Сологуб Федор Кузьмич
Поэты - ваятели жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Ф. Сологуб

  

Поэты -- ваятели жизни

  
   Сологуб Ф. Творимая легенда. Кн. 2.
   М., "Художественная литература", 1991. (Забытая книга).
  
   Совершенно естественно людям так называемой практической деятельности думать, что они творят жизнь. И если они удосуживаются думать о поэзии, об искусстве, то думают, что искусство приходит позже, вслед за тем, что сделали они, хозяева жизни. Мне же больше нравится противоположное мнение. Некто, размышляющий и мечтающий, придумывает новую форму жизни, и внушает людям желание воплотить его творческий замысел. Нет ничего в жизни, что раньше не было бы в творческой мечте. Мечта, это и есть самая необходимая и самая основная форма человеческой деятельности. Мечта, мысль, изобретение, творческий замысел, назовите это еще как-нибудь,-- но вот только эта нематериальная работа человеческой души и создает весь наш мир. Мы просто ничего бы не видели и не слышали в этом слишком пестром, разнообразном и хаотическом мире, если бы кто-то когда-то в незапамятные времена не догадался из всей сумятицы предстоящего выделить те или другие ряды ощущений и придать им некоторое, конечно, совершенно произвольное тогда, значение. И мир стал быть. Сознанием определилось бытие.
   В повседневной жизни, конечно, не так бывает. Условия, в которых живет человек, определяют и его поведение, и его сознание. Но ведь это потому, что в повседневной жизни человек не творит, а только повторяет. Делает так, как делают другие. Движется вместе с толпою, с народом, с множествами, или, по крайней мере, с теми людьми, которые близки ему по тем или иным признакам. Совокупность этих предопределенных поступков и движений создает иногда величественное зрелище коллективной и значительной жизни. Но подлинной значительности в этой жизни пока еще нет, или уже нет. Значительность была, или она будет.
   "На всякий звук свой отклик в воздухе пустом родишь ты вдруг",-- говорит Пушкин, и сравнивает поэта с эхом, которое откликается на все многозвучные призывы жизни. Только эхо,-- думал о поэте поэт,-- но сам-то он меньше, чем кто бы то ни было другой, был таким эхом. И тем не менее, в его определении есть доля истины. Та жизнь, верным откликом которой хотел быть великодушный поэт, имела в себе, очевидно, какую-то полнозвучность, некоторую гармоничную стройность. Стройность эта проистекала из того, что жизнь была в достаточной степени проникнута элементами сотворенного былым искусством, была культурным бытом. Степень культурности этого быта могла быть очень не высокою, но для своей степени быт этот был крепок, строен и очарователен. Сила его была в том, что он был еще не обветшалым воплощением древнего, но еще живого мифа.
   Не потому и самому Пушкину не казалось унизительным быть откликом голосов жизни, что эти голоса сами по себе были значительны, как голоса царственной повелительницы и строительницы, Жизни,-- а потому, что в этих голосах его чуткое ухо слышало отзвук истинной строительницы мира, державной мечты, когда-то в веках создавшей те мифы, которыми все еще жива была в его дни жизнь. Пассивная и ничего сама по себе не могущая, вся насквозь составленная из повторяющихся по неизбежным законам причинности рядов механических явлений, жизнь была некогда осмыслена гениальным чьим-то домыслом. Кто-то своевольный сплел по своему капризу далеко друг от друга стоявшие ряды представлений, и в глубине своего духа придал им такую произвольную, совершенно субъективную окраску, которая не была подсказана ему никакою внешнею силою. Свое изобретение он внушил другим, и это было легко: человек так уж устроен, что верит не своему тусклому опыту, а скорее чужой уверенности.
   Нужна гениальная догадка уже и для того, чтобы в смутном многообразии явлений выделить нечто повторяющееся, и эти повторяющиеся признаки нанизать на что-то общее, создать носителя признаков, предмет, назвать его. Увидеть ничего нельзя,-- надо создать то, что потом мы привыкнем видеть. Создать, и потом назвать. А назвать предмет, это и значит -- рассказать о нем какую-то сказку, выдумать хотя бы и самый элементарный миф.
   Прошли неисчислимые века с тех пор, как были созданы эти первоначальные, простейшие мифы. Слова для нас уже окостенели и стали простыми значками для понятий и представлений. И тогда мы, люди, стали создавать мифы более сложные. Переход от одной цивилизации к другой был переходом от одной сложности мифологии к другой, настолько более сложной, что разница казалась уже не количественною, а качественною.
   В такие эпохи, когда жизнь становится культурным бытом и продолжает им быть, искусству часто представляется достаточною задачею оживлять горение и сияние древнего мифа или системы мифов, лежащей в основании данной жизни. Но и делая только это, искусство совершает по отношению к жизни разрушительное дело. Не даром искусство почти во все времена бывает гонимо. Иначе и не может быть: оно всегда враждебно данным формам жизни. И наиболее враждебно тогда, когда кажется наиболее покорным.
   Только откликается,-- и разрушает. Только звучит,-- и стены падают. Почему?
   Если бы не было искусства, не было бы и никакой причины для того, чтобы жизнь изменялась. Ведь даже и тогда, когда нам кажется, что жизнь изменяется по указаниям науки, на самом деле изменение продиктовано тем творческим началом, которое обще науке с искусством. Только наука -- только изучение того, что есть. Всякое научное изобретение и открытие всегда от духовного произвола, никогда не необходимо.
   Если бы не было искусства, жизнь повторяла бы из рода в род раз навсегда установленные формы. Вечный муравейник. Приходит искусство, и из муравейника творит город. И когда приходит Пушкин, и откликается, и приветствует жизнь, что делает он по существу?
   Кажется, что он повторяет сказание древнего мифа. Но он творит новый. А новый миф не может не вытеснить старого. Поэт творит новые формы, и жизни не остается ничего иного, как только покорно выливаться в эти поставленные перед нею искусством формы. Если жизнь покоряется искусству, то смена одной формы быта на другую, замена одного мифа другим, переход от низших ступеней цивилизации к высшим совершается медленно, почти неприметно, безболезненно,-- жизнь эволюционирует.
   Но это бывает не всегда. Старый строй живуч. Вернее, не живуч, потому что в нем нет живой жизни, а просто лежит мертвою колодою, мешает. Новые формы, созданные искусством, кажутся в такие эпохи оторванными от жизни, чрезмерно искусственными, может быть, декадентскими. Или иные укоризненные названия дают им современники. Но самая эта оторванность искусства от жизни показывает то, что жизнь томится в оковах истлевающего быта. Кажущаяся неза-полнимость жизнью данных искусством форм знаменует глубокий разрыв между тем, что люди по инерции продолжают считать жизнью, хотя на самом деле это -- тление могил, и тем, что люди считают далеким от жизни, но что и есть творящий элемент для будущей жизни. Тогда искусство становится в высокой степени насыщено творческою энергиею. Оно является предчувствием и предсказанием великой катастрофы, мировых переворотов. И не только предчувствием и предсказанием, но и возбудителем.
   Ведь ничего нет в жизни, что раньше не было бы в мечте уединенного человека. В творческой мечте. Интересы не движут человека,-- он стремится только к тому, чтобы осуществить свою мечту, или мечту, подсказанную поэтом. Его влечет не обещание блага или выгоды, его увлекает яркий образ, пленяющий его воображение.
   В этом отношении толпа, множество ничего не может дать искусству. Все значение народа для искусства, а, стало быть, и для будущей жизни, для истории, только в том, что народ, пока он живет культурною жизнью, является хранителем старого культа, старого быта, пережитков былого мифа. Вся жизнь переливается в обряд. Мы все, если не делаем переворотов,-- а когда же мы их делаем? лишь в редкие минуты нашего бытия!-- мы все живем по этому установленному для нас образцу, следуем обычаю, моде, общепринятому, кодексам чести и морали, вообще, являемся исполнителями, а не творцами. Делает же нечто из жизни только тот, кто выдумывает что-то такое, что на первых порах никому не нравится, но что через некоторое время войдет в обиход.
   И если жизнь уж очень заупрямится, не захочет поддаваться чарам чрезмерно своевольного для нее искусства, то произойдет, наконец, полное крушение быта, культа, мифа. Рушится вся наша цивилизация, и мы вступим в совсем новую жизнь. Какая она будет? Не спрашивайте об этом у политиков, спросите поэтов.
  
   Поэты -- ваятели жизни. Текст -- Искусство и народ. Пб., 1922, с. 93--96.
   Стр. 210.. "На всякий звук свой отклик в воздухе пустом родишь ты вдруг" -- "Эхо" (1831).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru