Соколовский Николай Михайлович
Трушков

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

H. М. СОКОЛОВСКІЙ

ОСТРОГЪ И ЖИЗНЬ

(ИЗЪ ЗАПИСОКЪ СЛѢДОВАТЕЛЯ)

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА И. Г. ОВСЯННИКОВА
1866.

   

ТРУШКОВЪ.

   У гражданскаго арестанта Фомы Иванова Трушкова былъ свой нравственной кодексъ, -- онъ можетъ формулироваться такъ: "унижайся, ползай и подличай до тѣхъ поръ, пока самъ въ состояніи будешь унижать и кусать." Такая догма досталась Трушкову вслѣдствіе длиннаго ряда житейскихъ пакостей. Трушковъ былъ незаконно-рожденный сынъ дебѣлаго канцеляриста земскаго суда. Тринадцати лѣтъ отецъ засадилъ сына, въ качествѣ вольнонаемнаго, за тотъ же искалеченный, пропитанный насквозь канцелярскимъ духомъ столъ, за которымъ самъ засѣдалъ чуть-ли не цѣлое полстолѣтіе. Неустановившейся дѣтской рукой сталъ выводить Трушковъ мудреныя грамоты; готовя подпору старости, дебѣлый канцеляристъ строго взыскивалъ съ него за каждую ошибку... Впрочемъ отецъ не дождался плодовъ своего ученья,-- его постигла участь одного изъ многихъ: черезъ годъ послѣ опредѣленія сына въ судъ стараго канцеляриста нашли у кабака мертвымъ. Трушковъ остался бобылемъ.
   Прежде чѣмъ превратиться въ Фому Ивановича -- Трушковъ отзывался на кличку болѣе короткую: Фомка! Помыкала Трушковымъ вся старшая братія суда, -- подзатыльниковъ ему недавалъ одинъ только лѣнивый... Изъ подобной среды и передряги, въ которую попалъ съ головой безпомощный и беззащитный ребенокъ, обыкновенно и очень скоро выходятъ полнѣйшими идіотами,-- но трушковская натура была слишкомъ жилиста, она не стушевалась въ общей массѣ рабски забитыхъ бѣдняковъ, но выдержала испытаніе... Шагъ за шагомъ, настойчиво ползая и унижаясь, Трушковъ достигъ таки въ двадцать восемь лѣтъ того, что его зналъ весь уѣздъ и величалъ Фомой Ивановичемъ: такое почетное величанье оставалось за Трушковымъ вплоть до острога.
   Говаривалъ не разъ Трушковъ:
   "Я развѣ человѣкъ-съ? Я быль-съ ничтожная, червь земляной, плѣсень-съ. Меня раздавить каждый пятой можетъ-съ, а я и голосу не подамъ..."
   На самомъ же дѣлѣ этого червя раздавить было не совсѣмъ удобно: вопреки изслѣдованіямъ натуралистовъ у него оказывались зубы и зубы-то ядовитые; эта плѣсень возросшая въ тѣни развѣсистаго древа россійскаго крючкотворства цѣпко вцѣпилась въ безмолвно прѣющій черноземъ и жадно тянуло изъ него соки, предъ этой былью, въ прежнія времена, лебезили и подличали самымъ гнуснымъ образомъ (дѣло, конечно когда было) потомки въ древности прославленныхъ мужей, смерды же чуть-ли не за версту ломали шапки.
   Изъ своей обычной роли плѣсени и червя Трушковъ выходилъ только въ пьяномъ видѣ (пилъ же хотя и рѣдко, но сильно): тогда онъ сначала плакалъ, потомъ начиналъ похваляться и наконецъ предавался не малымъ дебошамъ.
   По своему рожденію и воспитанію Трушковъ не могъ занимать "штатнаго" чиновнаго мѣста, его настоящая должность была повидимому далеко не изъ значительныхъ -- письмоводитель исправника,-- но дѣло въ томъ, что почти всѣ исправники (а ихъ насчитывали чуть ли не косой десятокъ), при которыхъ Трушковъ правилъ свою службу, попадали подъ судъ или выгонялись вонъ,-- всѣ они считали Трушкова главнымъ виновникомъ своего злополученія, а между тѣмъ всѣ же они строго соблюдали право преемственности: Трушковъ передавался изъ рукъ въ руки, какъ залогъ прекраснаго будущаго.-- Эта передача безъ перерывовъ тянулась въ продолженіи семнадцати лѣтъ.
   Въ продолженіи этихъ семнадцати лѣтъ помѣстное дворянство, conditio sine qua non, поставляло каждому избраннику своей среды непремѣнное удаленіе Трушкова,-- но Трушковъ пришолся ко двору, дворянскій задоръ оставался безпослѣдственнымъ, только наиболѣе ругавшіе Трушкова въ надеждѣ не встрѣчаться съ нимъ на жизненномъ пути наиболѣе лебезили передъ нимъ, когда видѣли себя обманутыми въ надеждѣ. Настоящій же черноземъ во всѣ семнадцать лѣтъ сохранялъ постоянство: безъ напрасныхъ протестацій онъ выплачивалъ Трушкову свои гроши при каждомъ удобномъ случаѣ.
   Сила Трушкова заключалась въ постоянствѣ догмы и въ отмѣнномъ знаніи всякаго рода крючкотворства. Въ продолженіи долгой практики Трушковъ всосалъ въ себя весь его букетъ. Всѣ грязныя дѣла и дѣлишки обдѣлывались при посредствѣ Трушкова, -- это былъ общій уѣздный каштанъ. Съ этимъ знаніемъ и опытомъ жизни Трушковъ для неопытныхъ былъ отличный наставникъ и руководитель, для опытныхъ неменѣе отличный исполнитель и пособникъ. При каждомъ новомъ исправникѣ Трушковъ начиналъ чуть ли не съ должности лакея (оставляли потому, что въ письмѣ былъ боекъ) но мало по малу онъ открывалъ передъ очами своего патрона любезную картину: "въ каждомъ двуногомъ и четвероногомъ кладъ заключается, -- время же скоротечно, пользуйся имъ"! нашоптывалъ искуситель, и за тѣмъ черезъ весьма непродолжительное время "червь ничтожный" сѣдлалъ своего патрона и съ прежней приниженностью и обезьяньими ужимками начиналъ бойко разъѣзжать на немъ по всѣмъ уѣзднымъ закоулкамъ, собирая посильныя дани; -- если же разъ осѣдланный патронъ выходилъ изъ повиновенія, брыкался, то Трушковъ вынималъ изъ своего богатаго воспоминаніями запаса темное дѣльцо, намекалъ о доносѣ, представлялъ въ перспективѣ прелесть уголовной палаты, и тѣмъ сразу осажалъ непослушнаго.
   Изъ себя Трушковъ былъ очень не суразенъ, длинный да тонкій (саратовскими верстами такихъ зовутъ). Физіономія типъ ищейки: нѣсколько выдавшіяся губы, приподнятый носъ, слегка раздувающіяся ноздри, -- держалъ онъ себя такъ, что точно верхнимъ чутьемъ воздухъ обнюхиваетъ: "чѣмъ дескать пахнетъ: тукманкой или поживой?" Извилистый путь, по которому во всю жизнь скользя пробирался Трушковъ, сложилъ въ такое выраженіе черты его лица.
   Въ острогѣ Трушкова звали "барской барыней".-- Впрочемъ надо сказать за что онъ попалъ въ острогъ.
   Въ послѣднее время исправникъ **** уѣзда былъ нѣкто Чабуковъ. Чабуковъ самъ возросъ подъ однимъ древомъ съ Трушковымъ, только въ немъ знанія и ума было меньше, да наглой дури больше; соединившись съ Трушковымъ. Чабуковъ сталъ куралесить такъ, что въ концѣ концовъ въ предупрежденіе поднимавшейся изъ "губерніи" грозы самъ понялъ, что слѣдуетъ прибѣгнуть къ радикальному средству -- сжечь земскій судъ. Какъ и слѣдовало ожидать, судъ сгорѣлъ въ одинъ прекрасный вечеръ до-тла, а съ нимъ и всѣ дѣла, всѣ книги, всѣ драгоцѣнные матеріалы для будущаго историка одного изъ угловъ нашей необъятной отчизны "сдѣлались жертвою пламени". Понимающіе въ чемъ дѣло говорили: "эхъ, дескать, надоумило же какого-то милаго человѣка такую важную штукенцію отмочить!"
   Такимъ образомъ улики, что хранились въ земскомъ судѣ погибли, огнемъ произошло очищеніе грѣховъ. Грѣховъ же и грѣховъ тяжкихъ, какъ надо полагать, хранилось въ судѣ много: въ уѣздѣ не осталось ни одного угла, гдѣ бы Чабуковъ и Трушковъ не оставили по себѣ незавидной памяти: поборъ съ народа, воровство казны, подлоги, оброкъ съ воровскихъ притоновъ, дѣлежъ покраденнаго, сокрытіе вопіющихъ преступленій, жестокости и т. д. составляли сплошной рядъ ихъ подвиговъ. Въ продолженіе немногихъ лѣтъ управленія достойнаго дуумвирата народъ пилъ горькую чашу до дна: чтобъ запугать недовольныхъ употреблялись всѣ средства: воровсіке подвохи, показанія, остроги и т. п.
   Цѣль достиглась: канцеляристы задавили всякую возможность протестаціи, мертвая тишь стала надъ уѣздомъ, на колѣняхъ встрѣчалъ народъ Чабукова за околицей, многострадальное братство "непомнящихъ родства" пріобрѣтало все болѣе и болѣе прозелитовъ въ свои ряды.
   Но Трушкову и Чабукову "важная штукенція" даромъ не прошла: наряжена была цѣлая коммиссія для изслѣдованія причинъ пожара (старый губернаторъ былъ смѣненъ, новый же по обыкновенію взялся за дѣло на первыхъ порахъ горячо).
   Слѣдователи повели дѣло такимъ образомъ, что показывали видъ будто смотрятъ на настоящее дѣло сквозь пальцы, форменной стороной только хотятъ отдѣлаться. Такое поведеніе и вызовъ исправника въ губернію "для объясненій по дѣламъ службы" развязало языки въ городишкѣ: каждый догадывался чья рука, если не подкладывала огонь -- то руководила всѣмъ,-- въ массѣ нелѣпыхъ сплетенъ начинали попадаться свѣдѣнія, которыми не слѣдовало пренебрегать. Такъ, Чабуковъ по первому же абцугу выдалъ преднамѣренность пожара и свое участіе въ немъ: въ тотъ вечеръ когда произошолъ пожаръ у лекаря уѣздная публика собралась "на картишки" -- и всѣмъ тогда же бросилось въ глаза странное поведеніе исправника: онъ былъ въ лихорадочной ажитаціи, и не смотря на страсть свою къ картамъ, не обращалъ на нихъ вниманія, онъ же первый угадалъ мѣсто пожара, -- хотя разстояніе было съ добрую версту. Чабуковскія серіи, что хранились въ сундукѣ суда, за два дня до пожара были вынуты, -- это тоже видѣли.
   Но такихъ уликъ было конечно недостаточно: по предположеніямъ не судятъ, нужны доказательства. Въ день пожара дежурный былъ одинъ изъ забитѣйшихъ существъ въ мірѣ -- чиновникъ Пудрухальскій; спрошенный, онъ гнулъ сначала какую-то непроходимую ерунду (такъ что можно было усумниться въ здоровомъ состояніи его умственныхъ отправленій) -- таже ерунда оказалась въ итогѣ спроса сторожа Авдѣенки. Имъ дали время успокоиться,-- очень долго убѣждали и они оба показали, что кромѣ ихъ въ день пожара въ земскомъ судѣ былъ одинъ только Трушковъ, пришолъ онъ очень поздно, ничѣмъ не занимался, -- а, ссылаяся на вчерашній хмѣль, послалъ Авдѣенку за штофомъ водки. Результатомъ приноса водки было то, что Авдѣенку и Пудрухальскаго едва самихъ вытащили изъ пламени, мигомъ охватившаго все внутреннее помѣщеніе земскаго суда.
   За день до пожара Трушковъ пьянствовалъ съ чиновникомъ Птицынымъ, водка по обыкновенію развязала ему языкъ: сталъ онъ похваляться, что "губернія" своими ревизіями ничего не возьметъ, что онъ такую штуку отмочитъ, что всѣ земнородные возрадуются, а кому подобаетъ, тѣ въ дуракахъ останутся:
   -- "А какая эта штука -- молчокъ!" говорилъ Трушковъ. "Голова я есть самая отмѣнная и разумъ въ ней въ преизбыткѣ находится. Глаза-то ты на меня, свинья, не таращь, не такъ еще оныя затаращишь, какъ фортель узришь. Есть у меня пѣтухъ-красенъ, всѣмъ пѣтухамъ командиръ, такъ вотъ онъ самый-то вышеозначенный пѣтухъ всѣмъ вамъ дуракамъ службу сослужитъ. Въ ножки Фомѣ Ивановичу поклонитесь, а Фома Ивановичь въ мордасы вамъ наплюетъ".
   Хлопалъ только глазами Птицынъ, слушая хвастливыя рѣчи подвыпившаго Трушкова.
   Какимъ образомъ съ своей осторожностью и умомъ долгій практикъ Трушковъ могъ принять на себя такое рискованное дѣло какъ подпускъ краснаго пѣтуха и, принявши такъ неосторожно указывать на себя? Причины были: разъ -- груда черныхъ дѣлъ, за меньшее изъ которыхъ можно было попасть чуть ли не въ каторгу; корысть -- два, и особенная способность русскаго человѣка, такъ блистательно проявившаяся въ Трушковѣ, къ задорному опьянѣнію постоянствомъ успѣха -- три. Послѣдняя причина была чуть ли не самей основной, по крайней мѣрѣ за ней оставался окончательный ударъ заявленіямъ трусости, передъ могущимъ быть отвѣтомъ.
   Можно быть увѣреннымъ, что произойди пожаръ нѣсколько лѣтъ прежде, когда Трушковъ зорко всматривался во все окружающее, когда бдительность его ни на минуту не ослабѣвала, когда онъ только выковывалъ себѣ право именоваться Фомой Ивановичемъ,-- тогда все дѣло обдѣлалось бы столь тонкимъ манеромъ, что въ итогѣ оставалось бы произнести: а потому случай сей и предается суду и волѣ божіей. Но дѣло въ томъ, что въ Трушковѣ, не смотря на крѣпко сросшуюся съ нимъ маску униженности, начала уже проглядывать страшная самонадѣянность: "чортъ не братъ, свинья не сестра!" Эта-та самонадѣянность (въ соединеніи съ другими причинами) и выдала его...
   Впрочемъ, не смотря на самонадѣянность, на улики накоплявшіяся съ каждымъ днемъ, -- не думайте чтобы Трушковъ легко поддался, -- врюхался, какъ куръ во щи. Напротивъ. Трушковъ былъ звѣрь обстрѣленный: онъ вопервыхъ оберегалъ себя отъ каторжной работы, а вовторыхъ -- въ немъ задѣто было самолюбіе, слагавшееся въ построеніе такого рода: до сорока пяти лѣтъ обдѣлывалъ всевозможные фортели, все сходило съ рукъ, -- теперь же "съ разумомъ преотмѣннымъ" -- попался какъ дурень какой, какъ щенокъ,-- надо же вознаградить потерянное насколько можно, показать, что Трушковъ все тотъ же. Это дѣлало открытіе истины во всей полнотѣ дѣломъ далеко нелегкимъ: Трушковъ не шолъ на проломъ какъ новичекъ: "знать-де ничего незнаю, вѣдать ничего не вѣдаю",-- онъ былъ для подобнаго образа дѣйствій и слишкомъ уменъ и слишкомъ цивилизованъ; онъ не вралъ также небылицу въ лицахъ, потому что изъ своей долговременной практики зналъ, что нѣтъ ничего легче, какъ сбить и спутать людей, старающихся выгородить себя произведеніями собственной фантазіи, разбивающимися передъ заявленіями голаго факта и логическаго вывода. Трушковъ прежде всего старался предупреждать вопросъ, какъ будто сознаваясь въ справедливости совершеннаго, это сознаніе онъ доводилъ, только до того времени, когда въ немъ, собственно-то говоря, и необходимости никакой не было. Такъ онъ не отказывался отъ того, что въ вечеръ пожара онъ былъ въ судѣ, но старался все вниманіе и подозрѣніе слѣдователей обратить на Пудрухальскаго и Авдѣенку, какъ на лицъ, долженствующихъ быть единственными отвѣтчиками въ совершившемся. Подобнаго рода образъ дѣйствій самый подлый и самый ловкій. Нечего при этомъ говорить, что каждый доводъ въ своей невинности Трушковъ подкрѣплялъ цѣлыми десятками статей закона,-- точно также нечего говорить и о томъ, что мельчайшія формальности, требуемыя при слѣдствіи (которыя только спутываютъ слѣдователей), должны были быть строго соблюдаемы.
   Были исписаны цѣлыя стопы бумаги, уликъ противъ Трушкова (фамилію своего патрона онъ старался постоянно держать въ сторонѣ) накопилось довольно, (иногда казалось, что тяжесть ихъ сломитъ неутомимаго въ изворотахъ Трушкова), на самомъ дѣлѣ собственнаго признанія не было, -- а съ тѣмъ вмѣстѣ нельзя было найти достаточныхъ данныхъ къ обвиненію Чабукова въ непосредственномъ участіи въ пожарѣ. Дѣло бы, пожалуй, на одномъ Трушковѣ и остановилось, еслибъ дурь Чабуковская не помогла. "Воръ у вора дубинку укралъ". Надѣясь, что Трушковъ никакъ не захочетъ испробовать каторжнаго житья, и постарается вслѣдствіе того скрыть собственные слѣды участія въ преступленіи, и съ тѣмъ вмѣстѣ не выдастъ и имя главнаго дѣятеля въ пожарѣ, Чабуковъ заартачился выплатить Трушкову обѣщанный за пожаръ гонорарій... И безъ того опутываемый уликами и безъ того чувствуя себя подчасъ безсильнымъ въ борьбѣ съ фактами, Трушковъ не выдержалъ на первую минуту Чабуковскаго обмана. Чувство мести и жадности взяло верхъ надъ расчетомъ. Трясясь весь какъ въ лихорадкѣ, явился онъ въ коммиссію.
   "Пишите съизнова мои показанія" сказалъ задыхаясь Трушковъ, только смотрите пишите скорѣе.-- Сжегъ земскій судъ я, к--скій мѣщанинъ Фома Ивановъ Трушковъ. Дѣло вотъ какъ было: пришолъ я въ судъ, купилъ водки, всыпалъ туда зелья, напоилъ Пудрухальскаго и Авдѣенку, зажогъ въ шкафѣ бумаги и ушолъ домой. Пособникъ же у меня въ этомъ дѣлѣ былъ одинъ: ихъ высокоблагородіе, господинъ земскій исправникъ... уѣзда Николай Александровичъ Чабуковъ, они же мнѣ изволили и зелья дать, чтобъ вино хмѣльнѣе было. Пишите же, я правду говорю. За недѣлю до пожара они меня къ себѣ призвали и сказали: дѣла наши плохи, новый губернаторъ до насъ хочетъ добраться, такъ сослужи же ты службу вѣрную, подпусти ты пѣтуха краснаго въ судъ; а отъ меня за то получишь тысячу теперича да три послѣ. Послушался я, дуракъ, на старости лѣтъ ихъ высокоблагородія, по рукамъ ударили, пустилъ краснаго пѣтуха. Надуть изволили ихъ высокоблагородіе: съ денежками очень жаль разстаться, трудомъ-потомъ оныя смаклачивались... Да попасть изволили не на таковскаго,-- не очень я и жалую, когда такимъ манеромъ со мной шутятъ. Шутки-то шутить и я въ старые годы былъ мастеръ. Вотъ хотя-бъ и эту: чтобъ вѣрили мнѣ, что непустой оговоръ я на ихъ высокоблагородіе несу,-- скажу я что это за дѣла такія были, кои пламенемъ надлежало истреблять.
   Началъ свое длинное сказаніе Трушковъ о тѣхъ дѣлахъ что "пламенемъ надлежало истреблять".
   "Хотя послѣднее дѣло: Лабазинскаго мужика Севрюкова съ мѣсяцъ назадъ похоронили: отъ угара-де въ банѣ умеръ онъ, -- такой и актъ съ ихъ высокоблагородіемъ мы составили,-- а какой это угаръ сами изволите посмотрѣть,-- вырыть только не побрезгуйте. Севрюковъ у жены своей односельца Лопатина поймалъ,-- бить его хотѣлъ,-- а тому шкворень подъ руку попался,-- вотъ и угаръ приключился".
   Вырыли покойника Севрюкова: и точно весь лобъ у него былъ раскроенъ, со всего размаху пришедшимся, ударомъ.
   "Попытали бъ вы" продолжалъ Трушковъ "Никиту Расквашенова (постоялый дворъ онъ содержитъ). Тоже парень хорошій: объ немъ чай не одна сотня дѣдовъ сгорѣла. Первый притонъ по всему уѣзду онъ содержитъ,-- въ другорядь однѣхъ лошадей краденыхъ, словно на ярмаркѣ, у него сойдется. Самый милый человѣкъ онъ былъ ихъ высокоблагородію. Поди плачетъ теперь и хвостъ маленечко поджалъ, узнавши, что благодѣтелей лишился. Однако съ обыскомъ къ нему и теперича съѣздить было бъ можно, -- потому хозяинъ онъ домовитый.
   Оговоръ Трушкова Расквашенова не оказался ложнымъ. Расквашеновъ былъ дѣйствительно хозяинъ домовитый, краденыхъ лошадей стояло у него въ поднавѣсѣ штукъ шесть, да въ верхней свѣтлицѣ застигнуто было четыре темныя личности, изъ которыхъ одинъ оказался бѣгло-каторжнымъ. Въ дружбѣ съ Чабуковымъ и въ его мирвольствѣ Расквашеновъ самъ сознался.
   Трушковъ обладалъ отличной памятью, -- ни одно показаніе свое онъ не пускалъ на вѣтеръ, всѣ они подтверждались доказательствами. Заявляя сначала фактъ въ общихъ словахъ, онъ за тѣмъ развивалъ его во всѣхъ подробностяхъ, -- слѣдилъ за ходомъ его отъ самаго начала. Во всѣхъ показаніяхъ онъ уже не останавливался на одномъ только Чабуковѣ (да этого, собственно говоря, нельзя сдѣлать, Чабуковъ былъ только главный винтъ уѣздной администраціи, къ нему примыкали болѣе или менѣе другія части механизма) -- но началъ "топить" заподрядъ и другихъ. Съ особеннымъ наслажденіемъ онъ разсказывалъ о тѣхъ дѣлахъ, къ которымъ пріобщено было нѣсколько личностей и всѣ эти личности показали себя съ болѣе или менѣе грязной, подводящей ихъ подъ отвѣтственность стороны. Еслибъ не горячее участіе самаго червя ничтожнаго во всѣхъ заявляемыхъ имъ дѣлахъ, еслибъ не побудительная причина истины, еслибы не пробившееся подчасъ самоуслажденіе ловкостью подвига, то Трушкова можно было бы принять со стороны за яраго карателя пороковъ.
   Всплакался уѣздный мірокъ, увидавъ передъ собой неожиданную грозу, похудѣли въ мѣсяцъ многія уѣздныя власти, такъ что будто цѣлые годы сидѣли на пищи св. Антонія, отъ ихъ пуховыхъ изголовій отлетали мирные сны и въ замѣнъ пріятныхъ грезъ мучительнымъ кошмаромъ сталъ давить ихъ неустанно ненавистный образъ Фомы Ивановича. Увѣсистая часть расплаты за "важнецкую штукенцію" приходилась и на ихъ долю.
   Понялъ больше другихъ Чабуковъ, что онъ слишкомъ поторопился на подведеніе итоговъ, понялъ, что съ подобными людьми, какъ Трушковъ, если вступаютъ въ союзъ, то или держутся его крѣпко, или для пріобрѣтенія молчанія прибѣгаютъ къ весьма сильнымъ мѣрамъ... Понялъ, говорю, все это Чабуковъ и какъ надо полагать съ лихвой омылъ нанесенную имъ же обиду.
   Мѣсяца черезъ полтора послѣ сознанія Трушковъ нежданно-негаданно затянулъ другую пѣсню.
   "Преисподней мнѣ, окаянному, мало: Іудѣ злочестивому уподобился! Себя сгубилъ (да я что-съ? мзду за грѣхи свои несу) благодѣтеля своего поруганію предалъ, людей неповинныхъ оклеветалъ. Присягу передъ алтаремъ божіимъ мнѣ дайте, огнемъ жгите: невиновенъ Николай Александровичъ въ пустыхъ моихъ словахъ. Мало ли что по слабоумію своему нанести я могу. Развѣ вѣрятъ тому, что человѣкъ въ болѣзни скажетъ? Лукавый силенъ, на всякій грѣхъ навести можетъ. Знать надо ихъ высокоблагородіе, чтобы подлинно сказать, что на такія злодѣйскія дѣла не ихъ ангельскому сердцу идти. Каюсь я передъ вами во грѣхѣ своемъ тяжкомъ: сгубить хотѣлъ оговорами своими невиннаго человѣка."
   Обильными слезами подкрѣплялъ Трушковъ искренность своего раскаянія: не разъ подавленный горемъ и сознаніемъ глубины своего преступленія стоялъ Трушковъ, какъ окаменѣлый передъ коммиссіей, потомъ падалъ на колѣна и съ неудержимыми рыданьями умолялъ не вѣрить гнусной клеветѣ, взнесенной имъ на благодѣтеля. Но спасительныя Трушкова рѣчи пришли слишкомъ поздно: позади стояла масса уже фактовъ,-- личность благодѣтеля и его дѣятельность выяснились во всей ихъ прелести.
   Въ одинъ и тотъ же тюремный замокъ попали и Трушковъ и его благодѣтель, только первый содержался въ камерѣ No 8, второй же въ дворянскомъ отдѣленіи. Впрочемъ ихъ дальнѣйшая судьба разнилась: оказалось, что благодѣтель родился подъ болѣе счастливой звѣздой, чѣмъ облагодѣтельствованный.
   Острожная братія не любила Трушкова. Это понятно. Вслѣдствіе складки своей предварительной жизни Трушковъ съ перваго же дня поступленія въ острогъ потянулъ на сторону начальства. Довѣріе начальства и сопряженныя съ нимъ извѣстнаго рода выгоды, Трушковъ пріобрѣталъ путемъ -- шпіонства. Въ острогахъ существуетъ свой, нѣсколько отличный отъ мірскаго, кодексъ нравственности; какъ сложившійся подъ вліяніемъ исключительныхъ причинъ и личностей онъ носитъ свой характеръ и свой букетъ,-- наши понятія о нравственности и безнравственности не всегда сходятся съ его понятіями и оцѣнкой,-- но и въ острожномъ кодексѣ шпіонство не стоитъ въ числѣ добродѣтелей. Люди въ острогѣ сошлись прозжонные, закаленные -- брать между ними ремесло шпіона очень опасно. Шпіонъ острожный долженъ имѣть всѣ свои умственныя способности на сторожѣ, знать на кого и какимъ образомъ пошпіонничать, -- иначе въ иной разъ ему можетъ достаться весьма плохо: въ острогахъ не въ ходу молчаливое презрѣніе,-- тамъ расправа болѣе осязательна. Въ острогѣ шпіонъ долженъ ощущать себя постоянно въ положеніи "вора на ярмаркѣ" -- т. е. ждать благопріятеля, который началъ бы расквитку за какой нибудь старый, повидимому уже забытый должокъ. Въ острогахъ не на рѣдкость кровавыя расплаты,-- жертвой этихъ расплатъ падаютъ обыкновенно шпіоны:, слишкомъ значитъ далеко простеръ свою ревность и выдалъ такую тайну, (напр. побѣгъ, заговоръ на начальство и проч.), которой дорожили острожные какъ зѣницей ока... Но несмотря на всѣ опасности роли шпіона -- Трушковъ принялъ ее на себя: на свободѣ онъ уже свыкся съ извѣстнаго рода значеніемъ, оно было для него необходимостью; этого значенія онъ искалъ и въ острогѣ, но въ острогѣ авторитетъ пріобрѣтается или между товарищами или у начальства,-- для перваго у Трушкова не было многихъ данныхъ,-- онъ не могъ приравняться къ острожному міру, смотрѣлъ на него съ презрѣніемъ,-- въ памяти Трушкова были еще слишкомъ свѣжи воспоминанія о своихъ недавнихъ подвигахъ, -- назадъ тому какіе нибудь полгода, годъ тѣ же самые острожные униженно склонялись передъ нимъ, онъ былъ повершителемъ ихъ судьбы, -- чиновный элементъ со всѣми атрибутами былъ слишкомъ близокъ сердцу Трушкову, чтобъ отказаться отъ него въ новомъ мірѣ... Стало быть Трушкову слѣдовало пріобрѣтать значеніе у начальства, -- а простѣйшій путь къ тому, открывался чрезъ шпіонство и прихвосничество. Трушковъ вступилъ въ отправленіе новой обязанности своей вполнѣ подготовленный; отстаивая свое значеніе у разнаго рода Чабуковыхъ, -- Трушковъ пускалъ въ ходъ всѣ свои способности и конечно между ними не послѣднее мѣсто занимала способность, пригодившаяся въ острогѣ, -- только на свободѣ она, подъ защитой сильныхъ міра, не боялась гласно заявлять себя, -- здѣсь же должна была по возможности маскироваться. Впрочемъ въ острогѣ какъ ни маскируйся,-- а "шила въ мѣшкѣ не утаишь" -- каждый шагъ на виду, а глаза у всѣхъ зоркіе, наметавшіеся. А потому несмотря на ловкость и долговременную наметку неразъ на трушковской спинѣ вымѣщалась острожною братіею накипѣвшая злость, не разъ здоровенные кулачища острожные пробовали свою силу на червѣ ничтожномъ.
   Больше другихъ арестантовъ непріязнь существовала между Трушковымъ и Чудилой; съ перваго же разу, повидимому безъ всякихъ причинъ, они отшатнулись другъ отъ друга, -- съ теченіемъ же времени обоюдная ненависть ихъ все болѣе и болѣе увеличивалась. Подобнаго рода отношенія въ острогѣ не могутъ оставаться въ области "безпечальнаго созерцанія" -- они тотчасъ же спускаются на дѣйствительную почву: Трушковъ шпіонничалъ на Чудилу болѣе чѣмъ на другихъ, -- Чудила, какъ бы незамѣчая каверзъ трушковскихъ, ждалъ случая чтобъ доказать, что и онъ не изъ таковскихъ, кому можно не опасаючись на ногу наступить.
   Случай конечно не замедлилъ представиться. Арестанты "недовольство заявили" на то, что подаянье, не попадая въ ихъ рты, по чужимъ рукамъ расходится. Извѣстно, что въ большіе праздники -- пасху, рождество и т. д. народъ цѣлыми ворохами наноситъ въ острогъ лепешки, ватрушки, калачи, мясо, солонину,-- подобнымъ богатствомъ арестантовъ можно было прокормить, чуть ли не цѣлый мѣсяцъ (помимо казенной пищи), а между тѣмъ на самомъ дѣлѣ ихъ удовлетворяли какимъ нибудь мизернымъ калачикомъ, да на томъ и забастовывали... Сначала на такую неправду арестанты ругались и роптали втихомолку, -- потомъ "скопомъ" доложили смотрителю, что такъ дѣлать-де не подобаетъ, что подаянья коли арестантамъ приносятся, такъ въ ихъ желудки и идти должны. Смотритель на такое заявленіе обругалъ конечно арестантовъ -- накричалъ на нихъ на столько, на сколько силъ хватило и на томъ покончилъ... Арестанты подобнымъ рѣшеніемъ не вполнѣ удовлетворились и "дошли" до прокурора. Разборъ шолъ часа полтора или два: виновными нашли арестантовъ.-- За разборомъ послѣдовала экзекуція. Больнѣе всѣхъ въ этой расправѣ досталось Чудилѣ;-- между немногими счастливцами, непопавшими подъ розги, былъ Трушковъ. Первый конечно принималъ дѣятельное участіе въ общей жалобѣ,-- но и послѣдній не оставался въ сторонѣ,-- напротивъ участіе Трушкова было повидимому еще живѣе: онъ лебезилъ около каждой кучки, напоминалъ случаи начальственной неправды, поджигалъ нерѣшительныхъ, указывалъ путь, которымъ лучше всего дѣйствовать, чтобъ доканать "Пучеглазаго" (такъ арестанты звали смотрителя). Чѣмъ руководствовались въ распредѣленіи наказанія между Чудилой и Трушковымъ понять не трудно.
   Радовался Трушковъ, когда взвизгивали свѣжія, только что приготовленныя розгачи, надъ врагомъ его,-- но радоваться ему привелось не долго: въ тотъ же вечеръ, былъ собранъ митингъ по случаю трушковскаго поскудства и предложенъ Чудилой биль.
   -- Смерти, братцы вы мои, ему мало; недрогнувши вкатилъ бы я ему ножъ въ глотку по самый черепъ, да лиха та бѣда, что къ отвѣту за него призовутъ, на кобылу вздернутъ, а страдать за него, проклятаго не приходится,-- потому паршивой собаки онъ хуже, а мы все жъ, какими ни на есть, людьми прозываемся. Такъ какъ же братцы? Раскиньте вы своимъ умомъ-разумомъ, что съ нимъ эхидомъ подѣлать,-- а обиду задаромъ оставлять не ладно,-- ужь оченно язвительно насмѣялся онъ надъ нами дураками.
   Посыпались на трушковскую голову крупныя ругательства,-- загалдилъ непризнанный судъ, но рѣшенія разомъ не выдумалъ: Чудило ужь помогъ.
   -- Думать-то чего долго? Чай не надъ добрымъ человѣкомъ расправу чинить, -- передъ богомъ отвѣчать не будемъ,-- а къ нечистому и безъ того въ лапы попадемъ. И ничего опять изъ затылковъ своихъ вы не вычешите, кромѣ задать ему, ящеру подлому, "перевозъ."
   Возрадовались острожные чудиловскому предложенію,-- съ ликованіемъ приняли его и тутъ же привели въ исполненіе. Помнить долго будетъ Трушковъ острожный судъ и расправу: на другой же день пришлось ему "выписаться" въ больницу. Крѣпко на этотъ разъ срывали острожные свои сердца.
   -- Били-то, охъ какъ били! передавалъ потомъ Трушковъ объ этомъ происшествіи, да то еще больнѣе было, что Чудилка триклятый верхъ надо мной взялъ. На всю камеру оретъ "вы, говоритъ, братцы не жалѣючи прикладывайте къ нему рученьки свои, чтобъ сласть онъ всю распозналъ! Съ меня примѣръ берите: бить я его буду въ первую голову!" и ужь такъ рѣзанулъ, что у меня искры изъ глазъ посыпались, думаю: околѣвать видно приходится."
   Урокъ, данный острожнымъ товариществомъ Трушкову, не особенно подѣйствовалъ на него: забылъ онъ и по прежнему продолжалъ свое опасное ремесло, прибавилось же въ немъ только злости и осторожности.
   Впрочемъ роль Трушкова была опредѣлена заранѣе чуть ли не на роду написана. Судьба была на столько милостива къ Трушкову, что создала его способнымъ къ дѣятельности, но условія, подъ которыми слагались эти способности, были на столько неблагопріятны, что всѣ жизненные соки пошли на воспроизведеніе мерзостей. Жизнь показала себя Трушкову одной только стороной: чуть ли не со дня рожденія какъ незаконнорожденнаго, она начала хлестать его общимъ презрѣніемъ, -- здоровенными подзатрещинами и нищенской долей. Трушковской школой былъ кромѣшный канцеляризмъ, учителями -- забитые до идіотизма Пудрухальскіе, голодные паріи и наглые самодуры въ родѣ Чабукова. Въ подобной передрягѣ и выучкѣ не можетъ быть и рѣчи о нравственныхъ началахъ, -- жизнь сводится только къ двумъ знаменателямъ: самоуничтоженію и плотоядности; выборъ же пути и степень участія находится въ прямой зависимости отъ живучести человѣка: люди посредственные, обойденные природой, молчаливо несутъ свою незавидную долю, и не стремятся ни къ чему лучшему, -- это ходячіе трупы, заявляющіе энергію только запоемъ;-- люди, и одаренные большимъ избыткомъ мозговаго вещества силятся заявить о своемъ существованіи, пробить себѣ дорогу и благодаря даннымъ, обусловливавшимъ ихъ ростъ, подличаютъ, шпіонничаютъ и дѣлаютъ все возможныя мерзости.
   Трушковъ принадлежалъ ко второй категоріи,-- онъ къ несчастію былъ слишкомъ уменъ, чтобъ окончательно затеряться, обезличиться, -- кусая же другихъ онъ только расплачивался за тѣ щипки, что съ преизбыткомъ доставлялись на его долю, когда еще онъ не былъ въ состояніи отгрызаться...
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru