Станюкович Константин Михайлович
Из дневника неунывающего россиянина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ К. М. СТАНЮКОВИЧА.

Томъ X.
Картинки общественной жизни. Письма знатнаго иностранца.

Изданіе А. А. Карцева.

МОСКВА.
Типо-литгорафія Г. И. Простакова, Петровка, д. No 17, Савостьяновой.
1888.

Изъ дневника неунывающаго россіянина.

28-го Сентября.

   Бѣдный дяденька Петръ Ивановичъ остался въ дуракахъ, а ужъ онъ ли не умудренъ опытомъ и не убѣленъ клочками сѣдинъ на лысой, благообразной головѣ, отъ которой пахнетъ духами! Должно быть, повѣтріе такое! Не даромъ и дипломатическій "Journal de St.-Petersbourg" покорилъ "угрюмые и предубѣжденные умы," которые ожидали отъ похоронъ Тургенева Богъ знаетъ чего.
   Никакой "революціи" на похоронахъ, разумѣется, не произошло, хоть дяденька еще наканунѣ, за чаемъ, неоднократно повторялъ, весело потирая руки и внушительно скашивая свои бритыя губы:-- "Увидишь! увидишь!"
   Онъ "въ принципѣ не одобрялъ" этихъ похоронъ ("Знаемъ, отлично знаемъ, что сіе обозначаетъ! ") и цѣлую недѣлю былъ не въ духѣ, потерялъ аппетитъ и даже не писалъ для "Русской Старины" воспоминаній. Я понимаю: старику досадно, что его -- все жъ тайнаго совѣтника,-- никто не слушаетъ, кромѣ чадъ и домочадцевъ, да и тѣ слушаютъ больше изъ приличія. Но главнымъ образомъ, сдается мнѣ, дяденькѣ Петру Ивановичу хотѣлось "революціи" въ пику другому Петру Ивановичу, тоже тайному совѣтнику и тоже умудренному опытомъ и сѣдинами, только подкрашенными. Другой Петръ Ивановичъ, напротивъ, "въ принципѣ допускалъ" похороны Тургенева и "революцій" по сему случаю не предвидѣлъ.
   -- Но вѣдь эта общественная манифестація!-- горячился мой Петръ Ивановичъ.
   -- Гммъ... Нельзя же... Все-таки...
   -- Что, все-таки?
   -- Ну, однимъ словомъ, Тургеневъ... Жилъ въ Европѣ... Всѣ его знали...
   -- Положимъ, жилъ въ Европѣ... Но отчего именно жилъ въ Европѣ?
   -- Не одобряю... Но какъ бы то ни было, а его величество король прусскій, нынѣ императоръ германскій, изволилъ осчастливить покойнаго своимъ посѣщеніемъ въ Баденъ-Баденѣ... Наконецъ, Тургеневъ былъ хорошей фамиліи...
   -- Однако, Петръ Ивановичъ... Вы, какъ посмотрю, нынче готовы потакать страстямъ...
   И пошло. Оба Петра Ивановича сцѣпились и разошлись пѣтухами.
   Это было недѣли за двѣ до похоронъ. Съ этой поры дяденька, можно сказать, усугубилъ въ себѣ желаніе "революцій"... Онъ прозорливѣе своего пріятеля. Онъ понимаетъ положеніе. Онъ не дастъ ввести себя въ заблужденіе...
   -- Хоть бы они мѣры предосторожности приняли!-- не унимался наканунѣ дяденька.-- Ну, назначь дивизію при артиллеріи и кавалеріи, а то думаютъ ограничиться городовыми, да казаками... Посмотримъ, посмотримъ!
   Тетенька, она жъ и предсѣдательница "Общества благовоспитанныхъ кукушекъ" (есть такое общество въ С.-Петербургѣ), меланхолически вздыхаетъ, сидя за самоваромъ, и потрясаетъ сѣдыми буклями. "Въ самомъ дѣлѣ, какъ ни глупъ Петръ Ивановичъ, а, можетъ быть, на этотъ разъ онъ уменъ!" думаетъ тетушка. "Кто разберетъ прозорливаго отъ олуха?" А дяденька, какъ нарочно, нагоняетъ страху, рисуя картины, дѣлающія честь его фантазіи. Картины являются одна другой грандіознѣе и глупѣе, и чѣмъ глупѣе, тѣмъ грандіознѣе. Дядя, видимо, увлекается. Они (несомнѣнно, дядя подразумѣваетъ литераторовъ), потрясая вѣнками съ угрожающимъ видомъ (для того и такіе громадные вѣнки приготовлены. Видѣлъ вѣнокъ Шапиро?) распѣваютъ возмутительныя пѣсни... Страсти разнуздываются. Вотще просьбы и увѣщанія полицейскихъ чиновъ.
   Мнѣ, признаюсь, дѣлается весело, и я подбадриваю дяденьку. "Революція", принимая все большіе размѣры, является, приблизительно, въ такомъ фазисѣ. Манифестанты, не предводительствуемые никѣмъ, уже готовы сдаться на увѣщанія одного объявившагося Демосѳена (образецъ блестящей рѣчи, которая въ изложеніи Петра Ивановича начинается словами: "Образумьтесь, братія! Вспомните, что ждетъ васъ!"). Они уже поколебались и не прочь итти по участкамъ, даже безъ провожатыхъ, но въ это самое мгновеніе опасный "демагогъ", г. Стасюлевичъ, вмѣстѣ съ "заматорѣлымъ франъ-массономъ г. Краевскимъ, принимаетъ общее начальство. Г. Гайдебуровъ незамѣтно присоединяется къ нимъ, и тріумвиратъ даетъ иной тонъ манифестаціи. Тщетно г. Григоровичъ взываетъ къ чувствамъ, тщетно съ рыданіями въ голосѣ говоритъ, что онъ здѣсь начальникъ и никто болѣе, что онъ далъ клятву скорѣй погибнуть, чѣмъ допустить "революцію", гг. Стасюлевичъ, Краевскій и Гайдебуровъ не такіе люди, чтобы внять призыву благоразумія. Они садятся на коней и объѣзжаютъ ряды, возбуждая мятежный духъ... Полиціи оказывается мало...
   Двѣ хорошенькія кузины, похожія на фарфоровыя куколки, пугливо взглядываютъ на юнаго двоюроднаго братца, Никса, блестящаго, какъ лакированный сапогъ, и розоваго, какъ парная телятина.-- "И отчего ты раньше не предупредилъ насъ! Мы бы уѣхали куда-нибудь на это время", говоритъ, наконецъ, тетенька. На это замѣчаніе Никсъ презрительно усмѣхается, оскаливая рядъ бѣлоснѣжныхъ зубовъ... Побаиваясь дяденьку (онъ даетъ ему карманныя деньги), Никсъ тихо говоритъ, наклоняясь къ тетенькѣ и щелкая каблуками:
   -- Успокойтесь, ma tante... Одинъ эскадронъ... довольно одного эскадрона, ma tante, и...
   Онъ дополняетъ мысль граціознымъ жестомъ руки.
   Но дяденька, услыхалъ и, отодвигая стаканъ съ чаемъ, замѣтилъ:
   -- Одного эскадрона!?! Ужасные хвастуны стали вы нынче, молодые саврасы!
   Никсъ не то конфузится, не то посмѣивается, а дяденька, обращаясь ко мнѣ, снова повторяетъ:-- "Увидишь! увидишь!"
   На утро, въ 8 часовъ, я уже былъ на квартирѣ у Петра Ивановича, согласно обѣщанію. Старикъ былъ возбужденъ и спрашивалъ: не замѣтно-ли чего по улицамъ? Мы условились, что я буду давать ему знать о ходѣ дѣлъ. Онъ совѣтовалъ быть осторожнымъ и на прощаньи опять повторилъ:-- "Увидишь, братецъ, увидишь! Заварили кашу!"
   Разумѣется, я ничего не увидалъ, кромѣ примѣрнаго порядка, такъ что городовымъ и казакамъ рѣшительно нечего было дѣлать, тѣмъ болѣе, что сами литераторы, выбранные для наблюденія, исполняли свое дѣло не безъ усердія. Особенно хорошъ былъ г. Аверкіевъ. Онъ такъ внушительно и громко покрикивалъ, обнаруживая видимыя поползновенія пустить въ ходъ руки для осаживанія, что, глядя на него, сознающаго все величіе своей миссіи, я невольно подумалъ: Какой бы отличный это былъ Держиморда! Что за голосъ! Что за плечи! Положительно, vocation manquée!
   Когда я сообщилъ Петру Ивановичу, что все идетъ "честно и благородно", что никакихъ безпорядковъ нѣтъ и не предвидится и что полиціи рѣшительно нечего дѣлать, онъ сперва недовѣрчиво усмѣхнулся.
   -- Подожди, голубчикъ, подожди... Дай только имъ дойти до Разстанной улицы. Тогда увидишь.
   -- Довольно ли, по крайней мѣрѣ, полиціи?-- поинтересовалась тетенька.
   -- Вполнѣ. Можно даже сказать... черезъ чуръ...
   -- И ты, кажется, сомнѣваешься?-- перебилъ меня дяденька, и въ его глазахъ стоялъ упрекъ. Очевидно, отсутствіе безпорядковъ онъ считалъ чуть ли не личнымъ оскорбленіемъ.
   Когда, наконецъ, я пріѣхалъ съ кладбища и никакихъ извѣстій о "революціи" не привезъ, онъ положительно былъ смущенъ и недоволенъ.
   Я посмотрѣлъ на это гладко выбритое лицо, съ желтоватымъ отливомъ, съ выдавшимися скулами и низкимъ, отлогимъ лбомъ, на эти нависшія сѣдыя брови, изъ-подъ которыхъ злобно глядѣли маленькіе ястребиные глаза,-- и мнѣ стало жутко. Онъ пересталъ быть смѣшонъ, мой дяденькѣ. Я понялъ, что онъ, этотъ самый Петръ Ивановичъ, не прочь былъ бы даже устроить "безпорядокъ", еслибъ это могло помочь ему получить давно потерянное мѣсто. И мнѣ невольно приходило въ голову: что могъ бы натворить такой экземпляръ, еслибъ онъ не пребывалъ на лаврахъ, а въ самомъ дѣлѣ способствовалъ ходу исторіи?
   Откуда въ немъ этотъ нелѣпый страхъ и это злорадство? Какія комбинаціи происходятъ въ его мозгу, если онѣ могли довести его до такихъ нелѣпыхъ представленій? И развѣ онъ одинъ?.. Развѣ мало этихъ "угрюмыхъ и предубѣжденныхъ умовъ"? Видно, не мало, если "Journal de St. Petersbourg" счелъ долгомъ заявить объ этомъ.
   Положимъ, мозгъ дяденьки никогда не комбинировалъ съ достаточной правильностью. Во-первыхъ, съ дѣтства его ушибла нянька, во-вторыхъ, вся жизнь его, заключавшаяся въ умѣніи сдѣлать "отъ сихъ и до сихъ" и распредѣлить казенное имущество, не особенно давала простора для сложныхъ комбинацій. Но все-таки есть же предѣлъ и нелѣпости, за которымъ уже начинается вѣдѣніе психіатріи. А дяденькина фантазія тѣмъ характерна, что является такъ сказать, возведеніемъ въ перлъ созданія той нелѣпости, которая гуляла въ публикѣ, какъ только сдѣлалось извѣстнымъ, что будутъ торжественно хоронить Тургенева. Подите, спросите, на основаніи какихъ соображеній эта "нелѣпость" трактовалась и комментировалась!.. Но самый фактъ является, тѣмъ не менѣе, крайне характернымъ знаменіемъ времени. Нѣтъ дыма безъ огня.
   Онъ ходилъ какъ въ воду опущенный, мой Петръ Ивановичъ; но за то другой Петръ Ивановичъ явился на слѣдующій вечеръ къ дяденькѣ такимъ гоголемъ, точно ему и никому болѣе обязаны, что похороны Тургенева не омрачались безпорядками.
   -- Я говорилъ... Я предвидѣлъ... Надо, Петръ Ивановичъ, понимать положеніе вещей. Вѣдь мы, наконецъ, не Азія какая-нибудь... Отчего жъ намъ и не чествовать знаменитаго писателя. Это во всякомъ случаѣ подъемъ...
   Тетенька -- баба неглупая -- слушала съ неудовольствіемъ хвастовство Петра Ивановича и, поглядывая на обоихъ стариковъ, изъ которыхъ одинъ "въ принципѣ допускалъ", а другой "въ принципѣ не допускалъ", кажется, колебалась въ рѣшеніи затруднительнаго вопроса: который изъ нихъ умнѣе. "Оба -- хороши!" казалось, говорилъ ея взглядъ. Мнѣніе ея въ этомъ случаѣ могло имѣть основаніе: Петра Ивановича перваго она изучила хорошо, какъ супруга, а Петра Ивановича второго, какъ близкаго ея друга, въ тѣ времена, конечно, когда тетенька еще была не дама, а дамочка и не предсѣдательствовала въ "Обществѣ благовоспитанныхъ кукушекъ".
   Оба пріятеля удалились въ кабинетъ, чтобы снова совершенно серьезно и платонически "допускать" кое-что или "ничего не допускать въ принципѣ", пока не придутъ еще двое новыхъ Петровъ Ивановичей и можно будетъ составить партію. Тѣмъ временемъ Никсъ бесѣдуетъ съ фарфоровымитбарышнями о новой рѣзвой кобылѣ Свѣтланѣ, о похоронахъ Тургенева, о представленіи въ циркѣ. Онъ говоритъ съ такимъ чувствомъ о Свѣтланѣ, смѣется такимъ звонкимъ, невмѣняемымъ хохотомъ, разсказывая, какъ въ толпѣ помяли бабу, такъ мило сознается, что ничего не читалъ изъ Тургенева, что, глядя на это голубоглазое, свѣжее лицо, на это мощное юное тѣло, дышащее здоровьемъ, глупостью и отвагой, казалось, самъ собой разрѣшается вопросъ о счастливыхъ людяхъ на Руси, самой судьбой какъ будто назначенныхъ для воспроизведенія красивыхъ отпрысковъ человѣческой породы. "Фарфоровыя" слушаютъ и хихикаютъ, смѣшиваютъ произведенія Тургенева съ романами Авсѣенко и не прочь, поводимому, связать свою судьбу съ судьбою Антиноя-Никса,-- такъ онъ широкъ въ плечахъ, могучъ и прекрасенъ. Эта "молодая Россія" весело хохочетъ въ то время, какъ старая угрюмо и не довѣрчиво трактуетъ о внѣшней и внутренней политикѣ въ ожиданіи винта.
   Я подсѣлъ къ тетенькѣ и выслушалъ повѣсть о томъ, какъ, благодаря назидательнымъ бесѣдамъ, кукушки неблаговоспитанныя дѣлаются благовоспитанными. Подходящіе примѣры. Хитрая дама эта тетенька! Она ведетъ со мной бесѣду, а сама то и дѣло бросаетъ взоры на молодыхъ людей: и особенно, казалось, обращаетъ вниманіе на руки прелестнаго Антиноя, зная по опыту, сколь скользокъ путь добродѣтели, особенно тамъ, гдѣ о ней много говорятъ. А у нихъ въ домѣ добрая часть времени именно посвящается подобнымъ, темамъ, причемъ всѣ лгутъ, не краснѣя.
   Мысль: что если Никсъ, доживъ до тридцати пяти лѣтъ, разлюбитъ рѣзвыхъ кобылъ и откроетъ въ себѣ признаки иныхъ способностей? Каково будетъ его разочарованіе, если ему не повѣрятъ и оставятъ его при рѣзвой кобылѣ? Съ этой невозможной мыслью я раскланиваюсь и ухожу.
  

29-го сентября.

   Положительно, мы живемъ въ анекдотическое время. Записываю это безъ всякой претензіи на каламбуръ. Куда ни придешь -- первымъ дѣломъ услышишь анекдотъ, болѣе или менѣе невѣроятный (отъ этого, вѣроятно, и не попадающій въ газеты), такъ что, не знаешь: вѣрить или не вѣрить. Зачастую въ немъ ни хронологіи, ни перспективы, ни капли логики, ни тѣни правдоподобія, а онъ себѣ гуляетъ, всѣ его повторяютъ и всѣ какъ будто вѣрятъ. Легковѣріе невѣроятное и крайне характерное! Иностранецъ, не знающій основательно нашей жизни, могъ бы подумать, слушая иной разъ наши интимныя бесѣды, что попалъ въ Бедламъ. Недавно, напримѣръ, одинъ шутникъ пустилъ слухъ, будто на Невскомъ видѣли господина, который гуляетъ безъ головы, съ портфелемъ подъ мышкой,-- такъ я знаю многихъ, ходившихъ на Невскій посмотрѣть этого господина и даже сердившихся, что такого господина не видали. "Мало ли что можетъ быть, особенно, если допустить спиритизмъ!" Въ каждомъ вѣдомствѣ, въ каждой профессіи есть свои спеціальные анекдоты, но всѣ они имѣютъ одинъ и тотъ же характеръ чего-то невообразимо сумбурнаго и неправдоподобнаго, а между тѣмъ, вѣроятнаго. Анекдотъ, такъ сказать, виситъ въ воздухѣ, точно безъ него ужъ совсѣмъ было бы скучно жить и нечѣмъ питать присущее человѣку любопытство. Когда идешь по Невскому и всматриваешься въ лица, то, навѣрно, знаешь, отъ лого какой анекдотъ услышишь... Если записывать всѣ эти слухи за день, то, пожалуй, выйдетъ прелюбопытная иллюстрація нашей общественной жизни, именно потому, что очень ужъ характерно легковѣріе. Возьмешь газету,-- и тамъ царитъ анекдотъ, не всегда досказанный, особенно въ корреспонденціяхъ, и только одна московская газета обходится безъ него; когда читаешь ее, то знаешь, по крайней мѣрѣ, чему вѣрить, чему нѣтъ.
   Всѣ эти дни были посвящены анекдотамъ по поводу похоронъ Тургенева. Куда не придешь: "слышали?" И затѣмъ -- не то сказка изъ "Тысячи и одной ночи", не то баснословная эпопея. Даже на заграничную биржу, какъ сообщаетъ "Journal de St. Petersbourg", дошли эти толки. Ну, теперь все разъяснилось, и слава Богу.
   Слышалъ жалобы на похоронную коммиссію и въ особенности на главнаго распорядителя, г. Григоровича. Тоже отзываются анекдотомъ. Маститаго беллетриста обвиняли въ незнаніи элементарныхъ правилъ вѣжливости. Я еще мягко выражаюсь, принимая во вниманіе, сколь быстро русскій человѣкъ усваиваетъ себѣ пріемы Держиморды, какъ только попадаетъ въ распорядители. Сейчасъ же -- генеральскій тонъ съ одними и -- "чего изволите" съ другими. Оборвать, привести въ смущеніе, показать себя и т. п. Это вѣдь въ нравахъ вообще, тѣмъ болѣе, что и русскій человѣкъ, куда бы ни пошелъ, первымъ дѣломъ безпокойно озирается, отыскивая глазами начальство, и только тогда приходитъ въ себя, когда видитъ, наконецъ, возможность дѣйствительно оробѣть.
   При большой дозѣ нахальства можно чудеса творить. Я вѣрю одному знакомому, который брался объѣхать безнаказанно всю Россію въ качествѣ самозваннаго ревизора, имѣя въ запасѣ лишь разнообразный выборъ ругательныхъ привѣтствій.
   На распорядителя похоронной комиссіи жаловались, и не безъ основанія. Приходятъ, напримѣръ, къ нему двѣ москвички, пріѣхавшія съ депутаціями на похороны, и съ достодолжной почтительностью просятъ у г. Григоровича какихъ-то разъясненій. "Какихъ еще имъ разъясненій!? Разъясненій! Ахъ, Боже мой... Онъ такъ усталъ. Ему не даютъ покоя. Онъ просто потерялъ голову"... Все это говорится тѣмъ недовольнымъ, брезгливымъ тономъ, который столь знакомъ въ канцеляріяхъ. Москвички, гостепріимныя москвички, ожидавшія, конечно, сочувствія и привѣта -- ("вы пріѣхали почтить память Тургенева... Ахъ, какъ пріятно... Садитесь пожалуйста: чего угодно, чаю или кофе? Чаю, разумѣется?"),-- натурально оробѣли и представляли изъ себя провинившихся школьницъ... "Такъ вамъ разъясненій? Совѣтую вамъ, сударыни, хорошенько выучить на память объявленіе въ "Новомъ Времени". Вы читаете газеты?" Москвички остолбенѣли, выслушали привѣтствіе, ушли и только на дорогѣ сообразили, что имъ не мѣшало бы дать понять г. Григоровичу неприличіе его обращенія. Если онъ такъ устаетъ, то къ чему брать на себя такую обузу?.. Сообразили это онѣ уже въ Караванной (а получили удовольствіе въ Большой Морской). Гдѣ ужъ тутъ ворочаться!
   Со студентками медицинскихъ курсовъ г. Григоровичъ обошелся, какъ говорятъ, совсѣмъ ужъ "анекдотически". Просто прикрикнулъ, какъ капитанъ-исправникъ, и былъ таковъ. Ушли и онѣ, не солоно хлѣбавши, повторяя про себя въ изумленіи: "А еще литераторъ!"
   Съ раздачей билетовъ въ церковь тоже было не мало "эпизодовъ". Г. Григоровичъ очень былъ разборчивъ, до того разборчивъ, что отказалъ, было, въ выдачѣ билета одному, весьма извѣстному литератору 60 годовъ, на томъ основаніи, что онъ не состоялъ ни при какой депутаціи. Вообще, можно сказать, г. Григоровичъ оказался не важный церемонійместеръ... Впрочемъ и то: онъ такъ усталъ... Ему не давали покоя... Ну какъ, подъ бременемъ такихъ заботъ, не сдѣлаться капитанъ-исправникомъ, особенно, если это сходитъ благополучно съ рукъ.
  

30-го сентября.

   ...Что маленькіе люди могутъ подавать хорошіе совѣты -- это старо, какъ Божій міръ, но что ихъ совѣта никто не спрашиваетъ -- это тоже не новость. Эта мысль пришла мнѣ въ голову по поводу разговора съ однимъ очень незначительнымъ чиновникомъ морского министерства. Это -- маленькій чиновникъ, кажется, изъ писарьковъ, а поди жъ какія богатыя комбинаціи въ головѣ! Разговорились мы о томъ, о семъ и натурально пришли къ экономіи. Собесѣдникъ мой жаловался, что все дорого, что трудно жить и что нынче съ экономіей становится еще труднѣй... Это ужъ вѣчная тема, какъ только встрѣтитесь съ мелкимъ чиновникомъ. И "анекдотъ" тамъ больше вращается около какихъ-то "достовѣрныхъ" источниковъ на счетъ комиссіи, занимающейся вопросомъ о прибавкѣ жалованья маленькимъ чиновникамъ, не обременяя въ тоже время бюджета. Мой собесѣдникъ, несомнѣнно легковѣрный, какъ младенецъ, когда дѣло касается подобнаго вопроса, любопытствуетъ: не слыхалъ ли я чего-нибудь о занятіяхъ этой комиссіи и, наконецъ, гдѣ она именно засѣдаетъ? Такъ какъ я не могъ удовлетворить его любопытства и не желалъ опечалить предположеніемъ, что такая комиссія, по всей вѣроятности, имѣетъ засѣданія въ какомъ-нибудь фантастическомъ замкѣ въ Испаніи, если не на южномъ полюсѣ,-- то ограничился лишь неопредѣленнымъ пожатіемъ плечъ (весьма удобный и неубыточный видъ сочувствія), вслѣдствіе чего мой собесѣдникъ продолжалъ ту вѣчную сказку про бѣлаго бычка, безъ которой, какъ кажется, немыслима ни одна бесѣда съ какимъ бы то ни было собесѣдникомъ. Только "бычекъ" у каждаго свой, но непремѣнно "бычекъ".
   Онъ не то, что недоволенъ (по чину и занятіямъ ему, напротивъ, обязательно быть всегда довольнымъ), а какъ-то "вообще скорбитъ душой".
   -- Пошла,-- разсказывалъ онъ,-- экономія, и ни тебѣ на погребеніе, ни тебѣ на свадьбу, ни на погорѣніе... Въ старину, бывало, обнищаешь очень, возьмешь да и погоришь... этакъ примѣрно... Такъ и такъ, лишился носильнаго платья, сабли и кортика... Смотришь, иной разъ начальство обругаетъ -- у насъ во флотѣ ужъ такая привычка была почитать чужихъ родителей -- а все-таки прикажетъ выдать, изъ остатковъ, рубликовъ не то полсотни, а то и сотню. А теперь... гори -- не гори, женись -- не женись, одинъ отвѣтъ: не подлежитъ къ выдачѣ по закону... Оно и трудно маленькому-то человѣку при экономіи, да при законѣ...
   -- Всѣмъ трудно...
   -- Другимъ легче... Особенно кто умѣетъ обращаться какъ слѣдуетъ, деликатно. Тоже надо имѣть фантазію... Не всякій ее имѣетъ.
   Господинъ Петровъ (такъ звали моего собесѣдника) глотнулъ двѣ рюмки "настоящей" мадеры, оживился и весело проговорилъ:
   -- А я бы того... съумѣлъ, потому что у меня очень много фантазіи... Я прежде по комиссаріатской части въ Кронштадтѣ служилъ... Тамъ и фантазію пріобрѣлъ.
   -- Что жъ бы вы сдѣлали?
   -- Что бы я сдѣлалъ? А вотъ что бы я сдѣлалъ. Я бы эту самую экономію свято соблюдалъ, и погори какой-нибудь чиноша, я бы напустилъ на него какого-нибудь этакого цербера -- который только бы и говорилъ: "не подлежитъ по закону". Служба не трудная... Всего говори четыре слова съ 11 до 4 часовъ, и ничего другого, а самъ бы, будь на видномъ посту, велъ свою комбинацію. И экономія бы сохранилась и я бы не "зѣвалъ на брасахъ", какъ говорятъ моряки.
   Такъ какъ я не совсѣмъ понималъ эту "комбинацію", то г. Петровъ, хлебнувшій еще мадеры, вошелъ въ детали, т. е. по просту сталъ загибать пальцы.
   -- Это вотъ жалованье -- разъ! Это -- прогонъ за поѣздки по службѣ -- два! По болѣзни -- три! Затѣмъ на обзаведеніе -- четыре! На излѣченіе болѣзни -- пять! Порціоны -- шесть! Въ случаѣ свадьбы -- семь! За введеніе экономіи -- восемь! Вотъ ужъ изъ восьми пальцевъ шестьдесятъ двѣ тысячи. А при фантазіи можно еще придумать.
   Долго еще посвящалъ онъ меня въ различныя "комбинаціи", при которыхъ онъ, на самомъ законномъ основаніи, тормошилъ бы государственное казначейство. Онъ былъ неистощимъ. Положительно, Майнъ-Ридъ въ своемъ родѣ этотъ морякъ-чиновникъ!
   ... Вечеромъ былъ на журъ-фиксѣ: чай, бутерброды, сладкіе пирожки и фрукты. Ужина и вина не даютъ, отъ этого и мужчинъ бываетъ немного, больше дамы и дѣвицы -- особенно дѣвицы... Онѣ -- какъ мотылки на огонь, а все-таки женихъ не клюетъ по нынѣшнимъ временамъ. Нынче даже и гимназистикъ справляется о приданомъ... Я являюсь нѣсколько рано и застаю хозяевъ возбужденными. Навѣрное -- легонькая семейная сценка. "Ахъ, какъ они рады меня видѣть!" Сомнѣваюсь, и въ свою очередь тоже радуюсь. Разговоръ не клеится, но погода выручаетъ, а затѣмъ все идетъ какъ по маслу. Хозяйка разсказываетъ "интересную новость" (хозяинъ тѣмъ временемъ исчезаетъ посмотрѣть -- довольно ли языка и ветчины). Новость эту я слышалъ сегодня четыре раза. Затѣмъ на смѣну приходитъ хозяинъ (хозяйка исчезаетъ, тоже вѣроятно, по хозяйству) и тоже сообщаетъ "новость", которую я слышалъ сегодня пять разъ. Въ свою очередь, и я разсказываю имъ такой же "интересный" слухъ, что не мѣшаетъ намъ по очереди воскликнуть: "Неужели?" Собираются, наконецъ, гости: нѣсколько мужчинъ и изрядный косякъ дѣвиць... Откуда только онѣ слетаются? Всѣ идутъ въ столовую пить чай. Ждутъ одного извѣстнаго литератора и молодого, подающаго надежды, пѣвца, а пока всѣхъ выручаютъ похороны Тургенева. Кто-то жалуется, что изъ рѣчи Бекетова только и слышалъ "эѳиръ" да "эѳиръ" и ничего болѣе, а изъ рѣчи Григоровича одно только рыданіе. Похвалили примѣрный порядокъ и пожалѣли, что адвокаты не несли свой вѣнокъ, а возложили на колесницу. Направленіе журъ-фикса вообще умѣренно-либеральное. Изъ двѣнадцати человѣкъ всѣ сочувствуютъ "Голосу". Пять анекдотовъ изъ самыхъ достовѣрныхъ источниковъ. (Всѣ слышалъ). Вниманіе нѣсколькихъ дѣвицъ поглощено молодымъ и дьявольски красивымъ господиномъ. Кто онъ? У сосѣда узнаю, что присяжный повѣренный, холостой и имѣетъ дѣла. Разговоръ на томъ концѣ, гдѣ барышни, и въ томъ числѣ "литературная", которой я боюсь какъ чертъ ладона, на тему философіи любви. Когда можно и когда нельзя разойтись? Зарядили надолго, такъ какъ тема благодарная, и забыли о бутербродахъ, которые мой сосѣдъ, очевидно, плохо пообѣдавшій, поглощаетъ до неприличія. Ужъ хозяйка раза два взглядывала на тарелку, но онъ ничего не замѣчаетъ... Наконецъ, повалили въ гостиную. Литераторъ не пріѣхалъ. Если бы не подающій надежды пѣвецъ, котораго хозяйка, въ затруднительныя минуты, подводитъ къ фортепіано, какъ лошадь на водопой, то никто бы не зналъ, какъ убить время. Даже присяжный повѣренный -- и тотъ осовѣлъ, не смотря на то, что у него языкъ безъ костей и онъ золото для журъ-фиксовъ. Извиняется и объясняетъ, что онъ сегодня говорилъ въ судѣ пять часовъ кряду. Поневолѣ осовѣешь...
   "Уй-митесь волненія страсти!.."
   Пожиратель бутербродовъ, разсматривавшій альбомы, даже вздрогнулъ.-- "Какой чудный баритонъ, неправда ли?" присаживается усталая хозяйка, замѣтивъ, что я сижу въ одиночествѣ,-- "Очень хорошій..." -- "Онъ могъ бы пѣть на сценѣ, если бы не интриги..." -- шепчетъ она мнѣ на ухо... Это она разсказываетъ каждый разъ, какъ только баритонъ поетъ у нея... Аплодисменты.
   "Пожалуйста, спойте еще что-нибудь!" -- раздаются голоса... Дьявольски красивый присяжный повѣренный снова въ цвѣтникѣ барышенъ производитъ неотразимое впечатлѣніе. Новая тема: Тургеневскія женщины. "Весна", "сирень", "Ася" долетаютъ оттуда слова. Одна изъ немолодыхъ дѣвицъ говоритъ, что какъ наступаетъ весна, она сейчасъ начинаетъ читать Тургенева. Присяжный повѣренный старается выяснить мотивы этого явленія. Пѣвецъ упирается, но хозяйка снова ведетъ его къ роялю, и тамъ онъ, точно лошадь въ стойлѣ, дѣлается послушнымъ.
   "О поле, поле... Кто тебя усѣялъ..."
   Дѣвицы напускаютъ на себя меланхолическій видъ, слушаютъ внимательно, взглядывая повременамъ на присяжнаго... Каждая изъ нихъ -- я увѣренъ -- думаетъ одну и ту же думу. Хозяинъ -- милѣйшій либералъ, занимающійся статистикой -- бродитъ какъ муха и, надо полагать, скучаетъ, какъ и большинство гостей. "И на кой дьяволъ эти журъ-фиксы?" думаетъ онъ. Я наровлю улизнуть. Но хозяинъ перехватываетъ меня.-- "Куда вы? Посидите... Въ кои вѣки... Сейчасъ будетъ пѣть вотъ эта барышня съ розовымъ бантомъ. Чудный контральто... Если бы не интриги... Или вамъ скучно"?-- продолжаетъ хозяинъ, зѣвая во весь ротъ.-- "Помилуйте... такъ пріятно сойтись"...
   Приходится остаться. Я усаживаюсь поближе къ дверямъ, чтобы при первомъ удобномъ случаѣ улизнуть, какъ вдругъ съ ужасомъ замѣчаю, что на меня направляется "литературная" дѣвица, которую я до сихъ поръ весьма ловко избѣгалъ. Я достаточно знаю эту дѣвицу и очень уважаю ее въ отдаленіи. Когда она подсядетъ къ кому-нибудь и начнетъ говорить о своихъ произведеніяхъ, человѣкъ пропалъ. Такихъ литературныхъ дамъ и дѣвицъ въ Петербургѣ не мало; кто, какъ не онѣ, снабжаютъ редакціи повѣстями и разсказами въ тяжелый моментъ беллетристическаго затишья? И журналы печатаютъ всѣ эти откровенно-наивные этюды на тему физіологіи любви или -- что еще несноснѣе -- повѣсти о томъ, какъ архи-благородная дѣвица, окончившая курсъ на "Бестужевскихъ", не можетъ пристроить своего горячаго сердца.
   Улизнуть невозможно. Она уже сѣла рядомъ, подарила сочувственнымъ взглядомъ и заговорила. "Кончено... пропалъ!" мелькнуло у меня въ головѣ. А она перечисляла знакомыхъ литераторовъ, жаловалась на грубость редакцій, на одиночество, на недостатокъ сочувствія и настоящей дружбы, на то, что жить хочется, а жизни нигдѣ нѣтъ... Я взглядываю на нее и вижу, что я, по крайней мѣрѣ, ни въ чемъ не могу ей помочь. Очевидно, природа обошла ее, надѣливъ такимъ лицемъ, на которое, при очень большой снисходительности, никакъ нельзя смотрѣть дольше пяти минутъ. При этомъ, какъ нарочно, претензій непочатый уголъ и, вдобавокъ, возрастъ этакъ между 30 и 50 годами. Я думаю: какой предлогъ придумать, чтобы уйти. Напримѣръ, встать и сказать: "Извините... Мнѣ надо сообщить одно важное дѣло хозяину"! Неловко! А не то -- вдругъ перебить ее и выстрѣлить: "Кстати, вы слышали необыкновенную новость!" и воскликнуть это такъ громко, чтобы привлечь вниманіе другихъ... Но, какъ на бѣду, никакой новости я придумать не могу. Она словно понимаетъ мои каверзы и садится ближе... "Шалишь!.. Не отпущу", точно говоритъ ея взглядъ, и она продолжаетъ:
   -- Возьмите положеніе женщины... Что она?.. Отчего она такъ страдаетъ?.. (Я догадываюсь, но не смѣю сказать). Отчего браки такъ несчастны?.. То и дѣло слышишь о разводахъ, и не одни молодые разводятся, а даже старые люди. Вы, вѣрно, слышали: Мухоморова на-дняхъ оставила мужа... Невозможный человѣкъ; она -- высшая натура, а онъ ее не понимаетъ... И къ тому же цѣлыя ночи за картами -- можете себѣ представить? (Могу). А она одна! Эта любопытная пара послужила мнѣ матеріаломъ для новой повѣсти... Въ ней я шагъ за шагомъ разбираю отношенія супруговъ. Понимаете? Шагъ за шагомъ, изо-дня въ день. Къ сожалѣнію, беллетристы почему-то игнорируютъ эти вопросы любви... А выяснить необходимо... Какъ вы думаете?
   "Какъ я думаю? Я колеблюсь и говорю наконецъ: "думаю, что необходимо".
   -- Если хотите, я прочту вамъ свою повѣсть... Вы вѣдь откровенно скажете свое мнѣніе?.. Я такъ цѣню въ васъ тонкаго и безпристрастнаго судью... (Довольно ловко). Когда вамъ удобнѣе? Хотите, я пріѣду къ вамъ, или пріѣзжайте вы ко мнѣ. Назначьте день.
   Такого быстраго нападенія я не ожидалъ. Вѣроятно, лицо мое принимаетъ страдальческій видъ, потому что она вдругъ спрашиваетъ необыкновенно участливо:
   -- Что съ вами? У васъ такое нехорошее лицо?..
   Я выдумываю несуществующую болѣзнь. Грудная жаба. Здѣсь очень жарко... Пора и ѣхать. "Поѣдемте, въ такомъ случаѣ, вмѣстѣ; вѣдь намъ по дорогѣ". Влопавшись такъ глупо, я спѣшу поправиться, объясняя, что мнѣ необходимо заѣхать къ одному больному пріятелю...-- "Такъ подождите,-- еще 11 часовъ..." Она непремѣнно прочтетъ мнѣ повѣсть, а пока познакомитъ съ темой въ двухъ словахъ.
   "Хоть бы запѣли!" тоскливо озираюсь я, но, какъ нарочно, ни пѣвецъ, ни пѣвицы больше не могутъ... Сегодня они не въ голосѣ. (Что, если бы были въ голосѣ!..)
   Тема: дѣвушка изъ интеллигенціи, необыкновенно симпатичная, хоть и не блещетъ красотой ("Да и въ красотѣ ли дѣло -- неправда ли?"). Она живетъ на Петербургской сторонѣ съ своей матерью, честной, доброй старушкой, которая получаетъ небольшую пенсію. Пенсіи не хватаетъ, и Лина не желаетъ быть въ тягость матери. Она работаетъ: переводитъ, даетъ уроки музыки и французскаго языка, въ то же время сама учится на бестужевскихъ курсахъ и находитъ время еще учить двухъ сыновей дворника безплатно. Словомъ, дѣвушка во всѣхъ отношеніяхъ благородная... Но жизнь ея не полна. Ей хочется болѣе широкой дѣятельности, рука объ руку съ любимымъ человѣкомъ. Ей хочется любить и быть любимой, но не такъ любить, какъ нынче любятъ, а такъ, какъ можетъ любить глубокая, страстная натура. "Или все, или ничего -- вотъ ея девизъ!" поясняетъ разсказчица... Много она перевидала адвокатовъ, чиновниковъ, но, разумѣется, никто не останавливаетъ на себѣ ея особеннаго вниманія, хоть повременамъ она и кокетничаетъ отъ скуки съ гимназистомъ 7 класса. Но на одномъ вечерѣ она встрѣчается съ однимъ брюнетомъ: красивъ, уменъ, образованъ и пишетъ диссертацію на доктора медицины. Она заинтересовывается имъ, онъ, повидимому, тоже... Они часто видятся, но онъ какъ-то необыкновенно сдержанъ и въ то же время загадоченъ. Это еще болѣе увлекаетъ ее, и она однажды, возвращаяясь съ нимъ на извощикѣ изъ театра, признается ему въ любви. Онъ отвѣчаетъ неопредѣленно, глаза его по-прежнему таинственны, но въ то же время онъ крѣпко сжимаетъ ея талію... Теперь она увѣрена, что онъ ее любитъ, и, пріѣзжая домой, не спитъ всю ночь, мечтая о немъ и осязая пальцы его на таліи. Однако, прошла недѣля -- его нѣтъ... Она думаетъ, что онъ боленъ, летитъ къ нему на квартиру и снова объясняется въ любви... Но онъ оказывается бездушнымъ эгоистомъ. "Я васъ не люблю и никогда не любилъ." "А на извощикѣ?.. Зачѣмъ вы такъ сжимали меня?" -- восклицаетъ она въ негодованіи... Онъ...-- о, негодный!-- объясняетъ это плохими мостовыми... Она плачетъ, умоляетъ, упрекаетъ. Тогда онъ объявляетъ, что онъ не свободенъ: онъ женатъ; жена, и очень ревнивая жена, живетъ въ Самарѣ и скоро пріѣдетъ... Это поражаетъ ее какъ ударъ грома. Она возвращается домой и въ тотъ же день заболѣваетъ нервной горячкой".
   "Есть ли возможность ее остановить?!" думаю я въ безсильномъ гнѣвѣ. Наконецъ, пускаюсь на хитрость.
   -- Къ чему вы портите впечатлѣніе, разсказывая заранѣе сюжетъ?.. Гораздо интереснѣе прочесть.
   -- Такъ вы обѣщаете?.. Конецъ въ двухъ словахъ... Она, наконецъ, выходитъ замужъ за человѣка, который ее не понимаетъ... Шагъ за шагомъ -- ихъ жизнь... Она не удовлетворена и ищетъ исхода въ новой страсти... Новая оказывается еще хуже. Любовникъ совсѣмъ подлый человѣкъ, и въ концѣ концовъ она отравляется...
   О, Господи, какъ я обрадовался, что она, наконецъ, отравилась и я могъ улизнуть домой.
   Теперь дамы все больше въ такомъ родѣ пишутъ, и иногда выходитъ очень любопытно, потому что въ разныхъ откровенныхъ признаніяхъ дама выкладываетъ все, что происходитъ между мужскимъ и женскимъ поломъ не только въ гостиной и столовой, но, главнѣйшимъ образомъ, въ спальной. Спальня становится "центромъ" позиціи, такъ сказать "ключемъ" объясняющимъ, и съ ихъ точки зрѣнія, ихъ несчастія и горести. Сколько помнится, въ дамскихъ повѣстяхъ послѣдняго времени всѣ недоразумѣнія между мужемъ и женой, главнѣйшимъ образомъ, бываютъ отъ того, что ни тотъ, ни другая никакъ не могутъ выбрать времени для "звуковъ сладкихъ и молитвъ". Вслѣдствіе этого происходитъ нѣчто нелѣпое, но, пожалуй, и вѣрное дѣйствительности. Жена, грѣясь у камина въ капотикѣ, мечтаетъ о любви, о ласкѣ, объ единеніи сердецъ, а мужъ въ это время, какъ нарочно, сидитъ за письменнымъ столомъ и строчитъ къ завтрашнему дню докладъ, разсчитывая, завтра запустить словечко на счетъ прибавки. Мысли его далеки отъ "звуковъ сладкихъ и молитвъ", тѣмъ болѣе, что изъ-за бумагъ на него выглядываетъ скверная, толстая рожа его непосредственнаго начальника, а сбоку на столѣ лежитъ квартирная книжка, по которой не уплачено...
   "Тутъ, тукъ, тукъ!.. Можно войти?" Онъ вздрагиваетъ.-- "Что тебѣ?" -- "Мнѣ грустно, Коля... Сама не знаю, но такъ грустно!" А онъ, оболтусъ:-- "Оставь меня въ покоѣ... Видишь, я занятъ!" -- "Онъ занятъ!? Ты вѣчно занятъ, а не подумаешь, что я могу страдать... Ты не любишь меня! Ты не понимаешь меня!" Ну, разумѣется, драма. И наоборотъ: Она сидитъ, размышляетъ о назначеніи женщинъ, такъ какъ только прочла статью о женскомъ образованіи. Нельзя же все грѣть спину у камина. Надо хоть ходить въ Соляной городокъ и учиться рисованію, а то пропадешь съ тоски... Эти мужчины хотятъ насъ вѣчно держать въ рабствѣ... Я докажу, что и я могу самостоятельно жить. Въ это время звонокъ, и онъ возвращается домой веселый, даже игривый (выигралъ въ винтъ десять съ полтиной и поужиналъ), и нѣжно говоритъ женѣ, цѣлуя ее въ шею: "Маня, Маня! Не сиди такъ поздно... Пора спать!" А она въ отвѣтъ: "Ахъ, оставьте меня, пожалуйста... Мы не понимаемъ другъ друга... У васъ взгляды на женщину какіе-то мерзкіе... Вамъ бы только самку, а не друга-женщину!" Разумѣется, опять драма. На этотъ разъ онъ въ положеніи жертвы, возвышаетъ голосъ и требуетъ объясненія -- почему она не любитъ, когда онъ и проч. Такія драмы могутъ продолжаться безъ конца, до тѣхъ поръ, пока, наконецъ не является третье лицо, которое, понимая назначеніе женщины, въ то же время понимаетъ, въ качествѣ холостого савраса, что слѣдуетъ предпринять, если дама, грѣя спинку у камелька, томно говоритъ: "Мнѣ грустно!" Но такъ какъ и у него есть и дѣла, и заботы, и огорченія, то и онъ, въ концѣ концовъ, но всегда отвѣчаетъ впопадъ, а такъ какъ она и въ Соляномъ городкѣ умнѣе не стала, то снова происходитъ драма, и тѣмъ ужаснѣе, чѣмъ больше дамѣ лѣтъ.
   Вотъ такія драмы и разрабатываютъ нынѣ дамы-писательницы.
  

1 октября.

   ...Читалъ напечатанный въ газетахъ судебный отчетъ по дѣлу о растратѣ бывшимъ директоромъ почтоваго департамента, тайнымъ совѣтникомъ Перфильевымъ, 45.000 рублей. Сколько было толковъ, фантастическихъ слуховъ, а между тѣмъ какое простое дѣло. Читаешь и не изумляешься, какъ напримѣръ, въ дѣлѣ Юханцева, ни грандіозностью цифры, ни подлогами, ни обманомъ ревизоровъ. Ничего этого не было, а была до святости простая исторія. Еще лѣтъ десятъ, а то и двѣнадцать тому назадъ, будучи секретаремъ правителя канцеляріи, г. Перфильевъ началъ тратить казенныя деньги, пользуясь довѣріемъ ближайшаго начальства и отсутствіемъ контроля... Случайно, благодаря запросу тамбовскаго земства, открылось, что пожертвованныя въ 80 г. тамбовскимъ земствомъ 30.000 не внесены въ капиталъ раненыхъ, и скрывать дѣло было уже нельзя. Г. Перфильевъ во всемъ чистосердечно признался, внесъ деньги и отданъ былъ подъ судъ. Его судилъ сенатъ.
   На судѣ даже не было судебнаго слѣдствія. Подсудимый не разъ подтверждалъ правильность обвинительнаго акта и ничего новаго не показалъ.
   Какія побудительныя причины заставили подсудимаго тратить казенныя деньги? Этотъ вопросъ первоприсутствующій сенаторъ задавалъ не разъ, и г. Перфильевъ отвѣчалъ:
   -- Сказать, какія побудительныя причины къ этому были, я весьма затрудняюсь, потому что ни несчастій, ни особой нужды не было.
   "Первопр. Значитъ, вы тратили просто на свои надобности?
   Подс. Да, на свои надобности.
   Первопр. Дальше?
   Подс. Затѣмъ, когда было упразднено министерство почтъ и телеграфовъ, отчетность была заведена дѣйствительная. Въ февралѣ 1883 года, когда полученъ былъ запросъ отъ тамбовскаго губернатора, въ которомъ спрашивалось о назначеніи и употребленіи денегъ, пожертвованныхъ земствомъ, я тогда же пошелъ къ министру и сознался какъ въ этой растратѣ, такъ и въ той, которая не была еще обнаружена. Я больше ничего не могу сказать.
   Первопр. Что же вы не находились въ опасеніи, подъ страхомъ, что деньги могли быть потребованы сейчасъ же?
   Подс. Постоянно находился.
   Первопр. По этой статьѣ у васъ никакихъ установленныхъ книгъ не было?
   Подс. Никакихъ.
   Первопр. Почему вы находили возможнымъ въ такомъ же положеніи оставлять дѣло?
   Подс. Если бы я завелъ, то могъ бы измѣнить, но я нашелъ всѣ дѣло въ такомъ порядкѣ.
   Первопр. Въ безпорядкѣ?
   Подс. Да въ безпорядкѣ.
   Первопр. И этимъ воспользовались?
   Подс. Да.
   Первопр. Почему вы раньше не раскрыли ваши злоупотребленія а сдѣлали это лишь впослѣдствіи? Вѣдь вы находились подъ гнетомъ, что можетъ открыться?
   Подс. Находился постоянно подъ гнетомъ... надежда, что не откроется -- надежда весьма несбыточная.
   Первопр. Когда къ вамъ обращались за справками, что вы тогда дѣлали?
   Подс. Я всегда удовлетворялъ, потому что хорошо помнилъ всѣ дѣла и зналъ, что ихъ трудно было отыскать. Относительно же запросовъ я долженъ сказать, что единственный запросъ былъ сдѣланъ по тамбовскому дѣлу въ 1883 году. Это было равносильно обнаруженію, и я отвѣтить на это уже ничего не могъ.
   Первопр. Вы на предварительномъ слѣдствіи выясняли всѣ оттѣнки, постарайтесь и здѣсь сдѣлать тоже.
   Подсудимый молчитъ.
   Первопр. Больше ничего не находите нужнымъ сказать?
   Подс. Нѣтъ, ничего.
   Да и что же еще сказать? Мнѣ кажется, что и того, что сказано въ обвинительномъ актѣ, совершенно достаточно. Такимъ образомъ -- ничего новаго, ничего пикантнаго. Любители громкихъ процессовъ на этотъ разъ ошиблись въ своихъ ожиданіяхъ. Подсудимый, быстро сдѣлавшій себѣ карьеру, занимавшій вліятельный постъ, разумѣется, не далъ пищи для. скандала... Онъ держалъ себя съ возможнымъ достоинствомъ, въ его положеніи. Если люди подчасъ шлепаются съ высоты, то не резонъ же имъ дискредитировать то самое положеніе, въ которомъ они находились. И безъ нихъ найдутся разсказчики. И вотъ что разсказали эти чиновники-свидѣтели:
   "Денегъ, пожертвованныхъ по разнымъ случаямъ, поступало въ канцелярію, сравнительно, очень мало; завѣдывалъ ими самъ Перфильевъ, такъ что чиновникамъ отдѣленія не было вовсе извѣстно, какъ хранилъ и распоряжался ими правитель канцеляріи. Никакихъ денежныхъ книгъ не велось, а равно не записывались и всеподданнѣйшіе адресы. Высочайшія повелѣнія объявлялись на печатанныхъ бланкахъ съ отпечатанною же подписью бывшаго министра Макова и за собственноручною скрѣпою правителя канцеляріи Перфильева. Оттисковъ съ объявленныхъ Высочайшихъ повелѣній не оставлялось. Въ виду значительнаго поступленія всеподданнѣйшихъ адресовъ, исполненіе по нимъ нерѣдко задерживалось на продолжительное время. По назначеніи Перфильева 25 августа 1880 года директоромъ почтоваго департамента, онъ не сдалъ переписки по всеподданнѣйшимъ адресамъ, часть которой осталась даже у него на квартирѣ. Когда поступали запросы отъ губернаторовъ о положеніи дѣлъ, то приходилось за справками обращаться лично къ Перфильеву. Оставшаяся у Перфильева переписка возвращена имъ въ канцелярію министра внутреннихъ дѣлъ только въ исходѣ 1882 г. безъ всякой описи. Посему не представляется возможнымъ опредѣлить, вся ли переписка на лицо. 19 февраля 1883 г. свидѣтель Бардаковъ ходилъ къ т. с. Перфильеву, по порученію бывшаго правителя канцеляріи Воейкова, съ цѣлію получить квитанцію его на взносъ 30.000 р, пожертвованныхъ тамбовскимъ земствомъ. Перфильевъ прямого отвѣта не далъ, а просилъ обождать, пока онъ не наведетъ справокъ по своимъ бумагамъ. Затѣмъ была обнаружена растрата".
   Другой свидѣтель, г. Бринскій, завѣдывавшій перепиской по пожертвованіямъ и всеподданнѣйшимъ адресамъ, объяснилъ слѣдующее:
   "Хотя онъ и не былъ обязанъ правителемъ канцеляріи Перфильевымъ вести какія-либо книги по дѣлопроизводству, но онъ, тѣмъ не менѣе, для личнаго удобства, велъ книги, въ которыя записывалъ бумаги, передаваемыя ему Перфильевымъ. Такихъ книгъ, служившихъ только для справокъ, свидѣтель велъ двѣ: одну о пожертвованіяхъ и адресахъ по поводу 25-лѣтія царствованія покойнаго Императора, а другую о поступленіяхъ по поводу послѣдней турецкой войны. Остальныя пожертвованія и адреса, поступившіе въ канцелярію по поводу благополучнаго исхода покушеній на жизнь Монарха, никуда не записывались. Пожертвованныхъ денегъ поступало въ канцелярію сравнительно немного, но бывали и такіе случаи, при чемъ на передаваемой Перфильевымъ бумагѣ онъ дѣлалъ собственноручную надпись: "деньги у меня". Бржискому денегъ Перфильевъ никогда не передавалъ. Въ августѣ 1880 г. свидѣтель перешелъ на службу въ департаментъ иностранныхъ исповѣданій министерства внутреннихъ дѣлъ и спрашивалъ Перфильева о томъ, что тотъ прикажетъ сдѣлать съ перепискою по всеподданнѣйшимъ адресамъ и о пожертвованіяхъ, на что получилъ указаніе, чтобъ онъ задержалъ эти дѣла у себя. Въ силу этого, вся переписка оставалась въ канцеляріи министра внутреннихъ дѣлъ. Мѣсяца черезъ два Бржискій обратился съ тѣмъ же вопросомъ къ Перфильеву и, получивъ приказаніе представить къ нему всю переписку, доставилъ таковую въ квартиру къ Перфильеву. По осмотрѣ книги, веденной Бржискимъ о поступившихъ адресахъ о пожертвованіяхъ по случаю 25-лѣтія царствованія Императора Александра II, оказалось, что таковая не прошнурована, безъ печати и скрѣпы.
   Я читалъ газетныя передовыя статьи по этому дѣлу. Боже мой! Какія трескучія фразы, какая торжествующая нота и въ то же время какая святая наивность.
   Когда я перечитывалъ всѣ эти подробности обвинительнаго акта, мнѣ невольно припомнился безподобный, въ своемъ родѣ, романъ графа Валуева "Лоринъ", и я снова перечелъ нѣкоторыя изъ его характерныхъ страницъ... Этотъ романъ, нѣкоторымъ образомъ, комментировалъ процессъ, хоть персонажи романа и не попадали подъ судъ... Въ романѣ всѣ лица, исключая чиновъ судебнаго вѣдомства и контроля, не люди, а ангелы: честны, добры, безкорыстны, прямодушны и строго блюдутъ законъ, а правитель канцеляріи, Соболинъ, играющій въ романѣ роль "благороднаго резонера", при ангельскихъ добродѣтеляхъ являлъ еще собой рѣдкое соединеніе голубиной кротости съ мудростью змія и вліялъ иногда на своего начальника. Однимъ словомъ, читая "Лорина", можно было бы себя вообразить въ настоящемъ раю... И если, несмотря на обиліе такихъ "ангеловъ", романъ полонъ пессимистическихъ предсказаній, то потому только, что этимъ людямъ мѣшали судъ, контроль и, главное, печать... Уничтожьте ихъ -- таково поученье романа -- и все измѣнится къ лучшему. Оказывается, какъ далекъ романическій вымыселъ отъ дѣйствительности!
   Къ г. Перфильеву примѣнили высшую мѣру наказанія по закону. Его исключили изъ службы и приговорили къ уплатѣ 15,000 штрафа. Такимъ образомъ преступленіе наказано и правосудіе удовлетворено. Остается неразрѣшеннымъ, повидимому, только вопросъ о побудительныхъ причинахъ. Я убѣжденъ, что г. Перфильевъ былъ глубоко искрененъ, когда "затруднялся ихъ отыскать". Въ самомъ дѣлѣ, онъ не нуждался, съ нимъ не было несчастій, которыя толкаютъ человѣка на порочный путь... Быть можетъ, и до сихъ поръ г. Перфильевъ не догадывается о причинахъ, а между тѣмъ о нихъ столько пишутъ книгъ и ученые, и беллетристы, о нихъ столько говорятъ и моралисты, и философы, и государственные люди, публицисты и фельетонисты...
   Нѣкоторые господа, разумѣется, недовольны, что судили г. Перфильева и что кое-какіе "секреты" канцеляріи были, такъ сказать, вынесены на "улицу". Развѣ нельзя было покарать виновнаго и безъ суда, и покарать гораздо строже, чѣмъ предписываетъ законъ?
   Такъ жаловались многіе, и по-своему, пожалуй, были если не правы, то послѣдовательны.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru