Lib.ru/Классика: Стахеев Дмитрий Иванович. Тайна жизни

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
Д. И. СТАХѢЕВА

ТОМЪ ВТОРОЙ

Изданіе
поставщиковъ
ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА
ТОВАРИЩЕСТВА М. О. ВОЛЬФЪ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ, Гостиный дворъ, 18 МОСКВА, Кузнецкій мостъ 12
1902

ТАЙНА ЖИЗНИ

(QUASI UNA FANTASIA).

Вотъ океанъ кристальный
Блеститъ у ногъ моихъ поверхностью зеркальной
И свѣтитъ новый день въ безвѣстной сторонѣ...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Привѣтствую тебя, невѣдомый разсвѣтъ!"
[Гете Фаустъ],

На Васильевскомъ островѣ, между Большимъ проспектомъ и набережной Невы, въ одной изъ среднихъ улицъ или линій, какъ онѣ тамъ называются, жилъ въ собственномъ домѣ купецъ, степенный человѣкъ, лѣтъ пятидесяти. Былъ онъ когда-то бойкій и смѣтливый торговецъ, велъ большія предпріятія, имѣлъ подъ своимъ управленіемъ не одинъ десятокъ служащаго люда и въ погонѣ за выгодами исколесилъ Россію вдоль и поперекъ.

Въ описываемое время онъ жилъ на покоѣ, отчасти, по причинѣ слабаго здоровья, растеряннаго въ поискахъ богатства, а главнымъ образомъ, кажется, потому, что, переступивъ за второе полустолѣтіе жизни, понялъ, наконецъ, что бѣжать ему некуда и заботиться о пріобрѣтеніи богатства не для кого -- и прекратилъ всѣ свои торговыя и промышленныя дѣла.

Въ конторѣ у него, вмѣсто прежней толпы служащихъ, въ описываемое время было только двое, -- артельщикъ и приказчикъ; товарные склады опустѣли, товары распроданы и самыя зданія, въ которыхъ они помѣщались, переданы въ другія руки.

Онъ велъ тихую уединенную жизнь, ходилъ каждый день къ обѣднѣ и, возвратясь изъ церкви, съѣдалъ передъ чаемъ кусочекъ просфоры, благоговѣйно при этомъ крестясь. Послѣ завтрака уѣзжалъ на прогулку въ Лѣтній садъ или на Петровскій островъ, послѣ обѣда отдыхахъ и вечеръ проводилъ большею частію дома за чайнымъ столомъ и у себя въ кабинетѣ.

Въ далекомъ его прошломъ, какъ сказано выше, была дѣловая, шумная жизнь съ постоянной погоней за денежными выгодами, съ неизбѣжными заботами и огорченіями при неудачахъ, съ радостными восторгами при успѣхахъ, сопровождавшимися выпивками и шумнымъ, хмѣльнымъ весельемъ. Все это невозвратно кануло въ бездонную пропасть минувшаго. Въ настоящемъ жизнь свелась на молочко и яицы въ смятку, и всѣ заботы сосредоточились только на правильной дѣятельности желудка и покойномъ снѣ.

Былъ онъ вдовъ и бездѣтенъ и семью его составляли только двѣ старушки. Старшая, дряхлая и сгорбившаяся отъ лѣтъ, была его бабушка, мать его матери, давно уже тяготившаяся своею старостію и часто со вздохомъ повторявшая о томъ, что долго зажилась на этомъ свѣтѣ.

Другая была, по сравненію съ ней, можно сказать, даже и не старушка, хотя и молодой ее назвать было тоже до нѣкоторой степени несправедливо, такъ какъ ей уже давно перевалило за сорокъ,-- лѣта, составляющіе, по народной пословицѣ, крайній предѣлъ женскаго земного бытія.

Она жила въ домѣ двоюроднаго брата въ качествѣ бѣдной родственницы, не нашедшей своей "судьбы". Все свободное время, котораго, при уединенной жизни брата, было у ней много, она проводила за книгами. Въ ея маленькой библіотекѣ имѣлись и Библія, и Евангеліе, и сочиненія духовныхъ писателей, которыхъ она нерѣдко читала вслухъ по просьбѣ бабушки. Кромѣ этихъ книгъ, были у ней и Шопенгауеръ, и Гартманъ, и Ренанъ, и др., которыхъ она приберегала для себя. О содержаніи этихъ послѣднихъ ни бабушка, ни братъ не только не имѣли никакого понятія, но даже и вообще о существованіи ихъ на бѣломъ свѣтѣ никогда ни слыхивали, будучи людьми другого воспитанія. Она же была дочерью учителя гимназіи, отъ котораго и унаслѣдовала и книги, и склонность къ думамъ "о вѣчныхъ вопросахъ".

Бабушка иногда спрашивала:

-- А это что у тебя за книги?

-- Гдѣ, бабушка?

-- А вонъ, въ томъ шкапикѣ

-- Это, бабушка, отъ покойнаго папаши остались...

-- Хорошія онѣ, божественныя?

-- Очень хорошія.

-- Почитала бы, когда такъ, мнѣ.

-- Онѣ, бабушка, не божественныя. Это сочиненія ученыя.

-- Да нѣшто ты ученая?

-- Нѣ-ѣ-тѣ! Куда мнѣ! Я только берегу ихъ въ память отца,-- уклончиво отвѣчала она.

-- Это похвально, голубушка! Хорошій былъ человѣкъ, покойникъ, помню я его.

Съ братомъ подобныхъ разговоровъ у ней никогда не было.

II.

Братъ жаловался на плохое здоровье, уныло барабанилъ по столу костлявыми пальцами, задумчиво блуждая впалыми глазами по стѣнамъ, точно искалъ на нихъ отвѣта на свои затаенныя думы..

-- Къ чаю, братъ, какого варенья подать?-- спрашивала иногда сестра.

Онъ задумчиво всматривался въ ея лицо и молчалъ.

-- Малины, можетъ, пожелаете, или опять, по вчерашнему, клубники.

Отвѣтъ большею частію ограничивался двумя словами: "все равно", но думы, слѣдовавшія за нимъ, бывали иногда весьма предолжительны, такъ что и налитый сестрою чай, бывало, остынетъ въ стаканѣ, и самоваръ устанетъ пѣть свою унылую, тихую пѣсню, а онъ все сидитъ молча, поводитъ глазами по стѣнамъ и барабанитъ пальцами. О чемъ онъ такъ задумывался -- никому объ этомъ не говорилъ; но можно было, однако-же, до нѣкоторой степени опредѣлить, по выраженію его лица и вообще по состоянію его дѣлъ, что мысли его всего чаще сосредоточивались на одномъ вопросѣ, именно о томъ, отчего это такъ незамѣтно, точно крадучись, пробѣжала жизнь съ ея надеждами, молодостью, силой, привязанностью къ дѣламъ.

Въ кабинетѣ у него, какъ и во всѣхъ другихъ комнатахъ дома, горѣли предъ образами лампады, и бабушка озабоченно слѣдила, чтобы онѣ во-время доливались масломъ. Самъ онъ тоже слѣдилъ за этимъ и иногда волновался, замѣтивъ потухшую лампаду.

-- Господи помилуй! Что же вы это смотрите!

-- Сейчасъ, сейчасъ... Ахъ, грѣхъ какой!-- слышался изъ дальнихъ комнатъ женскій голосъ.

И бабушка, и внучка уже знали, зачѣмъ онъ зоветъ, такъ какъ ни въ какія другія заботы по дому и хозяйству онъ не входилъ.

Онъ былъ религіозный человѣкъ, молитвы утреннія и вечернія читалъ, говоря его словами, неукоснительно, но во время чтенія ихъ уже не клалъ десятками земные поклоны и не крестился съ такою горячностью, какъ прежде. Бывало, въ лучшіе годы жизни, начнетъ молиться,-- полъ подъ ногами у него дрожитъ, правою рукою размахиваетъ съ плеча на плечо съ необычайною выразительностью и страстнымъ шопотомъ проситъ отъ Господа "великія и богатыя милости". Теперь молитва была сдержанная и исполнялась не только не колѣнопреклоненно, но даже и не стоя на ногахъ, а сидя въ креслѣ.

Великія и богатыя милости, въ видѣ собственнаго дома, груды денегъ и обилія во всемъ, были получены и очень когда-то радовали и утѣшали. Но съ годами оказалось, что онѣ не велики и не богаты, а великое и богатое было гдѣ-то далеко въ другомъ мѣстѣ...

-- Гдѣ докторъ?-- тревожно спрашивалъ онъ иногда, всматриваясь въ стрѣлки карманныхъ часовъ, -- какъ онъ это всегда неаккуратенъ. Сестра, слышь, ты ему объ этомъ того... намекни. Мнѣ-то неловко: разволнуюсь, пожалуй, и не усну потомъ.

-- Скажу, братецъ, безпремѣнно скажу. Что это онъ, въ самомъ дѣлѣ!..

-- Да, да! Долженъ онъ свое дѣло помнить. Ежели назначено являться въ пять -- и обязанъ онъ являться въ пять. Деньги уплачиваю я аккуратно...

-- Будьте, братецъ, спокойны. Я все устрою. Не волнуйтесь... Да вотъ и звонокъ. Навѣрное это онъ!.. Да, да! Онъ!..

Такъ шли дни за днями. Купецъ прихварывалъ, бабушка дряхлѣла, внучка съ каждымъ днемъ становилась задумчивѣе, замѣчая, какъ слабѣетъ здоровье брата, ихъ единственнаго родственника, покровителя и друга.

III.

Однажды, отправясь, по обыкновенію, на прогулку, купецъ проѣхалъ въ Лѣтній садъ, прошелся разъ другой по деревяннымъ настилкамъ, укладываемымъ тамъ ежегодно на зимнее время, потомъ сѣлъ на скамеечку и сталъ читать захваченную съ собой газету. Чтеніе, однако, продолжалось недолго; онъ скомкалъ газетный листъ, -- небрежно сунулъ его въ карманъ мѣхового пальто и пошелъ по направленію къ ожидавшему его у воротъ сада экипажу.

И нездоровилось ему въ этотъ день болѣе, чѣмъ въ предыдущіе дни, и содержаніе газеты показалось скуднымъ.

Кучеръ, увидя его выходящимъ изъ сада, пріободрился, тронулъ лошадь вожжами и подъѣхалъ къ воротамъ, не безъ гордости кося глазами направо и налѣво, смотрите, молъ, каковы сани, какъ темна и пушиста ихъ медвѣжья полость, какъ статенъ и "строгъ" сѣрый въ яблокахъ конь, съ нетерпѣніемъ бьющій по мостовой копытомъ, каковы бобры на хозяинѣ.

Все было, дѣйствительно, богато,-- и сани, и сѣрый въ яблокахъ рысакъ, и хозяйскіе бобры, только самъ хозяинъ всего этого имѣлъ болѣзненный видъ: глаза его были тусклые, глубоко впавшіе, съ темными подъ ними ямами, лицо пепельнаго цвѣта, походка медленная, въ этотъ день въ особенности не твердая, казалось, онъ прежде, чѣмъ подойти къ санямъ, вотъ-вотъ сейчасъ упадетъ.

Возвращаясь домой, онъ во все время пути дремалъ, легонько покачиваясь.

Въ воображеніи его рисовались освѣщенныя яркимъ солнцемъ Самарскія степи, табуны пасущихся на нихъ лошадей, киргизскія юрты и голые ребятишки, играющіе на травѣ.

-- Весной поѣду туда, -- думалъ онъ,-- куплю кобылицъ, найму киргиза, чтобы ходилъ за ними и дѣлалъ мнѣ кумысъ...

Открывая глаза, онъ каждый разъ ощупывалъ при этомъ правой рукой лѣвый карманъ сюртука, гдѣ лежалъ у него бумажникъ съ деньгами, ощупывалъ изъ предосторожности, сыздавна усвоенной и обратившейся въ привычку. Зналъ онъ, что бумажникъ лежитъ на своемъ мѣстѣ въ карманѣ, зналъ, что и выпасть ему невозможно, такъ какъ боковой карманъ застегивался на пуговицу, а все-таки нѣтъ-нѣтъ, да и тронетъ его рукой -- тутъ ли, молъ, голубчикъ.

Такая озабоченность развилась въ немъ на прочно усвоенномъ и многолѣтнимъ опытомъ выработанномъ понятіи о первенствующемъ значеніи денегъ въ человѣческой жизни. Тамъ, молъ, вы что ни говорите, какія философіи ни разводите, а безъ денегъ податься некуда.

Кучеръ правилъ лошадью съ должнымъ сознаніемъ собственнаго достоинства и свирѣпо косилъ глазами направо и налѣво при встрѣчѣ съ другими экипажами. Ѣхалъ онъ осторожно, не спѣша, согласно сдѣланному хозяиномъ на этотъ счетъ распоряженію; конь, явно недовольный, что ему не даютъ ходу, и сдерживаемый въ своей ретивости, грызъ отъ нетерпѣнія удила и тоже, подобно кучеру, имѣлъ взглядъ свирѣпый.

"Весной въ Самару -- непремѣнно. Съ первымъ же пароходомъ по Волгѣ туда! Дня лишняго здѣсь не пробуду,-- мечталъ хозяинъ.-- Доктора возьму съ собой. Израсходуется на него лишняя тысяча, ну, даже -- двѣ, это не суть важное дѣло!".

Такъ, раздумывая о будущемъ, онъ то закрывалъ глаза и отдавался дремотѣ, то приходилъ въ себя, ощупывалъ карманъ и чрезъ нѣсколько времени снова начиналъ дремать.

Сани въѣхали въ ту улицу, гдѣ находился его домъ.

Взглянувъ на багряный цвѣтъ зари потухавшаго зимняго дня, на сѣрыя сплошныя тучи, низко нависшія надъ городомъ, онъ обратился къ кучеру съ вопросомъ:

-- Отчего это у тебя...

-- Чего изволите?-- переспросилъ кучеръ.

-- Лошадь...

Но онъ не договорилъ вопроса и вдругъ подался впередъ всѣмъ корпусомъ и ткнулся головой въ спину кучера

Кучеръ тревожно повернулся на своемъ узкомъ и неудобномъ сидѣньѣ и замѣтилъ, что онъ поблѣднѣлъ и качается изъ стороны въ сторону, видимо теряя равновѣсіе.

Ворота были растворены и около нихъ стоялъ дворникъ, давно уже поджидавшій возвращенія хозяина. И онъ тоже замѣтилъ, что съ хозяиномъ случилось что-то неладное -- и кинулся къ санямъ, остановившимся у крыльца, выходившаго по старинному во дворъ, а не на улицу, какъ дѣлаютъ нынче.

-- Батюшки мои! Чтожъ это?..

На помощь къ растерявшемуся дворнику подбѣжалъ еще кто-то изъ служащихъ и сталъ помогать хозяину выйти изъ саней, но хозяинъ уже былъ почти безъ движенія и пришлось его вносить въ домъ на рукахъ. Жизнь въ немъ угасала, но еще не угасла, и впалые глаза потускнѣли, но все же еще сохраняли нѣкоторый, хотя и весьма уже слабый, остатокъ блеска.

IV.

Въ домѣ все сразу пришло въ необычайное разстройство. Кухня опустѣла, что то жарилось на сковородѣ, трещало, шипѣло и разбрасывало на раскаленную плиту брызги; на столѣ хозяйничала кошка, она стояла на заднихъ лапкахъ около какого-то горшка, и засунувъ въ него морду, съ видимымъ удовольствіемъ пошевеливала кончикомъ хвоста; дворовый песъ стоялъ у растворенной настежъ двери кухни и съ изумленіемъ смотрѣлъ на своевольныя ея дѣйствія, не понимая, въ силу чего она получила такія права, и вдругъ, поднявъ морду кверху, завылъ.

Изъ прачешной выбѣжала, обдергивая подоткнутый за поясъ подолъ платья, прачка, за ней другая, третья, всѣ въ мокрыхъ башмакахъ, одѣтыхъ на босую ногу, онѣ не обратили вниманія на вой собаки и едва ли слышали его, охваченныя любопытствомъ и нетерпѣніемъ узнать поскорѣе, что такое случилось съ пріѣхавшимъ хозяиномъ. Въ прачешной не осталось никого, изъ котла валилъ паръ столбомъ, на грязномъ полу лежала груда мокраго бѣлья, очевидно брошеннаго второпяхъ куда ни попало.

На дворѣ около чернаго входа въ домъ столпились рабочіе, оставившіе обычныя занятія по очисткѣ двора отъ снѣгу, и перебрасывались между собою отрывочными вопросами.

-- Можетъ ничего... отойдетъ еще.

-- А кто его знаетъ... Ежели на рукахъ поволокли въ домъ, стало быть мало хорошаго... Вотъ тѣ и богачество...

-- Чего, богачество? Въ богачествѣ-ли, въ бѣднотѣ-ли,-- отъ смертнаго часа все равно не уйдешь...

Домашняя прислуга толпилась въ дверяхъ корридора, открывавшаго входъ въ залъ, чрезъ который хозяинъ былъ введенъ или, вѣрнѣе сказать, внесенъ въ кабинетъ, и положенъ тамъ на широкомъ, обитомъ темнымъ сафьяномъ диванѣ. Кто-то погналъ на уставшей лошади за докторомъ, кто-то быстро прошагалъ чрезъ дворъ на улицу, и пустился потомъ бѣгомъ по тротуару, повернувъ за уголъ въ сосѣдній переулокъ, по направленію къ тому дому, который находился во дворѣ церковной ограды.

Бабушка и внучка, испуганныя неожиданно крутымъ поворотомъ болѣзни хозяина, возвратившагося съ прогулки домой въ такомъ ужасномъ положеніи, растерялись, не зная, куда кинуться и что предпринять. Внучка тряслась, какъ въ лихорадкѣ, лицо ея вдругъ какъ-то сразу осунулось и потемнѣло, губы дрожали и въ глазахъ какъ будто застыло выраженіе ужаса.

-- Бабушка! Что же это?.. Гдѣ же докторъ?.. Ахъ, какое несчастіе!..-- шептала она, хватая бабушку за руки,-- и священника-бы надо..

Бабушка едва передвигала ноги, то уходила изъ кабинета, гдѣ лежалъ заболѣвшій хозяинъ, то возвращалась назадъ, вздыхая и сама съ собой разговаривая:

-- О, Господи, батюшка!.. И нежданно-негаданно!.. Творецъ Милосердый!..

Голова ея тряслась, сгорбленная спина, казалось, еще больше сгорбилась, и блѣдное, изборожденное глубокими морщинами лицо-имѣло тревожное выраженіе.

Больной полулежалъ на диванѣ, обложенный подушками, ни на какую боль не жаловался, не стоналъ, большую часть времени глаза его оставались закрытыми, точно онъ спалъ, и только по временамъ, открывъ ихъ, онъ съ изумленіемъ оглядывалъ комнату и слабо произносилъ:

-- Пить.

Халатъ, въ который его одѣли, былъ распахнутъ, воротъ рубашки растегнутъ и желтыя, костлявыя руки лежали на подушкахъ, не обнаруживая никакого движенія.

-- Анна!-- шопотомъ онъ позвалъ сестру, и когда она осторожно склонилась къ изголовью его ложа, спросилъ слабымъ голосомъ:

-- Бумажникъ... гдѣ?

-- У меня... Вотъ онъ. И сумочка карманная вотъ. Хочешь къ себѣ подъ подушку?

Онъ помолчалъ нѣкоторое время, какъ бы что-то соображая, потомъ тихо проговорилъ:

-- Не... надо.

Бумажникъ и все, что въ немъ находилось, все, что въ продолженіе многихъ лѣтъ было предметомъ постоянныхъ заботъ,-- вдругъ потеряло въ глазахъ его всякую цѣнность и оказалось совершенно ненужнымъ.

-- Ахъ, батюшка,-- тревожно, но тоже шопотомъ проговорила сестра больного, вышедшая на встрѣчу священнику, -- идите сюда, идите. Онъ уже нѣсколько разъ спрашивалъ о васъ. Что случилось-то у насъ, Господи, что случилось!

-- Да, да. Я освѣдомленъ... Чтожъ дѣлать! На все есть воля Божія...

Войдя за него слѣдомъ въ кабинетъ, священникъ склонилъ голову нѣсколько на бокъ и взглянулъ на больного съ выраженіемъ нѣкотораго какъ бы участія къ нему -- съ выраженіемъ, издавая усвоеннымъ и не столько по чувству, сколько по обычаю, примѣняемыхъ въ подобныхъ случаяхъ.

Въ то время, когда онъ находился въ кабинетѣ, пріѣхалъ докторъ. Войдя въ залъ мелкими торопливыми шагами, онъ хотѣлъ немедленно пройти по знакомой ему дорогѣ къ больному, но когда услышалъ, что тамъ священникъ,-- съ удивленіемъ отступилъ шагъ назадъ и сталъ о чемъ-то перешептываться со старушками, обращая озабоченный взглядъ то на одну, то на другую. Свѣдѣнія, сообщенныя ими, произвели на него, какъ видно, удручающее впечатлѣніе. Онъ махнулъ рукой съ выраженіемъ горестной досады, прошелся потомъ по залу отъ одной стѣны до другой и только-что было сѣлъ на первый подвернувшійся подъ руку стулъ, какъ тотчасъ же поднялся съ него и опять зашагалъ.

Докторъ былъ малорослый, пухлый старичокъ съ рыжеватыми волосами, начинавшими уже сѣдѣть на головѣ и бородѣ, и бойкими маленькими глазками, выглядывавшими изъ подъ нависшихъ бровей, точно двѣ мышки. Состоя съ давняго времени домашнимъ врачомъ больного, онъ не ожидалъ въ ходѣ его болѣзни такой рѣзкой перемѣны, и тѣмъ болѣе усиливалось его волненіе, чѣмъ дольше не отворялись двери кабинета. Онъ порывисто пожималъ плечами, хмурилъ брови, подходилъ опять къ бабушкѣ и внучкѣ, начиная ихъ снова распрашивать о томъ, о чемъ уже разспрашивалъ ранѣе.

-- Я не понимаю,-- въ волненіи прошепталъ онъ, -- отчего такъ долго священникъ задерживаетъ, ну что тамъ тянуть,-- чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше...

Ему казалось, что съ того момента, когда онъ вошелъ въ залъ, прошло уже много времени, тогда какъ въ дѣйствительности не прошло и десяти минутъ.

Наконецъ, дверь въ кабинетъ отворилась. Докторъ быстро прошмыгнулъ туда и съ необычайною серьезностію принялся за дѣло, но пылъ его скоро охладѣлъ. Не успѣлъ онъ выслушать съ должнымъ вниманіемъ біеніе сердца больного, какъ тотъ отстранилт его отъ себя движеніемъ руки и слабо проговорилъ.

-- Напрасно... Ничего не нужно: я умираю...

-- Э, полноте. Опасности никакой нѣтъ. Поживемъ еще, Богъ дастъ...

Грустная, чуть замѣтная улыбка скользнула по губамъ больного.

-- Поживемъ еще, -- продолжалъ ободрять докторъ, -- вотъ, Богъ дастъ, наступитъ весна -- на югъ махнемъ...

Онъ взялъ его за руку, прислушиваясь къ біенію пульса, но больной опять отстранилъ его, съ видимымъ неудовольствіемъ.

Докторъ пожалъ плечами, что, обыкновенно, дѣлалъ при каждомъ душевномъ волненіи и молча вышелъ въ другую комнату. Но выйдя въ залъ, онъ немедленно сообразилъ, что именно ему слѣдуетъ дѣлать и, присѣвъ къ одному изъ простѣночныхъ ломберныхъ столовъ, сталъ строчить рецепты.

-- Вотъ это, изволите видѣть, -- объяснялъ онъ сестрѣ больного, поднявшись отъ стола,-- чрезъ каждые четверть часа по ложкѣ, а это вотъ кислородъ,-- давайте по мѣрѣ надобности...

-- Надежда есть еще?..-- шопотомъ спросила сестра.

-- Надежда всегда нашъ спутникъ до послѣдняго вздоха... Пошлите немедленно въ аптеку...

VI.

-- Аннушка! Гдѣ ты тамъ?-- прошептала бабушка, оглядывая залъ и не видя внучки,-- тебя онъ зоветъ. Иди.

Сестра поспѣшно пошла въ кабинетъ. Больной неподвижно лежалъ на диванѣ и жалобно повторялъ:-- Анна! Анна!..

Когда она приблизилась къ изголовью его ложа и спросила, чего онъ хочетъ, онъ заговорилъ что-то безсвязное, недоступное пониманію.

-- Что такое?-- переспросила сестра, близко наклонясь къ его лицу.

-- Завѣщаніе... тамъ...

Сестра переспросила нѣсколько разъ о томъ, гдѣ находится завѣщаніе, но опредѣленнаго отвѣта не получила. Онъ закрылъ глаза и, повидимому, задремалъ. Когда бабушка вошла въ кабинетъ, внучка издали показала ей глазами на больного, какъ бы говоря: задремалъ, молъ, будьте осторожны. Но больной опять открылъ глаза и слабо простоналъ -- Анна. Какъ темно... Зажгите...

-- Еще лампу принести?

-- Не надо. Сейчасъ они придутъ.

-- Кто придетъ?

-- Папенька... и всѣ... Они зажгутъ.

Очевидно, онъ бредилъ, но бредъ, въ которомъ припоминались умершіе, будто-бы имъ ожидаемые, заставилъ бабушку и внучку переглянуться въ тревожномъ предчувствіи чего-то таинственнаго, которое вотъ-вотъ должно совершиться.

Бабушка была спокойнѣе и мысленно шептала молитвы: но внучка чувствовала себя въ тревожномъ состояніи, холодъ пробѣжалъ у ней по спинѣ при словахъ брата объ ожидаемыхъ имъ гостяхъ, словахъ, не предвѣщавшихъ ничего хорошаго и несомнѣнно грозившихъ, по ея мнѣнію, печальнымъ исходомъ его болѣзни.

Она даже окинула испуганнымъ взглядомъ комнату, вдругъ представивъ себѣ, что, можетъ быть, тутъ-же рядомъ съ нею уже явились и стоятъ у изголовья больного ожидаемые имъ умершіе родные, невидимые ею. Боязнь за его жизнь и страхъ, вызванный его бредомъ, сжимали ей сердце.

Въ комнатѣ и кругомъ во всемъ домѣ была такая тишина, точно онъ былъ необитаемъ; сквозь двойныя зимнія рамы глухо доносился начавшійся трезвонъ къ вечернѣ; троекратно возобновляясь, онъ, наконецъ, затихъ.

-- Но гдѣ-же? Скоро-ли?-- слезливо произнесъ больной и раскрылъ глаза,-- что это какъ долго!

-- Ты о лѣкарствѣ спрашиваешь?

-- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ... Господи! Какъ тяжело... Скорѣе-бы.

Между его отвѣтами и вопросами сестры были томительные промежутки. Произнося слова, онъ чуть-чуть шевелилъ губами и звукъ его голоса слабѣлъ съ каждымъ словомъ.

-- Не надо... никакого лѣкарства... Анна Прочитай мнѣ молитву.

Сестра стала читать, онъ едва слышно повторялъ за ней слова молитвы. Слезы текли по смуглымъ щекамъ сестры, голосъ обрывался, она, казалось, собирала послѣднія силы, чтобы не зарыдать, и когда дочитала молитву до конца, онъ чуть слышно повторилъ: "Аминь". Бабушка опустилась на колѣна предъ образомъ, предполагая, что онъ уже сказалъ "послѣднее слово" -- и "отходитъ". Слово, однако-же, оказалось не послѣднимъ.

-- Ахъ... вспомнилъ... Ахъ!.. -- съ неожиданнымъ оживленіемъ и тревогой, прошепталъ онъ, снова открывъ глаза, -- меня озабочиваетъ... Анна! Ты помнишь? Мы съ тобой... условились...

-- Когда? Въ чемъ условились?..

Но онъ не отвѣтилъ.

Прошло двѣ -- три минуты тяжелаго, томительнаго молчанія. Глаза его вдругъ какъ то странно расширились, точно онъ увидѣлъ что-то, необычайно его изумившее, и -- взглядъ застылъ.

VII.

Нѣсколько времени спустя, судебный приставъ) сухой, костлявый и тонконосый старикъ, въ поношенномъ сюртукѣ, не менѣе его пострадавшемъ отъ времени и житейскихъ невзгодъ, приклеивалъ съ видимымъ равнодушіемъ печати къ комодамъ, шкапамъ и ящикамъ письменнаго стола.

-- Удивительные люди, эти покойники,-- бормоталъ онъ, разсуждая самъ съ собой,-- говорятъ, написалъ завѣщаніе, даже будто-бы засвидѣтельствовалъ его нотаріальнымъ порядкомъ, а куда запряталъ и въ какой именно конторѣ засвидѣтельствовалъ,-- никому не сказалъ и теперь молчитъ.

Когда ему пришлось приклеивать печати къ нижнему ящику того шкапа, около котораго лежали ноги покойника, онъ сказалъ, обращаясь къ служащимъ:

-- А ну-ка, братцы, поверните-ка его немножко поправѣе.

-- Погодите минутку, другую. Сейчасъ понесемъ въ залъ.

-- Это какъ вамъ угодно, можете нести хотя въ гостиную, я противъ этого ничего не имѣю. Только вотъ дѣло въ чемъ -- ждать мнѣ некогда: у меня сегодня есть още парочка такихъ молодцовъ. Они-то отъ жизни освободились, а я еще маюсь...

-- Но къ чему вы такъ спѣшите? Еще покойникъ не остылъ -- вы уже за опись.

-- А зачѣмъ рядомъ съ мировымъ живете? Онъ человѣкъ торопливый, въ ночь за полночь съ постели сгонитъ -- и на законномъ основаніи!

Знакъ, висѣвшій у него на груди на серебряной цѣпи, мѣшалъ ему, опустившемуся предъ шкапомъ на колѣна, приклеивать печати, онъ небрежно закинулъ его за спину, и прижимая косѣлявыми пальцами смоченную бумажку къ орѣховому дереву шкапа, морщился, недовольный тѣмъ, что она плохо приклеивается. Свѣча, которую онъ держалъ въ лѣвой рукѣ, отекала и капала стеариномъ на полъ.

-- Ну, вотъ и расчудесно!-- одобрилъ онъ, когда служащіе подняли умершаго на руки и понесли изъ кабинета.

Въ это время въ переднюю вошелъ артельщикъ, возвратившійся изъ аптеки. Онъ поспѣшно прошагалъ чрезъ залъ по направленію "къ кабинету, держа въ ру кахъ подушку съ кислородомъ и стклянку съ лѣкарствомъ. Увидѣвъ трупъ хозяина, несомый въ передній уголъ зала, съ безпомощно повисшими и болтавшимися въ воздухѣ руками, онъ остановился въ дверяхъ, точно застылъ на мѣстѣ съ выраженіемъ ужаса во взглядѣ.

Приставъ, поднявшійся съ полу отъ послѣдняго ящика комода, увидѣвъ его, шопотомъ проговорилъ:

-- Что, дружище, опоздалъ... Бываетъ, бываетъ...

-- Господи помилуй!.. А я такъ торопился...

-- Да, да... Хозяинъ-то оказался торопливѣе тебя. Его, стало быть, не догонишь теперь...

-- Господи! Господи!..-- шепталъ артельщикъ.

-- То-то вотъ. Теперь: "Господи, господи!" Ожегся, стало-быть,-- и Бога вспомнилъ...

Приставъ выпрямился во весь ростъ, и растирая ладонями поясницу, болѣзненно сморщился.

-- Ноетъ, капризница. Въ баню просится подъ горячій вѣникъ... Однако, какъ ни какъ, а надо поторапливаться. Ты, -- обратился онъ къ артельщику,-- что головой-то поникъ. Не вѣшай, сказано, головы, не печаль хозяина.

-- Извините... ей-Богу... Мнѣ даже удивительно,-- укоризненно взглянувъ на него, прошепталъ артельщикъ,-- какъ вы можете такія, напримѣръ, слова и въ этакое время...

-- Ну, ну, ладно. Не до словъ теперь... Проводи-ка лучше меня въ нижній этажъ. Не надо-ли и тамъ кой-гдѣ понаклепать моихъ бумажекъ.

Въ разговорѣ его слышался не то шутливый, не то насмѣшливый тонъ, съ замѣтнымъ оттѣнкомъ даже какого-то злорадства, точно онъ былъ доволенъ, что люди кипятъ въ котлѣ житейскаго моря и стонутъ въ немъ, грѣшники въ аду. Взглянувъ на артельщика, шедшаго съ нимъ рядомъ съ поникшей головой, онъ спросилъ:

-- Какъ полагаешь, суетливо земное странствіе, а?

-- Чтожъ полагать?-- печально отвѣтилъ артельщикъ,-- само собой прискорбно! Какъ, значитъ, жилъ я у хозяина шестнадцать годовъ честно-благородно, все равно какъ-бы въ родѣ за каменной оградой въ монастырской обители, а теперича вдругъ этакое происшествіе...

-- Не люби-и-шь?-- визгливо почему-то хихикнулъ приставъ.

-- Конечно, тяжко. Надо, стало-быть, опять мыкаться и искать себѣ мѣста.

-- Объ этомъ не безпокойся. Мѣсто найдется...

-- То есть, какъ это?.. Нѣшто черезъ васъ...

-- Нѣтъ, зачѣмъ. Само собой откроется. И не много вѣдь нужно, всего аршина три...

-- А-а!.. Вы о смертномъ часѣ.

-- Да, да. Зароютъ.

-- Насчетъ этого, ваша милость, что говорить, на землѣ не оставятъ, а я, значитъ, въ разсужденіе то о, что очень по нонѣшнему времени трудно стало насчетъ мѣстовъ, народу дюже много расплодилось.

-- Что дѣлать, братъ. Назвался груздемъ -- полѣзай въ кузовъ. Каждый несетъ свою ношу и раньше времени ея не сбросишь. Положимъ, сбросить можно: въ жизнь входъ одинъ, а выходовъ множество, да что толку въ этомъ. Говорятъ, за самоуправство на томъ свѣтѣ тоже не очень одобряютъ...

Они сошли съ лѣстницы. Артельщикъ отворилъ двери въ переднюю нижняго этажа. Приставъ, войдя, уныло покачалъ головой, точно вдругъ, только въ эту минуту, понялъ истинный смыслъ того, чему былъ недавнимъ свидѣтелемъ. Онъ глубоко вздохнулъ и проговорилъ, обращаясь, видимо, къ самому себѣ.

-- Суета! Суета! Куда бѣжимъ? Куда бѣжимъ? Во истину -- всуе мятемся.

Когда онъ, сопровождаемый артельщикомъ, прошелъ въ нижній этажъ, докторъ торопливо поднялся по парадной лѣстницѣ, шагая черезъ ступеньку. Сбросивъ въ передней мѣховое пальто на руки подвернувшагося служащаго, помогавшаго "обряжать" и выносить хозяина въ задъ, онъ озабоченно спросилъ:

-- Ну, что, какъ?

Служащій былъ свѣтлорусый, сѣроглазый парень въ поддевкѣ, малосообразительный и простоватый.

-- Ничего, слава Богу!-- отвѣтилъ онъ, мотнувъ растрепанными волосами, остриженными въ скобку.

-- Лѣкарство даютъ? Кислородъ принесли?..

Уловивъ значеніе только послѣдняго слова, парень отвѣтилъ.

-- Точно такъ, принесли, положили на столъ... Все какъ слѣдуетъ...

Докторъ съ недовольнымъ видомъ отмахнулся отъ него рукой и хотѣлъ войти въ залъ, но лишь только сдѣлалъ первый шагъ къ дверямъ, какъ увидѣлъ хозяина на столѣ. Онъ тотчасъ-же и съ необыкновенной быстротой повернулъ назадъ, накинулъ пальто на плечи, даже не надѣвая его въ рукава, и молча вышелъ изъ дому.

Садясь въ сани, дожидавшія его у подъѣзда, онъ гнѣвно сказалъ кучеру:

-- Что ты, болванъ, какъ сидишь!

-- То есть, вы насчетъ чего?..-- въ недоумѣніи спросилъ кучеръ.

-- Насчетъ чего?-- передразнилъ докторъ,-- оселъ!.. дубина!.. Зачѣмъ такъ спину сгорбилъ? Сиди ровнѣе!.. И губы развѣсилъ!.. Эхъ ты, вихляй!..

Кучеръ пріосанился, подобралъ вожжи и больше не сказалъ ни слова, только покосился на доктора, догадываясь, что у него въ чемъ-то "незадача".

VIII.

Въ нижнемъ этажѣ дома, гдѣ помѣщалась когда-то контора, приказчикъ умершаго разговаривалъ съ неизвѣстнымъ лицомъ въ поддевкѣ, тучнымъ, краснолицымъ и рыжебородымъ. Въ комнатѣ быль полусвѣтъ, одинокая лампа подъ зеленымъ абажуромъ освѣщала столъ и часть комнаты, все остальное было въ тѣни. Стѣнные часы равномѣрно отбивали ударъ за ударомъ. Повременамъ приказчикъ озабоченно взглядывалъ на нихъ, всматриваясь въ часовую стрѣлку, и потомъ, обращаясь къ рыжеволосому, нѣсколько разъ уже повторялъ однѣ и тѣ же слова:

-- Послушайте. Время терять напрасно нечего. Или соглашайтесь, или уходите... Тамъ въ передней еще двое дожидаются...

-- Позвольте-съ, извините!-- отвѣчалъ рыжеволосый,-- о чемъ вы безпокоитесь? Убѣдительнѣйше васъ прошу, не извольте безпокоиться, и другіе дешевле не возьмутъ, за то мы представимъ все въ лучшемъ видѣ, -- слава Богу, въ жизни своей довольно народу похоронили и ничего окромя благодарности за то не слыхали. Глазетъ поставимъ первый сортъ, колесница у насъ, сами извольте полюбопытствовать, просто игрушка, позавчера только обновили.

-- Перестаньте вы объ этомъ,-- сердито оборвалъ приказчикъ,-- терпѣнья нѣтъ слушать...

-- Почему-же-съ? Кажется, ничего такого съ нашей стороны необыкновеннаго не сказано.

Приказчикъ мрачно хмурился и щипалъ себя за конецъ бороды. Онъ стоялъ около печки, прижавшись къ ней спиной, рыжій тоже стоялъ на ногахъ, хотя уже нѣсколько разъ оглядывался на сосѣдній стулъ, имѣя намѣреніе сѣсть, однако не садился, очевидно изъ боязни не лишиться бы чрезъ это выгоднаго дѣла:

По лѣстницѣ въ это время церковные сторожа пронесли въ домъ большіе подсвѣчники, за ними слѣдомъ прошли два дьячка на чтеніе псалтыря и остановились въ передней въ ожиданіи хозяйскаго приказчика, разговаривавшаго съ гробовщикомъ...

-----

На кухнѣ въ это время кучеръ разсказывалъ:

-- Добрѣйшая душа былъ! Ѣдемъ мы давеча черезъ Николаевскій мостъ, онъ меня и спрашиваетъ: "Скажи, говоритъ, Максимъ, какъ ты поживаешь?" Да такъ говорю, ваша милость, со всячиной, часомъ, значитъ, съ квасомъ, а порой и съ водой. Жалованье, говорю, отъ вашей милости,какъ вамъ небезызвѣстно, получаю средственное, а семья у меня порядочная, жена, это, мальчонка по восьмому годочку, двѣ дочери подростки,-- самъ-пятъ выходитъ, перебиваюсь, говорю, тѣмъ, что съемъ сымаю. "Какой, говоритъ, "съемъ"!" -- А хвартерку, говорю, на Смоленскомъ полѣ держу,-- хозяйка, значитъ, отдаетъ, помѣщеніе и кормитъ жильцовъ. "Это, говоритъ, хорошо... Я, говоритъ, тебя не оставлю, и ежели, оборони Богъ, что со мной, говоритъ, случится,-- сестрѣ моей накажу, чтобы тебѣ помогла".-- Только сказалъ это, вдругъ, гляжу, онъ ужъ повалился -- и фуражка на снѣгу. Ботъ она напасть какая!..

Кухарка, приложивъ къ щекѣ руку и придерживая ее подъ локоть другою, съ недовѣріемъ качала головой, смотря на него.

-- Ну и здоровъ-же ты, Максимъ, врать...

-- Съ мѣста мнѣ не сойти, ежели вру.

-- Не грѣши, пожалуйста. Въ жизнь не повѣрю. Не будетъ такъ покойникъ съ тобой говоритъ...

-- Теперь, само собой, больше не будетъ. Гдѣ ужъ теперь!.. Упокой Господи его душу. А что онъ обѣщалъ меня наградить,-- это вѣрно... Ишь ты, дьяволъ!-- вдругъ прервалъ онъ самъ себя, и поспѣшно выйдя изъ кухни, направился въ конюшню.

Тамъ конь стучалъ подковами о полъ и громко ржалъ, фантазируя о какой-то особѣ женскаго пола, очевидно, очаровавшей его своими формами во время недавней поѣздки хозяина на прогулку.

У дверей прачешной, собравшись въ группу, перешептывались прачки, вздыхали и покачивали головами. Брошенное ими во время происшедшей въ домѣ катастрофы недомытое бѣлье осталось еще не прибраннымъ. По временамъ то та, то другая склонялась къ его мокрымъ кучамъ, но вновь отходила отъ нихъ къ группѣ шептавшихся, увлекаемая ихъ разговоромъ.

-- Шали! Шали!..-- послышался чрезъ нѣсколько времени громкій окрикъ Максима изъ конюшни, обращенный къ волновавшемуся коню, -- я-те пошалю, обломъ!

-- И зачѣмъ это онъ кричитъ,-- озабоченно замѣтила одна изъ женщинъ, -- этакой въ домѣ смертный случай, а онъ кричитъ...

Крупная фигура широкоплечаго Максима показалась во дворѣ. Не спѣша и переваливаясь съ ноги на ногу, какъ жирная гусыня, онъ шелъ черезъ дворъ и бормоталъ что-то себѣ подъ носъ, находясь подъ вліяніемъ винной влаги, принятой имъ на этотъ разъ въ усиленномъ количествѣ:

Проходя мимо прачешной, онъ остановился у ея растворенныхъ дверей и громко сказалъ:

-- Эй вы, мокрохвостыя!..

-- Что ты! Что ты!-- тревожно зашептали прачки,-- тише! Какъ это можно! Въ домѣ покойникъ!

-- Это для меня ничего не составляетъ, -- возразилъ онъ, однако, вдругъ присмирѣлъ и заговорилъ шопотомъ:-- покойникъ обѣщалъ меня наградить, и теперича должны онѣ волю его исполнить, значитъ, напримѣръ, бабушка и ейная внучка, сестра, стало-быть, евоная. Должны онѣ меня удовлетворить...

Жизнь шла обычнымъ чередомъ, одни горевали и плакали, другіе хватались жадными руками за представляющійся случай и старались извлечь изъ него что можно въ свою пользу.

Умершій лежалъ на столѣ въ большомъ залѣ. Скрещеныя на впалой груди руки и какое-то особенное, строгое и въ то же время тихое выраженіе мира и спокойствія, застывшее на его блѣдномъ, какъ мраморъ, лицѣ, составляло рѣзкую противоположность всему, что происходило вокругъ. Чуждый земного, онъ, казалось, говорилъ своимъ молчаніемъ:

-- Я -- безмолвный хранитель великой тайны, открываемой смертію. Освобожденный изъ земныхъ оковъ духъ мой уже провидитъ возвращеніе въ далекій міръ, болѣе таинственный, чѣмъ всѣ звѣздные міры, вселенной со всѣми ихъ солнцами и млечными путями. Въ этомъ -- причина невольнаго трепета и недоумѣнія, производимыхъ мною на васъ -- остающихся еще въ оковахъ земли.

IX.

Скорбь, слезы, душевный гнетъ, -- все то, что неизбѣжно обрушивается со смертію освободившагося отъ жизни на остающихся въ живыхъ,-- все это было пережито бабушкой и внучкой, какъ переживалось, переживается и будетъ переживаться обитателями земли въ теченіе Богъ вѣсть сколькихъ тысячелѣтій.

-- Зачѣмъ мы живемъ; мучимся, переносимъ лишенія? Зачѣмъ все это?-- роптала внучка.

-- А ты такъ не разсуждай: грѣхъ такъ разсуждать, -- уговаривала бабушка.-- Не нашего ума дѣло. Живи, терпи и безропотно жди кончины... Божья воля!..

Умершаго "соборне" отпѣли съ подобающею его положенію обстановкою...

-- "Господняя земля и исполненіе ея, вселенная и вси живущій на ней!" -- провозгласилъ старшій изъ священнослужителей, кинувъ на крышку гроба горсть земли -- и могилу стали закапывать. Спустя нѣсколько времени яму сравняли съ поверхностью земли и поставили на ея мѣстѣ крестъ.

"И неужели это все?-- мрачно думала внучка, возвращаясь съ кладбища,-- сгніетъ онъ тамъ въ глубинѣ земли -- и только. "Вселенная и все живущій на ней",-- припоминала она слова священника, -- все превратится въ землю -- и только! Жилъ, мыслилъ, любилъ, страдалъ за себя, за другихъ, умеръ -- и въ яму. Народятся другіе, настрадаются въ свою очередь и ихъ туда-же. На смѣну явятся новые въ неисчислимыхъ милліонахъ и тоже будутъ томиться заботами о потребностяхъ жизни, терзаться чувствами, думами, и неужели все это только для того, чтобы въ концѣ-концовъ священникъ бросилъ на крышку гроба комъ земли и сказалъ: земля еси и въ землю отыдеши"? Какой въ этомъ смыслъ? Нѣтъ! Не можетъ быть. Это не конецъ. Въ землю обратится земное, но не духъ. Духъ свободенъ, какъ вѣтеръ, и его въ яму не зароешь... "Духъ,-- припомнились ей слова писанія,-- и даже хощетъ, дышетъ и гласъ его слышиши, но не вѣси, откуду приходитъ и камо идетъ: тако есть всякъ человѣкъ, рожденный отъ Духа",

Подъ вліяніемъ такихъ мыслей она находилась въ первые дни послѣ похоронъ, потомъ обыденная жизнь мало-по-малу стала ею овладѣвать и отвлекать отъ неразрѣшимыхъ вопросовъ.

-----

Въ кабинетъ покойнаго брата она долго не рѣшалась входить одна, въ особенности въ позднія сумерки когда при наступающей темнотѣ предметы утрачиваютъ свои правильныя очертанія. Въ ея воображеніи воскресало воспоминаніе того страшнаго момента, когда его вынесли изъ саней и положили на диванъ. Каждый разъ, когда она случайно останавливалась у дверей кабинета, ей казалось, что онъ лежитъ на диванѣ, и слышался даже его слабый, призывающій голосъ:

-- Анна! Анна!..

Время мало-по-малу ее успокоило.

-- Зачѣмъ я тѣснюсь въ комнатѣ бабушки, -- рѣшила она, наконецъ, -- и ей не удобно, и мнѣ тоже. Моя спальня такая свѣтлая, высокая, съ окнами въ садъ..

Комната у ней была просторная, не загроможденная никакими шкапами. Одна дверь выходила въ корридоръ, другая -- въ сосѣднюю комнату, гдѣ спала бабушка. Въ переднемъ углу предъ образами она тотчасъ-же по переселеніи озабоченно зажгла лампаду. Съ кровати, заставленной ширмами, не было видно огонька этой лампады и только слабое отраженіе его проникало за ширмы, и видны были оттуда лишь чуть замѣтные на потолкѣ тѣни отъ цѣпочекъ лампады.

"Замѣтивъ съ перваго же дня по водвореніи въ свою спальню, что ширма стоитъ не около кровати, а сдвинута въ сторону, къ стѣнѣ, она поставила ее на прежнее мѣсто, не придавъ этому обстоятельству никакого значенія.

Прошла ночь, прошелъ день и наступилъ вечеръ.

Ночью она проснулась, и удивилась, увидѣвъ ширму вновь отодвинутой отъ кровати. Она вспомнила всѣ подробности впечатлѣній, предшествовавшихъ и сопровождавшихъ постановку ея на мѣсто -- и перекрестилась.

-- Господи помилуй! Что это?

Свѣтъ отъ лампады въ это время дрогнулъ, и ей показалось, что тѣни отъ цѣпочекъ ея какъ-будто затрепетали...

"Неужели вѣтеръ?" подумалось ей.

Надѣвъ капотъ, она подошла къ окну. Ночь была свѣтлая, небо усѣяно звѣздами, созвѣздіе Оріона уже поднялось высоко, и Сиріусъ ярко горѣлъ, сверкая голубоватымъ блескомъ.

Вѣтра не было и признаковъ.

Она взглянула на садъ. Деревья точно спали, облитыя луннымъ свѣтомъ, и вѣтви ихъ были недвижимы.

Поставивъ снова ширму на прежнее мѣсто, она перекрестилась, закрыла глаза и стала читать про себя молитвы.

Въ комнатѣ царила такая тишина, что слышно было, какъ дышала спавшая на коврикѣ около кровати собачка.

Такъ прошло нѣсколько минутъ.

"Чтожъ это такое?"..-- уже въ полудремотѣ думала она, почти засыпая, -- должно быть, я какъ-нибудь, сама того не сознавая, отодвинула ширму...

Чрезъ нѣсколько времени ей послышалось, что ширма, тихо двигаясь, отдаляется къ стѣнѣ. Она вздрогнула и спряталась съ головой въ одѣяло. Собачка въ это время тревожно поднялась съ коврика, болѣзненно и глухо какъ-то запищала и забилась въ самый уголъ подъ кровать.

Внучка слышала, или, по крайней мѣрѣ ей казалось, что ширма шуршитъ ножками по паркетному полу, и что стоитъ лишь открыть глаза, какъ она увидитъ диванъ, зеркало въ овальной рамѣ на стѣнѣ, окно на правой сторонѣ стѣны, образъ въ углу -- словомъ, всю комнату, освѣщенную свѣтомъ лампады.

И закутываясь съ головой въ одѣяло на сколько можно плотнѣе, она крѣпко сжимала вѣки глазъ.

Думая о томъ, какъ бы собраться съ силами и убѣжать насколько возможно быстрѣе въ комнату бабушки, она никакъ не могла рѣшиться на это. Силы не было не только для такого рѣшенія, но даже для того, чтобы открыть глаза и посмотрѣть, дѣйствительно-ли ширма отодвинулась.

Ходъ ея мысли мало-по-малу сталъ принимать болѣе правильное и спокойное теченіе.

-- Да вѣдь это, можетъ быть, такъ только мнѣ показалось въ полуснѣ. Стоитъ открыть глаза, и я увижу ширму на своемъ мѣстѣ. И собственно, что-же въ этомъ такого страшнаго? Можетъ-быть, даже полъ неровный, и ширма какъ-нибудь отъ этого отдвигается къ стѣнѣ.

И вдругъ ей почему-то стало припоминаться прошлое, -- тихій, теплый вечеръ, яркая заря заката, охватившая полнеба, тѣнистый садъ, гдѣ-то на дачѣ, зеленая скамейка подъ раскидистыми вѣтвями дуба и разговоръ съ братомъ, тогда еще молодымъ человѣкомъ. Этотъ разговоръ возрождался въ ея памяти какъ-будто помимо ея воли. Казалось, не она сама, а кто-то другой управляетъ ея мыслями и даетъ имъ совсѣмъ не то направленіе, какое бы желала она.

А помнишь, -- точно говорилъ онъ ей,-- помнишь, мы условились, что если кто изъ насъ раньше умретъ, то обѣщается дать знать о себѣ послѣ смерти?-- Зачѣмъ это? Не нужно!-- оспаривала она себя,-- мало-ли что прежде, въ дни юности говорилось... И не помню я ничего подобнаго, да и незачѣмъ помнить, не нужно этого...

-- Нѣтъ, нужно!-- настойчиво возражалъ кто-то,-- потому нужно, что дано обѣщаніе. Оно должно быть исполнено... Не только за всякое слово, -- за всякую мысль предстоитъ дать отвѣтъ...

И опять, точно противъ воли, она стала припоминать что-то такое, о чемъ и думать не хотѣлось и чего она не могла правильно усвоить и осмыслить.

Это было, можетъ быть, въ связи, по крайней мѣрѣ до нѣкоторой степени, съ тѣмъ душевнымъ настроеніемъ, въ которомъ она по временамъ находилась послѣ смерти брата и которое, съ большей или меньшей силой, иногда и прежде овладѣвала ею и заставляла отдаваться думамъ "о вѣчныхъ вопросахъ".

Но теперь эти думы имѣли совершенно другой характеръ и возникли въ ея душѣ въ видѣ прямого на нихъ отвѣта.

-- Жизнь -- только сонъ, -- кто-то невѣдомый внушалъ ей,-- смерть -- пробужденіе. Если бы въ смерти самымъ страшнымъ для насъ была мысль о небытіи, то съ равнымъ ужасомъ мы должны были-бы думать и о томъ времени, когда насъ не было, такъ какъ небытіе до рожденія ничѣмъ не можетъ отличаться отъ небытія послѣ смерти. Умирая, мы получаемъ не новое и чуждое намъ состояніе, а возвращаемся къ своему собственному, первоначальному, въ которомъ жизнь была лишь краткимъ періодомъ. Смерть -- временный конецъ временнаго явленія, но времени нѣтъ и смерти нѣтъ: всюду одна вѣчность, безначальная и безконечная, и мы въ ней, тоже безначальные и безконечные, приходящіе въ земную жизнь на краткій мигъ... Понимаешь ты меня?-- точно спросилъ ее кто-то.

-- Господи! Что это?.. Ничего я не понимаю и не хочу понимать!-- тревожно возразила она сама себѣ.

Но мысль продолжала свое дѣло.

-- Всѣ мы, и всегда, и во всякомъ своемъ существованіи находимся подъ властію Таинственной Силы. Она привела насъ къ бытію. Она управляетъ нашими путями. Отдѣльные случаи жизни, повидимому, разсчитаны для нашего благополучія, но благополучіе мелочно и не долговременно и потому не можетъ быть серьезною цѣлью жизни. Цѣль нашего бытія -- въ вѣчномъ существованіи за предѣлами этого міра. Цѣль временнаго существованія на землѣ -- восходить по лѣстницѣ духовнаго совершенствованія и познать, что все иное въ земной жизни -- тщета и суета. Къ такому познанію каждый ведется своеобразнымъ, ему одному подобающимъ образомъ и иногда весьма отдаленными и кружными путями.

-- Я знаю, что въ мірѣ все суета... Къ чему теперь разбирать такіе вопросы,-- тревожно возразила она, силясь овладѣть собой и думать о чемъ-нибудь другомъ; но мысль развивалась далѣе.

-- Счастіе и наслажденіе противодѣйствуютъ духовному совершенствованію и потому каждому жизненному поприщу приданы несчастія и страданія, очищающія душу отъ ея дурныхъ свойствъ. И такъ идетъ жизнь отъ рожденія до смерти. Въ смертный часъ опредѣляется тотъ путь, по которому предстоитъ человѣку шествовать далѣе, опредѣляется его возрожденіе со всѣми благами и горестями, заключающимися въ немъ самомъ, въ его душевныхъ свойствахъ. На этомъ основывается высокосерьезный, величавый, торжественный характеръ смертнаго часа. Онъ есть кризисъ, переломъ и судный часъ въ сильнѣйшемъ значеніи этого слова.

-- Что это, Боже мой! Я же объ этомъ читала... Несомнѣнно читала... Но зачѣмъ теперь такія мысли? Я не хо"у ничего знать, ни о значеніи смерти, ни о значеніи жизни, я хочу забыться, успокоиться...

-- Не забудешься!

-- Почему?

-- Ты должна убѣдиться, что я сдержалъ слово...

-- Не надо мнѣ этого...

-- Мнѣ надо... По правиламъ которымъ я слѣдовалъ въ жизни, по складу моихъ душевныхъ понятій, я не могу уйти изъ этого міра, не исполнивъ обѣщанія...

-- Охъ, какъ это невыносимо тяжело...-- простонала она.

Одѣяло, въ которое она старалась возможно плотнѣе закутаться, было сдернуто ею на голову, и голыя, костлявыя ноги были уже до колѣнъ обнажены.

-- Во снѣ это я все переживаю или на яву?-- мелькнуло у ней въ головѣ.

Она вдругъ почувствовала, что ноги обнажены, и мысль о томъ, что кто-то можетъ ее за нихъ схватить, вызвала въ ней дрожь.

-- Нѣтъ, я не сплю... Господи! Что же это такое?..

-- Сбрось съ головы одѣяло, взгляни -- и я уйду.-- Ни за что!

-- Но вѣдь я же могу воздѣйствовать на твое зрѣніе иначе. Въ самомъ понятіе о духѣ, -- ты сама знаешь это,-- заключается свидѣтельство, что присутствіе его возвѣщается совершенно инымъ путемъ, чѣмъ присутствіе какого-либо тѣла. Или ты забыла, что есть внутреннее, духовное зрѣніе, что человѣкъ спящій видитъ при закрытыхъ глазахъ.

-- Это я во снѣ все вижу, несомнѣнно во снѣ,-- быстро схватилась она за новую мысль, точно обрадовавшись ей.

-- Нѣтъ, не во снѣ,-- кто-то сказалъ ей громко.

Она невольно вскочила съ кровати и увидѣла, что умершій братъ стоитъ по срединѣ комнаты въ какомъ-то странномъ, точно лунномъ свѣтѣ. При быстромъ подъемѣ съ кровати она все-таки увидѣла, что онъ поднялъ руку кверху, какъ бы показывая на небеса.

-- Ахъ!-- вскрикнула она рѣзко, съ выраженіемъ величайшаго ужаса -- и повалилась на полъ.

Бабушка, спавшая въ сосѣдней комнатѣ, проснулась отъ ея крика и поспѣшно пошла къ ней.

-- Что случилось? Что съ тобой?

Внучка была въ обморокѣ, ширма лежала на полу, сваленная ея паденіемъ.

Приведенная въ чувство, она нѣкоторое время пугливо оглядывала комнату, точно боясь вторичнаго появленія брата, потомъ стала разсказывать бабушкѣ о своемъ видѣніи и о томъ, что ему предшествовало.

-- Я пережила что-то необыкновенное... Мысли такія глубокія, и о счастіи, и о страданіяхъ, и о безсмертіи...

-- Можетъ, это отъ книжекъ твоихъ, отъ отцовскихъ. Я замѣчаю, что ты частенько стала за ними засиживаться.

-- Ахъ, не знаю, не знаю... Точно не я сама думала, а кто-то другой внушалъ мнѣ... И потомъ братъ въ свѣтѣ такомъ... изумительномъ...

Она не договорила и заплакала.

-- О чемъ-же плакать, -- возразила старушка,-- радоваться надо, что онъ въ такомъ небесномъ свѣтѣ предъ тобой явился. Стало-быть, ему тамъ хорошо.

-----

Дѣйствительно-ли видѣла она брата "въ небесномъ свѣтѣ", какъ опредѣлила бабушка, или это былъ только сонъ, тревожный предъ, вызванный болѣзненнымъ воображеніемъ,-- трудно сказать...

"Есть многое въ природѣ, другъ Гораціо,-- говоритъ Гамлетъ,-- что и не снилось нашимъ мудрецамъ".

Относительно-же вопроса о томъ, гдѣ и что именно представляетъ собою тамъ, -- объ этомъ каждый изъ насъ узнаетъ въ свое время.

"За нашимъ бытіемъ, -- говоритъ Шопенгауэръ,-- стоитъ нѣчто такое, что становится намъ доступнымъ только тогда, когда мы совлекаемъ съ себя міръ". Тогда, по словамъ поэта:

Въ душѣ за симъ земнымъ предѣломъ

Проснутся, выглянутъ на свѣтъ,

Иныя чувства роемъ цѣлымъ,

Которымъ органа здѣсь нѣтъ.

И смерть -- не мигъ уничтоженья

Во мнѣ того живого я,

А новый шагъ и восхожденье

Все къ высшимъ формамъ бытія.

Оставить комментарий Стахеев Дмитрий Иванович (yes@lib.ru) Год: 1902 Обновлено: 28/12/2024. 57k. Статистика. Глава: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Quasi una fantasia).

Стахеев Дмитрий Иванович Тайна жизни

ТАЙНА ЖИЗНИ

Стахеев Дмитрий Иванович
Тайна жизни