Старостин Василий Григорьевич
Похождения семинариста Хлопова

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Журнальный вариант.

   

ПОХОЖДЕНІЯ СЕМИНАРИСТА ХЛОПОВА.

ПОЭМА.

(Подражаніе Гоголю.)

I.

   Сосипатръ Петровичъ Хлоповъ въ 18** году кончилъ курсъ въ духовной семинаріи. "Конченъ тяжкій путъ", отъ чистаго сердца вторилъ онъ извѣстной семинарской пѣсенкѣ, идя домой съ послѣдняго публичнаго акта. Ужь истинно -- тяжкій путь! Четырнадцать лѣтъ зубришь семинарскую науку... тутъ нужно имѣть деревянную, или, по крайней мѣрѣ, кисельную голову! У большинства семинаристовъ именно такія головы и есть. Не знаю, какъ у Хлопова. Кажется, его голова была наполовину деревянная, наполовину кисельная. Какъ заведенные часы, онъ акуратно и безропотно ходилъ въ классы впродолженіе своей долголѣтней школьной жизни. Какъ автоматъ, зубрилъ онъ безчисленные и тяжелые уроки. За этимъ оставалось ѣсть кислые щи, пить гнилую воду изъ колодцевъ и спать по 10 часовъ въ сутки.-- Отличная жизнь, съ точки зрѣнія, деревенскаго попа. Оно конечно, точка зрѣнія много значитъ. Иной философъ скажетъ, что самая лучшая жизнь у коровы, ибо живетъ она спокойно, сохи не таскаетъ, а между-тѣмъ сколько пользы приноситъ человѣчеству, такъ сказать, цивилизаціи его! Какъ-бы тамъ ни было, а Сосипатръ Петровичъ Хлоповъ стоялъ не ниже коровы. Хотя молока онъ не доилъ, зато очень прилежно пахалъ на поляхъ семинарской науки. Дальше этой науки онъ не шелъ. Примѣрно, не читалъ разныхъ книгъ, смущающихъ голову и сердце. Да негдѣ было и брать такихъ книгъ. Въ семинаріи, правда, была библіотека, но въ библіотекѣ была великая пустыня, въ которой знойное солнце и привольные вѣтры уничтожили всякую растительность. остался одинъ песокъ, да то-же знойное солнце и тѣ-же привольные вѣтры. Гоголя, Бѣлинскаго... всѣхъ помеломъ! Впрочемъ, была еще въ городѣ публичная библіотека; но семинаристамъ строго запрещалось брать изъ нея книги. Прежде, когда инспекторомъ семинаріи былъ старикъ. семинаристы кое-какъ обходили это запрещеніе: но когда сдѣлали инспекторомъ молодого, энергичнаго человѣка, только-что кончившаго курсъ въ московской духовной академіи, они скоро отвадились отъ книгъ, взяли свои залоги изъ публичной библіотеки и пропили ихъ. Хлоповъ въ это время учился въ Риторикѣ. Онъ то-же записался въ библіотеку съ двумя товарищами и успѣлъ прочитать "Двухъ мушкатеровъ", "Записки врача", и 15 частей "Вѣчнаго Жида.". Но когда онъ съ сердечнымъ содроганіемъ принялся за 4-й, послѣдній томъ этого романа, въ квартиру неожиданно вошелъ помощникъ инспектора. Книга, не знаю -- съ умысломъ, или безъ умысла, вывалилась изъ рукъ и упала подъ столъ: но блюститель нравственности досталъ се оттуда, осмотрѣлъ съ обѣихъ корокъ и съѣздилъ ею по головѣ Хлопова, причемъ внушительно сказалъ: "вотъ тебѣ и Вѣчный Жидъ, поросенокъ!" Уходя изъ квартиры, онъ взялъ съ собой книгу и обѣщался представить ее начальству. Неизвѣстно, представилъ-ли онъ начальству Вѣчнаго Жида, только не возвратилъ его Хлопову. Хлоповъ потерялъ свой залогъ въ библіотекѣ, а библіотека лишилась великаго, по количеству частей, произведенія Сю.
   Съ этихъ поръ Хлоповъ отложилъ всякое попеченіе о книгахъ, кромѣ допотопныхъ учебниковъ печатныхъ и письменныхъ, начиная съ глубокомысленной логики и кончая "всеобщими бывальщинками", извѣстными подъ именами. всеобщей исторіи.
   Впрочемъ, что-же! Кончилъ онъ курсъ ученья не хуже людей,-- первымъ во второмъ разрядѣ. Будь онъ на одинъ нумеръ повыше, кончилъ-бы студентомъ!.. Это соображеніе наводило его подчасъ на длинныя размышленія о судьбѣ людской, о суетѣ мірской и т. п. Въ самомъ дѣлѣ, если-бы кончилъ онъ въ первомъ разрядѣ, давно былъ-бы попомъ. да еще на хорошемъ мѣстѣ. А теперь вотъ уже цѣлый годъ онъ проситъ архіерея, клянчитъ въ консисторіи, а мѣста не даютъ. Архіерей одно твердить: есть достойнѣе тебя! Въ консисторіи совѣтуютъ подмаслить секретаря и при этомъ ловко намекаютъ, что хорошій совѣтъ стоитъ "фертика". Значитъ, и совѣтниковъ нужно подмаслить.-- "Да помилуйте, ребята! Я еще не попъ, петровскаго не сбиралъ,-- гдѣ-же взять масла?" отшучивался Хлоповъ. Не удивляйтесь. господа, что онъ называлъ консисторскихъ чиновниковъ ребятами;-- эти люди не знали амбиціи и въ сущности были самые простѣйшіе люди въ мірѣ, только выставляй имъ фертиковъ побольше. А безъ фертиковъ натянутъ... ужь такъ натянутъ, что мое почтеніе!
   У Хлопова изъ близкихъ родныхъ была одна мать, вдовая дьячиха. Послѣ смерти мужа ее сдѣлали просфирней. Жила она въ Николаевскомъ Краснозерслсомъ приходѣ, въ 110 верстахъ отъ Углова, одного изъ глухихъ уѣздныхъ городовъ Сѣвера. Это и была родина Хлопова. Мать прежде посылала ему по три и по пяти руб., но въ послѣдній годъ она не могла послать даже рубля. Такимъ образомъ, Хлоповъ жилъ этотъ годъ, точно птица небесная,-- обѣдалъ, чай пилъ и ночевалъ у знакомыхъ, а подчасъ занималъ у нихъ гривенники и двугривенные. Постоянной квартиры въ это время не было у него. Даже платье носилъ онъ чужое. Правда, онъ имѣлъ и свою ветхую суконную пару, но ее нужно было беречь.-- Вѣдь впереди предстояли поиски невѣсты, свадьба и посвященіе въ попы: это такія церемоніи, при которыхъ необходимы сюртукъ и брюки. Знакомые -- городскіе дьячки и семинаристы -- сначала съ русскимъ добродушіемъ питали и грѣли его, но какъ всему бываетъ конецъ, такъ и добродушіе ихъ мало-по-малу истощилось. Всѣ стали косо смотрѣть на Хлопова: цри встрѣчахъ не выказывали ему пріятельской улыбки, не соболѣзновали о неудачахъ его и т. д. Самъ онъ очень хорошо видѣлъ эту непріязнь, но мало заботился о ней. "Вотъ уѣду, можетъ, за 500 верстъ, тогда ругайте въ волю", говорилъ онъ, махая рукой, и шелъ обѣдать къ какому-нибудь дьячку, съ которымъ только разъ видѣлся у своего знакомаго. Тамъ онъ прямо заявлялъ, что пришелъ обѣдать. Дьячекъ переглядыватся съ женой и съ замѣтнымъ потугомъ говорилъ, что, моль, рады гостямъ.
   -- Это значить, что вы рады напитать алчущаго! съ напускной веселостію и, размахивая руками, отвѣчалъ Хлоповъ.-- Я такъ и думалъ. что вы добрѣйшій человѣкъ! Въ вашемъ лицѣ, въ голосѣ, словомъ во всей вашей особѣ есть что-то такое тонкое, просвѣчиваетъ эдакая какая-то особенная доброта... Ну, думаю, пойду сегодня обѣдать къ этому загадочному человѣку и познакомлюсь съ нимъ покороче... т. е. понимаете? пища, духовная и матеріальная...
   -- Хе-хе, садитесь... безъ церемоній!
   -- Церемоніи... что церемоніи? бормоталъ Хлоповъ, придумывая, что-бы приплести къ этому слову.-- А я разскажу вамъ про одного мужика. Пришелъ, знаете, этотъ мужикъ къ своему свату. Дѣло было вечеромъ. Холодно, потому-что зима. Гость залѣзъ на печку погрѣться. Между тѣмъ хозяева стали сбирать ужинать.-- Поди, сватъ, поужинай, чѣмъ Богъ послалъ, говорятъ они гостю.-- Спасибо, отвѣчаетъ онъ,-- я, пожалуй, что и сытъ! а самъ уже спускаетъ ноги съ печки.-- Ну, какъ хошь; сытъ, такъ и сытъ! говоритъ хозяинъ. Гость, неожидавшій такого оборота, началъ тихонько подбирать свои ноги, пока совсѣмъ не спряталъ ихъ на печкѣ. Ну, понятно, остался безъ ужина! Дуракъ и былъ!.. А я люблю попросту...
   Такими анекдотами Хлоповъ располагалъ хозяевъ въ свою пользу и благополучно нагружался разными яствами. А послѣ гдѣ-нибудь въ сторонѣ записывалъ въ своей памятной книжкѣ, что такого-то числа обѣдалъ у такого-то дьячка. Это для того, чтобы знать время, когда можно снова придти обѣдать къ "загадочному" человѣку. Хлоповъ былъ акуратенъ.
   Кстати о записной книжкѣ его.-- Это была довольно толстая тетрадь, обернутая въ сапожную кожу, которую онъ почему-то называлъ сафьяномъ. Къ внутреннимъ сторонамъ кожи были пришиты ситцевые обрѣзки, вслѣдствіе чего образовалось два помѣщенія для денегъ. Значитъ, книжка могла замѣнить портмопэ и даже портсигаръ. На самомъ-же дѣлѣ въ ситцевыхъ кошелькахъ помѣщалась одна крупка, которую семинаристы обыкновенно курятъ въ крючкахъ. Въ книжкѣ были записаны самыя разнообразныя свѣденія и замѣтки. Такъ, напр., на одномъ листкѣ значилось: "сегодня Степана. Ивановичъ подчивалъ рогульками; я 8 штукъ уплелъ". "У варваринскаго дьякона весьма вальяжная прислужница... О, женщины! Обольстительное зелье!" "Вчера, у Писцова занялъ: забылъ, сколько коп. Спросить!" "У Кок. взялъ шубу, чтобы снести въ закладъ, которую надо выкупить къ зимѣ". Было въ книжкѣ нѣсколько и научныхъ замѣтокъ. Напримѣръ: "сегодня Писцовъ говорилъ, что нельзя буквально понимать, будто Богъ сотворилъ отдѣльно человѣка и животныхъ, потому-что сотворенъ былъ одинъ человѣкъ, который и расплодилъ всѣхъ животныхъ, о чемъ будто-бы говоритъ одинъ сочинитель; ибо разрѣжь женщину чрезъ три мѣсяца послѣ зачатія младенца, то въ утробѣ ея окажется лягушка, чрезъ четыре мѣсяца курица, чрезъ пять поросенокъ и т. д. Стоитъ только родить раньше семи мѣсяцевъ, тогда: и родится какая-нибудь животина; но такое раннее рожденіе бываетъ весьма рѣдко и называется фенаминомъ". Въ другомъ мѣстѣ было записано: "сегодня читалъ книгу иностраннаго сочинителя подъ заглавіемъ "Арабскія сказки томъ 4-й. Буду богатъ,-- куплю всѣ". Всѣ эти замѣтки были написаны въ вышней степени слитно и строки почти совсѣмъ не отставлялись одна отъ другой. Много словъ было подъ титлами. Всѣ пустыя пространства были записаны новыми замѣтками. Такъ, въ одномъ мѣстѣ, между строками, было налѣплено: "зра 22 мр. 2 р. обд..." ужь тутъ ничего не разберешь.
   Особенно много долговъ было записано въ книжкѣ. Собственно говоря, они записывались не столько для памяти, сколько для того, чтобы внушить довѣріе кредиторамъ; въ этой непроходимой путаницѣ трудно было отыскать какой-нибудь десятикопеечный заемъ.
   Увы, даже точное записываніе займовъ потеряло, наконецъ, всякое значеніе. Кредиторы сдѣлались неумолимы. Безъ кредиторовъ не стало денегъ. Везъ денегъ не давали фертиковъ. Безъ фертиковъ консисторскіе чиновники дѣлались сердитыми. Захлябала жизнь. "Что дѣлать? Куда кинуться? спрашивалъ себя Хлоповъ и не находилъ отвѣта.-- Развѣ въ чиновники катнуть! но какъ вотрешься туда? И что тамъ будешь дѣлать? Заставятъ еще бумаги сочинять"... Хлоповъ чувствовалъ къ сочиненіямъ большое отвращеніе и даже нѣкоторый страхъ. "Въ попы! Самое лучшее дѣло -- поступить въ попы"! рѣшалъ онъ и снова начиналъ обдумывать, какъ обдѣлать это дѣло? Сходить-ли еще разъ къ архіерею и поклониться ему въ ноги, выплакать мѣсто слезами! Или поклониться консисторскому секретарю и подписать ему вексель въ 100 руб?.. Эти и подобныя мысли постоянно носились въ головѣ Хлопова,-- чуть не гвоздемъ тамъ держались... Да, прошли тѣ блаженныя времена, когда онъ могъ благодушно лежать на койкѣ и считать сучки на потолкѣ, или мечтать о счастливой жизни съ милой подругой. Даже этихъ невинныхъ развлеченій онъ лишился теперь, ибо считать сучки въ чужой комнатѣ... Фуй, считать сучки въ чужой комнатѣ!.. А мечтать... развѣ теперь онъ можетъ мечтать! Прежде, бывало, лежитъ на войлокѣ и думаетъ, что вотъ тутъ, на аршинъ отъ него, сидитъ нѣжная супруга и любовно смотритъ на него. Все такъ тихо, безмятежно... Вотъ встаетъ онъ съ войлока, то бишь, съ мягкой постели, встаетъ и уходить въ огородъ, щиплетъ въ шапку бобовъ и приноситъ ихъ нѣжной супругѣ. Накушавшись вдоволь этихъ вкусныхъ плодовъ, они начинаютъ ставить самоваръ: она воду наливаетъ, онъ лучину готовитъ: она уголье кладетъ въ самоваръ, а онъ сзади подходитъ съ ковшомъ и на голову ей капъ-капъ-капъ... Нейдутъ теперь въ голову эти золотыя мечты, потому-что нѣтъ мѣста, безъ мѣста нѣтъ невѣсты: какая-же тутъ нѣжная супруга!
   Между-тѣмъ настало лѣто. Скоро семинаристовъ отпустятъ на каникулы. Хлоповъ подумалъ, не ѣхать-ли ему домой, полежать тамъ на печкѣ, пока не наберется новыхъ силъ для скитальческой жизни? А можетъ быть, пока онъ живетъ дома, будетъ и мѣсто готово. Наконецъ, самая дорога съ семинаристами очень завлекала его. Веселая компанія, пѣсни, дорожныя впечатлѣнія, разныя похожденія, и все это какъ дешево! За 60 коп. плывешь 500 верстъ внизъ по матушкѣ по Чухлонѣ!
   Пока Хлоповъ думалъ объ этомъ, неожиданное счастіе нагрянуло къ нему. Въ началѣ іюля онъ получилъ изъ Углова пакетъ. На пакетѣ было написано "по казенной надобности". Съ сердечнымъ замирапіемъ Хлоповъ распечаталъ его и прочиталъ слѣдующее: "М. г., я получилъ указъ его преосвященства, въ которомъ Вы, вмѣстѣ съ окончившими курсъ семинаріи Степаномъ Богослововымъ и Петромъ Сидоровымъ, назначены кандидатомъ при угловской градской церкви Козьмы и Даміана. Мѣсто сіе оставлено за дочерью священника Николая Бѣлавина, вслѣдствіе ходатайства сего послѣдняго. Какъ сами усматриваете изъ прилагаемой здѣсь копіи съ указа его преосвященства, мѣсто останется за тѣмъ изъ кандидатовъ, который сойдется въ условіяхъ съ невѣстой. Г. Склеровъ не можетъ занять этого мѣста, по своимъ обстоятельствамъ, ибо я видѣлся съ нимъ. Г. же Богослововъ, кажется, скоро прибудетъ сюда, посему и Вы должны торопиться. Подписано: Благочинный такой-то".
   Хлоповъ чрезвычайно обрадовался этому письму. Конечно, у него были два соперника, но одинъ изъ нихъ уже отказался отъ мѣста, а. другой... еще маменька надвое сказала, кто изъ нихъ побѣдитъ! Во всякомъ случаѣ, онъ и безъ того хотѣлъ ѣхать въ Угловъ: а теперь и задѣлье нашлось. Рѣшено: онъ ѣдетъ съ семинаристами въ лодкѣ.
   

II.

   Стоялъ отличный іюльскій день. На берегу рѣки Ягоды, у самой семинаріи, толпилась куча народа; больше семинаристы. Были и хорошенькія. На набережной валялись красные, бурые и пестрые сундуки, постели, одѣяла., коробья и коробки. На иномъ сундукѣ лежала пара черныхъ, тоненькихъ колбасъ, на другомъ -- огромный коровай хлѣба. Нѣкоторыя коробки были открыты, и въ нихъ виднѣлись огурцы, яица, куски бѣлаго хлѣба и т. ц. На рѣкѣ стояли четыре лодки -- двѣнадцатерики. Въ лодкахъ семинаристы укладывали свое имущество. Они сбирались на каникулы. Всѣ лица ихъ, даже блѣдныя, истощенныя лица, разгорѣлись яркимъ румянцемъ. Всѣ торопятся, бѣгаютъ, какъ угорѣлые, кричатъ и смѣются. У всѣхъ такое счастіе на душѣ, такое счастіе! Шутка-ли, полтора мѣсяца они будутъ свободны, не станутъ твердить воловью науку, не станутъ по приказу, по-солдатски маршировать въ классъ изъ класса, въ классъ изъ класса и т. д.
   Тутъ-же, между семинаристами, ходитъ, да присматривается къ людямъ, къ хорошенькимъ дѣвушкамъ и нашъ пріятель Хлоповъ. Онъ тоже собрался въ дорогу. Багажъ его состоялъ изъ одного кошеля, который онъ носилъ теперь подъ мышкой; въ кошелѣ было двѣ пары бѣлья, сюртукъ съ брюками, манишка и наконецъ маленькая коробка, наполненная разными туалетными вещами, какъ-то: казанскимъ мыломъ, петербургскимъ мыломъ, банкой репейнаго масла, зеркальцомъ и роговымъ гребнемъ; въ этой-же коробкѣ лежалъ мотокъ нитокъ съ иголкой и пара мѣдныхъ колечекъ, ужь неизвѣстно-какъ и для чего пріобрѣтенныхъ.
   -- Скорѣй сбирайся! кто-то крикнулъ съ одной лодки. Это былъ кормчій, тоже семинаристъ, обязанный править лодкой во время дороги, и получавшій за это извѣстный доходъ.
   Суматоха на берегу увеличилась. Всѣ наперерывъ спѣшили въ лодки съ своими сундуками, кряхтѣли и издавали тревожные звуки. Хлоповъ прошелъ толпу народа, посмотрѣлъ вдоль берега и замахалъ рукой, приговаривая себѣ подъ носъ: скорѣе, скорѣе! Молодой человѣкъ, которому онъ махалъ, пустился въ бѣги и чрезъ минуту былъ возлѣ Хлопова. Въ рукахъ у него было полковриги хлѣба и маленькій узелъ. Это Хлоповъ заказалъ ему купить по пути. Послѣднія 20 коп. издержалъ онъ на хлѣбъ и десятокъ огурцовъ; а въ дорогѣ придется быть 3--4 дня!
   Вскорѣ лодки были нагружены выше бортовъ. Углы одѣялъ, рукава ветхихъ пальтишекъ смотрѣлись въ рѣку, а-то и совсѣмъ опускались въ воду. Иной двадцатилѣтній шалунъ вытягивалъ изъ воды замоченный рукавъ и дружески смазывалъ имъ лицо своего сосѣда. Сосѣдъ въ свою очередь схватывалъ рукавъ, макалъ имъ въ воду и брызгалъ въ шалуна. Точно дѣти. Наконецъ, всѣ семинаристы усѣлись въ лодки, на свои пожитки и дружно крикнули: ура-а-а! Съ береговъ отвѣтили тѣмъ-же ура. Замахали бѣлые платочки, закричали мужскіе и женскіе голоса: прощайте! счастливо! Семинаристы тоже вытащили изъ кармановъ извѣстные ситцевые платки и, помахивая ими, кричали: прощайте, господа! А, можетъ быть, изъ этихъ господъ только одинъ какой-нибудь забулдыга, стоявшій за толпой, былъ знакомъ кому нибудь изъ нихъ! При счастіи, при радости душа на распашку.
   Лишь-только лодки отвалили отъ берега, какъ 50 или 70 голосовъ грянули пѣсню: "вѣкъ юный, прелестный, друзья!"
   Дѣйствительно, друзья, прелестный вашъ вѣкъ. По крайней мѣрѣ одинъ разъ въ годъ вы свободны, вы вполнѣ люди! У другого и этого нѣтъ.
   Съ обоихъ береговъ рѣки кричали въ отвѣтъ на эту пѣсню -- урра-а! уррра-а-а!
   Семинаристы между-тѣмъ стали пѣть другую пѣсню:
   
   Льются слезы, духъ мятется,
   Томно сердце томно бьется!
   Гдѣ любезная моя?
   Нѣтъ ея...
   
   И это "нѣтъ ея", три раза повторяемое послѣ каждаго куплета, такъ заунывно, такъ протяжно тянулось этимъ огромнымъ хоромъ, что казалось, будто всѣ семинаристы поѣхали искать своихъ любезныхъ и всѣ отчаявались найти ихъ. Да и гдѣ у семинаристовъ любезныя?
   Густыя толпы народа по обоимъ берегамъ двигались за лодками. Окна всей набережной открывались по мѣрѣ того, какъ лодки плыли впередъ и пѣсня слышалась яснѣе. А надо сказать, что лодки плыли очень тихо, потому-что рѣка Ягода лѣтомъ течетъ не быстрѣе китайскаго прогресса и въ иныхъ мѣстахъ почти совсѣмъ пересыхаетъ.
   -- Стой! раздался крикъ съ первой лодки.
   Лодка сѣла на мель.
   -- Стой! Стой! закричали въ другихъ лодкахъ.
   Гребцы перестали работать. Поднялся гвалтъ. Съ береговъ послышался хохотъ и безконечное ура, которое на этотъ разъ было несовсѣмъ кстати.
   На первой лодкѣ поднялись весла и шесты. Начали спихиваться. Раздавались поощренія, покрикиванья; кто-то затянулъ дубинушку. А лодка не двигается. Стоятъ семинаристы и думаютъ думу.
   -- Въ воду! скомандовалъ кормчій.
   Семинаристы вмигъ стащили съ себя сапоги и верхнее платье. На другихъ лодкахъ и на обоихъ берегахъ оглушительный хохотъ.
   -- Ой, братцы, сколько хорошенькихъ въ окнахъ! И въ трубки смотрятъ еще! говорятъ вполголоса несчастные.
   -- А чортъ съ ними! Не знакомство водить!
   И человѣкъ 20 спускаются въ воду и тянутъ лодку по песчаному дну рѣки.
   А въ окнахъ, дѣйствительно, было много хорошенькихъ головокъ, много разноцвѣтныхъ платьевъ. Много было добродушнаго смѣха и тихихъ сожалѣній. Семинаристы сдѣлались на мигъ героями этихъ нѣжныхъ сердечекъ. Выходитъ, нѣтъ худа безъ добра.
   Кое-какъ лодка была стянута съ мели. Снова съ обоихъ береговъ раздалось громогласное ура. Снова въ толпахъ народа замахали руки съ платками и фуражками. Даже въ нѣкоторыхъ окнахъ развѣвались бѣлоснѣжные платочки рядомъ съ розовыми личиками. И эти платочки, и эти розовыя личики теплой волной прокатились по семинарскимъ сердцамъ. Семинаристы нетребовательны.
   Въ пяти верстахъ отъ губернскаго города, только-wo покинутаго семинаристами, стоитъ село Турундаево. Всѣ четыре лодки привалили къ нему. Семинаристы высыпались на берегъ и массой грянули въ кабакъ, обязательно раскинувшій свое знамя -- сухую елку на самомъ берегу. Наивныхъ, смѣшныхъ, задушевно поющихъ старинныя грустныя пѣсни семинаристовъ не стало. Явились солидные мужи, залпомъ выпивающіе стаканы водки и рому. Звонъ разбитыхъ полштофовъ, ухарскіе крики!
   У Хлопова денегъ нѣтъ. А хочется выпить. Однако онъ не тужитъ и надѣется выпить на чей-нибудь счетъ. Къ нему подходятъ Духоборовъ и Поповъ, старинные пріятели его, такіе-же безталанные бѣдняки, какъ и онъ. Идутъ они вмѣстѣ по набережной и видятъ бревно; у бревна лежитъ топоръ.
   -- А что, братцы, за топоръ дадутъ по стаканцу? спрашиваетъ Духоборовъ.
   Хлоповъ и Поповъ оглядываются и дружно отвѣчаютъ: дадутъ.
   -- Хлоповъ, дѣйствуй!
   Идутъ они мимо бревна и весело разговариваютъ. Хлоповъ на ходу наклоняется и дѣйствуетъ. Прошли деревню. Впереди одни амбары и бани. Немного въ сторонѣ стоитъ новый кабакъ. Изъ него вышли два семинариста, встрѣтились съ нашими пріятелями, разговорились. Хлоповъ между тѣмъ увернулся за амбаръ.
   -- А гдѣ Хлоповъ? спросилъ Духоборовъ, разставшись съ семинаристами.
   -- Кажется, ушелъ за анбаръ; вѣроятно, сейчасъ явится, отвѣтилъ Поповъ.
   Дѣйствительно, чрезъ минуту явился Хлоповъ.
   -- Ну, что-же, идемъ! сказалъ Духоборовъ.-- Пожалуй, скоро и лодки отчалятъ.
   -- Куда идемъ?
   -- Въ кабачарово топоръ пропивать.
   -- Ахъ, братцы, топоръ-то я пропилъ! Только одну косушку дали. Ну, что, думаю, косушку на троихъ?
   -- Ври! воскликнули изумленные пріятели.
   -- Ей-богу! отвѣтилъ Хлоповъ и махнулъ рукой, какъ-бы говоря этимъ: а пустое дѣло,-- не стоитъ толковать!
   -- Видишь, свинья! Когда ты успѣлъ и обрядиться?
   -- Долго обрядиться! Косушка -- не ведро.
   Пріятели взглянули другъ на друга, сдѣлали кислыя мины и пошли обратно. Хлоповъ съ своей стороны оттопырилъ губы, нахмурилъ лобъ и медленно поплелся за пріятелями.-- Ахъ вы молокососы! тоже вздумали надуться... говорили мрачные взгляды его. Надо сказать, что Духоборовъ и Поповъ еще не кончили семинарскаго курса.
   Въ лодкахъ между-тѣмъ шелъ дымъ коромысломъ. Многіе лежали безъ чувствъ, свѣсивши въ воду свои ноги. Другіе храбро шагали по спинамъ и ногамъ своихъ товарищей, шатаясь и падая на острыя ребра ящиковъ и коробовъ. Одинъ плашмя ударился въ воду, чѣмъ произвелъ громкій хохотъ въ публикѣ; едва поднявшись въ лодку, онъ тяжело повалился между товарищами въ своей мокрой одеждѣ. Товарищи бранятся и толкаютъ его.
   Явился въ лодку и Хлоповъ. Въ головѣ его тоже шумѣло. Онъ почувствовали. потребность закусить. Какъ истый коммунистъ, онъ открылъ наудачу чей-то коробокъ и вытащилъ оттуда колбасу, которую съ немалою легкостію и уписалъ съ ломтемъ своего собственнаго хлѣба. Затѣмъ почерпнулъ ковшомъ воды, напился и легъ спать. Проснулся онъ уже въ то время, когда плыли по Чухлонѣ, по широкой и быстрой рѣкѣ, въ которую Ягода впадаетъ.
   Чухлонскіе виды очень хороши. По обѣ стороны рѣки -- высокія горы почти съ отвѣснымъ склономъ,-- иногда утесомъ. На горахъ, густой еловый лѣсъ упирается въ небо. А неба одна полоса. И если въ этакомъ мѣстѣ пѣсню поешь, услужливое эхо такъ громко и отчетливо повторяетъ каждый звукъ, каждое слово, что -- послушать со стороны,-- покажется, будто два-три хора чертей разучиваютъ безобразный концертъ. Въ такихъ мѣстахъ семинаристы особенно любятъ пѣсни пѣть. И какъ-же поютъ! Всю душу, кажется, вытянутъ, а все бы слушалъ ихъ! И пѣсни дрянь, какія-то полуславянскія, полумѣщанскія, назадъ тому сто лѣтъ сложенныя какимъ-нибудь коробейникомъ-забулдыгой, а хорошо! Бабы и дѣвки по деревнямъ, страхъ-любятъ слушать ихъ; ино длинной вереницей стоятъ онѣ на берегу рѣки съ разинутыми ртами и слушаютъ, не шелохнутся. Лодка давно уже оставила деревню, а онѣ все еще стоятъ и смотрятъ, и все рты еще разинуты.-- Ай, кутейники! проговоритъ какой-нибудь старикъ, замѣшавшійся въ толпу, и этимъ очнетъ очарованныхъ бабъ.
   Впрочемъ, если семинаристы, плывя мимо деревни, не поютъ пѣсни, то непремѣнно перебраниваются съ тѣми-же бабами. Дѣло обыкновенно начинается такъ.
   -- Ей, бабоньки, далеко-ли до Ихалицы? спрашиваетъ кто-нибудь изъ семинаристовъ.
   -- Не знаемъ, родимые, какая такая Ихалица! отвѣчаютъ бабы.
   -- Какъ не знаете? Оттуда еще въ позапрошломъ году чортъ вымелъ помеломъ до единой бабы!
   -- Эхъ, вѣдь это Дуракова Грива, а не Ихалица! спохватившись, отвѣчаютъ бабы.
   -- Кутехлебы! визжатъ другія.
   -- Дурандасы!
   -- Поповы палачи!
   -- Разбойники!
   -- Шаньги украли!
   Ребятишки въ свою очередь затянутъ тоненькими голосами какую-то длинную канитель. И иной прохожій мужикъ крикнетъ на весь дремучій лѣсъ какое-нибудь забубенное словцо. Семинаристы, конечно, не даютъ маху и щедро сыплютъ забористой бранью. Происходить такой торжественный бой на языкахъ, которому въ исторіи примѣра не найти.
   -- Держи въ берегъ! вдругъ скомандуетъ какой-нибудь семинаристъ.
   Лодка быстро поворачивается и птицей летитъ къ берегу. Семинаристы вскакиваютъ на ноги и мѣтятся въ деревню ружьями, палками, кто чѣмъ попало (въ лодкахъ всегда бываютъ ружья, потому-что многіе изъ семинаристовъ любятъ охотиться дорогой за утками). Раздается сильный залпъ изъ холостыхъ ружей, потомъ оглушительный, бѣшеный крикъ. Бабы, дѣвки и ребята съ визгомъ разсыпаются по деревнѣ, но избамъ. Въ лодкахъ взрывается колоссальный хохотъ, потрясающій лѣсъ и деревню...
   Два дня уже плывутъ семинаристы. Ближе къ родинѣ! Греби сильнѣй! И гребцы такъ крѣпко налегаютъ на весла, что потъ градомъ льется съ нихъ, весла гнутся, борты трещатъ. Ай. молодцы! Eine сильнѣй, еще сильнѣй! слышатся поощренія.
   Въ веслахъ семинаристы работаютъ обыкновенно по очереди. Чрезъ каждые полчаса, а если очень быстро хотятъ плыть, то чрезъ четверть часа смѣняются четыре гребца. Смѣны идутъ быстро; едва успѣешь отдохнуть, опять и череда; но что за бѣда? Зато лодка шагаетъ по 10 верстъ въ часъ. Точно на почтовыхъ.
   У семинаристовъ очень мало хлѣба. Колбасы, огурцы и другіе припасы давно уже вышли. Уже другой день всѣ питаются однимъ чернымъ хлѣбомъ. Денегъ нѣтъ. То-есть, не-то-что совершенно нѣтъ, -- съ полтинникъ найдется у кормчаго, но эти деньги необходимо беречь на тотъ случай, если лодка набѣжитъ на камень или отъ другого чего поломается и придется починивать ее.
   Больше всѣхъ терпитъ нужду Хлоповъ. У него нѣтъ и чернаго хлѣба. Другіе не даютъ, потому-что и у самихъ на исходѣ. Что дѣлать?
   И встаетъ нашъ Хлоповъ посреди лодки и держитъ рѣчь къ товарищамъ: "слушайте, благочестивые христіане! Хлѣба нѣтъ у насъ; денегъ не бывало! Осадимъ деревню и будемъ бомбандироватъ хлѣбницы ея!"
   -- Возьмемъ деревню штурмомъ! подхватываютъ ретивые товарищи.
   -- Зачѣмъ штурмомъ, господа? возражаютъ умѣренные.-- Высадимся на берегъ, какъ добрые граждане, и попросимъ у нашихъ братьевъ пищи и питья! А потомъ разсчитаемся... т. е. отблагодаримъ, какъ истинные братья.
   Большинство за умѣренныхъ.
   Лодка скромно причаливаетъ къ берегу. Человѣкъ десять отправляются въ деревню. Другіе, болѣе трусливые и имѣющіе достаточное количество хлѣба, остаются въ лодкѣ. Они не безъ основанія думаютъ, что "добрые граждане" устроятъ какой-нибудь скандалъ. Но, по крайней мѣрѣ, на этотъ разъ они ошиблись.
   Добрые граждане вошли въ крайнюю избу. Въ избѣ сидитъ одна старуха. Прочіе ушли на работу.
   -- Ну, говори, старбень, есть молоко и шаньги? мужественно спрашиваютъ гости.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, родные, и хозяевъ нѣту дома! дребезжащимъ голосомъ отвѣчаетъ старуха и, сложивъ въ карманѣ три перста во едино, мысленно открещивается отъ нашествія супостатовъ.
   -- Нѣтъ? А вотъ посмотримъ! возражаютъ супостаты и лѣзутъ въ подполье, шарятъ по угламъ, заглядываютъ въ печку и мало-по-малу на столѣ являются лишне пироги, молоко, а то и щи бараньи. Старуха порывается выскользнуть изъ избы, однако семинаристы не пускаютъ ее, и она уже не въ карманѣ, а какъ есть на яву крестится и повторяетъ: помилуй нчсъ, Господь Саваофъ, аминь, аминь!
   Накушавшись вдоволь, семинаристы окружаютъ старуху и спрашиваютъ: ну. бабушкі, подвай намъ счетъ!
   -- Ослобоните душеньку, добрые люди! говоритъ старуха, думающая, что теперь ее хотятъ съѣсть.
   -- Чего ты тутъ мямлишь! Мы спрашиваемъ. сколько тебѣ за хлѣбъ -- за соль?
   Старуха помаленьку приходитъ въ разумы и смекаетъ, что дѣло еще несовсѣмъ пропало.
   -- Да что, батюшки, положете! говорить она.-- Ну, за три крынки по гривнѣ, пироги по копейкѣ, четыре пирога, да хлѣбушка гривна, да копейка, три семикопѣешника, да тутъ хотя пятакъ, да по грошу съ брага, за щи...
   -- Пошла, пошла! Ты-бы сразу рубль говорила, а-то гроши стала сбирать. Такихъ мелкихъ нѣтъ у насъ. Прощай. Послѣ отдадимъ, когда размѣняемъ, говорятъ семинаристы и. какъ добрые граждане, выходятъ изъ избы.
   -- Жди насъ къ Семенову дню послѣ Покрова въ середу! крикнетъ съ улицы какой-нибудь балагуръ, благодушный отъ сытнаго обѣда.
   А старуха снова начинаетъ креститься, что "туча" прошла благополучно и не снесла ея ветхаго домишка.
   Чтожъ, господа... молодо-зелено! А главное -- латынь. Поэтому, надо простить семинаристамъ ихъ вольности.
   И-то сказать, даромъ съѣсть нѣсколько пироговъ и выпить молока еще не великая бѣда. Вотъ прежде, бывало, они схватятъ гдѣ-нибудь на задворкахъ поросенка, завернутъ его въ старое пальтишко и пронесутъ по деревнѣ. Поросенокъ визжитъ, какъ подъ ножомъ, а семинаристы гудятъ "со святыми упокой".
   -- Что вы, голубчики, несете! спрашиваетъ прохожая баба.
   -- Умеръ, сердешная, умеръ товарищъ! Это мать его плачетъ! плаксиво отвѣчаетъ одинъ изъ компаніи.
   -- Экъ ее убивается! думаетъ баба, у самой слезы навернулись на глазахъ.
   Смотришь, гдѣ-нибудь на берегу, въ темную ночь, при свѣтѣ пылающаго костра, семинаристы жарятъ поросенка и смѣются надъ глупой бабой.
   Охъ, теперь совсѣмъ не то! Все какъ-то измельчало!
   Однако воротимся къ нашимъ пловцамъ.-- Уже три дня прошло съ тѣхъ поръ, какъ они простились съ губернскимъ городомъ. Какъ ни мила родина, и хоть во сто разъ еще милѣе свобода, лѣтняя природа, голубое небо, цвѣтущіе луга, но все-же семинаристамъ порядкомъ наскучила дорога. Три дня голодной жизни, когда днемъ жарко, а. ночью холодъ до костей пробираетъ, когда спишь на острыхъ ребрахъ и углахъ ящиковъ, въ три погибели согнувшись. когда чрезъ каждые два часа, и ночью и днемъ, работаешь въ веслахъ до тошноты, до одурѣнія, такая жизнь даже для терпѣливаго семинариста тяжела. Потому и видишь теперь въ лодкахъ такія истомленныя лица, да вялыя движенія, слышишь такіе лѣнивые вопросы и задорные, ярые отвѣты. И нашъ пріятель Хлоповъ тоже сильно пріунылъ. У другого, по крайней мѣрѣ, была впереди родина, масляныя лепешки, мягкая постель; у него же одни хлопоты, да полное безденежье, а на родинѣ когда еще будетъ! Въ это время онъ былъ готовъ жениться на первой встрѣчной дѣвушкѣ, хотя-бы въ какомъ-нибудь уродѣ, чтобы только отдохнуть, забыться ни мигъ. Что за бѣда, если послѣ противно будетъ смотрѣть на жену! Вѣдь никто не помѣшаетъ лежать на печкѣ, въ глуши...
   Наконецъ, семинаристы достигли обѣтованной земли. Предъ ихъ глазами предсталъ Угловъ. Великій Угловъ, господа. Двадцатъ пять церквей бѣлокаменныхъ живописно расположились вдоль города. Красивая набережная. Красная крыша на гостиномъ дворѣ. Городъ такой длинный-длинный и такой узенькій! А впрочемъ, узенькій-ли, этого семинаристы не видѣли пока.
   Вотъ и лучшій домъ города, домъ богатѣющаго купца Иванова, широко пораскинулся въ набережной. Два большіе каменные флигеля стоятъ около него. Въ этихъ флигеляхъ громадная масса мужиковъ и бабъ работаетъ по зимамъ, -- чешетъ ленъ и щетину. Это всѣ знаютъ. Это говорить главный приказчикъ его, получающій тысячъ 12 годового дохода. Кругомъ смертельная бѣдность! Не будь Иванова, всѣ бы пошли по міру или умерли съ голоду. А вотъ теперь, когда есть такой благодѣтель, всякій желающій, среди непроглядной пади и копоти, получить нѣсколько рублей въ мѣсяцъ. Такихъ благодѣтелей въ Великомъ Угловѣ есть порядочно. въ то онъ и Великій. Опять, городскія церкви богаты, зѣло украшены боголюбивымъ купечествомъ, между-тѣмъ какъ иные священники получаютъ по 100 руб. въ годъ всего на все. Есть въ городѣ разныя училища, въ каменныхъ домахъ, а учителя... и какіе-же тамъ убогіе учителя!
   Вотъ вамъ краткая характеристика Великаго Углова. Семинаристы давно знали сей градъ и потому не углублялись въ физіономію его, не предугадывали его душевныхъ качествъ, его добродѣтелей и пороковъ. Они заботились только о томъ, чтобы шикознѣе подъѣхать къ городу, чтобы оглушительная пѣсня пронеслась во всѣ уголки его и всполошила сонныхъ и зѣвающихъ жителей. Нѣсколько залповъ изъ ружей довершили шикъ. Цѣль была достигнута. Чрезъ полчаса набережная около гостинаго двора была буквально запружена угловцами и кромѣ того со всѣхъ сторонъ пѣтушкомъ несся къ этому пункту разношерстный людъ.
   Семинаристы опять герои минуты. Они это чувствуютъ и потому выкраиваютъ изъ своихъ физіономій приличныя мины. Даже у Хлопова куда-то дѣвался постный видъ. На плечахъ его сидѣлъ, хотя довольно неуклюже и мѣшковато, но все-же съ нѣкоторымъ форсомъ сшитый сюртукъ. На ноги были натянуты брюки, очень хорошіе брюки, только слишкомъ короткіе, такъ-какъ они были куплены случайно на толкучкѣ. Хлоповъ вышелъ изъ лодки и оглядѣлся. Народу -- армія. А главное, столько мелькало и двигалось розовыхъ, лиловыхъ, зеленыхъ и другихъ шляпокъ, что онъ счелъ неприличнымъ открыто нести свой грязный кошель и запряталъ его подъ сюртукъ, потомъ еще разъ оглядѣлся и двинулся въ толпу.
   -- Сосипатръ Петровичъ! Вы-ли это? окрикнулъ его какой-то субъектъ въ подрясникѣ и теплой шляпѣ.
   -- А, о. дьяконъ! Мое почтеніе!
   -- Мое почтеніе!.. Жениться пріѣхали? Слышалъ, слышалъ... А вотъ кстати и ваша невѣста.
   Дьяконъ указалъ на розовую шляпку, ходившую рядомъ съ чернымъ чепцомъ. Хлоповъ оглянулся по указанію его и боязливо замѣтилъ: "потише... услышатъ".
   -- Ха, ха, ха! разнесся дьяконъ въ провинціяльномъ тонѣ.
   -- Пожалуйста, потише! Иванъ Ивановичъ!.. пойдемте скорѣе!
   -- Какое скорѣе? Я васъ познакомлю... Софья Семеновна, Вѣра Николаевна, идите ко сюда! Очень экстренный человѣкъ пріѣхалъ къ намъ...
   Хлоповъ къ своему ужасу замѣтилъ, что розовая шляпка и черный чепецъ смотрятъ на нихъ. Совершенно смущенный, онъ отвернулся отъ дьякона и быстро пошелъ вдоль гостинаго двора.
   -- Сосипатръ Петровичъ! постойте! кричалъ дьяконъ, поспѣшая за нимъ.
   Но Сосипатръ Петровичъ удиралъ безъ оглядки, только фалды, оттопыренныя кошелемъ, граціозно болтались на той и другой сторонѣ. Когда онъ пробѣжалъ всю эту улицу, то оглянулся и увидѣлъ, что дьяконъ тоже недалеко отсталъ отъ него.-- Этакъ все дѣло можно испортить! сердито проворчалъ онъ; однако подождалъ дьякопа. Дьяконъ далъ ему выговоръ за бѣгство и добродушно посмѣялся. Хлоповъ что-то промычалъ.
   -- Ну, что вы? Куда? Чай, ко мнѣ станете на квартиру? спрашивалъ дьяконъ.-- У меня теперь стоитъ одна пустая комната, потому-что школьники разъѣхались по домамъ. А съ васъ я недорого взялъ бы, по старой памяти.
   -- Покорно благодарю! По правдѣ сказать, я на васъ и надѣялся, ибо въ карманѣ воздушная пустота.
   -- Гм, пустота... задумчиво проговорилъ дьяконъ.-- А я думалъ, что вы богаты пекуніями! Вѣдь жениться ѣхали... Ну, да ладно; женитесь -- расплатитесь!
   -- Безъ сомнѣнія! Первымъ долгомъ...
   -- Поди, и содержаніе надо вамъ представлять?
   -- Да, да, и содержаніе.
   -- Ну, такъ положите пять рубликовъ въ мѣсяцъ!
   -- Пять рубликовъ? воскликнулъ Хлоповъ.
   -- Нынѣ не прежнія времена; все вздорожало!
   -- Да хоть одинъ рубликъ сбавьте!
   -- Не могу, повѣрьте Богу... Опять-же и получка невдругъ...
   Хлоповъ молчалъ и думалъ: "вотъ она старая память! Пять рублей... по угловскимъ цѣнамъ это дорого; квартира-то весьма небогатая; и съ содержанія тоже не разжирѣешь... Да нечего дѣлать; не станешь голодомъ жить... Однако, можетъ быть, выгодно женюсь; тогда расплачусь безъ труда".
   -- Дѣлать нечего! сказалъ онъ, вздыхая.-- Надо гдѣ-нибудь приклонить свою главу.
   Затѣмъ дьяконъ повелъ его къ себѣ домой.
   

III.

   Домъ дьякона называли чичковой палатой. Эта палата стояла какъ-разъ у самаго духовнаго училища. По одну сторону ея было болото, почему-то называемое угловцами озеромъ, по другую -- большая монастырская стѣна. Въ стѣнѣ были прорѣзаны окна. Это училище. Вообще виды очень небогатые. Самая палата смахивала на гробъ, съ годъ пролежавшій въ землѣ. А въ палатѣ -- могила. Однако въ этой могилѣ постоянно жила куча школьниковъ. Дьяконъ бралъ съ нихъ недорого, потому что держалъ гуртомъ. Близость къ училищу -- тоже немалое удобство.
   Дьяконъ, наконецъ, довелъ Хлопова до своего дома. Оба они вошли въ большую комнату, ходъ въ которую былъ отдѣльный, прямо изъ сѣней. Хлоповъ когда-то выжилъ въ этой комнатѣ цѣлыхъ восемь лѣтъ; поэтому она была очень хорошо знакома ему. Первая особенность ея та, что она представляла не прямоугольникъ, какъ обыкновенно бываетъ, а какую-то трапецію. Это была темная, даже лѣтомъ сырая трапеція, съ низкимъ потолкомъ, съ маленькими окнами, въ которыхъ стекла до того заржавѣли, что ничего сквозь нихъ не было видно. Громадный топорный столъ, у котораго ножки безъ всякихъ токарныхъ украшеній походили на бревна, годенъ былъ только для рабочей артели. Увы, за этимъ столомъ школьники страдали за латынью и греческимъ языкомъ.
   Осматривая эту комнату и обстановку ея, Хлоповъ живо вспомнилъ давно минувшія времена. Вспомнилъ, какъ отецъ привелъ его въ первый разъ въ этотъ домъ, какъ дьяконъ торговался съ ними о десяти фунтахъ солода и какъ, наконецъ, онъ согласился держать Патрю на квартирѣ и каждый день кормить овсянкой за 12 пудовъ муки, 2 пуда крупы, 30 фун. солода и полтину денегъ. Въ этотъ день, въ первый день пріѣзда Патри въ городъ, по улицамъ ходило много поповъ и дьячковъ, все съ ребятами и все такіе лохматые, длинноволосые, немытые и нечесаные, въ такихъ ветхихъ, дырявыхъ, заплатанныхъ и грязныхъ подрясникахъ, что Патря не могъ надивиться и постоянно обращался къ отцу съ вопросами: тятька, а это какой? тятька, а этотъ откуда?-- "Не говори, Патря! отвѣчалъ отецъ.-- Здѣсь не деревня; вишь, благородные ходятъ". И день тогда былъ такой-же отличный, какъ сегодня! А лица поповъ и дьячковъ были такія пасмурныя, такія могильныя лица! И эта квартира была такая темная, мрачная!.. Ахъ, тогда очень хотѣлось ему уѣхать домой, на вольный воздухъ, къ свободнымъ людямъ -- безъ благородства! А еще отецъ говорилъ: учись, Патря: и ты будешь благороднымъ!
   Быстрѣе сокола пронеслись эти мысли въ головѣ Хлопова: и печаль, и какая-то неясная, но тяжелая дума подернули лицо его. А тутъ дьяконъ съ чего-то сильно хлопнулъ себя по лбу и воскликнулъ: ахъ, что-же я, балбесъ! и забылъ сказать, что у васъ есть уже соперникъ! Пріѣхалъ Богослововъ, который, кажется, имѣетъ успѣхъ...
   Это извѣстіе заставило Хлопова очнуться и подумать о настоящихъ обстоятельствахъ. Пріѣздъ Богословова смутилъ его, особенно, когда дьяконъ съ замѣтнымъ опасеніемъ проговорилъ: да, да, имѣетъ успѣхъ; пожалуй, вы еще не женитесь... а содержаніе нынѣ такъ вздорожало... фунтъ говядины стоитъ пятакъ!
   -- Ну, да ладно, о. дьяконъ! поспѣшилъ утѣшить его Хлоновъ.-- Я тотчасъ узнаю, есть-ли надежда; если нѣтъ, то послѣзавтра-же уѣду домой.
   -- Вотъ и отлично!.. Я вѣдь такъ... къ слову пришлось... А то, конечно... старое знакомство и христіанское чувство... ребята...
   Дьяконъ еще долго бормоталъ какія-то фразы и совсѣмъ не походилъ на того добродушнаго хохотуна, какимъ выказалъ себя на набережной. Не зная, что отвѣчать ему, Хлоповъ повторялъ одно слово: конечно! конечно!..
   -- Вотъ-бы чайку теперь! подумалъ онъ, однако сказать не рѣшился. Дьяконъ съ своей стороны не заикнулся объ этомъ. Поздравивъ Хлопова съ новосельемъ, онъ вышелъ изъ комнаты и чрезъ пять минутъ бродилъ съ топоромъ въ рукѣ около своего домишка, тюкалъ какія-то палки, сбиралъ щепы.
   Хлоповъ долго сидѣлъ одинъ въ своей комнатѣ, такъ-что соскучился. Но потомъ придумалъ себѣ занятіе.
   -- О. дьяконъ, одолжите мнѣ ножницъ, сказалъ онъ въ окно своему хозяину.-- Хочу немного пріостричься... знаете, невѣста и все такое...
   -- Маша! крикнулъ дьяконъ какой-то дѣвочкѣ, скучно сидѣвшей на ступенькѣ крыльца,-- поди, дай ножницы Сосипатру Петровичу.
   Чрезъ минуту Маша принесла Хлопову ножницы. Это была 12-тилѣтняя дѣвочка, немного блѣдная для ея дѣтскаго возраста, съ потупленными глазами, въ короткомъ платьицѣ съ рукавами, едва досягавшими до локтя. Ноги ея, такія тоненькія, были голы до самыхъ колѣнъ.
   -- Что, Машутка, еще не забыла меня? спросилъ ее Хлоповъ.
   -- Не забыла... отвѣтила дѣвочка и какъ-то болѣзнепно улыбнулась.
   -- То-то... Три года вѣдь прошло съ тѣхъ поръ, какъ я былъ здѣсь въ послѣдній разъ. А главное, всѣ вы были такіе скучные послѣ смерти мамаши... Ты еще помнишь ее?
   -- Помню! прошептала дѣвочка, и въ глазахъ ея блеснули слезы, и голыя руки ея чуть-чуть задрожали.
   -- Какже вы безъ мамаши обряжаетесь съ хозяйствомъ?
   -- Такъ, обряжаемся... Папа ходитъ на базаръ, закупаетъ молока, грибовъ и прочаго, а мы съ сестрой въ ту пору печку топимъ. Сестра ростомъ выше меня, хотя и моложе.
   Когда Маша ушла вонъ изъ комнаты, Хлоповъ сталъ вынимать вещи изъ своего кошеля. Потомъ досталъ изъ коробочки маленькое зеркальцо, поставилъ его на окно и началъ стричь волосы на подбородкѣ и щекахъ. Во время дороги растительность на этихъ мѣстахъ выказала немалый успѣхъ. Къ несчастію, ножницы были чрезвычайно тупы и только скользили по волосамъ. Хлоповъ приноравливалъ ихъ на всѣ лады, принимался дѣйствовать обѣими руками, ворочалъ свою голову кверху и книзу, направо и налѣво, но все невпрокъ. Тогда онъ бросилъ ножницы и досталъ изъ своей коробочки перочинный ножъ. Забравъ пальцами одной руки волосы, другой рукой онъ срѣзывалъ, или, вѣрнѣе сказать, отпиливалъ ихъ. Дѣло удачнѣе пошло. Хотя съ большимъ трудомъ, но все-же щеки и подбородокъ приняли видъ выжженной полянки, на которой лишь изрѣдка ростутъ молодыя деревца. Еще разъ посмотрѣлся онъ въ зеркало, провелъ рукой по лицу и уложилъ въ коробочкѣ все цостарому.
   Объ этой коробочкѣ стоитъ сказать нѣсколько лишнихъ словъ. Во-первыхъ, она -- собственное произведеніе Хлопова. Когда-то, еще въ философскомъ классѣ, онъ больше недѣли трудился надъ ней: выстрогалъ столовымъ ножомъ дощечки, вырѣзалъ на нихъ шипы и, пожалуй, можно-бы кончить на этомъ. Но ему хотѣлось сдѣлать что-нибудь хитрое, замѣчательное. И вотъ онъ сталъ выдумывать, какъ-бы построить въ коробкѣ потайное отдѣленіе, котораго-бы никто не могъ открыть. Думалъ онъ объ этомъ нѣсколько дней, думалъ дорогой, во время лекцій, за обѣдомъ, наконецъ придумалъ сдѣлать потайное отдѣленіе подъ дномъ коробки, такъ, чтобы открывалось оно не внутри коробки, какъ обыкновенно бываетъ, а снизу. Придумано -- сдѣлано. Осталось выкрасить коробку и придѣлать къ ней замокъ, т. е. какую-нибудь деревянную задвижку. И перейдетъ эта коробка въ наслѣдство внучатамъ, и будутъ вспоминать они, что вотъ, дескать, дѣдушка сдѣлалъ ее собственными руками, когда былъ семинаристомъ.
   Хлоповъ скучненько легъ спать въ этотъ вечеръ; скучненько и всталъ на слѣдующее утро. Принесли самоваръ. За сосновымъ столомъ усѣлась вся семья, т. е. дьяконъ, двѣ дочери и семилѣтній сынишка. Дьяконъ хлопоталъ около самовара, бѣгалъ въ кухню, стукалъ тамъ заслонкой, бѣгалъ въ погребъ со сливочникомъ, читалъ нотаціи дѣвочкамъ и велъ занимательный разговоръ съ постояльцемъ. Онъ былъ веселъ; но столько веселъ, сколько хлопотливъ и подвиженъ. Усаживаясь за столъ, онъ съ апетитомъ выпивалъ чашку и въ то-же время соболѣзновалъ о своей жизни, съ маленькими ребятами, безъ глаза хозяйки, о дороговизнѣ содержанія и т. п.; словомъ, онъ совершенно походилъ на добрую, заботливую хозяйку, которая любитъ подчасъ всплакнуть, посплетничать. Обстоятельства и изъ мужчины сдѣлаютъ бабу.
   Хлоповъ попросилъ дьякона указать адресъ дома, въ которомъ жилъ о. Николай Бѣлавинъ. Дьяконъ началъ пояснять, водилъ по столу пальцемъ, напоминалъ какіе-то купеческіе домы, совѣтовалъ свернуть вправо, потомъ -- влѣво, пройти кривую улицу, повернуть въ переулокъ, потомъ въ большую улицу и въ концѣ концовъ заявилъ, что онъ самъ доведетъ его до дома, потому-что надо-же идти на базаръ.
   Чрезъ полчаса они отправились въ путь. Хлоповъ, тщательно вымытый и одѣтый, держался, точно дерево, боясь какъ-нибудь смять свою манишку. Въ рукахъ у дьякона былъ буракъ подъ молоко. Время было около полудня.
   -- Мы зайдемъ сначала на базаръ; а-то, пожалуй, прозѣваемъ! сказалъ онъ и повелъ Хлопова на большую площадь, къ Преображенской церкви, гдѣ обыкновенно бываетъ базаръ. Тамъ стояло еще много деревенскихъ бабъ съ бураками молока, съ лукошками ягодъ, грибовъ и т. д. Дьяконъ подходилъ къ бабѣ, пробовалъ молоко, т. е. отпивалъ его изъ бураковъ, покачивалъ головой, торговался и переходилъ къ другой бабѣ. Здѣсь повторялась та-же исторія. Попадались ему знакомые попы и дьячки, какія-то "почтеннѣйшія матушки" и "добрѣйшія Агафьи Дмитріевны"; разговоры, спросы о цѣнахъ, зазыванія на чашечку чайку. Хлопову надоѣла вся эта канитель, и онъ сталъ торопить дьякона. Дьяконъ быстрѣе бѣгалъ отъ бабы до бабы, уже не торговался съ ними подолгу, а прямо говорилъ: "перекрестись, голубушка! вонъ за гривну отдаютъ такой буракъ..." Оно, конечно, за гривну не отдавали ему такого бурака, зато за двѣ гривны отдавали десятокъ свѣжихъ лицъ.
   -- Что-же, о. дьяконъ, пойдемте! уже въ десятый разъ повторялъ Хлоповъ.
   -- Сейчасъ, сейчасъ! Только сходимъ къ той бабѣ, у которой два раза были...
   -- Ну, что, голубушка, берешь гривенникъ за десятокъ яицъ и за этотъ буракъ? говорилъ онъ бабѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, батюшко; четыре гривны!
   -- Завела одно -- четыре гривны! Возьми одинадцать... ну, Богъ съ тобой! копейку передамъ.
   Однако баба никакъ не хотѣла уступить изъ четырехъ гривенъ, а дьяконъ больше 11 коп. не хотѣлъ давать. Неизвѣстно, чѣмъ-бы кончился торгъ, если-бы не Хлоповъ, который рѣшительно отказался дольше ждать. Тогда дьяконъ махнулъ рукой и отдалъ бабѣ деньги -- 11 1/2 коп., заявивъ, что больше нѣтъ у него ни гроша; потомъ, самъ перелилъ молоко въ свой буракъ, при чемъ очень долго держалъ буракъ бабы вверхъ дномъ; яйца онъ завязалъ въ носовой платокъ. Такимъ образомъ, съ буракомъ въ одной рукѣ, съ узломъ въ другой онъ повелъ Хлопова къ о. Бѣлавину. Во всю дорогу онъ твердилъ, что сегодня яйца дешевы, а къ молоку и приступу нѣтъ, что лучше-бы купить у карявой бабы маленькій бурачекъ за 4 коп. и что самое лучшее держать свою корову. Хлоповъ не слушалъ этихъ разсужденій. Его сильно безпокоилъ предстоявшій визитъ. На сердцѣ была такая тошнота, а въ головѣ сумятица, что въ иную минуту онъ готовъ былъ махнуть рукой на все -- и на невѣсту!-- "Вотъ вѣдь давѣ пошелъ изъ дома -- ничего, а теперь, какъ нарочно, трусость взяла! Ну, чего трусить? ободрялъ онъ себя, -- скажи на милость, чего тутъ трусить? То-есть, совсѣмъ нечего!.. Только надо ловче войти въ домъ и раскланяться, а потомъ искуснѣе начать разговоръ. Все это -- извѣстное дѣло; бывали, слава Богу, въ разныхъ домахъ..."
   Однако, какъ онъ ни утѣшалъ себя, а сердце все быстрѣе билось и голова сильнѣй кружилась. Наконецъ дьяконъ остановился противъ одного дома и сказалъ, что тутъ живетъ о. Николай. Перекинувшись двумя-тремя фразами, они разстались. Дьяконъ съ своимъ буракомъ и узломъ пошелъ обратно.
   

IV.

   О. Бѣлавинъ жилъ на широкой улицѣ, почти на самомъ краю города. Домъ его съ виду казался очень недурнымъ, былъ выкрашенъ какой-то бурой краской и имѣлъ пять оконъ налицо. По обѣ стороны отъ дома шелъ высокій заборъ, выкрашенный той-же краской, а можетъ-быть, просто обмазанный грязью, -- тутъ невдругъ и разберешь.
   Хлоповъ сначала два раза прошелъ мимо дома, заглянулъ въ окна, заглянулъ сквозь заборъ въ огородъ. Потомъ онъ, скрѣпя сердце, вошелъ во дворъ и постучался въ крыльцо.-- Господи, думалъ онъ,-- если кто выйдетъ!.. Такъ и есть: въ сѣняхъ послышались шаги. Дверь отворилась. Предъ глазами Хлопова явился серафимъ съ бѣлоснѣжнымъ личикомъ, съ голубыми глазами, съ кудрявыми волосами и наконецъ съ ангельскимъ голосомъ. Словомъ, дивная дѣва. По крайней мѣрѣ, таковой она показалась Хлопову. На самомъ дѣлѣ это была двадцатилѣтняя дѣвушка, съ блѣднымъ лицомъ, съ русыми волосами, зачесанными въ косой проборъ и растрепанными на лбу. Растрепанность ея показалась Хлопову кудреватостію, блѣдность -- бѣлизною.
   -- Вамъ что угодно? спросила дѣвушка, дѣйствительно пріятнымъ голосомъ.
   -- А здѣсь живетъ о. Николай Бѣлавинъ?
   -- Вамъ на что его?
   -- Мнѣ надо-бы увидѣть его... Дѣло очень важное!
   -- А какое у васъ дѣло? приступала къ нему дѣвушка.
   -- Я... я пріѣхалъ жениться къ нему! рѣшительно проговорилъ Хлоповъ и въ упоръ посмотрѣлъ на дѣвушку.
   Послѣдняя замѣтно смутилась. Она лишь сейчасъ признала Хлопова за вчерашняго товарища. леонтьевскаго дьякона и смекнула, въ чемъ дѣло.
   -- Пожалуйте въ комнату, сказала она.-- Папаша легъ отдохнуть; онъ сейчасъ явится.
   Хлоповъ вошелъ въ домъ. Въ глазахъ его немного рябило. Однако онъ замѣтилъ, что домовая обстановка была не очень шикозна. Прихожая комнатка была совсѣмъ темная, съ кучей разнаго платья и тряпокъ въ углу; въ ней было всего на-все два деревянные гвоздя, на которыхъ висѣли поповскіе рясы и подрясники. Прихожая вводила въ залъ, въ большую комнату, въ шесть оконъ. Широкія, ничѣмъ неоклеенныя стѣны придавали комнатѣ какой-то плотничій видъ. Въ ней было довольно пусто. Только у двухъ стѣнъ стояли солдатской шеренгой стулья и столы; у прочихъ не было ничего. Въ одномъ углу висѣло зеркало въ аршинъ высоты и висѣло въ такомъ наклонномъ положеніи, что смотрѣться въ него можно было только присѣвши. Слѣдующая комната -- гостиная, съ перваго взгляда поражала, своей оригинальностью. На одной сторонѣ ея, почти во всю стѣну, стоялъ громадный, аляповатый диванъ, покрытый какимъ-то печатнымъ ситцемъ. Надъ диваномъ висѣлъ плющъ, опять-же во всю стѣну, и такой сухощавый, точно онъ съ полгода не ѣлъ. Немного повыше плюща висѣли три портрета какихъ-то преосвященныхъ. Портреты были безъ рамъ и безъ стеколъ, съ толстымъ слоемъ пыли, такъ-что всѣ они очень походили другъ на друга по своимъ широкимъ бородамъ и чернымъ клобукамъ. Другихъ стѣнъ Хлоповъ еще не видѣлъ, потому и мы оставимъ ихъ въ покоѣ.
   Войдя въ залъ, онъ поклонился на правую сторону, предполагая, что тамъ сидитъ человѣкъ; но это былъ не человѣкъ, а подрясникъ, который лежалъ на столѣ и спустился подоломъ на стулъ. Увидѣвъ свою ошибку, Хлоповъ внутренно разсмѣялся и повеселѣе взглянулъ кругомъ себя. Серафима уже не было въ залѣ. Хлоповъ постоялъ, подумалъ и сѣлъ на стулъ къ дверямъ. "Видишь, все это какъ просто! А я чего-то разнюнился... дуракъ! сущій дуракъ! ругалъ онъ себя.-- Еще подумаютъ что!.." Однако Вѣра Николаевна (это и есть серафимъ) съ своей стороны ничего дурного не подумала о немъ. Напротивъ, его смущенное, раскраснѣвшееся лицо очень понравилось ей; особенно понравились ей сѣрые глаза, быстро бѣгавшіе по сторонамъ и только мелькомъ, съ какимъ-то испугомъ, раза два брошенные на нее, и какіе-же хорошіе глаза она увидѣла!-- большіе, такіе глупые, такіе трусливые глаза, точно у зайца! Она еще при встрѣчѣ чуть-чуть не сказала ему: ой, какой ты глупый! Мы, дескать, любимъ такихъ. По правдѣ сказать, ея первый женихъ, Богослововъ, уже съ недѣлю каждодневно посѣщавшій ихъ, не очень нравился ей. Такой долговязый, и постоянно размахиваетъ руками; чуть кто заговоритъ, онъ сейчасъ протягиваетъ руку впередъ и кричитъ: нѣтъ, нѣтъ, вы постойте! Я вамъ скажу... и пойдетъ, и пойдетъ. Опять-же и говоритъ всегда такими вычурными фразами, такими экивоками, и все это хвастаетъ! Немного странно, что вычурность и хвастовство ненравились Вѣрѣ Николаевнѣ, такъ-какъ она сама въ значительной степени обладала этими качествами. Должно-быть, правду говорятъ, что непріятно видѣть свои недостатки въ другихъ людяхъ.
   Въ залу вошелъ о. Николай. Хлоповъ всталъ и, не говоря ни слова, подалъ ему бумагу. Это была копія съ указа преосвященнаго. О. Николай прочиталъ ее и спросилъ Хлопова, какъ зовутъ его. Хлоповъ отвѣтилъ.
   -- Гм, признаться сказать, вы опоздали. По этому дѣлу сюда пріѣхалъ Степанъ Сидоровичъ Богослововъ и вотъ уже больше недѣли знакомъ съ нами.
   Хлоповъ молчалъ.
   -- Жалко, жалко... опоздали.
   Хлоповъ совершенно растерялся и никакъ не могъ сообразить, что теперь слѣдуетъ ему дѣлать. Казалось, что слѣдовало взять фуражку и удалиться; но съ другой стороны, какъ-же это такъ быстро? Вѣдь онъ тоже надѣялся... вѣдь и онъ тоже женихъ... Совершеннымъ дуракомъ стоялъ нашъ пріятель предъ о. Николаемъ; и о. Николай столбомъ стоялъ, смотрѣлъ на него и молчалъ. Обоимъ было плохо. Къ счастію, въ это время къ дому подъѣхала извощичья линейка. Изъ сосѣдней комнаты раздался голосокъ серафима: папаша, Степанъ Сидоровичъ пріѣхалъ! Хлоповъ машинально посмотрѣлъ въ окно. На улицѣ медленно слѣзалъ съ линейки долговязый молодой человѣкъ; потомъ онъ взглянулъ на окна и вдоль улицы, досталъ-изъ кармана портмонэ и раскрылъ его. Все это дѣлалось въ высшей степени солидно, какъ и слѣдуетъ человѣку, который ѣздитъ на извощикахъ и у котораго въ карманѣ портмонэ, а не какой-нибудь замшевый кошелекъ.
   Чрезъ нѣсколько минутъ въ залу вошелъ Богослововъ.
   -- Ну, ужь эти проклятыя линейки! говорилъ онъ, фамильярно подавая руку о. Николаю и мелькомъ взглянувъ на Хлопова.-- У насъ въ городѣ всегда дрожки; хоть и они порядкомъ трясутъ, но все-же не такъ, какъ эти гробницы. А гдѣ Вѣра Николаевна?
   При этомъ Богослововъ заглянулъ въ гостиную и, увидѣвъ тамъ Вѣру Николаевну, съ сладчайшей улыбкой подошелъ къ ней, взялъ ея руку и приложилъ къ своему сердцу.
   -- Ахъ! воскликнула дѣвушка и, отдернувъ руку, потупила глаза.
   -- Повѣрьте -- отъ всей души! Вы ангелъ-хранитель моего тернистаго пути, ибо жизнь -- что зимняя дорога, которую необходимо обстанавливать вѣхами, чтобы не заблудился усталый путникъ. Васъ нѣкоторымъ образомъ можно сравнить съ вѣхой.
   -- Перестаньте жантильничать! жеманно сказала Вѣра Николаевна.
   Затѣмъ оба они вошли въ залъ. Хлоповъ встрепенулся и, сказавъ: прощайте! обернулся къ двери. Губы его передернуло.
   -- Зачѣмъ-же такъ быстро? Посидите, поговорите, проговорилъ о. Николай и обратился къ Богословову: рекомендую, вашъ соперникъ, Сосипатръ Петровичъ Хлоповъ. Понимаете?.. Ты, Вѣра, поговори съ гостями, а я прикажу поставить самоваръ.
   Собственно говоря, о. Николай пошелъ за тѣмъ, чтобы послать за женой, которая въ это время была въ гостяхъ у сосѣдней купчихи. Самъ онъ остался ждать ее въ кухнѣ, потому-что нуждался въ безотлагательныхъ совѣтахъ ея.
   Я долженъ сказать нѣсколько словъ, объ о. Николаѣ.-- Въ то время, къ которому относится мой разсказъ, ему было около 50 лѣтъ. Однако съ виду онъ казался гораздо моложе. Поповская жизнь безъ треволненій, безъ большого труда и безъ большихъ развлеченій, оказалась отличною жизнію въ гигіеническомъ отношеніи. Кончивъ курсъ семинаріи въ первомъ разрядѣ на 25 году, онъ возымѣлъ сильное желаніе получить мѣсто священника въ городѣ. Тамъ ненадо возиться съ мужиками, ненадо пахать землю и дѣлать многолюдныя помочи. Ну, чтожъ, въ городѣ, такъ и въ городѣ! Преосвященный предложилъ ему мѣсто со взятіемъ одной юницы, кончившей курсъ въ ярославскомъ женскомъ институтѣ. А тѣмъ лучше! подумалъ Бѣлавинъ, -- въ городѣ жить, да еще жена-институтка -- завидная доля! Къ томуже институтка оказалась очень красивою. Бѣлавинъ думалъ, что это самъ Богъ наградилъ его такимъ счастіемъ за 16-тилѣтнее зубреніе наукъ. Истинно, подумалъ онъ,-- корень ученія горекъ, но плоды его сладки. Однако, институтка оказалась практичною особою и забрала его, добра молодца, въ руки. Это случилось на другой-же день послѣ свадьбы. Какое на другой день! уже чрезъ часъ послѣ вѣнчанья она прочитала ему нотацію, конечно, шутя.-- нотацію о томъ, что женикъ въ церкви долженъ цѣловать невѣсту въ щеки, а не въ губы. Бѣлавинъ увидѣлъ. что это не свой братъ, и покорился, потому-что нельзя было не покориться. За упрямство, за непослушаніе жена-институтка дулась по цѣлымъ недѣлямъ, а каково терпѣть супругу, когда дуется такая красивая, такая образованная супруга! Такимъ образомъ, онъ научился все дѣлать такъ, какъ она хотѣла, и на все испрашивать ея позволенія. Г-жа Бѣлавина правила своимъ государствомъ абсолютно. А супругу ея это, пожалуй, было и на руку, потому-что онъ могъ не думать ни о чемъ, могъ спокойно почивать на лаврахъ до конца своихъ дней. Семинарская наука имѣетъ большую склонность наводить на людей пожизненную спячку. Конечно, не одна наука тутъ виновата: къ тому ведетъ и самая жизнь, условія духовнаго быта.
   Сидя въ кухнѣ, о. Николай соображалъ, что недурно задержать новаго жениха. Положимъ, они съ женой уже рѣшили выдать дочь за Богословова; но Богослововъ что-то слишкомъ много приданаго хочетъ; а этотъ, можетъ-быть, сдѣлаетъ уступку; или, по крайней мѣрѣ, Богослововъ, въ виду соперника, будетъ сговорчивѣе. Эти обстоятельства казались ему очень важными; вотъ почему онъ съ такимъ нетерпѣніемъ ждалъ свою жену, въ разсмотрѣніе которой хотѣлъ предложить ихъ.
   Между-тѣмъ въ залѣ шла довольно интересная сцена. Лишь только Богослововъ услышалъ отъ о. Николая слово "соперникъ" какъ понялъ, въ чемъ дѣло, и въ первую минуту стѣснился. Встрѣча двухъ жениховъ у невѣсты, какъ-бы то ни было, щекотливое положеніе. Однако, глядя на печальную фигуру Хлопова, на его бѣдный костюмъ и соображая, что самъ онъ, Богослововъ, уже пріобрѣлъ значительный вѣсъ въ семействѣ и неофиціально считается женихомъ, сообразивъ все это, онъ успокоился. Желая выказать предъ своей возлюбленной остроуміе и стѣснить соперника, онъ комически-серьезнымъ тономъ заявилъ: "а-а, вы мой соперникъ! Въ такомъ случаѣ не угодно-ли взять пистолетъ и выдти на дуэль"! И не будучи въ состояніи сдерживаться отъ собственнаго остроумія, онъ разразился раскатистымъ хохотомъ. Хлоповъ совершенно смутился и стоялъ, какъ нашалившій школьникъ предъ инспекторомъ. Глядя на него, Богослововъ еще сильнѣе захохоталъ. На него напала та минута, когда человѣкъ чувствуетъ, что ненужно, неприлично смѣяться, и все-таки смѣется и никакъ не можетъ удержаться отъ смѣха. Вѣра Николаевна, сначала съ любопытствомъ смотрѣла то на Хлопова, то на Богословова: но глаза ея шире и шире раскрывались, по мѣрѣ того, какъ закатывался Богослововъ; въ нихъ показалось смущеніе, блеснули слезы. Ей было жалко Хлопова.
   -- Вы сегодня очень неавантажны! дрожащимъ голосомъ, но уже совсѣмъ не жеманно сказала она Богословову. Глаза ея замигали быстрѣе. Она поспѣшно вышла изъ залы.
   Богослововъ увидѣлъ, что онъ сдѣлалъ большую неловкость, и, растрепывая волосы, быстро зашагалъ по комнатѣ. Въ это время Хлоповъ хотѣлъ-было улизнуть, но, къ несчастію, въ залъ вошли хозяинъ и хозяйка. Хозяйка была довольно почтенная дама, съ "вальяжными" пріемами, съ благообразной наружностію; только на лицѣ былъ излишекъ жира. Она была одѣта довольно хорошо для попадьи. Черные волосы были причесаны по-старинному: на косичкахъ вавилоны. Поздоровавшись съ гостями, она пригласила ихъ сѣсть и, сѣвши сама, обратилась къ нимъ съ общимъ вопросомъ:-- а вы, господа, какъ смѣли разгнѣвать мою Вѣру? Вонъ она плачетъ о чемъ-то. А Николай Степановичъ говоритъ, что она съ вами осталась.
   Богослововъ затеребилъ свою жиденькую бороду и что-то промычалъ.
   Въ залу вошла Вѣра Николаевна. Мать спросила ее, о чемъ она плакала.
   -- Ахъ, мамаша, когда-же я плакала? краснѣя, отвѣтила дочь.
   -- Прошу покорно, отпирается!
   -- Ей-богу, не плакала! Вамъ вѣрно показалось...
   Мать строго взглянула на нее и велѣла сбирать чайный приборъ.
   Въ это время о. Николай вполголоса бесѣдовалъ съ Хлоповымъ. Послѣдній мало-по-малу пришелъ въ разумъ, началъ бодрѣе посматривать на компанію и толковѣе отвѣчать на вопросы хозяина. Одно плохо -- рукава у сюртука были слишкомъ коротки, такъ-что приходилось постоянно одергивать ихъ, и руки сегодня были такія красныя-прекрасныя!
   Вскорѣ вся компанія перешла въ гостиную, къ самовару. По незнанію приличій, или потому, что это было ближе, только Хлоповъ сѣлъ на диванъ, рядомъ съ Вѣрой Николаевной, которая распоряжалась чаемъ. На губахъ у нея промелькнуло что-то въ родѣ улыбки; Богослововъ замѣтилъ это и еще ожесточеннѣе сталъ щипать свою бороду.
   Пошелъ общій разговоръ о томъ, о семъ, а больше ни о чемъ. Богослововъ помаленьку вошелъ въ свою колею и началъ разсказывать о своей жизни и особенно о жизни какого-то богатаго дяди, протопопа. Подъ шумокъ Вѣра Николаевна тоже вступила въ разговоръ съ своимъ сосѣдомъ.
   -- Вы здѣсь живете? тихо спросила она.
   -- Нѣтъ, отвѣтилъ Хлоповъ, пытливо взглянувъ на нее: не смѣется-ли, молъ!
   -- Вы въ губернскомъ городѣ живете? чрезъ минуту снова спросила она.
   -- Н-нѣтъ, т. е. въ губернскомъ.
   Вѣра Николаевна разлила чай и разставила чашки по столу. Одну чашку поставила предъ Хлоповымъ. Послѣдній тотчасъ разлилъ ее и началъ пить съ кускомъ сахару. Вѣра Николаевна нечаянно уронила чайный платокъ и, поднимая его, мимоходомъ сказала: вы лейте сливокъ!
   -- Хорошо! прошепталъ Хлоповъ и, какъ послушный мальчикъ, вылилъ почти полмолочника сливокъ въ чашку и блюдечко, вслѣдствіе чего изъ послѣдняго чай силеснулся на салфетку. Вѣра Николаевна, зная акуратность своихъ родителей, сдѣлала недовольную милку и незамѣтно стянула со стола замоченную часть салфетки. Словомъ, она покровительствовала новому жениху.
   Вообще, Вѣра Николаевна была добрая и простая дѣвушка, хотя и любила подчасъ сказать хитрое словечко, поздороваться съ знакомымъ мужчиной словами -- "ареуваръ, мусье", разсказать своей подругѣ о какихъ-то богатыхъ знакомыхъ, у которыхъ она бываетъ, какъ дома,-- про какія-то мудреныя книги, которыя она будто читала и т. п. Это былъ полный типъ провинціальной барышни, которая иногда плачетъ надъ полузамерзшимъ воробьемъ, отогрѣвая его въ своихъ ладоняхъ, а въ другой разъ, примѣрно, смотря на пожаръ, съ сердечнымъ замираніемъ ждетъ, скоро-ли загорится большой сосѣдній домъ. Характеръ у Вѣры Николаевны былъ небойкій, и, какъ у большинства духовныхъ особъ, у нея была извѣстная доля застѣнчивости. Вотъ почему она сочувственно отнеслась и къ застѣнчивости Хлонова. Къ тому-же онъ былъ женихъ, т. е. такой субъектъ, который въ глазахъ невѣсты имѣетъ особенную привлекательность. А тутъ еще эти большіе, коровьи глаза... Всего этого довольно было для того, чтобы она, сидя на диванѣ, чувствовала себя хорошо, особенно когда удавалось ей встрѣтить смущенный взглядъ сосѣда.
   -- Такъ-то, Вѣра Николаевна! укоризненно сказалъ Богослововъ, подходя къ ней.
   -- А что? спросила она и потупилась, чувствуя свою виновность.
   Богослововъ вздохнулъ во всю грудь и проговорилъ, качая головой:-- чтожъ дѣлать? значитъ, не судьба...
   -- Чего не судьба? Что вы такое говорите? возразила матушка.
   -- Такъ, ничего... таинственно отвѣтилъ Богослововъ и больше ничего не сказалъ.
   Въ это время дверь въ гостиную немного пріотворилась и въ ней показалась толстая голова какой-то бабы,-- должно быть, кухарки.-- Подомарь пришелъ за благословленьемъ благовѣстить къ вечернѣ! проговорила голова.
   -- А, пусть велитъ благовѣстить! сказалъ о. Николай.-- Какъ время-то идетъ! Вы, господа, вѣроятно, дождетесь меня?
   -- Нѣтъ, ужь покорно благодарю! сумрачно отвѣтилъ Богослововъ.
   Хлоповъ ничего не сказалъ, но всталъ съ мѣста и началъ прощаться.
   -- Посидите, господа, сказала матушка.
   -- Мнѣ никакъ нельзя! Давно-бы надо идти домой, отвѣтилъ Хлоповъ.
   -- Ну, какъ угодно! Милости просимъ завтра. По крайней мѣрѣ, вы, Степанъ Сидоровичъ, останьтесь!
   Степанъ Сидоровичъ подумалъ, оттопырилъ губы и, будто нехотя, согласился остаться.
   Хлоповъ раскланялся и вышелъ въ сѣни. Въ сѣняхъ какимъ-то образомъ попала на встрѣчу ему Вѣра Николаевна, которая быстро и убѣдительно проговорила: приходите-же завтра.-- Хлоповъ даже съежился отъ такой нечаянности.
   У воротъ настигъ его о. Николай въ рясѣ и съ длинной камышевой тростью.
   -- Вотъ и я готовъ! сказалъ онъ;-- вы какъ-разъ проводите меня по-пути. Кстати и потолкуемъ о дѣлѣ.
   Однако о дѣлѣ они не успѣли потолковать. Едва-лишь вышли изъ воротъ, какъ попалъ короткій знакомый о. Николая. Минутку постояли, поговорили. Чрезъ 20 шаговъ опять знакомый. Опять постояли, поговорили. Дальше о. Николай почти на каждомъ шагу снималъ свою шляпу и раскланивался съ прохожими -- съ толстопузыми купцами, съ чиновниками, съ дьяконами и причетниками, съ женщинами всѣхъ сортовъ -- и въ бѣлыхъ чепцахъ, и въ шелковыхъ косынкахъ, и въ соломенныхъ гарибальдійкахъ, и въ какихъ-то допотопныхъ шляпкахъ, похожихъ на деревенскія накладушки, въ которыхъ возятъ зимой небольшихъ "левизоровъ по казенному". Казалось, весь городъ былъ пріятель ему. И всѣмъ отдавалъ онъ почтительный и въ то-же время солидный, неунизительный для духовной особы, поклонъ. И при каждомъ поклонѣ на лицѣ его свѣтилась добродушнѣйшая въ мірѣ улыбка.
   -- Неужели все это знакомые вамъ? спросилъ Хлоповъ, приходя въ крайнее изумленіе отъ такого громаднаго знакомства.
   -- Помилуйте, гдѣ-же тутъ познакомишься со всѣми? отвѣтилъ о. Николай.-- Иного и въ глаза въ первый разъ видишь, но если онъ почтенный человѣкъ, отчего не поклониться? Опятьже наше дѣло -- особь статья. Надо всѣмъ почтеніе оказать: иначе самъ въ убыткѣ останешься. Вонъ, видите, на встрѣчу идетъ купецъ; онъ принимаетъ насъ со славой... здравствуйте, почтеннѣйшій Петръ Кузьмичъ!.. Каждое Рождество и Пасху онъ принимаетъ, а вотъ варваринскій причтъ не принимаетъ! Между-тѣмъ оба причта равны для него, потому-что онъ приписанъ къ другому приходу.-- Здравствуйте, почтеннѣйшая! снова разкланялся о. Николай съ какой-то прохожей женщиной и продолжалъ говорить: -- вотъ забылъ у этой имя, а тоже принимаетъ насъ.-- А, добрѣйшій Аксентій Петровичъ!.. тутъ слѣдовалъ длинный и пріятельскій разговоръ съ Аксентіемъ Петровичемъ. Дальше попалъ еще Лаврентій Николаевичъ. Дальше шла дражайшая Ирина Никитишна... но тутъ уже и церковь. Ирина Никитишна шла къ вечернѣ, такъ-что о. Николай долженъ былъ идти рядомъ съ ней остальную дорогу. При прощаньи съ Хлоповымъ онъ еще разъ пригласилъ его завтра къ вечернему чаю.

В. Старостинъ.

"Дѣло", No 4, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru