Черкасов П. Г.
Из воспоминаний о Вл. Соловьеве

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

П. Г. ЧЕРКАСОВ

  

<Из воспоминаний о Вл. Соловьеве>

  
   Серия "Русский путь"
   Вл. Соловьев: Pro et contra
   Личность и творчество Владимира Соловьева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Т. I
   Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 2000
  
   С Владимиром Сергеевичем Соловьевым мне пришлось познакомиться в 1876 г. До знакомства с ним я его видел мельком, один раз; и эта первая встреча носила характер положительно юмористический (равно как и последняя моя встреча с ним, летом 1893 г., после которой мне с ним не доводилось видеться). Вообще, надо сказать, что все мои воспоминания об этом выдающемся человеке, по странному стечению обстоятельств относятся именно к "несерьезной" его стороне. Но так как и последняя имеет свою цену для характеристики человека, то я и постараюсь изложить свои воспоминания о Владимире Сергеевиче возможно подробно. В июле 1876 г., только что оправившись от тифа, я шел с покойной матерью по проезжей дороге, пролегавшей около парка нашего подмосковного имения "Троицкое" (Подольского уезда Московской губернии); я был еще настолько слаб, что мать водила меня под руку, и приходилось частенько присаживаться для отдыха. В один из таких отдыхов наше внимание было привлечено грохотом экипажа и конским топотом. Оказалось, что от старой калужской дороги несется кавалькада, а за ней "долгуша", запряженная тройкой. Впереди кавалькады, на бойкой серой лошади, несся красивый брюнет с развевающимися по плечам волосами; пятки его, плотно прижатые к лошади, "придавали" последней ходу, и она неслась вовсю. А красивый всадник мрачного вида глядел куда-то вдаль и, ничтоже сумняшеся, летел дальше, размахивая локтями. Ясно было из всей его повадки, что езда верхом ему была не в привычку. "Ядро" кавалькады составляли наши соседки, дочери Николая Васильевича Калачова1, (с которым я в то время еще не был знаком); оказался знакомым один из кавалеров (ехавший на "долгушке" и, видимо, уступивший свою лошадь незнакомому мне всаднику) -- С. Н. Деконский, с которым я раньше встречался в Москве. <"Незнакомый всадник" -- Вл. С. Соловьев.>
   Спустя несколько недель я познакомился с Калачовыми, имение которых -- Воскресенское -- находилось в 5 верстах от имения матери. И в ту же осень встретился я с Вл. С. Соловьевым у них в Москве -- в Хамовниках, где у Н. В. Калачова был свой деревянный особнячок для временных наездов его самого и его семьи. И теперь, вспоминая эту первую встречу с Вл. С., живо чувствую то "неожиданное впечатление", какое он на меня произвел: впереди него, если можно так выразиться, "катился его неистовый смех". "Философ, ученый, такая серьезная (чтобы не сказать -- мрачная) наружность... и такой смех" -- вот первое "недоуменное" впечатление, какое я от него вынес. А потом -- недоумение исчезло, но бока болели. И неожиданностей, чисто мальчишеского характера, в нем была масса. В числе молодых людей, бывавших в Хамовниках у Калачовых, был Павел Иванович Аристов -- кажется, очень добрый и хороший человек, он был одержим страстью читать стихи. А читал он стихи гнусно. Помню, попалась ему под руку книжка "Русского вестника", в которой печатались (не помню -- чьи) переводы из Гафиза: вот Павел Иванович и начинает читать с массою чувства (по-своему): "О, если б розой ты была, а я кустом, тебя носящим" и т. д., а Владимир Сергеевич, к которому он питал чувство вроде институтского обожания (между прочим, он удачно определил глаза Соловьева: " У Владимира Сергеевича такие чудные глаза -- мохнатые такие", действительно, ресниц и бровей Соловьеву была отпущена "двойная порция"), мрачно "выбивает" в воздухе такт обеими руками над головой чтеца; зрители долго крепились, но наконец не выдержали и дружно фыркнули. Аристов поднял голову, а Соловьев в это время, "широким размахом", опустил обе руки, из которых одна пришлась аккуратно по темени Павлу Ивановичу. "Ах, Владимир Сергеевич, вы все шутите!" -- а в ответ мрачно: "Зачем вы голову не вовремя подняли?". В другой раз Аристов что-то разглагольствовал (а надо сказать: не речист он был!) и порядком-таки "запутался" в аргументации: вдруг раздается "замогильный" голос Соловьева: "Знаете, Павел Иванович, вы мне подчас страшно напоминаете моего брата Мишу". "Чем, Владимир Сергеевич?" -- радостно вопрошает польщенный Аристов. -- "Он ужасно любит говорить глупости". И это "сочное" ужасно было сказано с таким чувством, с таким вкусом, что все, не исключая и Аристова, умирают от смеха. Надо отдать справедливость покойному: и сам он любил говорить "глупости". Тому же П. И. Аристову, когда он "терзал" нас чтением "из Гафиза", он преподнес прутковскую басню: "Пастух, молоко и читатель"2, к немалому восторгу слушателей. Вообще, он любил цитировать Пруткова и декламировал его "бессмертные" произведения с таким комическим чувством, что у слушателей после этого долго болели "подвздохи". И как он смеялся -- этого себе представить не может тот, кто сам не слышал этого стихийного, заразительного смеха! Этому смеху я обязан и последней встречей с Владимиром Сергеевичем. Летом 1893 г., когда я служил в Москве, я как-то (помнится мне -- в июне) возвращался с одним из последних вечерних поездов со станции Быково. Только что мы отъехали от станции, как слух мой поразил необыкновенный смех в соседнем отделении; у меня сразу явилась уверенность, что источником его может быть только Соловьев (хотя мне перед этим уже много лет не приходилось с ним встречаться). Заглядываю в отделение и вижу -- в серой накидке, с седой гривой и седою бородой, в углу сидит Владимир Сергеевич. Поздоровался я с ним, но он меня не узнал; а когда я себя назвал, он сразу перенесся в воспоминания о наших прошлых встречах. А так как нас связывали воспоминания -- как я уже говорил выше -- исключительно веселого характера, то мы и прохохотали весь остаток пути до Москвы (к немалому "соблазну" наших случайных спутников). На вокзале Соловьев меня спрашивает: "А вам в какую сторону, Павел Гаврилович?" -- "На Пречистенский бульвар (я служил тогда помощником управляющего Московского удельного округа), ближе к храму Спасителя". -- "Великолепно -- мне по пути с вами до Арбатских ворот; едемте вместе". "Ванька" нам попался необыкновенный: замученный, сонный возница, с таковою же лошадью. Вез он нас без конца, буквально натыкаясь на тумбы, фонари и рогатки; а мы с Владимиром Сергеевичем вспоминали былые годы и смеялись до того, что наш возница временами выходил из своего состояния апатии и с недоумением оглядывался на нас. Оглядывались на нас и блюстители порядка, вероятно думавшие, что такое шумное веселье едва ли может быть почитаемо "безалкогольным". Такова была моя последняя встреча с этим человеком. И если мои воспоминания о нем касаются только одной "веселой" стороны его облика, то как-то удивительно ярко вызывают в моем воображении того "живого" Соловьева, которого я знал. Еще из соловьевских "неожиданностей". Пристает к нему хорошенькая барышня, чтобы он сказал экспромт. Соловьев долго отмалчивается, а затем с обычным "мрачным" видом докладывает ей: "Глаза имеет и коза (пауза -- барышня недоумевает и как будто начинает конфузиться и чувствовать неудовольствие); коза -- чтобы траву щипать, а вы -- чтобы сердца пленять". Сидит против него милая и красивая, но очень конфузливая барышня, у которой, когда она конфузится, привычка "перебирать губами". Соловьев в одном из своих приступов задумчивости уперся в нее глазами, не говоря ни слова; барышня конфузится и все сильнее начинает "перебирать губами". Вдруг Соловьев отверзает уста и мрачно вопрошает: "Зачем вы -- имярек -- мордоплясничаете?" И сам первый "грохочет" по поводу сего "несалонного" вопроса (хотя и обращенного к сестре близкого друга). Чтение стихов "из Гафиза", о котором я говорил выше. У слушателей начинают тосковать ноги; вдруг из угла, где "мрачно" восседает Соловьев, раздается: "Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану" [Козьма Прутков]. В результате чтение "из Гафиза" оказывается "гальотинизированным", что и требовалось. Пристали к нему как-то, чтобы он продекламировал что-нибудь "серьезное", Владимир Сергеевич с чувством (и с серьезным видом) начинает: "Тихо над Альгамброй, / Дремлет вся натура, / Дремлет замок Памбра, / Спит Эстремадура"3 (впрочем, он изменял, помнится, расположение стихов так: "Тихо над Альгамброй, / Спит Эстремадура, / Дремлет замок Памбра, / Вся молчит натура"). Сначала слушают внимательно и серьезно, потом с недоумением, а уже как дело дошло до унылого кавальеро ("Страсть кипит унылая / В вашем кавальеро"), недоумение переходит в широкие улыбки и кончается "серьезная декламация" всеобщим безудержным хохотом. Козьма Прутков никому из нас в те времена известен не был; познакомил нас с ним Владимир Сергеевич, преподносивший нам его стихи, мысли и афоризмы с такою неожиданностью, с таким "а ргопо", что долго после того пробирал смех при воспоминании о них. Приходилось много слышать разговоров о нем и от покойного Александра Николаевича Калачова (брата моей жены), который с ним встретился и сошелся зимою 1875/76 г. за границей (сначала они жили вместе на Капри, а затем в Италии4, -- а может быть, сначала в Италии, а потом на Капри, наверно не помню). Но и эти воспоминания носили характер веселый или, во всяком случае, несерьезный... К сожалению, нет никаких следов переписки Соловьева с А. Калачовым.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Печатается по первопубликации: Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы: Материалы к биографии. М., 1990. Кн. III. Вып. 1. С. 364--365; Там же. Кн. III. Вып. 2. С. 15--18. Сообщение С. М. Лукьянову сделано бароном П. Г. Черкасовым в декабре 1914 г.
   Черкасов Павел Гаврилович -- барон, знакомый Вл. С. Соловьева.
  
   1 Калачов Николай Васильевич (1819--1885) -- историк, юрист, сенатор, академик.
   2 "Пастух, молоко и читатель" -- Козьме Пруткову Соловьев посвятил небольшую словарную статью, в которой он приводит басню "Пастух, молоко и читатель" "как удобный по краткости образчик прутковских басен".
   3 "Тихо над Альгамброй... Спит Эстремадура". -- Стихотворение Козьмы Пруткова "Желание быть испанцем". См.: Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова. 12-е изд. Пг., 1916. С. 70--72.
   4 ...сначала они жили вместе на Капри, а затем в Италии...-- Вл. Соловьев встретился с А. Н. Калачовым сначала на Капри, а затем уже они пребывали в Италии.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru