прежняго порядка; потому-что обыкновенно вдругъ какъ-то оказывается самымъ важнымъ дѣломъ, дѣломъ первой и единственной необходимости -- все прежде считавшееся неважнымъ и пустымъ, а едва-ли не большая часть всего, прежде вѣтрено признававшагося важнымъ и великимъ, становится какъ-то маловажно, а иногда и ничтожно. Однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ преобразователей долженъ считаться Листъ: вступивъ въ отправленіе своей настоящей службы, онъ тотчасъ же произвелъ рѣшительный переворотъ въ дѣлѣ, которымъ занимался, и тотчасъ же взошло на самую высшую степень важности то, что прежде считалось незначительнымъ и нисколько-незамѣчательнымъ. Листъ принялся сочинять фантазіи на всякія оперы; конечно, и прежде на всякія тэмы изъ оперъ сочиняли варьяціи, т.е. фантазировали на эти тэмы; по нѣтъ никакого сходства между прежними сочиненіями этого рода и тѣми, которыя начались съ Листа. Этотъ послѣдній родъ, какъ новизна, тотчасъ же вошелъ во всеобщую молу, всѣ стали сочинять на-манеръ Листа, его стали считать замѣчательнымъ фортепьяннымъ композиторомъ,-но во всѣхъ сочиненіяхъ его нельзя видѣть другихъ хорошихъ качествъ, кромѣ желанія представить своею пьескою что-то въ родѣ драматическаго сколка съ одной изъ прославленныхъ оперъ посредствомъ выбора нѣсколькихъ характеристическихъ мѣстъ и наполненія всего пространства пьесы отъ тэмы до тэмы чѣмъ то въ родѣ собственнаго лиризма. По такъ-какъ Листъ рѣшительно лишенъ авторской способности, то все и остается однимъ намѣреніемъ; выполнить онъ ничего не въ состояніи, такъ-что самымъ примѣчательнымъ въ его пьесахъ всегда было арранжированіе для фортепьяно различныхъ тамъ. Арранжированіе это было всегда до такой степени ново и самобытно, до такой степени свойственно средствамъ фортепьяно, которыя тутъ всѣ пускались въ ходъ, что сразу становилось ясно, что величайшіе прежніе музыкальные сочинители, писавшіе для фортепьяно, въ сравненіи съ Листомъ, вовсе не знали фортепьяна.

Оставалось ожидать, что цѣлыя пьесы будутъ такъ писаны для фортепьяно, какъ писались отдѣльныя тэмы, и наконецъ, стали появляться многочисленныя переложенія Листомъ цѣлыхъ оркестрныхъ пьесъ. Съ этихъ поръ Листъ попалъ уже совершенно на настоящую свою дорогу, и тогда совершенно обозначился характеръ производимаго имъ переворота: теперь рѣчь шла уже но о сочиненіяхъ пьесъ, а о значеніи фортепьяно въ ряду прочихъ инструментовъ. Для него прежде писывались и сонаты, и концерты, и многое другое наравнѣ съ прочими инструментами; оно было точно такой же солистный инструментъ, какъ скрипка, какъ флейта, и т. д. Теперь для него солистая музыка не нужна; оно миньятюра оркестра, оно гравюра съ оркестра, оно портретъ оркестра, и точно такъ, какъ для оркестра нѣтъ и не должно быть музыки просто какъ музыки, которая бы существовала безъ опредѣленнаго содержанія, безъ желанія именно выразить то или другое, подобію скульптурѣ или живописи (хотя тэмы для выраженія у каждаго изъ этихъ искусствъ разныя), такъ и у фортепьяно не должно быть другой музыки, кромѣ той, которая существуетъ для оркестра. Когда Листъ принялся за различныя арранжировки, тутъ, можно сказать, онъ пошелъ на всѣхъ своихъ парусахъ: тутъ выдалась вся наука фортепьянная, полученная имъ посредствомъ самаго глубокаго изученія своего инструмента, тутъ явились опопуляризированными всѣ средства его магическаго исполненія, которому ничего подобнаго никогда еще не бывало. Можно сказать, что есть какой-то акустическій обманъ въ способѣ арранжировки Листа; написано иначе, нежели стоитъ въ партитурѣ, а получается именно желаемый и требуемый эффектъ: иной разъ не хочется вѣрить своимъ собственнымъ пальцамъ, какимъ-образомъ такая-то фигура, при извѣстномъ расположеніи ея, и, главное, при знаніи, что дать какой рукѣ, выходитъ совсѣмъ иначе, чѣмъ, повидимому, должна бы выходить. И это потому, во-первыхъ, что не всѣ ноты фортепьяно по качеству равны: у каждаго тона свои особенности, такъ-что иная нота сильнѣе и особеннѣе дѣйствуетъ, чѣмъ рядомъ стоящая октава. Людямъ, занимающимся оркестромъ, извѣстна подобная же разница, свойственная различнымъ, потамъ того или другаго инструмента; по, подобно тому, какъ никто такъ не знаетъ всѣхъ тайныхъ инструментальныхъ свойствъ отдѣльныхъ инструментовъ, въ ихъ различныхъ соединеніяхъ, какъ Берліозъ, такъ точно никто не можетъ сравняться съ Листомъ въ подобномъ же знаніи фортепьяно. Во-вторыхъ, послѣ безконечныхъ изученій, которыя нужны ему были для большаго и большаго развитія средствъ своего геніальнаго исполненія, Листъ дошелъ до такого новаго закона для фортепьяно (который, быть-можетъ, Берліозомъ внесенъ въ инструментальную музыку), что цѣлыя многосложныя фигуры, кажущіяся употребленными для мелодической цѣли, существуютъ только для гармоническаго общаго впечатлѣнія; жестоко бы ошибся тотъ оркестръ или тотъ фортепьянистъ, который бы вздумалъ ихъ исполнять мелодически, какъ настоящую часть того, что должно оставаться въ впечатлѣніи слушателя. Каждый оркестръ, веденный контрапунктически, содержитъ въ себѣ множество томъ, изъ которыхъ каждая существуетъ самостоятельно (всё равно какъ-будто въ фугѣ) и не должна заморяться, затушевываться прочими; у Листа же и Берліоза ихъ мелодическія фигуры именно на то существуютъ, чтобъ ихъ не было слышно, а чтобъ онѣ только помогали общему впечатлѣнію.

Мода на сочиненія Листа мало-помалу прошла, теперь они лежатъ въ магазинахъ нетронутыя; а прежде... Бывало, точно праздникъ всякій разъ, какъ появится что нибудь новое съ его именемъ. Послѣднее время онъ все больше-и-больше склонялся къ переложеніямъ и, кажется, теперь врядъ-ли можно много ожидать отъ него другихъ вещей, кромѣ переложеній. Ничего лучше и желать нельзя: сколько ничтожны сочиненія его самого, столько велики его переложенія. Они прямо указываютъ на будущность музыкальныхъ сочиненій, для которыхъ приготовленныя границы раздвинуты теперь до невѣроятности. Кажется, нѣтъ больше ничего невозможнаго, нѣтъ такого, чего бы нельзя было выполнить на фортепьяно. Оркестровъ немного на свѣтѣ, но въ лицѣ фортепьяно они размножаются чуть не до безконечности, подобно тому, какъ посредствомъ книгопечатанія до безконечности размножается рукопись сочинителя. Ясно, что теперь недостаетъ только сочинителя музыкальнаго, который былъ бы въ состояніи не останавливаться на однихъ переложеніяхъ чужихъ произведеній, по могъ бы самъ производить.

Въ одномъ русскомъ журналѣ недавно было напечатано странное разсужденіе о толъ, что мужчинамъ не слѣдовало бы играть на фортепьяно, что это для нихъ слишкомъ-жалкая роль, что можно оставлять это дѣло однѣмъ женщинамъ, потому-что мужчинамъ нужно заниматься чѣмъ-нибудь подѣльнѣе. Мы не знаемъ, многіе ли читатели были введены въ соблазнъ этими размышленіями (изложенными очень-пространно), но достовѣрно то, что они какъ разъ относятся къ тому времени, когда родъ человѣческій дѣлился на существа дѣльныя и недѣльныя, т. е. мужчинъ и женщинъ и когда женщинамъ оставляли на долю однѣ только суперфлю; ныньче заниматься должны дѣломъ женщины, все равно какъ и мужчины; за то, вмѣстѣ съ этимъ очищеніемъ понятій, очистились и понятія объ искусствахъ изъ нихъ стараются изгнать все беззначительное, лишенное содержанія и удержать только то, что дѣйствительно въ состояніи имѣть содержаніе. Вотъ почему такъ крѣпко привилось направленіе, данное фортепьянной музыкѣ Листомъ.

Слѣдовательно, всѣ арранжировки, которыя не успѣли попасть на мысль, зарожденную Листомъ, будутъ тотчасъ же бросаться въ глаза чѣмъ-то отсталымъ, безжизненнымъ, не годящимся для нынѣшняго времени. Надо признаться, что арранжировка Гензельтомъ увертюры "Фрейшюца" должна быть отнесена именно къ тѣмъ произведеніямъ, которыя отстали отъ современнаго развитія, такъ-что еслибъ кто не зналъ, когда она сочинена, могъ бы подумать, что она написала и явилась на свѣтъ лѣтъ пятнадцать тому назадъ. А между-тѣмъ -- во всѣхъ собственныхъ сочиненіяхъ Гензельта этого замѣтить нельзя: такова разница между употребленіемъ фортепьяно для жиденькихъ фортепьянныхъ цѣлей и употребленіемъ его согласно настоящему его назначенію и полнымъ его средствамъ. Оркестръ не можетъ быть весь уложенъ въ пространство двухъ фортепьянныхъ строкъ;слѣдовательно, надо выпускать вонъ и перемѣнять; именно въ этомъ-то все и дѣло, чтобъ понимать художественнымъ инстинктомъ, что надо пропустить, что непремѣнно удержать, для того чтобъ передавалось настоящее впечатлѣніе; словомъ, должно обладать способностью подобно портретисту -- схватить прежде всего существенныя черты лица, опредѣляющія всю физіономію. Этого дара мѣткости и вѣрнаго взгляда у Гензельта нѣтъ: въ его арранжировкѣ царствуетъ самая необъяснимая случайность; Богъ-знаетъ отъ-чего пропущено одно, отъ-чего и для чего прибавлено. другое, а прибавленія, которыхъ нельзя ничѣмъ растолковать, разумѣется, непростительны. Листъ на своемъ вѣку перекладывалъ чрезвычайно-много: большую часть пѣсней Шуберта, духовныя пѣсни Бетховена на слова Геллерта, бетховенову "Аделаиду.", два сочиненія Берліоза (увертюру Francs-juges и фантастическую симфонію), всю знаменитую арію Пачини: і luoi frequenti palpili съ полнымъ вступленіемъ и речитативами, увертюру "Вильгельма-Телля" и "Фрейшюца", V и VI симфоніи Бетховена; слѣдовательно, ему приходилось бороться съ самыми разнообразными и разнородными трудностями, и однакожь, вездѣ у него прежде всего бросается въ глаза удивительная вѣрность оригиналу, стремленіе выразить всѣ оттѣнки мысли автора. Что, казалось, могло быть труднѣе арранжировки для двухъ рукъ такого многосложнаго оркестрнаго сочетанія, какое зовется V и IV симфоніею Бетховена, а между-тѣмъ это вышло лучшимъ произведеніемъ Листа, до-сихъ-поръ вѣнцомъ его арранжировки, наравнѣ съ двумя оперными темами, находящимися въ двухъ различныхъ фантазіяхъ: тэма чудеснаго, страстнаго дуэттэ съ хоромъ, аккомпанируемаго прерывающимися ударами литавръ изъ оперы "Норма", и вакхическая пѣсня донъ-Жуана finche dal vino, изъ моцартовой оперы. Эти четыре вещи можно считать за лучшія переложенія изъ всѣхъ вообще превосходныхъ арранжировокъ Листа. И между-тѣмъ, какъ при этихъ переложеніяхъ, такихъ трудныхъ, не перестаешь дивиться, откуда Листъ находилъ средство такъ просто уложить чуть-чуть не въ-самомъ-дѣлѣ весь оркестръ подъ десятью клавишами, у Гензельта съ удивленіемъ спрашиваешь себя, что за причина была дѣлать самые непростительные пропуски, и не какія-нибудь не тотчасъ замѣтные пропуски, а въ самыхъ крупныхъ, всѣмъ извѣстныхъ частяхъ, гдѣ, притомъ и не было никакой трудности, которая бы могла служить извиненіемъ. Такимъ-образомъ, общеизвѣстная главная тэма, сначала въ es-dur, потомъ въ c, взятая изъ аріи Агаты, имѣетъ постоянный аккомпаниментъ оркестра синкопами вездѣ. У Гензельта это синкопированіе начисто пропущено; слѣдовательно, рѣшительно измѣненъ характеръ этого мѣста, которому синкопы придаютъ особенное движеніе радости и стремленія. Далѣе, когда совершился въ увертюрѣ переломъ, минорный тонъ разомъ разрѣшился самымъ свѣтлымъ изъ мажёрныхъ тоновъ, двѣ блестящія Фанфары возвѣщаютъ торжество добраго начала надъ злымъ; между ними есть длинная пауза, и прежде чѣмъ начнется второй Фанфаръ, первыя и вторыя скрипки быстро понесутся вверхъ, и тогда ужь, послѣ ихъ послѣдней ноты, снова грянетъ весь оркестръ своимъ торжественнымъ кликомъ; разумѣется, что вся эта фигура скрипокъ несется по натуральнымъ интерваламъ тоники, терціи и квинты, только одна посторонняя нота (увеличенная секунда dis) встрѣчается на первыхъ нижнихъ ступеняхъ этой фигуры. Гензельтъ составилъ всю фигуру изъ совершенно-другихъ интерваловъ, нагромоздилъ нѣсколько крестовъ и постороннихъ нотъ и уничтожилъ чистую свѣтлость, которая тутъ нужна, замѣнивъ ее шумомъ. Тотчасъ же, въ-слѣдъ за этою фигурою, возвращается въ послѣдніе два раза главная мелодія Агатиной аріи, идущая громкимъ радостнымъ хоромъ всего оркестра. Вотъ здѣсь нуженъ шумъ, здѣсь нужны аккомпанирующіе синкопы еще больше, чѣмъ при первомъ появленіи этой мелодіи, когда она является далеко не въ такомъ торжественномъ видѣ, какъ здѣсь -- и что жь? вся разница между положеніемъ на фортепьяно этой мелодіи въ первой части увертюры и здѣсь -- состоитъ въ томъ, что тамъ она исполняется однимъ голосомъ, одною нотою, а здѣсь октавою; какъ же это можно? гдѣ же выраженъ прибавившійся цѣлый шумящій, громогласный оркестръ? не-уже-ли такъ много составятъ разницы октавы? чего же было легче, какъ усѣять цѣлыми аккордами каждую четверть, также и въ правой, какъ и въ лѣвой рукѣ? никакой особенной трудности здѣсь бы не представилось, да и во всякомъ случаѣ, здѣсь не въ трудахъ дѣло; довольно того, что авторъ хотѣлъ полныхъ силъ оркестру: значитъ фортепьяно должно здѣсь взять все, что только возможно схватить изъ оркестра десятью пальцами, -- а возможно очень-многое. Отъ этого упущенія весь конецъ увертюры у Гензельта выходитъ чрезвычайно-слабъ противъ первой половины, гдѣ октавъ употреблено ужь очень-много, такъ, что никакой разницы въ силахъ оркестра нельзя замѣтить, нѣтъ никакой постепенности, никакого наростанія. Увертюра открывается унисономъ половины оркестра, на который такою же полуфразою отвѣчаютъ однѣ скрипки одною нотою;-- у Гензельта для этого отвѣта стоятъ уже октавы; далѣе, при первомъ тремоландо, сопровождаемомъ глухими ударами грома, поднимается въ міръ одинокихъ віолончелей робкій и трепещущій голосъ Макса -- опять октавы; къ чему онѣ? Въ самой серединѣ фортепьяно альтовые ноты для этого речитатива (es, d, с) такъ полны и звучны, что нѣтъ никакой надобности усиливать ихъ понапрасну октавами; отъ этого выходитъ несоразмѣрность, неразсчитанность количественнаго отношенія звуковъ этой части съ заключительною частью увертюры. Кромѣ этихъ двухъ, есть еще нѣсколько такихъ же примѣровъ неудачности и случайности: такъ, послѣ немногихъ тактовъ аллегро, встрѣчаются могучіе синкопы съ наростающею силою; для этого crescendo и для силы синкоповъ и нужны были широкіе аккорды, поставленные Веберомъ, у Гензельт аже все нижнее основаніе басовъ отрублено, и остаются очень-сжатые около средины фортепьяно аккорды, которые здѣсь никакъ невозможны и совершенно-безсильны; къ-чему же было уничтожить цѣлую октаву баса? Напротивъ, за нѣсколько тактовъ до появленія Агатиной тэмы во второй разъ, вмѣсто es-dur въ g-dur, есть быстрая мелодія мужскаго басоваго голоса въ тонѣ b-moll; передъ этою мелодіею весь скрипичный оркестръ спускается двух-тактною гаммою отъ des до des; и эта гамма у Гензельта сдѣлана, ни съ того ни съ сего, октавами на самыхъ низкихъ потахъ оркестра, такъ-что когда начинается b-moll'ная тэма, чувствуешь перерывъ, толчокъ и все это безъ всякой видимой причины, прямо противъ намѣреній самого автора; притомъ -- сопровождающее мужскую мелодію tremolando раздѣлено на двѣ отвѣчающія другъ другу части: вторыхъ скрипокъ съ альтами и первыхъ скрипокъ, такъ-что первыя скрипки дѣлаютъ перехватъ и наводятъ измѣняющійся тонъ,-- этотъ оттѣнокъ у Гензельта рѣшительно пропущенъ. Но самая непростительная ошибка была у Гензельта та, что онъ позволилъ себѣ (кромѣ уже нѣкоторыхъ переиначеній аккордовъ) въ главной Агатиной мелодіи сдѣлать своевольное разрѣшеніе аккорда, весьма-непріятное, котораго у Вебера вовсе нѣтъ: въ 6-мъ тактѣ этой es-дурной мелодіи у Вебера два es-дурныхъ аккорда, въ слѣдующемъ тактѣ септимъ-аккордъ на доминантѣ f для перехода въ b-dur, въ 8-мъ тактѣ; вмѣсто этого, вѣроятно считая этотъ переходъ по довольно-приготовленнымъ, Гензельтъ въ 6-мъ тактѣ, послѣ es-дурнаго аккорда, поставилъ еще es мольный, что существенно измѣняетъ и обезображиваетъ теченіе веберовой рѣчи; это своевольное разрѣшеніе тѣмъ болѣе странно, что при слѣдующихъ появленіяхъ той же мелодіи въ g и въ c, Гензельтъ не почелъ болѣе нужнымъ употреблять подобное разрѣшеніе. Или надо это считать за ошибку печати? Для чести Гензельта, считая, что онъ всегда хотѣлъ сохранять неприкосновенными намѣренія автора, мы остановимся на томъ, что это не что другое, какъ типографская (хотя очень-странная) ошибка.

Результатомъ всего сказаннаго выходитъ, что арранжировка Гензельта, хотя удобна для игры, не затруднительна, за то лишена всѣхъ непремѣнныхъ качествъ арранжировокъ, къ которымъ пріучилъ Листъ; у ней нѣтъ полноты, у ней нѣтъ совершенной вѣрности, у ней нѣтъ произвольностей, оправдываемыхъ нуждою или какимъ-нибудь намѣреніемъ произвести извѣстный оттѣнокъ; въ ней много пропусковъ такихъ голосовыхъ частей, которыя самымъ легкимъ образомъ могли бы уложиться. Словомъ, она не лучше многихъ арранжировокъ двуручныхъ и четвероручныхъ, какія дѣлывались Черни и многими другими въ прежнія времена. Наконецъ, въ ней нѣтъ доказательствъ такого познанія фортепьяно, чтобъ посредствомъ особенныхъ, тайныхъ средствъ, лежащихъ въ натурѣ самого этого инструмента, былъ съ полнотою передаваемъ оркестрный эффектъ оригинала. Теперь ужь нельзя довольствоваться арранжировкою въ родѣ прежнихъ, когда существовало мнѣніе о недостаточности и бѣдности фортепьяно. Теперь для фортепьяно возможно все. Говорятъ, что теперь Листъ занимается переложеніемъ всѣхъ увертюръ Вебера для фортепьяно; можно быть увѣрену, что онѣ будутъ превосходны; но если Листъ рѣшился остановиться на этомъ настоящемъ своемъ назначеніи, составляющемъ нераздѣльное цѣлое съ его удивительною игрою, кто не станетъ желать, чтобъ онъ, но окончаніи веберовыхъ увертюръ, перенесъ на фортепьяно, для всеобщаго капельмейстерства, еще много, много другихъ великихъ вещей изъ области музыки, переложенныхъ столько же геніально, какъ необыкновенныя V и VI симфоніи Бетховена?

-- Наступаетъ время, когда многіе изъ нашихъ читателей переселятся на дачи подышать частымъ воздухомъ; иные отправятся за границу и, можетъ-быть,-- чего, впрочемъ, Боже сохрани, на пути испытаютъ средства противу морской болѣзни, предложенныя нами въ прошломъ мѣсяцѣ.-- Притомъ большая часть жителей Петербурга въ-продолженіе лѣта бываетъ поражена асфикціей, впадаетъ въ какую-то особенную бездѣятельность и даже, говорятъ, старается вовсе не мыслить... Мы завели такую рѣчь потому, что вдругъ пожелали вникнуть въ настоящую минуту, постигнуть настоящее расположеніе духа читателей и... угодить имъ чѣмъ нибудь. Есть у насъ нѣчто... Но, обратимся къ лѣтней недѣятельности. Могли бы мы пожалуй изложить и физіологическія причины этой недѣятельности, но боимся впасть въ излишнюю говорливость, и потому оставимъ этотъ вопросъ нерѣшеннымъ до болѣе-удобнаго случая, когда въ организмы возвратится ихъ прежняя энергія. Какая теперь физіологія? Досугъ ли думать о подобныхъ вещахъ! Теперь, кажется намъ, не увлечешь никого и описаніемъ облегченій страданій человѣчества искусною рукою нашего знаменитаго Пирогова, и новымъ, имъ предложеннымъ способомъ производить опьянѣніе посредствомъ эѳира, безъ всякаго болѣзненнаго впечатлѣнія. Особенно дамы не станутъ объ этомъ думать, онѣ теперь запасаются нарядами и всякаго рода снарядами для предстоящихъ перекочевокъ. Конечно, онѣ больше всего будутъ думать о предохраненіи лица отъ загара, о томъ, какой цвѣтъ выбрать для платья или для шляпки, чтобъ онъ не полинялъ отъ солнца, и пр. Жаль, что мы давно не догадались сообщить читательницамъ о прочности цвѣтовъ и неизмѣняемости нѣкоторыхъ изъ нихъ отъ дѣйствія солнечнаго свѣта. Впрочемъ, вѣроятно насъ извинятъ, во-первыхъ, потому-что онѣ въ этомъ дѣлѣ, отъ долговременной практики, сами сильно свѣдущи; а во-вторыхъ, можетъ-быть, наши указанія, основанныя на законахъ природы, не вполнѣ согласовались бы съ модою,-- потому-что природа не во всемъ слѣдуетъ модѣ: мы бы, на-примѣръ, посовѣтовали носить лѣтомъ платья изъ легкой бѣлой матеріи, потому-что оно и хорошо, и легко, и не жарко, и не полиняетъ -- никакъ не полиняетъ. Но, можетъ-быть, для многихъ такой цвѣтъ представитъ большія неудобства; намъ возразятъ; бѣлое слишкомъ-марко, не ко всякому лицу идетъ, и т. п. Иной пожалуй посовѣтуетъ малиновый цвѣтъ... А! кстати о малиновомъ цвѣтѣ. Хотите видѣть превосходный малиновый цвѣтъ? Въ такомъ случаѣ, прежде переселенія на дачи, съѣздите въ Университетскую Лабораторію. Тамъ нашъ ученый лаборантъ А. П. Робинсонъ приготовляетъ хромовую кислоту -- вещество высокаго малиноваго цвѣта, -- по усовершенствованному имъ способу. Но, можетъ быть, вы захотите знать, что такое хромовая кислота, какъ она прежде получалась и въ чемъ состоитъ существенное улучшеніе въ способѣ добыванія, придуманное г. Робинсономъ?-- такъ слушайте! Хромовая кислота состоитъ изъ одного экивалента металла хрома (Cr) и трехъ экивалентовъ кислорода (О); въ химіи она изображается формулою CrO₃. Первый, получившій хромовую кислоту, былъ Фриче (Fritsche); онъ добывалъ ее такимъ-образомъ: бралъ горячій, насыщенный растроръ хроміево-кислаго кали KO₂CrO₃, {К -- знакъ металла калія.} состоящій изъ окиси металла-калія и двухъ экивалентовъ хромовой кислоты; къ этому раствору приливалъ гидратъ сѣрной кислоты SO₃ + HO; тогда сѣрная кислота (SO₃) вступала въ соединеніе съ кали (КО); образовала соль сѣрно-кислое кали, и вытѣсняла два экивалента хромовой кислоты; отъ чего жидкость вскорѣ окрашивалась малиновымъ цвѣтомъ. Фриче продолжалъ приливаніе сѣрной кислоты, -- тогда получался кристалическаго сложенія малиновый осадокъ хромовой кислоты. Послѣ чего Фриче собиралъ осадокъ на цѣдилкѣ, которая въ этомъ случаѣ должна состоять изъ мелко-раздробленнаго стекла, потому-что хромовая кислота разъѣдаетъ бумагу, употребляемую обыкновенно для профильтровки, и наконецъ, осадокъ высушивалъ на горячемъ кирпичѣ. Но полученная такимъ обра: зомъ хромовая кислота никогда не бываетъ химически-чиста;она содержитъ въ себѣ еще сѣрно-кислое кали, что показываетъ и кристалическое сложеніе хромовой кислоты, полученной по способу Фриче; полученіе же веществъ въ чистомъ видѣ, безъ случайныхъ, постороннихъ примѣсей, какъ извѣстно, составляетъ весьма-важную статью для химика. Добываніе хромовой кислоты по способу г-на Робинсона нѣсколько-отлично; но это, по-видимому, малое различіе, даетъ очень-важные результаты, какъ вы сейчасъ увидите. Г. Робинсонъ также беретъ насыщенный растворъ хроміево-кислаго кали и приливаетъ въ него гидратъ сѣрной кислоты до-тѣхъ-поръ, пока не замѣчается въ жидкости образованіе хромовой кислоты. Тогда онъ перестаетъ приливать сѣрную кислоту и даемъ время остыть раствору, при чемъ выкристализовывается вся соль сѣрно-кислаго кали; потомъ съ кристаловъ этой соли сливаетъ жидкость и снова приливаетъ къ ней сѣрной кислоты; тогда уже получается хромовая кислота въ видѣ клочковатаго осадка высокаго малиноваго цвѣта. Далѣе, жидкость, вмѣстѣ съ осадкомъ сливаетъ онъ на цѣдилку, какъ выше было сказано, и на цѣдилкѣ получается хромовая кислота.-- Дальнѣйшій способъ обработки ея у г. Робинсона во всемъ сходенъ со способомъ Фриче. Важное преимущество способа г. Робинсона предъ способомъ Фриче состоитъ въ томъ, что по способу перваго получается хромовая кислота химически-чистая.

Хромовая кислота сильно притягиваетъ влагу; на воздухѣ она расплывается и весьма удобно растворяется въ водѣ, при чемъ вода окрашивается, даже отъ малой примѣси этой кислоты, золотистымъ цвѣтомъ. Послѣднее свойство хромовой кислоты дало натуралистамъ поводъ употреблять ее при микроскопическихъ изслѣдованіяхъ надъ расположеніемъ внутренностей у инфузорій. Тѣло этихъ животныхъ обыкновенно прозрачно и, слѣдовательно, чрезъ него можно видѣть въ микроскопъ расположеніе внутренностей, которые дѣлаются желтыми, когда попадаетъ въ нихъ вода, съ растворенною въ ней хромовой кислотой, между-тѣмъ, какъ прочія части тѣла остаются по-прежнему прозрачными Употребленіе хромовой кислоты при этихъ наблюденіяхъ всего удобнѣе, потому-что животныя отъ малой примѣси ея, достаточной для окрашенія воды, не вдругъ умираютъ; притомъ -- хромовая кислота раздробляется въ водѣ на весьма-мелкія части, непримѣтныя даже подъ микроскопомъ, тогда-какъ употребленіе другихъ цвѣтныхъ веществъ всегда не выполняетъ одного изъ этихъ условій, а иногда и обоихъ.

"Но", скажутъ паши читатели нехимики: "какое намъ дѣло до хромовой кислоты и инфузорій? на что они намъ годны?.."

Увы! предчувствіе сбылось!...

Мы именно предчувствовали, что услышимъ отъ читателей не-химиковъ такое непривѣтливое слово, предчувствовали и приготовили для нихъ кое-какое хоть слабенькое оправданіе. Вѣдь вы никогда не видали хромовой кислоты? признайтесь -- не видали? А еслибъ посмотрѣли, то не выговорили бы своего возраженія, но вмѣсто его произнесли бы что нибудь въ прославленіе мудрости природы, потому-что она дала хромовой кислотѣ такой цвѣтъ, какого не найдется ни у одного изъ существующихъ въ ея владѣніяхъ тѣлъ. Хромовой кислотой можно любоваться въ полной силѣ слова. Но, повторяемъ, это натянутое оправданіе собственно для не-химиковъ. Химики же... химикамъ мы смѣло, съ поднятымъ челомъ, подносимъ наше извѣстіе, довольные тѣмъ, что удалось намъ съ подобными новостями вырваться изъ-подъ рубрики "Заграничныхъ Новостей", -- увѣренные, наконецъ, въ томъ, что найдутся люди, которые будутъ благодарны г-ну Робинсону и насъ не помянутъ лихомъ.

-- Ободренные послѣдней надеждой, спѣшимъ съ нетерпѣніемъ перейдти къ другому извѣстію, не менѣе рѣдкому въ нашихъ "Внутреннихъ Извѣстіяхъ", не менѣе дорогому для насъ, получившихъ его со всею свѣжестію новизны, не изъ печатнаго листа, а изъ живыхъ устъ.

Мы говоримъ о важномъ и полезномъ изобрѣтеніи инструмента (пель-компасъ), помощію котораго можно скорѣе и точнѣе опредѣлять мѣсто корабля на морѣ,-- изобрѣтеніе нашего морскаго офицера, капитана-лейтенанта К. К. Сиденснера.

Не разбирая подробно всѣхъ составныхъ частей инструмента, покажемъ важныя преимущества его предъ старыми, сравнивъ прежніе, до-сихъ-поръ употреблявшіеся способы, съ тѣми, которые даетъ изобрѣтеніе г. Сиденснера.

Въ морѣ, самая важная статья -- знаніе своего мѣста во всякое время. Плавая въ виду береговъ, положеніе мѣста на картѣ опредѣляютъ такимъ-образомъ замѣчаютъ румбы, на которые видны какіе-нибудь земные предметы, означенные на картѣ, и потомъ отъ этихъ предметовъ на картѣ проводятъ румбы, противные замѣченнымъ; въ пересѣченіи ихъ будетъ мѣсто корабля. Замѣчаніе румбовъ или пеленги производятся пель-компасомъ, который состоитъ изъ металлическаго котелка, въ центрѣ котораго утверждена вертикальная шпилька, и на шпильку накладывается картушка (бумажный кружокъ, раздѣленный на градусы). На верхнемъ краѣ котелка находятся двѣ вертикальныя, діаметрально-противоположныя пластинки или мишени, съ вертикальными же прорѣзами; въ одной мишени прорѣзъ очень-узенькій; къ нему прикладываютъ глазъ, и потому мишень называется глазною; въ другой мишени, называющейся предметною, отверстіе довольно-широко, и въ срединѣ его натянута вертикальная нить. Этой нити соотвѣтствуетъ въ котелкѣ вертикальная черта. Самый же пеленгъ берется такъ: приложивъ глазъ къ глазной мишени, обращаютъ котелокъ до-тѣхъ поръ, пока наблюдаемый предметъ будетъ покрытъ или разрѣзанъ нитью предметной мишени; смотрятъ румбъ соотвѣтствующій нити или чертѣ, и потомъ наблюдаютъ другой предметъ.

Но вотъ главные недостатки этого инструмента: 1) очень рѣдко можно ясно видѣть отдаленный предметъ простымъ глазомъ, такъ-что иногда пеленгъ берется почти на угадъ, и 2) запеленговавъ одинъ предметъ, и переходя къ другому, надо опять обращать котелокъ; вмѣстѣ съ котелкомъ вращается шпилька, а отъ тренія двигается и картушка; слѣдовательно, надо дожидаться, пока она устоится; а между-тѣмъ, судно идетъ впередъ; ясно, что пеленги не будутъ одновременными.

Моряки чувствовали необходимость отвратить эти важные недостатки, но за неимѣніемъ лучшихъ способовъ, довольствовались по необходимости тѣмъ, что есть.

Г. Сиденснеръ, занимаясь, въ-продолженіе четырнадцати лѣтъ, описью береговъ Балтійскаго-Моря, и видя, конечно, болѣе чѣмъ другіе, необходимость скораго и точнаго опредѣленія мѣста, изобрѣлъ инструментъ, въ которомъ уничтожены оба главные недостатка прежнихъ пель компасовъ.

Глазную и предметную мишени замѣнилъ онъ трубою, которая кладется горизонтальною осію вращанія на вертикальныя подставки, утвержденныя на окружности котелка.Труба уничтожила первый недостатокъ. Для устраненія втораго надобно было движеніе котелка съ трубою сдѣлать независимымъ отъ движенія картушки. Г. Сиденснеръ сдѣлалъ и это. Котелокъ съ трубою онъ помѣстилъ между двумя другими котелками, одпоцентральными съ прежнимъ и некасающимися одинъ другаго. Верхніе края ихъ находятся въ одной горизонтальной плоскости. Такимъ-образомъ, образовались три котелка, наружный, средній и внутренній; дно наружнаго и внутренняго котелковъ соединены между собою вертикальною коническою осью, такъ-что могутъ двигаться только вмѣстѣ. На днѣ внутренняго котелка устроено агатовое гнѣздо, въ которомъ обращается нижній конецъ оси картушки, а верхній движется въ стеклѣ, наложенномъ на внутренній же неподвижный котелокъ. Картушка такого устройства изобрѣтена Дентомъ; но можно употребить и обыкновенную картушку: тогда внутренній котелокъ не нуженъ. Средній же котелокъ съ трубою движется самъ-по-себѣ, независимо отъ двухъ прочихъ; слѣдовательно, независимо отъ картушки.

Итакъ морякамъ радость! Благодаря г. Сиденснера, пеленги ихъ будутъ точны и одновременны. Прежде бывало, ловя предметъ, нужно было замѣчать облачко, подъ которымъ онъ стоитъ: исчезло облачко, и предмета не видать -- ищи его! Теперь этого не будетъ. Запеленговавъ одинъ предметъ и переходя къ другому, теперь не надо дожидаться, пока устоится картушка. Приставя глазъ къ трубѣ, вы ясно увидите и дальній предметъ; а посредствомъ призмы, устроенной у самаго глазнаго стекла, въ то же время замѣтите на картушкѣ число градусовъ, соотвѣтствующее индексу и нити въ трубѣ. Во время наблюденій, средній котелокъ съ трубою можетъ двигаться, а окружности наружнаго и внутренняго котелковъ неподвижны. Г. Сиденснеръ, воспользовался и этимъ, придѣлавъ къ верхнимъ краямъ наружнаго котелка кругъ, раздѣленный на 360" отъ 10' до 10', а на кругѣ съ трубою, какъ движущемся, устроилъ четыре верніера, такъ что инструментъ представляетъ въ одно время и превосходный пель-компасъ, и теодолитъ въ горизонтальномъ положеніи; послѣдній, конечно, не можетъ быть употребленъ на кораблѣ; но вѣдь случается, особенно при описи береговъ, необходимость опредѣлять на берегу точки или дѣлать пополнительную тріангуляцію; берите съ собою тотъ же инструментъ, которымъ пеленговали предметы; на берегу онъ служитъ вамъ теодолитомъ, со всѣми тонкостями послѣдняго. Подъ наружнымъ котелкомъ есть четыре винта, помощію которыхъ и уровня, система горизонтальныхъ круговъ приводится въ точное горизонтальное положеніе. Отсчеты могутъ быть произведены съ точностью до 10". Чтобъ удостовѣриться, не далъ ли инструментъ какого-нибудь движенія въ-продолженіе наблюденій, съ бока наружнаго котелка придѣлано кольцо, въ которое ввинчивается повѣритсльнаятруба, имѣющая, какъ грубое, такъ и микрометрическое движеніе съ неподвижнымъ кругомъ дугъ, или лимбомъ, какъ и во всѣхъ береговыхъ астрономическихъ инструментахъ. Весь инструментъ насаживается на трехножный штативъ и привинчивается къ нему на глухо. Мы видѣли этотъ инструментъ; онъ сдѣланъ чрезвычайно отчетливо и въ механическомъ отношеніи.

-- Заключимъ на этотъ разъ нашъ отдѣлъ "Внутреннихъ Извѣстій" тѣмъ, чѣмъ бывало начинали -- свѣдѣніями о дѣйствіяхъ обществъ.

7 то мая происходило собраніе Русскаго Географическаго Общества. Въ этомъ собраніи были три замѣчательныя чтенія. Во первыхъ,-- дѣйствительный членъ В. И. Даль читалъ статью "О русскихъ пословицахъ". Читатели "Отеч. Зап.", можетъ-быть, помнятъ недавнее слово наше къ нимъ отъ имени В. И. Даля именно объ этомъ предметѣ, -- слово, нашедшее такой живой отголосокъ въ сердцахъ ихъ, -- слѣдовательно, для нихъ не будетъ новостью, что русскія пословицы и прочія изустныя созданія русскаго народа составляютъ предметъ давнишнихъ, постоянныхъ трудовъ В. И. Даля. Но не знаемъ, всѣмъ ли извѣстно, что его труды не похожи на простое собиранье матеріаловъ,-совсѣмъ нѣтъ: пословицы, на-примѣръ, у него не рядъ отрывочныхъ, несвязанныхъ между собою изрѣченій, а напротивъ -- цѣлое. Каждый отдѣлъ пословицъ обрисовываетъ какую нибудь черту народной жизни такъ ярко и живо, что она вамъ въ глаза мечется; вы видите движущіяся лица, слышите ихъ сердечный говоръ -- это драма, вѣрная, подлинная. Теперь В. И. Даль обращается къ Обществу съ тѣмъ, съ чѣмъ мы обращались отъ него къ вамъ, читатели. Онъ говоритъ, что "продолженіе подобнаго труда необходимо требуетъ содѣйствія и соучастія многихъ, которое будетъ состоять въ доставленіи ему какъ поговорокъ и пословицъ, такъ и простонародныхъ и мѣстныхъ словъ, сказокъ, преданій и проч. съ указаніемъ, если возможно, гдѣ они собраны и объясненіемъ тѣхъ изъ нихъ, которыя имѣютъ особое мѣстное значеніе..." Какъ бы, кажется, пожелать соучаствовать въ подобномъ дѣлѣ!

Дѣйствительный членъ В. С. Порошинъ читалъ статью: "О средствахъ къ опредѣленію климата". Упомянувъ о сочиненныхъ г-мъ Барановскимъ картахъ, на которыхъ разные климаты земнаго шара изображены различными красками, и одобривъ счастливую мысль г. Барановскаго, В. С. Порошинъ объяснилъ потомъ необходимость подробныхъ частныхъ наблюденіи для общихъ выводовъ о различіяхъ климата. Онъ предлагалъ Обществу собрать свѣдѣнія о томъ, въ какихъ мѣстахъ какой хлѣбъ сѣется и родится; гдѣ и когда онъ цвѣтетъ, колосится, зрѣетъ и проч.; далеко ли на сѣверъ простирается шелководство, виноградъ и винодѣліе; а на югѣ -- сѣверный обычаи сушить хлѣбъ въ овинахъ. Все это, равно какъ и простонародный календарь нашъ, по которому располагаются занятія сельскія и самый образъ жизни народа, повело бы, по мнѣнію г. Порошина, къ важнымъ выводамъ относительно опредѣленія климата... Все это совершенно такъ, и если до-сихъ-поръ нѣтъ у насъ въ подробности всѣхъ исчисленныхъ здѣсь свѣдѣній, то это извиняется развѣ только тѣмъ, что Россія обширна...

Наконецъ, дѣйствительный членъ Д. А. Милютинъ прочелъ извлеченіе изъ записки Объ установленіи географической терминологіи", и мысль эта, послѣ столькихъ преній и взводимыхъ на нее напраслинъ, наконецъ остановилась на томъ, что "съ разработкою терминологіи самая наука географіи непремѣнно должна усовершенствоваться", потому-что приведеніе въ извѣстность и критическое истолкованіе общеупотребительныхъ географическихъ выраженій поведетъ къ разъясненію самыхъ понятій; а слова мѣстныя обогатятъ науку и новыми понятіями. Г. Милютинъ предлагалъ Обществу принять участіе въ этомъ дѣлѣ и содѣйствовать ему.

Предложенія гг. Порошина и Милютина поступили на разсмотрѣніе Совѣта Географическаго Общества.

-- Мы не разъ высказывали удивленіе къ особенной своевременности дѣйствій нашихъ обществъ сельскаго хозяйства; по тогда у насъ не доставало фактовъ для удостовѣренія въ справедливости такого удивленія. Спѣшимъ вознаградить этотъ недостатокъ, и представляемъ читателямъ извлеченіе изъ отчета Вольнаго Экономическаго Общества за 1846-й годъ, читаннаго въ годовомъ собраніи 29 марта 1847 года, и напечатаннаго въ послѣдневышедшей (второй) книжкѣ "Трудовъ" Общества.

Бѣдственная измѣнчивость цѣнъ на хлѣбъ въ Россіи не переставала занимать вниманіе Общества. Составленный въ немъ особый комитетъ продолжалъ разсматривать поступающія въ Общество объ этомъ важномъ предметѣ статьи и составилъ теперь сводъ и сравненіе всѣхъ мнѣній.

Главное средство Общества для распространенія въ публикѣ полезныхъ и точныхъ свѣдѣній по сельскому хозяйству и промышлености -- періодическія изданія Общества: "Труды "его и "Лѣсной журналъ". Перваго издано 6 книжекъ, въ которыхъ напечатано 20 большихъ статей, 60 мелкихъ въ отдѣленіи "Смѣси" и 37 библіографическихъ разборовъ, и изданіе которыхъ, вмѣстѣ съ редакціею, съ вознагражденіемъ авторовъ, переводчиковъ и художника за чертежи и рисунки, обошлось Обществу въ 3,290 руб. серебр. Изъ 600 экземпляровъ разослано безденежно, размѣнено и продано 400 экземпляровъ.

Сверхъ изданія "Трудовъ" на русскомъ языкѣ, они съ 1844 года издаются и на нѣмецкомъ языкѣ въ Лейпцигѣ, по 3 книжки въ годъ.

"Лѣсной журналъ", вмѣстѣ съ прибавленіемъ къ нему, выходилъ также аккуратно, кромѣ одной книжки, которая выйдетъ на дняхъ.

Прошлаго 31-го октября наступилъ срокъ для присужденія наградъ по предложенной Обществомъ въ 1844 году задачѣ: Объ изъисканіи удобнаго и дешеваго средства сушить и хранить хлѣбъ. Общество въ-теченіе 1846 года занималось тщательно разсмотрѣніемъ и сравненіемъ 34 отвѣтовъ; 21 найдены неудовлетворительными и сожжены, 5 признаны удовлетворительными и разрѣшающими отдѣльныя части задачи и, слѣдовательно, имѣющими право на второстепенныя награды, а 8 заслуживающими вниманія по заключающимся въ нихъ полезнымъ свѣдѣніямъ. Поэтому присуждено: 2 золотыя медали въ 75 червонцевъ,-- изъ нихъ одна члену Общества доктору Я. И. Іонсону,-- 3 большія серебряныя, 8 малыхъ серебряныхъ медалей и одна денежная премія,-- всего на сумму 1,066 руб. 51 к. сер.

Въ то же время Общество постановило возобновить-эту задачу, назначивъ новый срокъ для присылки отвѣтовъ 1 то августа 1848 г. Для предупрежденія же могущихъ быть недоразуменій опредѣлено, чтобъ впредь гг. члены, которые занимаются разсмотрѣніемъ отвѣтныхъ сочиненій на предлагаемыя Обществомъ задачи, не имѣли права сами получать предложенныхъ наградъ.

Бывшее въ селъ Марьинѣ училище для образованія изъ молодыхъ дворянъ сельскихъ хозяевъ и управителей переведено Обществомъ въ Петербургъ. За Большою-Охтою заведена усадьба, какъ образецъ опытнаго подгороднаго хозяйства. Въ Новгородской-Губерніи также нанята усадьба.

Въ 1846 голу Общество не только отводило свою заду съ приличнымъ освѣщеніемъ для публичныхъ чтеній, по сверхъ-того, членамъ своимъ, гг.Усову, Витту и Максимовичу, выдало отъ 300 до 350 руб. сер. каждому; щедро платило за статьи, помѣщаемыя въ его журналахъ, и покупало полезныя книги для безденежной разсылки; такимъ-образомъ, г-ну члену Усову, какъ редактору журнала "Посредникъ", выдано 200 р. сереб. и у него же куплено 25 экземпляровъ перевода его "Скотоводства Блока". Члену Іонсону выдано 200 руб. сер. въ пособіе на напечатаніе сочиненія о "Тукахъ"; члену Бурнашеву прощенъ долгъ въ 900 рублей, которые онъ получилъ въ ссуду на изданіе "Терминологическаго Словаря" и т. д.

Вообще, разныя общеполезныя занятія и труды гг. членовъ и постороннихъ лицъ не остались безъ поощренія и наградъ: большія золотыя медали въ 25 и 30 червонцевъ выданы г. члену доктору Грумму и непремѣнному секретарю Общества. Малыя золотыя медали выданы членамъ Бейеру и Бахерахту; серебряныя медали высланы разный лицамъ, отличившимся въ сельскомъ хозяйствѣ и скотоводствѣ. За оспопрививаніе награждено медалями: золотыми -- 7 лицъ, серебряными -- 35. Разослано медалей безъ лентъ, въ видѣ подарковъ: золотыхъ 9 и серебряныхъ 21.

Наконецъ,-желая вполнѣ доказать сочувствіе свое къ полезнымъ для Россіи трудамъ Московскаго Общества Сельскаго Хозяйства, Вольное Экономическое Общество, въ маѣ прошедшаго года, посылало отъ себя въ Москву представителей для присутствованія при празднованіи 25-ти-лѣтняго юбилея Московскимъ Обществомъ, и чтобъ поднести особый адресъ президенту этого Общества и большую золотую медаль г. Маслову, съ такимъ усердіемъ и пользою исправлявшему должность непремѣннаго секретаря въ-продолженіи 25 лѣтъ.-- "Не стану" говоритъ непремѣнный секретарь Вольнаго Экономическаго Общества, читавшій отчетъ: "повторять здѣсь, съ какимъ радушіемъ мы были приняты московскими собратіями нашими и какъ высоко это дѣйствіе ваше оцѣнено было въ Москвѣ".

Вновь избрано въ-теченіе 1846 года 23 члена и 44 корреспондента. Всего членовъ и корреспондентовъ къ 1 му января 1847 года состояло 446.

Что касается до матеріальныхъ средствъ Общества, то въ нихъ оно не терпѣло нужды.

Серебромъ. Руб. коп.

Къ 1846 году оставалось на лицо -- 308,283 8

Въ 1846 году поступило:

Изъ Главнаго Казначейства и Кабинета Его Императорскаго Величества -- 13,714 29

Отъ гг. членовъ -- 1528 69 ¹/₂

Изъ губерній на оспопрививаніе за 1846 годъ и недоимочныхъ за прежнее время -- 24,610 95 ¹/₂

Отъ подписчиковъ на "Труды" и "Лѣсной Журналъ" -- 3396 33

Отъ арендатора Варди за охтенскую землю 2997 11 ¹/₂

Процентовъ -- 27,736 10

Въ уплату второй трети долга за проданный -- 40,000

Отъ конкурса по дѣламъ Бапста -- 1149 74 ¹/₂

За продажу книгъ, сѣменъ и по другимъ случаямъ -- 1361 87 ¹/₂

Итого поступило -- 116,495 10 ¹/₂

Въ томъ числѣ:

Постоянныхъ -- 15,242 98 ¹/₂

Случайныхъ -- 74,678 24 ¹/₂

Отъ различныхъ оборотовъ 26,573 87 ¹/₂

Расходъ.

За аренду охтенской земли -- 1156 83

За участокъ земли Новогородской Губерніи въ селѣ Марьинѣ -- 1352 98

За медали и преміи за рѣшеніе задачи о храненіи и сушкѣ хлѣба -- 1066 51

Бывшему воспитаннику Общества Бернаскони на путешествіе въ остзейскія губерніи для практическаго наблюденія надъ земледѣліемъ -- 150 --

Въ ссуду бывшему воспитаннику Общества Гроссману на устройство Марьинской-фермы и члену Вавилову на печатаніе его Бесѣдъ" -- 5441 50

На изданіе "Лѣснаго Журнала" и другіе расходы по лѣсной части -- 3117 40

На ланцеты, стеклышки, печатаніе наставленіи и за медали оспопрививателямъ -- 2478 95

На изданіе "Трудовъ Общества" -- 4526 83

На содержаніе воспитанниковъ въ земледѣльческомъ училищѣ Общества -- 7283 57

На покупку сѣменъ -- 1000 29 ¹/₂

На вспоможеніе сочинителямъ, покупку книгъ и журналовъ, печатаніе брошюръ о среднихъ цѣпахъ на хлѣбъ, каталоговъ и списка дендрологическихъ коллекцій, покупку вола для выставки и проч. -- 3230 87

На каменную надстройку на флигелѣ дома Общества -- 2490 --

На ремонтныя исправленія въ домѣ -- 769 97

На отопленіе, освѣщеніе и мелочные расходы по дому -- 1087 75 ¹/₂

На расходы въ собраніяхъ Общества, за купленные подсвѣчники, шкафы и проч -- 312 9

На жалованье, канцелярскіе припасы, награды, иностранную корреспонденцію, городскую почту и проч. -- 11,115 48 ¹/₂

На чтеніе лекцій -- 702 14

Итого въ расходѣ -- 47,283 18

Въ томъ числѣ:

На расходы по самому Обществу -- 15,775 30 ¹/₂

На расходы оборотные, приносящіе доходъ -- 19,074 78 ¹/₂

На различныя пожертвованія -- 12,433 8

Въ остаткѣ къ 1-му января 1847 года -- 377,495 ¹/₂

Кромѣ того, процентовъ на билеты кредитныхъ установленій причитается -- 11,481 3 ¹/₂

Недоимочныхъ съ разныхъ мѣстъ и лицъ -- 69,291 66 ¹/₂

Итакъ, матеріальныя средства Общества въ текущемъ году простираются на -- 458,267 70 ¹/₂

-- И такъ новостей у насъ немного, и, признаемся, нѣтъ большой охоты доискиваться, какъ бы слѣдовало, причины такого противоестественнаго весенняго замиранія. Да и какъ будешь ихъ доискиваться?.. Винить бѣдную Нашу природу? какъ же винить и безъ того бѣдную! Упрекать соотечественниковъ? какъ же упрекать ихъ, когда они наши соотечественники? Я больше ни винить, ни упрекать пАкого. Положимъ даже, что доискались причины; оказалось по справкѣ, что виновата природа или соотечественники. Оцѣпивъ одну, сдѣлаемъ строгое замѣчаніе другимъ... Что жь изъ того? Новаго все-таки ничего; а раздраженная природа какъ-разъ, вмѣстѣ съ раздраженными соотечественниками, поставитъ вамъ на видъ слѣдующее:

"Любознательному наблюдателю вся видимая природа представляется огромною книгою, на каждой страницѣ которой открываются предметы для его размышленій. Здѣсь привлекаетъ его вниманіе особенное образованіе земной поверхности, тамъ свойства почвы и водъ и питаемыя ими растенія и животныя; далѣе: Климатическія отношенія атмосферы, электрическія и магнитныя явленія и ихъ вліяніе на органическія существа, -- вездѣ благое Провидѣніе предуготовило ему нишу для ума и сердца."

Такой взглядъ на природу брошенъ только-что появившимся на свѣтъ нашимъ собратомъ, журналомъ -- Московскимъ Врачебнымъ. Онъ будетъ издаваться по четыре книжки въ годъ практическими врачами... Видно, что этотъ журналъ еще не привыкъ къ усидчивымъ, доказательнымъ трудамъ. На 80 страницахъ in 8^о довольно крупнаго шрифта, онъ перебралъ восемь важныхъ вопросовъ, и ни по одному ничего не доказалъ окончательно. Я вопросы, дѣйствительно, важные, такіе важные," то нѣкоторыми изъ нихъ можно было бы съ большою пользою ограничить всю программу журнала. Таковы вопросы: "о климатѣ Москвы и зависящихъ отъ него болѣзняхъ", "характеръ господствовавшихъ тамъ въ извѣстное время болѣзней", "статистическій взглядъ на относительную смертность въ Москвѣ и ея причины".

Впрочемъ, мѣстной спеціальности этого журнала, кажется, помѣшало опасеніе въ недостаткѣ мѣстныхъ статей, ибо издатели открываютъ свой журналъ "для всѣхъ тѣхъ просвѣщенныхъ (?) врачей, кои пожелаютъ сдѣлать извѣстными ихъ ученыя наблюденія и изслѣдованія, если они будутъ соотвѣтствовать учено-практическому направленію журнала". А такъ-какъ непросвѣщенныхъ врачей у насъ нѣтъ, потому-что непросвѣщенные въ академіи или университетѣ не имѣютъ права даже называться врачами, и ученыя наблюденія или изслѣдованія никакимъ образомъ не могутъ но соотвѣтствовать учено практическому направленію изданія, и при томъ неученыхъ медицинскихъ наблюденій или изслѣдованій тоже нельзя предполагать, то и слѣдуетъ заключить, что приведеннымъ предувѣдомленіемъ издатели "Московскаго Врачебнаго журнала" приглашаютъ всѣхъ вообще врачей сдѣлать извѣстными ихъ наблюденія и изслѣдованія.

Но... все это, разумѣется, можетъ со-временемъ устраниться, переработаться, опредѣлиться, однимъ словомъ, созрѣть и принести весьма-пріятный и полезный плодъ, чего отъ души желаемъ господамъ практическимъ врачамъ, нисколько не сомнѣваясь въ ихъ рвеніи "содѣйствовать къ преуспѣянію высокаго искусства врачеванія въ нашемъ отечествѣ". Не сомнѣваемся также и въ томъ, что они скоро разувѣрятся въ теперешней своей увѣренности, будто "сообщая свои труды русской медицинской публикѣ на отечественномъ языкѣ, исполняютъ тѣмъ долгъ, лежащій на каждомъ врачѣ". Воля ваша, а этого мяло для исполненія долга! Вѣдь въ Россіи медицинская публика не велика въ-отношеніи ко всей массѣ населенія, и потому у нея мало свободнаго времени; а если его мало, то она имъ дорожитъ, слѣдовательно: въ медицинскій журналъ, какъ и во всякій другой, надлежитъ помѣщать статьи съ разборомъ, чтобъ не жаль было тратить на нихъ дорогаго времени.

-- В. И. Даль просилъ насъ засвидѣтельствовать признательность его слѣдующимъ лицамъ, удостоившимъ воззваніе наше ("Отеч. Записки" 1847, кн. 3, мартъ) своего вниманія и приславшимъ ему собранныя ими русскія народныя сказки, пословицы и поговорки, слова мѣстныхъ нарѣчій и другія свѣдѣнія, относящіяся до русскаго быта и языка:

Въ С. Петербургѣ. Конст. Никол. Зацѣпину, Евг. Павл. Гребенкѣ, B. С. Межевичу, Александру Гавр. Реми, Ѳ. I. Шимкевичу, Ег. Яков. Дерингу, Вл. Петр. Гебауэру, П. А. Пожарскому, Ив. Ал. Бартоломею, удѣльному крестьянину Капулову.

Въ Москвѣ: г. Якушкину, Александру Никол. Аѳанасьеву;

Въ Нижнемъ-Новгородѣ: Пав. Ив. Мельникову;

Въ Ярославлѣ: Г. II. Зацѣпину;

Въ Твери: Ив. Ив. Лажечникову;

Въ Казани: Ник. Алекс. Ушакову;

Въ Кинешмѣ: Николаю Ѳед. Степанову,

Въ Новой-Ладогѣ: Алекс. Петр. Балеману;

Въ Шенкурскѣ. Алекс. Егор. Харитонову;

Въ Ярославлѣ: Любови Яковлевнѣ Зацѣпиной.

Пользуясь этимъ случаемъ, Владимиръ Ивановичъ Даль повторяетъ покорнѣйшую просьбу свою, обращаясь ко всѣмъ любителямъ роднаго быта и языка, присылать замѣтки свои или въ редакцію "Отеч. Записокъ", или прямо на его имя, въ С. Петербургъ, въ домъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ.

"Отечественныя Записки", No 6, 1847

Оставить комментарий Стасов Владимир Васильевич (yes@lib.ru) Год: 1847 Обновлено: 28/07/2021. 125k. Статистика. Статья: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Стасов Владимир Васильевич Внутренние известия

ВНУТРЕННІЯ ИЗВѢСТІЯ.

Стасов Владимир Васильевич
Внутренние известия