Спасович Владимир Данилович
За много лет. 1859-1871. Статьи, отрывки, история, критика, полемика, судебные речи и проч. В. Спасовича. Спб. 1872

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   За много лѣтъ. 1859--1871. Статьи, отрывки, исторія, критика, полемика, судебныя рѣчи и проч. В. Спасовича. Спб. 1872.
   Г. Спасовичъ, какъ мы слышали, покинулъ вертоградъ россійскаго "судебнаго краснорѣчія)) и "россійской литературы", и вмѣстѣ съ достопочтеннымъ Киркоромъ перенесъ свою дѣятельность за предѣлы земли русской. Г. Киркора намъ, конечно, нисколько не жаль -- "скатертью ему и дорога". Боимся только, какъ-бы краковскій университетъ не раскаялся въ своемъ пріобрѣтеніи и не возвратилъ бы намъ это сокровище назадъ. Но г. Спасовича намъ жаль; намъ жаль его уже потому, что его удаленіе обрадуетъ сердца публицистовъ "Голоса" и "Московскихъ Вѣдомостей"; нѣтъ сомнѣнія, что гг. Юркевичъ и Баршевъ поставятъ вскладчину свѣчу Иверской Божіей Матери, а г. Думашевскій пошлетъ поздравительную телеграмму г. Краевскому, а г. Краевскій трижды обнимется и поцѣлуется съ г. Лохвицкимъ. Но эта радость нисколько не печалила-бы насъ, если-бы удаленіе г. Спасовича не было для насъ потерей, какъ общественнаго дѣятеля. Не только вертоградъ нашего "судебнаго краснорѣчія", но и наша литература теряетъ въ г. Спасовичѣ нетолько одного изъ талантливѣйшихъ дѣятелей, но -- что для насъ всего важнѣе -- дѣятеля честнаго и всегда искренняго. Правда, въ послѣдніе 5, 6 лѣтъ г. Спасовичъ почти совсѣмъ не занимался литературною работою, исключительно предавшись адвокатурѣ, но и тутъ, однако, онъ съумѣлъ оказать существенныя услуги литературѣ, являясь передъ судомъ ея защитникомъ, защитникомъ всегда искреннимъ и краснорѣчивымъ... Его-же адвокатской дѣятельности литература обязана разъясненіемъ нѣкоторыхъ любопытныхъ юридическихъ вопросовъ, близко касающихся ея интересовъ, между прочимъ, вопроса о диффамаціи, клеветѣ и оскорбленіи въ печати. Съ послѣднимъ вопросомъ, впрочемъ, связываются воспоминанія, не совсѣмъ-то благопріятныя для репутаціи г. Спасовича. 13ъ 1864 году г. Спасовичъ явился въ этомъ вопросѣ самымъ рѣшительнымъ защитникомъ интересовъ литературы и краснорѣчиво отстаивалъ свободу печатнаго слова отъ юридически-полицейскихъ посягательствъ на нее г. Лохвицкаго, а въ 1869 и 1870 году тотъ-же г. Спасовичъ -- недавній защитникъ гг. Аксакова и Ефимова (во дѣлу о д-рѣ Каргерѣ) -- фигурировалъ въ роли обвинителя г. Крылова, автора обличительнаго повѣствованія о "Столбахъ", и въ роли адвоката г. Векселя, псковского помѣщика, усмотрѣвшаго въ произведеніи г. Крылова оскорбленіе и поруганіе своей дворянской чести. Этотъ, по истинѣ, достойный сожалѣнія, эпизодъ въ адвокатской дѣятельности автора "За много лѣтъ", совпавшій,-- должны мы съ грустью сознаться,-- съ нѣкоторыми и другими подобными и не менѣе печальными эпизодами, невольно заставляетъ насъ думать, что г. Спасовичъ, какъ адвокатъ, начиналъ мало-по-малу, такъ сказать, облохвичевиться (читатель проститъ намъ это новое и академіею наукъ еще непризнанное слово, произведенное отъ фамиліи г. Лохвицкаго). Можетъ быть, это неизбѣжная, роковая судьба каждаго адвоката, можетъ быть, имъ уже такъ на роду написано: начавъ "за здравіе", всегда кончать "за упокой" своей общественной репутаціи. Говорятъ, что такой финалъ очень выгоденъ для кармана! Что вы на это скажете, г. Урусовъ, защитникъ дворянской чести г. Огарева? Что вы на это скажете, г. Языковъ, защитникъ начальническаго авторитета и "докторскихъ нравъ" г. Горница? Но, можетъ быть, г. Спасовичъ началъ облохвичеваться и не въ силу этого адвокатскаго фатума, а просто въ силу своей чрезвычайной чуткости и воспріимчивости къ даннымъ настроеніямъ общественнаго мнѣнія. А, такъ-какъ, въ настоящее время лозунгомъ дня сталъ девизъ: "и нашимъ и вашимъ", а любимѣйшимъ изреченіемъ мудрая пословица: "дѣлай такъ, чтобы и волки были сыты, и овцы цѣлы", то что же удивительнаго, если и г. Спасовичъ немножко заразился "мудростью вѣка." Чуткость и воспріимчивость къ господствующему настроенію -- это почти неизбѣжное свойство всякой живой, подвижной, увлекающейся натуры, а такою именно натурою всегда былъ и остался г. Спасовичъ. Благодаря этимъ качествамъ своей натуры, онъ съ такимъ успѣхомъ подвизался на поприщѣ адвокатуры, и пользовался такою любовью и симпатіею здѣшней молодежи, когда былъ профессоромъ петербургскаго университета по кафедрѣ уголовнаго права. Его живая, остроумная рѣчь, отражавшая въ себѣ всѣ свойства его подвижнаго, живого, увлекающагося характера, производила всегда неотразимое впечатлѣніе на слушателей; они чувствовали, что передъ ними не сухой профессоръ-педантъ, не продажный адвокатъ-софистъ, а живой и честный человѣкъ, искренне убѣжденный въ томъ, что онъ говоритъ, и прежде еще, чѣмъ согласиться съ нимъ, они уже симпатизировали ему, они уже любили его. Но тѣже свойства г. Спасовича, объясняющія его популярность, какъ профессора и адвоката, объясняютъ намъ разнохарактерность, разбросанность его занятій и неустойчивость его мысли, какъ общественнаго дѣятеля. Онъ былъ рѣшительно не въ состояніи исключительно сосредоточиться на одномъ какомъ-нибудь предметѣ, пріурочить себя къ одному-какому-нибудь опредѣленному роду дѣятельности. То онъ отважно бросается въ густой лѣсъ юриспруденціи и съ трудомъ выбирается изъ темныхъ трущобъ криминальной метафизики, возбуждая гнѣвъ и злобу въ гг. Баршевыхъ и Юркевичахъ, то онъ хватается за изученіе польской литературы и издаетъ вмѣстѣ съ г. Пыпинымъ весьма обстоятельный "Обзоръ исторіи славянскихъ литературъ", то онъ ограничивается скромною ролью журнальнаго рецензента и компилятора, пишетъ разборы юридическихъ книжекъ и передовыя статьи въ "Петерб. Вѣдомости", историческія компиляціи для "Вѣстника Европы", то онъ опять берется за старые и новые "кодексы" и "уложенія", и опять фигурируетъ въ роли присяжнаго юриста, только уже не юриста-философа, а юриста-практика. Мы очень хорошо знаемъ силу тѣхъ внѣшнихъ, отъ г. Спасовича "независящихъ обстоятельствъ", на которыя можно сослаться для объясненія всѣхъ этихъ метаморфозъ его общественной дѣятельности. По одними этими "независящими обстоятельствами" все-таки нельзя ихъ вполнѣ объяснить. Многихъ изъ товарищей г. Снасивича, по петербургскому университету, послѣ достопамятной "исторіи" 1861 года, поразили почти такія-же невзгоды, какъ и его, но это, однако, не заставило ихъ измѣнить своимъ спеціальнымъ занятіямъ, и г. Костомаровъ не сдѣлался юристомъ, а г. Пыпинъ не сталь составлять историческихъ компиляцій и писать юридическихъ рецензій. Мы упоминаемъ объ этомъ совсѣмъ не для того, чтобы вызвать въ головѣ читателя какую-нибудь, невыгодную для г. Спасовича, параллель между нимъ и гг. Костомаровымъ и Пыпинымъ. Какъ ни велики ученыя заслуги послѣднихъ, но все-таки никакая параллель съ ними не можетъ умалить достоинствъ г. Спасовича. По силѣ и размѣрамъ своего таланта, какъ оратора и какъ писателя, г. Спасовичъ, безспорно, стоитъ выше всѣхъ своихъ бывшихъ товарищей по университету. Бѣда только въ томъ, что г. Спасовичъ, какъ намъ кажется, рѣшительно ошибся при выборѣ своей спеціальности. Его живой, подвижной умъ, хотя и не глубокій, но всегда ясный, здравый смыслъ, не могъ долго уживаться въ душной, замкнутой сферѣ юридической казуистики и отвлеченно-туманной метафизики, не могъ примириться съ ея бездушными формулами. Онъ хотѣлъ ввести въ дремучій лѣсъ метафизической криминалистики свѣтъ наиболѣе гуманныхъ и трезвыхъ воззрѣній, выработанныхъ въ наше время иными, болѣе живыми и плодотворными науками, чѣмъ отжившая и безплодная казуистика. Но у него не хватило ни достаточно энергіи, ни достаточно послѣдовательности для того, чтобы расчистить засоренныя дороги и разсѣять густой мракъ лѣса; онъ самъ скоро запутался въ немъ, и философская часть его "Учебника уголовнаго права" составляетъ, какъ извѣстно, самую слабую часть этого труда. Его вылазки противъ "абсолютныхъ" и такъ-называемыхъ "относительныхъ" теорій господствующей юридической метафизики слабы и нерѣшительны, а его собственная теорія опирается на такія-же идеалистическія основанія, какъ и теоріи разбираемыхъ имъ криминалистовъ. Многіе изъ читателей, быть можетъ, еще помнятъ тѣ пошлыя обвиненія, клеветы и инсинуаціи, которыми московская пресса встрѣтила "Учебникъ" г. Спасовича; московскіе ученые мужи поручили даже "единому" изъ среды своей "нарочито" отправиться въ Петербургъ и тамъ, въ самомъ логовищѣ "нигилизма и отрицанія", въ актовой залѣ с.-петербургскаго университета, поразить на смерть ужаснаго ех-профессора-нигилиста ядовитыми стрѣлами своего краснорѣчія. Извѣстно, что планъ этотъ тогда не совсѣмъ удался и что хотя "ученый мужъ" и прибылъ въ Петербургъ и явился въ актовую залу, но почему-то не рѣшился вынимать изъ своего колчана смертоубійственныя оружія. Это сдѣлалъ за него другой московскій "мужъ", тотъ самый, который заявилъ впослѣдствіи, на одномъ торжественномъ обѣдѣ, что если "судить его но его дѣйствительному достоинству", то онъ вполнѣ заслуживаетъ "оплеухи". И что же, по самымъ точнымъ и логическимъ заключеніямъ, оказалось, что авторъ "Учебника" "нигилистъ", "коммунистъ", что онъ давно уже подкапывается подъ "основы бытія", отрицаетъ наказаніе и (это было особенно послѣдовательно!), оправдываетъ терроръ польскаго жонда? Для всякаго безпристрастнаго читателя "Учебника", для всякаго человѣка, хоть сколько-нибудь знакомаго съ литературною и общественною дѣятельностью г. Спасовича, должна быть вполнѣ очевидна вся нелѣпость подобныхъ благонамѣренныхъ вылазокъ, въ примѣненіи къ автору "Учебника". Но если, съ одной стороны, онѣ нелѣпы, то съ другой -- онѣ все-таки весьма многознаменательны: онѣ показываютъ, что уголовныя доктрины автора выражены крайне неясно и неопредѣленно, что онѣ могутъ подать поводъ (не одному Юркевичу, самъ г. Спасовичъ отчасти признаетъ это въ своемъ отвѣтѣ г. Юркевичу, см. "За много лѣтъ", стр. 50) усумниться относительно того, какъ смотритъ авторъ на основныя догмы криминальной метафизики. И даже послѣ блестящаго отвѣта г. Спасовича г. Юркевичу (вошедшаго въ его книгу "За много лѣтъ", стр. 44--50), эти сомнѣнія не вполнѣ разъяснились, да и не могли вполнѣ разъясниться, потому-что они вытекали изъ самой сущности отношеній г. Спасовича къ основному принципу уголовнаго права. Всѣ теоріи уголовнаго права признаютъ наказаніе за неустранимую необходимость. Такъ-же смотритъ на него и г. Спасовичъ. По, признавая его необходимость, онъ не рѣшается оправдывать этой необходимости ни тою справедливостью, которою оправдываютъ се абсолютныя теоріи, ни тою пользою, но имя которой защищаютъ ее теоріи относительныя. Его "высшая справедливость" требуетъ "всепрощенія обидъ" (см. отвѣтъ Юркевичу, стр. 50), а не возмездія; его гуманность и здравый смыслъ не могутъ примириться съ тѣмъ, чтобы человѣка мучили ради пользы другихъ или даже ради его собственной. Принципъ наказанія не имѣетъ, такимъ образомъ, въ его глазахъ никакого философскаго основанія. Онъ остается простымъ эмпирическимъ фактомъ, который можно объяснять, но не оправдывать. Ставъ на такую точку зрѣнія, г. Спасовичу нужно было сдѣлать только одинъ шагъ, чтобы признать уголовную систему за историческій продуктъ данныхъ общественныхъ и экономическихъ отношеній, разсматривать ее въ связи съ историческимъ развитіемъ этихъ отношеній. Но въ такомъ случаѣ наука уголовнаго права теряла-бы всякое самостоятельное значеніе и расплывалась-бы въ исторіи и соціологіи. Г. Спасовичъ не сдѣлалъ этого шага, у него не хватило для этого смѣлости и глубины мысли. Онъ по рутинѣ признаетъ за наукою право на самостоятельность и считаетъ "тщетными всѣ попытки распустить юриспруденцію въ другихъ наукахъ и явленіяхъ жизни общественной" ("За много лѣтъ". Теорія взлома, стр. 306). Но тутъ-то онъ и попалъ въ заколдованный кругъ, изъ котораго не могло и быть никакого разумнаго выхода. Юристъ, установившій для принципа наказанія какой-нибудь твердый и опредѣленный критерій, имѣетъ въ этомъ критеріи руководящую нить, которая даетъ ему возможность безбоязненно и самоувѣренно путешествовать по запутанному лабиринту криминальныхъ формъ. Онъ будетъ знать, какъ къ нимъ отнестись, какъ ихъ оправдать и какъ ихъ объяснить. Правда, это отношеніе будетъ по своему характеру произвольно и метафизично; но оно будетъ всегда ясно и недвусмысленно. Напротивъ, юристъ, незапасшійся такою руководящею, метафизическою нитью и нежелающій выводить юридическія формы изъ формъ общественныхъ и экономическихъ, очутится въ лабиринтѣ уголовныхъ кодексовъ въ крайне-неловкомъ положеніи. Ему придется каждую форму объяснять самой изъ себя, переноситься мысленно на мѣсто людей, создавшихъ эту форму и соображать, какіе психическіе мотивы обусловили или должны были ее обусловить. Это называется раскрывать "внутренній смыслъ" юридическихъ формъ; предполагается, что "внутри всякой юридической формы извѣстный идеалъ кроется точно шелковичный червякъ въ коконѣ" (Теорія взлома, "За много лѣтъ", стр. 307). Нечего и говорить, сколько метафизики и произвола въ этомъ предположеніи, сколько неточности и безсмыслія въ методѣ, доискивающемся путемъ апріорныхъ измышленій и психологическихъ тонкостей до воображаемаго "шелковичнаго червя". Но это еще не все. При такомъ отношеніи къ уголовному праву, оно распадается на калейдоскопическую систему ничѣмъ между собою несвязанныхъ юридическихъ формъ. Каждая изъ этихъ формъ требуетъ для себя отдѣльнаго самостоятельнаго анатомированія, и вашъ умъ, начавшій съ свободнаго, отрицательнаго отношенія къ основнымъ метафизическимъ принципамъ права, кончаетъ тѣмъ, что мало-по-малу примиряется съ каждою частною юридическою формою и отыскиваетъ въ ней какой-нибудь глубокій, разумный смыслъ. Идя этою дорогою, можно дойдти до геркулесовскихъ столбовъ всевозможныхъ нелѣпостей, до оправданія всякаго эмпирическаго факта, до положенія, что "все дѣйствительное -- разумно".
   I Счастіе ваше, если здравый смыслъ мѣшаетъ вамъ называть черное -- бѣлымъ, если ваша гуманность протестуетъ и возмущается каждый разъ, когда "существующее" противорѣчитъ вашему идеалу человѣческаго счастія; благо вамъ, если этотъ идеалъ не вытѣснили еще изъ вашей головы анатомическіе анализы юридическихъ формъ. И такое именно счастіе выпало на долю г. Спасовича. При его отрицательномъ отношеніи къ основнымъ метафизическимь принципамъ уголовнаго нрава, съ одной стороны,-- при его взглядѣ на эту науку, какъ на науку самостоятельную, при его нежеланіи выводить юридическія формы изъ историческаго развитія формъ соціальныхъ, съ другой,-- ему ничего болѣе не оставалось, какъ превратить ее въ анатомію отдѣльныхъ юридическихъ формъ и отыскивать въ каждой изъ этихъ формъ свой особенный, ей спеціально-присущій смыслъ,-- ея идеалъ. Его тонкій, діалектическій умъ былъ, повидимому, очень способенъ для такой работы. Однако, онъ не могъ съ нею примириться; метафизическая казуистика не удовлетворяла его постоянныхъ стремленій къ обобщенію, къ синтезу. Его здравый смыслъ не дозволялъ ему примириться со всякою юридическою формою и видѣлъ софистику въ ухищреніяхъ мысли отыскать какое-нибудь разумное содержаніе, какой-нибудь идеалъ въ каждомъ данномъ юридическомъ фактѣ.-- Благодаря этому обстоятельству, онъ мало-по-малу долженъ, былъ придти почти къ такому-же взгляду на частныя юридическія формы, къ которому онъ пришелъ по отношенію къ основному началу уголовнаго права,-- онъ призналъ ихъ за простые эмпирическіе факты и отказался искать въ нихъ во что бы то ни стало разумной идеи, осмысленнаго содержанія. "Юридическія теоріи и формы, говоритъ онъ,-- похожи на тѣ лѣса, которые ставитъ архитекторъ при возведеніи зданія; они не красивы, но безъ нихъ нельзя обойтись, Ихъ можно разобрать, но вмѣсто разобранныхъ нужно поставить новые" (ib., стр. 315). При такомъ взглядѣ на юридическія формы, юридическая наука превращается въ простой аггрегатъ эмпирическихъ фактовъ, а анализъ и изученіе этихъ фактовъ сводится къ простому вопросу: можно или нельзя безъ нихъ обойтись? Наука, низведенная до такой жалкой роли и обреченная на такое скучное и, въ большей части случаевъ, совершенно безполезное времяпрепровожденіе, очевидно не могла дать пищи живому и гибкому уму г. Спасовича. Онъ также мало могъ ужиться и въ предѣлахъ эмпирической, какъ и въ предѣлахъ метафизической науки нрава. Вотъ почему въ своей литературной дѣятельности онъ постоянно старался выйдти изъ этихъ предѣловъ, вотъ почему мы и сказали выше, что онъ сдѣлалъ ошибку, выбравъ для себя юридическую спеціальность. Ученымъ юристомъ онъ не могъ быть по причинамъ, указаннымъ нами выше. Его живой, увлекающійся и потому не слишкомъ-то уважавшій логическую послѣдовательность умъ {Въ одной изъ самыхъ блестящихъ своихъ юридическихъ статей Спасовичъ. высказываетъ мысль, что "крайняя логичность ведетъ на дѣлѣ, какъ всякому извѣстно, къ величайшимъ нелѣпостямъ" ("Теорія излома", стр. 314). Можетъ быть, въ нѣкоторыхъ случаяхъ это и справедливо. Только человѣкъ, который такъ смотритъ на "логичность", едва-ли въ состояніи сдѣлаться когда-нибудь замѣчательнымъ ученымъ и всего менѣе онъ способенъ быть ученымъ-реформаторомъ. Тотъ, кто боится "крайностей" логики, тотъ не долженъ браться за строго-научную, философски-осмысленную дѣятельность, подъ страхомъ вѣчно пребывать на уровнѣ обыденной посредственности.} былъ не на столько тупъ, чтобы примириться съ ходячею рутиною, и не на столько глубокъ и оригиналенъ, чтобы проложить для науки новые пути. Юристомъ-практикомъ онъ также не могъ сдѣлаться отчасти вслѣдствіе тѣхъ-же свойствъ своего ума, и отчасти вслѣдствіе постояннаго стремленія его мысли къ синтезу, къ обобщенію. Въ его адвокатскихъ рѣчахъ (въ особенности въ рѣчи, сказанной имъ въ защиту г. Кузнецова по такъ-называемому нечаевскому дѣлу, "За много лѣтъ", стр. 418--442) эта синтетическая наклонность его ума обнаруживается съ поразительною рельефностью. Наклонность къ синтезу мѣшаетъ ему сосредоточиться на единичныхъ фактахъ, обособить ихъ, углубиться въ нихъ, проникнуться ними. Когда вы слушаете или читаете его адвокатскія рѣчи, вамъ невольно кажется, что передъ вами не адвокатъ, а профессоръ, и что его мѣсто не на судебной скамьѣ, а за университетскою кафедрою. Онъ слишкомъ философъ для того, чтобы быть адвокатомъ; но, съ другой стороны, онъ слишкомъ увлекается и недостаточно уважаетъ логику для того, чтобы быть философомъ. Чѣмъ-же онъ могъ-бы и долженъ-бы былъ быть? Намъ кажется, что всѣ свойства и качества его ума всего болѣе соотвѣтствуютъ дѣятельности публициста и журналиста. Недовольно-глубокій и оригинальный умъ гарантируетъ его отъ "вредныхъ крайностей" логики, а впечатлительная, увлекающаяся натура дѣлаетъ его очень чуткимъ и воспріимчивымъ къ даннымъ настроеніямъ минуты. Кромѣ этихъ общихъ качествъ, необходимыхъ для публициста, онъ обладаетъ способностью выражать свои мысли необыкновенно рельефно, живо и популярно, увлекать своею діалектикою, а подчасъ даже поэтическою образностью и одушевляющею страстностью своей рѣчи. Его компиляціи (по Шпрингеру "Новѣйшая исторія Австріи" и по Фюстель-Куланжу) принадлежатъ къ числу самыхъ талантливыхъ компиляцій, появлявшихся за послѣднее время въ нашей литературѣ. Его полемическія статьи противъ Лохвицкаго и Юркевича обнаруживаютъ въ немъ весьма искуснаго журнальнаго бойца, умѣющаго ловко пользоваться богатыми средствами своей эрудиціи и своей діалектики. Въ статьяхъ: "Пятидесятилѣтіе.петербургскаго университета" и "Очеркъ исторіи польской литературы" онъ является.не простымъ разсказчикомъ, преслѣдующимъ какія нибудь отдѣльныя цѣли, а увлекательнымъ публицистомъ. Послѣдняя статья -- "Очеркъ исторіи польской литературы" -- проливаетъ особенно яркій свѣтъ на талантъ г. Спасовича, какъ журналиста-понуляризатора. Ученая эрудиція автора въ ней какъ-бы совершенно скрадывается, благодаря удивительной легкости разсказа" картинности и живости описаній. Сравните этотъ очеркъ съ очеркомъ исторіи южно-славянскихъ литературъ г. Пыпина -- очеркомъ, весьма замѣчательнымъ по своимъ ученымъ достоинствамъ,-- и вы ссйчасъ-же увидите всю разницу между талантомъ послѣдовательнаго и логическаго мыслителя и талантомъ живого, увлекающагося публициста. Въ "Очеркѣ" г. Спасовича нѣтъ ни глубокихъ и оригинальныхъ мыслей, ни одной какой-нибудь послѣдовательно-проведенной идеи, подъ которую искусно подгоняются факты, ни ясности и опредѣленности міросозерцанія,-- зато увлекательность разсказа, мѣткость сужденія, точность характеристикъ, честность и искренность убѣжденій производятъ на читателя самое выгодное впечатлѣніе и онъ незамѣтно отдаетъ автору свои симпатіи и подчиняется вліянію его руководящихъ взглядовъ. Такова всегда сила талантливаго публициста, и эту силу г. Спасовичъ обнаруживалъ каждый разъ, когда онъ выступалъ на публицистическое поприще. Ту-же силу онъ обнаруживаетъ въ своей полемикѣ съ Лохвицкимъ (по вопросу о диффамаціи) и Юркевичемъ (по поводу своего "Учебника уголовнаго права") и въ своей статьѣ "Пятидесятилѣтіе петербургскаго университета". Эти четыре статьи (или, вѣрнѣе, пять, потому-что Лохвицкому посвящены двѣ статьи), которыя давно уже знакомы, вѣроятно, нашимъ читателямъ, и о которыхъ, поэтому, мы не станемъ распространять ея, принадлежатъ къ числу лучшихъ произведеній автора "За много лѣтъ" и очень типично характеризуютъ его умственную физіономію и то честное, всегда искреннее направленіе, котораго онъ держался во все время своей литературной и общественной дѣятельности. Кромѣ нихъ въ сборникѣ помѣщены: весьма обстоятельная неинтересно составленная компиляція по книгѣ Ширингера "Geschichte Oesterreiche's seit dem Wiener Frieden 1809" (помѣщавшаяся въ "Вѣстникѣ Европы" за 1866 г.) -- "Новѣйшая исторія Австріи", небольшая компиляція изъ обширнаго сочиненія Фюстель-Куланжа "La cité antique etc., три незначительныя рецензіи тоже болѣе компилятивнаго, чѣмъ критическаго характера (по поводу книги г. Стасюлевича "Исторія среднихъ вѣковъ", т. 3, по поводу "Уголовно-статистическихъ этюдовъ" г. Неклюдова и 2-й части "Курса гражданскаго права" г. Побѣдоносцева), рѣшительно ничѣмъ не замѣчательный и крайне поверхностный "Взглядъ на русскую литературу, на ея главные органы и партіи въ концѣ 4858 г.", небольшая статейка о "Смертной казни", напечатанная, кажется, въ "Спб. Вѣдом." въ 1865 году, въ юридическомъ отношеніи неимѣющая серьезнаго значенія, но весьма полезная при тогдашнихъ обстоятельствахъ (извѣстно, какое широкое примѣненіе имѣла у насъ въ то время смертная казнь, благодаря временному разширенію юрисдикціи полевыхъ и военныхъ судовъ) и написанная съ большимъ тактомъ и талантомъ; наконецъ, также небольшая, но очень замѣчательная статья (тоже помѣщенная въ "Спб. Вѣдом." отъ 13-го января 1863 г.) "Теорія взлома". Статья эта замѣчательна не только въ чисто-юридическомъ отношеніи, "но также и въ отношеніи къ личности самого автора,-- превосходно характеризуя его положеніе въ наукѣ уголовнаго права. Въ сжатой, ясной и чрезвычайно популярной формѣ г. Спасовичъ излагаетъ здѣсь главнѣйшія изъ господствующихъ теорій взлома и своими замѣчаніями по поводу этихъ теорій опредѣляетъ свои отношенія къ юриспруденціи вообще. Статья написана въ видѣ діалога между авторомъ и его пріятелемъ. "У меня -- такъ начинаетъ г. Спасовичъ -- есть пріятель -- человѣкъ престранный, завзятый законникъ, великій любитель историческаго въ правѣ, великій почитатель юридическихъ формъ и обрядовъ, умѣющій подъ всякій фактъ и подъ всякую форму подставить какую-нибудь теорію своего издѣлія и защищающій ее потомъ до-упаду. Онъ былъ врагъ кодификаціи и любитель англійской юриспруденціи съ ея уваженіемъ къ обычаямъ и съ ея грудами судебныхъ рѣшеній; онъ одобрялъ французскій кассаціонный судъ, за то, что этотъ судъ не согласился уничтожить несправедливый приговоръ, осудившій безвинно на смерть Лезюрка, дабы не поколебать авторитета геі judicatae. Онъ возмущался легкостью, съ которою французскіе присяжные оправдываютъ убійство женъ и ихъ любовниковъ ревнивыми мужьями; былъ весьма снисходителенъ къ дуэли и совершенно равнодушенъ къ вопросу о тѣлесныхъ наказаніяхъ. Вообще онъ больше значенія приписывалъ нравамъ, нежели законамъ, былъ постепеновцемъ въ прогрессѣ, осуждалъ всякую рубку съ плеча въ дѣлѣ преобразованій и съ ироническою улыбкою скептика смотрѣлъ на такъ-называемыя бумажныя реформы". Однимъ словомъ, это было воплощеніе принципа юридической науки -- логической и послѣдовательной, сухой и безсердечной, строго-консервативной и строго-формальной. Съ этимъ мертвымъ воплощеніемъ отвлеченнаго принципа вступаетъ въ разговоръ живой и гуманный человѣкъ -- самъ г. Спасовичъ. Г. Спасовича возмущаетъ метафизичность и формализмъ юриспруденціи, съ невозможными фикціями, съ ея нелѣпыми предположеніями. "Хороши вы, господа юристы, говоритъ онъ своему пріятелю,-- съ вашею доктриною, по дѣламъ гражданскимъ, что la forme emporte le fond, съ вашимъ дѣленіемъ правды на матеріальную и формальную, съ вашимъ ученіемъ, что никто не можетъ отговариваться незнаніемъ закона, между тѣмъ какъ извѣстно, что закона почти никто не знаетъ, съ вашими фикціями и искуственными предположеніями, съ вашею законностью, которая опутываетъ паутинною сѣтью только мухъ, но черезъ которую прорываются болѣе крупныя или болѣе изворотливыя животныя". "Весь этотъ жаргонъ юридическій изобрѣтенъ какъ-будто-бы нарочно для того, чтобы мутить пониманіе человѣка, непосвященнаго въ тайны юриспруденціи: кто изъ профановъ пойметъ эти тонкія различія между зачинщиками и подстрекателями и разными родами сообщниковъ, кто пойметъ, съ перваго разу, что значитъ кража вторичная и третичная, свыше и ниже 30 рублей, дневная и ночная, съ мертваго или съ живого, со взломомъ перваго или второго рода или со влѣзаніемъ въ хранилище, или съ переодѣваніемъ, съ простымъ умысломъ или съ предумышленіемъ?" (стр. 306). Воплощеніе принципа юриспруденціи -- пріятель г. Спасовича старается доказать, что всѣ эти и многія другія "непонятныя" для профана юридическія формулы не такъ нелѣпы и безсмысленны, какъ это можетъ показаться съ перваго взгляда, что подъ ними сокрыто глубокое и разумное содержаніе -- нѣкоторый идеалъ справедливости. "Увѣряю васъ, по опыту, говоритъ онъ,-- что въ области юридическихъ формъ и отношеній гораздо болѣе исполненныхъ содержанія, нежели выдохшихся и пустыхъ". Живой человѣкъ, какъ и слѣдовало ожидать, сомнѣвается. "Чѣмъ вы это докажете?" спрашиваетъ г. Спасовичъ у своего Ульпіана (такъ въ насмѣшку прозывали этого пріятеля). Ульпіанъ предлагаетъ, для нагляднаго подтвержденія своихъ словъ, прибѣгнуть къ опыту: "я, говоритъ онъ,-- вскрою при васъ одну изъ личинокъ, которыя вы съ пренебреженіемъ отнесли къ умершимъ, и покажу, что внутри ея сидитъ живой еще червякъ. Вы нападаете на сложность юридическихъ формъ, облекающихъ общедоступное понятіе кражи, вы упомянули между прочимъ и о взломѣ. Не хотите-ли избрать для примѣра именно взломъ". Такимъ образомъ, вы видите, что частный, спеціальный вопросъ о взломѣ превращается въ вопросъ о цѣлой наукѣ, и вы съ возрастающимъ вниманіемъ начинаете слѣдить за разговоромъ двухъ пріятелей, забывая, что дѣло идетъ объ одной изъ спеціальнѣйшихъ и микроскопическихъ частностей скучной и сухой юридической матеріи. Нужно имѣть много публицистическаго таланта, чтобы съ такимъ искуствомъ втянуть читателя въ кругъ совершенно чуждыхъ ему интересовъ и незамѣтно поднять его на туманныя высоты юридической метафизики. Пріятель г. Спасовича пускается въ сравнительную анатомію взятой для примѣра юридической формы и докапывается, наконецъ, до искомаго "живого червяка" -- до теоріи, до логическаго опредѣленія понятія взлома. Теорія выведена по всѣмъ правиламъ индуктивнаго опыта и провѣрена дедуктивною аргументаціею. Ульпіанъ торжествуетъ: онъ чувствуетъ, что поразилъ профана и поддержалъ честь своей науки. По живой человѣкъ двумя-тремя фразами, внушенными простымъ здравымъ смысломъ, взрываетъ на воздухъ всю его ученую аргументацію; суровый представитель мертвой quasi-науки -- какъ это и всегда бываетъ съ подобными людьми -- сердится и выходитъ изъ себя. Не зная, какъ отдѣлаться отъ здраваго смысла, онъ пускаетъ въ ходъ обыкновенные полемическіе пріемы "непонятыхъ ученыхъ". "Голова-то у васъ совсѣмъ не юридическая,-- не находитъ онъ ничего лучшаго возразить г. Спасовичу; -- я вамъ излагаю всѣ тонкости построенія извѣстнаго юридическаго понятія, а вы, вмѣсто того, чтобы любоваться ихъ красотою, пускаете въ ходъ вашу мелкую критику. Глядя на статую Венеры Медицейской, вы способны замѣтить, что у нея неловко надѣтъ на ногу котурнъ или раскритиковать складки ея платья или ея прическу. Ne sutor ultra crepidam." Этимъ и окончился споръ. Но не думайте, что живой человѣкъ такъ-таки и восторжествовалъ надъ мертвою наукою,-- нѣтъ: вѣдь живой-то человѣкъ -- г. Спасовичъ, а онъ живой да не совсѣмъ. По уходѣ Ульпіана онъ не рѣшился выбросить вмѣстѣ съ нимъ за дверь юридическую схоластику, стряхнуть съ себя юридическую пыль и ветошь и обратить въ другую сторону, къ другимъ предметамъ свою пытливую мысль, свою живую дѣятельность. Онъ сталъ, напротивъ, глубокомысленно размышлять надъ метафизическими соображеніями своего пріятеля и пришелъ, наконецъ, къ примиряющей и успокоительной мысли, что хоть юридическія формы и "некрасивы, но безъ нихъ нельзя обойтись. Ихъ можно разобрать, но вмѣсто разобранныхъ надо поставить новыя"; "эту форму (т. е. взломъ) можно устранить, но надобно вмѣстѣ съ тѣмъ придумать другой какой-нибудь признакъ, другое обстоятельство, по которому-бы можно было опредѣлить въ извѣстной постепенности наказаніе. Я задался мыслью пріискать такія формы, я долго носился съ этою мыслью, но до сихъ поръ не придумалъ ничего" (стр. 315). И совершенно напрасно носились; юридическія формы, въ самыхъ существенныхъ и характеристическихъ своихъ чертахъ, опредѣляются не праздными юристами-метафизиками, а экономическими и общественными интересами и отношеніями; юристы являются на сцену съ своими логическими опредѣленіями, подраздѣленіями, деталями, частностями и т. п. только уже тогда, когда форма уже готова и санкціонирована практикою. Конечно, и эти детали, эти логическія и формальныя опредѣленія могутъ послужить нѣкоторымъ матеріаломъ для умственныхъ упражненій. Но работать надъ такимъ пустымъ матеріаломъ, питаться такою недоброкачественною пищею,-- право, на такой подвигъ можетъ обречь себя только умъ весьма посредственный и весьма тупой. Г. Спасовичъ не могъ сидѣть долго на этой больничной діэтой и этимъ мы объясняемъ себѣ его постоянныя и частыя вылазки въ сферы знаній, чуждыхъ мертвой юридической схоластики.
   Кромѣ указанныхъ статей, въ сборникѣ "За много лѣтъ" помѣщено нѣсколько рѣчей, произнесенныхъ г. Спасовичемъ въ здѣшнихъ судебныхъ мѣстахъ, и одна -- въ одесской судебной палатѣ. Изъ этихъ рѣчей, въ юридическомъ отношеніи, какъ вамъ кажется, особенно замѣчательны; рѣчь, сказанная въ защиту графа Ираклія Маркова, рѣчь по дѣлу о порубкѣ въ лѣсахъ сестрорѣцкаго оружейнаго завода и въ защиту издателя книги Луи-Блана "Письма объ Англіи". Для умственной характеристики самого г. Спасовича представляетъ интересъ рѣчь, сказанная въ защиту Кузнецова (по дѣлу о государственномъ преступленіи), и г. Гайдебурова, издателя книги Вундта: "Душа человѣка и животныхъ". Рѣчь въ защиту г-жи Авдѣевой (по дѣлу объ убійствѣ фонъ-Зона) заслуживаетъ вниманія, какъ одинъ изъ прекраснѣйшихъ образчиковъ адвокатскаго краснорѣчія автора "За много лѣтъ".

"Дѣло", No 3, 1872

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru