Сперанский Михаил Михайлович
Письма М.М. Сперанского к его дочери из Сибири

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Письма М.М. Сперанского к его дочери из Сибири

1.

Тобольск 30 Мая 1819.

   И здесь, любезная моя Елисавета, то же небо, тот же благотворный свет солнечный, те же люди, смешение добра и зла, тот же Отеческий Промысл объемлющий все пространства, сближающий маня с тобою во всех расстояниях, укрепляющий и исполняющий сердце мое доверием и надеждою.
   Я прибыл сюда 24 го мая, накануне Троицына дня. Из Казани до Тобольска 1500 верст мы сделали в 8-мь дней, не смотря на разлитие рек и частые переправы. Таковы здешние лошади и дороги. Бесстрашная Сибирская царевна не могла бы лететь скорее в мои объятия. В дороге мы все были веселы и бодры. Время так нам благоприятствовало, что от Пензы до Тобольска почти ни капли дождя и грязи. Легко себе представить, как мы здесь были приняты. Восторг, можно сказать, был общий. И самые те, кои страшились меня, как судьбы грозной, утомленные ожиданием, рады были видеть решение.
   Третьего дня почта принесла мне письмо твое от 9 Мая. Следовательно почта сюда ходит в 19-ть, а иногда даже и в 15-ть дней. По крайней мере чрез две недели буду я знать, что моя Елисавета была здорова. Не знаю еще сколько времени я здесь останусь; но верно не менее месяца а потом уже пущусь на край обитаемого света.
   С условиями, чтоб не ездить без Сонюшки, чтоб всегда быть сопровождаемой Андреем К. *, разрешается тебе верховая езда. Я боялся двух вещей 1, что ты не могла иметь порядочно выезженной лошади и 2, что ты всегда скачешь и редко можешь видеть впереди. Впрочем скажи Кюмелю, ** что он отвечает мне своею головою за всякой опасный шаг, не только за всякое падение.
   Дорога нас совсем ознакомила с Жоржем. Он действительно имеет прекрасную, детскую душу и добрый, сметливый ум: а с сим можно много сделать и во всем почти успеть. На сих днях, разобравшись с делами, мы распорядимся в его науках и упражнениях. По счастью к сему есть под руками все средства.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

2.

Тобольск 7-го Июня 1819.

   Дела и хлопоты так мне закружили голову, что я забыл почтовой день и едва успеваю сказать тебе, любезная моя Елисавета, что письма твои начали опять приходить ко мне в порядке. Третьего дни получил письмо твое от 15-го Мая. Поздравляю тебя на даче; надеюсь, что тусклость мыслей твоих освежится; впрочем тебе не в первый раз искать утешения внутри себя; ты всегда его там найдешь, если только поутру и ввечеру искать будешь.
   Я окружен здесь хлопотами; а ты знаешь, как ненавижу я всякую хлопотливость. Не дела, но безделки, чрез кои надобно пройти к делам, неприятны; но я вижу берег; здоровье мне служит и душа моя исполнена надежды.
   Жоржа я одеваю в мундир и надеюсь скоро будет он иметь и первый Офицерский чин. Радость его смешна; но весьма чистосердечна и естественна. Его все здесь любят; но не балуют.
   Прощай моя милая; до первой почты, как до свидания. Христос с тобою.
   

3.

Тобольск. Июня 14, 1819.

   Письмо твое, любезная моя Елисавета, от 21-го Мая я получил 12-го Июня. Так ходит сюда почта и я еще в самом ближнем от тебя расстоянии. Что же будет, когда пущусь я в самую глубину Сибири? И тебе и мне много надобно терпения; много молитвы; много помощи свыше.
   Бодрость духа и здоровье меня не оставляют. Окончив здесь дела я поспешу в Иркутск, как к цели моего путешествия, путешествия конечно: ибо никогда не найду я в себе ни сил, ни способов не только здесь остаться, но и представить себе сие вероятным. Милость Божия никогда меня не оставляла и здесь не оставит. Ожидаю зимы, как ты весны: ибо зима для меня в Иркутске будет последнею эпохою моего удаления; с весною я начну обратный путь. Молись только, чтоб я был здоров; прочее все устроится в своем порядке.
   Не слушай разказов о Сибирской природе. Сибирь есть просто Сибирь. Надобно иметь воображение не пылкое, но сумазбродное, чтоб видеть тут какую-то Индию. Доселе по крайней мере я ничего не видал ни в природе величественного; ни в людях отличного, Уральские горы сколько ни называй их Рифейскими, все будут скучные, неказистые, единообразные, бесчисленные, утомительные холмы, растянутые на пространстве 400 верст. При переезде их не встретишь ни одной точки зрения, где бы глаз остановился; ни одной равнины, с коей бы можно было вдруг обнять какое либо значительное возвышение. Тут даже нет и красивых ужасов. Более скучно нежели опасно и даже совсем не опасно. Примет, что мы проезжали их в самое лучшее время и что глаз мой пристрастен ко всякой красоте природе, ко всякому явлению изящному или величавому. О людях тоже сказать можно. Доселе я еще не мог составить никакого понятия, которое представляло бы мне Сибиряка. Теже пороки; теже глупости; тоже терпение в бедных и своекорыстие в богатых. Различие только в том, что здесь, говоря вообще, всем жить широко, земля довольно хороша, и следовательно бедных меньше. Посмотрим, что будет далее; а до Тобольска и в Тобольск я смело утверждаю, что Сибирь есть просто Сибирь, то есть: прекрасное место для ссылочных, выгодное для некоторых частей торговли, любопытное и богатое для минералогии; но не место для жизни и высшего гражданского образования, для устроения собственности, твердой, основанной на хлебопашестве, фабриках и внутренней торговле. Впрочем жизнь в самом Тобольске весьма дешева; великое изобилие рыбы и прекрасной; но что значит сие местное изобилие, когда за двести верст по недостатку и даже по невозможности сообщений вдруг все изменяется и в виду избытка можно умереть с голоду. Южная часть губернии вообще довольно изобильна; но один градус к северу; один шаг с большой дороги и ты в пустыне, среди болот непроходимых, где дикий Остяк гоняется только зимою за серною или соболем; а летом, то есть два месяца, живет рыбою.
   Ты подумаешь, что даю тебе урок статистики. Мое намерение есть только остеречь тебя от модного ныне заблуждения превозносить Сибирь и находить в ней Индию. Сии люди в самом деле могут возмечтать, что они сделали важное открытие.
   Мы живем здесь весьма уединенно. Общества совсем нет и я весьма рад сему образу жизни. Тем скорее и лучше могу я окончить дела мне порученный. Жорж начал свои науки то есть читает и переводит по-моему назначению. И нравом его и умом я весьма доволен.
   Прощай моя милая; до будущей почты; Господь с тобою.
   Вели себе сыскать и прочитай непременно No 43 мая месяца Московских Ведомостей. Ты увидишь там мое прощанье с Пензою. Не знаю еще моего Гомера; но он правдивее Греческого.
   

4.

Тобольск 20 Июня 1819.

   Письмо твое, любезная моя Елисавета, от 29 Мая я получил в свое
   время. По собственному опыту я знаю, как трудно писать в жаркое время. И в Тобольске бывают жары; сегодня например 36о в тени. Природа везде берет свое. Чрез несколько дней я отсюда отправляюсь. Последующее письмо мое будет уже из Томска то есть из второй Сибирской губернии. Тебе не худо прочитать и возобновить в памяти географию Сибири, чтоб лучше знать, где я буду находиться. С нынешнею почтою делаю представление в Сенат о Жорже, чтоб доставить ему первый офицерский чин. В Сенат о Жорже -- какая странность, Аркадий Алексеевич тебя уведомит, когда он будет произведена. Это не подвержено сомнению. Между тем он в мундире и при шпаге Мундир прекрасный и он рад без памяти. Сего не довольно; он получает даже и жалованье из казны по триста рублей в год. Скажи Марье Карловне, что он ведет себя прекрасно и начинает служить на самом деле. -- Кто тот молодой человек, который так восхищен служить под моим начальством (а не подо мною)*! Ты забыла мне сказать его имя. Рекомендация твоя конечно будет ему не бесполезна. Впрочем я так мало себя здесь прочу, что никому ничего не обещаю, и никого к себе не зову: ибо и сам думаю только о возврате. Тем не менее еду в Иркутск с бодрым духом и слава Богу с добрым запасом здоровья. -- Осип Петрович {Козодавлев.} сам описывал мне ваш обед. Я пользуюсь его соседством с вами, чтоб доставить к тебе сие письмо. Впрочем буду иногда писать и чрез Столыпина. Не мучь себя журналом: я знаю, что по образу вашей жизни это довольно трудно; пиши только ко мне, как можно более. -- 90, пишется и говорится -- девяносто; а воспа пишется и произносится на добром русском языке: оспа.
   Прощай, моя милая; Христос с тобою.
   

5.

Тобольск 25 Июня 1819.

   Сие письмо, любезная моя Елисавета, будет последнее из Тобольска; завтра отсюда мы пускаемся во глубину Сибири и вместо севера возвращаемся к югу. Чрез два дни буду я на границе России, в Омске в крепости, разделяющей и оканчивающей последнюю черту населения народа образованная с полудикими Киргизами. Оттуда мы обратимся в Томск, где пробуду я недели две и первое письмо, которое ты после сего получишь, будет именно из сей средней полосы Сибифского царства. По счастью время и здоровье нам благоприятствуют.
   Воображение наше ищет в Сибири чего-то чудного, отличительного и ничего не находит. Как жаль, что скучная, единообразная действительность везде уничтожает парения романические. Сей плоский физический мир вообще стоит не в мере наших мыслей и воображений. Дух человеческий есть великан, коему все тесно. Привычка уничтожает даже и призрак расстояний. Мы теперь говорим о тысяче верстах, как о прогулке. На сих днях генерал командующей в Омской крепости приезжал ко мне со всем своим штабом за 600 верст с визитою: отобедал, переночевал, уехал.
   Жерве в последнем своем письме прощальном ничего ко мне не пишет о продаже Маврина; из чего и заключаю, что она не скоро еще совершится.
   Лишь бы простояла она до будущей весны; а там увидим.
   Прощай моя милая. Господь с тобою.
   

26 Июня.

   Пред самым отъездом почта принесла мне письмо твое от 2-го Июня. Повествование Магницкого конечно интересно; но я и без него знаю, что действительно все идет как нельзя лучше. О поездке твоей в Сибирь и говорить нечего; этому не бывать, если Промысл не захочет посетить меня новым несчастием. Письмо рыцаря солнца из Тегерана читано в Тобольске! это весьма интересно. Сей молодой человек, кажется, видит вещи с истинной их точки зрения. Прощай моя милая; Христос с тобою.
   Пиши ко мне всегда в Тобольск; почтамт найдет меня всюду.
   Жорж не пишет за сборами в дорогу.
   

6.

Томск 10-го Июля 1819.

   Мы оставили Тобольск, любезная моя Елисавета, 20-го Июня. По равнине простирающейся почти на тысячу верст скатились мы сюда и прибыли в Томск, в средоточие Сибири 6-го июля. Первый пригорок на сем пространстве встретили мы с радостию и восклицанием: столько единообразие сих степей утомительно. Здесь природа начинает одушевляться. Растения действительно роскошные. Трудно видеть луга более тучные, лучше испещренные, и еслиб не был я за 4500 верст от тебя: то можно бы сим повеселиться; но сердце мое сжато и не прежде раскроется, как при обратном отсюда путешествии. Физические труды ничто в сравнении с нравственными огорчениями и беспокойствами. Вид здешних неустройств и железного управления возмущает душу.
   На пути мы сделали круг и были в Омске, на границе Европейского образования. Дикие Киргизы придвинувшись с своими юртами давали мне праздник, то есть давали нам видеть, как они жрут почти сырых баранов и пьют кумыс (кобылье молоко). После сего было ристалище. Оно состояло в скачке, Молодые люди один после другого старались тут нагнать верхом скачущую девицу, одну из лучших невест; а она отбивалась от женихов плетью. Нет ничего отвратительнее дикой природы, если в самом деле это есть природа, а не одичавшее ее произведение. Мы обедали и ночевали в крепости. Ты можешь себе представить, как Жорж был горд видя, что мне отдавали все военные почести. Он вырос на полвершка. Кстати о росте, он действительно вздумал здесь рости; скажи Марье Карловне, чтоб к возвращению его готовила ему весь новый гардероб.
   Мы проживем здесь еще недели две. Надеюсь, что отныне переписка наша будет непрерывна. Прощай моя милая, Господь с тобою.
   

7.

Томск 17-го Июля 1819.

   Письмо твое, любезная моя Елисавета, от 8-го Июня, дошло ко мне 14-го Июля; какое ужасное расстояние; а чрез две недели я буду от тебя еще далее. Как же не желать, как не искать нам вечности все соединяющей, когда здесь все разделить нас может?
   Рассуждение твое о чувствительности прекрасно и даже весьма основательно. Упражняйся, любезная, чаще в сих размышлениях; но упражняйся с пером в руке: ибо сим одним образом можешь ты установить и удержать полет твоих мыслей. Мысли твои так заманчивы, что я не могу не прибавить к ним несколько своих.
   Чувствительность, в собственном смысле, есть способность духа человеческого понимать и услаждаться всем, что есть изящного (lе beau) в природе и деяниях человеческих, в физическом и нравственном мире.
   Низшие степени чувствительности принадлежат всем существам мыслящим; но высшие даны не многим. И Остяк имеет свою музыку и увеселяется корольками и стеклярусом; но высшие зависят от устройства органов, от усовершения их и нравственного образования; а еще более они зависят от обилия и полноты живущего в нас духа. В просторечии говорят: он много имеет духа; много характера. И действительно один имеет его от природы более, другой менее.
   Отсюда происходит та весьма важная истина, что великодушие есть тоже что и чувствительность и что малодушный человек, хотя бы он плакал по сту раз в день, никогда не может быть человеком чувствительным. Это просто плакса с слабыми или расстроенными нервами.-- Здесь передаю тебя перо в руки и рассуждение твое есть ничто иное как продолжение моей темы.
   Ты стареешь; ради Бога не допускай себя стареть; не теряй розовых твоих мыслей; не дозволяй входа в сердце твое пустым страхам; не все-ли, не везде-ли мы в руках Вышнего Промысла; не ломают-ли себе ног на паркетах и сверх того прошедшее должно тебе ручаться за настоящее и будущее. Что бы ни говорили, а есть предчувствие и сие предчувствие удостоверяет меня, что судьба моя еще не исполнилась и не прежде исполнится, как по соединении с тобою. Даже можно подивиться, как все обстоятельства, самая погода мне в пути благоприятствует. Здесь например бывают летом несносные жары; ныне время благорастворенное.
   Я почти рад, что Маврино пустеет. Женское ваше общество прекрасно; но мужское ни к чему негодится не потому, чтоб было опасно: но потому что ничтожно.
   Жорж продолжает, как начал то есть добр, сметлив, и готов всему учиться. Кочующая наша жизнь не дозволяет ему заниматься науками; но в Иркутске мы расположимся покойнее и полезнее. Я надеюсь там быть около 6-го Августа. Кто бы поверил?-- Прошедшего года в сие время я был в Пензе; а вы на Бриловском заводе -- а ныне я буду к тебе писать в сие же время из Иркутска.
   Прощай, моя милая, Христос с тобою.
   

8.

Томск 24-го июня 1819.

   Нынешняя моя почта не так была счастлива, как предыдущая; я не получил твоих писем вероятно по какой-нибудь остановке в Москве, что бывает не редко.
   Томск и вообще Томская губерния, могла бы быть и по богатству произведений и по климату ее весьма умеренному и в полуденной части прекрасному, могла бы быть одною из лучших губерний в России; но худое управление сделало из нее сущий вертеп разбойников. Сие противоречие между возможностью и делом разрывает сердце. Надежда со временем согласить противоречие так еще слаба, что не можно на нее опереться. Я полагал здесь пробыть не более двух недель; но встретил столько дел неприятных, что не надеюсь окончить их и в месяц. Можно-ли себе представить, что я тороплюсь в Иркутск -- между тем это сущая правда. Иркутск есть последняя цель моего странствования и сверх того дорога есть единственный мой отдых.
   Третьего дня мы праздновали 22-е Июля. У меня был большой обед, а ввечеру в саду бал и ужин. Тут собрано было все губернское великолепие -- и здесь танцуют матрадуры и котильон.
   Ты весьма хорошо сделала, что не писала ко мне с Сальватори; он меня по счастью и не застал.
   Прощай моя милая, Христос с тобою.
   

9.

Томск 1-го Августа 1819.

   Среди нестройных криков страстей и жалоб здесь меня окружающих я читал, любезная моя Елисавета, письмо твое и мысли о несчастии, как музыку Гайдена. Сей отрывок и по слогу и по предмету еще лучше прежнего. Продолжай утешать меня; мне нужны твои утешения; но не пиши мне ни о медведях, ни о происшествиях сему подобных; вдали они слишком для меня страшны и сверх того я могу лучше о сем услышать от других, нежели от тебя.
   Я получил письмо и счет Марьи Карловны. Тем и другим совершенно доволен. Весьма рад, что ты рассталась с твоею Агафьею. Есть пределы всякому терпению. И впрочем всегда лучше летать на своих крыльях; я думаю, что у тебя во фрейлинах недостатка не будет.
   Ты читаешь Миллера, а я с ним так, как и со всеми другими книгами почти раззнакомился. Совершенно нет времени. Надеюсь увидеться с ними в Иркутске. Мы отправляемся туда 3-го или 5-го сего месяца. Не ожидай писем с будущею почтою; мы будем в пути и не прежде 15-го достигнем своего зимнего пребывания; за то лучше и постояннее там расположимся. Кочующая жизнь мне крайне наскучила.
   Не спрашивай меня, будешь ли ты когда-нибудь в Сибири. Самый вопрос, самая мысль о сем для меня огорчительна. Частным человеком может быть я нашел бы и здесь способ составить себе довольно сносный образ бытия; но никогда начальником. Слишком много ответственности и пред Богом и пред людьми и силы мои к сему совершенно недостаточны. И так говори сколько хочешь об отправлении твоем в Сибирь, но говори другим; мне же проповедуй, как мы увидимся будущею весною в Маврине.
   Прощай моя милая до Иркутска, как будто до свидания. Христос с тобою.
   

10.

Нижнеудинск 21-го Августа 1819.

   Пишу к тебе, любезная моя Елисавета, из сего маленького, грязна го городка единственно для того, чтоб ты не подумала, что мы на пути из Томска в Иркутск потерялись или пожраны медведями и волками. Мы слава Богу все здоровы и давно уже были бы в Иркутске, если бы дела
   и горькие жалобы меня не остановляли. Здесь-то настоящая Сибирь и здесь-то наконец я чувствую, что Провидение всегда правосудное, не без причины меня сюда послало, Я был здесь действительно Ему нужен, чтоб уменьшить страдания, чтоб оживить надежды почти уже исчезавшие, и ободрить терпение слишком утомленное.
   Чрез два или три дни мы отправляемся в Иркутск. Это пятьсот верст; два дни пути по здешнему. С будущею почтою надеюсь писать к тебе оттуда. Прощай моя милая до свидания, Христос с тобою.
   

11.

Иркутск 2-го Сентября 1819.

   Наконец мы в Иркутске, на краю света, на возвратной линии нашего странствования, любезная моя Елисавета. Нам суждено вступать в большие города накануне больших праздников; сюда мы прибыли накануне Александрова дня. Встреча была великолепная, хотя и старался я всемерно отклонить все пышности. По стечению народа, по яркости освещения Иркутск показался нам столицею. Поутру очарование исчезло; остался обыкновенный губернский город, довольно многолюдный, торговый и опрятный. Я едва еще успел осмотреться и потому с сею почтою не пишу еще ни к кому кроме тебя.
   Здесь я получил два письма твои от 9-го и 14-го Июля почти чрез полтора месяца. Весьма рад, что ты виделась с дядюшкой. Мнение твое о прочих лицах сего дома весьма справедливо; но по счастью нам нет до них большой нужды, и привязанности твои к Марье Карловне не подлежат их пересудам.
   Весьма одобряю намерение твое сделать путешествие к доброму и ленивому Лербасу. Это старая моя привязанность; они оба люди весьма добрые. Весьма премудро устроено, что люди злые всегда почти должны быть деятельны и беспокойны: ибо труднее, несравненно заботливее быть злым, нежели добрым.
   Поздравляю тебя в звании учительницы детей. Весьма не худо учить и лучший способ учиться. Ты будешь со временем Mиss Еdgeworth.
   Мы расположились здесь, наконец, на зимние, постоянный квартиры. Кочующая наша жизнь чрезмерно наскучила. Жорж вступает в свои учебные упражнения. И в Петербурге трудно бы было ему найти столько способов, как мы здесь имеем под руками. Он должен здесь приготовить себя к университетскому курсу, который начнет, как скоро будет в Петербурге. Ибо совсем нет моего намерения посвятить его канцелярской службе. Для него я весьма честолюбив.
   Прощай моя милая до следующей почты. Христос с тобою.
   Не бойся; далее я ни шагу; зимою сделаем только прогулку в Кяхту, чтоб в пограничных воротах поклониться китайскому Богдохану.-- Чаю милой маме непременно пришлю, но зимою.
   

12.

Иркутск 5-го Сентября 1819.

   Давно-ли, любезная моя Елисавета, день твоего ангела праздновали мы в Пензе?-- Это кажется вчера. Между тем сколько происшествий, какая разлука, какая отдаленность! Но сила любви не знает расстояний. И в Иркутске праздную сей день, счастливейший в моей жизни, благодарением Всевышнему Отцу, который вместо всех благ жизни, даровал мне тебя. Ангел хранитель невинности и чистоты душевной да будет с тобою!
   Вчера получил я письмо твое из Павловского от 24-го Июля. Место сие действительно исполнено для меня воспоминаний. Со временем мы сделаем сюда entimental journey. Не разрушай моих мечтаний; я все верю, что мы некогда и даже скоро будем вместе и на свободе.
   Я забыл написать к тебе, что если бы тебе встретилась нужда в деньгах прежде нежели поступят доходы с аренды (они должны поступить к Дазеру в Декабре сего года шесть тысяч и в Марте столько же) ты можешь располагать доходами с дома: наем платится по третям по 2/т р. в треть и должен поступить к А. А. Сталыпину {Договор сделан с Масальским. Дубенский должен платить е 1-го июля сего года по 500 р. в месяц и след. 1-го Ноября должен тебе заплатить 2т р., если ты к нему пошлешь или скажешь А. Алексеичу. С.}. По сие время у него должно уже быть 2/т рублей.
   

6-го Сентября.

   Вчера у нас был в биржевой зале от купечества обед и бал -- в Иркутске бал; но кто же танцует? 24 пары на экоссезе. Так у совершается любезное отечество наше. Признаюсь, есть чем тебе в пристрастии твоем похвалиться. Завожу и здесь еженедельные собрания: ибо мне нужны точки соединения; нужно снять оковы прежнего суроваго, угрюмого правительства. -- Едва верят здешние обыватели, что они имеют некоторый степень свободы и могут
   
   без спроса и дозводения собираться, танцовать иди ничего не делать.
   Как велика земля Русская! И здесь те же люди, та же чернь, те же нравы и обычаи; те же почти и пороки и добродетеди. Сие единство почти не понятно. Во всех других государствах несравненно есть более разнообразия. Сие происходит думаю, от того, что здешнее население есть смесь или произведение всех стран России. Но не думай и не дозволяй думать, чтоб Сибирь населена была ссыльными и преступниками. Число их как капля в море; их почти не видно, кроме некоторых публичных работ. Невероятно, как вообще число их маловажно. По самым достоверным сведениям они едва составляют до 2/10 в год и в том числе никогда и десятой части нет женщин. Тебе покажется странным предмет письма сего; но надобно, чтоб ты имела об отечестве твоем верные понятия во всех отношениях. Со временем я издам таблицы, которые удивят просвещенную Европу. Они докажут, что у нас в 20-ти тысячах едва можно найти одного преступника, да и то воришка маловажного; важных же нет ни на сто тысяч одного. Я сам не поверил бы сему прежде и считаю это великим в моральном мире открытием.
   

10-го Сентября.

   Прощай моя любезная; Господь с тобою.
   

13.

Иркутск 17 Сентября 1819,

   С возвращающимся отсюда Сенатским курьером завтра, любезная моя Елисавета, буду я к тебе писать подробнее; с почтою же пишу теперь
   для того только, чтоб срочное время не пропустить без писем. У нас продолжается еще прекрасная погода и слава Богу здоровье мое ничего не потерпело от перемены климата. На сих днях собираюсь сделать небольшое путешествие на Байкал; это 60 верст. Озеро сие здесь называют морем и даже святым морем и уверяют, что дерзновенный, который бы назвал его озером, не останется без мести. Два уезда за ним лежащие называются по той же логике заморскими. Впрочем не думай, чтоб я вздумал плавать; я осмотрю только берега и близ лежащие селения.
   Прощай моя милая; готовясь к отправлению курьера я окружен бумагами и чуть не упустил почту. Христос с тобою.
   

14.

Иркутск 18-го Сентября 1819.

   Аркадий Алексеевич вручить тебе, любезная моя Елисавета, письмо сие и ящичек чаю в подарок любезной моей Софье Ивановне. Летом посылать чай трудно; мне часто привозили одну пыль. Зимою пришлю ей более. Из всех здешних товаров один чай лучшей дешевле, нежели в Москве. Впрочем доброй чай надобно делать с уменьем; он требует более времени и тепла, чтоб настояться.
   Две недели, как я здесь и не могу еще обозреться, ни установить порядка в моем времени. Дела чрезмерно запутаны; но надеюсь, что к новому году все существенное и грязное окончу. Останется одна окончательная, но уже более умственная работа. Будущее во всех отношениях лучше настоящаго. И у меня есть свои фантазии: могу-ли запретить их тебе?
   Меня в самом деле сделали академиком то есть членом Академии и что еще лучше Академии наук, которая всегда дорожила сими дарами. Здесь на сих днях получил я Латинский свой диплом и вместе с сим посылаю ответную мою грамату. В след за тем и Казанский Университета присвоил меня к себе. Если бы сии люди знали, как мало уважаю я знаниями человеческими: верно не удостоили бы меня сей чести.
   Кстати о знаниях; Жорж продолжает свои уроки с прилежанием; он учится Математике и Латинскому языку, и надеюсь столько здесь успеет, что по возвращении в Петербурга тотчас вступить в университетский курс, где я сам за ним смотреть буду.
   Прощай моя милая. Господь с тобою.
   

15.

Иркутск 23 Сентября 1819.

   Письма наши, любезная моя Елисавета, суть не что другое, как продолжительный разговор между страхом и надеждою; по счастью слова последней и внятнее и сообразнее с нашим сердцем. Предо мною лежат твои письма от 28-го Июля и от 4-го Августа. Свидание твое с Жуковским {Васильем Андреевичем.} есть действительно происшествие; редко встречаются гении и с того времени, как встретился Шиллер с Гёте, ныне случилось это в первый раз. Тут нельзя ошибиться; если он Шиллер: то ты Гёте. Соразмерность почти верная.-- Как живо я чувствую все неудобства его положения, всю страдательность его жизни. Я слишком близко видел сей род неволи, чтоб не сострадать и что всего хуже, нет почти средства пособить ему; одна болезнь может поправить; но и в болезни не дадут ему ни лекаря, ни лекарства.
   Что сказать тебе о здешних новостях? Кроме дел вот что в две недели сделать мы здесь успели. Во-первых завели собрания, где раз в неделю по воскресеньям танцуют и кто же?-- большею частию купчихи и их дочери. Я например Польской веду с старухою одетою в глазетовой юбке и шушуне и повязанною платком и тем не менее всё идет чинно и весело; они с роду так свободно и приятно не живали: ибо до меня здесь была настоящая Испания. Во вторых учредили в пользу бедных благотворительное общество; подписка теперь уже составляет до 8/т рублей. Должно отдать справедливость здешней щедрости и богатству. В третьих учредили и на сих днях открыли Ланкастерскую школу; по счастью со мною была книжка о сей методе и все вскипело. Собираемся открыть библейское общество; таким образом все в порядке и зима наша пройдет не бесплодно.
   Запрещаю тебе желать быть мальчиком. Ты рождена именно для того, чтоб быть моею Елисаветою и десяти мальчиков за сие я не возьму. Сверх того это и не нужно; даже и в том предположении, в предположении для меня горестном и слишком невероятном, чтоб ты принуждена была посетить Сибирь, никакое превращение к сему не нужно. Тут нужна только карета и 30-ть дней терпения. Впрочем я не хочу о сем и мыслить.
   Прощай моя милая до следующей почты. Христос с тобою.
   

Иркутск 16 Сентября 1819.

   У нас зима, любезная моя Елисавета, хоть еще не строгая, но зима. Целое почти лето пробыв в дороге, на открытом воздухе, трудно мне будет привыкать к двойным окошкам. Но к чему наконец нельзя привыкнуть?-- Из всех свойств это есть самое драгоценнейшее. Если б скука и огорчения были для нас всегда новы, нельзя бы было почти жить на свете. Но привычка все умащает, мягчит, притупляет и делает сносным.
   Сегодня во время обыкновенного моего утреннего чтения вместо Греческого моего Завета мне вздумалось читать Евангелие в новом Русском переводе. Какая разность, какая слабость в сравнении с Славенским. Может быть и тут действует привычка, но мне кажется все не так, и не на своем месте и хотя внутренно я убежден, что это всё одно и тоже; но нет ни той силы, ни того услаждения. Вообще я никогда не смел бы одобрить сего уновления; знаю, что оно сделано с наилучшими намерениями; может быть для тех, кои не привыкли к Славенскому языку, это услуга. Но для чего бы кажется не оставить их привыкнуть. Это стоит труда. Никогда Русский простонародный язык не сравнится с Славенским, ни точностию, ни выразительностию форм, совершенно Греческих. И рече Бог, да будет свет: и бысть свет -- И сказал Бог чтоб был свет и был свет. Сравни сии два перевода; в одном есть нечто столь быстрое, столь точное; в другом все вяло, неопределенно, vulgar. В языках, кои не имеют другого диалекта, разность сия не может быть чувствительна.
   Но у нас и для нас она весьма ощутительна потому: что читая одно, ум себе представляет как бы могло сие быть выражено иначе;
   Читай, продолжай читать Евангелие и весь вообще Новый Завет на Славенском, а не на Русском языке. В местах или в словах затруднительных тебе легко определить смысл их по Английскому
   Язык Славенский в последнее время много потерпел от того, что вздумал защищать его человек добрый, но писатель весьма посредственный. Для чего Карамзин, Уваров, Жуковский не принялись за сие дело? Для того что они молоды; для того, что им может быть некогда было сим заниматься. Ко мне пишут кстати о Карамзине, что и грозное царство Иоанна ИV уже в печати; прочитай сии ужасы и скажи мне свои мысли.
   Мы готовимся к открытию Китайской торговли; это обыкновенно бывает в зимних месяцах. Ожидай себе прекрасных Китайских шелков для вышиванья. О мехах и думать нельзя; здесь или нет их, или они дороже, нежели в Петербурге. Я сам принужден на зиму кой-как переделать себе старую полуизношенную мою медвежью шубу. Одному Жоржу делается новая шуба и с воротником бобровым
   Прощай моя милая; Христос с тобою.
   

17.

Иркутск 8-го Октября 1819.

   Минувшая почта не принесла мне твоих писем, любезная моя Елисавета; это значит что в половине Августа ты еще была у Лербаса в деревне. Таким образом лишен я и того утешения, чтоб знать, что шесть недель тому назад ты была здорова. Сколько же происшествий могло встретиться на расстоянии сих шести недель! и нет способа их сократить! Ничто по моему мнению, не дает столько чувствовать всей грубости телесного нашего бытия, как разлука. Она открывает, сколь сие свинцовое бытие не естественно, несоразмерно парениям нашего духа. О! когда взыду и явлюся лицу Твоему, Господи; ибо там только, пред Ним нет ни разлук, ни расстояний, но души однородный в Нем почивающие всегда в Нем соединены, всегда одна другой присущи. -- Разлуки земные, а особливо разлуки Сибирские приучают к смерти, дают чувствовать, не только понимать всю цену вечности.
   Не приписывай сих размышлений горести или упадку духа. Есть нечто бесконечно приятное из среды мерзостей, коими здесь я окружен, возноситься к истинам высшего рода. Я думаю тут действует сила контраста, сила худо еще определенная, мало понимаемая, но сила важная и существенная.
   Третьего дня мы пили здоровье Жоржа нового коллежского регистратора. Поздравь Марью Карловну и скажи, чтоб она готовилась видеть его со временем канцлером.
   Прощай, моя милая; Господь да будет с тобою.
   

18.

Иркутск 15-го Октября 1819.

   Письмо твое, любезная моя Елисавета, от 28-го Августа содержит некоторые подробности прогулки вашей в Нарву. Два раза проезжал я сии места и всегда желал побывать в них на досуге. Ты за меня совершила сие путешествие. Совершенно правда, что величественные виды природы возвышают душу и я всегда буду худого мнения о тех, над коими виды сии не действуют. Они могут быть люди добрые, но никогда не будут способны к высшим ощущениям. Часто я сержусь на Сибирь именно в сем отношении. Как бы кажется на пространстве столь обширном не потешить унылого странника. Но нет -- везде, исключая двух или трех мест, везде скучное единообразие.
   Но от чего, спрашиваешь ты, в прекрасной природе, нравы часто бывают столь жестоки или развратны.-- От множества причин; но наипаче от худого управления. Доказательство, Греция, Италия, Гишпания и пр. и пр.
   После кратковременной зимы у нас здесь появилось полное лето, то есть лето жаркое, так что мы ходим еще по сие время во фраках между тем, как вы думаете, что мы уже давно здесь мерзнем. Правда впрочем, что в Тобольске и в Томске полная зима. Но Иркутск причисляется к южным провинциям; в самом деле за 60 верст отсюда за границею почти не бывает снегу и скот всю зиму бродит по полям.
   Прощай моя милая; Христос с тобою.
   Из песенок твоих Егерь мне более нравится. Он оригинальнее. Ошибок нет; по крайней мере я не приметил. Но письмо начинается ошибкою: по возвращению моему т. е. по возвращении моем хотела ты сказать.
   

19.

Иркутск 23 Октября 1819.

   Смело говори и рассуждай, любезная моя Елисавета о твердости; истинная твердость в нашем веке может быть более принадлежите женщинам, нежели мужчинам. И с чего мужчины взяли присвоить себе исключительно сие достоинство? Можно иметь в самом высшем степени чувствительность и вместе твердость; я подозреваю даже, что одно без другого быть не может и истинная чувствительность едва ли не родная сестрица твердости. Как можно например быть твердым в несчастии без живого чувства какой-либо главной идеи нами обладающей? Кто скорее бросится в реку за утопающим ребенком? Отец или мать?-- Мать без сомнения. А разве пренебрежете опасностей не есть твердость? -- Может быть нам можно с вами поделиться; мы возьмем себе на нашу часть твердость продолжительную, упорную; а вы внезапную, стремительную, хотя впрочем и не знаю, справедлив-ли будет и сей раздел. Жизнь вашего пола есть почти беспрерывное терпение.
   Как бы то ни было, сочинение твое о твердости принесло мне много утешения. Мысли вообще основательны; много есть тонких и счастливых выражений, одному женскому перу свойственных. С небольшими поправками оно могло бы быть с удовольствием прочитано и не отцом. Ты спрашиваешь, неужели в слоге твоем нет ошибок? -- Есть, но они уменьшаются так, что и из Пензы поправлять их не стоило бы труда, а из Иркутска!
   Напрасно lord Вyron смеется над second hearиng; это одно из самых древних примечаний и мне рассказывали да я и читал не помню где, что на высоких горах и в степях среди уединения точно слышат нечто в дали говорящее: на сем примечании весьма естественном основаны были и сказания древних о внушениях и вдохновениях муз. Оссиан исполнен сею мыслию. Ты права; гордость, а еще более невежество наше в познании духовного и даже нервного нашего тела причиною нашего неверия.
   Кстати о hearing, я благодарен тебе за лекарство моей глухоты; но она проходит сама собою; особливо в дороге я совсем почти ее не чувствовал. Не оставлю однакоже испытать.
   Обращаюсь еще к твердости. Как не узнать Баума в Меналке?-- Как не узнать себя в его контрасте? Благодарен за привет, Елисавета Михайловна; впрочем, знаю, что если тут и обманывает тебя ум; то конечно не обманывает сердце.
   Прощай, любезнейшая; Христос всегда и везде да будет с тобою.
   

20.

Иркутек 29 Октября 1819.

   Я надеюсь, любезная моя, Елисавета, что вы давно уже возвратились к городским вашим пенатам. По описанию твоему зима кажется мало предвещает вам веселоcтей; но кто знает, может быть она будет еще веселее прошедшей? Впрочем по счастью веселости всегда в твоих услугах; по крайней мере скучною быть тебе нельзя с твоим пиано, с нотами, книгою и иголкою.
   Жаль и мне бедного Фе; но и подумать нельзя поместить его здесь. И имя конторы здесь не известно. Каждый пишет и дела свои производит сам; прикащики дети или простые мужики. В двух копейках не поверят Немцу. Если надежда может его утешить: то он может быть утешен тем, что в Петербурге я с удовольствием займуся его положением. В Петербурге -- пусть же он желает и молится, чтоб я там был.
   Не плачь о твоей Акулине. Почти вместе с твоим письмом, я получил письмо от генерала Княжнина, который управляет твоим Великопольем и который просит меня оставить в казенном ведомстве Вывдью (siс) и дозволить ей вытти за муж за садовника. Сие подало мне случай предложить ему замен и если дело сие прежде не было устроено, то устроится теперь: ибо Трофим не расстанется с Вывдью еще менее, нежели ты с Акулиною. Впрочем о сем хлопотать должен Г-н Попов: ибо в реестре, коего список у меня остался, означена именно Акулина, а не Вывдья.
   Дела мои здесь хотя огорчительны и несносны; но идут с успехом. К новому году надеюсь все кончить и тогда буду считать себя свободным: ибо исполнил все, чего от меня требовали и ожидали. Тогда останется мне одна забота" думать о обратном моем пути. Забота приятная и по всем человеческим соображениям и возможная и вероятная.
   Прощай, моя милая, Господь с тобою.
   

21.

Иркутск 5-го Ноября 1819.

   Мне кажется, любезная Елисавета, для того и послан я в Иркутск, чтоб перепискою с тобою возобновить курс словесности и нравственных произведений. В такой дали все оттенки общежития, кои обыкновенно составляют предмет писем, теряются и исчезают. Остается рассуждать, когда невозможно чувствовать в слух.
   Последнее письмо твое принесло мне твои мысли о любви к отечеству. Право прекрасные! Особливо начало почти важное и классическое. Правда, что к концу, где дело идет о портретах, опять появилась девушка. Не ошибаюсь-ли я? -- Кажется вижу пред собою N. N. Какая перемена! И он ныне в модниках; и он рассуждает о нарядах и женской красоте. Елисавета, я совсем остарел, когда дожил до сих превращений. В наше время это был просто приказный служитель.-- Но я возвращаюсь к главному предмету, к любви отечества: выражение твое: уже звуки родного языка тебе были равнодушны! -- весьма справедливо. Надобно услышать сии звуки на чужой земле, среди чужих людей, чтоб почувствовать всю их магическую силу. Впрочем всякая любовь есть взаимна. Можно хвалить, удивляться без взаимности; но любить невозможно. По крайней мере должна быть взаимность надежд. С моей стороны я никогда не любил, кому не мог я быть ни нужен, ни полезен, кто мог быть счастлив без меня. Сие общение польз и удовольствий, сей ровный, совокупный шаг к счастию и совершенству составляете самую сущность всякой любви. И так не вини твои характеры; они готовы любить отечество -- но их не любят.
   О Фея уже писал; я рад бы его принять и к себе; но боюсь, что все время он проведет в одних переездах; ибо к тому времени, как ты получишь сие письмо, как он может сюда приехать, я уже действительно буду собираться в дорогу: ибо мне надобно еще несколько времени остановиться и в Томске и в Тобольске. Что же он будет делать? Пусть подождет до весны. Весна все откроет.
   Жорж учится прилежно и успевает; ведет себя прекрасно.
   Прощай, моя милая; Господь с тобою.
   

22.

Получено 15-го Дек.
Иркутск 12 Ноября 1819.

   Как я рад, любезная Елисавета, что ты имеешь ко мне просьбу и что я могу удовлетворить ее. Дарю вам с Сонюшкою не по сту рублей, но по двести пятидесяти то есть целые пять сот рублей обеим. Самая справедливость требует, чтоб с приращением моего жалованья и ваши подарки возрастали.-- Я всё боюсь, чтоб не было у тебя недостатка в деньгах, хоть в Декабре должны поступить к тебе и арендный до 6/т рублей чрез Дазера и наемный за дом чрез Сталыпина. На сих днях может быть еще переведу что-нибудь к тебе в прибавок на шубу: ибо помнится у тебя ее нет и вероятно нет и у Сонюшки. Козьме {Брату М. М. Сперанского.} отвечать нечего; он должен оставаться в настоящем его положении до моего возвращения: ибо отсюда устроить его нет возможности.
   Землетрясение. Наконец встретил я нечто отличное в Сибири; мне давно хотелось чувствовать землетрясение и вчера ввечеру желание мое исполнилось. Здесь оно бывает каждую осень; но всегда слабое. Вчера в 7-мь часов я ходил один по комнате, как вдруг одна стена деревянного моего дома -- не бойся -- не обрушилась и не упала и даже не затрещала, но зашевелилась подобно как бы кто повел по ней вдруг метлами. Это полсекунды. Время пред тем было переменчиво, оттепель и туман. Сегодня день прекрасный. Климат здесь ту имеет выгоду, что в полдень именно тогда, как я хожу пешком, всегда яркое солнце и так тепло, что с кровли идет капель, как бы впрочем по утру ни был велик мороз. Мы больших морозов еще не видали.
   Никак я не согласен, чтоб ты пошла в Анны Петровны. Это слишком дорого; молись Богу, думаю, что дело обойдется и дешевле; я имею твердую и возрастающую надежду. Дела мои здесь идут весьма успешно и все ближе и ближе к концу.
   Прощай, моя милая, Господь с тобою.
   

23.

Иркутск 19-го Ноября 1819.

   Письмо сие придет к тебе, любезная моя Елисавета, почти в самый новый год. Поздравляю тебя, мой друг, и благословляю всеми благословениями Небесного Отца. Поздравь от меня Софью Ивановну, Марью Карловну и Сонюшку; поздравь всех, кто тебя любит и меня помнит.
   На обновку посылаю тебе две тысячи рублей не в счет твоих окладов. Сшей себе шубу или сделай что рассудишь, поделясь с Сонюшкою. Ты получишь их от Дазера, к коему вместе с сим я перевожу через Цейера сии деньги. Во всех случаях ты можешь требовать у Дазера денег на действительные твои нужды. Он никогда тебе не откажет.
   Кстати о деньгах; я вошел здесь в переписку с Английскими миссионерами здесь, то есть, еще 600 верст далее Иркутска пребывающими. Один из них называется Stallybrass. Нельзя не подивиться, что люди сии решились с женами их водвориться здесь в такой отдаленности среди Бурят и Монгол не зная ни слова не только по-монгольски, но и по-русски. Я принужден был к Сталибрасу писать по-англински. Ему случилась нужда в деньгах и кто мог ему пособить здесь? Кредит их в Петербурге и верен и велик; но здесь и понятия о сем не имеют, Они учатся по-монгольски разуметь уже довольно. И Монгольский язык имеет свою литературу и даже очень обширную. В Генваре надеюсь увидеться с Сталибрасом и узнать его мнение о сем языке.
   Минувшая почта не принесла мне от тебя писем; вероятно по затруднениям и остановке в Москве.
   Подивись: из Иркутска хочу тебе рекомендовать книгу, из коей перевод или отрывки мне весьма понравились. Это letters a Sophie sur la physique, la chymie et l'histoire naturelle. Раrиs. 1818. Читая сии письма ты может быть вспомнишь наши Великопольские упражнения и пожалеешь, что они слишком рано перервались; пожалеешь, но не поропщешь: ибо все происшествия нашей жизни нанизаны на одной нити и сию нить держит и ею управляет наш верный-истинный -- Небесный Отец.
   Прощай моя милая; Христос с тобою.
   

24.

Иркутск 25 Ноября 1819.

   Минувшая почта вместо одного, принесла мне два твои письма, любезная моя Елисавета. Весьма умно, друг мой, что собираешься говеть с детьми; нельзя лучшего общества; ты знаешь непостижимую силу сего таинства; оно точно и действительно укрепляет и душевные и телесные силы; но не должно искать ощутить сие укрепление; оно приходит нечувствительно и разливается неприметно, как тонкий воздух на все бытие наше.
   С великим удовольствием читал я Англинское письмо твое; оно и дельно и прекрасно; я уверен, что Tante Ваrbе за чаем прочитает его всем своими приятельницам. В Англии письмо из России есть уже вещь примечательная, а письмо от племянницы и Англинское есть предмета самолюбия; когда же прибавить к сему и Пензенский платочик: то из сего выйдет уже действительный праздник. Я представляю себе, как старый Рlanta {Брат жены Сперанского.} потирая очки будет искать на карте, где Пенза.
   Что моей дуре нужны деньги, я всегда это знал и никогда не только их не жалел, но даже и не заботился. Но если бы моя дура лучше читала или помнила мои письма: то увидела бы в них, что я еще из Пензы распорядил, где брать ей деньги и именно у Дазера, к коему должны поступать арендные доходы, и который если бы они и не поступили, всегда имеет для нее открытый кредит до 12/т Ей надобно только с ним увидеться, то есть заехать или зайти в Ниренбергскую лавку. Сверх сего я уже к тебе писал, что и доход с дома 6/т р. в год по третям в твоем распоряжении; для сего надобно видеться с Аркадием Алексеевичем. Сверх сего в предыдущем письме я послал к Дазеру вексель на. 4/т рублей от Сталибраса. Сии деньги также в твоем расположении; из сего ты видишь, что в деньгах не может быть у тебя недостатка, а может быть недостаток в памяти и соображении. Если ты издержишь 12/т рублей в год: я буду себя считать в прибыли; если издержишь и более: сие не прибавит ни одной у меня морщины. Сделай Марье Карловне такой подарок, какой сама ты рассудишь и скажи, что я именно тебе сие поручил. Возьми учителя музыки, возьми даже учителя и для пения, если есть что-нибудь значительное; но не бери Флорио; поведете его, если бы и с ума он не сошел, делается странным и иметь его не прилично. Впрочем в сем роде не должно делать пустых экономий; для чего бы не держаться Цейнера, взяв к нему и скрипку, если считает он сие нужным. Еще одну зиму, это нас не разорит. Впрочем не обыскивай себя в успехах; ты их не найдешь; они придут со временем. Помни мое правило о постепенном и неприметном созревании идей и способностей. Опыт каждый день меня в сем уверяет. Я теперь например припоминаю и могу читать наизусть такие Латинские стихи, коих никогда я не учил и кои я читал тому лет тридцать и никогда прежде сего не помнил. Душа наша есть неизследимая бездна. Мы забываем, что она есть дух; а дух не действует по законам времени.
   Ты называешь зиму постом; во-первых это не известно: ибо часто находим удовольствие там, где его не ищут; а во во-вторых я отчасти и рад сему посту; он даст тебе время еще более собраться с твоими силами. Будет время, любезная Елисавета, когда будешь ты желать сего поста, сей жизни посредственной и почти не известной, но исполненной занятий простых, беззаботных и приятных, хотя и не блистательных и негромких. Будешь желать, и с удовольствием воспоминать о днях прошедших.
   Прощай моя милая, Господь с тобою,
   Г-н Casamajor мне известен; он не в первый раз в Петербурге. Это один из острых и лучших англинских дипломатов Он долго был в Вене и вероятно знает М-mе Stephens.
   Не забудь мне сказать что-нибудь о вашей М-mе Bourgondиo. Тебе надобно непременно стараться ее слышать и брать иногда ложу.
   

25.

Иркутcк 3 Декабря 1819.

   Я получил письмо твое, любезная моя Елисавета от 16-го Октября, вероятно последнее из Мавриной. Вы конечно последние оставите дачу; тем приятнее будет город то есть теплая комната и разнообразие прогулок: ибо, кажется в сем одном и состоит для вас различие города и деревни. Тем лучше, мой друг; вкусы простые суть всегда лучшие.
   В предыдущих двух или трех письмах мы кажется исчерпали вопрос о деньгах; Надеюсь что ты не будешь иметь в них нужды. Мне остается только побранить твою маминьку, что она присылает мне счеты. Счеты вести должно; но присылать их никакой нет нужды. Мне нужно только два слова: деньги вышли, или выходят. Мне досадно, что ты могла быть сим хоть на минуту озабочена; но это собственная твоя вина; вперед лучше помни мои письма и не забывай Дазера.
   Ты хочешь быть хозяйкою; эта мысль всегда меня утешала. Ты помнишь, что еще в Великополье мне хотелось посвятить тебя в сие звание; но мозг твой тогда еще недовольно высох; ныне же он именно достиг своей зрелости. Я надеюсь, ты будешь довольна людьми и старыми и малыми. В сем роде я приобрел в Пензе при отъезде сущее сокровище, взял человека от Кишинского. Всемерно буду стараться его тебе упрочить. Никита остепеняется и под моими руководством становится изрядным поваром. Он в большой моде. Где меня зовут обедать: там обыкновенно кланяются и ему, чтоб удостоил приготовить стол для Генерал-Губернатора; правда, что он и выдерживает сии почести с достоинством; одет всегда, как барин и при том длинная цепочка от часов.
   О милой маме мы действительно часто воспоминаем. Мне кажется, ныне я люблю ее еще более, хоть и всегда любил много. Жорж учится и ведет себя прекрасно. Переводит с Латинского очень изрядно. К маминьке твоей не пишу: ибо ты сама живая пред нею грамота.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   РS. Жорж не пишет потому, говорит, писать нечего.
   

26.

Иркутск 10-го Декабря 1819.

   С последними двумя почтами получил я мое подражание Тургенев 1 ко мне пишет, что к тебе послал он экземпляр чрез Аркадия Алексеевича.-- Мое намерение было издать сей перевод так, чтоб никто не знал и не подозревал моего имени: ибо дела сего рода должны быть учреждаемы также, как подаяние милостыни. Судьба расположила иначе и дело сие стало гласным. И сколько гласность сия ни противна моим правилам и предположениям; но я не мог поступить иначе. Во время гонения между прочими нелепостями меня подозревали в безбожии или по крайней мере в деизме. В ответ я указал на сей перевод, который взят был и хранился вместе с моими бумагами. Он начат был еще в 1805-м году и продолжаем отрывками, но почти ежедневно. -- Вот история сего издания. Книга прекрасная, а перевод отличается тем от всех прочих переводов, что он отменно близок и почти буквальный; со всем тем мне жаль, что все это огласилось. Я не люблю пустого шуму; ибо по опыту знаю, что шум кроме зависти ничего не производит. Избранный места при конце приложенный суть новость, коей нельзя найти ни на каком другом живом языке. Они собраны были мною уже в Перми, и сколько мне известно, будут для всех почти непонятны, хотя каждый будет думать, что он их совершенно понимает. Такова оптика сих книг таково почти и все подражание. Из ста читателей едва-ли один может постигнуть простоту, "О подражании Христу", {Перевод Сперанского "О подражании Христу" вышел в 1819 году и имеет следующее заглавие: участие в издании перевода Сперанского "О подражнии Христу".} четыре книги, Фомы Кемпийского, с присовокуплением избранных мест из других его творений. {2.Тут всегда почти две картины одна под другою. С.}
   Александр Иванович Тургенев принимал глубокую простоту его. Со временем я сие тебе растолкую и может быть научу читать сии книги; но время еще не пришло; надеюсь однако же и молю Бога, чтоб оно пришло.
   С последним письмом (23 Октября) я получил перевод твой о воспитании из М-mе Lambert. Мысли прекрасные и перевод хорош. Но я все буду твердить, что дети совсем неспособны к нравственным понятиям. Самая любовь их к родителям, все чувства их дружбы, суть привычки и влечения физические; следовательно все должно и ограничивать одним физическим воспитанием, добрыми, но физическими привычками. Нравственное чувство у всех почти раскрывается весьма поздно; в вашем поле ранее, нежели в нашем. Мальчик в 15-ть лет есть всегда почти болван; умный иногда и приятный; но всегда почти бесчувственный, хотя бы он сто раз на день плакал от нежности: ибо это есть только дело нервов. Есть исключения, но они редки и не разрушают моего правила.
   С сею почтою {С тяжелою, и ты получишь ящик недели чрез две может быть после сего письма. С.} отправляю к тебе шелки и разные Китайские безделки. Не знаю, хорошо-ли шелки подобраны и всех-ли цветов; я не был еще в Кяхте; да и там нет их в продаже, а должно заказывать. Но непременно достану и пришлю тебе полную провизию шелков {Теперь же посылаю только образчики. С.}. Мне хочется также подарить вам Китайского или лучше сказать Пекинского крепу на платья. Обещали купцы выписать. Вообрази себе, что из Пекина здесь чрез месяц все почти выписать можно, а в Петербург письмо идет в один конец дней. По сему счету мне сходнее переписываться с Богдо-ханом, нежели с тобою.
   Прощай моя милая, Господь с тобою.
   Когда увидишь Петра Петровича Попова, скажи ему, чтоб он как-нибудь потерпел до моего возвращения. Аркадий Алексеич выдал ему в награду от меня 5/т рублей. Я непременно постараюсь устроить судьбу его; переводить же его в Сибирь не вижу для него пользы. Мы можем встретиться с ним на дороге и следовательно одни издержки и для меня, и для него. Прочитай ему сие.
   

27.

Иркутск 17-го Декабря 1819.

   Ты права, любезная моя Елисавета: любовь ко всему изящному возрастает по мере жертв, кои ей приносят. Любовь к отечеству точно в сем же положении.
   Нельзя любить, кому мы совсем не нужны, кому ничем угодить не можем. Потому-то в самых высших степенях любви, в религии, требуются жертвы. Жертвою вливается часть бытия моего в бытие другое; мы составляема нечто единое: ибо в нем есть мое. Даже по расчету должно требовать и должно делать друзьям жертвы; сие служит залогом их единства. Даже в физическом мире тот же закон действует. Два существа ничего одно другому не сообщающие не только не имеют взаимного влечения, но часто друг друга отражают. Какое положение двух существ моральных, из коих каждое было бы совершенно довольно самим собою и не требовало бы ничего от другого? Они были бы непримиримые враги. Если мысли сии справедливы: то ты имеешь полное право любить отечество. Много говорят о благодарности; но я не знаю сильнее ли сие чувство нежели чувство жертвы. Может быть должно разделить; в одних благодарность; в других жертва; нельзя однако же не признать, что последнее благороднее первого.
   Ты винишься в употреблении 500 р. взятых у Сталыпина. Я уверен, что они издержаны не на ленты; а если бы и на ленты: то беда не большая. Мне одно только огорчительно, что ты могла быть в нужде; могла иметь тень недостатка. Тут оскорбляется не только мое чувство, но и мое самолюбие, что не умел я лучше распорядиться: ибо впрочем все сие могло произойти только от нераспорядка. Сталыпин ко мне пишет, что деньги за дом (*) получил Масальский и по обычаю своему издержал обещаясь также по обычаю, каждый день возвратить. Он запретил Дубенскому иметь с ним дело и следовательно остальньия четыре тысячи ты будешь получать по третям от Сталыпина.
   На сих днях и именно чрез три дня отправляется отсюда в Петербурга купец Трапезников с ним посылаю тебе несколько чаю, крепу, и шелков. С ним же и писать буду.
   Прощай моя милая; Христос с тобою.
   

28.

Иркутск 18-го Декабря 1819.

   Сим представляю тебе, любезная моя Елисавета существо с другого света, Иркутского купца Трапезникова. С ним посылаю тебе три ящика чаю и несколько кусков крепу {В двух ящиках No 1 и No 2. С.}. Один из них приносит в дар Марье Карловне Г-н Вильде. И это лучший то есть красный. Белый и кирпичный также и шелки от меня; это все что здесь мы могли найти лучшего. Недели чрез три мы будем в Кяхте и там найдем что-нибудь лучше. Скажи носят-ли у вас сии ветошки и годятся-ли они к чему-нибудь. Жорж также хотел послать матери подарок; но ничего не могли здесь найти. Положили послать из Кяхты.
   Я пишу вместе с сим к графу Кочубею и к Сталыпину. Подтверди Трапезникову, чтоб он непременно к ним зашел при отъезде. И сама с ним пиши; это добрый и весьма дельный малый.
   У меня есть готовые мысли на перевод твой и особливо на примечания твои к письму Г-жи де Ламберт. Они стоят того чтоб я особенно побеседовал. Мысли твои весьма справедливы и выражение их верно. Но я неимею теперь ни минуты времени.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

29.

Иркутск 23 Декабря 1819.

   Поздравляю тебя, любезная моя Елисавета, со днем Рождества Христова. Желаю и молю, чтоб родясь в духе, Он всегда пребывал в душе твоей и Он будет в ней пребывать, если найдет в ней Себе место, если ты ежедневно и даже несколько раз во дни будешь призывать Его к себе молитвою. Никогда друг не отзывается столь верно на голос друга, как Он отзывается на нашу молитву.
   Я должен тебе ответом на примечания твои к письму о воспитании. Весьма справедливо, что душа без чувствительности не способна к образованию. Под именем чувствительности Г-жа Ламберт вероятно разумела сию плаксивую чувствительность, которая некогда была в моде, и которая конечно может сделать несчастия вечными: ибо она любит их питать и одно к другому нанизывать; но это есть чувствительность; чувствительность монастырок, кои не видя света и не живя жизнию практическою, пустоту души своей наполняют разными призраками. Их душа изнеживается именно от недостатка впечатлений подобно как тело без труда и без воздуха. Но истинная чувствительность есть способность не только принимать, но и выдерживать впечатления, бороться с ними и побеждать их внутреннею силою. Рассуждение твое о славе женщин также весьма справедливо. Несколько примеров женщин, кои сами искали и достигли славы ничего не доказывает: се sont des oberrations de la nature. -- Приучать детей к дружбе корыстолюбивой также вредно. Подарком, ласковым словом можно иногда подкупить легкую благосклонность. Дружба производит подарки; но подарки никогда не произведут дружбы. Вообще любовь пред-полагает взаимность и я никогда не поверю, что бы ни говорили все старые романы, чтоб можно было долго любить жестоких красавиц: тот кто их любит, надеется; а надежда есть уже взаимность.
   Удивляюсь, как вы могли столь долго пробыть в Маврине; последнее письмо твое было от 7-го Ноября. У нас морозы стоят жестокие; каждый день 30о и 36о. Но вчера был первый день, что я не мог ходить пешком. В полдень на солнце довольно сносно. Впрочем хотя бы было и не сносно, но я без воздуха, как рыба без воды. За то, никогда я здесь не бывал не только болен, но и нездоров. Правда, что здесь я наблюдаю более во всем осторожности; хожу по ниточке и еслибы сей образ жизни продолжился, я наконец сделался бы стариком малодушным. Но всему есть конец и по счастью конец моего пребывания здесь каждый день ко мне становится ближе.
   Трудное время почти все уже миновало. Генварь есть уже для меня весенний месяц, предвестник ясных дней и скорого возврата. Кстати о морозах. Среди всей их жестокости, несколько уже недель продолжающейся, ужасная наша Ангара вчера только стала; река действительно ужасна я своею глубиною и быстротою. В Марте она уже открывается и следовательно стоит не с большим два месяца, и это на дне Сибири. Другая странность. Здесь снегов столь мало, что на некоторых станциях к Иркутску и теперь еще с трудом на санях ездят. В самом Иркутске едва на четверть аршина есть снегу, а горы чуть покрыты. И сие есть явление здесь обыкновенное. В 60-ти верстах отсюда скот всю зиму на полях бродит. Тут живут Монголы, древние наши обладатели с бесчисленными их стадами. Один из их князьев, кои называются у них Тайшами, подарил в пользу водворяемых здесь поселенцов тысячу лошадей, как дарят безделку. Жаль что ты не видала сих родоначальников степной восточной Азии. Вообрази себе дьякона в парчевом стихаре подпоясанного золотым поясом с саблею; прибавь только бобровую к стихарю опушку, длинные волосы заплетенные назад в косу: и Тайша будет пред тобою. Сколько я расскажу тебе сих диковинок, о их языке, о их религии и проч. Готовься к моим повествованиям. После завтра открываю здесь Библейское Общество и Тайши Монгольские и Бурятские будут его членами.
   Прощай моя милая; Христос с тобою.
   Р.S. Вот подарок одной из здешних дам (ибо где нет дам) и собственной ее работы. Заметь корзинку и собачку и признайся, что это довольно тонко для Иркутска.
   

30.

Иркутск. Генваря 1-го 1820.

   Начинаю новый мой год, любезная моя Елисавета, беседою с тобою. Да благословит тебя Господь в течении сего года также, как хранил и благословлял в течении минувших лет. Благословение Его состоит в силе души, в крепости, в терпении, кротости и веселии духа. Все сии дары ты имела и иметь будешь; следовательно и не можешь сомневаться в благословении Небесного Отца: ибо все сие от Него происходит.
   Друзей наших переменить нам нельзя. Надобно любить их каковы они есть. Помощи большой ожидать тебе от них нельзя, особливо теперь, когда они заняты своими делами. Впрочем должно оставить Арк. Алексеевичу мыслить и говорить как он понимает. Он судит о моем здесь положении по делам и судит справедливо; они несносны. -- Ты судишь по состоянию моего духа и судишь также справедливо: ибо терпение мое не истощилось и надежда, что сие
   скоро кончится и что подвиг сей может быть есть последний, сия надежда дает мне нужную силу и крепость. Впрочем ни твои, слова, ни его уверения положения моего переменить не могут. Если бы я каждый день здесь плакал и каждую почту писал слезами, а не чернилами, меня бы не послушали; я знаю людей. Если бы напротив и в самом деле находил я себя здесь весьма счастливым: то ни завидовать ни подозревать они не перестали бы. Тут другой расчет и все зависит от партии преобладающей и мнением управляющей. Но что это за существо -- мнение? Я открою тёбе великую истину. В моем положении и в моих понятиях мнение есть почти физическая сила, действующая на меня единственно чрез тебя, единственно потому, что она может разлучить или соединить меня с тобою. Не ищи более ничего; в сем состоите для меня вся сущность, вся гигантская сила мнения, сгибающая, покоряющая, обладающая мною подобно как Индеец обладает слоном. Но и сия сила минется: ибо Бог милосерд; а Государь правосуден.
   Прощай моя милая. Христос с тобою.
   

31.

Иркутск 7-го Генваря 1820.

   Предыдущее письмо мое было уже написано и запечатано, как Жорж принес мне ваш подарок. Весьма благодарен, любезная моя Елисавета; портреты все сходны; но лица все, исключая твоего сердиты, особливо лицо Марьи Карловны. Сходства вообще много; а шаль и отделана прекрасно. Я весьма благодарен Вильгельму, домашнему вашему живописцу; всех сходнее Алек. Лицо Марьи Карловны также очень сходно исключая, что вместо печали, она гневается и кажется хочет кому-то сказать: ты дурак. Предо мною на столе всегда стоят две твои Пензенские миниатуры; к сожалению одна из них в сарафане наиболее сходная линяет. Теперь будет чем заменить. Вильгельму я пришлю прекрасной туши из Кяхты.
   Я сам смеялся вспомнив, что в предыдущем письме сравнил себя с слоном, а мнение с Индейцем, тебя же поставил началом и причиною моей покорности. Это все равно, как бы я жаловался на свой собственный ум, на свое сердце. И в самом деле мы часто жалуемся на то и на другое, как будто лучше быть без ума и без сердца и как будто можно отделить их от себя и однако же мыслить и чувствовать. Большая часть наших жалоб столько же справедливы. Мы желали бы мир и свои в нем дела устроить по своему; а этот мир был бы без сомнения и весьма глуп, и для нас самих несносен. Впрочем желания и мелкие наши покушения открывают нам причину первобытного нашего падения. Хотели перестроить мир; думали сделать лучше; вышли из покорности и тем себя и мир погубили. Рассмотри движения собственной воли и ты увидишь, что мы и ныне в малом виде* в мелких наших страхах, надеждах и желаниях продолжаем и повторяем ту же древнюю большую историю. По счастью быв лишены прежних сил, мы много испортить ныне не можем. Провидение нас водит, как детей на ленте и только для опыта дозволяет иногда нам обжечься или уколоться.
   А когда дети упрямы и порвут ленту: тем для них хуже; тут ожидает их лоза; но и тут еще рука их наказующая, все есть дрожащая рука матери.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   Брат пишет ко мне из Георгиевска, что он Андрею Карловичу Амбургеру на обратный путь дал 500 р. Я его за сие похвалил.
   

32.

Иркутск 13-го Генваря 1820.

   С восхищением читал я, любезная моя Елисавета, твои мысли на слова: приидите ко Мне вси шруждающгися и обремненнии и Азд упокою вы. Предчувствие Николаши весьма справедливо; большие черные его глаза наполнятся некогда горестию и слезами и он весьма будет счастлив, если сердце его будет чувствовать силу сих слов, если ангел-хранитель наставит его, где искать успокоения.-- Веришь-ли ты бытию ангела-хранителя? -- Многие и христиане сему не верят; церковь наша принимает их бытие при каждом человеке; они знают и радуются всем добрым нашим помышлениям, напротив скорбят и печалятся о наших заблуждениях. Есть нечто столь идеальное, столь привлекательное в сей мысли иметь всегда с собою домашнего друга -- что если бы она и не была справедлива: то для утешения принять ее должно. Она же и справедлива. Сей друг не может ни воспретить зла, ни понудить нас к добру; он может только жалеть о нас или утешаться нами и тем положение его при нас, мне кажется, интереснее. Это страдание бескорыстное; это привязанность более страждущая, нежели действующая. Это друг всегда верный и в молчании переносящий все наши оскорбления. В молитвах наших часто повторяется: опечалих ангела-хранителя моего. В самом деле печалить существо столь нам преданное, столь невинное есть род жестокости непростительной. Кстати о сих идеях; как груба, как мертва религия без них. Посуди из сего, как жалки Лютеране и все то что называют реформою; религия душ холодных, чувств материальных, между тем как они хвалятся чистотою. Изрядная чистота! Еще бы лучше было все привести в математические исчисления и линии.
   Никак не удивляюсь, что начало твоего письма не сходно с продолжением и что вышед из спектакля ты вспомнила текст Евангельский. Это входит в мою систему о контрастах или возбуждении идей противоположностями.
   У вас спектакли; а у нас маскерады и прекрасные; это сущая история всех наших диких костюмов. Тут Китайцы, Японцы, Алеуты, шаманы и Бог знает чего тут нет и все одето с большою точностию и все весьма благопристойно. Число людей было не менее 500. Это было в новый год и на другой день Рождества. Я не веселился: ибо здесь без тебя ничто веселить меня не может; но любовался с полчаса сему зрелищу.
   Если Пензенской обоз еще не пришел: то напиши к тетушке; она не столь рассеяна--дядюшка же в Пензе. Ты знаешь, что обоз сей сдан им на руки в Пензе и вместе с их обозом должен быть в Москве. Мне помнится, к тебе доставил я из Пензы и реестр; тут книги, столовое белье, часть столового серебра и проч.
   Из письма А. А. Жерве с удовольствием вижу, что здоровье его поправляется. Я считаю почти излишним к нему писать. Какая даль!
   На сих днях пришлю вам прекрасного крепу и шелков; ожидаю только случая к отправлению. Жорж посылает с тем же случаем бабушке чаю; это первый подарок ей от внучка.
   Прощай моя милая; Христос с тобою.
   

38.

Иркутск 20-го Генв. 1820.

   С сим нарочным, любезная моя Елисавета ты ничего более не получишь, как росписку в моем здоровье и известие, что в след за сим с возвращающимся фельдъегерем, с коим получил я и письма твои и посылки, буду писать к тебе подробно, пришлю и денег и крепу и шелков. Он отправляется отсюда дня через три и может быть приедет в Петербург прежде сего. Жорж пишет сегодня же к своей маминьке и посылает чаю бабушке, первый плод гражданской его службы. Это еще не взятка; а просто подарок. Он ведет себя, как нельзя лучше.
   Как огорчила меня история твоих денег. Мне казалось я так хорошо все распорядил и вышло, что люди помнят только свои дела, а не чужие, а чужим считают все, что прямо и лично к ним не принадлежит. Впрочем это урок из всеобщей истории. По счастью все можно поправить и по крайней мере вперед ты не будешь иметь нужды. Все дела денежный я тебе поручаю и пришлю в след за сим все нужные бумаги и полномочия. Раскаяваюсь, что прежде сего не сделал. Отъезд Жерве все расстроил; он, как видно, при отъезде не сделал с Дазером никакого положения.
   Прощай моя милая. Господь с тобою.
   

34.

Иркутск 21-го Генваря 1820

   Конечно, любезная моя Елисавета, наш подагрик не ловко сделал, что сообщил письмо мое No 14; но большой беды в том нет. Оба они ничего не могут сделать в мою пользу; а повредить мне не пожелают, И впрочем к тебе одной, моему единственному другу, пишу я с полною откровенностию и доверием. Какое безмерное расстояние между тобою и всеми другими друзьями; всеми не исключая никого, ни женщин, ни мужчин.-- К подагрику я просто писал что дела мои здесь, по роду своему, для меня огорчительны, несносны: ибо я должен преследовать и разыскивать виновных; а это совсем не мое дело; что впрочем я надеюсь к новому году или к Марту месяцу их кончить и что тогда мне делать здесь будет нечего: ибо управлять сими губерниями я никак не могу. С чего сии политики взяли вывести из сего скорое свидание? Я и сам надеюсь; но Ноябре, когда письмо сие было писано, я не мог надеяться ничего скорого. Ныне это скорее, ибо мы ближе к Маю; но все еще какое расстояние! Впрочем оставь их гадать и утверждать, что они хотят. Никто из них прежде тебя ничего не узнает верного о моем возвращении.
   Я писал к тебе третьего дня с курьером и в течении сей недели еще надеюсь писать более и подробнее.
   Прощай моя милая, Господь с тобою.
   

Иркутск 23 Генв. 1820.

   Нечаянный случай представляет мне возможность писать к тебе, любезная моя Елисавета, и послать ящик обыкновенная здешнего подарка, чаю. Шелки и крепы пойдут на сих же днях с курьером. Человек имеющий тебе представить письмо сие есть наш Енисейский купец Перфильев. С ним ты можешь писать, что угодно. Прикажи только ему за день до отъезда у тебя побывать. Он возвратится сюда последнею зимнею дорогою. Письмо сие, как и одно из твоих походит на билет. Он встретил меня почти на лестнице.
   Прощай, моя милая, Господь с тобою.
   

36.

Иркутск 28-го Генв. 1820.

   Я имею удовольствие, любезная моя Елисавета, писать к тебе почти каждый день. Не знаю, как будут доходить к тебе сии письма; верно совсем в другом порядке, нежели как были они писаны. Здесь отвечаю тебе на письмо писанное на другой день вашего маскерада у Конради. Какая старина! Я думаю, ты чуть уже помнишь.
   Эдип Озерова точно таков, как ты его понимаешь. Слабое, натянутое подражание, сбор разных мест из французских трагедий. Озеров никогда и ни в чем не имел истинного таланта. Это трудолюбивая посредственность. Я знал его коротко. Он лучше писал по-французски и весьма поздно принялся за русский. Но еслиб он и ранее начал: то не более бы сделал. Меня раздражает не то, что он мог ошибиться в своем роде; но то, что вкус нашей публики так еще мало образована в таком ребячестве, что всякая мишура его веселит и восхищает. Впрочем мы поздно пришли, чтоб желать или надеяться иметь у себя драматических стихотворцев; род сей вообще проходит или уже и прошел во всей Европе. Поэзия, язык богов, перелилась ныне вся в политику. Ныне не стихи строят воображением; но государства. Правда, что одно другого невиннее; но что же делать? Поэзия точно приняла или скоро примет совсем другой путь. Платон был большой стихотворец; но в его веке, да и в нашем еще, считают его философом и политиком.
   Зима наша почти кончилась; бывают утренники; но дни уже теплые. Не более 8о или 10о. Никогда может быть возвращение весны не было для меня столь приятно; это возвращение к тебе, к свободе. С первым весенним путем я непременно отсюда отправляюсь -- разумеется -- сперва в Томск, потом в Тобольск; но все уже к тебе ближе и все уже возвращаюсь.
   Прощай моя милая. Господь с тобою.
   

38.

Иркутск 4-го Февраля 1820.

   Начинаю письмо мое окончанием твоего. Жаль конечно, любезная моя Елисавета, что судьба нас непрестанно разлучает. Никто конечно лучше меня понять тебя не может: ибо тонкие души ощущения понимаются сердцем, а не умом. Впрочем, сколько дозволено нам постигать непостижимые пути Провидения, мне кажется в самой разлуке Оно имело благотворную для нас цель. Обоих нас Он учит терпению; тебя же в особенности учит ходить на своих ногах, разбирать собственный свои чувства, соображать их с другими и действовать. До какой степени сия наука и сей навык нужны в будущей твоей практической жизни, ты узнаешь сие в свое время. Отчего женщины большею частию слабы, нерешительны? -- Оттого, что долго ходили на помочах, долго в самых мелочах опирались на других. Сие выгодно для мужчин, но совсем не выгодно для женщин. Тот степень слабости, или лучше сказать уклончивости, какую женщинам иметь иногда должно, всегда можно приобресть. Он зависит от кротости, даже от правильного расчета взаимных отношений: но крепость души и силу чувств не всегда найдешь, когда ищешь. Ее должно иметь в запасе и в привычке.
   Я все еще не отправился в заморские мои владения то есть в две округи за Байкалом лежащие, где побывать мне нужно и оттуда посетить Кяхту, где продают теневые шелки и крепы, но на первой неделе поста непременно туда отправлюся. Это будет верст 500 далее на юг. Меня уверяют, что там и теперь снегу нет или очень мало. Посмотрим. На сих днях у меня были два Англинские миссионера, которые поселяются в Селенгинске. Ни слова ни по Русски, ни по Европейски. Я позвал их к себе на другой день обедать. Отворяются двери и ко мне движется большая, длинная, сухая, пожилая женская фигура. Это Шотландка из роду пиетисток, жена одного из сих миссионеров. Это первая женская фигура, которой дух явился в моих комнатах с тех пор, как я в Сибири. Но счастью она так молчалива, что мне не нужно было раскрывать для нее все неизвестные и самому мне сокровища Англинского языка. Жоржа не было дома и так мне одному оставалось нести всю сию тяжесть. Странное дело! один из сих миссионеров есть молодой человек лет 23 или 25. Прекрасной фигуры, открытое лицо, образ ангельской чистоты и невинности. Ангел обвинитель да изгладит слезою всякую мысль подозрения, чтоб люди сии имели какуюнибудь другую цель в их путешествии.
   Прощай, моя милая, Господь с тобою.
   

39.

Иркутск 10-го Февраля 1820.

   Письмо твое от 26-го Декабря на другой день Рождества Христова весьма печально, любезная моя Елисавета. Чтоб утешить себя, я представляю себе, что ты была нездорова, а не огорчена. Впрочем какое другое утешение могу а иметь, или тебе дать, кроме надежды на Отца Небесного.
   После завтра я отправляюсь в Кяхту и оттуда в Нерчинск, подлинно уже на край света. Быть может, что следующая почта не принесет тебе моих писем; но не более, как одна почта. Надеюсь, что и из Нерчинска письмо мое дойдет к тебе в срочное время; это только 700 верст далее.
   Сие путешествие есть последнее: ибо возвращение мое отсюда я не считаю уже путешествием. Отлучка моя отсюда означает, что дела мои здесь кончились; прочее есть дело писцов и канцелярии; но и сие меня не задержит. Во всех возможных случаях, исключая одного высочайшего посещения, с 1-го Мая я отсюда отправляюсь.
   Архимандрит сюда еще не прибыл, следовательно и писем твоих с ним я еще не имею.
   Не знаю еще, какой подарок привезу тебе из Кяхты; вероятно теневых шелков: ибо там ничего другого достать нельзя.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

40.

Кяхта 18 Февраля 1820.

   Внезапный случай представляете мне удобность писать к тебе отсюда, любезная моя Елисавета и тем вознаградить одну пропущенную почту. Я приехал сюда третьего дня. Вчера был на празднике у Китайцов в торговой их слободе Маймачинах. Какая странная узорочность. Это лихорадочный бред, неизъяснимое смешение блестящих мелочей, уютности и порядка в частях и смеси в целом. Подробности ты найдешь со временем в моем журнале. В гостинец тебе ничего здесь не нашел; чаю же посылать не стоит труда. Шелки еще не доставлены из Пекина.
   Сегодня отправляюсь отсюда прямо в Нерчинск. По счастью зима здесь стоит постоянная и, что бывает здесь, то есть на границе довольно редко, много снегов и хорошая дорога. По сему я имею всю надежду совершить мое путешествие с успехом. Я буду первый начальник который посетил Нерчинск. Хотя первенство сие не возбуждает моего честолюбия, но возбуждает надежду, что путешествие сие будет полезно и утешительно обывателям того края. Кто знает, какой плод принесет со временем семя брошенное на сию землю? Впрочем в Сибири и так далеко не бывают два раза в жизни и потому должно в один раз сделать все что можно.
   Прощай моя милая; письмо сие доставит тебе здешний чиновник сын известного Нижегородского механика Кулибина. Господь с тобою.
    

41.

Верхне-Удинск 20 Февр. 1820

   Тебе надобно, любезная моя Елисавета, твёрдо знать Сибирскую географию, чтоб угадать или найти место, откуда к тебе пишу. Это за Байкалом в 400 верстах от Иркутска. Третьего дня из Кяхты писал к Фебе с Г-ном Кулибииым; ныне пишу только для того, чтоб не пропустить почты. Завтра поутру отсюда отправляюсь в Нерчинск, откуда чрез три или четыре дня надеюсь к тебе писать. По расчету моему письмо сие придет к тебе около Светлого Воскресенья. На второй неделе поста поздравляю тебя с сим светлым праздником и за 6 т. верст лобызая тебя в духе говорю Христос воскресе. Воскресению Его в душах ни место, ни время не препятствует.
   Воздух и движение удивительно как способствуют моему здоровью; напротив сидячая жизнь меня утоммляет. По сему-то между прочим переношу я все трудности моего путешествия с бодрым духом. Должно тебе приметить, что я путешествую попеременно в санях и в коляскь. Здесь за морем во многих местах снег уже сошел. Небольшое число верст может быль доведется сделать верхом. Жаль, что здесь нет ни моей Дианы, ни твоей Великопольской Рогатки. На них покойнее было бы перебраться за хребет Нерчинских гор.
   Прощай моя милая, Господь с тобою.
   

42.

Нерчинск 29-го Февраля 1820.

   Христос воскресе, любезная моя Елисавета. Вчерашний день я возвратился сюда из преисподней, из Нерчинских заводов, где спускался я на 36 сажен под землею, чтоб видеть своими глазами последнюю линию человеческого бедствия и терпения. Ничто не может быть поучительнее сего впечатления.
   Письмо мое будет коротко; я устал и спешу возвратиться в Иркутск, который теперь представится мне столицею. Впрочем кроме усталости здоровье мое никакой не испытало перемены, хотя шесть раз я переменял повозки летние на зимние. Здесь снегу мало, да и то по местам.
   Прощай моя любезная. Господь с тобою.
   

43.

Иркутск 10-го Марта 1820.

   Наконец я в Иркутске, любезная моя Елисавета; то есть в столице, после всего, что в продолжении пути мне встречалось. В три недели я совершил более 3/т. верст; странствовал в санях, в коляске, на телеге и только не верхом. Не жалею однакоже ни трудов, ни усталости: ибо я видел бедствия человеческие кажется на последней их линии. Впрочем кроме усталости ничего не чувствую. Отдыхая и разбираясь с бумагами не могу много к тебе писать. Письма твои получал исправно. Весьма рад, что Кяхтинские безделки сколько тебе понравились. Постараюсь их достать более и с собою их привезу. Крепы для тебя и для Сонюшки есть у меня прекрасные. Молись и ожидай Сонюшку целую за письмо. Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

44.

Иркутск 17-го Марта 1820.

   Написав сие число я вспомнил, любезная моя Елисавета, роковой мой день. Почему же роковой?-- Потому только, что человек привык ставить себя обладателем своей судьбы, что он с удовольствием переносит все трудности, странствует по белу свету, но не тогда, как его пошлют, а когда он сам того захочет. Человек не умеет еще покоряться Провидению, не может понять, что он не что иное, как кусок глины, коей дают разные формы, что в гибкости и мягкости состоит все его достоинство что план и экономия вселенной так обширны, так многосложны, что странно и смешно вздумать управлять ими и между тем в сем то именно и состоит наше притязание: ибо нельзя управлять частию, не касаясь целого. Покорность и гибкость вот все, что нам осталось. Всякий ропот есть бунт против Провидение. Так рассуждал бы я о ;другом в обстоятельствах моих подобных. Но о себе самом я должен рассуждать еще строже.. Сколько возмездий, сколько милостей небесных получил я в сии восемь по видимому несчастных лет! Сколько истинных прозрений в природу человеческую и даже высшую. И что ж после всех так называемых гонений и страданий наконец нашлось?-- волос не упал с головы моей. Обращаюсь к тебе: ибо существо мое не простое, но сложное, Буря застала тебя в такие лета, когда ты ее не чувствовала. Ты играла в Нижнем, играла в Перми и начала чувствовать бытие твое в Великополье. Все вероятности есть, что оставаясь в Петербурге ни ум, ни характер твой не поручили бы ни развития, ни твердости. Я не мог бы тобою заниматься; обстоятельства более изнежили бы тебя, нежели укрепили. Ты была бы по сие время не что иное, как вялый ребенок. Таковы суть большая часть женщин. Слово трус по мнению моему выражает одно все пороки и в самом деле большая их часть происходят от трусости. Как же быть мужественным, не посмотрев прямо в глаза опасности и несчастию? Несчастие! его должно бы было называть другим именем, именем благороднейшим, какое только есть в происшествиях человеческих. В духовном смысле оно есть помещение в число чад Божиих, сыноположение. В моральном сопричтете в дружину великодушных. Несчастие! его должно бы было вводить в систему воспитание и не считать его ни оконченным, ни совершенным без сего испытание.
   Ты видишь из сего, любезная моя Лиза, что я отдохнул от моего путешествия. Отдохнул и готовлюсь издалека к другому. Все яснеет предо мной. Самое небо кажется берет в том участие. Зима наша кончилась; мы гуляем уже во фраках; я по-крайней мере так гуляю. Шубы носят только по привычке и то редко. Зимний путь совершенно рушился. Сколько бы ни желал я послать тебе Китайских безделиц, не могу. У меня есть для тебя между прочим полный Китайский наряд женский -- но прекрасный и он к тебе весьма пристанет.
   В последнем письме я вижу тебя на бале у Линга. Чин и имя конечно что-нибудь значат и в танцах. Но еслиб ты была ma ussade: ни то, ни другое не запретило бы тебя от сиденья. Трапезников еще не бывал. Я ожидаю с ним интересных писем.
   Вот письмо к новому моему куму. Услади его твоими приветами. Мысль его действительно мне обязательна. Я всегда искренно любил Елисавету Карловну за ее добродушие и кротость. Совсем иначе написал бы я, если бы к ней писать было можно. Но я знаю его и знаю оттенки характеров.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

Иркутск 24 Марта 1820.

   Я говею, любезная моя Елисавета, и потому с сею почтою писать к тебе много не буду. Минувшая почта принесла мне твое письмо с известием о возобновившихся ячменях. С нетерпением ожидаю дальнейших известий. Вероятно это пройдет с летами.
   Цейер с минувшею почтою получил уведомление от Пирлинга, что деньги за вторую половину аренды 6220 р. от Пейкера получены отданы им в Банк. К 1-му Апреля сего года он должен будет заплатить такую же сумму и вероятно к ним же, то есть к Дазеру и Пирлингу доставит. Все деньги сии 12/т р. в твоем распоряжении. Сверх того у них есть 2000 р. оставшихся от векселя высланного отсюда Англинскими миссионерами.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

46.

Иркутск 31-го Марта 1820.

   Вот день, любезная моя Елисавета, в который сидя под окошком в Пензе, услышал я колокольчик и взглянув увидел фельдъегеря и Сибирь. Это кажется было вчера; а сегодня я в Иркутске. Голова кружится, когда подумаешь, сколько перемен, происшествий, путей, движения, дел в течении одного года; и что же значит сей год в сравнении со всею жизнию; а что жизнь в сравнении с вечностию; откуда наконец должно будет некогда взглянуть на все прошедшее подобно, как теперь смотрю я на минувший год. Но тогда дух не связан будет телом; тогда шесть тысяч верст, Пенза и Иркутск все сольется в одну точку; все будет ясно, но ничто не будет раздельно; ибо все несообразности здешней жизни согласятся и все войдет в один обширный, но весьма простой план Провидение.
   Третий день, как я угощаю у себя в течении сей светлой недели здешнюю публику. Третьего дня принимал духовенство и в том числе осанистого, тебе знакомого Пекинского Архимандрита {Петра Каменского, отправленного в Китай на смену Иакинфа Бачурина.}, вчера обедали чиновники; сегодня купечество. Я устал жить в непрестанных ябедах, следствиях и обвинениях; слава Богу они кончились и готовясь оставить Иркутск, я хочу оставить его с приязнию. Еще месяц и много полтора и я с ними распрощаюсь -- на веки-ли? -- Бог знает, но кажется, нам более не видаться.
   Лишь только успел я написать с прошедшею почтою к тебе: я говею, как получаю и от тебя в письме те же слова я говею. Разница только та, что ты говела на первой неделе; а я на страстной.
   Не удивляйся смущению духа; это почти обыкновенное состояние поста и говенья. Когда вино вливают в самую чистую воду: она сначала струится: ибо вино не вдруг соединяется с водою; но потом так ее проникнет, что несколько капель окрасят целый стакан и разделить их невозможно. Таково действие благодати. Утешение и сладостные чувствия приходят после, а бывает, что не приходят по-видимому и никогда: ибо превращаются в пищу, в самый состав души, в нравственное ее здоровье. Кто же когда чувствовал, как прибавляются силы и здоровье? Кто чувствовал, как ростут? {Религиозные мысли Сперанского нигде так полно не выразились, как в большом письме его из Перми, к Словцову (Библ. Зап. 1861, No 17)}
   У нас почти лето и дни прекрасные; глаза мои отдыхают покояся хоть не на зелени, по-крайней мере не на снегу ослепляющем от яркого преломление лучей. Ожидаем землетрясений, кои обыкновенно бывают в Апреле; но здесь никто их не боится: в самом деле они обыкновенно бывают легки. Не знаю, будет-ли Жорж сегодня к вам писать. Ему на праздниках большие хлопоты: надобно объездить весь город с визитами; надобно ездить верхом; вчерась же было собрание и следовательно надобно ему же танцовать за полночь.
   Прощай, моя милая; поцелуй за меня Сонюшку.Христос с вами.
   Предваряю тебя, что почта с сего времени начнет отставать; это обыкновенно бывает в распутицу.
   

47.

Иркутск 7-го Апреля 1820.

   В письме твоем от 20-го Февраля я нахожу, любезная моя Елисавета, что весеннее солнышко глядит к вам в окно. Не завидую вашему счастию. Ко мне в окно глядит не только весеннее, но само летнее солнышко и вместе с ним глядит надежда скорого отсюда отправление. Легко себе представить действие сих соединенных лучей.
   Бедные люди, еслибы смерть была всему конец. Подлинно бедные и мысль твоя весьма справедлива. Но по счастью будущее, для меня по крайней мере, кажется вернее настоящего. Я так привык к сей мысли, что упрекаю себя, когда занимаюсь настоящим, хоть занимаюсь им еще весьма часто. Мне кажется это потерянное время, столькоже потерянное, как в дороге на почтовых дворах. Какая неизмеримость нас ожидает! Что будет тут эта капля, которую привыкли мы называть временем, жизнию.
   Между тем как ты читаешь Journey from Moskow, я путешествую в Китае. Сколько привезу я тебе вестей об истории и словесности сего чудесного народа. Двести миллионов голов, то есть число более всей Европы, под одною шапкою! это первое чудо; чудо политики, образование доселе неслыханное и небывалое в истории мира. За сим следуют другие чудеса не менее разительные, не менее смиряющие гордость Европейского просвещение. Признаться должно, что наши учители Греки и Римляне не большие были знатоки в народном воспитании и видно суждено востоку всегда брать верх над западом.
   Прощай моя милая. Христос с тобою.
   

48.

Иркутск 14 Апреля 1820.

   Не бойся надеяться, любезная моя Елисавета. Бог милостив. Он вложил надежду в сердце наше, как залог, как предчувствие вечности. И если надежда иногда и обманывает: мы все не в убытке: ибо взяли вперед то, что есть в жизни лучшего. Французская твоя мысль действительно прекрасна. Можно к ней присоединить еще одно практическое правило на том же законе основанное: никогда событиями нельзя человека вести столь далеко, как надеждами. Дело состоит только в том, чтоб уметь их распределять без расточение и поддерживать с точностию. Schwarmerey Немцов происходит из того же источника. Но не все люди способны к мечтательности (почему бы не перевесть сим словом Schwarmerey), Есть сердца положительные, умы столповые, способные к всем расчетам жизни, но неспособные к тонкому ощущению будущего. Отсюда, от сей неподвижности их видов, от единообразия и ограниченности их чувствий происходят все их успехи. Успехи, на кои не променял бы я несчастий.
   Мне весьма любопытно, а может быть и приятно будет познакомиться с Поггенполем. Из привязчивых душ много можно сделать доброго.
   Ты спрашиваешь о Вильде. Он ведет себя здесь очень хорошо. Поигрывает в карты, но умеренно; ничего не делает, никаких дел на руках у него нет и следовательно не может ничего употребить во зло. Не знаю даже, был-ли бы к сему и способен. Доселе я в нем видел человека обыкновенная, но не худого и к порокам не склонного. Для Жоржа он даже и полезен: ибо я не могу надзирать за ним в обществах; а держать его дома в заперти всегда над книгами, невозможно. Жорж не только не потерял ни одного доброго и любезного качества, но я надеюсь, вы все найдете, что он кой-что и приобрел в сем роде. С ним остались ребяческое его добродушие, прямизна и откровенность, но прикрашенная и убранная некоторыми познаниями, басистым голосом и усами (разумеется еще чуть возникающими). Чего же лучше? Он пойдет далее: ибо сердце его прекрасно и ум гибкий и способный. Вильде может сам иметь некоторые шалости; но никак не способен быть ни потатчиком, ни соблазнителем.
   С сей стороны мы безопасны. Кстати о Вильде. Он послал твоей маминьке кусок красного крепу; а она не сказала ему и спасибо.
   Время у нас стоит прекрасное. Каков-то будет Май, время нашего путешествия. Вчера осматривали мы наши экипажи. Неужели все это будет мечта? хоть я по сие время еще живу во мраке неизвестности; но все твержу и в уме и чувствую в сердце: Бог милостив.
   Прощай моя милая, Господь с то-бою.
   

49.

Иркутск 21-го Апреля 1820.

   Твой флюс привел мне на память, любезная моя Елисавета, прежнее мое правило* что в свете есть три только существенный несчастия: порок, бедность и болезнь. Все прочее можно поправить умом или терпением; но болезнь именно лишает нас сих средств. Я не верю даже, чтоб в болезни можно было иметь терпение. Терпеливыми в болезни кажутся только те, коих степень чувствительности физической различен от обыкновенного, от нашего. А различие сие столь далеко простирается, что дикий поющий победную песнь в то время, когда палят его на огне, для меня совсем не есть предмет удивления, но предмет познание и опыта, до какого степени устройство нерв может быть различно и обстоятельствами изменяемо.
   Молодой человек отправляющейся с Китайскою миссиею еще не бывал, я его нетерпеливо ожидаю: ибо он вероятно привезет мне о тебе подробности. Между тем мы каждую неделю понемножку сбираемся; я дописываю свою Сибирь, люди заботятся о разных мелочах и все в движении. С сей стороны я счастливее тебя: ибо образ надежды кажется ближе и живее, когда сборы и мелочи его украшают.
   Прощай моя милая, Господь с тобою.
   

50.

Иркутск 28-го Апреля 1820.

   Наконец Пекинский пристав {Тимковский Егор Феодорович, напечатавший в 1824 г" чрезвычайно интересное описание своего путешествия в Китай, под заглавием: Путешествие в Китай чрез Монголию, в 1820 и 1821 годах.} привез мне письмо твое, любезная моя Елисавета, привез от тебя носки и от Жерве газеты. Признаюсь первое лучше последних. Продолжителное наблюдение заблуждений и глупостей человеческих делает почти к ним равнодушным.
   С сим нарочным я получил много писем из Петербурга -- все розовые и в том числе есть самого яркого и положительного цвета. Терпению твоему осенью будет конец. Но внешние твои отзывы должны оставаться так же неопределенны, как и прежде. Надежда бывает еще прелестнее, когда таится в душе и наружу не испаряется. -- Поггенполю я непременно буду отвечать на письмо его, но не надеюсь скоро отыскать здесь Толмачева, о коем он говорит. Сибирь не комната; ее скоро не обыщешь; скажи маминьке что я употреблю все способы. Об Александре подумаем осенью: дела сего рода не делаются за 6/т. верст; их надобно сделать лично.
   Жаль, что я старею, что слишком много в свете видел и наблюдал. Дух твой, любовь твоя к отечеству сделали бы меня любочестивым.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

Иркутск 5-го Мая 1820.

   Нет, любезная моя Елисавета, не женщины в том виноваты, что молодые люди большею частию суть повесы. Не женщины, а война. Война умудряет храбрых, делает их скромными и кроткими; война ничтожных людей делает наглыми и несносными. Война и скороспелое воспитание. Когда толпа мальчиков, кои должны бы быть еще в пенсионе под лозою Мюралта {Известный реформатский пастор, содержатель пансиона в Петербурге.}, пущена будет на свою волю чего тут ждать добраго?
   Мысли твои о вдохновении так привлекательны, что я написал бы целое сочинение и точно доказал бы, что это не мечта, но действительное и весьма существенное свойство нашего духа усыпляемое рассеянностию чувств, но возбуждаемое обстоятельствами, местом, уединением, временем, воспоминаниями, связию мыслей. Но отложим сие до беседы, или до той большой книги, которую столько лет я собираюсь написать.
   Ты не дома; понимаю любезная Елисавета всю горесть сея мысли; но потерпи еще немного; заря не только занимается, но уже и занялась. Ты верно виделась с графинею Кочубей? Ты будешь дома; будешь иметь удовольствие у себя угощать тех, кои тебя столь добродушна, столь сердечно угощают и добрая твоя душа ни у кого не останется в долгу.
   Я полагаю, что вы уже на даче. Жаль что я вас, может быть, там уже не застану. Желай чтоб лето было прохладно, а осень самая сухая и продолжительная.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

52.

Иркутск 12-го Мая 1820.

   С фельдъегерем сюда прибывшим я не получил от тебя писем, любезная моя Елисавета. Вероятно друзья наши или не знали, или сказать тебе не успели. Впрочем он ничего не привез мне ни нового, ни интересного. Та же неизвестность и заря моя опять превращается в полночь. Впрочем меня Бог научил ходить и во мраке. О сем буду писать к тебе подробнее при первом удобном случае.
   И так талант Зеера образует твой вкус к музыке. Следовательно я прав, когда предвещал тебе, что ты будешь любить ее, против всех твоих чувств и уверений. Мне казалось неестественным, чтоб имея душу чистую можно было не любить музыку. Недостаток чувства происходил единственно от недостатка органа и от боязни трудностей. Изящное есть степень высокого, а высокое есть степень божественного, беспредельного. И в изящном пределы, т. е. вещественное уже чуть приметны--в высоком они теряются, а в божественном совсем исчезают. Что бы была жизнь моя здесь, еслибы не размышлял я о сих предметах и размышляя не забывал прошедшее и настоящее?-- Счастлив, что могу с тобою говорить о них и быть уверенным, что ты их понимаешь или лучше сказать чувствуешь.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

Иркутск 15-го Мая 1820.

   Половина Мая, а я еще в Иркутске. Не хочу скрывать от тебя любезная моя Елисавета, истинного моего положения. От 8-го Марта я получил чрез графа Кочубея высочайшее повеление прибыть в Петербург к последним числам Октября. Срок сей был сносен и даже довольно сходен с собственным моим расположен! ем Я распорядился и водою отправил отсюда почти все тяжести, дабы отправясь налегке найти их в Москве. После того три недели спустя получаю другое повеление чрез К. Голицына от 20-го Марта, чтоб прибыть мне в Петербург уже не в Октябре настоящего года, но в Марте будущего. Отсрочка сия и сама по себе горестна; но горестнее еще по смыслу, который она в последствии иметь может. Если без всякой видимой причины могли отстрочить до будущего Марта: то могут отсрочить еще на год и так далее.-- В письме графа Кочубея по крайней мере означена причина и именно путешествие государя и возвращение его в столицу не прежде 14-го Октября. Но в письме К. Голицына не означено никакой причины, я разумею причины истинной: ибо в предлогах никогда не может быть недостатка. По сему я решился сделать следующее: во-первых с сим же фельдъегерем пишу и к Е. В. и к министрам, что отсрочку сию я принимаю в точном смысле удаление. Во вторых чрез месяц или два посылаю прошение в отставку, о чем ныне же и предваряю графа Кочубея. Первый шаг вероятно не сделает никакой перемены в моем положении -- промолчат. Второй может более подействовать. Отставки вероятно не дадут; по-крайней мере почувствуют, что нельзя никого держать Генерал-Губернатором по неволе и следовательно скорее на что-нибудь решатся. Впрочем я исчислил все последствия. Если меня и уволят от службы: ни ты, ни я ничего не потеряем.-- Ничего существенная. Время то прошло, когда могли меня теснить по произволу: ибо всему есть конец, даже и народным заблуждениям и моему терпению. Публичное мнение у нас слабо; но существует. Оно же мне и нужно в самой малой мере и только для тебя.
   Как бы то ни было я должен буду провести будущую зиму в Сибири и именно в Тобольске. Мои собственный огорчение тут не должны быть в счет принимаемы; я всегда найду силу их перенести и даже сделать их для себя равнодушными. Чувствительность моя вся в тебе. Если при сем отдалений нашего свидание нужны тебе мои какие-либо советы: требуй их откровенно и не полагай никаких пределов моим чувствам. Не бери в счет моего бытия; думай только о своем счастии и будь уверена, что я буду совершенно счастлив, когда за 6-ть верст буду только знать, что ты счастлива. Любовь моя к тебе совершенно бескорыстна: ибо мое личное счастие и по летам моим и по милости Божией так удостоверено, что оно ни от кого не зависит. Следовательно думай только о себе, если хочешь видеть меня счастливым. Может быть тебе придет мысль видеться со мною в Тобольске; вещь почти невозможная. Если бы Марья Карловна и согласилась проводить тебя: то сверх трудностей пути, сверх неимоверных издержек, сверх опасности измучиться и заболеть в пути -- мне поместить вас негде; совершенно нет дома не только удобного, но даже и сносного. Сверх сего отсутствие твое из Петербурга уронит все надежды друзей моих, сделает их малодушными и ободрит наших неприятелей. Словом это невозможно. Самая власть моя здесь от сего поколеблется: ибо между прочим она держится на том, что я лично буду в Петербурге.
   Как желал бы я сказать тебе что-нибудь в утешение; но ничего не могу. Может быть смысл, который я даю отсрочке слишком обширен; может быть отсутствие Государя действительно продолжится до Марта и в сем предположении отсрочка имеет некоторое основание; некоторое, но несовершенное: ибо я не знаю, почему бы бытие мое так было важно, чтоб нельзя было мне видеться с тобою, иначе как только в данное время и при известных обстоятельствах.
   Все дары, которые я с таким удовольствием тебе готовил, по получении первого известия отправил я водою в Москву со всеми своими тяжестями быв уверен, что найду их там в Октябре и привезу с собою. Вез меня они должны там лежать целую зиму. Может быть однакоже найду я способ достать их из ящиков и велеть переслать из Москвы к тебе. Они адресованы не к дядюшке, который добрый приятель, но худой коммиссионер.
   Между тем в письме к Дазеру при сем прилагаемом содержится вексель в 4/т р. Ты отдай письмо сие сама, или пошли с самым верным человеком. Деньги сии также будут в твоем распоряжении. Между тем Дазер отдаст их в банк. Это долг тех же самых Англинских миссионеров, о коих прежде я писал.
   Прилагаю здесь {Передумал; прилагаю их к письму Марьи Карловны С. } ответ Г-ну Поггенполю и письмо к графу Нессельроду об Андрее Карловиче; он должен сам ему представить его когда в Петербург приедет. Между тем я с сим же фельдъегерем писал к Графу Нессельроду и просил его о сем молодом страннике усердно.
   У нас здесь весна совершенная. Мы собирались отправиться в путь в течении сего месяца; но теперь спешить не куда и я проживу здесь еще с месяц. В Тобольск я приеду к осени. Лето же проведу в путешествии по Южной Сибири, коей одну только часть я видел. Может быть сие путешествие освежит и рассеет мои мысли. Дай Бог. Прощай моя милая, Господь с тобой. Излишним считаю напоминать тебе, что ты не должна роптать ни на кого, а особливо в письмах. Это воля Божия. Может быть и всё к лучшему. Не может быть, но верно к лучшему в порядке вещей высшем.
   Что это за Енисейский купец, который к тебе является {См. выше письмо 35-е от 23 Генв. 1820.}. Я его не помню. Я писал к тебе одно письмо с купцом Иркутским, с Трапезниковыми. Как по крайней мере зовут его?
   

Иркутск 19-го Мая 1820.

   Любезная моя Елисавета я получил вчера чрез Американскую контору престарое письмо с газетами и книжками. За намерение благодарен; но и газеты и книжки остаются не развернуты. Равнодушие, холодность моя ко всем происшествиям с летами и опытом возрастают. Все это потерянное время. Совсем к другим сценам, к сценам высшего рода я должен себя готовить. На земле же для меня есть одна только точка интересная: ты. Но и ты перестанешь меня привязывать к земле, как скоро я увижу, или услышу что земное твое положение устроено и что можешь ты итти и без меня. Тогда я скажу: ныне отпущаеши раба твоего с миром. Не вводи меня в состав земной твоей участи, всяк, кто привязывался ко мне -- страдал -- более или менее. Таковы суть тайные судьбы Провидение. Можно положительно утверждать, что все друзья мои, исключая весьма немногих, суть земные страдальцы. Никогда, ни в какую эпоху жизни не привязывались ко мне душевно люди счастливые, да и сам я к ним не прикасался. Я утверждаю сие по самым верным воспоминаниям. И здесь например кто истинные друзья мои? Колодники и чернь. Так было, так есть и так должно быть.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

56.

Иркутск 2 Игоня 1820.

   Носить за друга бремя горести и стих и дело прекрасное; вообще стихи твои, любезная моя Елисавета, посвященные Сонюшке суть вдохновение не поэзии, но дружбы; они просты, плавны и искренни, как она.
   Когда встретишься с Бутягиным {Павел Степанович Бутягин, коллежский советник и камер-юнкер, служил в Государственной Коллегии Иностранных дел Он некогда был очень любим в Петербургских салонах.} в Июле, поклонись ему от меня и уверь, что я точно не в Петербурге и напротив половину Июля проведу в Иркутске. Я действительно на сие решился как потому, что спешить мне более некуда, так и потому, что здешний климат лучше, нежели во всех других городах Сибири.-- Весна здесь полная; в Апреле началась и по сие время продолжается. Действительно редкое явление даже и в России.-- Мне иногда досадно, что климат тут в противоречии и с людьми и с моими мыслями. Но сия глупая досада при первом взгляде на цветущие деревья исчезает. Желал бы я прислать тебе в письме здешнюю яблоню. Вся почти в цвете; листов не видно; а яблоки на ней величиною с бруснику; имеют однако же все образование, все притязание настоящих яблок. Для умов некоторого разбора они могли бы служить поучительною эмблемою.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

57.

Иркутск 9-го Июня 1820.

   Легко понимаю, любезная моя Елисавета, как тяжело расставаться с умным человеком, особливо если он имеет приятность разговора, приятность на которую все имеют притязание, и которою редкие обладают. Уединение ума всё однако же лучше, нежели пустое и безвкусное его развлечете. Я привык здесь к сему уединению; не с кем слова промолвить. Словцов, один здесь умный и некогда острый человек, болен и стар. Это потухающий огонек, который изредка только вспыхнет. Правда, что и в Пензе участь моя с сей стороны, особливо по вашем отъезде, была не завидна.
   Весьма много меня обяжешь, если окончишь Итальянский свой язык. Это старый и единственный долг, который у меня на тебе остался; я уверен в твоей честности; тебе же это ничего не стоит; четыре месяца и все будет кончено. Не жалей денег; найми учителя. Я достоверно знаю, что он нужен тебе на два или на три месяца. Тут нельзя разориться,-- Кстати об Италианском языке. Ты ничего мне не пишешь о твоем пении. Как жалко, что люди так глупы, что не слышат в твоем голосе будущего его раскрытия, не знают цены его timbre, который требует только упражнение и гибкости. -- Не кому слушать и я очень понимаю, что и петь для глухих не хочется; но пой для меня и верь, что за 6 т. верст я услышу.
   Ты сбираешься на даче читать всеобщую историю. Теперь с Сегюром нет отговорки не знать ее наизусть. Он умел сделать из нее классическую книгу. Купи ее; она и для меня пригодится; но купи хорошего издание и в добром переплет, чтоб она могла оставаться в Библиотеке. Я узнал ее здесь в Иркутске и нашел ее у Словцова.
   Прощай моя милая, Господь с тобою.
   

58.

Иркутск 13-го Июня 1820,

   Вот курьер, любезная моя Елисавета, а у меня послать к тебе нечего; все вещи мои давно уже отосланы и теперь плавают по рекам Сибирским. Даже и чаю нет, кроме обыкновенного.
   Пишу к тебе чрез Аркадия Алексеевича потому, что курьер найдет его скорее, нежели тебя. Сей курьер, глупый человек, не знал, что у меня есть дочь в Петербурге, не привез мне ни одного письма.
   С минувшею почтою получил я твое письмо, в коем ты извещаешь, о продаже дома. Доброе дело и сверх того мне так приятно видеть тебя хозяйкою! Я уверен, что ты большой ошибки не сделаешь, а небольшую если и сделаешь: то Бог простит: ибо все твое; моих нужд никогда в счет принимать тебе не должно. Слава Богу! они каждый день сокращаются: ибо каждый день есть шаг из сего мира. Почти жаль, что твой путь еще столь длинен; сокращай его мыслию о будущем.
   Куда завела меня мысль о продаже дома? Кажется очень далеко и однако же очень близко. Чтоб возвратиться однако же от вечности к Таврическому саду, я считаю нужным тебе приметить, что дом сей заложен у Баташевой в 60/т рублях и следовательно из цены его необходимо должно заплатить ей сии 50 т.р. {И возвратить от нее закладную, без коей и купчей крепости совершить будет нельзя.} В сем то и состоит выгода всякого покупщика: ибо по всей вероятности всякому, хотя не много значительному лицу, она может отсрочить и потому наличных денег в покупке нужно не много. Заплатив сии 50/т. р. я останусь ей должен всего около 50/т. р. и сей долг уже есть последний. Я уверен, что она платежа сих остальных 50 т р. настоятельно не потребует, а если бы и потребовала: то Аркадий Алексеич дело сие сладит и уговорит ее или поверенного ее к отсрочке. По сему остальные деньги от продажи дома будут в твоем расположении. Их должно отдать к Дазеру, нашему банкиру. Они у него будут вместе с прочими до времени в верных руках и принося верный доход. Не должно вверять их более никому, как бы ни прельщали тебя верностию или большими процентами. Где большие проценты: там опасность и отвага; а нам отваживать и некогда и не кстати. Если удастся продать дом за 75/т. р. тогда остаток будет составлять около 25 т. Приложив его к тем деньгам, кои находятся у Дазера, будет у тебя на всякий даже и важный случай порядочный запас.
   Хотя и есть верющие письма на продажу дома и у Аркадия Алексеича и может быть у Петра Григорича, тем не менее, я не излишним счел доставить к тебе и особенное верющее письмо на твое имя.
   Попов хотя и мнителен и не расторопен, но по делам мне всегда он был верен. То же можно сказать ио Масальском, кроме крайней его отлагательности; но он никогда меня не обманывал и как бы другие ни судили, ко мне он всегда был верен.
   Прощай, моя милая, чрез два дня с почтою писать к тебе буду. Господь с тобою.
   

59.

Иркутск 16-го Июня 1820.

   Есть дни, любезная моя Елисавета, в которые мне писать к тебе, кажется, нечего. Голова так пуста или так занята делами (что для меня почти одно и тоже), что с трудом или горестию к тебе ум обращается. Писать в сем расположении есть писать одни жалобы; а я сто раз запрещал себе всякое роптание.
   Не благодарно было бы приписать сие времени или здешнему климату. Напротив и время и климат здесь прекрасны. Вообще сторона довольно приятная для жизни, если бы можно было уединить и оторвать сердце и воображение от естественных их связей. Счастие и несчастие суть тайна; никто со стороны угадать ее не может кроме тех, кои их с нами разделяют.
   С курьером возвращающимся я писал к тебе подробно о доме. Прибавить кажется нечего. Я надеюсь, что по сие время дело сие уже кончено, или близко к окончанию.
   Прощай, моя милая, Господь с тобою.
   Я не помню, писал ли я к тебе, что твой дядюшка поселился в Пензе. От него писем еще я не имею; но его туда ожидают.
   

60.

Иркутск 23 Июня 1820.

   Я получил от тебя, любезная моя Елисавета, полтора письма на прошедшей неделе. Половину письма с почтою: ибо другой лист остался по ошибке у тебя и целое письмо с Енисейским твоим купцом. Я совсем о нем позабыл; это просто мещанин; но очень добрый человек. И он и товарищ его не могут тобою нахвалиться и без слез не могут вспомнить, что такие высокие люди как Елисавета Михайловна и Марья Карловна так с ними были ласковы, это их слова.
   Болезнь руки твоей (от 5-го Марта) потому только меня не беспокоит, что последующие письма удостоверяют, что она прошла. Не понимаю, что это за болезнь. У тебя не может быть ревматизма.
   Напрасно ты не досказала мне, чего ты хочешь от меня о Сонюшке; это не политика, следовательно писать можно. Если на почте и прочитают, то беда не большая. Если бы были Иркутские газеты, то я стал бы печатать в них мои и твои письма.
   У меня вчера был прощальный обед, какой в Сибири только быть может. На одной стороне сидел архимандрит и свита его сегодня отправившиеся в Пекин, на восточный конец света. На другой стороне трое молодых морских офицеров, также сегодня отправившиеся на Ледовитое море к белым медведям, к самому полюсу. Две сии противоположны я по всем видам экспедиции оставляют отечество одна на пять, другая на десять лет почти без сожаления, даже с некоторым удовольствием. Это дополнение к твоему письму и к рассказам Енисейских твоих странников. Я думаю, Сибирь есть настоящая отчизна Дон-Кихотов. В Иркутске есть сотни людей бывших в Камчатке, на Алеутских островах, в Америке с женами их и детьми и они все сие рассказывают, как дела обыкновенные. Человек ко всему привыкает, а привычка к странствованию, к тому чтоб искать похождений, кажется, еще скорее других приходят.
   Прощай, моя милая; Господь с тобою.
   

61.

Иркутск 30 Июня 1820.

   И так пророчества мои сбываются; мозг твой сохнет, любезная моя Елисавета, ты сама сие чувствуешь и попечение твое о хозяйстве доказываешь сие с очевидностию. Благодаря тебе, с продажею дома мы освободимся от долгов и будем хоть и не богаты, но независимы. Все расчеты должны привести Дубенского к сей покупке; я давно твердил о сем Сталыпину; но он не хотел или не умел за сие приняться. -- Может быть и час еще не ударил: ибо важная вещь во всех делах, знать час.
   Понимаю, друг мой всю твою потерю в Погенполле. Знаю общество твое совершенно. Но что же делать? вот вопрос, который девять лет сряду мы делаем друг другу и девять лет не находим ему ответа.
   То, что ты говоришь о Графе Румянцове есть действительно для меня новость. Но изъяснить ее не трудно. Кто жалуется на несправедливости человеческие: тот указывает на меня. В высших отношениях вечной истины лучше быть жертвою, нежели жрецом.
   Маврина и при мне уже близка была к разрушению; но я не желал бы, чтоб решили судьбу прежде моего возвращение.
   Рад, что я из Иркутска познакомил тебя с письмами Софии. Пусть они напоминают тебе Великополье: счастливейшее время моей жизни, когда я занимался только Богом и тобою. Бедность грозя железным своим прутом, одна могла меня оттуда выгнать.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

62.

Иркутск 7-го Июля 1820.

   Благодарен весьма благодарен тебе, любезная моя хозяйка, за продажу дома. Чего не можно сделать из здравого смысла? Это золото, принимающее все Формы; из него все выливается; тягучесть его непостижима. Я долго занимался твоими делами; справедливость требует, чтоб ты занялась теперь и своими и моими. Я уверен, что от сего они пойдут не хуже.
   Продажа весьма выгодна и точно такова, как я представлял себе в самых лестных моих мечтаниях. Я рад, что при том и Петр Григорьич оправдался в глазах твоих; я точно так всегда его видел: ленивым, несносным, но усердным в случаях решительных. О расположении денег я уже писал к тебе. Если Баташева потребует, чтоб отданы ей были все деньги полученные за дом, то и в сем не может быть большего затруднения: тогда вместо 50/т. я останусь ей должен только 25/т. безделка в сравнении с тем, что было и впрочем и сей долг я в состоянии ныне же заплатить так, что с продажею дома можно положительно сказать, что я ничего не должен и все имение наше чисто. Дай Бог, любезная моя Елисавета, никогда не знать тебе долгов. Это особенный род душевного страдания, который ни с чем не сходен, который не на всех действует; но когда действует: то превращается в зубную боль. Суди же по сему, как я тебе благодарен Ты лучше всех Соссеротов, ибо лечишь без боли. Впрочем имение наше все в наилучшем положении; оно ничего не имеет блистательного; но все части его тверды и не представляют ни малейшей отваги. Так всегда я желал его иметь. Ни деревня, ни земли сгореть не могут; не могут даже быть и разорены при всем неустройстве. Из Пензы по сему предмету получаю я одни приятные известия. Там все идет просто, беззаботно и может так итти, хотя бы мы с тобою были за тридевять земель: ибо все основано не на машинах, не на выдумках и искусственных заведениях: но на матери-земле -- всегда движущейся и всегда для нас неподвижной. В нравственном мире такова надежда всегда изменяющаяся в своих видах, но всегда постоянная в существе: ибо якорь ее брошен на небе.
   Поздравляю тебя, моя милая, и с другим добрым делом, а именно с тем, что ты даешь уроки в русском языке. Ничто так не острит, не раскрывает всей тонкой мозаики языка, как сей род упражнение.
   Десять раз прочитаешь одно и не приметишь ошибки; а уча приметишь ее с первого взгляда. Я предполагал, что ты будешь с нею читать и грамматику. Среди прекрасных мыслей и самых живописных выражений у тебя еще вырываются некоторые ошибки в языке -- следствие твоего младенчества -- так точно младенчества. Такова сила первоначального языка. Правда, что их весьма мало и все они маловажны; но есть. И например в последнем письме сказано "Брат его не имеет ни ум его ни способности" то есть: ни ума, ни способностей. Это тем хуже, что сказано о Поггенполе младшем. {Надо быть точною.}
   Я уже изъяснял тебе, каким образом неблагородная богиня -- Надежда еще раз нас обманула. Но теперь и она, бедная, совсем невиновна. Путешествие заграничное все изъясняет самым простым образом. Меня огорчали нравственный последствия, кои мог я предполагать и выводить из сей перемены первых намерений. На необходимость же было бы глупо и бесполезно гневаться. Укажи мне необходимость и я спокоен. Теперь она указана ясно. Впрочем продолжение разлуки нашей четырьмя месяцами более, в том счете, к коему судьба нас уже приучила, не делает большой разницы.
   Ответ на сие письмо я получу ранее: ибо я поеду к нему на встречу. 1-го Августа я положил непременно отсюда отправиться в Тобольск.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

Иркутск 14-го Июля 1820.

   Надобно любезная моя Елисавета, чтоб ты испытала все роды огорчений, узнала все разнообразия характеров. Демон домашнего несогласия конечно есть один из злейших и хотя он для тебя не нов, но в первое его явление ты не имела еще довольно зрелости и ума, чтоб узнать его в подробности. Теперь ты можешь на него наглядеться и различить все черты его, чтоб после быть в состоянии узнать его по первому взгляду, как бы он ни скрывался.
   Что значит добродушие темперамента? Старость, болезнь, припадок и оно исчезло. И понеже большая часть людей добродушных суть таковы существенно по темпераменту: то для сего-то я всегда твердил и впредь твердить буду о здоровье. Где нет высших нравственных навыков и понятий: там здоровье есть единственный залог спокойствия, мира и дружбы. Болезнь вообще омрачает мысли. Но в людях нравственных вся горесть кроется внутри; они страждут; но не заставляют страдать других.
   Впрочем это почти обыкновенно случается с людьми, кои всю жизнь свою просмялись. Под старость они или плачут, или сердятся. Лучше плакать или по крайней мере лечиться, если есть лекарство от старости. Вот что значит пускаться в путь жизни без запаса молитвы или по крайней мере навыков и вкусов к изящному. Сие вкусы остаются нам верными даже и тогда, как старость клюкою своею отгонит все смехи и обыкновенный глупости и погремушки жизни. Добрая книга, умный разговор, вкус к музыке, словом науки суть ангелы хранители добрых нравов, когда нет других ангелов лучших и сильнейших -- ангелов религии и молитвы.
   Впрочем твое искусство в настоящем положении все состоит в том, чтоб ни во что не мешаться и сколь можно быть просто зрителем всех сих явлений. И в самом деле ты зритель весьма худой мелодрамы. Правда, что зрелище слишком продолжительно; но тем не менее оно точно зрелище; пиеса будет вероятно продолжаться до самой смерти актеров. Но ты наконец оставишь сей театр и дело тем кончится. Марья Карловна также выйдет из него вместе с тобою и с Сонюшкою. Какой бы жребий наш ни был: но мы с ними поделимся. После чего даже и Софья Иванова будет покойнее: ибо расположение сего рода умягчаются разлукою и редким свиданием.
   Если бы однако же против моего чаяние обстоятельства ваши дошли до нетерпимости: то от вас, то есть от тебя и от Марьи Карловны зависит и прежде моего приезда отделиться. К сему не более надобно как решимость. Ты снимешь всю вину на себя. Марья Карловна будет иметь вид принуждение и следовательно самое злословие не найдет тут возможности к ней прикоснуться. Ты же не обязана жить в чужом доме и можешь иметь свой. К составлению его ты найдешь почти все нужное в остатках нашего Пензенского дома и Великопольского. Сии последние должны быть в кладовых Андрея Андреича; они туда отправлены Поповым. Остатки же Пензенского дома должны уже к тебе по сие время придти из Москвы. Так проживете вы до Марта; а там мы устроим уже вместе все окончательно.
   Я положил оставить Иркутск непременно 1-го Августа. Отсюда получишь ты еще две почты. Утешаюсь по крайней мере тою мыслию, что в Сентябре буду к тебе ближе 3/т. верст. Целою половиною; и буду получать твои письма не чрез шесть, но чрез три недели.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

64.

Иркутск 21-го июля 1820.

   Поздравляю, любезная Елисавета, с новым знакомством Walter Scott. Я думаю у стихотворцов то есть у истинных поэтов есть предчувствие; они знают друг друга никогда не видавшись. Мудрено-ли, что он угадал и бытие твое и чувства?
   Шатобриан есть великий волшебник. Франция имела только двух истинных поэтов; Фенелона и его. Прочие не исключая и Расина суть остроумные люди; но ни в одном из них нет искры сильного воображение. Может быть цепи, коими они себя оковали, подавили естественный их талант; но то справедливо, что никогда не воспламенят они воображение читателей. Смешивают удовольствие разума с восторгом; это две вещи совсем разные.
   Но сей самый высокий, парящий Шатобриан есть простой площадной враль в политике. Таков был Нютон за Апокалипсисом. Рассудок приобыкший к высоким созерцаниям изящного редко может приспособить себя к грубым вещественным формам мира Физического или политическая. Следоватедьно ошибки тут происходят не от недостатка рассудка, но от свойств его. Есть свой рассудок для поэтов и свой для политиков. Словом рассудок есть следствие таланта и им образуется. Кстати о Фенелоне; тебе предлежит великое удовольствие, это есть читать Телемака. Ты удивишься, что книга, которую ты верно сто раз имела в руках, есть для тебя теперь книга совершенно новая. Так по крайней мере было со мною, когда я читал ее. Великая книга для всех и особенно для государей.
   Мы в хлопотах обыкновенных сборов к путешествию. Напишу к тебе отсюда еще два письма и тем заключу 11-ти месячное мое пребывание в Иркутске.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

65.

Иркутск 28-го Июля 1820.

   Письмо твое, любезная моя Елисавета, исполненное надежд близкого свидание раздирает мою душу. Ты уже знаешь как надежды сии разрушились. Упрекаю себя, что преждевременно и сам поверил и тебе их сообщил. Но они казались верными. Я забыл, что нет в судьбе моей ничего верного, кроме вечности. Она одна не зыблется и не зависит от мнений человеческих.
   Дядюшка твой действительно поселился в Пензе; это лучшее, что мог он сделать: ибо опыт ему показал, что лечиться и жить невоздержно, есть мечта: а воздержание для него есть вещь невозможная. Он очень худо сделал, что обратился к тебе с требованием долгу на Софье Ивановне. Он должен был знать ее положение. Ты весьма умно сделала не сказав ей о сем. Я перевел отсюда к нему в Пензу пять тысяч рублей; кажется довольно на обзаведение и устройство его дома. Хлеб и припасы он будет иметь из деревни. Следовательно может жить покойно, если будет рассудителен и умерен. Впрочем я запретил ему вступаться в управление нашей деревни. Он не имеет довольно для сего ни рассудка, ни постоянства. Управление остается по прежнему у Андрея Сергеича Мартынова и я все причины имею быть им довольным.
   Песенка твоя к Мечте прекрасна: есть одна ошибка или описка: тяжка горесть одинако одинокой (т.е. мне), ибо одинакий и одинокий есть разница; первый есть le meme uniforme, одинакого росту, одинакого цвету; второй есть solitaire isole. Вот тебе целая диссертация об одной букве о. Впрочем слово одинокий взято из деревни и может быть употребляемо только в простом легком слоге. Много есть деревенских слов весьма выразительных и жаль что они не приняты в высшие сообщества. Это есть одна из тысячи человеческих несправедливостей.
   Прощай моя милая; чрез два дня еще писать к тебе буду и тем заключу письма мои к тебе из Иркутска. Господь с тобою.
   

66.

Иркутск 1-го Августа 1820.

   Одинадцать месяцов письма мои к тебе, любезная моя Елисавета, имели сию траурную надпись: Иркутск. Сие письмо будет отсюда последнее. Пишу в самый день отъезда в обыкновенных хлопотах и окружен народом. Надеюсь писать к тебе с будущею почтою из Томска.
   Все, что есть в сердце моем веры и надежды нужно было собрать, чтоб читать письмо твое от 19-го Июня, в коем твердость упование твоего борется с вестьми от меня дошедшими. Надобно, чтоб новость сия пришла к тебе из Иркутска. Ни один из друзей моих не имел ни разума, ни сердца предупредить и смягчить первое впечатление. Я не жалуюсь на них; но поведение их весьма поучительно.
   Впрочем дух мой не упадает. Мне надобно еще перенесть две, или три почты, когда идеи твои установятся и сладостная улыбка покорности заменит место первого волнение. По счастью я буду в дороге; а дорога есть лучшее для меня успокоение. Тут я один с моими мыслями и сей род бытия всегда имел для меня прелесть неизъяснимую.
   Прощай, моя милая, Господь с тобою.
   

67.

Красноярск 7-го Августа 1820.

   В течении одной недели я получил три письма твои, любезная моя Елисавета; последнее от 1-го Июля.
   Первое движение мое во всякой глубокой душевной скорби есть бежать в горнее мое отечество. В сем расположении мыслей я стараюсь скорее распорядить земные дела мои и сделать последнее мое завещание и какое другое могу я иметь дело на земле, кроме твоего счастия? Письмо мое к тебе было в существе своем не что иное, как вопрос: можешь ли ты найти другого в жизни спутника кроме меня, меня, который по странному сцеплению судьбы, вместо того чтоб тебя вести, запинает твой путь. За шесть тысяч верст я не мог разрешить сего вопроса. Ты еще не знаешь всей заботливости, всей тонкости отеческого сердца. Некоторые черты твоих писем открывали мне, что нечто лежит у тебя на сердце; я не мог определить, что именно. Я видел четыре действующие лица; но не знал, как их сложить. Все что мог и должен был я сделать, было предоставить тебе полную свободу, разрешить тебя на все случаи, уверить, что одно знание, один слух о твоем счастии есть уже для меня действительное счастие. Я должен был ей сделать потому, что в любви к тебе не имею я никакого самолюбия, и что жертвуя всем я желаю одного--чтоб ты была неприкосновенною, чтоб на одного меня излили все, что есть горестного в судьбе моей. Я не могу чувствовать радостей жизни без тебя. Но могу жить и без радостей; одного желаю и прошу у Бога, чтоб ты была счастлива. Вот содержание письма моего. Никогда не перестанешь ты меня привязывать к земле, доколе желание сие не совершится и если бы должно было еще пять раз быть в Сибири, я чувствую себя в силах все перенесть без ропота и без ослабление. Я писал в сем же смысле к Марье Карловне. Но она поняла меня иначе. Тут не личной своей свободы я ищу -- куда мне ее девать? Ищу одного, чтоб ты не была жертвою моих обстоятельств, чтоб не мешать тебе в путях жизни Провидением тебе предназначённых -- словом чтоб ты была неприкосновенною; но не отдельною: ибо мысль отделить мое бытие от твоего счастия есть выше всего моего терпение.
   Впрочем в самых обстоятельствах моих с того времени многое прояснилось. Мысли мои были слишком предупредительны; я смотрел не столько на отсрочку, сколько на ее последствия и побуждение. Нашлось, что я хотел видеть далее, нежели человеку дозволено видеть и я рад, что на сей раз ошибся.
   Как желал бы я отсюда подать тебе руку помощи во внутренних твоих чувствиях. Одного прошу, отсрочь свои страхи и надежды. В Марте или в Апреле мы разберем их вместе и верно разберем лучше. Тот же самый совет давай и Сонюшке. Тверди ей, что привязанности твердые и основательный укрепляются, а не разрушаются временем. Тверди ей, но не принимай на себя никакого посредства. Ты сама признала, что это неосторожно: а я прибавлю, что и опасно: ты сама не знаешь, куда может тебя повести сей первый шаг. Решись тотчас переменить линию твоего поведение в сем деле; лучше переменить ее вдруг, нежели исправить. Одобрение М. Карл, тут не защита; она не знаток в делах сего рода и сверх того сердце матери есть само по себе источник разных очарований. Одного прошу, отстрочьте обе и страхи ваши и надежды. Тот, кто искренно любит мою Елисавету, должен по первому ее знаку прилезть с того света, иначе он ее не знает или любовь его есть игра ума и воображение. Участь Сонюшки не может зависеть от ветх их соображений богатства; покуда я буду что-нибудь иметь, она не может быть в нужде.
   Мы продолжаем путь наш довольно успешно. Время нам благоприятствует. Прощай моя милая,-- Читаю письмо твое и не могу довольно читать его; никогда горесть не изображалась столь глубоко, как горести твои печатаются на моем сердце. И я причиною всех сих горестей и я не могу искупить их никакими жертвами! Вот ничтожество; оно все во мне, а не в тебе. Господь с тобою.
   

68.

Томск 19-го Августа 1820.

   Еще два письма от моей Елисаветы. Если бы и не было другой выгоды возвращаться с востока на запад: то одна встреча твоих писем стоила бы путешествия.
   Последние твои два письма припоминают мне Дюссека Consolation. В нижних тонах, в глубине сердца слышен еще гул печали; по в верхних проявляется уже некоторая радость и по крайней мере надежда. Так время и рассудок утоляют все печали. Впрочем должно отдать справедливость и обстоятельствам: они по старому начинают улыбаться. Здесь получил я два положительный письма, коими утверждается наше свидание в Марте, а может быть несколько и ранее. Подвяжи крылья сим пяти или шести месяцам. Фантазии твоей это не будет стоить большего труда; ты же не одна с книгами и фортепиано. Из шести месяцов можно вычесть один на путешествие; а это уже полусвидание.
   Поздравляю с прогулкою в Петергоф. Это участь всех прогулок сего рода и я не понимаю, как можно предпринимать их два раза в жизни.
   Докторов ваших я велел остановить в Тобольске и там им, дам экзамен, разумеется, не над собою. Ни одной капли лекарства не принимал и не приму я в Сибири.
   Обхожусь своим горьким чаем и своею диетою. Вообще лекарь для меня нужен только для разговора и для того, что я не могу сам писать рецептов; но никогда никому из них, кроме Вейкарта, я не верил.
   Мы пробудем здесь еще день и потом отправимся в места прекрасный, говорят, но коих даже и имена мало известны. Кто у вас например умеет выговорить Барнаул? Оттуда вдоль Иртыша в Тобольска Выть может, что в сем длинном пути как-нибудь пропущу я почту; но за то письма мои из Тобольска будут приходить скорее.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

69.

Барнаул 24-го Августа 1820.

   Мы оставили Томск 20-го Августа и чрез два дня очутились в Варнауле. Путь наш лежал прямо на полдень. В Сибири-ли мы? Едва можно верить сему очарованию. Прекраснейший климат, приятнейшие местоположения, орошаемые величественною, гордою, покойною Обью. За две станции до Барнаула встретили нас арбузы растущие здесь на воздухе, величиною с твою голову, а ценою по 5-ти и 10-ти копеек. Дыни здешние также весьма вкусны. Словом это очарование. Как можно себе представить? Шесть дней тому назад мы были среди болот и лесов почти непроходимых. Чувствовали уже не только осень, но даже почти и морозы, а здесь полное лето во всем блеске и роскоши растений и все это вместе есть Сибирь; вопиющее смешение и злоупотребление слов. На каждом шагу здесь встречаешь пчельники и мед здешний есть превосходнейший, ароматный.
   Здесь в Барнауле встретил я чудака Кохрана {Джон Кохрэн, Англичанину известный всей Европе своими пешеходными странствиями.} Острота, бродяжничество, упрямство и вместе безрассудное легкомыслие и несвязность предприятий. Он кончит сумасшествием и по моему мнению есть уже и теперь помешан. Совсем неправда, чтоб он путешествовал пешком. Он благополучно нанимает лошадей и едет довольно покойно. Здесь купил даже и повозку; доселе он их переменял; вся особенность состоит только в том, что он один без слуги и отпустил себе маленькую рыженькую бородку. Добрый путь! Одна примечательная черта в его путешествии. Он был ограблен между Петербургом и Тосною и прошел половину Сибири не потеряв ни одного волоса и хвалясь везде ласкою и гостеприимством. Я уверен, что пройдет и другую половину столь-же покойно и безопасно. А Сибирь по вашему мнению населена преступниками. Дай Бог, чтоб честные люди были также доброхотны и кротки, как сии преступники. С последними можно жить; а с первыми трудно.
   Завтрашний день я отсюда отправляюсь в Семипалатинск то есть на самый полдень. Место сие получило название от древних развалин неизвестного народа из семи палат состоявших. Это есть средоточие довольно значительной торговли. Мы поедем по Иртышу то есть по самой границе и если Киргизы наши соседи вздумают на нас сделать нападение: то по всей вероятности первое мое письмо к тебе будет из Персии или из Константинополя.
   Прощай любезная моя Елисавета, до свидание в Семипалатинск, Господь с тобою.
   

70.

Семипалатинск 30-го Августа 1820.

   Мы прибыли в Семипалатск 28-го Августа. Для Александрова дни здесь остановились. В России-ли мы? В одном-ли я с тобою отечестве?-- Здесь окружают меня Бухарцы, Ташкинцы, Киргизы. Это сущий маскарад и хоть после Иркутска я должен привыкнуть к сим превращениям: тем не менее они поразительны. Домы без крыш по Азиатскому обычаю, все почти головы в чалмах или в скуфьях, три мечети и ни одной церкви. Путешествие по Сибири есть сущий бред, особливо когда путешествуют с примечанием. Два дня тому назад мы были в самых ущелиях Алтайских хребтов, коих верхи покрыты вечными льдами. Сегодня в степи, коей одна сторона примыкает к Ледовитому морю; другая идет почти непрерывно до Тибета, и где снегу почти не бывает.
   Торговля здешняя маловажна. Даже и подарка тебе купить не мог. Видел шали только лишь привезенные из Кашемира и идущие ко двору. Ничего нет замечательного. Купец, Грузинец родом, сам был в Кашемире и думал, что он произведет чудо заказав на бордюре изобразить Российский герб и Русскую пословицу: кого люблю: того дарю. Желаю ему успеха; но уверен, что все примут их за поддельные.
   Сию минуту письмо от моей Елисаветы. Я не ожидал сего удовольствия в Семипалатинск, но услужливая почта умела меня и здесь встретить. Мне кажется судьба нас предопределила к странностям. Общество, в коем ты живешь, принадлежит к сему предопределению. Живопись твоя прекрасна; я его вижу пред собою. Италианский твой язык есть последняя черта моих о тебе желаний. Окончив ее кажется все будет окончено, что было начато и без тщеславия можно быть покойным. Ты не отстанешь от своего века, сколько бы ход образование его ни был обширен и стремителен. Все двери познаний, все источники чистых удовольствий тебе открыты. Ангел хранитель да будет с тобою. Завтра мы отправляемся в Тобольск. Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

71.

Тобольск, 11 Сентября 1820.

   Вчерашний день, любезная моя Елисавета, я возвратился наконец в Тобольск, в место откуда начал я поприще Сибирских моих подвигов; возвратился жив и здоров, хотя чрезмерно устал и от пути и от разнообразия виденных мною предметов. Здесь получил я письмо твое от 19-го Августа: следовательно чрез двадцать почти дней; в ожидании лучшего и это уже утешение быть к тебе тремя тысячами верст ближе и получать каждый почти месяц вопрос и ответ. От усталости много писать не могу. Просьба: прислать мне дюжину или две носовых платков. Они могут быть здесь в конце Октября; я отлагал сие до свидания; но тебе неприятно будет, когда старые платки мои дойдут до такого состояния, что нельзя уже будет мне подарить тебя ими. Если ты хочешь сего подарка: то поспеши, покуда они имеют еще вид платков.
   Прощай моя милая до следующей почты. Господь с тобою.
   

72.

Тобольск, 18-го Сентября 1820.

   Письмо твое, любезная Елисавета, от 26-го Августа пришло ко мне чрез 20 дней. Отсюда надежда получать от тебя и о тебе каждые три недели верные известия.
   Пять тысяч рублей нас не разорят, лишь бы они действительно поправили дела К. Карловича. Возьми деньги сии у Дазера и отдай их Марье Карловне. Пусть она даст их от себя, а не от меня и не от тебя и с тем, чтоб никому не было известно, где она их взяла. Сия осторожность для разных причин необходима. О возврате сих денег и думать нечего: он может быть; но вероятнее его не предполагать и не надеяться.
   Тот же самый Тобольск; но совсем иначе мне ныне представляется. Минувшего года пред ним стояла грозная туча, Иркутск; теперь туча назади; а перед ним яркие цветы радуги. От них все принимает другой вид. Дела и люди иначе смотрят. Правда, что дела и сами по себе становятся стройнее; и люди привыкают к порядку. Как неприятно, горестно обвинять и подозревать! Слава Богу это прошло и я живу если не среди друзей, то по-крайней мере не среди неприятелей.
   Здесь мы нашли целую колонию Немцев и Немок, сосланных сюда по известному Ревельскому делу и контрабанде. Они привезли мне много рекомендательных писем; но много пособить я им не могу. Сколько можно однако же пособлю. Впрочем я их еще не видал.
   Здесь все дивятся времени; и в самом деле осень прекрасная и здесь почти не бывалая. Легко себе представить, какое благотворное действие она имеет на мое здоровье и вообще на игру и цвет моих мыслей. Четырехмесячный мой здесь карантин делается от сего сноснее, хотя впрочем каждый день имеет те же часы и минуты, как и в Иркутске.
   Прощай моя милая; Христос с тобою.
   Вчерась у Губернатора {Губернатором в Тобольске в это время был тайный советник Франц Абрамович Фон Брин.} на бале я видел здешнее женское общество. Сурок да крот да две-три набожные лани. Жорж танцовал однако от чистого сердца. Он ростет и нравственно и физически. Прекрасный характер!
   

73.

Тобольск 25-го Сентября 1820.

   И так судьба Сонюшки должна решиться. Никогда почта не была для меня интереснее. Я ожидаю ее, любезная моя Елисавета с нетерпением. По всем предчувствиям сердечным, даже по всем расчетам здравого смысла она будет счастлива. Помещение Поггенполя есть одно из выгоднейших. Стакельберг {Чрезвычайный посланник в Неаполе, действительный тайный советник граф Густав Оттонович Стакельберг.} мне знаком; он брюзглив, но поладить с ним можно. Как странно! Сонюшка в Италии и в Неаполе! Мы живем в такое время, когда смешение языков достигает, кажется, последних своих пределов. Народы проникаются взаимностию и нельзя будет никуда заглянуть не встретив родни или друга,-- Если для устройства ее нужно будет какое-нибудь и с твоей стороны денежное пособие: то наперед тебя на все разрешаю, сколько ограниченные наши средства дозволить могут. Их мера есть одна: не входить в долги. В Декабре ты получишь 6 т. р. от аренды. Жаль, что нет на сей случай Жерве в Петербурге.
   Подробности о продаже дома я получил; но не от тебя, и не от Масальского, который ко мне совсем не пишет, чему впрочем я и рад; но совсем нечаянным образом -- от моего верного Лазарева, который ко мне пишет из Тулы, где он с своею женою посещает свои владение. Жаль, что не согласили Баташеву ограничить платеж 50 т. рублями: тогда бы из 25 т. остальных можно было при настоящем случае сделать лучшее употребление.
   Прощай моя милая: Господь с тобою.
   

74.

Тобольск 1-го Октября 1820.

   Всеобщий наш Отец да благословит Сонюшку всеми своими благословениями! Тебе, любезная моя Елисавета, известны были прежде мои мысли о женихе ее. Тайное некоторое чувство и все, что ты мне о нем писала, влекло меня к нему и ты можешь быть уверена, что я буду любить его искренно и душевно.
   Понимаю беспорядок письма твоего. Но жалею не о тебе, а о Марье Карловне. Ты все перенесешь, а ей все сии волнение перенесть будет трудно. Не думаю, чтоб тайна ваша долго сохранилась; но если бы ее и узнали: то большой беды тут не вижу. Жаль, что вы запретили мне говорить о сем Жоржу; он был бы сим обрадован. Я часто с ним стороною говорил о Николае Васильевиче {Поггенполе.} и всегда находил в нем большое к нему пристрастие, разумеется в его пользу.
   Сонюшке сегодня не пишу в ожидании письма ее и письма от Марьи Карловны. Но упрек, который Сонюшка себе делает, что не ожидали моих писем, делает честь тонкому ее чувству, в самом же деле он не имеет никакого основания: ибо как мог я не одобрить привязанности ее не зная ничего противного и видя* что и Марья Карловна ее одобряет. Мелкие расчеты родни ее слишком очевидны, чтоб можно было на них остановиться. Как много должно иметь чистоты в душе и правильности в мыслях, чтоб собственные наши виды устранить от счастия друзей наших. Неприметно привыкаешь смотреть на все сквозь собственное стекло свое и думать, что все ошибаются, когда видят иначе.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

75.

Тобольск 9-го Октября 1820.

   Если сердце моей Елисаветы спокойно: то нет для меня горестей на свете. Сие одно существенно; все прочее исчезнет, как мечта, как призрак при первом нашем взгляде друг на друга.
   Ты не угадала. В числе четырех лиц на сцене, совсем не было Ф. Карл. Сие четыре лица суть ты, Сонюшка и оба Погг. -- О Ф. Карл. я думал, как о добром малом, каковы почти все они; но никак не далее и не более. Более сего мне и в мысль не входило и признаюсь, кажется никогда не войдет. Кстати о нем и о связи родственных чувств, мне пришло теперь на ум одно примечание. Я не знаю настоящего тона вашего дома; но в мое время между мужчинами и женщинами много было короткости (фамилиарности); это происходило с одной стороны от чистоты женских нравов, а с другой от того, что привыкнув жить всегда в одном семейственном круге, они мало по малу теряли тонкость различий, даже и с посторонними. Все были друзья, а потому всех они считали и своими братьями, и понеже племянница могла гулять одна с дядею: то не находили странным, чтоб гуляла с ним и не племянница. Словом не было различия между родством и дружбою. Все сие было в совершенной невинности; но все сие не могло быть в совершенном приличии; а свет повелительно требует non seulement etre mais paroitre. {Не только внутреннего, но и внешнего.} И сие требование тем нужнее примечать, что оно различно, само по себе часто неправильно и непостоянно, а иногда и глупо, но всегда повелительно. В Англии девица может гулять одна с молодым мужчиною, сидеть с ним одна в карете и проч., но молодая женщина совсем не должна и не может. У нас совсем напротив: одни только замужние женщины пользуются сею свободою.
   Но к чему вся сия история? -- Ни к чему; одно беглое примечание к самой отдаленной предосторожности; примечание почти излишнее для всех других; но для тебя не бесполезное; ибо в состав судьбы нашей с тобою входит та странность, что ты более обязана ко всем тонкостям, ко всей взыскательности самых глупых и стеснительных приличий, нежели все другие. Это есть следствие твоего и моего положение и той всеобщей пытливости, которой можно избегнуть, но коей нельзя отразить, ни презрить. Это еще есть жертва, которую ты должна принести моей судьбе. Я объясню тебе сие одним примером. У вас зимою могут быть катанья. Все девицы могут быть в санях с мужчинами: ты одна не можешь; ты не можешь быть даже с Жоржем. Ты не можешь нигде носу показывать без Марьи Карловны. Даже Сонюшка тебе тут не защита: ибо нигде не написано, что она тебе сестра; а за вами стоить ее дядя. Вот тиранство. По счастью оно не может быть продолжительно. Со мною придет к тебе свобода.
   Надежда моя оставить Тобольск и Сибирь в первых числах Февраля остается непременна. По счастью ничего я не вижу, что бы могло переменить ее. Жорж пишет к своей маменьке, чтоб прислать ему некоторые математические книги. Хотя время остающееся здесь и коротко: но всё еще месяц или два он может воспользоваться прекрасным своим математическим учителем. С Вильде он переводит с русского на французский; а под моим руководством читает по латыни. Все идет очень хорошо.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

Тобольск 16-го Октября 1820.

   Сколько писем любезная моя Елисавета и как жаль, что они пришли столь поздно. В друг три письма от 14-го Июня, от 6-го Июля и от 1-го Июля. Все они по видимому готовлены были с фельдъегерем и потом посланы с почтою; прошли в Иркутск вместе с Парижскими газетами, там меня не застали, пошли в след за мною на южную Сибирскую линию и наконец третьего только дня пришли ко мне в Тобольск. Все обстоятельства сих писем по счастью изъяснились уже последующими; жаль только, что в них вложено 750 р. старыми ассигнациями, коих срок и здесь давно уже миновал. Он продолжался не далее 1-го Августа; следовательно если бы письма сии были посланы и все от 1-го Июля: то не поспели бы уже к сроку в Иркутск. Деньги сии должно считать невозвратно потерянными; я сохраню однако же их у себя на всякий благоприятный, хотя и маловероятный случай.
   Сколько ты терпела, моя милая Елисавета! Но Господь милостив; Он вознаградить тебя в последствии, если не благами жизни, то сердечными чувствиями, коих наслаждение и вернее и нас достойнее.
   Обращаюсь к последнему письму твоему от 22-го Сентября; я получил его 14-го Октября. Прежняя твоя подруга -- веселость, не знает толку в людях, когда тебя оставляет. Где ей лучше, как с тобою? Ей так пристало быть с тобою! Кажется вы сделаны друг для друга. И впрочем все обстоятельства кажется, теперь так располагаются, чтоб быть нам неразлучными. Это яе есть притязание на счастие, слово слишком громкое и нарядное. Но ясность души, тихий лунный свет надежды, сего кажется можно желать и ожидать без дерзости и самолюбия. Одна дружба к сему достаточна. Кто же отторгнет от меня твое сердце или кто переменит мое?
   Что бы ни говорила ты об Италианском языке: но мне весьма приятно будет тебя на нем слышать. Я всегда пленялся его звучностию; вероятно потому, что он сходен с Латинским. Он не может быть сам по себе беден; но мысли писателей могли быть и даже должны быть бедны. Разум тогда только что выходил из пелен; удивительно-ли, что он только лепетал. То, что им казалось превосходно, даже высоко, было ребячество. Столько приобретений сделано с того времени, а без познаний мудрено быть красноречивым. Я даже уверен, что тот же самый язык под пером нынешних писателей, если бы Италия еще их имела, принял бы другой вид и музыка его не помешала бы ему быть глубоким. Что бы был Шиллер если бы он обладал сим языком? Я насмотрелся на дикую природу; она часто бывает поразительна; но можно быть высоким и без дикости.
   14-е Октября {День рождения Е. В. императрицы-матери. С.} был у нас большой праздник; у меня был большой обед а ввечеру дан был в другом отдельном доме маскерад. Одна маска поднесла мне букет цветов и стишки, кои при сем прилагаю. После узнали, что эта была одна девица Немка, которая последовала сюда из Ревеля с матерью за вотчимом, посланным сюда на сих днях по известному таможенному делу Роде. Важнейшее то, что при сем случае удалось собрать до 4 т. рублей в пользу здешних бедных. Благотворительное общество прошедшего году мною здесь заведенное, идет весьма удачно, несравненно лучше и Томского и Иркутского.
   Руслана {Поэму А. С. Пушкина.} я знаю по некоторым отрывкам. Он действительно имеет замашку и крылья гения. Не отчаивайся; вкус придет; он есть дело опыта и упражнение. Самая неправильность полета означает тут силу и предприимчивость. Я также, как и ты заметил сей метеор. Он не без предвещание для нашей словесности.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

77.

Тобольск 23 Октября 1820.

   Письмо твое любезная моя Елисавета, последнее из Маврина от 28-го Сентября дошло сюда вчера распутица. 28-го Сентября у вас была уже зима, а у нас и теперь еще ее почти нет. Тому пять только дней, как начались небольшие морозы. Рассуждай после сего о климатах.
   Исповедь -- добро пожаловать; рад быть духовным твоим отцом; ты ошибешься, если выберешь другого; никто не может быть ни правдивее, ни снисходительнее.
   Я был вчера с тобою на вечере у княгини Щербатовой; видел, как медвежёнки одетые мальчиками или девочками плясали. Знаю и батюшку и матушку. Сущая правда, что и толстая Матрена и тонкая модница равно несносны в припадках самолюбия и как его ни скрывай, у него для всех ослиные уши. Детей нужно приучать к свету, чтоб они не были застенчивы. Но лучше заставлять их просто играть при людях между собою так, чтоб никто ими и они никем не занимались, нежели делать из них зрелище, действительно, всегда скучное.
   Кстати о вечерах; не оставляй иногда быть у Веры Николаевны {Сталыпиной.}, дабы показать им, что Марья Карловна ничему не мешает и не разрывает, как то им кажется, никаких дружеских связей. -- Впрочем Сталыпин ко мне совсем почти не пишет, да и я к нему не пишу. Но это ничего не переменяет в нашем положении. Есть разные степени дружбы и каждому можно найти место и пристроить. В дружбе есть свои романы, как и в любви; но по сим романам не должно и нельзя поступать в общежитии и не должно искать химерического совершенства. Довольно, если добрые качества имеют перевес над худыми.
   Что делает наша невеста? Спокойна-ли? Верит-ли своему счастию? Не худо бы и ей вместе с тобою приняться за Италианский язык
   Видела-ли ты, как прославляют меня в газетах (в Петербургских, но не в Инвалиде)? Мне стыдно и жаль, что лгут столь нескладно, Не могу довольно надивиться, как все сие печатать дозволяют.
   И так к тебе опять возвратился ребяческий твой нрав. Уверяю тебя, что и в шестьдесят лет он тебя не оставит, если силою ты его не выгонишь. Это есть печать, которую на известные характеры полагает сама природа; горести могут ее затмить но не изгладить, проглянет солнце надежда -- и печать тут Я первый ее в тебе приметил, для других и теперь еще это тайна; они не знают к чему отнести все это, что есть в характере твоем приятного; а это candeur; это не есть откровенность frashise, ни пристота simplicite, ни то, что называют naivete, хотя часто смешивают одно с другим (собственно говоря ты не имеешь naivete). Это есть нечто невыражаемое на словах; но в природе это можно отличить и указать. Я бы назвал это белизною нрава: ибо и в самом деле caneur по-нашему означает белизну. Дар бесценный, источник тонкой, глубокой, внутренней чистоты и невинности, тихих удовольствий и кроткого веселонравия. Дети все почти имеют сей дар; но у кого он не глубоко на сердце положен, тот теряет его скоро. Редкие сохраняют. Но я знаю примеры, что сохраняют до глубокой старости. Я его совсем не имею. У тебя он от матери.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

78.

Тобольск 29 Октября 1820.

   Здравствуй, любимица счастия! Надобно иметь много здравого разума, чтоб тебе, любезная моя Елисавета, назвать себя сим именем. И однако же это справедливо; но справедливо в таком смысле и в таком образе мыслей, который не многие понять могут. Столько-то внешнее может быть в противоположности с внутренним; столь высок и независим дух человеческий; столь мнение наши разнятся с переменою точки зрение. Дай Бог, моя милая, чтоб сей образ мыслей был всегда твоим. Он совершенно справедлив и всегда будет ангелом-хранителем твоего счастия. Пропасти, к коей судьба тебя подвела, я не совсем верю и думаю, что это была не пропасть,а просто небольшой ров или яма; искушение, опыт знакомства с собственным своим сердцем, опыт драгоценный, если ты умеешь из него сделать употребление: ибо слепота действительно дает цену зрению. Какая тема для будущих наших разговоров и размышлений.
   Сегодня только наконец у нас зима стала. Жорж мне сказывал, из твоего письма, что Елисавета Карловна осталась жить на даче. Что значит это уединение: я боюсь за нее и за детей ее.
   Зять Мыльникова, Неупокоев, мне знаком. Он не глуп и говорить умеет. Он был в числе притесненных и следовательно мне приятель.
   Прощай, моя милая, Господь с тобою. Тысячу поклонов милой маме.
   

79.

Тобольск 6-го Ноября 1820.

   Мы с тобою, любезная моя Елисавета, столько пережили страхов, что не могу я страшиться простудного твоего припадка. Мерц и Марья Карловна одни пусть трусят; это их дело.
   Из Пензы я получаю письма почти в 12 дней. Там худой урожай и деревня наша на сей год не даст и третьей части дохода. Самые богачи тамошние вздыхают и перестают курить вино. Это впрочем пройдет; надобно только уметь перенести: ибо там редко неурожай бывает два года сряду. Дядюшка твой Кузьма хочет служить в Пензе; так она ему понравилась и так худо понимает он свое положение. Впрочем если в самом деле здоровье его поправилось, или поправиться может: то нет большой трудности там его пристроить.
   Вот один из тех дней, когда писать кажется нечего и как ни тяни, мысли не развиваются. Прощай, моя милая; Господь с тобою.
   

80.

Тобольск 13-го Ноября 1820.

   Почта еще не пришла; но в замен того сегодня явился ко мне Бутац с твоими письмами от 16-го го Июля. Предсказание твое совершилось; я не только ему улыбнулся: но нашел в лице его приятность; таково очарование твоих писем или лучше сказать так цвет наших идей отражается обыкновенно на все предметы.
   Но вот и почта; вот и письмо от 22 Октября. Следовательно все дела наши в порядке; ты здорова: ибо ничего не говоришь о твоей простуде, а я весел и без заботы о тебе на целую неделю.
   Предчувствие твое не сбудется; никогда не будешь ты мне причиною горестей, да и никогда не бывала; что я разлучен с тобою, это вина обстоятельств; что забочусь о тебе, это вина моя, вина маловерия, недостаток преданности к Промыслу, остаток того прирожденного нам чувства, по коему мы считаем, что собственная наша деятельность всё лучше бы расположила и что мы самому Богу в судьбах Его весьма нужны.-- Глупость!
   Следовательно умей только быть счастлива, умей молиться и быть ребенком Промысла и будь уверена в совершенном моем счастии.
   Я получил с Бутацом письмо Марьи Карловны и твои счёты. Денег вышло действительно много; но что же делать? Ничего, кажется, нет расточительного; впрочем все сие мы устроим лучше, когда будем вместе.
   Марья Карловна пишет о библиотеке. Дело не совеем несбыточное; но его, как и множество других дел должно отложить до свидание. Тем или другим образом я найду способ устроить сию библиотеку.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

81.

Тобольск 20-го Ноября 1820.

   Я тебе предсказывал, любезная моя Елисавета, что слава стихов твоих промчится до пределов мира. Англия есть средоточие всех сообщений; следовательно чрез год, чрез два имя твое известно будет и в Америке, о коей очень много писала классического известная miss Smith. С твоими стихами делается то же, что с моими мыслями; их печатают на всех Европейских языках.
   Я получил твои платки. Благодарен тебе и Сонюшке за труд: в них один недостаток; слишком тонки, жаль их употреблять. Едва ли не пожертвую им табаком, единственным моим тираном.
   Кто этот Львов? Сын ли Львова, или брат жены его {Здесь идет речь об Алексее Феодоровиче Львове, известном знатоке музыки.}. Одного из них я помню. Если сын: то это наследственный дар. Вечера ваши действительно должны быть приятны; не завидую им потому, что и сам не отчаяваюсь скоро ими наслаждаться. Какое редкое положение: три почти года не слышать ни одной ноты. Прибавь к сему ни одного почти умного слова; три года ни разу с удовольствием не смеяться. Что же значат все посты отшельников? И все это надеюсь не сделало ни одной лишней на лбу моем морщины; доказательство, что можно жить не одною жизнию, но различными и что в счастии и в несчастии внутреннее расположение духа есть истинный талисман.
   Прощай, моя милая, Господь с тобою.
   

82.

Тобольск 27 Ноября 1820.

   Трудно, любезная моя Елисавета, определить, каким образом можно быть автором в корсете. Признаюсь, мне всегда было смешно, когда я воображал себе M-me Stael сидящею за большим бюро и за кипою бумаг. Тут есть какое-то противоречие, которое изъяснить трудно, но нельзя его не чувствовать. Все, что можно женщинам дозволить, это есть быть M-me Sevigne; это их род, nec plus ultra женского гения; изредка можно написать и песенку и стишки; но всё не более однако полулисточка.
   Словесность Европейская вообще еще в младенчестве: ибо в ней много еще механического. Мы все притворяемся; все выработываем вещи легкие. Истинная словесность должна быть вдохновение. Совершенство ее есть не писать, но говорить красноречиво. В Греции она уже почти доходила до сего степени. Стихотворцы истинные там пели свои стихи. Италианские импровизаторы в новейших временах дают некоторую идею о сем тихом, продолжительном восторжении ума и воображение. Музыка есть душа поэзии и следовательно наши стихотворцы еще не поэты. Их скорее можно назвать живописцами.
   Вот тебе ответ на спор твой с NN. Жорж показывал мне стихи его. Не дай Бог тебе иметь таких Петрарков.
   Весьма рад, что ты была у графини Кочубей; хоть изредка, но должно ее посещать. В искренней их дружбе я не могу иметь ни малейшего сомнения; друзей же надобно любить так, как Бог их создал, а не так, как бы мы иметь их желали.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

83.

Тобольск 3-го Декабря 1820.

   Еслиб я менее имел доверия к Промыслу и к здравому твоему смыслу: то письмо твое показалось бы мне грозным. Ты грозишь себе какими то горестями, предвещаешь, что мне будет, за что бранить тебя. -- Уверяю тебя, что это одно воображение. Бог милосерд; Он не попустит, чтоб страдал я в тебе: ибо сей род страдание едва-ли не будет выше сил моих. Содержи только сердце твое в свободе; а за ум твой я тебе отвечаю. Омрачение его не могут быть, как только мгновенны; одно слово может их рассыпать. Не похищай только у Провидение Его планов. Не делай никакого важного шагу вперед; не связывай ни ума твоего, ни сердца; и будь уверена, что никогда человек не может быть слабее, нежели он сам быть хочет. Здесь-то сила веры и если сила сия не управляет нашими поступками, и самыми внутренними побуждениями: то она есть пустой предлог, пустое слово. Ты из сего видишь, что я беру назад ту свободу, которую тому шесть месяцов тебе давал; но обстоятельства различны. Я окружен был тогда страхом и неизвестностию; теперь разлуку мою с тобою я считаю не годами и не месяцами, но неделями и почти днями.
   Весьма рад, что ты рекомендовала Петра Петровича NN-у; но вот все, что должно было для него сделать и на сем должно остановиться. В письме ко мне он предъявляет разные притязания; я поручаю его Аркадию Алексеевичу. Лучше, чтоб он к нему, нежели к тебе относился. Скажи только ему, что он найдет все его аттестаты у Аркадия Алексеевича, к коему вместе с сим я их посылаю. Аркадий Алексеич вручит тебе также и деньги, о коих ты писала. Я посылаю к нему пакет всех сих бумаг не с почтою, но по случаю.
   Весьма умно, что ты готовишь подарок нашей невесте. Хотя вы немножко и порасстроили планы моих Финансов; но я надеюсь, что буду еще в состоянии принять некоторое участие в ее приданом
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   

85.

Тобольск 18-го Декабря 1820.

   Теперь остается одного желать для бедной Елисаветы Карловны -- смерти и если и на сей раз предчувствие мое справедливо: то или ее нет уже на свете, или скоро она его оставит. Можно быть уверенным в ее счастии; она заплатила здесь дань свою и Всемилосердый примет сию измученную, кроткую душу в Свои объятия. История ее жизни весьма поучительна; она всегда была жертвою.
   Живо представляю себе ваши домашние смятение и что бы ты ни говорила, не могу быть спокойным. Большая школа терпения; но я боюсь, чтоб оно не истощилось. Все упование мое на милость Господа. Он не попустит, чтоб после столь долговременной и жестокой разлуки нашел я ум твой омраченным или сердце не свободными. Не имей никакого личного сношение с больною; я бы желал тебя от нее спрятать. Тут все благопристойности могут быть нарушены. Они и без того уже много страждут; но переменить нечем.
   Следовательно Баум банкрот. Вот как почти обыкновенно кончаются их скорые приобретение. Самый худой и опасный промысл, самый неразборчивый и безрассудный брак; но они были жертвою своих обстоятельств, желали может быть поддержать падающий дом, быть подпорою отцу и матери. Не справедливо-ли после сего, чтоб они получили свой венец в будущем лучшем мире.
   Прощай моя милая; Господь с тобою. Ему единому тебя поручаю.
   

86.

Тобольск 25 Декабря 1820.

   Христос раждается, любезная моя Елисавета; да раждается Он в нас, да освещает тайным Своим присутствием ум твой и сердце; да устрояется царство Его на земли так, как некогда оно устроилось на небеси. Как малы, как странны и смешны представятся нам с сей высоты все настоящие наши заботы, радости и беспокойствия. Они могли бы и ныне таковыми нам казаться, если бы мы умели держать себя всегда в молитве, которая одна возвышает душу и отрешает ее от мира.
   Письмо твое от 3-го Декабря много меня успокоило; но жизнь Елисаветы К. мне кажется все еще в опасности. Чахотка есть почти обыкновенное следствие сего рода болезней. У них же она несколько и природная.
   Я всегда вам твердил о Мерце. Вы мне не верили -- мало-ли кто мне не верил и после раскаялся. Мы медики издалека друг друга видим. Не удивляюсь чудесам, которые он производить. Он первый доктор в Петербурге да может быть не последний был бы и в Европе, если бы умел казаться.
   Прощай моя милая, Господь с тобою.
   

87.

Тобольск 1-го Генваря 1821.

   Начинаю новый год беседою с тобою, любезная моя Елисавета и не могу начать его лучше. Желаю тебе, мой друг, не нового счастия, но нового благословения, приумножение благодати свыше. Желаю, чтоб проходя путь жизни, ты легкою ногою касалася земли, помнила бы всегда, что ты идешь, возвращаешься в отечество; что все встречающееся с тобою на пути, собственно для тебя, есть чуждое и постороннее, предмет любопытства и наблюдения, изучение языка, коим говорить ты будешь в вечности. Есть Евангельская притча о буиих девах, кои идучи во сретение жениха, не взяли с собою масла. Я не знаю ничего точнее сего изображение. Мы все живем в роде сумасшествия. Знаем, что должно будет явиться в вечности, должно к сему готовиться и в тленном теле из свитка червей составленном, слагать и возращать другое тело, тело духовное (сие есть елей), которое одно может гореть и светить в вечности и без коего мытам окружены будем сырым холодным мраком; знаем все сие более или менее, и каждый день только сбираемся готовиться; время проходит в сих сборах, час бьет и ничего не сделано. Ступай в тьму кромешную! А музыка, а книги, а народы, а надежды, а привязанности? -- все прошло, все точит червь. Тут спрашивают сердца чистого и тела светлого. Ступай во тьму, или начинай, буия дева, новую жизнь, новую науку, новые бедствия, вновь покупай елей купишь несравненно дороже -- возвратишься опять ко дверяагь жениха, но двери, может быть, найдешь уже затворенными; бытие мира кончилось и тебе скажут с другими: не вем вас.
   Мне кончилось сегодня пятьдесят лет. По общему счету жизнь довольно долговременная -- а готов-ли я?-- Все упование мое на одно милосердие Божие. Одно достоверно, что собственно для себя я не привязан к миру; но слишком много привязан к твоему счастию и по странному противоречию чего не желаю себе, того желаю тебе. Вот тонкая игра самолюбия. Но Господь рассыплет сие обольщение. Он даст мне силы видеть тебя даже и несчастною и не роптать, если для вечности твоей сие будет нужно, если Ему угодно. Молись!
   Чтоб новый год не оставить тебя без подарка -- прими вместо подарка весть, что с сего дня остается мне написать к тебя еще только три письма и более уже не писать.
   Твоя Черницына составила ложную спекуляцию. Она вообразила, что я уже в Петербурге, что в милостях, что во всемогуществе и раз
   даю всем пенсионы; а чтоб не опоздать: то она решилась писать в Тобольск -- а ей совсем пенсион и не следует ни по службе мужа, ни по каким уважениям. Дело другое милостыня; так и проси просто милостыни. Остерегись сих ранних слёз; ты не можешь знать их источника, а между тем пройдет слух, что ты даешь уже обещания; ты чувствуешь, какое употребление могут из сего сделать мои приятели. Сверх того, я не знаю, известно-ли тебе, что я никакого не имел и не имею вкусу выпрашивать милости, считаю их даже вредными. Помогать нищим из своего кармана, это дело другое; но ходить за сим в чужой карман, никогда не будет моим промыслом. Если бы служба состояла в сих мелких частных чувствительностях: то я не гожусь для службы. Дело другое поправить несправедливость; вступиться за слабого против сильного. Тут я поспорю с самим Дон-Кихотом, и готов принять тебя моим Санхою.
   Прощай, моя милая, Господь с тобою.
   

88.

Тобольск 8-го Генв. 1821.

   Я рад, любезная Елисавета, что сношение твои с тетушкою остались в прежнем положении. Она имеет много доброго смысла в уме, и много мужества в сердце. В Москве я остановлюсь в их доме и она будет первая, которая мне расскажет о тебе. Но что рассказ против личного свидания? Я же привык видеть все вещи с такой точки зрения, которая не может быть общею. Все тетушки и все свахи на свете переменить сего не могут: ибо это основано на свойствах души моей.
   Признаюсь, и я рад, что концерт твой кончился и у меня за три тысячи верст сердце билось. Слава Богу, что все прошло благополучно.
   Я получил при письме твоем письмо Коля и рисунок Phododendron. Не знаю, удастся ли мне сыскать его в Иркутске. Пишу по дороге и в Камчатку.-- Как жаль, что ты не Причудница и что нет у тебя крестной матери, которая бы туда слетала {Намек на известную стихотворную сказку И. Л. Дмитриева.}. Без нее ответа на мое письмо нельзя ожидать прежде Февраля 1822-го года. В замену я привезу Колю другие сего рода редкости
   Прощай моя милая; Господь с тобою.
   Мне осталось написать к тебе еще только два письма а там и последнее!
   

89.

Тобольск 15-го Генв. 1821.

   Не пеняй и не сердись, любезная моя Елисавета, на тетушек и уважь более их побуждения, нежели поступки. Мнение их о видах Марьи Карловны есть мнение довольно общее; твое положение в сем доме подало к сему повод; никто не обязан так знать твою маменьку, как знаешь ты и я. Все другие изъясняют ее по внешности; неправильно; но для них вероятно. Прежде тетушек я получил о сем четыре письма и ни одного от Сталыпина. По сим-то письмам и по соображению их с твоими писал я тебе держать сердце на свободе, отнимал у тебя, или по крайней мере хотел отнять на время право выбора. Ты видишь, что и я был в тетушках с тем только различием, что я относил происшествия к истинной их причине, к тебе, а не к ней. Успокойся, никогда подозревать ее я не стану: ибо знаю ее душу, и вместе знаю, что нельзя никому водить тебя за нос, кроме однако же NB тебя самой. Несравненно чаще мы обманываемся, нежели бываем обмануты. Еще повторяю тоже, что и прежде писал, ты в самом невыгодном положении, чтоб сделать в сем роде основательный выбор. Весьма многое тебе неизвестно и не может быть известно; один я могу истолковать тебе истинное значение многих лиц и обстоятельств, кои тебе представляются совсем в другом виде. Терпи и молись; по счастию теперь виден уже твоему терпению конец.
   Третьего дня был у меня большой обед в день Елисаветы. Последний обед в Сибири -- слово последний есть магическое. К нему относятся и им приправляются все неприятности. Прощай моя милая, Господь с тобою.
   Жорж тебе кланяется, но не целует да и тебе целовать его запрещаете ибо он считает себя муж чиною; усы его дают ему на сие право. Прекрасный характер; отличная душа.
   

90.

Тобольск 22 Генваря 1821

   Не знаю, любезная Елисавета, не огорчило-ли тебя предыдущее письмо мое; но ты будешь большая дура, если вздумаешь в нем искать более, нежели что я хотел сказать. Я не имею никаких и ни против кого предубеждений; мысли мои о тебе, о будущем твоем, совершенно свободны и независимы ни от каких внешних уважений. Тем более я имею надежды видеть ясно в твоих обстоятельствах и судить о них с беспристрастием.
   Чем ближе к разлуке с Сибирью: тем более дела. Молись Богу, чтоб стало глаз моих и терпение. Бедный Жорж также очень занят; но это для него полезно.
   Прощай моя милая; Господь с тобою.-- Правда твоя, что чем ближе к свиданию: тем скупее на письмо. Жаль безобразить свои мысли и чувства на столь неблагодарном инструмент, каково бедное наше свинцовое письмо.
   

91.

Тобольск 28-го Генваря 1821.

   Письмо сие, любезная моя Елисавета, должно бы было быть последнее; но оно только предпоследнее. Я полагал оставить Тобольск именно 1-го Февраля; но дела удержат меня здесь до 6-го; но далее 6-го ничто уже не удержит. По сему расчету я еще могу писать к тебе в будущую субботу; а в воскресенье утром считай меня в довозке и в полном походе. О доме напишу к тебе из
   Пензы, или из Москвы. Никакой нет нужды нанимать этаж в вашем доме. На первый раз я остановлюся и должен остановиться в трактире; а потом мы посмотрим и решимся. Со мною приедет довольно большая канцелярия, которую необходимо должно будет поместить в том же доме, или поблизости. Все сие не может быть улажено за глазами.
   Успокойся. Никакие тетушки ни в Москве, ни в Петербурге на меня не подействуют. Душа твоя и нрав твой для меня по крайней мере никогда тайною не будут; а, их тайна мне также известна: это мелкие расчеты тщеславия, суетности и самолюбия.
   Прощай, моя милая; Господь с тобою.
   

92.

Тобольск 5-го Февраля 1820.

   Вот наконец давно желанное последгее письмо к тебе из Сибири. После завтра я Сибирь оставляю. В среду буду уже я в России, в одной с тобою части света, по сю сторону Рифейских гор, в Европе. Мысли мои толпятся без порядка; я могу только обнять число их, но не могу ни одной изобразить раздельно. Молись -- мне нужна твоя молитва более еще в радости, нежели в печали, чтоб взглядом недоверия или излишних надежд не изурочить счастия, не оскорбить Провидение ко всему снисходительного, кроме гордости.
   Ничего не переменяю в плане моего путешествия. По всем расчетам буду я в Пензе около 25-го Февраля и следовательно около 10-го Марта в Москве и следовательно, какое прекрасное последствие, около половины или 20-го Марта с тобою. Из Москвы к тебе напишу и может быть назначу тебе встречу в Царском Селе. На первой раз я непременно должен остановиться в трактире; сего требуют разные приличия.
   Молись и прощай! Господь с тобою. Более ко мне не пиши разве в Москву; но и то под кувертом тетушки.
   

93.

Пенза 1-го Марта 1821.

   Пишу к тебе, любезная моя Елисавета, на том самом столе, из той самой комнаты, где писал тому два года. -- Писал о надежде свидания, которое тогда казалось столь близким и вдруг стало столь далеким. Так угодно было Богу. С сей точки зрение все происшествия двух летнего моего странствование кажутся мечтою. Да будет сия жестокая мечта последнею в моей и твоей жизни.
   Я приехал сюда 24-го Февраля. Устал; встречен не только с радостию, но можно сказать, торжественно. Весь город пришел в движение. Живу в толпе непрестанно меня окружающей и от усталости чуть переношу все изъявление участия и приверженности. Что сделал я для сих людей?-- Ничего почти кроме желание быть им полезным -- желание впрочем большею частию бесплодного.
   Отсюда отправляюсь в Москву 6-го сего месяца на Тамбов и Рязань. Надеюсь там быть 14-го и тотчас по приезде буду к тебе писать. Здоровье мое по счастью мне не изменяет: ибо усталость не болезнь. Привезу к тебе множество усердных воспоминаний, и платье вышитое у Дуровой.
   Дядюшку твоего я нашел в горестном положении; он имел несчастие вывихнуть себе ногу и к сему несчастию присоединилось другое, а именно: ее худо вправили и совсем тем он весел. Я устрою его здесь как можно лучше и покойнее.
   Деревенские наши дела я нашел в порядке; но доходов менее, нежели ожидал. Здесь все разоряются дешевизною хлеба. Надеюсь однако же, что с умеренностию можно нам будет жить без нужды.
   Не могу определить с точностию дня моего отъезда из Москвы, но ты легко поверишь, что каждый лишний день без тебя, будет для меня жертвою. Вообще намерение мое есть остаться в Москве сколь можно менее. Григорья Даниловича я здесь не застал. Все Сталыпины в Москве.
   Я видел твою Катиньку Ховрину. Она вся благодарность и кротость. Мать стала к ней благосклоннее с тех пор, как поссорилась с сыном.
   Писем твоих ожидаю в Москве. Молю Бога, чтоб наказал меня чем-нибудь другим, кроме разлуки с тобою. Христос да будет с тобою.
   Жорж здоров и вам кланяется; все узнали в нем здесь его маменьку.
   

94.

Москва 16-го Марта 1821.

   Москва! и семьсот только верст расстояние от мой Елисаветы. Легко понять все, что в сей мысли есть для меня радостного. Я приехал сюда третьего дня и завтра поутру рано уезжаю. В обыкновенное время чрез три дни я был бы уже с тобою; но по настоящей распутице не смею надеяться сего счастия прежде 25-го сего месяца. Да будет день Благовещение благою для нас вестию. Во всех случаях уведомлю тебя из Царского Села, где полагаю на день остановиться, чтоб отдохнуть и приискать в Петербурге квартиру. Я должен пристать непременно в трактире по крайней мере дня на три или на неделю.
   Я получил сегодня два письма твои от Веры Яковлевны. От спазм твоих у меня есть верное лекарство, если только это спазмы,
   Бог милостив.
   Сейчас отправляюсь к Вере Яковлевне на свидание. Прощай моя милая. Господь с тобою.
   

17-го Марта Четверток.

   Восемь часов утра и чрез час я отправляюсь. Дорога ужасная; но Господь милостив; дней чрез семь я с тобою.

("Русский архив" 1868 год)

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru