Был конец февраля. Село Качки, занесенное снегом, оттаивало понемногу под дыханием мягкого южного ветра. С соломенных крыш, одетых в остеклившуюся белую броню, сбегала по сосулькам вода. По небу неслись светло-желтоватые клочья, в сыром воздухе уже пахло весной.
За селом, возле водяной мельницы, стояло несколько подвод. Из мельницы доносился крупный разговор с перебранками. Двое односельчан, один в сивой шапке, а другой в картузе, сидели равнодушно на завалинке и, смакуя коротенькие трубочки, молча следили, как из проруба вырывалась с шумом пенистая вода и медленно вращала колесо, дробясь на противоположном конце его в целый дождь радужных сверкающих капель.
У самой двери, облокотясь о косяк, стояла, подперши рукой голову, не молодая уже, но сохранившая остатки прежней красоты женщина. Нужда и горе положили на лице ее печать какой-то пришибленной и тупой покорности.
Появился хозяин мельницы, Шлема, в длинном сюртуке, припудренный сильно мукой, и, почесав азартно бороду, крикнул по направлению к подводам:
-- Пане сотский, несите ваши мешки!
-- А когда же дождусь я? -- робко запротестовала женщина. -- Ведь и то, почитай, с утра стою, а у меня в хате деток четверо, сирот; некому-то и присмотреть за ними.
-- Что же ты, баба, хочешь, чтобы я ради тебя пропустил старшину или сотского?
-- Да у меня ж только полмешочка пшеницы да гречки полмерочки, духом бы смололи.
-- Духом? -- прижмурил правый глаз жид. -- Какая ты разумная! А после твоей гречки чисть камень? Сказано -- баба! Не понимает, что такое гречка, а что начальство!!
Сотский в это время взвалил на плечи два огромных мешка, и, влезая в двери, оттолкнул бедную женщину.
Она отошла на дорогу и остановилась среди лужи, погрузив в воду свои босые, потрескавшиеся красные ноги.
Стоит Софрониха в воде и не чувствует ее резкого, жгучего холода, ав голове у нее мелькает, как детки просили маму поскорее вернуться, как она обещала им к обеду сварить гречаные вареники. А вот и обед прошел, и полудник, аони, голодные, сидят в нетопленой хате да ждут... Хотя бы им, борони боже, не приключилось какой беды!
-- Намерзнется Софрониха, -- заметила сивая шапка с завалинки, -- особенно если простоит до вечера.
-- Одубеет, -- лаконически ответил картуз.
-- Звисно -- вдова, -- философски закончила шапка, сплюнувши в сторону ипередвинувши люльку во рту.
В это время из переулка раздалось шлепанье конских копыт и на саночках выехал прямо на вдову сам старшина. Она посторонилась, но старшина все-таки счел долгом выругаться.
-- Ишь, стоит на дороге, -- не видишь разве начальства?
-- Чего стоишь? Зачем пришла? -- допытывался старшина, поворачивая к мельнице лошадь.
-- Да принесла на помол полмешочка пшеницы да полмерочки гречки, -- докладывала Софрониха, шагая за санками старшины.
-- Гречки? -- изумился последний, вытаращивая на нее глаза. -- Да где бы ты могла раздобыть гречки? В прошлом году она вся на пне погорела.
-- У меня, пане голова, еще позаторишняя осталась, -- улыбнулась самодовольно вдова, -- славная гречка, сухая, зерно в зерно, деткам берегла на масляницу, вареничками гречаными побаловать.
-- Скажите на милость, какие нежности! -- осклабился старшина. -- Да у меня самого, на что уж начальство, а и то таких вареников не будет: негде гречаного борошна достать, хоть село запали!
Он встал, почесал с досадой за ухом и начал привязывать к плетню лошадь. Мужики, завидя его, с завалинки поднялись и пошли в мельницу.
-- Так, так! -- продолжал ворчать старшина. -- А гречаные вареники -- это первая вещь на свете, после горилки, конечно, -- поправился он и пошел было к мельнице, но потом вдруг остановился.
-- А подойди-ка сюда, подойди, -- поманил он вдову. -- Покажи твою гречку.
Покачиваясь почтительно, подошла Софрониха к завалинке, взяла небольшой мешочек и поднесла к старшине; тот вынул из него горсть гречихи, пересыпал зерно с руки на руку, понюхал его, а потом еще ткнул носом в самый мешочек, чихнул, утерся рукавом и одобрительно кивнул головой.
-- Хорошая гречка, добрая гречка! И кто б мог подумать? Все беднится, беднится, а какую гречку приберегла.
-- Для деток, -- оправдывалась как бы виноватая в чем вдова.
-- Для деток? Придбать их постаралась, а для податей небось грошей не придбала? -- все грознее допрашивал старшина. -- Недоимка, почитай, не только за этот год, а и за тот?
-- Что же мне делать самой, да еще без надела? -- дрожащим голосом испуганно взмолилась Софрониха. -- Дело вдовье, только бог да я...
-- Знаем мы вашу братию: как только приструнь, так зараз до бога, а отвернись, так с чертом под руку. Ишь, туда же! Гречаные вареники! -- уже совсем свирепел старшина. -- Да постой, постой! -- вспомнил он. -- Ты ведь у меня прошлою весною позычила четверть овса и две меры гороху, а отдать и не думаешь?
-- Простите, пане голова, недород... чужая земелька... сами знаете, не вернулось и зерно... -- уже плакала вдова, поминутно утирая нос. -- Я бы всею душою... только что я с детками?
-- Да хоть бы честь знала, поклонилась бы подарочком, каким...
-- Где же мне, пане, достать? -- простонала Софрониха.
-- Где? Захотела б -- нашла. Да вот, -- спохватился он, -- хоч бы этой гречкой поклонилась начальству, так и оно б тэе... Да что я? След-таки этот мешочек взять за процент, -- и старшина положил на него свою властную руку.
-- Пустое! -- решил голова, хотя у него заскребло что-то на сердце. -- Они и пшеничным вареникам будут рады.
Уже в сумерки возвратился старшина в свою хату и весело окликнул жену:
-- Жинко! А угадай, что я тебе привез?
-- А что бы такое? -- выскочила на зов немного полная, еще молодая женщина свздернутым носом и масляными глазами. -- Бьюсь об заклад, что мне набрал на корсетку или купил парчовый платок, чтобы урядничиха носа не драла!
-- Вот и видно зараз, что баба: только про свои тряпки и думает.
-- Ну, так что ж? -- сконфузилась жена. -- Я и в думку не возьму, что бы?.. Разве, может быть, доброе намисто, что я торговала у дьячихи?
-- Тьфу! -- даже плюнул старшина.-- Ей про образа, а она все про лубья.
-- Так не знаю, что бы могло тебя так обрадовать? Уж не люлька ли какая, чтобы табачищем чадить по хате?
-- Нет, не люлька, а вот что! -- и старшина торжественно поставил на лавку мешочек с мукой.
-- Борошно! Да какое только? -- развязывал зубами затянутый узлом снурок старшина. -- Гречаное, взгляни-ка! -- и он внушительно поднес ей кулек.
-- Гре-ча-ное? Откуда взял? -- изумилась теперь и жена.
-- Откуда? Отнял у Софронихи за проценты, и баста: ей это баловство лишнее, ау нас вот на масляницу вареники важные будут.
-- Уж на что лучше, как гречаные вареники: сыр у меня есть свежий, только что оттопленный, масло хорошее, да и сметана -- хоч ножом режь.
Старшина только чмокал и глотал слюни, поглаживая руками уже заметно округленное брюхо.
-- Знаешь что, жиночко моя любая, уж я тебе и гостинца за это куплю: навари ты этих вареников полную макитру, чтобы их и на вечер, и на ночь, и на завтра хватило.
-- Добре, добре! -- засуетилась и жена, любившая тоже покушать, а главное заинтересованная подарком. -- Я сейчас с наймичкой и примусь.
-- Только знаешь, любко, не меси очень круто тесто, а так, чтобы вроде лемишков, -- смаковал старик, -- да в сыр яичек вбей, да разотри хорошенько, посоли по вкусу; а с горшка на сковородку, подрумянь, а потом в масло, всметану и ложкою... Эх, важно! -- обнял жену он игриво. -- А я бегом к Шлеме, да возьму доброй, неразведенной горилки; а наливка у тебя припасена, вот мы и начнем масляницу. Да, вот еще что, -- остановился он у дверей, -- как думаешь, не пригласить ли и кума?
-- Ну его! -- махнула рукою жена. -- Он все полопает, утроба.
-- И то правда, -- согласился супруг, -- наперво сами всласть наедимся, а потом уж и гостям...
А Софрониха добрела до своей хаты с заплаканными, распухшими глазами, усталая и голодная; она со стоном опустилась на лавку, сбросив с плеч мешок пшеничной муки. В нетопленой хате было холодно и сыро. Дети, укрывшись рядном и кожухом, сидели за печкой; много было пролито без матери слез, но голод да холод укачали младших, и они заснули, а старшие, мальчик и девочка, притаились со страху. Завидев мать, они бросились к ней с радостью:
-- Мамо, мамо! Нам хочется есть! Чи будут гречаные вареники?
-- Нет, мои детки, -- обнимала и ласкала их мать, -- гречаного борошна нема.
-- Как нема? -- вскрикнул старший мальчишка. -- Ведь вы понесли гречку?
-- Понесла, да старшина отнял... Бог с ним!
Дети подняли плач, а Софрониха, вместо того чтоб утешать их, и сама расплакалась:
-- Беззащитные мы; кто не захочет, тот лишь не обидит! Только, деточки мои, кветики милые, все от бога, все от его ласки. Нет у вас другого защитника... Молитесь ему единому... -- крестилась она, шепча какую-то бессвязную, но горячую молитву и прижимая к груди своих сирот.
Прошло несколько тяжелых минут; наконец вдова Софрониха встала и бодро подошла к печи.
-- Годи, детки! Не такое еще это горе, чтобы так побиваться: вместо вареников я вам зараз нажарю млынцив. У меня масло есть, заробила, а яичек нам рябушка снесла, вот и у нас будет праздник.
Коротко детское горе. Материнское слово сразу прогнало его и осветило их личики радостью.
-- Млынци! Млынци! -- забили они в ладоши и начали помогать матери.
Вскоре запылал в печке огонь, и мрачная хата улыбнулась, оживившись светлыми пятнами.
Когда возвратился старшина с двумя сулеями в руках, то в его хате уже носился приятный запах поджаренного гречаного теста. Наймичка кидала со сковороды в огромную миску вареники, перекладывала их кусками свежего масла и, покрывши другой миской, усердно трясла, а жена старшины снимала с нескольких глечиков белую да густую сметану.