Солоницын Владимир Андреевич
Царь - рука Божья

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Быль времен Петра Великого.

   

ЦАРЬ -- РУКА БОЖЬЯ.

БЫЛЬ ВРЕМЕНЪ ПЕТРА ВЕЛИКАГО.

(Предупреждаемъ читателей, что всѣ подробности здѣсь историческія, икъ можно найдти у Голикова Дѣянія т. VI. с. 67. Анекдоты, собранные Штелинымь ч. II, с. 86, 87*)

   На стѣнныхъ часахъ, изукрашенныхъ деревянными размалеванными куколками Сатурна, Юпитера, Венеры и другихъ миѳологическихъ боговъ и богинь, пробило семь часовъ утра, а дѣвица Марія Гамильтонъ, любимая камеръ-фрейлина Екатерины Алексѣевны супруги Царя Петра Великаго, еще не вставала съ постели, вопреки обычаямъ нашего Двора въ тысяча семьсотъ девятнадцатомь году.
   Съ вечера Марія Гамильтонъ долго не почивала; она въ тотъ день чувствовала себя нездоровою и не выходила изъ своихъ комнатъ. Государыня, узнавъ о незапной болѣзни любимицы, хотѣла сама навѣстить ее; но Марія прислала доложить, что она не въ силахъ принять Ея Величество. Поздно, въ глубокую ночь, свѣтъ огня еще сквозилъ изъ Маріиныхъ оконъ, и молодой деньщихъ царскій, О-въ, долго въ безмолвной задумчивости глядѣлъ на нихъ, сидя въ маленькой комнатѣ передъ Государевой спальней.
   Но семь часовъ утра, а въ комнатахъ камеръ-фрейлины Гамильтонъ тихо, какъ въ покинутомъ, опустѣломъ жилищѣ! Это вовсе не согласовалось съ обычаями времени. Извѣстно, что Царь Петръ былъ олицетвореніе дѣятельности, почти непостижимой для человѣка: онъ вставалъ въ четыре часа, въ шесть уже работалъ въ Адмиралтействѣ, или въ Сенатѣ. Глядя на него, и придворнымъ нельзя было нѣжиться, потому что у насъ Царь -- душа всего царства, а Петръ по превосходству быль душою пересозданной имъ Россіи. Въ изумленіи и благоговѣніи къ Великому Государю, всѣ старались по возможности подражать ему; приближенные, волею или неволею, подражали болѣе прочихъ; неусыпный трудъ кипѣлъ во кругъ Петрова престола, и Петербугское утро начиналось, бывало, въ одно время съ тѣмъ, какъ весеннее солнышко, выплывъ изъ-за дремучаго лѣса, ростшаго по болоту между Фонтанкой и Невскимъ монастыремъ, освѣщало въ устьѣ Невы двѣ не высокія башни -- входъ въ глубокій каналъ, которымъ предполагалось прозрѣзать весь Васильевъ островъ до раздвоенія Невы на большую и малую.
   Въ восемь часовъ Государыня, соскучась безъ своей прекрасной и умной Маріи, послала опять провѣдать, что съ нею дѣлается, и каково она провела ночь, На этотъ разъ въ комнатахъ камеръ-фрейлины застали нѣкоторое движеніе. Марія уже встала съ постели, и сидѣла въ своей пріемной, на низенькомъ канапе изъ орѣховаго дерева съ черною кожею, приколоченной красивыми гвоздиками съ круглыми мѣдными шляпками. По бокамъ и за спиной у ней лежало нисколько подушекъ; маленькія ножки, въ теплыхъ туфляхъ, покоились на скамеечкѣ. Марія была утомлена; всѣ черты лица ея выражали страданіе; щеки были блѣдны, уста синеваты, глаза тусклы; но при всемъ томъ -- если бы кто всмотрѣлся хорошенько въ эти глаза, уста, щеки и все лице ея, тотъ забылъ бы, что она нездорова, или сказалъ, что болѣзнь придала ей новую прелесть, и назвалъ бы Марію красавицей.
   Въ самомъ дѣлѣ, Русское общество того времени, едва озаренное присутствіемъ женщинъ, имѣло въ Маріи самое лучезарное свѣтило свое. Высокій и стройный стань, величавая поступь, правильныя черты лица, огненный взглядъ, непринужденное обращеніе и умная рѣчь дѣлали изъ нея образецъ совершенства, которому старались подражать всѣ русскія барыни и барышни, скоро понявшія прелесть свѣтской жизни. Безъ Маріи не была хороша ни одна изъ тѣхъ вечеринокъ, которыя были извѣстны подъ именемъ ассамблеи, и отправлялись но особенному уставу, изданному черезъ полицію. Марія была царицею современныхь красавицъ, предметомъ первыхъ любезностей, сказанныхъ на Руси. Одна только супруга Петра Великаго превосходила ее въ красотѣ своими собольими бровями и своимъ соколинымъ взглядомъ; по зато Екатерина была уже чудо -- чудо, которое умѣло плѣнить самаго Петра и развеселяло его въ минуты болѣзненной, мрачной задумчивости.
   Само собой разумѣется, что камеръ-фрейлина Марія Галмильтонь, красавица и любимица Государыни, не имѣла недостатка въ женихахъ, изъ которыхъ одни искали любви ея, другіе надѣялись выйти чрезъ нее въ люди. Екатерина, счастливая любовію великаго человѣка, и любившая видѣть, чтобы всѣ вокругъ нея были счастливы, очень хлопотала о томъ, какъ бы получше пристроить свою Марію, и надѣялась со временемъ выдать ее за одного изъ молодыхъ людей, которыхъ Петръ посылалъ на воспитаніе за границу. Но Марія умно и ловко умѣла отклонять отъ себя всѣ настоянія Государыни, не внушая неудовольствія и не теряя ея милостиваго расположенія. Однакожъ въ ту эпоху, съ которой начинается нашъ расказъ, у нея былъ новый женихъ, молодой Б-въ -- и съ этимъ ей было весьма трудно ладить, потому что онъ пользовался особеннымъ вниманіемъ Государя, какъ человѣкъ, обладавшій большими способностями, и оказавшій уже значительныя услуги отечеству по дипломатической части.
   Но обратимся къ тому, что дѣлала Марія, сидя въ своей пріемной комнатѣ.
   Эта комната отнюдь не походила на будуары нынѣшнихъ дамъ; въ ней не было ни одной изъ тысячи бездѣлушекъ, которыя превращаютъ кабинеты нашихъ прелестныхъ современницъ въ магазины галантерейныхъ вещей, или въ выставки ремесленныхъ и мануфактурныхъ издѣлій. Требованія русской жизни, даже при Дворѣ, гдѣ, со всею ненавистью Петра къ роскоши, можно было предполагать болѣе изысканности, чѣмъ въ домахъ частныхъ людей, были тогда очень умѣренны. Русскіе стояли еще одной ногой въ Азіи. Жилища ихъ продолжали носить на себѣ примѣты характера, нелюбившаго жертвовать тепломъ и привольемъ лѣни -- чистотѣ и изяществу. Только въ домахъ тѣхъ особъ, къ которымъ Государь ѣзжалъ въ гости, бывало по нѣскольку комнатъ, гдѣ не пахло татарщиной, но и эти комнаты отличались не столько роскошью и вкусомъ, сколько скромною опрятностью -- страстью Голландцевъ, этихъ исключительныхъ любимцевъ Петра, которыхъ вліяніе такъ живо отражается и въ его собственномъ характеръ, и въ направленіи, которое онъ старался дать общественной и домашней жизни своихъ подданныхъ. Поэтому и пріемная комната камеръ-фрейлины Гамильтонъ была не роскошна, а только опрятна и покойна. Гладкія бѣлыя стѣны; на одной изъ нихъ небольшое зеркало въ рамъ съ бронзовою оправою; канапе и нѣсколько стульевъ съ высокими овальными спинками и черными кожаными подушками; круглый столъ на искривленныхъ ножкахъ; въ углу огромная печь изъ синихъ изразцевъ въ видѣ какого-то фигурнаго и вальяжнаго зданія; а по всему полу узорчатая клѣенка на войлокѣ,-- вотъ вамъ сполна украшенія Маріина будуара; но тутъ было тепло, хорошо, едва-ли не лучше, чѣмъ во многихъ нынѣшнихъ самыхъ модныхъ дамскихъ кабинетахъ, гдѣ нельзя ни пройти, ни раскинуться безъ того, чтобы не изломать, или не уронить какой-нибудь дорогой игрушки.
   Марія сидѣла въ утреннемъ платьѣ... Извините, что мы опять заговоримъ объ ея прелестной наружности. Помните-ли вы мечты своей первой любви? помните-ли вы одну изъ нихъ, мечту драгоцѣнную, которая сливалась съ вашимъ утреннимъ сномъ и рисовала вамъ образъ вашей любезной въ минуту ея пробужденія? Легкій, полувоздушный станъ, бѣлыя, атласныя плечи, роскошныя, шелковыя косы и томный, задумчивый взглядъ, удивительный взглядъ, который какъ будто и хочетъ и стыдится высказать какую-то тайну.... охъ, сколько красотъ представляла вамъ эта утренняя мечта! какъ трепетало, и билось. и замирало ваше пылкое сердце! какъ дрожали руки въ напрасномъ желаніи обнять этотъ призракъ! и съ какимъ умиленіемъ вы шептали подушкѣ имя своей возлюбленной, по милому обычаю Русской старины, въ самыхъ сладостныхъ уменьшительныхъ формахъ! Вообразите-же, что Марія Гамильтонъ походила, какъ двѣ капли воды, на такую мечту! Одно только было въ ней странно: это -- молніеподобная судорога, пробѣгавшая порой по лицу ея, и чудная неподвижность, съ которою задумчивый взглядъ останавливался иногда на какомъ-нибудь неважномъ предметѣ. По видимо, что Марія была очень разстроена болѣзнію.
   Горничная, отворивъ дверь, сказала, что пришли отъ Государыни спросить о здоровьи Маріи.
   -- Кто пришелъ? спросила больная.
   -- Татьяна Ивановна.
   -- Позови сюда.
   И между-тѣмъ какъ горничная вышла звать присланную отъ Государыни, дѣвица Гамильтонъ бросила на себя въ зеркало одинъ изъ тѣхъ взглядовъ, которыми женщины умѣютъ такъ быстро освидѣтельствовать, въ порядкѣ ли ихъ наружность; оправилась, приняла веселое выраженіе лица, и сказала ласково вошедшей особѣ: "здравствуй, мая красавица, Татьяна Ивановна!"
   Татьяна Ивановна принадлежала къ числу нѣсколькихъ карлицъ, служившихъ при Екатеринѣ и Царевнахъ Аннѣ и Елисаветѣ. Ей было лѣтъ пятьдесятъ; ея маленькое личико до такой степени сморщилось, что кожа на немъ лежала складками, какъ у носорога; но между тѣмъ щеки Татьяны Ивановны были густо нарумянены, волосы взбиты и причесаны по послѣдней модѣ, а крошечное туловище заключено въ модное французское платье, состоявшее изъ алаго гродетуроваго шпенцера съ большой вырѣзкой на груди, которая отъ этого была очень раскрыта, и изъ бѣлой травчатой перювьеневой робы на широкихъ фижмахъ, изъ-подъ которой выставлялись щеголеватыя ножки въ черныхъ кожаныхъ башмачкахъ съ красными каблуками. Нельзя было не улыбнуться, взглянувъ на это миніатюрное существо; однако въ улыбкѣ, возбуждаемой видомъ его, не было ни сожалѣнія къ бѣдной жертвѣ своенравной природы, ни презрѣнія къ человѣку, унизившему свое достоинство; напротивъ, Татьяна Ивановна съ перваго раза располагала всякаго въ свою пользу: вблизи -- ея острые глазки смотрѣли на всѣхъ такъ умно, а издали -- она, съ своими румянами и богатымъ нарядомъ, казалась дорогой праздничной куклой, на которую пріятно взглянуть, когда нечего дѣлать.
   -- Ну, что скажешь, Татьяна Ивановна?-- спросила камеръ-фрейлина.
   -- А вотъ что, матушка, отвѣчала карлица, раскланиваясь жеманно; Государыня приказала вашей милости кланяться, да велѣла спросить, каково тебя Богъ милуетъ, есть ли полегче?
   -- Доложи, что я теперь чувствую себя хорошо, сказала Марія и надѣюсь сего-дня же быть при Ея Величествѣ.
   -- Ну слава Богу! А то, мать моя, Государыня такъ по вашей милости истосковалась, что и Господи! Вчера поминутно изволила спрашивать о твоемъ здоровья, и ночью, говорятъ, посылала къ тебѣ лекаря.
   -- Правда, Татьяна Ивановна, Ея Величество была столько милостива, присылала спросить, не нуженъ ли мнѣ лекарь, но я ужъ чувствовала себя гораздо лучше и отвѣчала, что не надобно. Это такъ, небольшой припадокъ; вѣрно, я простудилась третьяго дня, катаясь по Невѣ съ Государемъ и Государынею.
   -- Чего добраго, мать моя! Вишь, намъ Господь послалъ какую студеную весну; диво ли заболѣть, особливо вашей милости, когда Государь не смотритъ ни на бурю, ни на погоду!
   -- Государь, напротивъ, тогда-то и любитъ кататься, когда вѣтрено.
   -- Да, ужъ такой безстрашный! Одно говоритъ: "Русскій Царь не утонетъ; слыханное ли, вишь, дѣло, чтобы Русскій Царь утонулъ!" Ономедни ѣздилъ съ княземъ да съ иностранными послами на Котлинъ. Какъ они выплыли изъ Невы, поднялся вѣтеръ. Всѣ такъ и обмирали отъ страху; самъ князь Александръ Данилычъ испугался, а одинъ посолъ даже просилъ ради Бога его Величество воротиться. "Я, говоритъ, присланъ отъ моего короля не затѣмъ, чтобы утонуть, и ежели утону, такъ вы должны будете дать отвѣтъ королю." А Государь только разсмѣялся. "Не бойся, господинъ амбасадерь! Коли вы потонете, такъ и я съ вами." Сидитъ себѣ, да правитъ рулемъ, словно ничего не бывало. Все это изволилъ разсказывать при мнѣ князь Александръ Данилычъ Государынѣ.
   Словоохотная карлица, забывъ о безпокойствѣ Екатерины, продолжала болтать и пересказывать разныя придворныя новости и городскія сплетни, которыхъ тогда было не менѣе нынѣшняго. Между-тѣмъ горничная стояла у окна и пристально смотрѣла на улицу, какъ-будто видѣла тамъ что-нибудь любопытное.
   -- Гдѣ сего-дня Государь? спросила наконецъ Марія.
   -- Вчера послѣ стола, отвѣчала карлица, изволилъ говорить, что поѣдетъ съ Ѳедоромъ Матвѣичемъ въ Стрѣльну; да потомъ вышла отмѣна: приказалъ, чтобы въ девять часовъ поутру были къ нему Петръ Андреичъ Толстой съ Александромъ Иванычемъ Румянцевымъ. Видно, какія-нибудь тайныя дѣла приключились.
   Имена Толстаго и Румянцева въ самомъ дѣлѣ могли подать мысль о тайнѣ -- не потому, чтобы Петръ имѣлъ къ Румянцеву и Толстому особенную, исключительную довѣренность; но эти два человѣка были одарены способностями для дѣлъ того рода, гдѣ нужны ловкость, проницательность, смѣлость, и оттого Петръ возлагалъ на нихъ многія важныя тайныя порученія.
   Чтобы скорѣе объяснить читателю, зачѣмъ они были нынѣ позваны къ Петру, намъ должно отступить немножко назадъ.
   Наканунѣ того дня, съ котораго начинается это повѣствованіе, поздно вечеромъ шелъ по Морской улицѣ молодой человѣкъ въ солдатскомъ мундирѣ Преображенскаго полка. Не думайте, чтобы тогдашняя Морская улица походила сколько-нибудь на нынѣшнюю. Петербургъ выстроился не тамъ, гдѣ онъ былъ заложенъ. Геній Петра, начертывая будущія судьбы Россійскаго Государства, положилъ только быть городу при устьѣ Невы, а подробности построенія предоставилъ потомству, потому что одной человѣческой жизни не могло достать на совершеніе всего предположеннаго. Такъ первое гнѣздо Петербурга было свито на берегу, извѣстномъ подъ именемъ Петербургской стороны, гдѣ Великій жилъ въ маленькой хижинкѣ, донынѣ сберегаемой какъ святыня; потомъ планъ новой столицы растянули до Васильева острова, памятника грубой ошибки, которую сдѣлалъ Меньшиковъ, къ глубокому прискорбію своего Государя и благодѣтеля; а нынѣ великолѣпнѣйшую и многолюднѣйшую часть Петербурга находимъ мы насупротивъ обоихъ тѣхъ мѣстъ, между Невой и Фонтанкой. Но въ эпоху, къ которой относится наше повѣствованіе, эта великолѣпнѣйшая и многолюднѣйшая часть была заселена меньше всѣхъ. Не говоря уже о дремучемъ сосновомъ лѣсѣ, простиравшемся отъ Фонтанки до Невскаго монастыря, -- самое пространство отъ Невы до Фонтанки не представляло почти ничего, кромѣ топкой равнины, поростшей большимъ кустарникомъ, сквозь который пролегала одна прямая дорога къ монастырю, названная Невскою перспективою. Только ближе къ берегу, носившему, по выстроенному на немъ Адмиралтейству, имя адмиралтейской стороны, бѣлѣлись низменныя мазанки, въ которыхъ жили морскіе служители и рабочій народъ всякаго рода, составлявшій въ ту пору большинство Петербургскаго населенія.
   Занимательно перенестись мыслями въ эти чудныя времена! Посмотрите, какъ нынче кишитъ народъ около какого нибудь вновь возводимаго зданія: словно муравьи около своего жилища. А тогда строилось не зданіе, не храмъ какой-нибудь, не палаты, какъ бы онѣ огромны ни были; тогда строился цѣлый городъ, и какой городъ? городъ, назначенный быть столицею обширнаго государства, резиденціею его Монарховъ, главнымъ мѣстопребываніемъ всѣхъ его физическихъ и нравственныхъ силъ, биржей его торговли съ иностранными народами, путемъ, по которому долженствовало въ него проникнуть Европейское просвѣщеніе, фундаментомъ, на которомъ должно было воздвигнуться его юное величіе и право на достоинство первостепенной Европейской Державы!-- Можете вообразить, сколько тутъ было труда, поту, болѣзней, пожертвованій. Строятъ городъ!... Сколько тутъ было шуму, крику, стуку, движенія! Строятъ городъ!... Прибавьте еще, что мѣсто требовало расчистки и осушенія, берега рѣки требовали укрѣпленія, сосѣдство съ сильной непріятельской землей требовало мѣръ оборонительныхъ. Наконецъ вспомните, что Петръ не имѣлъ въ виду надежнаго по себѣ преемника, и слѣдственно долженъ быль дѣйствовать быстро, дѣйствовать такимъ образомъ, чтобы преемники его, хоть но неволѣ, шли непремѣнно указаннымъ отъ него путемъ, видя, что на проложеніе этого пути сдѣлано столько пожертвованій. И въ самомъ дѣлѣ, Петръ не щадилъ ничего для развитія новой столицы, съ которою онъ соединялъ столько политическихъ видовъ: много лѣтъ было запрещено строиться вездѣ, кромѣ Петербурга; нѣкоторымъ лицамъ вмѣнено было въ обязанность воздвигать себѣ дома въ "невскомъ городъ," между-тѣмъ съ каждымъ вскрытіемъ водъ, Нева, Мойка, и Фонтанка, загромозждались безчисленнымъ множествомъ барокъ со всякими строительными припасами, а зимою ежегодно прибывали новыя толпы рабочихъ, отторгнутыхъ силою отъ семействъ своихъ по всему пространству Россіи, не исключая и самыхъ отдаленнѣйшихъ мѣстъ.
   Подобно Всевышнему Промыслу, который посылаетъ на родъ человѣческій язвы, голодъ, войну и другія бѣдствія -- для сокровенныхъ, возвышенныхъ и тому же человѣческому роду полезныхъ цѣлей; подобно Всевышнему Промыслу, который разрушаетъ часть для блага цѣлаго, -- Петръ, истинный помазанникъ Божій, разрывалъ семейныя узы низовыхъ землепашцевъ, казаковъ, Калмыковъ, Татаръ, и жертвовалъ нѣсколькими тысячами этихъ людей для будущаго блага, величія и могущества милліоновъ. Но такъ, какъ мы, бѣдныя дѣти земли, не постигаемъ высокихъ видовъ небеснаго Промысла и ропщемъ на свои мелочныя несчастія,-- такъ и эти злополучные братья, дѣти, отцы, мужья, женихи, вырванные изъ объятій сестеръ, матерей, птенцовъ, женъ и невѣсть, не умѣя постигнуть геніяльной идеи Петра, роптали на свои бѣдствія и винили того, кто привелъ ихъ въ такое горестное положеніе. Ихъ тяжкіе вздохи, говорить преданіе, дошли и слышны въ имени Охты. Слезы, потъ и болѣзнь были положены въ основаніе Петербурга; ропотъ и стоны невинныхъ, но необходимыхъ жертвъ, сопровождали первые побѣги древа нашей славы и величія. Хуже всего то, что не только злополучные, которые пострадали при насажденіи этого древа, но и другіе, -- люди, совсѣмъ чуждые ихъ страданіямъ, возвышали свой голосъ на осужденіе дѣлъ Петровыхъ. Его нововведенія не нравились лѣни и невѣжеству нѣкоторыхъ сословій и отдѣльныхъ лицъ. Хитрое изувѣрство воспользовалось этимъ неудовольствіемъ; раскольники и старообрядцы разсѣивали вездѣ свои козни; приверженность къ старинѣ находила себѣ защитниковъ даже въ знаменитѣйшихъ мужахъ церкви, и ежели Петръ имѣлъ подлѣ себя Псковскаго Архіепископа Ѳеофана Прокоповича, справедливо названнаго "правою рукою Царя," то и противная сторона также могла похвалиться красноречивымъ поборникомъ въ Рязанскомъ Митрополитѣ Стефанѣ Яворскомъ. Изъ этой борьбы, продолжавшейся, къ сожалѣнію -- очень долго, возникли явленія страшныя. Крамолы честолюбивой Софіи, потворство слабой Евдокіи, заблужденія несчастнаго Алексѣя и неусыпные происки всѣхъ приверженцевъ старины, между которыми особенно отличались раскольники, единовѣрцы кровожадныхъ стрѣльцовъ, -- безпрестанно производили частныя возмущенія то въ томъ, то въ другомъ краю государства. Дерзость и лукавство старовѣровъ, въ. религіи и политикѣ -- доходило иногда до того, что подлѣ самаго Петра свивала себѣ гнѣздо змѣя бунта; колебались умы людей, которыми онъ былъ окруженъ; подкупъ и обольщеніе проникли въ его почивальню, и жизнь Петра спасалась единымъ покровительствомъ Божіимъ, такъ какъ въ эту эпоху всеобщаго раздора и волненія умовъ -- одинъ только Богъ достойно цѣнилъ великіе замыслы Своего избранника.
   Читатель извинитъ, что мы вошли въ эти подробности: онѣ необходимы для яснаго уразумѣнія слѣдующихъ происшествій. Не всѣ одинаково хорошо знаютъ обстоятельства времени.
   И такъ молодой Преображенскій солдатъ шелъ по Морской улицѣ. Эта улица состояла тогда изъ двухъ рядовъ низменныхъ мазанокъ, въ которыхъ жили всякіе мастеровые, рабочіе, а больше морскіе служители. Солдатъ шелъ поспѣшно. То быль дворянинъ стариннаго рода О-въ, деньщикъ Государевъ. Царь Петръ Алексѣевичъ посылалъ его куда-то съ словеснымъ приказомъ, и отпуская говорилъ, чтобы онъ воротился какъ можно скорѣе, да помнилъ бы хорошенько. что ему скажутъ въ отвѣть. И вотъ солдатъ идетъ, задумавшись, никуда не оглядываясь, повторяя въ головъ донесеніе, которое долженъ сдѣлать Царю. Пора была поздняя; жители Морской улицы, послѣ тяжкихъ дневныхъ трудовъ, давно уже спали глубокимъ сномъ, какъ-будто забывъ, что новый день разбудитъ ихъ къ тѣмъ же грудамъ. Солдатъ идетъ своею дорогой, думаетъ свою думу. Все вокругъ него тихо и мрачно; нигдѣ не видно свѣту,-- нигдѣ не слышно голоса человѣческаго; только шумъ отъ собственныхъ шаговъ его нарушаетъ безмолвіе ночи. И онъ идетъ, идетъ. Вдругъ какіе-то неясные отдаленные крики нарушили его размышленія. Но молодой человѣкъ не хочетъ ихъ слушать: ему не до нихъ. Однако-жъ вотъ снова поколебалась тишина ночи, и солдатъ ясно отличилъ слово "смерть", которое возвысилось надъ прочими, какъ сама смерть возвышается надъ всѣми дѣлами человѣческими. Онъ невольно остановился и замѣтилъ, что шумъ несется изъ мазанки, которая была прямо противъ него, по лѣвую руку. Ему показалось очень страннымъ, что въ такую позднюю пору нашлась въ Морской улицѣ изба, гдѣ не спить народъ православный; еще было страннѣе, что тутъ повидимому собралось много народу; еще страннѣе, что этотъ народъ, въ громкихъ крикахъ своихъ, повторяетъ страшное имя смерти. Какъ ни важна была забота, лежавшая на солдатѣ, онъ рѣшился подойти на минуту къ избѣ. Окна ея были закрыты, ворота заперты; изъ оконъ не проникалъ ни одинъ лучъ свѣта; изъ воротъ раздался лай собакъ, когда солдатъ къ нимъ приблизился. Молодой Преображенецъ приложилъ ухо къ окну и услышалъ, что поютъ пѣсню:
   
   "Какъ на матушкѣ на Невѣ рѣкѣ
   Молодой матросъ корабли снастилъ...."
   
   "А! тутъ попойка!" подумалъ онъ, и хотѣлъ отойти, какъ вдругъ въ избѣ послышались удары и сердитый голосъ: "Полно, дурачина, пѣть негодную пѣсню! Развѣ не знаешь, что она сложена въ честь Петру?" Этѣ слова заставили Преображенца остановиться.
   -- Не дерись, дядя Сидоръ! сказалъ пѣвецъ; я спою другую.
   
   "Что пониже было города Саратова,
   А повыше было города Царицына,
   Протекала, пролегала мать Комышенка рѣка;
   Что по той ли быстринѣ, по Комышенкѣ рѣкѣ,
   Какъ плывутъ да выплываютъ два снарядныя стружка."
   
   -- Молчи, болванъ! закричалъ опять тотъ же сердитый голосъ; и въ этой пѣснѣ величаютъ Антихриста.
   -- Тише, братья, сказалъ третій; не равно подслушаютъ съ улицы.
   -- Чорту теперь насъ подслушать! Весь посадъ спитъ мертвымъ сномъ. Ребята, выпьемъ еще по одной, молодецкой!
   -- Нѣтъ, братья мои, не подобаетъ пить много; повеселили душу -- и довольно.
   -- Эхъ, отецъ Аввакумъ! вѣрю, что ты говоришь дѣло; да на такой радости нельзя же не выпить лишняго. Шутка! дня черезъ два Антихриста на свѣтѣ не будетъ, и мы пойдемъ на родину!
   -- Тише, тише!
   Но мы не станемъ повторять все, подслушанное деньщикомъ Государя. Тутъ было говорено много такого, что вовсе не относится къ нашей исторіи. Притомъ же лишь-только рѣчь заходила о чемъ-нибудь важномъ, смиренный голосъ человѣка, котораго другіе называли отцемъ Аввакумомъ, тотчасъ унималъ собесѣдниковъ. Впрочемъ солдатъ все-таки ясно удостовѣрился, что дѣло идетъ о возмущеніи рабочихъ, обольщаемыхъ раскольниками, посредствомъ этаго Аввакума, который проповѣдывалъ, будто бы святая Русь погибнетъ невозвратно, ежели исполнятся еретическія намѣренія Петра, и что для отвращенія Божьяго гнѣва, для водворенія на Руси прежняго благочестія, для спасенія Христіянь отъ мукъ въ здѣшней и будущей жизни, должно возложить руку на него.
   Замѣтивъ хорошенько избу, въ которой это происходило, молодой человѣкъ поспѣшно пустился опять въ дорогу, и уже ни пошелъ, а побѣжалъ, чтобы не прогнѣвить Царя своего медленностію. Прибѣжавъ во дворецъ, онъ наскорую руку записалъ все подслушанное, донесъ Государю объ исполненіи его приказанія, получилъ отъ него похвалу, и подалъ записку о заговорѣ. Петръ прочелъ ее со вниманіемъ, положилъ въ карманъ, сдѣлалъ О-ву нѣсколько вопросовъ, и сказалъ, чтобы завтра въ девять часовъ, когда онъ пріѣдетъ изъ адмиралтейства, явились къ нему Президентъ тайнаго совѣта Толстой и гвардіи маіоръ Румянцовъ.
   Теперь воротимся въ пріемную комнату камеръ-фрейлины Гамильтонъ.
   Татьяна Ивановна все-еще продолжала бесѣдовать съ Маріей, и ласковая камеръ-фрейлина приглашала ее сѣсть, не замѣчая таинственныхъ знаковъ, которые подавала ей горничная, поглядывая то въ окошко, то на госпожу свою, какъ вдругъ карлица вспомнила, что Государыня ждетъ отъ нея доклада, и не слушая болѣе приглашеній дѣвицы Гамильтонъ, поспѣшила уйти.
   "Александръ Львовичъ," шепнула горничная, лишь-только Татьяна Ивановна скрылась за дверью.
   -- "Александръ!" вскричала Марія въ испугѣ и на лицѣ ея, какъ на блѣдномъ вечернемъ небѣ зарница, вспыхнулъ и мгновенію потухъ алый румянецъ, послѣ котораго Маріины щеки показались еще блѣднѣе.
   -- Ну что же, сударыня?... Чего бояться!
   Марія не отвѣчала. Черты лица ея приняли какое-то странное выраженіе. "Александръ," повторила она про-себя, и остановивъ умоляющій взоръ на своей прислужницѣ, спросила: "Что же намъ дѣлать?"
   -- Впустить дорогаго гостя, отвѣчала та; теперь никто не заѣдетъ: Государынѣ вы велѣли доложить, что будете къ ней сами, а прочіе вѣрно всѣ заняты. Въ эту пору развѣ кто сидитъ сложа руки?
   Марія, послѣ минутной нерѣшимости, сдѣлала знакъ, чтобы горничная поступила какъ хочетъ. Та проворно выскочила изъ комнаты, и чрезъ нѣсколько секундъ раздались поспѣшные шаги человѣка въ тяжелыхъ сапогахъ со шпорами. Марія затрепетала всѣмъ тѣломъ, хотѣла встать и бѣжать, но дверь отворилась, и въ комнату вошелъ молодой Преображенскій солдатъ.
   -- Машенька! ненаглядная моя! вскричалъ онъ, кинувшись къ больной, между тѣмъ какъ горничная притворяла за нимъ дверь. Сокровище мое! голубушка! я пропадалъ съ тоски, не видавши тебя двое сутокъ. Богъ знаетъ, чего мнѣ не приходило въ голову! Я думалъ, что ты и разлюбила меня, и что за тобою ухаживаютъ всѣ эти знатные баричи.-- И молодой человѣкъ, припавъ къ Маріи, осыпалъ неистовыми поцѣлуями руки, шею, глаза, щеки, уста ея. Но вчера мнѣ сказали, что ты вдругъ занемогла, продолжалъ онъ, задыхаясь. Охъ, тутъ-то я обезумѣлъ! тутъ-то я испугался! Вѣдь мнѣ не мудрено было догадаться, что это за болѣзнь. Ну, скажи же, благополучно ли?
   Марія, сжатая въ объятіяхъ молодаго человѣка, трепетала, какъ мушка въ лапахъ у паука; на лицѣ ея боролись выраженія двухъ противуположныхъ ощущеній: то было и удовольствіе, которое озаряетъ душу нашу при ласкахъ любимаго человѣка, и какая-то грусть или ужасъ, тайно гнѣздившійся въ сердцѣ. Марія нѣсколько разъ хотѣла прервать слова своего любовника, но онъ былъ такъ пылокъ, движенія его такъ стремительно слѣдовали одно за другимъ, а слова лились у него такъ быстро, что она не могла ничего вымолвить, и только тогда, когда онъ, сдѣлавъ послѣдній вопросъ, остановился и ждалъ отвѣта, только тогда бѣдная Марія, скрывъ свое лицо на груди любовника, сказала дрожащимъ голосомъ: "да, благополучно."
   -- Что же? спросилъ молодой человѣкъ.
   Она еще крѣпче прижалась къ его груди и прошептала чуть слышно: "ничего.... мертвый."
   Тутъ молодой человѣкъ печально повѣсилъ голову и вздохнулъ. "Опять мертвый!" сказалъ онъ уныло; "видно, Богу не угодно благословить нашу любовь." Онъ опустился на скамеечку, стоявшую у ногъ Маріи, положилъ голову къ ней на колѣни и грустно задумался. Марія долго, съ какимъ-то таинственнымъ выраженіемъ любви и робости смотрѣла на прекрасныя черты лица его, погружала пальцы въ его волнистыя русыя кудри, и наконецъ, будто увлеченная новымъ чувствомъ или новою мыслію, съ трепетомъ ухватила его за плечо и спросила: "Что ты молчишь, Александръ?"
   -- Ничего, Марія, отвѣчалъ онъ; я думаю о томъ, что ты мнѣ сказала. Въ другой разъ мертвый ребенокъ! А я такъ нетерпѣливо ждалъ, когда назову тебя матерью своего сына или дочери; я заранѣ наслаждался именемъ отца! Мнѣ казалось, что это необходимо и для того, чтобы скрѣпить любовь нашу. Безъ этого, мы все-еще словно чужіе другъ другу, и кто знаетъ, что случится впередъ? Ты не привязана ко мнѣ никакой обязанностью, никакими святыми узами: пожалуй, ты и разлюбишь меня. Здѣсь такъ много людей, передъ которыми я ничего не значу: бѣдный дворянинъ, простой солдатъ -- гдѣ мнѣ гоняться за знатными модниками, которые вокругъ тебя увиваются!"
   Марія поминутно измѣнялась въ лицѣ при началѣ этой рѣчи; но когда молодой человѣкъ обнаружилъ сомнѣніе на счетъ ея вѣрности, она весело взяла его обѣими руками за голову, устремила нѣжный взглядъ прямо въ его голубые очи, и выслушавъ все, что онъ ей говорилъ, запечатлѣла слова его долгимъ, пламеннымъ поцѣлуемъ.
   -- Только? сказала она улыбаясь.
   -- Чего же тебѣ больше, Машенька?
   -- О, мой милый другъ! отвѣчала она; ежели только, ежели тебя больше ничто не тревожить, то брось, забудь свое безпокойство. Я вѣчно твоя. Но скажи и ты, Александръ, скажи, увѣрь меня, повтори мнѣ, что ты меня любишь, точно такъ любишь, какъ любилъ прежде, и всегда будешь такъ же любить!
   Странно было это обоюдное желаніе двухъ любовниковъ слышать другъ отъ друга новыя увѣренія въ нѣжности. Ихъ связь продолжалась уже три года; Марія два раза была матерью; кажется, какихъ еще надобно доказательствъ? И между тѣмъ они оба жаждали повторенія прежнихъ клятвъ: онъ -- изъ неукротимой ревности, основанной на различіи ихъ состояній; она -- по какому-то особому чувству, которое тщательно таила отъ своего любезнаго, но которое такъ жестоко терзало ее, что одни сладкія рѣчи милаго могли облегчать ея страданія.
   Марія съ нѣжностью обвила свои руки около шеи молодаго человѣка, играла его кудрявыми волосами, разглаживала его шелковистыя усы, цѣловала его въ губы и очи. Молодой человѣкъ не могъ устоять противъ очарованія упоительныхъ ласкъ ея; онъ сталъ понемногу развеселяться; задумчивость его разсѣялась; на уста слетѣла улыбка. "Жизнь моя! ненаглядная! красное мое солнышко!" говорилъ онъ. О! какъ мы съ тобою счастливы!... Нѣтъ! Богъ не можетъ не покровительствовать такой любви. Послушай, душа моя; я пришелъ къ тебѣ съ радостной вѣстью. Несчастье, о которомъ ты мнѣ сказала, отуманило меня такъ, что я потерялся и ничего до сихъ поръ не сказалъ. Но пусть будетъ Его святая воля! забудемъ объ этомъ несчастьи. Послушай, что я тебѣ скажу.
   По прежде нежели молодой человѣкъ успѣлъ разсказать свою новость, вбѣжала запыхавшись горничная и доложила о пріѣздѣ Б-ва. Молодой человѣкъ нахмурился; его ревнивость тотчасъ разыгралась; онъ былъ готовъ стать на порогѣ Маріи и не пускать никого въ завѣтный храмъ своего блаженства. По его мнѣнію, присутствіе Б-ва, какъ человѣка, ищущаго руки Маріиной, наносило тяжкое оскорбленіе его страсти, потому что страсть эта вовсе не походила на пошлыя, мелочныя привязанности свѣтскихъ людей, къ числу которыхъ принадлежалъ и Б-въ. Но Марія не могла не принять этого важнаго гостя, увѣдомивъ Государыню о своемъ выздоровленіи. И такъ пылкій солдатъ принужденъ былъ скрыться въ сосѣдственную комнату, маріину спальню; а въ противуположныя двери вошелъ придворный.
   Затруднительное положеніе человѣка, который хочетъ изобразить какую нибудь свѣтскую сцену изъ временъ Петра 1. Языкъ и обычаи, существовавшіе въ русскихъ гостиныхъ при Елизаветѣ и Екатеринъ, оставили слѣды въ современныхъ произведеніяхъ нашей литературы, которая хотя была еще новорожденнымъ дитятею, однако же отразила въ себѣ сколько нибудь тогдашніе нравы, объясняемые аналогически и современными французскими нравами, которымъ мы съ половины прошедшаго столѣтія чрезвычайно усердно подражали, обольщенные остроуміемъ, любезностью и философіею тогдашнихъ французскихъ писателей, законодателей вкуса для цѣлой Европы. Но прошу покорно указать мнѣ источникъ, откуда можно почерпнуть понятія о свѣтскихъ нравахъ и обычаяхъ нашихъ въ славный вѣкъ Петра Великаго! Скорѣе вы найдете извѣстія о русскомъ обществѣ во времена Алексѣя, Михаила и глубже въ старь. Нѣсколько столѣтій до Петра Великаго, Россія, не смотря на многіе политическіе перевороты, представляла постоянно почти одну и ту же картину нравовъ, потому что упорно держалась своей старины и была какимъ-то отдѣльнымъ міромъ. Ежели наши тогдашніе писатели, каждый въ особенности, и не очень заботились о передачѣ потомству извѣстій касательно домашней жизни своихъ современниковъ, за то число этихъ равнодушныхъ писателей въ продолженіе времени накопилось довольно значительное, и неудовлетворительность частныхъ показаній выкупается массою. Къ тому же до Петра Великаго, въ Россіи не было настоящаго свѣтскаго общества, такъ-какъ женщины жили по теремамъ; слѣдственно и писать о тогдашнихъ нравахъ было почти нечего: все довольно хорошо объясняется случайными, отрывочными извѣстіями, которыя находимъ въ политическихъ лѣтописяхъ. Но со времени Петра, у насъ родилась такъ называемая свѣтская жизнь. Петръ изломалъ замки, за которыми тосковали наши боярыни и боярышни, обрилъ наши бороды, одѣлъ насъ въ нѣмецкое платье, заставилъ насъ говорить на разныхъ языкахъ, танцовать, любезничать. Современники Петра, худо ли, хорошо ли, выполняли всѣ этѣ продѣлки; наши придворные начала восьмнадцатаго столѣтія -- шаркали, говорили; дамы начинали кокетничать, и все это не оставило никакихъ слѣдовъ, все это позабылось, утратилось, потому что еще не было литературы.
   Но Колумбъ, и не съѣздивъ въ Америку, отгадалъ, что она существуетъ.
   -- Здравствуйте, сударыня, сказалъ Б-въ, входя въ пріемную камеръ-фрейлины Гамильтонъ, которая встала и сдѣлала нѣсколько шаговъ на встрѣчу этому важному гостю.
   Б-въ былъ молодой человѣкъ тридцати трехъ лѣтъ, высокій, съ прямымъ, нѣсколько продолговатымъ носомъ, и съ сѣрыми глазами, которые, не смотря на то что были очень на выкатѣ, вовсе не имѣли рѣзкаго выраженія, свойственнаго глазамъ этого рода, но подергивались легкимъ туманомъ, похожимъ на тотъ, который замѣчаемъ въ глазахъ людей немножко косыхъ на разныя стороны и который придавалъ много нѣжности взгляду Б-ва. Вообще физіономія этого молодаго господина была очень пріятна, а цвѣтъ лица такъ свѣжъ, что даже и въ огромномъ парикъ съ буклями, лежавшими но плечамъ и спинѣ его, онъ казался моложе своего возраста. Безъ этого безобразнаго парика, единственнаго порока въ прекрасномъ костюмѣ, установленномъ Французскою модою для цѣлой Европы въ вѣкъ Людовика XIV и орлеанскаго регенства, Б-въ могъ бы казаться очень красивымъ мужчиною: темновишневый бархатный кафтанъ, похожій болѣе на нынѣшніе сюртуки, чѣмъ на фраки, плотно обхватывалъ его стройную талію; полы этого кафтана, расходясь на переди, открывали бѣлое шелковое нижнее платье и торчали на желтой подкладкѣ, какъ опрокинутый вѣеръ, подъ колѣнками блестѣли дорогія пряжки съ каменьями; бѣлыя шелковыя чулки гладко сидѣли на красивыхъ икрахъ, ступня ноги была заключена въ тупоносый башмакъ съ большей блестящей пряжкой и краснымъ каблукомъ; на боку висѣла тоненькая шпага, по величинѣ и отдѣлкѣ похожая болѣе на игрушку, нежели на оружіе; а подъ лѣвой рукой Б-въ держалъ треугольную шляпу съ золотымъ позументомъ, которая впрочемъ никогда не надѣвалась на голову, потому что измяла бы пышный парикъ.
   Б-въ имѣлъ счастіе принадлежать къ числу тѣхъ молодыхъ дворянъ, которыхъ Петръ посылалъ учиться въ чужіе края. Онъ, вмѣстѣ съ братомъ, воспитывался въ Берлинѣ; потомъ, впродолженіе двухъ или трехъ лѣтъ, путешествовалъ по разнымъ европейскимъ землямъ, объѣхалъ Германію и Италію, жилъ долго въ Парижѣ, вездѣ былъ принятъ въ высшее придворное общество, и воротился въ Россію такимъ, что самъ Петръ не могъ налюбоваться его европейскою ловкостью и образованностью. Но извѣстія, получаемыя Петромъ изъ-за границы, и маленькое испытаніе, сдѣланное имъ Б-ву по его возвращеніи, доказали, что этотъ человѣкъ обладаетъ не одними свѣтскими качествами, а соединяетъ ихъ съ здравымъ умомъ и примѣчательными познаніями въ политикѣ, дипломаціи и обычаяхъ тѣхъ земель, которыя онъ посѣтилъ. Въ слѣдствіе того Петръ отправлялъ его два раза посланникомъ къ иностраннымъ государямъ, былъ совершенно доволенъ его поведеніемъ въ этихъ случаяхъ, и всегда оказывалъ ему весьма милостивое вниманіе. Женитьба на Маріи казалась Б-ву очень выгодною: какъ человѣкъ свѣтскій, онъ видѣлъ въ дѣвицѣ Гамильтонъ самую пригожую и образованную невѣсту того времени; какъ придворный и честолюбецъ, онъ надѣялся, посредствомъ этой женидьбы, еще болѣе утвердиться въ милостяхъ Государя и Государыни. Полагаясь на сильное покровительство Царя и зная свои собственныя достоинства, Б-въ не сомнѣвался въ успѣхѣ, и окончаніе этого дѣла было причиною утренняго визита, который мы теперь должны описать.
   -- Здравствуйте, сударыня, сказалъ Б-въ, раскланиваясь и разшаркиваясь съ большею ловкостью; поцѣловалъ поданную ему руку и сѣлъ, по приглашенію, на стулъ, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ канапе, на которомъ опять помѣстилась Марія.
   Первыя рѣчи гостя состояли въ просьбахъ, чтобы дѣвица Гамильтонъ извинила смѣлость, съ которою онъ явился въ ея апартаменты, тогда -- какъ она нездорова. Потомъ Б-въ сталь надѣдываться о болѣзни Маріи: говорилъ, что когда при дворѣ анонсировали, она занемогла, то это произвело тамъ ужасный алармъ; выражалъ самую нѣжную атенцію къ ея положенію; обратилъ опять рѣчь на свою, по его словамъ. непростительную дерзость, и -- какъ человѣкъ, увѣренный въ своемъ дѣлѣ -- объявилъ безъ дальнихъ околичностей, что причиною этой дерзости былъ непреодолимый Амуръ, который влечетъ его къ ногамъ Маріи. t
   -- Я человѣкъ санъ-фасонь, продолжалъ Б-въ, стараясь поддѣлаться подъ ухватками французскихъ маркизовъ и подражая Петру, который самъ часто смѣшивалъ въ свою рѣчь иностранныя слова. Я очень люблю откровенность; по мнѣ нѣтъ ничего такого отвратительнаго, какъ притворство {Умышленный галлицизмъ.}, и я не хочу скрывать симпатіи, которую чувствую къ вамъ.
   Марія отдѣлывалась шутками и учтивостями. Разговоры этого рода были тогда во вкусѣ у парижскихъ уставщиковъ свѣтскости, и не вели еще ни къ чему; могли быть приняты за простое любезничанье. Правда, Маріи было уже извѣстно отъ Государыни о намѣреніяхъ Б-ва, но до тѣхъ поръ, пока онъ не сдѣлалъ формальнаго предложенія, она могла весело улыбаться моднику, который сыпалъ на нее изысканные комплименты, и обращать въ шутку всѣ его нѣжности.
   -- Вы очень милы, Михайло Петровичъ, говорила она. Скажите мнѣ: -- если у васъ столь непреодолимое влеченіе къ откровенности -- сколько вы имѣли авантюровъ во время пребыванія своего въ Парижѣ?
   -- Ахъ, ma belle dame! вскричалъ Б-въ, съ видомъ упрека, развѣ есть какая-нибудь связь между тѣмъ, что я говорю вамъ о своей пассіи, и тѣмъ, что я дѣлалъ въ Парижъ?
   -- Однако Парижъ, говорятъ, очень веселый городъ. Прошу васъ отвѣчать на мой вопросъ.
   -- Какъ вы жестоки! я никогда не думалъ, чтобы, при ангельской красотѣ, у васъ было каменное сердце.
   -- А у васъ, Михайло Петровичъ, оно видно, изъ воску -- таетъ отъ перваго взгляда женщины.
   -- Такой, какъ вы.
   -- Слѣдовательно, отъ каждой.
   -- Но развѣ есть женщины подобныя вамъ! Parole d'honneur, съ того времени, какъ глаза мои встрѣтили васъ на ассамблеѣ у графа Головкина, тотчасъ по моемъ пріѣздъ изъ послѣдняго вояжа, я нахожусь въ безпрерывномъ демерѣ, и вашъ несравненный образъ повсюду....
   -- Благодарю, Михайло Петровичъ. Не теряйте напрасно словѣ: я знаю, что вы можете мнѣ сказать, и отдаю полную справедливость вашей любезности. Но мы удалились отъ предмета. Помнится, я спрашивала о вашихъ парижскихъ приключеніяхъ. Отвѣчайте же! Это очень не учтиво -- оставлять безъ отвѣта вопрось дамы.
   -- Вы меня конфузите.
   Надо признаться, что со всѣми дипломатическими способностями, совсѣмъ своимъ здравомысліемъ, Б-въ, по слабости очень простительной русскому корифею изъ первой четверти восьмнадцатаго столѣтія, быль не прочь отъ того, чтобы дѣвица Гамильтонъ и въ самомъ дѣлъ считала его за человѣка, имѣвшаго много любовныхъ похожденій въ Парижѣ. Числомъ такихъ похожденій тотъ вѣкъ измѣрялъ достоинства свѣтскихъ людей. Сами женщины, по кранной мѣрѣ француженки которыхъ Б-въ зналъ лучше, нежели другихъ, отдавали преимущество тѣмъ мужчинамъ, которые больше прославились своими любовными приключеніями и не дѣлали большой чести нравственности героевъ. Б-въ могъ думать, что дѣвица Гамильтонѣ, не похожая на неловкихъ Русскихъ барынь, имѣетъ такой же образъ мыслей, и думалъ или не думалъ этого, только очень усердно старался принять на себя видъ смущенія, приличнаго человѣку, за которымъ подмѣтили кой-какія проказы.
   -- Вы меня конфузите, продолжалъ онъ, оправляя дорогія кружевныя машисты на своихъ рукавахъ. Правда, я бывалъ въ обществѣ герцога орлеанскаго; знаю всѣхъ красавицъ французскаго двора и всѣхъ хорошенькихъ женщинъ въ Парижѣ; но ассюрирую васъ.... что....
   Къ сожалѣнію Б-ва, Марія вывела его изъ этаго притворнаго замѣшательства, перемѣнивъ предметъ разговора.
   -- Довольно, Михайло Петровичъ; я вижу, что вы виноваты, и не хочу васъ преслѣдовать.-- Что новаго при Дворѣ?
   -- Ничего, кромѣ того, что Его Величество отравляетъ меня въ Пруссію.
   -- А скоро вы ѣдете? спросила Марія поспѣшно.
   -- Дня черезъ три.
   Глаза прекрасной камеръ-фрейлины заблистали отъ радости: съ отъѣздомъ Б-ва уничтожилась опасность его сватовства, и она была готова сама наговорить ему тысячу комплиментовъ.
   -- Наше общество много потеряетъ, когда вы уѣдете.
   Б-въ поклонился.
   -- Но мы надѣемся скоро опять васъ видѣть: вѣдь вы не заживетесь въ Берлинѣ?
   -- Мое постоянное желаніе будетъ состоять въ томъ, чтобы какъ можно скорѣй опять упасть къ ногамъ вашимъ.
   -- Остерегитесь однако предаваться слишкомъ этому желанію: говорятъ, что Меркурій никогда не ладилъ съ Купидономъ.
   -- Но Юпитеръ посылалъ Меркурія и къ Іо.
   -- Въ старикѣ Фридрихѣ-Вильгельмѣ, я думаю, вы найдете мало сходства съ этою нимфою.
   -- Я надѣюсь поладить съ нимъ безъ дальныхъ хлопотъ. Требованія Его Величества совершенно справедливы и клонятся къ общей пользѣ обоихъ потентантовъ. Притомъ Берлинъ и весь тамошній дворъ со всѣми министрами, мнѣ уже коротко знакомы. Смѣю думать, что мое усердіе кончитъ дѣло къ полной сатисфакціи Его Величества. Да хотя бы и встрѣтились затрудненія, такъ чего не сдѣлаешь для такого Царя? Кажется, я отдалъ бы жизнь свою по одному его слову.
   -- Въ этомъ никто не сомнѣвается, Михайло Петровичъ; преданность ваша извѣстна и самому Государю.
   -- Надѣюсь, по крайней мѣрѣ, Его Величество всегда очень милостивъ со мною, а нынѣшнее порученіе, конечно, авансируетъ меня еще больше.
   -- Желаю отъ всей души.
   -- Но этого еще мало для моего счастія.
   -- Чего же вы хотите, Михайло Петровичъ?
   -- Чего! вскричалъ Б-въ съ нѣжнымъ взглядомъ. Неужели вы еще не замѣтили предмета моихъ желаній? И чопорный Б-въ уже готовился преклонить колѣна предъ Маріею, на точномъ основаніи устава о любви, сочиненнаго господиномъ Бернаромъ, по прозванію le Gentile, какъ вдругъ Марія перемѣнилась въ лицѣ и убила, при самомъ рожденіи, страстную фразу, готовую разцвѣсти на устахъ придворнаго любезника.
   -- Что съ вами сдѣлалось? спросилъ онъ въ безпокойствѣ.
   Б-въ сидѣлъ бокомъ къ двери въ Маріину спальню. Эта дверь отворялась въ пріемную такъ, что можно было перешагнуть изъ спальни черезъ порогъ пріемной и все еще не быть видимымъ для Б-ва, потому что пола двери заслонила бы отъ него вошедшаго, тогда какъ вошедшій, напротивъ того, могъ видѣть Б-ва въ находившееся діагонально отъ него зеркало, а равно и Марія могла въ это-же зеркало видѣть вошедшаго. При послѣднихъ словахъ Б-ва, прекрасная камеръ-фрейлина вдругъ услышала, что кто-то стукнулъ за дверью, и. обративъ глаза на зеркало, встрѣтила пламенный взглядъ своего любовника, который, дрожа отъ гнѣва и ревности, стоялъ на порогѣ пріемной. Марія обомлѣла отъ ужаса: Б-въ также могъ оглянуться на зеркало, или встать и подойти къ двери. Что ежели онъ тѣмъ или другимъ образомъ увидитъ, что въ спальнѣ спрятанъ мужчина? Тогда доброе имя ея навѣки потеряно; а доброе имя для женщины, для придворной, для любимицы Государя и Государыни... Ужасно! съ высоты почестей, она упадетъ въ бездну срама, и еще мало этого -- Царь Петръ строгій судія порока! Марія уже нѣсколько разъ думала обо всѣхъ несчастіяхъ, которымъ она можетъ подвергнуться, ежели будетъ открыто ея поведеніе, и теперь эти страшныя мысли представлялись ей всѣ вдругъ.
   -- Что съ вами? спросилъ Б-въ.
   Но сколько Марія была неспособна устоять противъ перваго впечатлѣнія ужаса, столько же она умѣла и побѣдить или скрыть свое замѣшательство, какъ женщина, давно уже дышущая атмосферою двора.
   -- Ничего, отвѣчала она, улыбаясь; это остатки моей болѣзни; по временамъ я чувствую вдругъ сильную боль, но это тотчасъ проходитъ.
   -- Какъ я радъ! вы меня испугали.
   -- Благодарю васъ; теперь я опять здорова совершенно.
   -- И опять позвольте мнѣ начать разговоръ, который прервала ваша болѣзнь?
   -- Какой разговоръ, Михайло Петровичъ?
   -- Ахъ! вы не обращаете ни малѣйшаго вниманія на слова мои.
   -- Я, Михайло Петровичъ? Помилуйте! я всегда слушаю васъ съ особеннымъ удовольствіемъ.
   -- Жестокая! и вамъ еще не больно смѣяться надъ злополучнымъ!
   Тутъ Марія, если бы она жила въ наше время, въ самомъ дѣлѣ не могла бы скрыть легкой улыбки, потому-что послѣднія слова Б-на были сказаны такимъ плачевнымъ голосомъ, и въ то же время такъ сильно раздорили съ его лицомъ и нарядомъ, что надобно было принадлежать именно къ тому вѣку, чтобы не замѣтить этой рѣзкой несообразности.
   Но Б-въ продолжалъ:
   -- Смѣйтесь, смѣйтесь -- жестокая! я буду молить Купидона, чтобы онъ покаралъ васъ за это.
   -- Купидонъ добрый божокъ, Михайло Петровичъ.
   -- Для васъ, потому-что вы ему родная сестрица. Но со мною онъ поступаетъ какъ тиранъ -- можетъ-быть, опять потому же, что онъ вамъ братецъ.
   -- Я этого не понимаю.
   -- Или не хотите понять. Я экспликирую тремя словами: я люблю васъ.
   Въ эту минуту опять послышался стукъ за дверью, и Марія снова увидѣла своего любовника, выступившаго изъ спальни. Она позвонила.
   -- Сарра, сказала она вошедшей горничной, затвори и запри эту дверь.
   Если бы Марія предвидѣла слѣдствія своего необдуманнаго приказанія, она вѣрно бы не дала его. Б-въ и скрытый въ спальнѣ любовникъ, оба заключили, что она хочетъ покровительствовать объясненію перваго, и одинъ торжествовалъ.-- другой взбѣсился.
   Лишь только горничная вышла, Б-въ, на основаніи вышеприведеннаго устава господина Бернара, откинулъ впередъ свою правую ногу съ блестящею пряжкою, и согнувъ лѣвое колѣно, предсталъ передъ Маріею въ нѣжно-почтительномъ положеніи, съ прижатою къ сердцу рукою, улыбающими устами, и такимъ страстнымъ взглядомъ, которому позавидовалъ бы и самъ Людовикъ XIV, въ тѣ дни, какъ онъ ухаживалъ за мадмоазель Лавальерь.
   -- Что вы дѣлаете? вскричала Марія.
   -- Ахъ! перестаньте меня мучить! отвѣчалъ Б-въ, увѣренный,что смущеніе Маріи есть только исполненіе принятаго церемоніала; перестаньте меня мучить и разрывать мое сердце!-- Вамъ извѣстно, что я обожаю васъ; позвольте же мнѣ надѣяться, что моя любовь, которой и Ихъ Величества покровительствуютъ, вознаграждена вашею безцѣнною взаимностью, и что я, по возвращеніи изъ вояжа, могу получить вашу руку.
   -- Михайло Петровичъ.... отвѣчала Марія, не зная что сказать; я право такъ.... я вовсе не ожидала....
   -- О прекрасная! продолжалъ Б-въ еще смѣлѣе; оставьте все это. Государыня вамъ уже говорила о моемъ желаній; Ея Величество подала мнѣ надежду.
   Въ спальнѣ послышалось сильное движеніе.
   -- Скажите же мнѣ простой и ясный отвѣть; осчастливьте меня своимъ словомъ.
   -- Но вѣдь вы ѣдете, Михайло Петровичъ.
   -- Такъ; однако же, чтобы я могъ перенести разлуку съ вами, мнѣ нужно еще до отььзда услышать ваше согласіе.
   -- Ей-Богу, Михайло Петровичъ.... я теперь не въ состояніи ничего вамъ сказать.
   -- Нѣтъ, прекрасная! умертвите меня, или оживите. Я до тѣхъ поръ не встану отъ вашихъ ногъ, пока не узнаю рѣшенія своей участи.... Но -- о восторгъ! я вижу, что вы согласны! Если бы было напротивъ, вы отказали бы еще Государынѣ, и теперь не питали бы моей надежды своимъ молчаніемъ. И такъ вы согласны! Я счастливѣйшій смертный! Позвольте мнѣ напечатлѣть поцѣлуй на вашей прелестной....
   Въ эту минуту дверь въ спальню затряслась на петляхъ; Марія поблѣднѣла и упала безъ памяти; Б-въ, не договоривъ слова, остановился съ разинутымъ ртомъ.
   -- Кто тутъ? спросилъ онъ наконецъ, подошедъ къ двери; но отвѣта не было. Онъ позвониль; проворная Сарра вбѣжала изъ другой двери.-- Барышнѣ твоей сдѣлалось дурно, сказалъ Б-въ, и потомъ, указавъ на дверь, прибавилъ: тутъ кто-то есть.
   -- Здѣсь? отвѣчала Сарра, съ видомъ равнодушія; не знаю, сударь; можетъ статься. Ахъ, батюшки, какъ она страдаетъ, бѣдная барышня! Вотъ сего-дня ужъ пятый обморокъ: чуть что-нибудь ее потревожить или обрадуетъ, тотчасъ и бѣда.
   -- Но мнѣ кажется, милая, что она испугалась этой двери, когда въ нее застучался кто-то.
   -- Помилуйте, сударь! чегожъ бояться дверей? Она просто нездорова; а вы, вѣрно, еще наговорили ей что нибудь. Видите, что надѣлали!
   Говоря это, Сарра лукаво взглянули на Б-ва; потомъ отперла дверь спальни, выбѣжала туда, и черезъ минуту воротилась со сткляночкой спирту, оставивъ дверь растворенною настежь.
   -- Авось, это поможетъ, сказала она, поднося сткляночку къ носу Маріи. Помогите, сударь; вотъ возьмите платочекъ, да помашите на барышню.-- Ну, авось, Богъ дастъ!-- А дверь.... тамъ и въ самомъ дѣлѣ приходила Акулина, доложить что Князь Меньшиковъ присылалъ спросить о здоровьи. Дура, чѣмъ было сказать мнѣ, вздумала сама лѣзть въ гостиную. Охъ, ужъ этотъ Русскій народь!-- Машите, сударь, посмѣлѣе.
   Наконецъ, общими попеченіями Сарры и Б-на, Марія была приведена въ чувство. Открывъ глаза, она съ изумленіемъ увидѣла, что дверь въ спальню растворена, но совершенное спокойствіе Сарры тотчасъ показало ей, что нечего опасаться. Однакожъ урокъ былъ слишкомъ жестокъ и чтобы не подвергнуться новой опасности, Марія изъявила желаніе остаться на нѣкоторое время одна. "Можетъ быть, мы еще увидимся сегодня у Государыни," примолвила она, взглянувъ съ ласковой улыбкой на своего гостя, и Б-въ удалился, не напомнивъ, изъ вѣжливости, о прерванномъ разговорѣ.
   Еще кончикъ шпаги придворнаго не скрылся за дверью, какъ сидѣвшій въ спальнѣ любовникъ упалъ къ ногамъ Маріи, и со слезами на глазахъ умолялъ ее о прощеніи. Ревнивые всегда таковы, первые оскорбятъ женщину, и первые испугаются своего оскорбленія, потому что ревнивость есть также особенный родъ боязливости. Марія слушала его задумчиво и печально: разстроенное ли состояніе здоровья послѣ родовъ, безпокойство ли, причиненное рѣшительнымъ предложеніемъ Б-на, или наконецъ какія другія причины на нее дѣйствовали, только она смотрѣла на любезнаго своего съ выраженіемъ такого глубокаго страданія, что молодой человѣкъ не зналъ что и дѣлать.
   -- Прояснись, мое солнышко, говорилъ онъ припавь къ ея колѣнамъ и устремивъ на нее взглядъ, исполненный безпредѣльной любви. Я сказалъ тебѣ давича, что принесъ радостную вѣсточку. Вотъ въ чемъ дѣло; только не болтай ни кому. Вчера Богъ привелъ меня открыть умыселъ на жизнь Государеву, и я донесъ обо всемъ Царю. Онъ, вѣрно, не оставитъ моей услуги безъ награжденія: этого еще никогда и ни съ кѣмъ не бывало; а если, Богъ дастъ, онъ вздумаетъ наградить меня, я паду ему въ ноги и скажу: "Ваше Величество! ничего не надобно, только дозвольте жениться на Маріи!" -- И повѣрь, Государь не откажетъ, а пожалуй, и самъ посватаетъ.
   Чудную силу имѣютъ надъ нами голосъ и слова любимаго человѣка! Сердце разрывается отъ тоски, мысли мутятся, разумъ темнѣетъ, не хочется глядѣть на свѣтъ Божій, такъ бы и кинулся въ пропасть бездонную, гдѣ нѣтъ ни свѣта, ни жизни.... но вотъ послышались звуки милаго голоса, зажурчали нѣжныя, утѣшительныя слова, и бѣдное измученное сердце внимаетъ имъ въ какомъ-то очарованіи, притихаетъ какъ птичка въ своемъ гнѣздышкѣ, и мирится съ судьбою до новаго ея нападенія. Двѣ, только двѣ вещи, могутъ разгонять грусть, утѣшать насъ въ несчастіяхъ: это молитва и голосъ милаго человгжа, разумѣется безъ всякаго между собою сравненія. Первая, озаряя душу свѣтомъ вѣчной любви, даетъ намъ силу прощать несправедливостямъ рока; послѣдній приводить насъ въ какое-то обаяніе, усыпляетъ какъ колыбельная пѣсня.-- Что ни говори люди, утверждающіе, будто бы умъ долженъ господствовать надъ сердцемъ и будто бы философія заключаетъ въ себѣ утѣшенія на всѣ бѣдствія этой жизни -- заблужденіе, вздоръ! Умъ и философія хороши тогда только, когда не страдаетъ сердце; въ несчастіяхъ, философы плачутъ какъ обыкновенные люди. Надобно быть эгоистомъ и великимъ, чудовищнымъ эгоистомъ, чтобъ умѣть утѣшать себя умствованіями: умъ не можетъ сказать вамъ другихъ утѣшеній, кромѣ того, что вы страдаете не одни, что бѣдствія составляютъ удѣлъ всего человѣчества, что если вы были несчастливы въ этомъ случаѣ, такъ будете счастливѣе въ другомъ, и тому подобное. Куда какъ все это прекрасно и благородно!... Но вы приведете примѣръ, что Сократъ былъ веселъ, выпивая цикуту. О! разочаруйтесь на счетъ этого человѣка, на котораго мы привыкли смотрѣть сквозь обманчивую атмосферу двадцати четырехъ столѣтій! Исторія Сократовой смерти доказываетъ, что онъ быль великій гордецъ, если не честолюбецъ, а гордый, честолюбивый человѣкъ развѣ можетъ быть чуждъ эгоизму? По истинѣ, только молитва, да рѣчь любимаго человѣка въ состояніи утѣшать насъ въ душевныхъ страданіяхъ!
   Лицо Маріи, съ каждымъ мгновеніемъ, становилось яснѣе, когда она слушала своего любезнаго. Надежда, которую онъ подавалъ ей, была такъ сладостна ея сердцу? Если бы эта надежда исполнилась, бѣдная не имѣла бы нужды прибѣгать къ тѣмъ поступкамъ, которые заставляютъ ее теперь блѣднѣть и терзаться. Впрочемъ должно сказать, что мечты нашихъ любовниковъ были весьма основательны. Не подлежало никакому сомнѣнію, что Царь наградитъ О-ва; онъ пожалуетъ его въ офицеры, уволитъ отъ должности деньщика, дастъ ему какое-нибудь высшее назначеніе, какъ это обыкновенно дѣлалось съ деньщиками, обращавшими на себя царскую милость. Тогда сами собой упадутъ всѣ препятствія къ женитьбѣ; остается только вопросъ: женится ли О-въ на своей возлюбленной? Маріи угрожаетъ другое замужство, замужство за человѣка любимаго Государемъ и Государынею. Такъ что же? Развѣ Государь и Государыня не любятъ также и Маріи? О! безъ сомнѣнія они не станутъ ее приневоливать. Въ крайности, она упадетъ къ ихъ ногамъ, признается въ своей давнишней любви къ О-ву, признается во всемъ, ежели будетъ надобно, и когда Государь съ Государынею увидятъ, что Марія любитъ человѣка достойнаго, оказавшаго отечеству важную услугу, они согласятся, непремѣнно согласятся.
   Такъ разсуждали наши любовники, и разсуждали справедливо.
   Между-тѣмъ во дворцѣ происходила страшная суматоха. Царь гнѣвается, шептали придворные по угламъ, и всеобщій страхъ былъ такъ великъ, что въ самыхъ отдаленныхъ покояхъ, даже въ дворцовыхъ службахъ, люди едва смѣли переводить дыханіе, словно во время грозы, свидѣтельствующей о гнѣвѣ Всевышняго. Дверь въ царскій кабинетъ была растворена настежь. У нея суетился деньщикъ Поспѣловъ, перерывая платье въ комодѣ, вынимая одинъ за другимъ всѣ ящики, и осматривая за ними и подъ комодомъ. Далѣе, близь стѣны, на которой висѣла большая грубо нарисованная карта Россіи, а по сторонамъ ея нѣсколько дорогихъ картинъ фламандской школы, стояли два человѣка: одинъ -- старикъ, съ продолговатымъ лицомъ, орлинымъ носомъ и крутыми бровями, въ большомъ парикѣ и съ Андреевской звѣздой на груди; другой -- молодой человѣкъ женоподобной физіономіи, съ маленькими прыгающими глазками, въ мундирѣ Преображенскаго полка, безъ всякихъ орденскихъ знаковъ. Первый изъ нихъ былъ Толстой, послѣдній Румянцевъ. Они стояли неподвижно, глядя на Государя, который ходилъ скорыми шагами взадъ и впередъ, по направленію отъ дверей къ большому столу, стоявшему у окошка со множествомъ бумагъ, чертежей, математическихъ, хирургическихъ и другихъ инструментовъ.
   Густыя черныя брови Петра плотно сдвинулись надъ переносьемъ и образовали глубокую складку кожи посрединѣ высокаго лба; въ щекахъ, оцѣненныхъ большими усами, игралъ тонкій румянецъ; волнистыя темныя кудри, сбѣгавшія на плеча, поднимались отъ быстраго движенія. Ходя взадъ и впередъ, Государь, чудесною силой, дѣйствовавшею на другихъ не только чрезъ благоговѣніе къ его сану, но и чрезъ какое-то особенное чувство страха, внушаемое неизъяснимымъ величіемъ его лица, осанки и гигантскаго роста, увлекалъ за собою взглядъ Толстаго и Румянцева, которые, не двигаясь съ мѣста, поводили глазами то въ правую, то въ лѣвую сторону, въ слѣдъ за Петромъ. Онъ не смотрѣлъ на нихъ; его пламенно-черныя очи были потуплены въ землю; только изрѣдка поднималъ онъ голову, кидалъ свой магическій взоръ сверху внизъ на Румянцева и Толстаго, или останавливался передъ Поспеловымъ, произносилъ: "Что?" -- и получалъ въ отвѣть: "Не нашелъ еще!" -- опять начиналъ ходить прежней дорогой.
   Такъ продолжалось больше получаса. По временамъ, у дверей кабинета являлась фигура какого-нибудь военнаго человѣка или дворцоваго служителя, и громко докладывала Царю: "О-ва не нашли тамъ-то!" Петръ кивалъ головой и продолжалъ ходить. Наконецъ онъ остановился передъ Толстымъ и Румянцевымъ и сказалъ: "Жаль, господа, что вы здѣсь теряете время по пустому. Но погодите: если не отыщутъ записки О-ва, такъ ужъ достовѣрно найдутъ его самаго."
   Но гдѣ же былъ въ это время О-въ?-- Простясь съ своей Маріей, онъ вышелъ отъ нея въ самомъ пріятномъ расположеніи. Его пылкая, молодая мечтательность, окрыленная надеждою на скорую перемѣну обстоятельствъ, уносилась Богъ знаетъ куда. Онъ весело и безпечно предавался волшебной фантасмагоріи сердца; разнообразныя картины будущаго счастія поминутно смѣнялись въ умѣ его, но всѣ онѣ были прелестны, не ѣ обольстительны, на всѣхъ онъ видѣлъ себя подлѣ Маріи, Марію подлѣ себя, и не было предѣловъ его восторгу, недоставало чувствъ для того, чтобы насладиться вполнѣ такимъ счастіемъ. О-въ не шелъ, а летѣлъ, не слышалъ подъ собою ни ногъ, ни земли, и не замѣтилъ, какъ столкнулся съ пріятелемъ своимъ Норовымъ, который только что вышелъ изъ "вольнаго дома," недавно заведеннаго иностранцемъ Милле "такимъ маниромь, какъ и въ прочихъ окрестныхъ государствахъ вольные домы учреждены."
   -- Здорово, дружище! Что съ тобой сдѣлалось? сказалъ Норовъ.
   О-въ опомнился -- А! это ты!
   -- Да, это я. Но скажи пожалуй, куда ты бѣжишь и толкаешъ честныхъ людей съ дороги?
   -- Никуда, мой другъ; я иду домой.
   Норовъ посмотрѣлъ на своего пріятеля и улыбнулся.
   -- Нѣтъ, это что-то не даромъ. Да все равно! ежели ты идешь домой и у тебя точно нѣтъ дѣла, такъ пойдёмъ лучше въ австерію. Тамъ есть кое-кто изъ нашихъ: покалякаемъ, да покуримъ голландской травки.
   О-въ далъ волю Норову вести себя въ трактиръ; но лишь-только они усѣлись подлѣ столика передъ двумя большими кружками пива и задымили бѣлыя глиняныя трубки, какъ вдругъ прибѣгаетъ сержантъ Ингермаландскаго полка и объявляетъ О-ву, что Государь велѣлъ взять его и представить сію же минуту къ Его Величеству. О-въ испугался. "За что и какъ?" Сержантъ не могъ отвѣчать на эти вопросы; онъ не зналъ ничего, кромѣ того, что О-ва велѣно арестовать, что его ищутъ по всему городу и что Царь очень гнѣвенъ. Надо было повиноваться. Дорогою молодой человѣкъ пересмотрѣлъ въ памяти все свое прежнее поведеніе, всю свою службу; они были неукоризненны: ни малѣйшаго проступка, ни малѣйшаго упущенія по должности. Оставалось одно -- связь его съ Маріей. Послѣ долгаго размышленія, О-въ убѣдился, что только это могло прогнѣвить на него Государя, а какъ ему было извѣстно, что чистосердечное, невынужденное признаніе лучше всего преклоняетъ Петра на милость, то молодой солдатъ рѣшился тотчасъ объявить всю вину свою, и съ этою мыслію, какъ скоро былъ подведенъ къ дверямъ Царскаго кабинета, въ ту же минуту упалъ на колѣни и сказалъ: "Виновать, Государь! люблю Машеньку!"
   Петръ, не ожидавшій такого явленія, отступилъ. "Что?" сказалъ онъ.
   О-въ повторилъ свое признаніе.
   -- Какую Машеньку? спросилъ Государь.
   -- Марію Вилимовну Гамильтонъ, отвѣчалъ О-въ. Виновать, Государь! вотъ ужъ четвертый годъ, какъ мы съ нею любимся.
   Въ это время деньщикъ Поспеловъ вбѣжалъ, дрожащій отъ радости, и подалъ Государю записку О-ва, отысканную въ сюртукѣ Петра между сукномъ и подкладкою, куда она завалилась изъ распоровшагося кармана.
   Петръ сказалъ, чтобы О-въ всталъ, и дожидался его приказаній въ другой комнатѣ. Двери кабинета затворились. Черезъ полчаса вышелъ оттуда Румянцевъ, за нимъ и Толстой Позвали О-ва. Бѣдный молодой человѣкъ видѣлъ свою ошибку; но тайна была уже обнаружена, и лучшее, что могъ сдѣлать О-въ, это -- чистосердечно во всемъ признаться. Петръ стоялъ посреди комнаты; въ чертахъ лица его господствовало безстрастное, царственное спокойствіе. Тихо и величаво онъ сталъ спрашивать О-ва объ его преступленіи. Деньщикъ высказалъ все, не утаилъ и того, что Марія только вчера разрѣшилась.
   -- Гдѣ жъ ваши дѣти? спросилъ Государь.
   -- Ихъ нѣтъ, отвѣчалъ О-въ: они оба, по грѣхамъ нашимъ, родились мертвыя.
   Царь нахмурился; между черными бровями его опять показалась складка. Въ этотъ самый день поутру было донесено ему, что въ ямѣ, куда выкидывались всякія нечистоты изъ дворца, шпили мертваго новорожденнаго младенца, завернутаго въ салфеткѣ. Помолчавъ нѣсколько секундъ, Петръ велѣлъ О-ву выйти изъ комнаты. Въ тоже время камерь-фрейлина Гамильтонъ была арестована и представлена къ Государю.
   Теперь мы должны дать читателю отчетъ въ происшествіяхъ, почти необъяснимыхъ обыкновеннымъ человѣческимъ разумомъ, раскрыть передъ нимъ исторію сердца, бывшаго жертвою сильныхъ противуположныхъ страстей, представить ему тайную драму, которая долго разыгрывалась въ душѣ злополучной женщины, неумѣвшей идти наперекорь обстоятельствъ, и кончилась ужасною, бѣдственною катастрофою.
   Напередъ объявляемъ, что расказъ нашъ, можетъ статься, не будетъ удовлетворителенъ. Сердце человѣка глубоко. И точно! это іероглифъ, начертанный рукою Высшей Премудрости, которой мы, въ безсиліи своего земнаго ума, не можемъ постигнуть, -- на языкѣ, котораго мы не знаемъ,-- въ тѣ времена, когда еще не было человѣка. Мудрецы всѣхъ вѣковъ стояли въ таинственномъ созерцаніи передъ этимъ чуднымъ іероглифомъ, и никто изъ нихъ не растолковалъ его. Бѣдные рабы земной персти, окованные отношеніями житейскаго міра, мы только съ помощью этихъ отношеній, не открывая высшаго смысла загадки, объясняетъ другъ другу нѣкоторые факты своей исторіи. Но это единственный путь: другаго не знаетъ наше несовершенство. По этому же пути мы пойдемъ и теперь, при изложеніи повѣсти одного женскаго сердца.
   Марія Гамильтонъ обладала характеромъ пламеннымъ и душою страстною, познавшею предѣловь для чувства. При другихъ обстоятельствахъ, она могла быть Іоанною д'Аркъ, Женевьевою Брабантскою, или святою Терезою, которая въ малолѣтствѣ бѣжала къ Маврамъ, чтобы сдѣлаться мученицей за вѣру, потомъ предалась всьмь прелестямъ свѣта, и наконецъ умерла въ санъ игуменьи, устрояя и преобразуя женскіе и мужскіе монастыри; но судьба привела Марію жить при дворъ.-- правда, при Дворѣ Петра I, гдѣ она ежедневно была свидѣтельницей необычайно великихъ событій, однако все-таки при Дворѣ, и слѣдственно въ положеніи простой зрительницы, не больше. Отъ этого безпокойная дѣятельность души ея обратилась на другую дорогу -- на женское честолюбіе. При важномъ переворотѣ, произведенномъ Петромъ въ частной жизни Русскихъ, Марія, по своей образованности, могла играть высокую роль въ толпѣ другихъ женщинъ, только что вышедшихъ изъ неприступныхъ гаремовъ, или теремовъ, какъ у насъ говорится. И въ самомъ дѣлѣ, она была между ними дорогимъ брилліантомъ въ кучѣ необработанныхъ алмазовъ, луною посреди звѣздъ, задернутыхъ облаками. Всѣ прочія женщины наперерывъ старались подражать ей, желая угодить власти, совершавшей преобразованіе, и находя пріятною для себя перемѣну, которая питала ихъ суетность и развивавшееся кокетство. Мужчины видѣли въ Маріи образецъ совершенства, и кто былъ посмѣлѣе, тотъ расточалъ ей привѣтствія, а прочіе дивились и вздыхали въ молчаніи. Къ этому присоединялась особенная благосклонность Государя и Государыни, которые справедливо отличали ея умъ, красоту и любезность. Теперь посудите сами: Марія была женщина; могла ли она устоять противъ такихъ могущественныхъ обольщеніи? Это было выше всѣхъ женскихъ силъ. Она увлеклась потокомъ, предалась своему честолюбію, гордо подняла голову, увѣнчанную ореолою всеобщаго удивленія, и стала подлъ Екатерины лучезарною царицею всего современнаго общества.
   Но тутъ пробиль роковый часъ для ея сердца, настала пора владычества, отъ котораго никакія другія страсти не могутъ защищать насъ: въ дѣло вмѣшалась любовь.
   Не знаемъ, когда, гдѣ и какъ камеръ-фрейлина Марія Гамильтонъ сблизилась съ бѣднымъ деньщикомъ Царскимъ Александромъ О-вымъ; знаемъ только, что пылкая и раздражительная во всѣхъ своихъ ощущеніяхъ, она привязалась къ этому человѣку самыми крѣпкими узами страсти. На бѣду, О-въ былъ также юноша какого-то восторженнаго характера, неукротимый, ревнивый; между ними поминутно случались исторіи; онъ ревновалъ ее къ цѣлому свѣту, наносилъ ей жесточайшія оскорбленія, и потомъ, кающійся, проливающій слезы, лежалъ у ногъ ея, вымаливая прощенія. Это нравилось Маріи: съ одной стороны, ея женская гордость не могла не обольщаться униженіемъ могучаго существа, называемаго мужчиною; съ другой она находила какую-то необыкновенную гармонію между необузданностью О-ва и своей собственной пылкостью. Горничная ея, Шведка Сарра, помогала любовникамъ; Марія принимала О-ва въ своихъ покояхъ. Черезъ нѣсколько времени въ ней произошло что-то необыкновенное; бѣдняжка еще не понимала, что это такое; наконецъ открылась истина.... Это была ужасная минута: суетная Марія едва не лишалась разума, была готова на все: кинуться въ воду, сгорѣть на кострѣ, истерзать свою внутренность. Но тутъ былъ О-въ; онъ убаюкалъ свою любовницу; а между тѣмъ общество по прежнему курило ѳиміамъ прелестному божеству своему; костюмъ того времени чудесно способствовалъ скрывать подобные проступки; Марія продолжала являться въ обществахъ; никто не подозрѣвалъ ея положенія; она по прежнему собирала дань всеобщихъ похвалъ, по прежнему осіявала своимъ присутствіемъ всѣ мѣста, гдѣ являлась. Были однакожъ минуты, въ которыя душа Маріи подвергалась неимовѣрнымъ страданіямь. Шумъ торжества не могъ заглушить въ сердцѣ тихаго шопота о близкомъ несчастіи, и когда Марія, послѣ какого-нибудь придворнаго праздника, возвращалась въ свои покои, когда она въ безмолвіи ночи оставалась одна и начинала бесѣдовать сама съ собою, тогда вдругъ являлись къ ней страшныя привидѣнія, которыя грозили скорымъ разрушеніемъ ея славы, стыдомъ и всеобщимъ посмѣяніемъ. Такъ наступила развязка; Марія думала умереть, но.... возможно ли! о какая радость! какъ милостивъ Богъ! дитя родилось мертвое; доброе имя Маріи спасено!
   Однако жъ урокъ былъ поучителенъ въ высочайшей степени и болѣе мѣсяца при Дворѣ не видали камеръ-фрейлины Гамильтонъ: она сказывалась больною, не выходила изъ своихъ комнатъ и не допускала къ себѣ О-ва. Молодой человѣкъ узналъ только, что его любезная родила мертваго ребенка, но всѣ усилія видѣться съ Маріей, жившей въ одномъ изъ отдѣленій дворца, остались напрасными: Марія отвѣчала ему черезъ Сарру, что не хочетъ подвергать себя и его новымъ опасностямъ. Вскорѣ за тѣмъ Государыня уѣхала къ супругу своему за границу; отсутствіе Двора прекратило на время общественныя увеселенія, потому что только Петръ, своею грозною волею, заставлялъ тогдашнихъ Русскихъ жить въ обществѣ, а какъ скоро отъ нихъ отвращалось Царское око, тяжелые предки наши тотчасъ предавались своей привычной лѣни и запирались по прежнему въ душныхъ хоромахъ съ своими шутами и крѣпкимъ медомъ. Пользуясь тишиной, водворившейся въ Петербургѣ, гдѣ раздавались только крики рабочихъ, Марія свободно могла слѣдовать своему новому намѣренію -- перемѣнить образъ жизни. Однажды О-въ улучилъ минуту переговорить съ нею у дверей протестантской церкви, бывшей въ домѣ Вице-Адмирала Крюйса, на нынѣшней Дворцовой набережной; онъ просилъ, умолялъ, плакалъ, сердился: но кающаяся грѣшница устояла: никакія мольбы, ни гнѣвъ, ни самыя подозрѣнія въ измѣнѣ, не могли поколебать ея твердости; она также проливала слезы, страдала, мучилась и все-таки не согласилась возобновить свиданій съ О-вымъ.
   Рѣшимость ея была искренняя: мы поступимъ несправедливо, ежели въ томъ усомнимся; но кто скажетъ бурному потоку: остановись! кто положить предѣлы страсти въ двухъ такихъ сердцахъ, какъ сердца О-ва и Маріи? Ужъ конечно не они сами. Непреклонность одной стороны только усугубляла настойчивость другой; прошло нѣсколько мѣсяцевъ, и первая начала понемножку покоряться послѣдней. На эту пору Дворъ воротился въ Петербургъ; все ожило; бояре проснулись, боярыни и боярышни съ удовольствіемъ надѣли опять свои широкія робы и узкіе шненцеры; начались собранія у вельможъ, и Марія должна была воротиться въ общество -- новый поводъ измѣнить принятому плану.
   Трехмѣсячная отлучка Петра въ Москву и горестное событіе, случившіеся по его возвращеніи, не произвели большаго замѣшательства въ ходъ общественныхъ забавъ, которыя въ искусной рукѣ Петровой были орудіемъ благодѣтельной и высокой политики. Почти каждый вечеръ, избранный Петербургскій кругъ собирался въ домѣ князя Меньшикова, генералъ-адмирала Апраксина, канцлера графа Головкина, или у кого другаго. Марія вездѣ была самою прелестною гостьею. Всѣ дивятся красотѣ и уму ея; вездѣ слышится ея имя; мундиры и бархатные кафтаны толпятся вокругъ своего идола; шелковыя робы стараются поддѣлаться подъ ея рѣчь и поступь; сѣдыя головы приходятъ въ движеніе, когда она величаво вступаетъ въ залу; Царица Екатерина дружески съ ней бесѣдуетъ; самъ Царь благосклонно даритъ ей два-три ласковыя слова, проходя мимо съ какимъ нибудь морякомъ или иноземцемъ. И Марія -- бѣдная женщина!-- не въ силахъ противиться такому могущественному обаянію; Марія впиваетъ въ себя чадъ суетности, все больше и больше предается обольстительнымъ чарамъ свѣта; благія намѣренія оставлены, страсти опять завладѣли горючимъ сердцемъ ея, и увы! О-въ снова пользуется правами, которыя онъ незаконно пріобрѣлъ падь ея слабостью, а злополучная Марія снова страдаетъ безсоницей, ожидая нашествія прежней опасности.
   На этотъ разъ она умѣла скрыть свое положеніе даже отъ Сарры; только О-въ зналъ бѣду. Но къ чему послужитъ ей эта таинственность? Время летитъ, страшная катастрофа, какъ чудовищная комета, близится къ несчастной, угрожая разбить и испепелить ея сердце. "О Господи! что будетъ со мною?" шепчетъ бѣдная Марія.
   Въ одинъ ясный, по вѣтренный день, Царь вздумалъ кататься по Невѣ; Екатерина, сопутствуя своему супругу, приказала ѣхать и Маріи. Въ сопровожденіи нѣсколькихъ приближеннѣйшихъ царедворцевъ сѣли они въ катеръ и поплыли мимо живыхъ береговъ, которые недавно были пустынею. Петръ, по обыкновенію, правилъ рулемъ. На срединѣ Невы, катеръ, идучи въ разрѣзъ валовъ, сталъ ужасно качаться. Всѣ, кромѣ Петра, жестоко перепугались. Марія, съ нѣкоторыхъ поръ нездоровая и всегда боявшаяся воды, была потрясена до послѣдней крайности, а принужденіе, которое она себѣ дѣлала, изнурило ее еще больше. Чуть жива, вышла она на берегъ. Между тѣмъ въ этотъ же самый вечеръ ей должно было присутствовать на ассамблеѣ у князя Меньшикова, и она не смѣла туда не явиться, боясь внушить малѣйшее подозрѣніе.
   Но напитанная атмосферою Двора, пріучившая себя притворяться, Марія умѣла скрыть и душевную и тѣлесную муку. Она пріѣхала на ассамблею веселою, блестящею, какъ всегда; ропотъ похвалъ, пролетѣвшій по заламъ при ея появленіи, согналъ съ ея лица и послѣднія примѣты испуга и болѣзни.
   -- Послушайте, какъ они сердятся, сказалъ Б-въ, стоя за ея стуломъ.
   -- Кто сердится? спросила Марія.
   -- Всѣ здѣшніе гости.
   -- На кого же? за что?
   -- На васъ, за то что вы такъ прекрасны.
   Марія вскинула глаза на Б-ва и съ улыбкой сказала: "этотъ комплиментъ никуда не годится, Михайло Петровичъ. Хотите польстить женщинъ, такъ хвалите ее стороной, между словами, какъ будто нечаянно, а не говорите прямо, въ глаза, что она прекрасна: это похоже на насмѣшку."
   -- Однакожъ вы не сочтёте такихъ словъ насмѣшкою, когда они адресованы къ вамъ?
   -- Богъ знаетъ! мужчинамъ, которые такъ любезны, какъ вы, нельзя слишкомъ ввѣряться.
   -- Покорно благодарю. Но это замѣчаніе о любезности сдѣлано также въ глаза; слѣдовательно я долженъ принять и его за насмѣшку?
   -- Спросите у другихъ дамъ.
   -- Тамъ нѣтъ другихъ дамъ, гдѣ вы, возразилъ Б-въ, съ притворнымъ простосердечіемъ. Позвольте мнѣ заключить съ вами акордъ, по которому вы однѣ будете судьей всѣхъ моихъ качествъ.
   -- Это значитъ, мало надѣяться на свои качества, сказала Марія, улыбнулась и бросивъ на Б-ва обольстительный взглядъ. Вы могли бы найти судью строже меня.
   -- Привязчивѣе -- согласенъ, отвѣчалъ Б-въ; но что касается до строгости, то есть, строгости справедливой, какая прилична судьѣ, то имѣвъ счастіе узнать васъ, я не хочу искать другаго образца всѣхъ совершенствъ -- красоты, ума, талантовъ и добродѣтелей.
   Марія потупила очи; слово "добродѣтель" ужасающимъ громомъ отозвалось во глубинѣ ея сердца. Но въ эту же минуту раздался звучный голосъ хозяина дома, князя Меньшикова, который призывалъ гостей въ другую залу для танцевъ. Прекрасная камеръ-фрейлина встала и пошла за Государыней, которая ласково подала ей руку.
   -- Безподобно! удивительно! кричалъ Меньшиковъ, хлопая въ ладоши, когда первая пара танцоровъ кончила свой менюэтъ и жеманно раскланивалась съ зрителями.
   -- Безподобно! повторяли другіе.
   -- А ужъ все не то, чтобы мы увидѣли, господа, если бы Марія Виллимовна изволила сдѣлать намъ милость, сказалъ Меньшиковъ, не щадя самолюбія первой танцорки и желая польстить любимицъ Государыни.
   Марія встала; боязнь возбудить подозрѣнія и легкость танца не допустила ее отказаться.
   -- Вотъ тебѣ кавалеръ, сказала Екатерина, указывая на Б-ва.
   -- Да, Михайло Петровичъ, подхватилъ Меньшиковъ, теперь ваша очередь; для такой дамы, какъ Марія Виллимоновна, нуженъ кавалеръ, который учился танцевать въ залѣ Версальскаго дворца. Милости просимъ!
   Подавъ концы пальцевъ Б-ву, Марія величаво и граціозно выступила съ нимъ на средину залы. Глаза всѣхъ впились въ прекрасную камеръ-фрейлину; изъ отдаленнѣйшихъ комнатъ меньшиковскаго дворца старики торопливо прибѣжали полюбоваться ею, забывъ свои разговоры и чарку большаго орла; молодежъ горѣла; дамы настроили все свое вниманіе, чтобы изучить и напечатлѣть въ памяти каждое движеніе Маріи.
   -- Начинай музыку! провозгласилъ хозяинъ, и съ этими словами раздались звуки инструментовъ, а зрители притихли и затаили дыханіе, словно готовясь не только смотрѣть, но и слушать, какъ будетъ танцевать Марія.
   Въ нашъ вѣкъ бѣшеныхъ мазурокъ и прыгливыхъ контрдансовъ, менюэтъ, танець степенный, наполненный поклонами и присѣданьями, потерялъ всякую прелесть. За всѣмъ тѣмъ никто изъ читателей не станетъ оспоривать пріятности нѣкоторыхъ менюэтныхъ позъ, и всѣ, безъ сомнѣнія, согласятся, что этотъ танецъ принадлежитъ къ числу тѣхъ, въ которыхъ наиболѣе высказываются стройность стана, красота ноги, ловкость и грація всей фигуры танцующаго. Что касается до нашихъ предковъ, то они, въ блаженномъ невѣденіи о мазуркахъ и контрдансахъ, восхищались отъ всей души своимъ чопорнымъ менюэтомъ, и когда прелестная Марія, взявъ тонкими перстами свою бѣлую атласную юбку, сдѣлала шагъ впередъ и низко присѣла, потомъ шагъ назадъ и опять присѣла, -- старики живо перемигнулись между собою, а молодые люди стояли какъ-будто окаменѣлые, вперивъ отверстые очи -- кто въ круглую, по локоть голую ручку Маріи, кто въ ея маленькую соблазнительную ножку, а кто въ ея черные глаза, которые то потуплялись въ землю, то метали молнію на присутствующихъ.
   Но танецъ кончился.
   -- Браво! браво! закричалъ Меньшиковъ.
   -- Чудо! прекрасно! превосходно! вторили за нимъ всѣ.
   Гулъ похвалъ и громъ рукоплесканій раздавался по залѣ. Марія уже привыкла къ такимъ торжествамъ, но суетность ея всегда находила въ нихъ новую сладость. Съ горделивой улыбкой прошла она мимо гостей къ Государынѣ; Екатерина поцѣловала ее и посадила возлѣ себя.
   -- Ну, что скажете, мингеръ? спросилъ Меньшиковъ, ударивъ по плечу Б-ва; вы жили въ Парижѣ, видѣли всѣхъ красавицъ тамошняго двора: если между ними хоть одна похожая на Марію Виллимовну?
   -- По чести могу персуадировать вашу свѣтлость, что нѣтъ, отвѣчалъ Б-въ.
   -- То-то же!-- И подошедъ къ Маріи, Меньшиковъ прибавилъ: но этого еще мало, Михайло Петровичъ: парижскія барыни только хороши, ловки, да и все тутъ: въ душу ихъ не заглядывай; а наша Марія Виллимовна -- умница, добрая, скромная, строгая къ себѣ, какъ монахиня, -- настоящая жемчужина всѣхъ добродѣтелей. Не правда ли, Ваше Величество?
   Вмѣсто отвѣта, Екатерина съ материнскою нѣжностію взглянула на Марію.
   -- Счастливъ будетъ тотъ мужъ, которому достанется такая жена, сказалъ графъ Головкинъ.
   -- Да, Гаврило Иванычъ, ты говоришь правду, отвѣчала Государыня, и я дала себѣ слово устроить ея судьбу. Самъ Государь мнѣ въ этомъ поможетъ: онъ думаетъ о Маріи также, какъ я.
   -- А Петръ Алексѣевичъ мастеръ цѣнить людей, замѣтилъ Меньшиковъ съ самодовольствіемъ: у него умъ и вѣрность всегда найдутъ себѣ почесть.
   -- За то ужъ и преступленіе, подхватилъ Головкинъ, лукаво взглянулъ на Меньшикова, за то ужъ и преступленіе, хоть бы оно запрягалось въ самаго умнаго и вѣрнаго слугу, непремѣнно наказано.
   Нѣсколько минуть два царедворца продолжали играть намеками, и разговоръ ихъ, въ сущности посторонній для Маріи, не заключавшій въ себѣ много приличнаго ея положенію, жестоко терзалъ несчастную. Къ довершенію всего, она, какъ нарочно, въ этотъ вечеръ, болѣе чѣмъ когда-нибудь была осыпаема похвалами; всѣ наперерывъ старались угодить ей; безпрестанно жужжалъ вокругъ нея упоительный ропотъ лести или справедливаго удивленія. Оглушенная, измученная, она поздно воротилась домой, и въ слѣдующую ночь почувствовала, что настала рѣшительная минута, -- настала преждевременно, когда ея не ожидали и къ ней вовсе не приготовились. Положеніе Маріи было ужасно. Что она сдѣлаетъ съ бѣднымъ существомъ, которому дастъ жизнь? куда она его дѣнетъ? На бѣду, Марія тогда помѣщалась временно въ двухъ маленькихъ комнаткахъ дворца, между внутренними апартаментами самой Государыни и жилищемъ ея прислужницъ и карлицъ. Нельзя было и подумать о томъ, чтобы призвать на помощь О-ва, къ тому же онъ былъ дежурнымъ; а открыться Саррѣ не послужило бы ни къ чему, потому-что ей также некуда спрятать ребенка. Правда, что еще съ тысяча семь сотъ четырнадцатаго года были устроены при нѣкоторыхъ церквахъ небольшіе гошпитали для призрѣнія незаконнорожденныхъ младенцовъ, а черезъ два года послѣ того, по кончинъ Царевны Наталіи Алексѣевны, Петръ образовалъ въ заведенномъ ею страннопріимномъ домѣ и въ принадлежавшемъ ей дворцѣ, близь нынѣшней церкви Всѣхъ Скорбящихъ, настоящій воспитательный домъ; но какъ отнести туда новорожденнаго ночью, когда улицы загорожены рогатками? какъ вынести его изъ дворца, въ которомъ разставлены вездѣ часовые? а главное -- какъ скрыть его при себѣ до того времени, когда онъ будетъ вынесенъ? какъ заглушить этотъ неизбѣжный крикъ, которымъ бѣдное дѣтище человѣка означаетъ свое появленіе въ міръ?-- Однимъ словомъ, Марія не имѣла рѣшительно никакой возможности утаить свое преступленіе, и видѣла, что оно непремѣнно должно обнаружиться, что завтра, съ разсвѣтомъ дня, или въ эту же самую ночь, по всему дворцу разнесется вѣсть о стыдѣ ея, Государыня узнаетъ ея порочное поведеніе, цѣлый городъ заговорить о ней Богъ знаетъ какъ. Чѣмъ выше и лучезарнѣе лицо, тѣмъ примѣтнѣе всякое облачко, помрачающее блескъ его славы. Несчастная знала, что молва не пощадитъ ея; знала и то, что у ней есть завистники, которые не преминутъ воспользоваться случаемъ и приправятъ горькую истину еще горчайшими клеветами, а всѣ эти клеветы будутъ казаться, при теперешнихъ обстоятельствахъ, правдоподобными. Прощайте, почести! прощай, слава! прощай милость царская! ужъ не стоять Маріи подлѣ Царицы въ придворныхъ церемоніяхъ, не являться на пиршествахъ, какъ солнце на утреннемъ небѣ, не увлекать за собой толпы раболѣпныхъ поклонниковъ, не дивить своей красотой и Русскихъ и иноземцевъ!... Что, если бы Богѣ быль опять столько милостивъ,-- если бы ея ребенокъ опять родился мертвый? Марія содрогнулась отъ ужаса... Но лишиться въ одно мгновеніе славы, созданной нѣсколькими годами, съ трудомъ и пожертвованіями, -- развѣ это также не ужасно? Потерять доброе имя, сокровище ничѣмъ незамѣняемое для женщины, -- развѣ это сноснѣе какихъ-нибудь угрызеній совѣсти, которыя она легко скроетъ подъ мракомъ ночи, или подавитъ блескомъ и шумомъ торжественныхъ дней? Въ одномъ случаѣ преступленіе гласное, неизбѣжно влекущее за собой общее презрѣніе и утрату всѣхъ наслажденій честолюбія, которому она посвятила всю жизнь свою; въ другомъ также преступленіе, но ужъ не первое, преступленіе вынужденное, -- правда, новое преступленіе; но за то спасеніе доброй славы, спасеніе всѣхъ пріобрѣтенныхъ благъ, между-тѣмъ Марія будетъ имѣть время исправиться, и глубокимъ, искреннимъ покаяніемъ умолить Творца, чтобы Онъ простилъ ея великій грѣхъ, который совершила она единственно отъ того, что, по женской слабости, не могла бороться съ обстоятельствами. Несчастная потеряла разсудокъ.
   Мы не считаемъ за нужное продолжать эту печальную повѣсть: читатель самъ свяжетъ послѣднія слова ея съ тѣмъ, что сказано выше объ арестованіи камеръ-фрейлины Гамильтонъ.
   Испугъ, недостатокъ времени, чтобъ обдумать всѣ обстоятельства, и долгое притворство, обратившееся въ привычку, а можетъ-быть и надежда какъ-нибудь скрыть преступленіе -- сдѣлали то, что Марія, приведенная къ Царю, ни въ чемъ не созналась. Само собой разумѣется, что это не могло дать ея дѣлу выгоднаго освѣщенія въ глазахъ Государя, который былъ олицетворенный законъ, рука Божія, подобно самому Богу милостивый къ чистосердечному, невынужденному раскаянію, и грозный къ нераскаянному злодѣйству. Началось слѣдствіе; но это было только соблюденіемъ установленныхъ формъ: признаніе О-ва, показанія Сарры, трупъ ребенка, болѣзнь самой Маріи и другія обстоятельства, доселѣ не обращавшія на себя ни чьего вниманія, а теперь сдѣлавшіяся уликами, скоро доказали неоспоримымъ образомъ, что Марія умертвила свое дитя. Одна она, по внушенію поздняго стыда, или еще по какой-то безразсудной надеждѣ, столь свойственной человѣку въ минуту погибели, утверждала свою невинность; наконецъ и ея твердость рушилась: она открыла все.
   Преступленіе было ужасно. Сердце замираетъ, когда подумаешь, что женщина задушила свое родное дѣтище!
   Между-тѣмъ, когда молва разнесла эту новость по городу, участь Маріи встрѣтила болѣе жалости, нежели какъ можно было ожидать по важности ея преступленія и по числу ея завистницъ. Нашлись люди, которые помнили сдѣланное ею добро, такіе, которые считали ее своей благодѣтельницей. Одному она помогла въ нищетѣ, другому выпросила пособіе Государыни, на третьяго указала самому Государю. Слезы глубокаго сожалѣнія полились изъ глазъ, которые нѣкогда были осушены ею. Какой-то дряхлый старикъ приплелся къ Екатеринѣ, и упалъ ей въ ноги, просилъ исходатайствовать, чтобы отсѣкли голову ему, а не Маріи, потому, говорилъ онъ, что Марія еще молода и успѣетъ воротить себѣ Божію милость и свое счастье; а онъ и безъ того ужъ не долго проживетъ на свѣтѣ. Но Екатерина не имѣла надобности въ такомъ побужденіи, чтобы вступиться за свою любимицу: вмѣстѣ со многими вельможами двора, она искренно сожалѣла о Маріи, разсуждая, что преступленіе ея совершено не отъ закоренѣлаго порока, а единственно отъ стыда и страха потерять доброе имя. Самъ Б-въ, отъ котораго, менѣе чѣмъ отъ всякаго другаго, можно было ожидать состраданія къ женщинѣ, насмѣявшейся надъ нимъ такъ коварно, самъ Б-въ, въ домашней бесѣдѣ у Государыни съ нѣкоторыми изъ ея приближенныхъ, взялъ сторону злополучной жертвы, какъ человѣкъ благородный и неспособный питать мщенія къ существу, убитому рокомъ, или какъ послѣдователь современныхъ парижскихъ нравовъ, бывшій усерднѣйшимъ членомъ не очень скромнаго и не очень строгаго общества, которое отправляло свои грѣшныя таинства подъ лирическимъ предсѣдательствомъ поэта Шолье. Только одинъ человѣкъ хранилъ молчаніе среди единодушнаго говора всѣхъ собесѣдниковъ Екатерины въ пользу Маріи. Суровый старецъ, съ большими сѣдыми усами, онъ сидѣлъ поодаль отъ прочихъ, какъ бы не желая мѣшаться въ ихъ суесловіе. На лицѣ его владычествовало выраженіе строгости; въ очахъ, не смотря на приклонность лѣтъ, сверкалъ еще юношескій пламень; а на широкомъ морщинистомъ челѣ отражалась глубокая, заповѣдная дума, которая, казалось, залегла навѣкъ въ его высокую душу. Онъ съ примѣтнымъ удовольствіемъ слушалъ, когда человѣкъ лѣтъ пятидесяти, въ мундирѣ гвардейской бомбардирской роты, съ Андреевской звѣздой на груди, генералъ-фельдцейхмейстеръ Яковъ Брюсъ, говорилъ, что преступленіе Маріи еще не доказываетъ ея порочности, и приводилъ изъ исторіи примѣры, что иногда люди самые добродѣтельные подвергались преступленіямъ, будучи вынуждены случайными обстоятельствами, подобно тому, какъ и явные злодѣи дѣлывали добрыя дѣла или обнаруживали благія чувства, не имѣя силъ совершенно подавить въ себѣ зародышъ добродѣтели, который есть въ душѣ каждаго человѣка. Напротивъ-того, когда князь Меньшиковъ дерзко перебивалъ рѣчь ученаго Брюса и начиналъ утверждать тоже, что Mapiя заслуживаетъ прощенія, но не приводилъ никакихъ доказательствъ, а только ссылался на желаніе Государыни,-- старикъ показывалъ явное нетерпѣніе, глаза его загорались, онъ кипѣлъ, рвалъ себѣ сѣдой усъ, и едва-едва удерживался, чтобы не закричать на льстиваго и надменнаго царедворца.
   -- Что вы не скажете намъ своего мнѣнія, князь Яковъ Ѳедоровичъ? спросила наконецъ Екатерина.
   -- Да что говорить? отвѣчалъ старикъ. Вотъ его свѣтлость, герцогъ ингерманландскій все разсказалъ.
   Меньшиковъ покосился, "князь," сказалъ онъ, "Государынѣ угодно знать теперь не мое, а твое мнѣніе."
   -- Мое мнѣніе, отвѣчалъ Долгорукій, устремивъ на него сухой и безстрастный взглядъ; мое мнѣніе, Александръ Данилычъ, вотъ какое: служить, такъ не картавить; Царю правда лучшій слуга.
   -- Такъ, князь, произнесла ласково Екатерина, я знаю вашъ образъ мыслей, и самъ Государь говоритъ, что дядя ему больше другъ, чѣмъ подданный....
   -- И другъ и подданный! прервалъ Долгорукій съ глубокимъ чувствомъ. Любить Царя, значитъ любить свою родину, Государыня.
   -- Но ваше мнѣніе о несчастной Маріи? повторила Екатерина.
   -- Жаль бѣдной, отвѣчалъ князь почти равнодушно.
   -- И только-то? спросила Екатерина.
   -- Остальное въ Уложеніи Алексѣя Михайловича.
   -- Однакожъ, ваше сіятельство, вмѣшался Брюсъ, Царь властенъ простить.
   -- Сердце Царево въ рукѣ Божіей, отвѣчалъ Долгорукій; но я думаю, что правда, и для Царя, и для насъ рабовъ его -- все равно. Вотъ послушайте, Яковъ Вилимычъ, я разскажу вамъ одинъ необыкновенный случай. Прислушай и ты, Александръ Данилычъ, примолвилъ онъ обращаясь къ Меньшикову. Когда велѣли казнить зачинщиковъ заговора злодѣя Шакловитаго, въ числѣ ихъ были три человѣка, родные братья. Мать этихъ преступниковъ, старая старуха, улучила время, какъ Петръ Алексѣичъ шелъ въ церковь въ Сергіевскомъ монастырѣ, что подъ Москвою, пала ему въ ноги, и стала просить помилованія, говоря, что она безъ дѣтей своихъ помретъ съ голоду. Царь отказалъ. Но старуха дождалась, когда онъ пошелъ изъ церкви, и опять тоже. Слезы ея разжалобили молодаго Государя; онъ приказалъ отдать ей одного сына, котораго она сама выберетъ. Старуха выбрала; но что же случилось? Когда они вмѣстѣ шли изъ монастырской тюрьмы, въ святыхъ воротахъ сынъ споткнулся, упалъ, прошибъ себѣ темя объ камень, и тутъ же испустилъ духъ.
   Всѣ съ изумленіемъ посмотрѣли другъ на друга; каждый внутренно сознавался, что въ этомъ происшествіи есть что-то чудное, и невольно задумался. Нѣсколько минуть въ комнатѣ была совершенная тишина. Наконецъ Долгорукій прибавилъ:
   -- Когда донесли объ этомъ Петру Алексѣевичу, онъ упалъ на колѣни передъ Спасомъ и долго молился, чтобы Господь отпустилъ ему нарушеніе закона.
   Сказавъ это, Долгорукій всталъ, поклонился Государынѣ и вышелъ.
   Но какъ ни сильно было впечатлѣніе, произведенное разсказомъ его на всѣхъ присутствующихъ, общее желаніе, чтобы Марія была прощена, нисколько не уменьшилось. Государыня искренно любила ее, прочіе жалѣли. Итакъ положено было употребить всѣ средства, чтобы склонить Петра къ милости. Добрая Екатерина въ этотъ же вечеръ заговорила о томъ своему супругу; она съ жаромъ и въ самыхъ поразительныхъ краскахъ описала достоинства Маріи, разсказала о приходившемъ старикѣ, живо изобразила общее доброжелательство къ преступницѣ. Петръ выслушалъ все терпѣливо, вздохнулъ, взглянулъ на стоявшую въ углу икону, передъ которой горѣла лампада, и сказалъ: "Катенька, дѣло Маріи въ судѣ." Подобные отвѣты получили и всѣ другіе ходатаи за несчастную, утруждавшіе Государя на другой день, любимые его помощники въ дѣлахъ государственныхъ, приближенные царедворцы и родственники Маріи. Петръ, безъ всякаго гнѣва и неудовольствія, выслушивалъ ихъ просьбы, соглашался, что участь Маріи достойна состраданія, и заключалъ словами: какъ рѣшитъ судъ.
   Но суду нечего было долго разсматривать: преступленіе доказывалось обстоятельствами дѣла и собственнымъ сознаніемъ преступницы; законъ полагалъ смерть, и судъ положилъ -- смерть. Оставалось поднести приговоръ на утвержденіе Государю.
   У Царя Петра было обыкновеніе, когда онъ отправлялъ куда-нибудь своего посла, отдавъ ему послѣднія приказанія, спрашивать, не имѣетъ ли и онъ съ своей стороны какого дѣла до Государя. Вздумали воспользоваться этимъ обыкновеніемъ по случаю отправленія Б-на, зная, что Петръ рѣдко отказываетъ въ томъ, о чемъ проситъ его отправляющійся посолъ.
   Наканунѣ своего отъѣзда, Б-въ получилъ отъ Остермана инструкцію о дѣлахъ съ Пруссіею и особый приказъ Царя, чтобы онъ прочелъ ее вмѣстѣ съ Остерманомъ, а завтра поутру въ четыре часа оба явились бы къ Его Величеству, и чтобы Б-въ не забылъ взять съ собой свою записную книжку. Въ то же время и Екатерина прислала Б-ву приглашеніе провести вечеръ въ ея апартаментахъ. Б-въ и Остерманъ занялись чтеніемъ, въ десять часовъ вечера кончили, и вмѣстѣ поѣхали къ Государынѣ. Тамъ было нѣсколько приближенныхъ особъ: Меньшиковъ, Крюйсъ, Апраксинъ и другіе; только не было Долгорукаго. Говорили о Маріи; Екатерина плакала. Само собой разумѣется, что Б-въ тотчасъ изъявилъ готовность просить Государя за эту несчастную, тѣмъ болѣе, что ему не о чемъ было просить собственно для себя. Остерманъ вызвался подкрѣпить его просьбу. Лучь надежды блеснувъ надъ сердцами присутствующихъ; мало-по-малу всѣ согласились, что, безъ сомнѣнія, Царь помилуетъ преступницу, или по крайней мѣрѣ смягчитъ ея наказаніе. Екатерина отерла слезы. Въ самомъ дѣлѣ, что значило Царю сказать одно слово и тѣмъ успокоить свою супругу, которую онъ такъ много любилъ, обрадовать людей, которые ему такъ вѣрно служили, явить черту милосердія, которое такъ прекрасно въ вѣнценосцѣ? Правда, это милосердіе было бы явнымъ отступленіемъ отъ закона, написаннаго не для того, чтобы его нарушали изъ какихъ-нибудь частныхъ уваженіи, нисколько не относящихся къ его сущности: отступленіемъ отъ закона, который былъ особенно важенъ въ тѣ времена по духу вѣка и по самымъ обстоятельствамъ, въ какихъ тогда находилась Россія; но добрая Екатерина и ея собесѣдники, увлеченные состраданіемъ, забывали все это; они видѣли только бѣдственную участь, грозившую преступницъ, и не знали, какъ высоко понималъ Петръ священный санъ Царя, перваго исполнителя всѣхъ установленныхъ законовъ и намѣстника Божьяго правосудія на землѣ.
   Съ пріятными мечтами о спасеніи Маріи, разъѣхались гости Екатерины по домамъ. Б-въ, искусный дипломатъ, и Остерманъ чуть ли не первый изъ всѣхъ дипломатовъ своего вѣка, умѣли слѣдовать правилу Горація utile dulci, и вмѣсто того, чтобы лечь въ постели, отправились на какую-то пирушку, гдѣ просидѣли до самаго того времени, какъ надобно было ѣхать къ Царю. За десять минутъ до четырехъ часовъ по тогдашнему утра, а по нынѣшнему ночи, они стояли у дверей Петрова кабинета. Дежурный деньщикъ объявилъ имъ, что Царь уже съ полчаса какъ всталъ и ходитъ по комнатѣ; однако жъ не пошелъ о нихъ докладывать, не смѣя сдѣлать этого прежде назначеннаго времени. Наконецъ пробило четыре часа; деньщикъ доложилъ; Царь велѣлъ позвать.
   Они нашли Петра стоящимъ у своихъ креселъ. Человѣкъ, который создалъ одну изъ могущественнѣйшихъ державъ въ цѣломъ мірѣ; который былъ, есть, и, безъ сомнѣнія, на вѣки останется первымъ героемъ, или лучше сказать, какимъ-то непостижимымъ для нашего ума чудомъ въ человѣческомъ родѣ: и котораго необъятное величіе не допускаетъ даже называть его человѣкомъ, -- это дивное существо, этотъ полубогъ стоялъ передъ ними въ коротенькомъ поношенномъ шлафрокѣ, съ неподвязанными чулками, въ старыхъ, трижды починенныхъ туфляхъ и въ бумажномъ колпакѣ на полотняной подкладкѣ. Мы привыкли воображать себѣ величіе въ блескѣ. Оно такъ, если дѣло идетъ объ величіи обыкновенномъ, которое доступно нашему разуму. Почему, на примѣръ, не представить Наполеона съ его таинственной звѣздою? Болѣе всякаго, онъ похожъ на блуждающую комету, которая появилась, ужаснула и закатилась, не оставивъ по себѣ ничего, кромѣ воспоминанія, можетъ-быть непрочнаго воспоминанія о наведенномъ ею ужасѣ! Почему также въ этомъ самомъ видѣ не представить и Александра Македонскаго, и Кира (ежели когда-нибудь существовалъ Киръ), и Ромула (ежели существовалъ Ромулъ), и наконецъ Аннибада, самаго Юлія Цесаря, англійскаго. Альфреда, шведскихъ Густава Вазу и Густава-Адольфа? Всѣмъ имъ очень идутъ лавровые вѣнки и торжественныя ореолы, Это люди великіе: тотъ -- завоеватель, другой -- возстановитель своего государства, третій еще что-нибудь; каждый истино великъ по своей части. Но кто, гдѣ, когда явилъ, въ себѣ такое многостороннее величіе, какъ Царь Петръ, который заводилъ флотъ и училъ мужиковъ плести лапти, побѣждалъ знаменитѣйшаго современнаго полководца и держалъ корректуру вновь выходящихъ книгъ, основывалъ подъ непріятельскими выстрѣлами прекраснѣйшую въ свѣтѣ столицу, а съ нею новую могущественнѣйшую Имперію и сгонялъ своихъ подданныхъ насильно на вечеринки? Непонятно, какъ одинъ человѣкъ могъ предаваться такимъ разнообразнымъ занятіямъ, соединять въ себѣ столько способностей, и все доводить до конца, или дѣлать такъ, что послѣ него, не смотря ни на какія преграды, дѣло додѣлывалось. Гдѣ онъ бралъ силы? гдѣ онъ бралъ время?-- Когда говоришь о Петрѣ, слова такъ и льются, сыплются, толкаютъ другъ друга; но все, что ни скажешь, выходитъ какою-то пошлостью. До сихъ поръ мы еще не знаемъ ни одного сочиненія, въ которомъ бы отразилась великая тѣнь Петра, и полагаемъ, что его не совсѣмъ понимаютъ.
   Обратимся къ нашему бѣдному повѣствованію.
   -- Который часъ? спросилъ Государь у деньщика.
   -- Ровно четыре, отвѣчалъ тотъ.
   -- Хорошо; отдалъ ли ты, Андрей Иванычъ, ему инструкцію?
   -- Отдалъ, Ваше Величество, отвѣчалъ Остерманъ.
   -- А ты, Михайло, читалъ ли ее?
   -- Читалъ, Ваше Величество.
   -- Все ли понялъ, и не нужно ли спросить о чемъ у меня?
   Б-въ отвѣчалъ удовлетворительно. Царь сѣлъ и пригласилъ къ тому же обоихъ дипломатовъ. Начались вопросы о дѣлѣ, поручаемомъ Б-ву; Петръ предлагалъ ему разные случаи, и спрашивалъ, какъ онъ поступитъ при такихъ и при такихъ обстоятельствахъ. Отвѣты Б-ва показали, что онъ вникнулъ въ дѣло и не ошибется.
   -- Изрядно, сказалъ Петръ, разумѣя подъ этимъ словомъ, по тогдашнему его значенію, превосходную степень хорошаго. Я вижу, что ты совершенно знаешь, что тебѣ должно дѣлать для Государства. Теперь вынь свою записную книжку: я хочу дать тебѣ еще собственныя мои порученія.
   Послѣ этого Петръ велѣлъ Б-ву записывать, объясняя коротко, но обстоятельно, разныя вещи, которыя тотъ долженъ былъ выслать къ нему изъ-за границы для Петербурга и вообще для Россіи; это были разныя книги, карты, инструменты, химическіе составы, краски, образчики различныхъ издѣлій. Потомъ Государь сказалъ и велѣлъ записать, чтобы Б-въ принялъ въ Русскую службу и прислалъ въ Петербургъ разныхъ искусныхъ мастеровъ и ремесленниковъ, особенно слесарей, мѣдиплавильщиковъ, дѣлателей стали, наконецъ плотниковъ, каменьщиковъ, садовниковъ и даже земледѣльцевъ. Исчисливъ всѣ порученія, онъ велѣлъ Б-ву прочитать записанное, чтобы посмотрѣть, не забылъ ли чего, и въ заключеніе сказалъ: "по инструкціи ты долженъ доносить коллегіи, и съ ней имѣть переписку, а по моимъ коммисіямъ относить прямо ко мнѣ; пиши безъ церемоніи, коротко, точно, и надписывай просто Петру Алексѣичу".
   Б-въ положилъ книжку въ карманъ и всталъ.
   -- Теперь, Михайло, скажи, не дашь ли и ты мнѣ какой коммиссіи? Я безъ тебя все здѣсь исправлю съ такимъ же прилежаніемъ, съ какимъ прошу, чтобы ты исправилъ мои надобности въ чужихъ земляхъ.
   Это была минута, которой Б-въ ожидалъ съ нетерпѣніемъ въ продолженіе всей аудіенціи. Сердце его затрепетало: ему чрезвычайно хотѣлось выпросить Маріи прощеніе, чтобы угодить Государынѣ, и показать себя передъ вельможами и всѣмъ городомъ. Къ тому же послѣдняя бесѣда у Екатерины, гдѣ не только она, но и всѣ присутствовавшіе такъ искренно сожалѣли о несчастной, нѣкогда блистательной дѣвицъ Гамильтонъ, внушила ему самое нѣжное участіе къ судьбѣ преступницы; онъ былъ глубоко растроганъ и готовь на все для ея спасенія.
   И такъ сердце его затрепетало.
   -- Ваше Величество, сказалъ онъ, робѣя отъ борьбы страха съ надеждой, если милость ваша позволитъ, то осмѣлюсь утруждать Ваше Величество объ одномъ: помилуйте несчастную камеръ-фрейлину Гамильтонъ.
   Петръ нахмурился. Остерманъ хотѣлъ было подкрѣпить просьбу Б-ва, но Государь началъ говорить:
   -- Михайло, сказалъ онъ, развѣ Маріино дѣло касается до тебя? Я знаю, что ты хотѣлъ на ней жениться; но думаю, что теперь ты перемѣнилъ этѣ мысли.
   -- Ваше Величество, отвѣчалъ Б-въ, я вступаюсь за преступницу раскаянную. Вспомните, Государь, что вы сами были къ ней благосклонны, что она пользовалась также милостями Ея Величества и слыла первою дамою при вашемъ Дворъ.
   -- Знаю, сказалъ Государь.
   -- Ее всѣ любили и всѣ жалѣютъ, продолжалъ Б-въ, не давая говорить Остерману; теперь участь ея зависитъ отъ милосердія Вашего Величества.
   -- Вотъ то-то не отъ меня, Михайло, возразилъ Петръ, и потомъ, обращаясь къ обоимъ, примолвилъ: неужели вы думаете, что мнѣ не жаль ея? Но это нарушитъ присягу, которую я далъ Богу, принимая отъ Него вѣнецъ Царскій.-- Довольно, господа!-- Прощай, Михайло; желаю тебѣ благополучнаго пути, и чтобы ты должность свою исполнялъ вѣрно и прилежно. Если будешь вести себя такъ, какъ я надѣюсь, то я постараюсь о твоемъ счастьи. Сказавъ это, Петръ всталъ, поцѣловалъ Б-на въ лобъ и примолвилъ: ступай съ Богомъ!
   Б-въ и Остерманъ вышли изъ кабинета. Въ тотъ же день, часами тремя позже, деньщикъ Государя вынесъ оттуда конфирмованный приговоръ объ отсѣченіи Маріи головы, и увѣдомилъ, что Царь жалуетъ ей три дня на покаяніе. Когда это извѣстіе дошло до Екатерины, она пожелала сама видѣть бывшую свою камеръ-фрейлину.
   Между-тѣмъ какъ все это происходило, О-въ также содержался подъ стражею, потому что обстоятельства наводили сильное подозрѣніе, что онъ участвовалъ въ преступленіяхъ Маріи, или по крайней мѣръ хоть зналъ о нихъ. Молодаго человѣка призвали въ судъ, спрашивали, старались поймать на отвѣтахъ; но онъ смѣло утверждалъ свою невинность, и судьба его оставалась неразрѣшенною. Однакожъ эти допросы показали ему печальную сущность дѣла. Можете вообразить положеніе человѣка, который любилъ такъ пламенно, какъ О-въ, и узналъ, что его любезная убійца своего дитяти! Мы не беремся описать адъ, который заклокоталъ въ его сердцѣ, вмѣстилищѣ самыхъ противуположныхъ ощущеній неугасавшей любви и возгорѣвшейся ненависти, сожалѣнія и презрительнаго негодованія. Въ эти минуты онъ былъ, можетъ статься, столько же несчастливъ, какъ и сама Марія; одно различіе -- онъ былъ невиненъ въ дѣтоубійствъ. Но правда ли это? Развѣ не онъ довелъ Марію до паденія, которое было источникомъ ея злодѣйства? Увы! совѣсть говорила О-ву, что онъ не правь, и къ этому еще присоединилась страшная мысль, что онъ самъ былъ доносчикомъ на свою любовницу, самъ же и погубилъ ее, въ томъ и въ другомъ случаѣ. Бывали такія минуты, что О-ву становилось жаль, зачѣмъ онъ не раздѣлялъ вполнѣ Маріина злодѣянія, чтобы раздѣлить съ ней и участь, которая ее ожидала. Друзья, видя его въ такомъ отчаянномъ положеніи, стали питать въ немъ надежду на Царское милосердіе; онъ поддался ихъ сострадательной лжи, и проводилъ цѣлые дни и ночи въ жаркихъ молитвахъ, не зная, что въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, въ другой казематѣ, точно такъ же молится Марія.
   Страданія Маріи были неописанны. Дѣтоубійца -- какое ужасное слово! И кто совершилъ подобное преступленіе? Волосы становятся дыбомъ и сердце леденѣетъ, когда подумаешь, что оно совершенно женщиной! За то посмотрите, что стало съ этой женщиной въ немногіе дни. Кто узнаетъ царицу современныхъ красавицъ, идолъ мужчинъ, блистательную Марію Гамильтонъ въ этомъ полуживомъ, полумертвомъ существѣ, которое чуть движется въ углу мрачной тюрьмы и только одними болѣзненными стонами даетъ знать о своемъ присутствіи? Куда дѣвался огонь прелестныхъ очей, пожигавшій сердца всѣхъ юношей, свѣжій румянецъ, спорившій съ румянцемъ весеннихъ розъ, улыбка, дарившая счастье? Куда дѣвались эти бархатныя плечи, эта полная жизни грудь, которыя внушали столько мучительныхъ и сладкихъ мечтаній? Куда, наконецъ, дѣвалось все это дивное, очаровательное, могущественное своей красотой существо, которое, являясь, разливало вокругъ себя свѣтъ, любовь и ропотъ удивленія?-- Въ углу тюрьмы, подлъ клочка соломы, на голомъ полу, лежитъ блѣдная, тощая женщина съ померкшимъ и полузакрытымъ взоромъ, ввалившимися щеками и страшно осунувшимися костями на шеѣ и на лицѣ. Слабый лучъ свѣта, съ усиліемъ пробиваясь сквозь маленькое рѣшетчатое окно надъ самой головой преступницы, падаетъ вкось на ея чело, освѣщаетъ нависшія на немъ капли холоднаго пота, и скользить далѣе по позеленѣлымъ щекамъ, оставляя въ тѣни глаза, которые кажутся глубокими темными ямами; черные волосы разметаны по полу: одна ихъ прядь перекинулась на лицо; одежда въ безпорядкѣ; грудь не колышется; ничто не показываетъ признаковъ жизни, ни слезы не льются, ни вздохи не вырываются изъ изсохшей груди: только порою глухой, хриповатый стонъ обнаруживаетъ, что тутъ лежитъ не трупъ, а что-то живое. Это ли блестящая Марія Гамильтонъ?-- Ужасно преступленіе, но ужасны и муки, которыя она переноситъ!
   Посѣщеніе Государыни было для нея причиною новыхъ и еще жесточайшихъ страданій, присоединивъ стыдъ къ угрызеніямъ совѣсти. Нѣкогда Марія стояла возлѣ Екатерины, въ пышномъ нарядѣ ея любимицы; теперь она валяется у ногъ ея на клочкѣ соломы, уличенною и приговоренною къ смерти злодѣйкой. Но Екатерина умѣла понимать Маріины муки и всю полноту ея раскаянія: кроткій голосъ Царицы проникъ въ глубину души ея; Марія испустила первый вздохъ и пролила первыя слезы: ей стало легче.
   Послѣ Государыни пришелъ пасторъ съ Библіей и Распятіемъ. Онъ былъ не нуженъ: Марія считала себя недостойною утѣшеній религіи; вѣрила въ безпредѣльную милость Творца, но думала, что ей грѣшно на нее надѣяться; она просила только оставить ей крестъ и книгу.
   Но за то съ какимъ глубокимъ раскаяніемъ, съ какимъ безпощаднымъ самоуничиженіемъ, она пала во прахъ передъ этимъ крестомъ, когда пасторъ удалился и она осталась одна! Не изъ очей потекли ея слезы: онъ потекли прямо изъ сердца; и этѣ слезы были необыкновенныя:.это были потоки горячей крови, льющіеся изъ глубокой, смертельной раны. Весь день и всю ночь она провела на молитвѣ, не разгибая колкнь Никто не знаетъ, что происходило въ душъ ея: она ни кому не открыла, принялъ ли Богъ ея покаяніе, только поутру пасторъ, вторично посѣтивъ Марію, нашелъ ее на томъ же самомъ мѣстѣ, гдѣ она молилась, но ужъ не молящеюся и не въ бѣдственномъ состояніи отчаянія, въ какомъ онъ ее видѣлъ вчера: теперь она почивала, дыханіе тихо и правильно вылетало изъ ея устъ, а на впалыхъ щекахъ игралъ тонкій румянецъ. Благочестивый старикъ осторожно затворилъ за собою двери, на цыпочкахъ перешелъ тѣсное пространство тюрьмы, и сѣвъ на деревянную скамейку подъ окномъ, открылъ свою англійскую Библію на словахъ Исаіи: "Woe to the crown of pride, to the drunkards of Ephraim, whose glorious beauty is a fading flower!-- горе вѣнцу гордыни, наемникамъ Ефраимовымъ: его кичливая красота есть цвѣтокъ увядшій!" -- Пасторъ читалъ про себя, изрѣдка посматривая на Марію; она все еще почивала; ничто не нарушало молчанія; казалось ангелъ мира слетѣлъ въ это жилище скорби и приникъ челу покаявшейся преступницы. Наконецъ въ то самое время, какъ глаза старика, медленно двигаясь по строкамъ священной книги, дошли до словъ: "Bread corn is bruised; he will not ever be threching, -- жатва на нивъ побита; я не вѣчно буду разить ее,-- Марія пробудилась, вздохнула, открыла глаза, и не замѣчая пастора, поднялась на колѣни. Служитель алтаря привѣтствовалъ ее словомъ благодати. Въ этотъ разъ Марія уже не противилась голосу религіи: она внимательно слушала, когда добрый старецъ говорилъ ей о неисчерпаемомъ милосердіи Бога, о благости Его къ раскаянному грѣху; она тихо плакала, устремивъ прояснѣвшій взглядъ на Распятіе, и въ этихъ слезахъ, кажется, было уже не отчаяніе, не страхъ, ожидающій за могилою казни, а кроткое, смиренное сокрушеніе о содѣланномъ грѣхѣ, и любовь, благодарность, довѣренность къ безпредѣльно милостивому Провидѣнію.
   Марія пожелала видѣться съ родственниками и нѣкоторыми друзьями. Она почитала нужнымъ исповѣдаться передъ ними, какъ исповѣдалась передъ Господомъ, чтобы испросить и у нихъ также прощеніе въ своемъ тяжкомъ грѣхѣ и въ стыдѣ, которымъ она ихъ покрыла. Царь позволилъ всѣмъ и каждому посѣщать ее, и на другой день -- послѣдній день передъ назначенной казнью -- у дверей Маріиной тюрьмы собралось множество народа, привлеченнаго частію любопытствомъ, которое гоняется безъ разбору за всякою новостью, а частію и душевнымъ состраданіемъ, пріязнію, справедливымъ уваженіемъ къ достоинствамъ Маріи. Тутъ были всѣ ея немногочисленные родственники, всѣ тѣ, которымъ она когда-нибудь сдѣлала, добро, и многія первостепенныя лица Двора. Можно легко представить, какъ эти посѣщенія должно были истомить Марію; но она переносила ихъ съ удивительнымъ мужествомъ. Казалось, она нарочно призывала на себя эту новаго рода пытку, сама добровольно шла на встрѣчу этимъ мученіямъ, чтобы сколько можно болѣе покарать себя за великій грѣхъ и не даромъ получить помилованіе Создателя. Болѣе всего ея самоотверженіе проявлялось въ свиданіяхъ съ знатью, особенно съ этими молодыми людьми, которыхъ она нѣкогда поражала своей неприступною красотой, и съ этими дамами, которыхъ старалась затмить своею любезностью. Казалось бы, что непомѣрная гордость и честолюбіе Маріи должны были лишить ее силъ и глядѣть на нихъ; напротивъ, Марія умѣла подавить въ себѣ земныя страсти, смиренно припадала къ ногамъ этихъ людей, цѣловала руки барынь, которыхъ прежде считала прахомъ передъ собою, и со слезами, съ рыданіями молила каждаго и каждую о прощеніи ей всѣхъ вѣдомыхъ и невѣдомыхъ обидъ золъ и неудовольствій, которыя она когда либо имъ причинила. Тутъ она была истинно велика.
   И такимъ образомъ прошелъ почти цѣлый день, день наканунѣ казни! Она со всѣми прощалась, всѣхъ просила о забвеніи ея тяжкихъ проступковъ, о воспоминаніи про нее съ любовію и соболѣзнованіемъ, а тѣхъ, которые особенно любили ее, или были ею облагодѣтельствованы, тѣхъ, которые теперь, съ громкимъ безумнымъ воплемъ, кидались ей на шею, или падали въ ноги, нѣжно принимала въ свои объятія, утѣшала и благодарила, что они вступились за нее у Всевышняго. Кто-то спросилъ, не хочетъ ли она видѣть О-ва; но Марія рѣшительно отказалась, говоря, что она заочно прощаетъ ему свое преступленіе и свою смерть, признаетъ неумышленный доносъ его -- перстомъ Божіимъ, и не смѣетъ, считаетъ за грѣхъ видѣть О-ва, когда принадлежитъ уже не землѣ.
   Передъ вечеромъ посѣтила ее опять Государыня. Доброй Екатеринѣ, не перестававшей изыскивать всѣ способы къ спасенію своей любимицы, блеснулъ новый лучь надѣжды. Въ то время еще была жива невѣстка Петра, вдовствующая супруга Царя Іоанна Алексѣевича, Прасковья Ѳедоровна, умная, почтенная старушка, хотя нѣсколько суевѣрная, по воспитанію и по духу вѣка, къ которому она принадлежала. Во дворцѣ у нея было сборище разныхъ ханжей, пустосвятовъ, юродивыхъ; нѣкоторые изъ нихъ, особенно одинъ, родомъ изъ подъячихъ, по имени Архипъ Тимоѳеевичъ, искусный лицемѣръ, или восторженный пустосвятъ, считались за праведныхъ и даже за пророковъ; имъ воздавались почести, какъ бы угодникамъ Божіимъ; у нихъ цѣловали руки, просили благословенія. Но не смотря на всѣ этѣ странности, подавшія Петру еще въ молодости его поводъ прозвать домъ Царицы Прасковіи Ѳедоровны гошпиталемъ уродовъ, сама Царица, какъ женщина умная, была не чужда нововводимымъ обычаямъ. Можетъ-статься, она понимала пользу образованія; можетъ-статься, боялась Петра; какъ бы то ни было, только не покидая своихъ старинныхъ привычекъ, она слѣдовала и общему перевороту въ общежитіи, являлась на публичныя празднества во французскомъ платьѣ, принимала у себя гостей, посѣщала сама новоустановленныя ассамблеи и участвовала даже въ маскерадахъ, одѣвалась въ костюмы. Петръ весьма уважалъ ее, часто къ ней ѣздилъ, любилъ съ нею бесѣдовать и никогда ни въ чемъ ей не отказывалъ. На неё-то устремились заплаканные глаза Екатерины. Старая Царица, раздѣляя общее сожалѣніе о прекрасной Маріи, охотно согласилась просить Петра. Условились, что она въ этотъ же вечеръ позоветъ его и что у нея будутъ еще три человѣка, съ которыми онъ особенно любитъ разговаривать, а именно: генералъ-адмиралъ Ѳедоръ Матвѣевичъ Апраксинъ, братъ жены покойнаго Царя Ѳеодора Алексѣевича; генералъ-фельдцейхмейстеръ Яковъ Виллимовичъ Брюсъ, и тайный совѣтникъ Петръ Андреевичъ Толстой. Надежда на Царицу Прасковью Ѳедоровну была очень основательна: ежели ужъ и эта старушка, извѣстная строгою жизнью, набожная до суевѣрія, вступается за несчастную Марію, то какъ Петру отказать? Марія отвѣчала, что она совершенно покорилась своей участи и приготовилась уже къ смерти; впрочемъ не скрыла, что ей хотѣлось бы немножко пожить, чтобы безпрерывнымъ покаяніемъ и подвигами добродѣтели загладить свое преступленіе.
   Въ шесть часовъ Апраксинъ, Брюсъ и Толстой собрались у Царицы, переговорили, какъ приступить къ дѣлу, условились, что каждый изъ нихъ долженъ сказать, и только ждали Петра, съ нетерпѣніемъ желая скорѣе видѣть развязку, потому-что каждый принималъ живое участіе въ судьбѣ Маріи и каждый страшился, чтобы своимъ вмѣшательствомъ не прогнѣвить Государя. Старая Царица, по обыкновенію, спрятала всѣхъ своихъ нищихъ юродивыхъ и всю ихъ братью, чтобы они какъ-нибудь не попались на глаза Царю. Въ комнатахъ было чище обыкновеннаго. на окошкахъ стояли въ синихъ фарфоровыхъ вазахъ недавно привезенные изъ Голландіи тюльпаны и гіацинты, на стѣнѣ висѣлъ рисованный планъ Петербурга съ большимъ двуглавымъ орломъ въ углу. Но Петръ все не ѣхалъ. Неужели онъ и не будетъ? Нетерпѣніе ожидавшихъ возрастало съ каждою минутою; сердца ихъ съ каждою минутою начинали биться сильнѣе.
   -- Пріѣхалъ! раздалось наконецъ изъ переднихъ комнатъ. Всѣ встали, засуетились, пошли на встрѣчу.
   -- Здравствуй, невѣстушка! сказалъ Петръ, входя вмѣстѣ съ Екатериной -- Вотъ спасибо, что позвала, да еще собрала такую пріятную компанію, прибавилъ онъ, цѣлуясь съ нею, и потомъ оборотился къ присутствующимъ. Здравствуй, своякъ! Здорово, Петръ Андреичъ! какъ поживаешь, генералъ-фельдцейхмейстеръ!
   Апраксинъ, Толстой и Брюсъ низко поклонились. Петръ сѣлъ.
   -- Ну что-жъ, господа? прошу садиться.-- Катенька, подвинься немножко, дай мѣсто старому свояку.
   Апраксинъ, съ новымъ поклономъ, занялъ указанное мѣсто; прочіе сѣли, кто какъ хотѣлъ. Началась бесѣда.
   -- А, невѣстушка, у тебя обнова! вскричалъ Петръ, увидѣлъ планъ. Онъ всталъ, снялъ его со стѣны и началъ прилежно разсматривать.
   -- Подарокъ Якова Виллимовича, отвѣчала старая Царица.
   Петръ взглянулъ на Брюса. "Хорошо, очень хорошо; а еще на глазомѣръ, безъ сажени и астролябіи?" Онъ взялъ Брюса за руку. "Я давно думалъ съ тобою поговорить. У насъ нѣтъ географіи; иноземцы пишутъ объ Россіи не точно и неполно; намъ самимъ надо описать свою землю. Займись этимъ, Яковъ Виллимычъ, а я завтра же дамъ указы, что бы тебѣ изъ всѣхъ мѣстъ доставлялись нужныя свѣденія."
   -- Слушаю, Ваше Величество, отвѣчалъ Брюсъ.
   -- Намъ съ тобой не удалось составить исторіи, продолжалъ Петръ. Лейбницъ, какъ нарочно, умеръ въ то самое время, когда ты началъ съ нимъ корреспонденцію, чтобы онъ отыскалъ происхожденіе Русскаго народа. По крайней мѣрѣ составимъ же географію. Это больше по твоей части: тутъ вмѣшиваются астрономія и математика, а онѣ обѣ тебѣ коротко извѣстны."
   -- Сдѣлаю, что смогу, Ваше Величество.
   -- Сможешь, Яковъ Виллимычь! Вѣдь я помню, что ты написалъ для меня геометрію, сочинилъ календарь и командировалъ въ Помераніи не только моей, но даже и датскою и саксонскою артиллеріею.
   -- Что жъ тутъ за диво, что генералъ-фельдцейхмейстерь командировалъ тремя артиллеріями! вмѣшался Апраксинъ. Я, Петръ Алексѣевичъ, знаю одного вице-адмирала, который начальствовалъ надъ четырьмя флотами.
   Петръ улыбнулся, понявъ, что это сказано на его счетъ, такъ-какъ онъ въ самомъ дѣлѣ носилъ тогда по флоту чинъ вице-адмирала, а за два года предъ тѣмъ начальствовалъ надъ соединенными эскадрами русскою, датскою, англійскою и голландскою, вооруженными для нападенія на южные берега Швеціи.
   Такимъ образомъ разговоръ продолжался между шутками и дѣломъ; Царь былъ въ самомъ веселомъ расположеніи; Екатерина уже нѣсколько расъ тихонько толкала старую Царицу, что бы та завела рѣчь о Маріи; но Праковья Ѳедоровна выжидала минуты, въ которую можно будетъ начать издалека и стороною. Наконецъ кто-то произнесъ слово "проступокъ." Она тотчасъ воспользовалась этимъ случаемъ, и поддерживаемая своими друзьями, начала говорить о проступкахъ, преступленіяхъ и грѣхахъ: распространилась о разности значенія этихъ словъ: потомъ говорила о степени важности преступленій, зависящей отъ причинъ, которыя ихъ произвели, и привела въ примѣръ Марію, говоря, что хотя преступленіе этой несчастной очень велико, однако жъ нельзя оставить безъ вниманія, что она была побуждена къ нему свойственною всѣмъ людямъ слабостью, пылкою страстью, своимъ положеніемъ въ обществѣ и стыдомъ. Апраксинъ, Толстой и Брюсъ подтверждали Царицыны разсужденія, и развивая предметъ дальше, и дальше, доказывали, что Марія заслуживаетъ особеннаго снисхожденія, по жестокости угрызеній совѣсти и по искренности раскаянія, котораго они всѣ были свидѣтелями. Апраксинъ не забылъ упомянуть даже и о перемѣнѣ, случившейся въ наружности Маріи, о томъ, что ее теперь невозможно узнать; что она и безъ казни почти умерла уже.
   Царь слушалъ все, не перебивая ни чьихъ рѣчей; лицо его было важно и задумчиво, глаза устремлены въ уголъ, гдѣ стояла икона.
   Собесѣдники замолчали, ожидая, не скажетъ ли чего Петръ. Нѣсколько минутъ царствовала глубокая тишина. Петръ не сказалъ ни слова.
   -- Петръ Алексѣевичъ, произнесла наконецъ старая Царица, открывая путь прямо къ дѣлу, вспомни, что никакая добродѣтель столько не украшаетъ Царя, какъ милосердіе.
   -- Мы всѣ виноваты передъ тобою, Государь, прибавилъ Апраксинъ; да и кто изъ людей назоветъ себя праведникомъ? "Аще беззаконія назриши, Господи, кто постоитъ?"
   -- А Всевышній столько милостивъ, сказалъ Брюсъ, что терпитъ наши беззаконія.
   -- И такъ, заключилъ Толстой, Царь милосердый уподобится Богу.
   Опять всѣ умолкли, въ ожиданіи отвѣта Петра. Но онъ не сказалъ ничего, какъ и прежде: онъ сидѣлъ, задумчивъ и неподвиженъ, со взглядомъ, устремленнымъ на икону.
   Царица и ея собесѣдники перемигнулись между собою и всѣ въ одмо время встали: Толстой и Брюсъ очутились на колѣняхъ передъ Петромъ съ одной стороны, Апраксинъ и Екатерина съ другой.
   -- Петръ Алексѣевичъ, сказала старая Царица, для себя, старой старухи, которой, можетъ быть, также скоро надобно будетъ предстать со всѣми своими грѣхами на судъ Божій, для себя прошу и низко кланяюсь, Государь, -- прости несчастную Марію.
   -- Ваше Величество, именемъ всѣхъ заслугъ моихъ, именемъ крови, которую я пролилъ за васъ подъ Полтавой'....
   -- Не забудьте, Ваше Величество, и моей вѣрной службы вамъ и вашему родителю.
   -- Государь Петръ Алексѣевичъ, ради нашего свойства и нашей дружбы, какъ я служилъ у тебя въ потѣшныхъ!...
   -- Петръ Алексѣевичъ! стонала Екатерина, обливая слезами и схвативъ его за руку.
   Петръ отвелъ глаза отъ иконы.
   -- Невѣстушка, сказалъ онъ почти спокойно, обращаясь къ старой Царицѣ, чей законъ на такія злодѣянія.
   Старушка смутилась.
   -- Божій, отвѣчала она тихо.
   -- А потомъ чей?
   -- Царскій, отвѣчала Царица.
   -- Что же въ этомъ законѣ написано? продолжалъ Петръ; не то ли -- кто умертвитъ человѣка, тотъ самъ весьма подлежитъ смерти?
   Царица должна была согласиться.
   -- Разсуди же, невѣстушка, сказалъ тогда Петръ, ежели мнѣ тяжко нарушить и законъ моего дѣда или отца, то каково же, и могу ли я -- ниспровергнуть законъ Божій?-- Я Царь, прибавилъ онъ. обращаясь ко всѣмъ присутствующимъ, я Царь и обязанъ, превыше всѣхъ, блюсти законы государственные и Божескіе; не хочу быть Сауломъ или Ахавомъ, которые, преступя законъ Божій, погибли чрезъ это и тѣломъ и душою. Ежели вы имѣете смѣлость, то возьмите дѣло на свои души и рѣшите его, какъ хотите.
   Всѣ потупили глаза въ землю.
   Между тѣмъ Марія принимала послѣднее цѣлованіе отъ своихъ родныхъ и друзей, которые, обливаясь слезами, мало по малу расходились изъ ея темницы. Оставшись одна, она хотѣла молиться, но надежда помилованія возмутила спокойствіе, которое водворилось было въ душѣ ея. Не смотря на всю полноту и искренность своего сознанія въ прежней суетности, не смотря на все отвращеніе, которое чувствовала она теперь отъ подобнаго образа жизни, бѣдная Марія все еще желала остаться въ живыхъ, не потому, чтобы обольщала себя какими нибудь мірскими надеждами, но, по врожденному всѣмъ живымъ существамъ жизнелюбію, по этому глубокому, неискоренимому чувству, котораго мы иногда не сознаемъ въ себѣ вовсе несправедливо, единственно отъ безопасности нашего положенія, но которое не угасаетъ въ душъ нашей ни на одно мгновеніе даже и тогда, когда наша жизнь есть ничто иное, какъ безпрерывная цѣпь физическихъ и моральныхъ страданій.
   Но время летитъ, Марія считаетъ каждую отлетающую минуту, и съ каждою минутою все больше приходить въ волненіе. Вотъ вечеръ; въ крѣпости пробило восемь часовъ, а вѣстникъ жизни еще не является. Вотъ пробило и девять -- все его нѣтъ. Небо одѣвается темными покровами; темнѣетъ и въ душъ Маріи. Наконець наступила ночь -- померкла надежда.
   Но весеннія петербургскія ночи непродолжительны; не долго была и унылая безнадежность нашей страдалицы. Утренняя заря загорѣлась на томъ же мѣстъ, гдѣ потухла вечерняя; въ началъ четвертаго часа застучали замки Маріиной темницы, и въ тоже самое время солнечный лучь, пробившись въ рѣшетчатое окно, освѣтилъ внутренность ея печальнаго жилища. Марія встрепенулась, дрожь радостнаго предчувствія пробѣжала по всѣму ея тьлу и заставила ее броситься къ темничнымъ дверямъ.
   Вошли двѣ женщины; одна несла бѣлое атласное платье, убранное черными лентами, другая башмаки и шелковые чулки. Марія взглянула и -- окаменѣла. Не трудно было понять, къ чему эти приготовленія. Безчувственную и едва живую, одѣли ее въ принесенный нарядъ; она ничего не видала и не слыхала. Уже по выходѣ женщинъ открылись ея глаза. Увидѣвъ себя одѣтою въ этотъ пышный трауръ, она дико закричала; но черезъ минуту двѣ крупныя слезы канули изъ очей ея; она глубоко вздохнула, и опустясь на колѣни передъ Распятіемъ, стала тихо молиться.
   Въ этомъ положеніи ее нашли черезъ полчаса сержантъ гвардіи и пасторъ, вошедшіе въ темницу за двѣ или за три минуты до времени, назначеннаго для казни. Увидѣвъ ихъ, Марія еще разъ поверглась передъ Распятіемъ, потомъ встала, подала руку пастору и спокойно сказала: "ведите." У дверей тюрьмы, на дворъ у воротъ и далѣе, стояли кучи народа, которыя собрались сюда кто изъ участія, кто изъ любопытства, не смотря на раннюю пору. При появленіи Маріи, все это пришло въ движеніе: въ одномъ мѣстѣ слышались всхлипыванія, въ другомъ -- имя Маріи, произнесенное изъ глубины сердца; иногда изъ-за толпы поднимались двѣ руки, какъ бы желая обнять въ послѣдній разъ осужденную. Марія, объ-руку съ пасторомъ, шли медленно за двумя солдатами, предшествуемыми сержантомъ; за ней шли еще два солдата; а тамъ обѣ стороны зрителей соединялись въ одну толпу и замыкали собою шествіе. Наконецъ вотъ мѣсто казни. Марія съ пасторомъ взошла на подмостки. гдѣ была приготовлена плаха и стоялъ палачъ. Прочли приговоръ. Пасторъ приблизился къ Маріи; она стала на колѣни передъ плахою и подняла къ небу слезящіе глаза. Палачъ занялъ свое мѣсто и ожидалъ окончанія этой послѣдней молитвы.
   -- Царь! Царь! раздалось въ толпѣ, и въ самомъ дѣлѣ вдали показалась Государева одноколка, ѣдущая прямо къ этому мѣсту. Черезъ нѣсколько секундъ народъ раздался на двѣ стороны, и гигантская фигура Петра явилась въ срединѣ. Онъ скорымъ шагомъ приблизился къ подмосткамъ, взошель на нихъ, подняли Марію, устремилъ на нее горькій взглядъ, въ которомъ блестели слезы, и сказалъ: "Безъ нарушенія закона Божескаго и государственнаго я не могу спасти тебя отъ смерти. Но вѣрь, что Господь отпуститъ твой грѣхъ; только помолись ему съ вѣрой и раскаяніемъ." Произнеся эти слова, онъ поцѣловалъ ее въ лобъ и сошелъ съ подмостковъ. Марія стала опять на колѣни. Государь взглянулъ на нее, вздохнулъ и отвернулся. Въ эту минуту палачъ, по данному знаку, отсѣкъ ей голову.

-----

   Завидливые иностранцы, а можетъ статься, и нѣкоторые недовольные Русскіе, находятъ такіе поступки Петра жестокими. Напротивъ того, по нашему мнѣнію, этотъ фактъ, какъ доказательство глубокаго уваженія его къ правосудію, гораздо лучше выражаетъ его царственное величіе, нежели какія-нибудь милости и облаготворенія, которыхъ также было безъ счету въ жизни Петра. Доброе дѣло дѣлается съ удовольствіемъ, а строгость суда отправляется съ болѣзненнымъ чувствомъ, и надобно имѣть душу истинно возвышенную, чтобы не смягчиться, особливо когда васъ клонятъ къ тому всѣ обстоятельства, какъ было въ настоящемъ случаѣ съ Петромъ I. Полубогъ во все продолженіе этой исторіи, онъ явился въ ней человѣкомъ только одинъ разъ, при концѣ, когда свойственная смертному слабость напослѣдокъ одержала верхъ и заставила его поѣхать на мѣсто казни, чтобы проститься съ преступницей и сказать ей послѣднее утѣшеніе.
   Но подкидыши ума человѣческаго, присвоивающіе себѣ звонкое имя филантроповъ, не понимаютъ этого. Они судятъ о Государяхъ, какъ о простыхъ человѣкахъ, не зная, что Царь, рука Божья, трудящаяся для милліоновъ народа и вѣковъ времени, -- выше нашихъ мелочныхъ отношеній, нашихъ муравьиныхъ страстей, нашихъ скоропреходящихъ печалей и радостей. Мы не хотимъ съ ними спорить; это значило бы вовсе не дорожить временемъ. Къ тому же предѣлы и назначеніе этой скромной статьи, не позволяютъ намъ входить ни въ какія разсужденія о политической жизни Петра и о тѣхъ обстоятельствахъ, посреди которыхъ онъ дѣйствовалъ. Впрочемъ господа филантропы не должны сомнѣваться въ нашемъ искреннемъ сожалѣніи, что твердость Царя Петра, можетъ быть, лишила ихъ чести работать въ Фалунскихъ рудникахъ, или удовольствія подставлять свой филантропическій лобъ Богъ вѣдаетъ подъ чью пулю, въ рядахъ солдатъ, предводимыхъ генералами преемниковъ Карла XII.
   Теперь заключимъ свой расказъ.-- Черезъ нѣсколько времени послѣ описанныхъ происшествій, О-въ быль выпущенъ на свободу, по недостатку уликъ, чтобы онъ участвовалъ въ преступленіи. Дальнѣйшая судьба его до насъ не касается.

Солоницынъ. 1858.

   Повѣсть не исторія: и такъ читатели простятъ намъ анахронизмъ, который мы сами охотно имъ выдадимъ. Б-въ былъ посылавъ не въ Пруссію, а въ Швецію, и описанная нами аудіенція его у Петра происходила не въ 1719, а въ 1722 году.
   Въ 11 верстѣ отъ Петрозаводска, у самой дороги въ Петербургѣ, есть часовня съ иконою. Усѣкновенія Главы, выстроенная, какъ говоритъ мѣстное преданіе, на могилѣ какой-то дѣтоубійцы, казненной во времена Петра I. Извѣстно, что въ 1719 году, къ которому относится наша повѣсть, Петръ I провелъ часть лѣта на олонецкихъ марціальныхъ водахъ. Можетъ быть, дѣтоубійца, о которой упоминаетъ петрозаводское преданіе, была Марія Г., и слѣдовательно казнь ея происходила не въ Петербургѣ, а въ Петрозаводскѣ. Въ такомъ случаѣ нашъ разсказъ обогащается еще однимъ анахронизмомъ.

"Москвитянинъ", No 7, 1841

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru