Станюкович Константин Михайлович
Рождественская ночь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 4.09*57  Ваша оценка:

Константин Михайлович Станюкович

Рождественская ночь

  

OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 12 марта 2003 года http://publ.lib.ru

"К.М.Станюкович. Собр.соч.в 10 томах. Том 3": Издательство "Правда"; Москва; 1977

  

Константин Михайлович Станюкович

Рождественская ночь

  
   Волшебная тропическая ночь, вслед за закатом солнца, почти внезапно опустилась над Батавией {Батавия -- город на северо-западном побережье острова Ява (ныне -- столица Индонезии, Джакарта).} и, благодаря ветерку, дувшему с моря, дышала нежной прохладой, казавшейся таким счастьем после палящего зноя дня. Мириады звезд зажглись на небе, и луна, круглая и полная, лила свой серебристый свет с высоты бархатисто-темного купола и, медленно плывя, казалась задумчивой и томной.
   В эту чудную ночь, накануне Рождества Христова, белый катер с клипера "Забияка", стоявшего верст за шесть, за семь на рейде, -- дожидался у одной из пристаней нижней части города господ офицеров, бывших на берегу.
   Эта нижняя, "деловая" часть города с конторами, пакгаузами {Пакгауз -- специальный склад для хранения грузов при железнодорожных станциях, портах и т.п.}, лавками, складами и тесно скученными домами, исключительно населенная туземцами -- малайцами и метисами, да пришлыми китайцами, ютилась почти у самого моря, кишащего акулами и кайманами, в нездоровой, сырой и болотистой местности. Настоящие хозяева острова Явы, голландцы, жили наверху, на горе, в европейской Батавии, роскошном, чистом городке изящных домов, вилл и гостиниц, тонувшем в густой зелени садов и парков, в которых высились гигантские пальмы. Оттуда с ранней зари деловые люди спускались в малайский квартал и в десять часов утра уже возвращались домой в свои прохладные дома. Адская жара заставляла прекращать занятия, возобновлявшиеся снова за несколько часов до заката и оканчивающиеся часов в десять вечера.
   Оживленная и шумная днем жизнь в малайском квартале затихла. Огоньки в маленьких домах потухли, и узкие и грязные, прорезанные смертоносными каналами, улицы нижнего города опустели. Даже не видно было шныряющих у пристаней ночных темнокожих фей-малаек, чтобы смущать матросов всевозможных национальностей, давно не бывших на берегу, и своим более чем откровенным нарядом, и выразительными пантомимами, и острым, неприятным запахом кокосового масла, которым малайки расточительно пользуются, смазывая им и волосы, и руки, и шею. Пусто везде. Изредка лишь мелькнет громадный бумажный фонарь запоздалого разносчика всяких товаров, китайца -- этого еврея почти всего востока, возвращающегося из верхнего города, от варваров, к себе домой на отдых.
   Где-то вблизи на рейде, на каком-то судне пробило шесть склянок -- одиннадцать часов. Туземец спит. У пристани и далеко кругом стоит мертвая тишина с однообразным шепотом морского прибоя, который нежно лижет береговой вязкий песок. Только по временам эта торжественная, полная какой-то таинственности, тишина тропической ночи нарушается вдруг шумными всплесками, когда крокодил, после дневного крепкого сна на отмелях под отвесными лучами солнца, забавляется в воде, ловя добычу.
   И снова тишина.
   Русские матросы с "Забияки", катерные гребцы, в ожидании господ, находились все на катере. Лунный свет падал на их белые рубахи и захватывал некоторые лица. Несколько человек, растянувшись под банками, сладко спали. Один чернявый молодой матросик задумчиво и как-то вопросительно поглядывал то на мерцающие звезды, то на сверкающую серебром полосу моря и видимо думал какую-то думу, судя по его напряженно-строгому лицу. По временам, когда раздавались всплески, он вздрагивал и пугливо озирался на товарищей. А человек шесть или семь собрались около кормы и, рассевшись по бортам на сиденьях, вели беседу как-то особенно тихо, почти шепотом, словно бы боясь нарушить тишину этой волшебной ночи и точно несколько пугаясь ее жуткой таинственности. Дымок нескольких курящихся трубочек с острым запахом махорки приятно щекотал обоняние беседующих гребцов.
   Кроме русского катера, у пристани не было ни одной шлюпки.
   Матросы вспоминали о России, о празднике на родине, высказывали желание поскорей вернуться домой, особенно те, которые по возвращении рассчитывали на отставку или, по крайней мере, на бессрочный отпуск. Вот уж третье Рождество они встречают в "чужих" и "жарких" местах... Опротивело... Скорей бы вернуться!
   И несмотря на жизнь, хотя полную опасностей, но все-таки относительно сносную (на клипере и командир, и офицеры были люди порядочные и матросов не теснили) и сытую, каждого из матросов тянуло туда, на север, на далекую родину с ее бедами и нуждой, с покосившимися избами, соснами и елями, снегом и морозами.
   После этих воспоминаний все как-то притихли. Несколько минут длилось молчание.
   -- Гляди... Звезда упала... Еще... И куда она падает, братцы? -- тихо спросил чернявый матрос.
   -- В окиян, известно. Опричь окияна ей некуда упасть! -- отвечал пожилой здоровый матрос уверенным тоном.
   -- А ежели на землю? -- спросил кто-то.
   -- Нельзя, потому все как есть расшибет. По самой этой причине бог и валит звезду в море... Туда, мол, тебе место...
   Чернявый матросик, видимо неудовлетворенный этим объяснением, снова стал глядеть на небо.
   И необыкновенно приятный грудной голос загребного Ефремова заговорил:
   -- Это бог виноватую звезду наказывает... Потому звезды тоже бунтуют... И особенно много, братцы, падает их в эту ночь...
   -- По какой такой причине, братец? -- задорно спросил пожилой, плотный матрос.
   -- А по такой причине, милый человек, что в эту ночь не бунтуй, а веди себя смирно, потому как в эту самую ночь Спаситель родился... Великая эта ночь... Нашему рассудку и не понять... И как ежели подумаешь, что родился он в бедности, пострадал за бездольных людей и принял смерть на кресте, так наши-то все горя ничего не стоят... Ни одной полушки!.. Да, братцы, великая эта ночь. И кто в эту ночь обидит младенца, -- тому великое будет наказание... Так старик один божественный мне сказывал, странник. В книгах, говорит, все показано...
   -- Ишь ты, подлый!.. Так и мутит воду! -- проговорил кто-то, когда послышался вблизи всплеск воды...
   -- Нешто крокодил?
   -- Кому другому... Гляди -- башка его над водой...
   Все глаза устремились на одну точку. На освещенной светом луны полосе воды видна была отвратительная черная голова каймана, тихо плывшего неподалеку от шлюпки к берегу.
   -- Погани-то всякой в этих местах!.. И крокодил, и акула проклятая... Сказывают, на берегу, в лесах и тигра... Однако загуляли что-то наши офицеры на берегу, братцы... Скоро и полночь... А ты, Живков, что все на небо глаза пялишь? Ай любопытно? Не про нас, брат, писано! -- проговорил, обращаясь к чернявому матросику, пожилой, плотный матрос.
   В эту минуту с берега вдруг донесся чей-то жалобный крик.
   Матросы притихли. Кто-то сказал:
   -- А ведь это дите плачет...
   -- Дите и есть... По ближности где-то... Ишь, горемычный, заливается... Заплутал, что ли...
   -- Кто-нибудь при ем должен быть...
   Жалобный, беспомощный плач не прекращался.
   -- Сходил бы кто посмотреть, что ли? -- заметил плотный, пожилой матрос, не двигаясь, однако, сам с места.
   -- Куда ходить? Офицеры могут вернуться, а гребца нет! -- строго проговорил унтер-офицер, старшина на катере.
   -- И то правда! -- сказал плотный матрос.
   -- Что ж, так и бросить без призора младенца в этакую ночь? -- раздался приятный тенорок загребного Ефремова. -- А ежели он один да без помощи?.. Это, Егорыч, не того... неправильно...
   -- Я мигом вернусь, Андрей Егорыч, только взгляну, в чем причина! -- взволнованно проговорил чернявый матросик. -- Дозвольте...
   -- Ну, ступай... Только смотри, Живков, не заблудись...
   -- И я с ним, Егорыч! -- вымолвил Ефремов.
   И оба матроса, выскочив из катера, бегом побежали по пустынному берегу на плач ребенка...
   И очень скоро, почти у самого моря, они увидали крошечного черномазого мальчика в одной рубашонке, завязшего в мокром рыхлом песке.
   Около не было ни души.
   Матросы удивленно переглянулись.
   -- Эка идолы!.. Эка бесчувственные!.. Бросили ребенка... Это, брат Живков, неспроста... Погубить хотели младенца... Тут бы его крокодил и сожрал!.. Гляди... Ишь плывет... Почуял, видно...
   И Ефремов взял на руки ребенка.
   -- А что же мы с ним будем делать?
   -- Что делать?.. Возьмем на катер... Там видно будет!.. Ну ты, малыш, не реви! -- ласково говорил Ефремов, прижимая ребенка к своей груди. -- Это сам господь тебя вызволил...
   Велико было изумление на катере, когда минут через десять вернулись оба матроса с плачущим ребенком на руках и рассказали, как его нашли.
   Унтер-офицер не знал, как ему и быть.
   -- Зачем вы его принесли? -- строго спрашивал он, хотя сам в душе и понимал, что нельзя же было оставить ребенка.
   -- То-то принесли! И ты бы принес! -- мягко и весело отвечал Ефремов. -- Ребята, нет ли у кого хлеба?.. Он, може, голоден?..
   Все матросы смотрели с жалостью на мальчика лет пяти. У кого-то в кармане нашелся кусок хлеба, и Ефремов сунул его малайчонку в рот. Тот жадно стал есть.
   -- Голоден и есть... Ишь ведь злодеи бывают люди!..
   -- А все-таки, ребята, нас за этого мальчонка не похвалят! Ишь пассажир объявился какой! -- снова заметил унтер-офицер.
   -- Там видно будет, -- спокойно и уверенно отвечал Ефремов. -- Может, и похвалят!
   Ребенок скоро заснул на руках у Ефремова. Он прикрыл его чехлом от парусов. И его некрасивое, белобрысое, далеко не молодое лицо светилось необыкновенной нежностью.
   Скоро приехали с берега в двух колясках офицеры. Веселые и слегка подвыпившие, они уселись на катер.
   -- Отваливай!
   -- Ваше благородие, -- проговорил старшина, обращаясь к старшему из находившихся на катере офицеров, -- осмелюсь доложить, что на катер взят с берега пассажир...
   -- Какой пассажир?
   -- Малайский, значит, мальчонка... Так как прикажете, ваше благородие?..
   -- Какой мальчонка? Где он?
   -- А вот спит под банкой у Ефремова, ваше благородие...
   И унтер-офицер объяснил, как нашли мальчонку.
   -- Ну что ж?.. Пусть едет с нами... Фок и грот поднять! -- скомандовал лейтенант.
   Паруса были поставлены, и шлюпка ходко пошла в полветра на клипер.
   Ефремов уложил найденыша в свою койку и почти не спал до утра, поминутно подходя к нему и заглядывая, хорошо ли он спит.
   Наутро доложили о происшествии капитану, и он разрешил оставить мальчика на клипере, пока клипер простоит в Батавии. В то же время он дал знать о ребенке губернатору, и маленького малайца обещали поместить в приют.
   Неделю прожил маленький найденыш на клипере, и Ефремов пестовал его с нежностью матери. Мальчику сшили целый костюм и обули. И когда накануне ухода полицейский чиновник приехал за мальчиком, матросы через боцмана просили старшего офицера испросить у капитана разрешение оставить найденыша на клипере.
   И Ефремов, успевший за это время привязаться к мальчику, ждал капитанского ответа с тревожным нетерпением.
   Капитан не согласился.
   Долго потом Ефремов вспоминал рождественскую ночь и этого чуть было не погибшего мальчика, успевшего найти уголок в его сердце.
  
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ
  
   Впервые -- в сборнике "Рассказы из морской жизни", СПб., 1892.
  
  
   Л.Барбашова
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   4
   Константин Михайлович Станюкович: "Рождественская ночь"
  
   Библиотека Альдебаран: http://lib.aldebaran.ru
  
  
  
Оценка: 4.09*57  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru