К. Случевский Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- К. Случевский. Стихотворения Петрозаводск, "Карелия", 1981 ---------------------------------------------------------------------------- Содержание Стихотворения из собрания 1898 года Голова Робеспьера "Край, лишенный живой красоты..." Женщина и дети "Ты сидела со мной у окна..." "О, в моей ли любви не глубоко..." "Создав свой мир в миру людском..." В бурю Из чужого письма Приди! "Во всей красе, на утре лет..." "В красоте своей долю старея..." Облик песни Памяти ребенка "Когда, дитя, передо мной..." Колыбельная песенка Не может быть Лирические Молодежи Подле сельской церкви Камаринская <Из цикла> "Прежде и теперь" "И вернулся я к ним после долгих годов.. "В глухом безвременье печали..." Анакреонтические хоры 1. "Други! Ночи половина..." 2. "Женские очи..." Черноземная полоса "В отливах нежно-бирюзовых..." "С кленами неклен взрастает..." "Устал в полях, засну солидно..." "По завалинкам у хат..." "Прекрасен вид бакчи нагорной!.." "Как будто снегом опушила..." "Взял я заступ и лопату..." "Белеет утренник, сверкая..." "Откуда, скажите, берутся..." Мурманские отголоски "Будто в люльке нас качает..." "Здесь, в заливе, будто в сказке!.." "И подумаешь, бросив на край этот взоры..." "Здесь, говорят, у них порой..." "Из тяжких недр земли насильственно изъяты..." "Когда на краткий срок здесь ясен горизонт..." Из природы Майским утром Прощание лета Мало свету Осенний мотив Amaryllis Жальник Наши птицы Ель и олива Мефистофель 1. Мефистофель в пространствах 2. На прогулке 3. Преступник 4. Шарманщик 5. Мефистофель, незримый на рауте 6. Цветок, сотворенный Мефистофелем 7. Мефистофель в своем музее 8. Соборный сторож 9. В вертепе 10. Полишинели Из дневника одностороннего человека "Из Каира и Ментоны..." "За целым рядом всяческих изъятий..." "В этой внимательной администрации..." "Что нам считаться заслугами партии..." "Ни одно лицо не скажет..." "Вся земля - одно лицо! От века..." "Печальный род, ты мало жил!.." "Младшие старшим "честь отдают"..." "Руку свою приучил он креститься..." Баллады, фантазии и сказы Новгородское предание Витязь Слух Карлы В пути Цинга На волжской ватаге На Волге Страсбургский собор Висбаден На разные случаи и смесь Коллежские асессоры На Раздельной (После Плевны) В день похорон Скобелева Сны "Весь в ладане последних похорон..." "Улыбнулась как будто природа..." "Новый гол! Мой путь - полями..." Няня Песни из Уголка (1895-1901) "Здесь счастлив я, здесь я свободен..." "Мой сад оградой обнесен..." "Какая ночь! Зашел я в хату..." "Воспоминанья вы убить хотите?!." "Дайте, дайте мне, долины наши ровные..." "Часто с тобою мы спорили..." "Сколько хороших мечтаний..." "Пред великою толпою..." "В темноте осенней ночи..." "Еще покрыты льдом живые лики вод..." . "Вот - мои воспоминанья..." "Всегда, всегда несчастлив был я тем..." "С простым толкую человеком..." "Ты часто так на снег глядела..." "Вот она, великая трясина!" "Старый дуб листвы своей лишился..." "Если б все, что упадает..." "Из моих печалей скромных..." "Воды немного, несколько солей..." "Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал..." "Ты не гонись за рифмой своенравной..." "Ни слава яркая, ни жизни мишура..." "Я помню, помню прошлый год!.." "Во сне мучительном я долго так бродил..." "Кому же хочется в потомство перейти..." "Как в рубинах ярких - вкруг кусты малины "Полдень прекрасен. В лазури..." "На коне брабантском плотном..." "Ты любишь его всей душою..." "Нет, верба, ты опоздала..." "Гуляя в синяьи заката..." "Нет, не от всех предубеждений..." "Любо мне, чуть с вечерней зарей..." "Помню, как-то раз мне снился..." "Могучей силою богаты..." "Я видел Рим, Париж и Лондон..." "Велик запас событий разных..." "Раз один из фараонов...". "Качается лодка на цепи..." "Припаи льда всё море обрамляют..." "В древней Греции бывали..." "Совсем примерная семья!.." "Как ты чиста в покое ясном..." "Вы побелели, кладбища граниты..." "Вот с крыши первые потёки..." "Мои мечты - что лес дремучий..." "Мысли погасшие, чувства забытые..." "О, будь в сознаньи правды смел..." "Какое дело им до горя моего?.." "Всюду ходят привиденья..." "Вдоль Наровы ходят волны..." "По берегам реки холодной..." "Какая ночь убийственная, злая..." "Как эти сосны древни, величавы..." "Ты тут жила! Зимы холодной..." "Твоя слеза меня смутила..." "Как робки вы и как ничтожны..." "Пара гнедых" или "Ночи безумные" "Нет, не могу! Порой отвсюду..." "Было время, в оны годы..." "Здравствуй, товарищ! Подай-ка мне руку..." "Бежит по краю неба пламя..." "Как думы мощных скал, к скале и от скалы..." "Славный снег! Какая роскошь!.." "Как на свечку мотыльки стремятся..." "Во мне спокойно спят гиганты..." "Мой стих - он не лишен значенья..." "Полдень декабрьский! Природа застыла..." "В чудесный день высь неба голубая..." "Заката светлого пурпурные лучи..." "А! Ты не верила в любовь! Так хороша..." "Кто утомлен, тому природа..." "Как вы мне любы, полевые..." "Не знал я, что разлад с тобою..." "Молчи! Не шевелись! Покойся недвижимо..." "Какая засуха!.. От зноя..." "Не храни ты ни бронзы, ни книг..." "Над глухим болотом буря развернулась!.." "О, неужели же на самом деле правы..." "Глядишь открытыми глазами..." "Горит, горит без копоти и дыма..." "Меня здесь нет. Я там, далёко..." "Я плыву на лодке. Парус..." "Здесь всё мое! - Высь небосклона..." . "Что тут писано, писал совсем не я..." Стихотворения последних лет. Неизданные стихотворения Цыганка "Перед большим успокоеньем..." "Зыбь успокоенного моря..." Лезгин "Чудесный сон! Но сон ли это?.. "И холодной волной по железным бортам..." Дополнение "Полдневный час. Жара гнетет дыханье..." "Какие здесь всему великие размеры!.." В Заонежье "С простым толкую человеком..." "Заката светлого пурпурные лучи..." "О, неужели же на самом деле правы..." "Стоит народ за молотьбою..." Рассвет в деревне "Горячий день. Мой конь проворно..." Дополнение Снега Людские вздохи Думы На публичном чтении "Кто вам сказал, что ровно половина..." . . "Где только крик какой раздастся иль стенанье.. Воплощение зла Женщина и дети "Тебя он в шутку звал старушкой..." "Вот она, моя дорога.. "Часть бесконечности - в прошлое год закатился..." "Слышишь: поют по окрестности птицы..." Лирические Ночь и день "В душе шел светлый пир. В одеждах золотых..." "По небу быстро поднимаясь..." Спетая песня Прежде и теперь Старый божок Мгновения "Последние из грез, и те теперь разбились!" Черноземная полоса "Сколько мельниц по вершинам..." "Помню пасеку. Стояла..." "Есть, есть гармония живая..." "Гром по лесу. Гуляет топор!.." "Выложен гроб лоскутками..." "Нет ограды! Не видать часовни!.." Мурманские отголоски "Цветом стальным отливают холодные..." "Перед бурей в непогоду..." "След бури не исчез. То здесь, то там мелькают..." "Здесь, в заливе, будто в сказке!.." "Доплывешь когда сюда..." "Снега заносы по скалам..." "Взобрался я сюда по скалам..." "Хоть бы молниям светитвся!.." Из природы На реке весной "Старый плющ здесь ползет..." В листопад Мало свету Снега Тучи и тени Утро Утро над Невою Из дневника одностороннего человека "Что, камни не живут? Не может быть! Смотри..." "Дни и ночи жизни..." "Смотрите: после свистопляски..." "Проповедь в храме одном говорилась..." "Мы все немножко скакуны с рожденья!.." Песни из "Уголка" "Мы - разных областей мышленья..." "Как ты боишься привидений!.." "Мельчают, что ни день, людские поколенья!.." "Нет, никогда, никто всей правды не узнает..." "Нынче год цветенья сосен..." "Ночь ползет из травы, из кустов..." "Я знаю кладбище. С годами..." "На гроб старушки я дряхлеющей рукой..." "С моря сердитого в малый залив забежав..." "Меня в загробном мире знают..." "Вконец окружены туманом прежних дней..." "Я помню ночь. Мы с ней сидели..." "Соловья живые трели..." "Заря пройдет, заря вернется..." "Не наседайте на меня отвсюду..." "Славный вождь годов далеких!.." . "Гляжу на сосны,- мощь какая!.." "Сквозь листву неудержимо..." "Люблю я время увяданья..." Баллады, фантазии и сказы Мертвые боги Людские вздохи Последний завет Брави Горящий лес Петр I на каналах О первом солдате (Песня Семеновского полка) О царевиче Алексее Корона патриарха Никона Село Филемониха (Ростовское предание) Каменные бабы Свадьба Обезьяна В пути На горном леднике Вечер на Лемане Озеро четырех кантонов Monte Pincio На разные случаи и смесь После похорон Ф. М. Достоевского "Забыт обычай похоронный!.." Из цикла "Загробные песни" "Я помню, было так: как факел евменид..." "Дочь приехала. Слышу - ввели..." "Я лежал и бессилен, и нем. Что со мной..." "В трубном звуке родные звучат голоса..." "Умер я! Есть ощущения..." Стихотворения, не вошедшие в циклы В роще Стихотворения из собрания 1898 года ГОЛОВА РОБЕСПЬЕРА На полках одного из множества музеев Заметен длинный ряд голов больших злодеев, Убийц, разбойников, внушавших людям страх, И успокоившихся в петлях, на кострах. Пестро раскрашенные лица восковые Глядят из-под стекла как будто бы живые, И веет холодом и затхлостью гробов От блещущих очей и выкрашенных лбов. Но между тех голов, и лысых, и косматых, Безусых стариков и женщин бородатых, Как будто в чуждую среду занесена, Заметнее других покоится одна. Скула и челюсти жестоко перебиты, Но зоркие глаза бестрепетно открыты, В них неожиданный, негаданный покой: Глядят - удивлены, познавши мир иной... Нет, не разбойник ты! Ты кровью обливался За то, что новый склад судеб тебе мечтался, И ты отравлен был чудовищной мечтой С ее безжалостной, ужасной простотой - Но силой этой же чудовищной мечты, Сказавшейся в другом, в свой срок погиб и ты. * * * Край, лишенный живой красоты, В нем намеки одни да черты, Всё неясно в нем, полно теней, Начиная от самых людей; Если плачут - печаль их мелка, Если любят - так любят слегка, Вял и Медлен неискренний труд, Склад всей жизни изношен и худ, Вечно смутен, тревожен их взгляд, Все как будто о чем-то молчат,.. Откровенной улыбки в них нет, Ласки странны, двусмыслен совет... Эта бледность породы людской Родилась из природы самой: Цепи мелких, пологих холмов, Неприветные дебри лесов, Реки, льющие волны сквозь сон, Вечно серый, сырой небосклон... Тяжкий холод суровой зимы, Дни, бессильные выйти из тьмы, Гладь немая безбрежных равнин - Ряд неконченных кем-то картин... Кто-то думал о них, рисовал, Бросил кисти и сам задремал... Женщина и дети * * * Ты сидела со мной у окна. Все дома в темноте потонули. Вдруг, глядим: заалела стена, Искры света по окнам мелькнули. Видим: факелы тащут, гербы, Ордена на подушках с кистями, В мрачных ризах шагают попы И чернеют в огнях клобуками; Дроги, гроб! И от гроба в огне Будто зарево нас освещало... Ты так быстро склонилась ко мне, Жить желая во что бы ни стало! * * * О, в моей ли любви не глубоко! Ты мне в сердце, голубка, взгляни: Сколько зависти в нем и порока! И какие пылают огни! В тех великих огнях, недвижима, Вся в священном дыму алтарей, Ты, как идол пылающий, чтима Беспредельной любовью моей... * * * Я люблю, тебя, люблю неудержимо, Я стремлюсь к тебе всей, всей моей душой! Сердцу кажется, что мир проходит мимо, Нет, не он идет - проходим мы с тобой. Жизнь, сближая этих, этих разлучая, Шутит с юностью нередко невпопад! Если искреннее обниму тебя я - Может быть, что нас тогда не разлучат... * * * Создав свой тир в миру людском, Глубокой тайною хранимы, С тобой мы в жизни шли вдвоем, Ни для кого неуловимы. Расстались мы! Пришел конец... Но я, несчастливый беглец, Свободен был недолго... Снова Пришлось другую власть признать И, ей в угоду, страсть былого, Тебя - хулить и отрицать!.. В БУРЮ Я приехал к тебе по Леману {*}: {* Женевское озеро.} И сердит, и взволнован Леман! И оделись Савойские Альпы В темно-серый, свинцовый туман. В небесах разыгралася буря, Из ущелий гудят голоса; Опалил мне лицо мое ветер, Растрепал он мои волоса... И гуляли могучие волны, Я над ними веселый скользил, И с вершин их по пенистым скатам Глубоко, глубоко уходил. Буря шла и в тревожном величьи Раздавить собиралась меня; Только смерть от меня сторонилась - Был я весел и полон огня. И я верил, что мне не погибнуть, Что я кончу назначенный путь, Что я должен предстать пред тобою, И нельзя мне, нельзя утонуть! ИЗ ЧУЖОГО ПИСЬМА Я пишу тебе, мой добрый, славный, милый, Мой хороший, ненаглядный мой! Скоро ль глянет час свиданья легкокрылый, Возвратятся счастье и покой! Иногда, когда кругом меня всё ясно, Светлый вечер безмятежно тих, Как бы я тебя к себе прижала страстно, Ты, любимец светлых снов моих! Мне хотелось бы, чтоб всё, что сознаю я, Став звездой, с вечернею зарей Понеслось к тебе, зажгло для поцелуя, Так, как я зажглась теперь тобой! Напиши ты мне, бывает ли с тобою, Как со мной, не знаю отчего, Я стремлюсь к тебе всей, всей моей душою, Обнимаю я тебя всего... Напиши скорее: я тебе нужна ли Так, как ты мне? Но смотри не лги! Рвешь ли письма, чтоб другие не читали? Рви их мельче и скорее жги. И теперь... Но нет, мой зов совсем напрасен; Сердце бьется, а в глазах темно... Вижу, почерк мой становится неясен... Завтра утром допишу письмо... ПРИДИ! Дети спят. Замолкнул город шумный, И лежит кругом по саду мгла! О, теперь я счастлив, как безумный, Тело бодро и душа светла. Торопись, голубка! Ты теряешь Час за часом! Звезд не сосчитать! Демон сам с Тамарою, ты знаешь, В ночь такую думал добрым стать... Спит залив, каким-то духом скован, Ветра нет, в траве роса лежит; Полный месяц, словно очарован, Высоко и радостно дрожит. В хрустале полуночного света Сводом темным дремлет сад густой; Мысль легка, и сердце ждет ответа! Ты молчишь? Скажи мне, что с тобой? Мы прочтем с тобой о Паризине {*}, {* Героиня поэмы Байрона.} Песней Гейне очаруем слух... Верь, клянусь, я твой навек отныне; Клятву дал я, и не дать мне двух. Не бледней! Послушай, ты теряешь Час за часом! Звезд не сосчитать! Демон сам с Тамарою, ты знаешь, В ночь такую думал добрым стать... * * * Во всей красе, на утре лет Толпе ты кажешься виденьем! Молчанье первым впечатленьем Всегда идет тебе вослед! Тебе дано в молчаньи этом И в удивлении людей Ходить, как блещущим кометам В недвижных сферах из лучей. И, как и всякая комета, Смущая блеском новизны, Ты мчишься мертвым комом света Путем, лишенным прямизны! * * * В красоте своей долго старея, Ты чаруешь людей до сих пор! Хороши твои плечи и шея, Увлекателен, быстр разговор. Бездна вкуса в богатой одежде; В обращеньи изящно-вольна! Чем же быть ты должна была прежде, Если ты и теперь так пышна? В силу хроник, давно уж открытых, Ты ходячий живой мавзолей Ряда целого слуг именитых, Разорившихся в службе твоей! И гляжу на тебя с уваженьем: Ты финансовой силой была. Капиталы снабдила движеньем И, как воск, на огне извела! ОБЛИК ПЕСНИ Ты запой, ребенок милый, Песню... Как ее слова? Ту, что, помнишь, мать певала, Как была она жива. Я той песни, славной песни, Забываю склад и лад, Ты же всю, малютка, помнишь... Пой, дитя, я слушать рад. Пой, а я по синим глазкам И по голосу - начну Вспоминать, сзывать и строить Золотую старину... Пусть звучит, плывет и блещет Из-за слез моих очей По тебе, мой сиротинка, Облик матери твоей. ПАМЯТИ РЕБЕНКА Ты ребенка в слезах схоронила! Всё считаешь своим, как он был! Ты б могилку в себя приютила, Чтоб и мертвый с тобою он жил. Всю ее насаждаешь цветами, Орошаешь горячей слезой; А уйдешь, так уносишь с мечтами Память мальчика всюду с собой! Ты его самого так носила, Раньше, прежде... И начал он жить... Жил так мало... И ты схоронила, Но не можешь вполне схоронить! И берет меня грусть и сомненье, И понять не могу: где у вас, Мать и сын - происходит общенье, Незаметное вовсе для глаз? Как могли вы так искренно сжиться, Так сплотиться в одно существо, Что любви той ни гаснуть, ни скрыться, И что мало ей - смерть одного... * * * Когда, дитя, передо мной С игрушкой новой ты играешь И, мысли следуя живой, Ее внимательно ломаешь; Когда смеешься - и блестит Жемчужный ряд зубов молочных, И мысль пытливая сквозит В словах неясных и неточных; Когда, покинувши детей И бросив куклу, - ручкой белой Ты водишь по щеке моей, Давно сухой и пожелтелой... О как же страшно мне порой, С моей мечтой глубоко хмурой, Прильнуть горячей головой К твоей головке белокурой! Боюсь за взгляд угрюмый мой! Его на всех я поднимаю, На всех, дитя... Перед тобой - В безмолвном страхе опускаю... КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСЕНКА Ты засни, засни, моя милая, Дай подушечку покачаю я, Я головушку поддержу твою И тебя, дитя, убаюкаю. Тихий детский сон, ты прийди, сойди, Наклоиися к ней, не давя груди, Не целуй до слез, не пугай дитя, - Учи ласкою, вразумляй шутя. Жизнь учить начнет, против воли гнет, Вразумит тогда, как всего сомнет, Зацелует в смерть, заласкает в бред И, позвав цвести, не допустит в цвет... Ночь темна, молчит, смотрит букою?! Хорошо ли я так баюкаю? Сон спасительный, сон, голубчик мой, Поскорей отца от дитяти скрой!.. НЕ МОЖЕТ БЫТЬ О, неужели он, он - этот скарб и хлам Надежд, по счастью для людей, отживших. Больных страстей, так страшно говоривших, Сил, устремлявшихся к позорнейшим делам, - Вот этот человек, - таким же был когда-то, Как этот сын его, прелестное дитя, В котором, грезами неведенья объято, Сознанье теплится, играя и блестя! В котором поступь, взгляд, малейшие движенья Полны такой простой, изящной красоты! В уме которого все мысли, все мечты - Одни лишь светлые, счастливые виденья, А чувства - отпрыски тепла и тишины Какой-то внутренней, чудеснейшей весны! - Дитя, что молится так искренно, так свято И говорит с людьми от третьего лица... О, чтоб отец таким же был когда-то! Ищите вы ему не этого отца... Лирические МОЛОДЕЖИ И что ж?! Давно ль мы в жизнь вступали И безупречны, и честны; Трудились, ждали, создавали, А повстречали - только сны. Мы отошли, - и вслед за нами Вы тоже рветесь в жизнь вступить, Чтоб нами брошенными снами Свой жар и чувства утолить. И эти сны, в часы мечтанья, Дадут, пока в вас кровь тепла, На ваши ранние лобзанья Свои покорные тела... Обманут вас! Мы их простили И верим повести волхвов: Волхвы давно оповестили, Что мир составился из снов! ПОДЛЕ СЕЛЬСКОЙ ЦЕРКВИ Свевая пыль с цветов раскрытых, Семья полуночных ветров Несет в пылинках, тьмой повитых, Рассаду будущих цветов! В работе робкой и безмолвной. Людскому глазу не видна, Жизнь сыплет всюду горстью полной Свои живые семена! Теряясь в каменных наростах Гробниц, дряхлеющих в гербах, Они плодятся на погостах И у крестов, и на крестах. Кругом цветы!.. Цветам нет счёта! И, мнится, сквозь движенья их Стремятся к свету из-под гнета Былые силы душ людских. Они идут свои печали На вешнем солнце осветить, Мечтать, о чем не домечтали, Любить, как думали любить... КАМАРИНСКАЯ Из домов умалишенных, из больниц Выходили души опочивших лиц; Были веселы, покончивши страдать, Шли, как будто бы готовились плясать. "Ручку в ручку дай, а плечико к плечу... Не вернуться ли нам жить?" - "Ой, не хочу! Из покойничков в живые нам не лезть, - Знаем, видим - лучше смерть, как ни на есть!" Ах! Одно же сердце у людей, одно! Истомилося, измаялось оно; Столько горя, нужды, столько лжи кругом, Что гуляет зло по свету ходенём. Дай копеечку, кто может, беднякам, Дай копеечку и нищим духом нам! Торопитесь! Будет поздно торопить. Сами станете копеечки просить... Из домов умалишенных, из больниц Выходили души опочивших лиц; Были веселы, покончивши страдать, Шли, как будто бы готовились плясать... <Из цикла> ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ И вернулся я к ним после долгих годов, И они все так рады мне были! И о чем уж, о чем за вечерним столом Мы не вспомнили? Как не шутили? Наши шумные споры о том и другом, Что лет двадцать назад оборвались, Зазвучали опять на былые лады, Точно будто совсем не кончались. И преемственность юных, счастливейших дней, Та, что прежде влекла, вдохновляла, Будто витязя труп под живою водой, В той беседе для нас - оживала... ----- В глухом безвременье печали И в одиночестве немом Не мы одни свой век кончали, Объяты странным полусном. На сердце - желчь, в уме - забота, Почти во всем вразумлены; Холодной осени дремота Сменила веянья весны. Кто нас любил - ушли в забвенье, А люди чуждые растут, И два соседних поколенья Одно другого не поймут. Мы ждем, молчим, но не тоскуем, Мы знаем: нет для нас мечты... Мы у прошедшего воруем Его завядшие цветы. Сплетаем их в венцы, в короны, Порой смеемся на пирах... Совсем, совсем Анакреоны, Но только не в живых цветах. * * * Мне грезились сны золотые! Проснулся - и жизнь увидал... И мрачным мне мир показался, Как будто он траурным стал. Мне виделся сон нехороший! Проснулся... на мир поглядел: Задумчив и в траур окутан, Мир больше, чем прежде, темнел. И думалось мне: отчего бы - В нас, в людях, рассудок силен - На сны не взглянуть, как на правду, На жизнь не взглянуть, как на сон! АНАКРЕОНТИЧЕСКИЕ ХОРЫ 1 Други! Ночи половина Шумно в вечность отошла! Ты гуляй, гуляй, братина, Искромётна и светла. Други! Было, было время: Пировавший возлежал И венком цветочным темя И венчал, и охлаждал. Мы же песней пир венчаем, Ей - ни блёкнуть, ни завять, Стоит пить нам-всё познаем! Будем, будем познавать! Други! Ночи половина Шумно в вечность отошла! Ты гуляй, гуляй, братина, Искромётна и светла. 2 Женские очи Смотрят вкруг нас; Час поздний ночи, Радостный час! Дню - все заботы! Ночи - восторг! Пей! Что за счёты! Пей! Что за торг! В чаше - веселье, В песне - размах, Мир нам не келья, Кто тут монах? Женская ласка К утру сильней, Ярче окраска Губ и очей! Женские очи Смотрят вкруг нас; Час поздний ночи, Радостный час... Мгновения * * * В отливах нежно-бирюзовых, Всем краскам неба дав приют, В дуплистой раме кущ вербовых Лежит наш тихий, тихий пруд. Заря дымится, пламенея! Вон, обронен вчерашним днем, Плывет гусиный пух, алея, Семьей корабликов по нем. Уж не русалок ли бедовых Народ, как месяц, тут блистал, Себе из перышек пуховых Наткать задумал покрывал? Но петухи в свой срок пропели, Проворно спряталась луна, Пропали те, что ткать хотели, Осталась плавать ткань одна! И, эту правду подтверждая, В огнях зари летит с полей Гусей гогочущая стая, Блистая рядом длинных шей. * * * С Клёнами н_е_клен взрастает. Спор у деревьев идет! Н_е_клену клён объясняет: "Хрупкий вы, слабый народ! Ваши стволы не выносят Стойки под крышей гумна, Сами подпоры попросят, Если им служба дана!" Н_е_клен шуршит и смеется! Слышен ответ по ветвям: "Тот, кем нам имя дается. Разве не хрупок он сам?" * * * Устал в полях, засну солидно. Попав в деревню на харчи. В окно открытое мне видно И сад наш, и кусок парчи Чудесной ночи... Воздух светел... Как тишь тиха! Засну, любя Весь божий мир... Но крикнул петел! Иль я отрекся от себя? * * * По завалинкам у хат Люди в сумерках сидят; Подле кони и волы Чуть виднеются из мглы. Сны ночные тоже тут, Собираются, снуют В огородах, вдоль кустов, На крылах сычей и сов. Вот зеленый свет луны Тихо канул с вышины... Что, как если с тем лучом Сыч вдруг станет молодцом, Глянет девушкой сова, Скажет милые слова, Да и хата, наконец, Обратится во дворец? * * * Прекрасен вид бакчи нагорной! Плетень, сторожка из ветвей; Арбуз, пустивший лист узорный, Окутал землю сетью змей. Ползут, сплелись! Назад с неделю, Я помню, вечер наступал, - По склону, вторя коростелю, Местами перепел стучал. Бакча сквозь сумрак зеленела, Сквозили завязи цветов; Теперь откуда что приспело? Повсюду в кружевах листов Глядят плоды... Еще так малы, Но всюду, всюду залегли, Как бледно-желтые опалы, На мягких сумерках земли! * * * Как будто снегом опушила Весна цветами ветви слив; Заря, полнеба охватив, В цветах румянец пробудила. Придет пора, нальется плод, А тяжесть ветви к долу склонит. Сломает... Цветень смерть несет. Пора любви страданья гонит. Но жизнь щадит: закон таков, Что умеряется излишек Обжорством галок и скворцов И смелой жадностью мальчишек. * * * Взял я заступ и лопату... Дети! ставлю тут дубок. Быть для вас здесь месту святу От сегодня в долгий срок. Сокрушит меня могила, Затемнится отчий лик, А дубок - в нем будет сила, Глянет статен и велик. Дети! в нем, неузнаваем, Буду я, безличный, жить, И глубокой тени краем Вслед за солнышком ходить. Буду доброй, доброй тенью, Безоружным часовым, И, по божьему веденью, Лучше мертвым, чем живым. * * * Белеет утренник, сверкая, По скатам блекнущих холмов; Великим заревом пылая, Выходит солнце из паров. Ему обидно и досадно Гореть так низко над землей, Горит и слизывает жадно Снежок над мерзлою травой. И словно длинной бахромою Одет холма высокий бок: Где рощи нет - горит росою, Где тень от рощи - там снежок. * * * Откуда, скажите, берутся Рисунки растений, что вьются На нашем пруду в холодок, Чуть сложится первый ледок? Иль это нашли воплощенья Кустов и дерев отраженья, Которые в летние дни, Мечтая, роняли они! Мурманские отголоски С. С. Трубачеву * * * Будто в люльке нас качает. Ветер свеж. Ни дать ни взять Море песню сочиняет - Слов не может подобрать. Не помочь ли? Жалко стало! Сколько чудных голосов! Дискантов немножко мало, Но зато не счесть басов. Но какое содержанье, Смысл какой словам придать? Море - странное созданье, Может слов и не признать. Диких волн седые орды Тонкой мысли не поймут, Хватят вдруг во все аккорды И над смыслом верх возьмут. * * * Здесь, в заливе, будто в сказке! Вид закрыт во все концы; По дуге сложились скалы В чудодейные дворцы; В острых очерках утесов, Где так густ и влажен мох, Выраженья лиц каких-то, Вдруг застывшие врасплох. У воды торчат, белея, Как и скалы велики, Груды ребр китов погибших, Черепа и позвонки. К ним подплывшая акула От светящегося дна Смотрит круглыми глазами, Неподвижна и темна, Вся в летучих отраженьях Высоко снующих птиц - Как живое привиденье В этой сказке, полной лиц! * * * И подумаешь, бросив на край этот взоры: Здесь, когда-то, в огнях допотопной земли, Кто-то сыпал у моря высокие горы, И лежат они так, как когда-то легли! Неприветны, черны громоздятся уступы... То какой-то до века погасший костер, То каких-то мечтаний великие трупы, Чей-то каменный сон, наводнивший простор! В нем угрюмые люди - поморы толкутся, Призываются к жизни на краткие дни... Не дано им ни мыслью, ни чувством проснуться! Уж не этим ли счастливы в жизни они? * * * Здесь, говорят, у них порой Смерть человеку облик свой В особом виде проявляет. Когда, в отлив, вода сбегает И, между камнями, помор Идет открытыми песками, Путь сокращая, - кругозор Его обманчив; под ногами Песок не тверд; помор спешит, - Прилив не ждет! Вдруг набежит Отвсюду! Вот уже мелькают Струи, бегущие назад; То здесь, то там опережают, Под камни льются, шелестят! А вон, вдали, седая грива Ползущего в песках прилива Гудит, неистово ревет И водометами встает... Скорей, скорей! Но нет дороги! Пески сдаются, вязнут ноги, Пески уходят под ногой... Всё выше волн гудящих строй! Их гряды мечутся высоко, Чтоб опрокинуться потом... Всё море лезет на подъем! Спасенья нет... Блуждает око... Всё глубже хлябь, растет прилив! Одолеваемый песками, Помор цепляется руками, И он не мертв еще, он жив - А тяжкий гул морского хора, Чтоб крик его покрыть полней, В великой мощности напора Стучит мильонами камней... * * * Из тяжких недр земли насильственно изъяты, Над вечно бурною холодною волной, Мурмана дальнего гранитные палаты Тысячеверстною воздвиглися стеной, И пробуравлены ледяными ветрами, И вглубь расщеплены безмолвной жизнью льдов. Они ютят в себе скромнейших из сынов Твоих, о родина, богатая сынами. Здесь жизнь придавлена, обижена, бедна! Здесь русский человек пред правдой лицезренья Того, что божиим веленьем сведена Граница родины с границею творенья, И глубь морских пучин так страшно холодна, - Перед живым лицом всевидящего бога Слагает прочь с души, за долгие года, Всю тяготу вражды, всю немощность труда И говорит: сюда пришла моя дорога! Скажи же, господи, отсюда мне куда? * * * Когда на краткий срок здесь ясен горизонт И солнце сыплет блеск по отмелям и лудам, Ни Адриатики волна, ни Геллеспонт Таким темнеющим не блещут изумрудом; У них не так густа бывает синь черты, Делящей горизонт на небо и на море... Здесь вечность, в веяньи суровой красоты, Легла для отдыха и дышит на просторе! Из природы МАЙСКИМ УТРОМ А. И. Сувориной Ты весна, весна роскошная! Несравненен твой наряд! Разодевшись, будто к празднику, Все кусты в цветах стоят! Что ни цвет - то пламя жаркое! Что ни почка - огонек! У природы, знать на щёченьках Обозначился пушок! Точно дымкой благовонного С неисчислимых стеблей Тянет запахом чарующим От цветов, как от огней! Как поток, весна, несешься ты, И из волн твоих цветы, Опускаясь, осаждаются На деревья и кусты... Вот сирень идет! Вот жимолость! Вот ясминная волна! Вот и липа к цвету тронулась... Но уж это не весна... Хоть один цветок хотелось бы В той пучине изловить, Чтоб весны прожитой памятью В темной книжке уложить, - Раздавить коронку нежную И расправить на листе... Бедный! Будешь ты, как распятый И умерший на кресте! Но зато уж книжку выберем! Развеселая она, Все рассказы в ней смешливые, - А с краев - золочен_а_... ПРОЩАНИЕ ЛЕТА Осень землю золотом одела, Холодея, лето уходило И земле, сквозь слезы улыбаясь, На прощанье тихо говорило: "Я уйду - ты скоро позабудешь Эти ленты и цветные платья, Эти астры, эти изумруды И мои горячие объятья. Я уйду - роскошная южанка - И к тебе, на выстывшее ложе, Низойдет любовница другая, И свежей, и лучше, и моложе. У нее алмазы в ожерелье, Платье бело и синеет льдами, Щеки бледны, очи светло-сини, Волоса осыпаны снегами... О мой друг! Оставь ее спокойно Жать тебя холодною рукою: Я вернусь, согрею наше ложе, Утомлю и утомлюсь с тобою!" МАЛО СВЕТУ... Мало свету в нашу зиму! Воздух темен и не чист; Не подняться даже дыму - Так он грузен и слоист. Он мешается с туманом; В нем снуют со всех сторон, Караван за караваном, Стаи галок и ворон... Мгла по лесу, по болоту... Да, задача не легка - Пересиливать дремоту Чуть заметного денька! ОСЕННИЙ МОТИВ Мой старый клен с могучею листвою, Еще ты густ, и зелен, и тенист, А между тем чуть видной желтизною Уже слегка озолочен твой лист. Еще и птиц напевы голосисты, Ты ими полн, как плеском бег реки; Еще висят вдоль плеч твоих монисты - Твоих семян созревших мотыльки. В них бывший цвет - твои воспоминанья, Остатки чувств, испытанных тобой; Но ты сказал им только: "До свиданья!" Ты будешь жить и будущей весной. Глубокий сон зимы обледенелой - Додремлешь ты и, покидая сны, Весь обновлен, листвой своей всецело Отдашься ласкам будущей весны. Для нас - не то. Хотя живут стремленья, И в сердце песнь, и грез душа полна, Но, старый друг, нет людям обновленья, И жизнь идет, как нить с веретена. AMARYLLIS Там, где тебя воспитают, Дальнего юга цветок, Всюду, чуть дни наступают, Ты расцветаешь в свой срок. Будто с чьего-то веленья, Нити, незримые нам, Вдруг сообщают движенья Именно этим цветам! Будто бы кем-то влекома Жизнь, в срок заветных минут, Скажет: "Весна у вас дома, Надо цвести!.." - и цветут. ЖАЛЬНИК А. П. Милюкову Ну-ка! Валите и бук, и березу, Деревцо малое, ствол вековой, Осокорь, дубы, и сосну, и л_о_зу, Ясень и клен - всё под корень долой! Поле чтоб было! А поле мы вспашем; Годик, другой и забросим потом... Голую землю, усталую - нашим Детям оставим и прочь отойдем! А уж чтоб где приберечь по дороженьке Дерево, чтобы дало оно тень, Чтобы под ним утомленные ноженьки Вытянул путник в удушливый день, - Этой в народе черты не отыщется, Ветру привольно и весело рыщется! Сколько в далекую даль ни гляди, Все пустота - ничего впереди! Но остаются по лесе печальники... Любит наш темный народ сохранять Рощицы малые! Имя им - жальники! Меткое имя, - умеют назвать! В местности голой совсем потонувши, Издали видный каким-то пятном, Жальник едва прозябает, погнувши Ветви под тяжким, глухим бытием!.. Мощные вихри насквозь пробирают, Солнце отвсюду бесщадно палит; Влаги для роста куда не хватает... Жалок ты, жальник... нерадостный вид... Бедный ты, бедный! Совсем беззащитен... Но бережет тебя чёрный народ; Хворых березанек, чахлых ракитин Он не изводит вконец, не дерет... И, беспощадно снося великанов С их глубоко разветвленных корней, - В избах, в поддонках разбитых стаканов В битых горшечках, на радость детей, Всюду охотно разводит герани, Гонит корявый лимон из зерна!.. Скромные всходы благих начинаний Чахнут в пыли, в паутине окна... НАШИ ПТИЦЫ Наши обычные птицы прелестные, Галка, ворона и вор-воробей! Счастливым странам не столько известные, Сколько известны отчизне моей... Ваши окраски всё серые, черные, Да и обличьем вы очень просты: Клювы как клювы, прямые, проворные, И без фигурчатых перьев хвосты. В непогодь, вьюги, буруны метелицы Все вы, голубчики, тут, подле нас, Жизни пернатой невесть что - безделицы, Вы утешаете сердце подчас, И для картины вы очень существенны В долгую зиму в полях и лесах! Все ваши сборища шумны, торжественны И происходят у всех на глазах. Это не то, что сова пучеокая Или отшельница-птица челна - Только где темень, где чаща глубокая, Там ей приятно, там дома она! С вами иначе. То вдруг вы слетаетесь Стаей большой на дорогу; по ней Ходите, клюете и не пугаетесь Даже нисколько людей и коней. То вы весь вид на картину меняете, В лес на опушку с дороги слетев, Белую в черную вдруг обращаете, Сотнями в снежные ветви насев. То, как лоскутина флера, таскаетесь Стаей крикливою вдоль по полям, Тут подбираетесь, там раздвигаетесь Черным пятном по бесцветным снегам. Жизнь хоть и скромная, жизнь хоть и малая, Хоть не большая, а всё благодать, Жизнь в испытаньях великих бывалая, Годная многое вновь испытать... ЕЛЬ И ОЛИВА Знаете ль вы, отчего тот обычай ведется, Что у людей знаком мира считаются ветви оливы? Если война над страною бичом пронесется, Сёла сожжет и потопчет богатые нивы, - Больше всех прочих деревьев, кустов и растений пахучих Времени нужно оливе, чтоб рощею стать синекудрой! Вот почему от египтян, и греков, и римлян могучих Этот обычай ведется старинный и мудрый... Знаете ль вы, отчего тот обычай ведется, Что украшают в сочельник зеленые ели? Лгунья зеленая ель! Все в наряде своем остается, Как по весне зелена в снеговые метели! Только внесут ее в комнату- лесом пахнет и смолою! Деды на маленьких внуков глядят, веселятся! И забывают, что это не ель под парчой огневою, - Труп уничтоженной ели, начавший слегка разрушаться! И, как природа не прочь подтрунить иногда, поучая, Так это вышло и с северной елью, и с южной оливой: Плод многотрудный олив гастрономы, жирком заплывая. Звучно смакуют в довольстве и лени счастливой; Елка же, светлая елка, пылавшая людям в сочельник В звездах, в игрушках, сластях и фигурках шутливых, - Вдруг обращается в темный, обильно разбросанный ельник Вдоль по унылой дороге, под тяжестью дрог молчаливых... Мефистофель 1. МЕФИСТОФЕЛЬ В ПРОСТРАНСТВАХ Я кометой горю, я звездою лечу И куда посмотрю и когда захочу, Я мгновенно везде проступаю! Означаюсь струей в планетарных парах, Содроганием звезд на старинных осях - И внушаемый страх - замечаю!.. Я упасть - не могу, умереть - не могу! Я не лгу лишь тогда, когда истинно лгу, - И я мир возлюбил той любовью, Что купила его всем своим существом, Чувством, мыслью, мечтой, всею явью и сном, А не только распятьем и кровью. Надо мной ли венец не по праву горит? У меня ль на устах не по праву царит Беспощадная, злая улыбка?! Да, в концерте творенья, что уши дерет, И тогда только верно поет, когда врет, - Я, конечно, первейшая скрипка... Я велик и силён, я бесстрашен и зол; Мне печали веков разожгли ореол, И он выше, всё выше пылает! Он так ярко горит, что и солнечный свет, И сиянье блуждающих звезд и комет Будто пятна в огне освещает! Будет день, я своею улыбкой сожгу Всех систем пузыри, всех миров пустельгу, Всё, чему так приятно живется... Да скажите же: разве не видите вы, Как у всех на глазах, из своей головы, Мефистофелем мир создается?! Не с бородкой козла, не на тощих ногах, В епанче и с пером при чуть видных рогах Я брожу и себя проявляю: В мелочь, в звук, в ощущенье, в вопрос и в ответ, И во всякое "да", и во всякое "нет", Невесом, я себя воплощаю! Добродетелью лгу, преступленьем молюсь! По фигурам мазурки политикой вьюсь, Убиваю, когда поцелую! Хороню, сторожу, отнимаю, даю - Раздробляю великую душу мою И, могу утверждать, торжествую!.. 2. НА ПРОГУЛКЕ Мефистофель шел, гуляя, По кладбищу, вдоль могил... Теплый, яркий полдень мая Лик усталый золотил. Мусор, хворост, тьма опенок, Гниль какого-то ручья... Видит: брошенный ребенок В свертке грязного тряпья. Жив! Он взял ребенка в руки, Под терновником присел И, подделавшись под звуки Детской песенки, запел: "Ты расти и добр и честен: Мать отыщешь - уважай; Будь терпением известен, Не воруй, не убивай! Бога, самого большого, Одного в душе имей; Не желай жены другого, День субботний чти, говей... Ты евангельское слово Так, как должно, исполняй, Как себя люби другого; Бьют - так щеку подставляй! Пусть блистает добродетель Несгорающим огнем... Amen! Amen! {*} Бог свидетель, {* Аминь! Аминь! (лат.).} Люб ты будешь мне по нем! Нынче время наступило, Новой мудрости пора... Что ж бы впрямь со мною было, Если б не было добра?! Для меня добро бесценно! Нет добра, так нет борьбы! Нужны мне, и несомненно, Добродетелей горбы... Будь же добр!" Покончив с пеньем, Он ребенка положил И своим благословеньем В свертке тряпок осенил! 3. ПРЕСТУПНИК Вешают убийцу в городе на площади, И толпа отвсюду смотрит необъятная! Мефистофель тут же; он в толпе шатается; Вдруг в него запала мысль совсем приятная. Обернулся мигом. Стал самим преступником; На себя веревку помогал набрасывать; Вздернули, повесили! Мефистофель тешится, Начал выкрутасы в воздухе выплясывать. А преступник скрытно в людях пробирается, Злодеянье новое в нем тихонько зреет, Как бы это чище, лучше сделать, думает, Как удрать непойманным, - это он сумеет. Мефистофель радостно, истинно доволен, Что два дела сделал он людям из приязни: Человека скверного отпустил на волю, А толпе дал зрелище всенародной казни. 4. ШАРМАНЩИК Воздуху, воздуху! Я задыхаюсь... Эта шарманка, что уши пилит, Мучает, душит... я мыслью сбиваюсь... Глупый шарманщик в окошко глядит! Эту забытую песню когда-то Слушал я иначе, слушал душой, Слушал тайком... скрыл от друга, от брата! Думал: не знает никто под луной... Вдруг ты воспрянула, заговорила! Полная неги, мечте говоришь. Время ли, что ли, тебя изменило? Нот не хватает - а всё ты звучишь1 Значит, подслушали нас! Ударенья Ясны и чётки на тех же словах, Что и тогда, в эту ночь увлеченья... Память сбивается, на сердце страх! Злая шарманка пилит и хохочет, Песня безумною стала сама, Мысль, погасая, проклятья бормочет... Не замолчишь ты - сойду я с ума! Слышу, что тянет меня на отмщенье... Но ведь то время погасло давно, Нет тех людей... нет ее!.. Наважденье!.. Глупый шарманщик всё смотрит в окно! 5. МЕФИСТОФЕЛЬ, НЕЗРИМЫЙ НА РАУТЕ В запахе изысканном, С свойствами дурмана, В волнах Jockey Club'a И Ilang Ilang'a {*} {* Названия духов.} На блестящем рауте Знати светлолобой Мефистофель движется Сам своей особой! И глядит с любовию На одежды разные, Как блестят на женщинах Крестики алмазные! Общество сидело. Тараторило, Издевалось, лгало, Пустословило!.. Чудилось: то были Змеи пестрые! В каждом рту чернели Жала острые! И в роскошной зале Угощаючись, В креслах, по диванам Извиваючись, Из глубоких щелей, Из земли сырой С сладостным шипеньем Собрался их рой... Чуть кто выйдет в двери - Как кинжалами, Вслед за ним стремятся, Блещут жалами! Занимались долго С умилением, Часто чуть не плача, Поношением... А когда донельзя Иззлословились, Задушить друг дружку Приготовились! А когда хозяйка - Очень крупный змей - Позвала на ужин Дорогих гостей, - Веселы все были, Будто собрались Вешать человека Головою вниз!.. В запахе изысканном, С свойствами дурмана, В волнах Jockey Club'a И Ilang Ilang'a Мефистофель движется, Упиваясь фразами, И не меркнут крестики - Все блестят алмазами!! 6. ЦВЕТОК, СОТВОРЕННЫЙ МЕФИСТОФЕЛЕМ Когда мороз зимы наляжет Холодной тяжестью своей И всё, что двигается, свяжет Цепями тысячи смертей; Когда над замершею степью Сиянье полночи горит И, поклоняясь благолепью Небес, земля на них глядит, - В юдоли смерти и молчанья, В холодных, блещущих лучах С чуть слышным трепетом дрожанья Цветок является в снегах!.. Нежнейших игл живые ткани, Его хрустальные листы Огнями северных сияний, Как соком красок, налиты! Чудна блестящая порфира, В ней чары смерти, прелесть зла! Он - отрицанье жизни мира, Он - отрицание тепла! Его, рожденного зимою, Никто не видит и не рвет, Лишь замерзающий порою Сквозь сон едва распознает! Слезами смерти он опрыскан, В нем звуки есть, в нем есть напев! И только тот цветком тем взыскан, Кто отошел, окоченев... 7. МЕФИСТОФЕЛЬ В СВОЕМ МУЗЕЕ Есть за гранью мирозданья Заколоченные зданья, Неизведанные склады, Где положены громады Всяких планов и моделей, Неисполненных проектов, Смет, балансов и проспектов, Не добравшихся до целей! Там же тлеют ворохами С перебитыми венцами Закатившиеся звезды... Там, в потемках свивши гнезды, Силы темные роятся, Свадьбы празднуют, плодятся... В том ха_о_се галерея Вьется, как в утробе змея, Между гнили и развалин! Щель большая! Из прогалин Боковых, бессчетных щелей, - От проектов и моделей Веет сырость разложенья В этот выкидыш творенья! Там, друзьям своим в потеху, Ради шутки, ради смеху, Мефистофель склад устроил: Собрал все свои костюмы, Порожденья темной думы, Собрал их и упокоил! Под своими нумерами, Все они висят рядами, Будто содранные шкуры С демонической натуры! Видны тут скелеты смерти Астароты и вампиры, Самотракские кабиры, Сатана и просто черти, Дьявол в сотнях экземпляров, Духи мора и пожаров, Облик кардинала Реца И Елена - la Beiezza! {*} {* Красота (итал.).} И в часы отдохновенья Мефистофель залетает В свой музей и вдохновенья От костюмов ожидает. Курит он свою сигару, Ногти чистит и шлифует! Носит фрачную он пару И с мундиром чередует; Сшиты каждый по идее, Очень ловки при движеньи... Находясь в употребленьи, Не имеются в музее! 8. СОБОРНЫЙ СТОРОЖ Спят они в храме под плитами, Эти безмолвные грешники! Гр_о_бы их прочно поделаны: Всё то дубы да орешники... Сам Мефистофель там сторожем Ходит под древними стягами... Чистит он, день-деньской возится С урнами и саркофагами. Ночью, как храм обезлюдеет, С тряпкой и щеткой обходит! Пламя змеится и брызжет Там, где рукой он проводит! Жжет это пламя покойников... Но есть такие могилы, Где Мефистофелю-сторожу Вызвать огонь не под силу! В них идиоты опущены, Нищие духом отчитаны: Точно водой, глупой кротостью Эти могилы пропитаны. Гаснет в воде этой пламя! Не откачать и не вылить... И Мефистофель не может Нищенства духом осилить! 9. В ВЕРТЕПЕ "Милости просим, - гнусит Мефистофель, - войдем! Дым, пар и копоть; любуйся, какое движенье! Пятнами света сияют где локоть, где грудь, Кто-то акафист поет! Да и мне слышно пенье... Тут проявляется, в темных фигурках своих, Крайнее слово всей вашей крещеной культуры! Стоит, мошной побренчав, к преступленью позвать: Всё, всё исполнят милейшие эти фигуры... Слушай, мой друг, но прошу - не серчай, сделай милость! За двадцать три с лишком века до этих людей, Вслед за Платоном, отлично писал Аристотель; За девятнадцать - погиб Иисус-Назарей... Ну, и скажи мне, кто лучше: вот эти иль те, Что, безымянные, даже и бога не знают, В дебрях, в степях неизведанных стран народясь, Знать о себе не дают и тайком умирают. Ну, да и я, - заключил Мефистофель, - живу Только лишь тем, что злой сон видит мир наяву, Вашей культуре спасибо!.." Он руку мне сжал И доброй ночи преискренно мне пожелал. 10. ПОЛИШИНЕЛИ Есть в продаже на рынках на тесьмах, на пружинках Картонажные полишинели. Чуть за нитку потянут - вдруг огромными станут! Уменьшились, опять подлиннели... Вот берет Мефистофель человеческий профиль, Относимый к хорошим, к почтенным, И в общественном мненьи создает измененье По причинам, совсем сокровенным. Так, вот этот! Считают, что другого не знают, Кто бы так был умен и так честен, Все в нем складно - не худо, одним словом, что чудо! Добр и кроток, красив и прелестен! А сегодня открыли, всех и вся убедили, Что во всем он и всюду ничтожен! Что живет слишком робко, да и глуп он как пробка, Злом и завистью весь растревожен! А вот этот? Сегодня, как у гроба господня Бесноватый, сухой, прокаженный, И поруган, и болен, и терпеть приневолен, Весь ужасной болезнью прожженный! Завтра - детище света! Муж большого совета, Где и равный ему не найдется... Возвеличился профиль! Дернул нить Мефистофель И кривлянью фигурки смеется... Из дневника одностороннего человека Из Каира и Ментоны, Исполняя церкви чин, К нам везут мужья и жены Прах любимых половин... В деревнях и под столицей Их хоронят на Руси: На, мол, жил ты за границей - Так земли родной вкуси! Бренным телом на подушке Всё отдай, что взял, назад... За рубли вернув полушки, Русский край, ты будешь рад! * * * За целым рядом всяческих изъятий У нас литературе нет занятий, И литераторы от скуки заняты Тем, что гвоздят друг друга на кресты. Являя взорам меньших братии Ряды комических распятий... Вздохнешь ли ты? * * * В этой внимательной администрации, Как в геологии - всюду слои! Дремлют живые когда-то формации, Видят отжившие грезы свои. Часто разбиты, но изредка в целости Эти слои! В них особенность есть: Затхлые издавна окаменелости Могут порой и плодиться и есть! * * * Что нам считаться заслугами партии, Блеском, огнем корифеев своих, - Если б и были нам выданы хартии, Всё бы равно мы испошлили их! Нам не сберечь ни единого сокола, С голоду, видно, кончать им судьба: Сверху и снизу, и подле, и около - Реют повсюду одни ястреба! * * * Ни одно лицо не скажет, Что под ним таится; Никогда простых и ясных Слов не говорится; Ни одна на свете совесть Не чиста от пятен, Ни один на свете смертный Чувством не опрятен! Правда есть в твоих лишь глазках, Женщина-кудесник!.. Ей преемник мой поверит, Верил мой предместник... * * * Вся земля - одно лицо! От века По лицу тому с злорадством разлита, Чтоб травить по воле человека, Лживых мыслей злая кислота... Арабески!.. Каждый день обновки! Что-то будет? Хуже ли, чем встарь? Нет, клянусь, такой татуировки Ни один не сочинял дикарь... * * * Печальный род, ты мало жил! Ты - геральдический ребенок! Твой титул нов, но грустно звонок: Великим не был, гнусным - был... * * * Младшие старшим "честь отдают"! {*} С чем же они остаются? {* Это и следующее стихотворение "Из дневника одностороннего человека" не вошли в собрание 1898 г.; печатаются по книге: К. Случевский. "Поэмы. Хроники. Стихотворения. 3-я книжка". СПб, 1883.} * * * Руку свою приучил он креститься! Шмыгают пальцы со лба на живот! Так как, толкуют, он хочет жениться, Этим движеньям во что же развиться, - Ежели Дарвин не врёт, - В вид, или род? Баллады, фантазии и сказы НОВГОРОДСКОЕ ПРЕДАНИЕ Да, были казни над народом... Уж шесть недель горят концы! Назад в Москву свою походом Собрались царские стрельцы. Смешить народ оцепенелый Иван епископа послал, Чтоб, на кобылке сидя белой, Он в бубны бил и забавлял. И новгородцы, не переча, Глядели бледною толпой, Как медный колокол с их веча По воле царской снят долой! Сияет копий лес колючий, Повозку царскую везут; За нею колокол певучий На жердях гнущихся несут. Холмы и топи! Глушь лесная! И ту размыло... Как тут быть? И царь, добравшись до Валдая, Приказ дал: колокол разбить. Разбили колокол, разбили!.. Сгребли валдайцы медный сор, И колокольчики отлили, И отливают до сих пор... И, быль старинную вещая, В тиши степей, в глуши лесной, Тот колокольчик, изнывая, Гудит и бьется под дугой!.. ВИТЯЗЬ Вышел витязь на поляну; Конь тяжелый в поводу... "Где, мол, быть беде, изъяну, Я туда теперь пойду. Там, где в тучах за морями Мучит деву Черномор; Злыми где богатырями Полон темный, темный бор; Где недобрый царь изводит Войско доброго царя; Аспид-змей по людям ходит, Ядом жжет и душит зря, - Там нужда в моей защите..." Смотрит витязь; старичок Вдруг предстал! В помятой свите, Желт, морщинист - как сморчок; Сгорблен долгими годами, Очи востры, нос крючком, Борода висит клоками, Словно сбита колтуном. "Здравствуй, витязь! Ты отколе, А еще верней: куда?!" - "Погулять хочу на воле, Посоветуй, борода!" - "Про какую ж это волю Ты задумал погулять?" - "Злым я людям не мирволю! Черномора б мне сыскать! От него спасу девицу! Злого змея поборю И отдам свою десницу В помощь доброму царю!" - "Значит, ищешь Черномора? Да какой же он на вид? Много, знать, в тебе задора, Сильно кровь в тебе кипит! Ну, да быть тебе с победой, И прославишься ты въявь!" - "Старче! Знаешь что - поведай! Силу витязя направь!" - "Что ж, могу..." И начал старче Мира зло перечислять... Что ни сказ, то лучше, ярче... Мастер был живописать! Говорит ему день целый, И другой он говорит... Витязь, словно очумелый, Жадно слушает, молчит! Созерцает он крамолу, Дерзость мерзости людской, Опустил он очи долу И поникнул головой... И туда бы, значит, надо, И туда, и там беда! И, своим рассказам рада, Продолжает борода... Есть бы нужно! Выпить в пору! И давно уж время в путь! Больше в россказнях задору, Не кончаются ничуть! Конь издох - лежит стреножен; Точит ржавчина копье! Меч глядит из ветхих ножен, - Борода же всё свое. Витязь повести внимает... Говорят, что до сих пор Выйти в путь ему мешает И морочит - Черномор! СЛУХ Идет, бредет нелепый Слух С беззубых ртов седых старух, Везде пройдет, всё подглядит, К чему коснется - зачернит; Тут порычит, там заорет, Здесь прочихнется, отойдет. Он, верно, здесь? Посмотришь - нет, Пропал за ним и дух и след. А он далеко за глаза Гудит, как дальняя гроза... С ним много раз вступали в бой: Стоит, как витязь он чудной, Неясен обликом своим, Громаден, глуп и недвижим; Сквозь сталь и бронзу шишака, Сквозь лоб проходят облака! В нем тела даже вовсе нет: Сквозит на тень, сквозит на свет! Ступнями Слух травы не мнет... Но пусть, кто смелый, нападет: Что ни удар, что ни рубец, - Он всё растет и под конец Подступит вплоть, упрется в грудь, Не даст и руку замахнуть... А иногда своих сынков Напустит Слух, как комаров; Жужжит и вьется их народ И лезет в уши, в нос и в рот; Как ни отмахивай рукой, Всё тот же шум, всё тот же рой... А Слух-отец сидит при них, Читая Жития святых... КАРЛЫ В вод_а_х голубого бассейна Купаются жены Гуссейна; Как мрамор, тела их белы, - Достойны великой хвалы... Курносы, черны и косматы, Арабки несут ароматы, Они их и сыплют и льют, И дивные песни поют... Любимцы могучего бея, На жен исподлобья глазея, Два старые карла сидят И тоже тихонько гнусят... Вот жены выходят, толпятся. На пышные ложа ложатся, И к ним, - не по росту грешны, - Идут посидеть горбуны... Ну, бог с ним, с наследственным беем!.. Мы все что-нибудь да имеем, Но карлам-то, карлам за что? И два их! Могло бы быть сто! В пути ЦИНГА Когда от хлябей и болот И от гнилых торфяников Тлетворный дух в ночи идет В молочных обликах паров И ищет в избы он пути, Где человек и желт, и худ, Где сытых вовсе не найти, Где вечно впроголодь живут, - Спешите мимо поскорей, Идите дальше стороной И прячьте маленьких детей: Цинга гуляет над землей! "Ах, мама! Глянь-ка из окна... Там кто-то есть, наверно, есть! Вон голова его видна, Он ищет щелку, чтоб пролезть! Какой он белый и слепой!.. Он шарит пальцами в стене... Он копошится за стеной... Ах, не пускай его ко мне!" Дитя горит... И сух язык... Нет больше силы кликнуть мать... Безмолвный гость к нему приник, Припал! Дает собой дышать! Как будто ластится к нему, Гнетет дитя, раскрыл всего И, выдыхая гниль и тьму, Себя он греет об него... Так, говорят, их много мрет В лачугах, маленьких детей, - Там, где живут среди болот, У корелы и лопарей! НА ВОЛЖСКОЙ ВАТАГЕ Это на Волге на матушке было! Солнце за степью в песках заходило. Я перебрался в лодчонке к рыбацкой ватаге, С ромом во фляге, - Думал я, может, придется поднесть Выпить в мою или в ихнюю честь! Белая отмель верст на пять бежала. Тут-то в рогожных заслонах ватага стояла. Сети, длиной чуть не с версту, на древках торчали, Резко чернея на белом песке, просыхали... Домик с оконцем стоял переносный; Края далекого сосны, Из Ярославля, знать, срубом служили, Смолы сочили... Вижу: хозяин стоит; он сказал: "Ваше степенство, должно быть, случайно попал? Чай, к пароходу, поди, опоздали, Заночевали?" Также сказал, что улов их недурен И что, хоть месяц был бурен, Всё же у них Рыбин больших Много в садке шевелится! Может, хочу убедиться? В ближнем яру там садок пребольшущий стоял. Был поделен он на клети; я шесть насчитал, Где по длине их, а где поперек Сходни лежали из тонких досок. Каждая клеть была рыбой полна... Шумно играла в них рыбья волна! Стукался толстый лосось и юлила стерлядка; В звучно плескавшей воде, посреди беспорядка, Чопорно, в белых тесьмах, проходила севрюга; "Есть, - говорил мне хозяин, - у нас и белуга!" Сунул он жердь и по дну поводил, Поднял белугу! Нас дождь окатил, Чуть показалась она... Мощным плёсом хлестнула, Точно дельфин кувырнулась и ко дну юркнула... Ночь налегла той порой... Очередной Сети закидывал; прочие кучей сидели; Два котелка на треногах кипели; Яркий огонь по синеющей ночи пылал, Искры метал... Разные, пестрые люди в той куче столпились... Были такие, что ближе к огню протеснились; Были такие, что в мрак уходили, - Точно они свои лица таили! "Что его, - думали, - к нам сюда носит? Ежели вдруг да про пашпорты спросит? Правда, далеки пески! Не впервой уходить! Дернула, видно, нелегкая нас посетить!.." Фляга с ямайским осталася полной при мне: И повернуть-то ее не пришлось на ремне! Даже и к слову прийти не пришлось никому; Был я не по сердцу волжской ватаге, - видать по всему! - Выходцем мира иного, Мало сказать, что чужого... Только отъехавши с версту от стана, Лодкой спугнув по пути пеликана, - Он на волнах уносившейся Волги дремал (Что пеликаны на Волге бывают, того я не знал), - Издали песню я вдруг услыхал хоровую... В звездную ночь, в голубую, Цельною шла, не куплет за куплетом, - Тьму рассекала ночную высоким фальцетом И, широко распахнув для полета великого крылья, Вдруг ни на чем обрывалась с бессилья... Чудная ночь эту песнь подхватила И в отголосках без счета в безбрежную даль проводила... НА ВОЛГЕ Одним из тех великих чудодействий, Которыми ты, родина, полна, В степях песчаных и солончаковых Струится Волги мутная волна... С запасом жизни, взятым на дорогу Из недр глубоких северных болот, По странам жгучим засухи и зноя Она в себе громады сил несет! От дебрей муромских и от скитов раскола, Пройдя вдоль стен святых монастырей Она подходит к капищам, к хурулам {*} {* Храмам (калмыцк.).} Другого бога и других людей. Здесь, вдоль песков, окраиной пустыни, Совсем в виду кочевий калмыков, Перед лицом блуждающих киргизов, Питомцев степи и ее ветров, - Для полноты и резкости сравненья С младенчеством культуры бытовой, - Стучат машины высшего давленья На пароходах с топкой нефтяной. С роскошных палуб, из кают богатых В немую ширь пылающих степей Несется речь проезжих бородатых, Проезжих бритых, взрослых и детей; И между них, чуть вечер наступает, Совсем свободно, в заповедный час, Себя еврей к молитве накрывает, И Магомета раб свершает свой намаз; И тут же рядом, страшно поражая Своею вздорной, глупой болтовней, Столичный франт, на службу отъезжая, Всё знает, видел и совсем герой! Какая пестрота и смесь сопоставлений! И та же всё единая страна... В чем разрешенье этих всех движений? Где всем им цель? Дана ли им она? Дана, конечно! Только не добиться, Во что здесь жизни суждено сложиться! Придется ей самой себя создать И от истории ничем не поживиться, И от прошедшего образчиков не брать. СТРАСБУРГСКИЙ СОБОР Когда случалось, очень часто, Мне проходить перед тобой, С одною башнею стоял ты - Полуоконченный, хромой! Днем, как по книге, по тебе я О давнем времени читал; Безмолвный мир твоих фигурок Собою текст изображал. Днем в отворявшиеся двери Народ входил и выходил; Обедня шла, и ты органом Как бы из груди голосил. Всё это двигалось и жило, И даже ряд надгробных плит, Казалось мне, со стен отвесных В латинских текстах говорит, А ночью двери закрывались, Фигурки гибли с темнотой, С одною башнею стоял ты - Отвсюду запертый, немой! И башня, как огромный палец На титанической руке, Писала что-то в небе темном На незнакомом языке! Не башня двигалась, но - тучи... И небо, на оси вертясь, Принявши буквы, уносило Их неразгаданную связь... ВИСБАДЕН В числе явлений странных, безобразных, Храня следы отцов и дедов наших праздных, Ключи целебных вод отвсюду обступая, Растут, своим довольством поражая, Игрушки-города. Тут, были дни, кругом, Склонясь, насупившись за карточным столом, Сидели игроки. Блестящие вертепы Плодились быстро. Деды наши, слепы, Труды своей земли родимой расточали; Преображались наши русские печали Чужой земле в веселье! Силой тяготенья Богатств влеклись к невзрачным городкам Вся тонкость роскоши, все чары просвещенья! Везде росли дворцы; по старым образцам Плодились парки; фабрики являлись, Пути прокладывались, школы размножались. И богатела, будто в грезах сна, Далеко свыше сил окрестная страна!.. Каким путем лес русский, исчезая, Здесь возникал, сады обсеменяя? Как это делалось, что наши хутора, Которых тут да там у нас недосчитались, На родине исчезнув, здесь являлись: То в легком стиле мавританского двора, То в грузном, римском, с блещущим фронтоном, Китайским домиком с фигурками и звоном! И церкви русские взрастали здесь не с тем. Чтоб в них молиться!.. Нет, пусть будет нем. Пусть позабудется весь ход обогащенья Чужой для нас земли. Пусть эти города Растут, цветут, - забывши навсегда Причины быстрого и яркого цветенья!.. На разные случаи и смесь КОЛЛЕЖСКИЕ АСЕССОРЫ {*} В Кутаиси и подле, в окрестностях, Где в долинах, над склонами скал, Ждут развалины храмов грузинских, Кто бы их поскорей описал... Где ни гипс, ни лопата, ни светопись Не являлись работать на спрос; Где ползут по развалинам щели, Вырастает песчаный нанос; Где в глубоком, святом одиночестве С куполов и замшившихся плит, Как аскет, убежавший в пустыню, Век, двенадцатый счетом, глядит; Где на кладбищах, вовсе неведомых, В завитушках крутясь, письмена Ждут, чтоб в них знатоки разобрали Разных, чуждых людей имена, - Там и русские буквы читаются! Молчаливо улегшись рядком, Всё коллежские дремлют асессоры Нерушимым по времени сном. По соседству с забытой Колхидою, Где так долго стонал Прометей, Там, где Ноев ковчег с Арарата Виден изредка в блеске ночей; Там, где время, явившись наседкою, Созидая народов семьи, Отлагало их в недрах Кавказа, Отлагало слои на слои; Где совсем первобытные эпосы Под полуденным солнцем взросли, - Там коллежские наши асессоры Подходящее место нашли... Тоже эпос! Поставлен загадкою На гробницах армянских долин Этот странный, с прибавкою имени Не другой, а один только чин! Говорят, что в указе так значилось: Кто Кавказ перевалит служить, Быть тому с той поры дворянином, Знать, коллежским асессором быть... И лежат эти прахи безмолвные Нарожденных указом дворян... Так же точно их степь приютила, Как и спящих грузин и армян! С тем же самым упорным терпением Их плывучее время крушит, И чуть-чуть нагревает их летом, И чуть-чуть по зиме холодит! Тот же коршун сидит над гробницами, Равнодушен к тому, кто в них спит! Чистит клюв, обагренный добычей, И за новою зорко следит! Одинаковы в доле безвременья, Равноправны, вступивши в покой: Прометей, и указ, и Колхида, И коллежский асессор, и Ной... {* Гражданский чин в России, соответствовавший майору. Давал дворянство. В первой половине XIX века преимущества для получения дворянства давала служба на Кавказе.} НА РАЗДЕЛЬНОЙ (После Плевны) К вокзалу железной дороги Два поезда сразу идут; Один - он бежит на чужбину, Другой же - обратно ведут. В одном по скамьям новобранцы, Всё юный и целый народ; Другой на кроватях и койках Калек бледноликих везет... И точно как умные люди, Машины, в работе пыхтя, У станции ход уменьшают, Становятся ждать, подойдя! Уставились окна вагонов Вплотную стекло пред стеклом; Грядущее виделось в этом, Былое мелькало в другом... Замолкла солдатская песня. Замялся, иссяк разговор, И слышалось только шаганье Тихонько служивших сестер. В толпе друг на друга глазели: Сознанье чего-то гнело, Пред кем-то всем было так стыдно И так через край тяжело! Лихой командир новобранцев, - Имел он смекалку с людьми, - Он гаркнул своим музыкантам: "Сыграйте ж нам что, черт возьми!" И свеялось прочь впечатленье, И чувствам исход был открыт: Кто был попрочней - прослезился, Другие рыдали навзрыд! И, дым выпуская клубами, Машины пошли вдоль колей, Навстречу судьбам увлекая Толпы безответных людей... В ДЕНЬ ПОХОРОН СКОБЕЛЕВА Что слышится сквозь шум и говор смутный О том, что умер он так рано? Гость минутный В тысячелетней жизни родины своей, Он был как ветер, видимо попутный, На мутной толчее встревоженных зыбей. Исканье знамени, как нового оплота, В виду поблекнувших и выцветших знамен, Развернутых в толпе, без цели и без счета - Вот смысл того неясного чего-то, Чем этот шум толпы за гробом порожден... Каков бы ни был он, усопший - волей бога, В нем обозначились великие черты: Ему был голос дан, средь общей немоты! Он знамя шевельнул! Он видел, где дорога! Он был живым лицом средь масок и гримас, Был прочным обликом в видениях тумана... Вот отчего тот клич: "Зачем, зачем так рано!" Вот отчего та скорбь глубокая у нас... Гроб унесен... Вопрос убийственный гнездится При взгляде на живых, в неведенье конца: Зачем у нас всегда так рвутся те сердца, Которым заодно с народом любо биться? Зачем у нас судьба всё лучшее мертвит, Безумцы мудрствуют, Христом торгует злоба, Ликует часто смерть, шумят триумфы гроба, А остальное всё - иль лжет, или молчит?.. Что ж? Русским умирать не страшно и не жалко... И, если суждено, мы сообща умрем, - Но тяжким трауром полмира облечём И вразумим живых величьем катафалка!.. СНЫ В деревне под столицею Драгунский полк стоит, Кипят котлы, ржут лошади, И генерал кричит... Качая коромыслами, Весёлою толпой, Приходят утром девушки К колодцу за водой. Пестры одежды легкие, Бойка, развязна речь; Подвязаны передники Почти у самых плеч. Как будто в древней древности, Идя на грязный двор, Так подвязали бабушки - Так носят до сих пор. Живые глазки заспаны, Измяты ленты кос, Пылают щеки плотные Огнем последних грез. И видно, как незримые, Под шепот тишины, Ласкали, целовали их Полуночные сны; Как эти сны оставили, Сбежавши впопыхах, На пальцах кольца медные И фабру на щеках! * * * Весь в ладане последних похорон, Спешу не опоздать явиться на крестины. Не то что в глубину, - куда! - до половины Моей души ничуть не возмущен... А было иначе когда-то! И давно ли?! И вот, мне мнится, - к цели ближусь я: Почти что умерли в безмолвном сердце боли, Возникшие по мере бытия. Я чувства убивал! Одно другим сменяя, Из сердца гнал! А много было их!.. Не так ли занят врач, больницу освежая От всех заразных и сыпных больных! Зараза в чувствах! С чувством прочь скорее! И... в сердце холод, а в мышленье лёд, По жизни шествовать уверенно вперед, И чем спокойней, тем смелее! * * * Улыбнулась как будто природа, Миновал Спиридон-поворот, И, на смену отжившего года, Народилось дитя - Новый год! Вьются кудри! Повязка над ними Светит в ночь Вифлеемской звездой! Спит земля под снегами немыми - Но поют небеса над землей. Скоро, скоро придет пробуждение Вод подземных и царства корней, Сгинет святочных дней наважденье В блеске вешних, ликующих дней; Глянут реки, озера и море, Что зимою глядеть не могли; И стократ зазвучит на просторе Песнь небесная в песнях земли. * * * Новый год! Мой путь - полями, Лесом, степью снеговой; Хлопья, крупными звездами, Сыплет небо в мрак ночной. Шапку, плечи опушает, Смотришь крепче и сильней! Всё как будто вырастает В белом саване полей... В приснопамятные годы Не такой еще зимой Русь спускала недороды С оснеженных плеч долой, Отливала зеленями, Шла громадой на покос! Ну, ямщик, тряхни вожжами, Знаешь: малость день подрос! НЯНЯ (Отрывок) Исчезли няни крепостные, Ушли в загробный свой покой... Они всходили по России, На ниве темной и сухой, Как чахлые цветы какие: Хоть некрасив, хоть невысок, И не пахуч, а всё цветок! Царь Годунов узаконил Начала крепостного права, Злорадство волн, порчу нрава, Разгул патриархальных сил, В те дни из тысячи волокон, В жару томительном, в бреду, Россия, с жизнью не в ладу, Свивала свой громадный кокон. Все были закрепощены В болезнь слагавшейся страны; И не могли иметь значенья Ни мелкий лепет частных прав, Ни личность... Всё и вся поправ В великой мысли единенья, Россия шла сама собой. Одно тяжелое заданье Скрепляло, как цемент живой, Всех дробных сил существованье: Все нипочем, себя долой, Но только бы в одном удача - Решить тебя, страны задача, Стать царством и народ спасти! Что за беда, что на пути Мы, тут да там, виновны были, Тех стерли, этих своротили, Тут не дошли, там перешли? Спросите каменный утес: Зачем он тут и так пророс? Когда он трещины давал, Он глубоко, до недр, страдал!.. Век крепостничества погас. Но он был нужен, он нас спас. Во многом - воплощенье злого, Он грозен и преступен был... Тогда из своего былого Народ тип нянюшки развил. Народ, и так всегда бывает, Когда подступит зло в упор, Он то, что нужно, сам рождает, И беззаветно разрушает Всех наших умствований вздор. Так, в те года, он к нашим детским, Назло всем выходцам немецким, Созданьем ясным и живым, Поставил няню часовым. Всегда в летах; за годы чтима И тем от барина хранима, Она щадилась даже им, Как будто бы назло другим, И тот инстинкт, что в звере бродит, Его в семье от зла отводит И учит охранять птенцов, - Был и у крепостных отцов. Не в детских, в видах поученья, Свершались ими преступленья; Не там, не на глазах детей Рос стыд отцов и матерей... И, няню на часы поставив У детских - наш простой народ, Себя всем мукам предоставив, Детей берег, смотря вперед... И сколько вздохов и рыданий, Неистовств всяких темных сил, Звук песни няни, ход сказаний, От слуха деток заслонил!.. Песни из Уголка (1895-1901) Посвящаются А. А. Коринфскому и Н. А. Котляревскому * * * Здесь счастлив я, здесь я свободен, - Свободен тем, что жизнь прошла, Что ни к чему теперь не годен, Что полуслеп, что эта мгла Своим могуществом жестоким Меня не в силах сокрушить, Что светом внутренним, глубоким Могу я сам себе светить И что из общего крушенья Всех прежних сил, на склоне лет, Святое чувство примиренья Пошло во мне в роскошный цвет... Не так ли в рухляди, над хламом, Из перегноя и трухи, Растут и дышат фимиамом Цветов красивые верхи? Пускай основы правды зыбки, Пусть всё безумно в злобе дня, - Доброжелательной улыбки Им не лишить теперь меня! Я дом воздвиг в стране бездомной, Решил задачу всех задач, - Пускай ко мне, в мой угол скромный, Идут и жертва и палач... Я вижу, знаю, постигаю, Что все должны быть прощены; Я добр - умом, я утешаю Тем, что в бессильи все равны. Да, в лоно мощного покоя Вошел мой тихий Уголок - Возросший в грудах перегноя Очаровательный цветок. * * * Мой сад оградой обнесён; В моем дому живут, не споря; Сад весь к лазури обращен - К лицу двух рек и лику моря. Тут люди кротки и добры, Живут без скучных пререканий; Их мысли просты, нехитры, В них нет нескромных пожеланий. Весь мир, весь бесконечный мир - Вне сада, вне его забора; Там ценность золота - кумир, Там столько крови и задора! Здесь очень редко, иногда Есть в жизни грустные странички: Погибнет рыбка средь пруда, В траве найдется тельце птички... И ты в мой сад не приходи С твоим озлобленным мышленьем, Его покоя не буди Обидным, гордым самомненьем. У нас нет места для вражды! Любовь, что этот сад взращала, Чиста! Ей примеси чужды, Она теплом не обнищала. Она, незримая, лежит В корнях деревьев, тьмой объята, И ею вся листва шумит В часы восхода и заката... Нет! Приходи в мой сад скорей С твоей отравленной душою; Близ скромных, искренних людей Ты приобщишься к их покою. Отсюда мир, весь мир, изъят И, полный злобы и задора, Не смея ринуться в мой сад, Глядит в него из-за забора... * * * Какая ночь! Зашел я в хату, Весь лес лучами озарен И, как по кованому злату, Тенями ночи зачервлен. Сквозь крышу, крытую соломой, Мне мнится, будто я цветок С его полуночной истомой, С сияньем месяца у ног! Вся хата - то мои покровы, Мой цветень и листва моя... Должно быть, все цветы дубровы Теперь мечтают так, как я! * * * Воспоминанья вы убить хотите?! Но - сокрушите помыслом скалу, Дыханьем груди солнце загасите, Огнем костра согрейте ночи мглу!.. Воспоминанья - вечные лампады, Былой весны чарующий покров, Страданий духа поздние награды, Последний след когда-то милых снов. На склоне лет живешь, годами согнут, Одна лишь память светит на пути... Но если вдруг воспоминанья дрогнут, - Погаснет всё, и некуда идти... Копилка жизни! Мелкие монеты! Когда других монет не отыскать - Они пригодны! Целые банкеты Воспоминанья могут задавать. Беда, беда, когда средь них найдется Стыд иль пятно в свершившемся былом! Оно к банкету скрытно проберется И генью Банко {*} сядет за столом. {* Персонаж трагедии Шекспира "Макбет", убитый Макбетом. Призрак Банко явился Макбету во время пира и занял его место за столом.} * * * Дайте, дайте мне, долины наши ровные, Вашей ласковой и кроткой тишины! Сны младенчества счастливые, бескровные, Если б были вы второй раз мне даны! Если б всё, - да, всё, - что было и утрачено, Что бежит меня, опять навстречу шло, Что теперь совсем не мне - другим назначено, Но в минувший срок и для меня цвело! Если б это всё возникло по прошедшему, - Как сумел бы я мгновенье оценить, И себя в себе негаданно нашедшему Довелось бы жизнь из полной чаши пить! А теперь я что? Я - песня в подземелий, Слабый лунный свет в горячий полдни час, Смех в рыдании и тихий плач в веселии... Я - ошибка жизни, не в последний раз... * * * Часто с тобою мы спорили... Умер! Осилить не мог Сердцем правдивым и любящим Мелких и крупных тревог. Кончились споры. Знать, правильней Жил ты, не вкривь и не вкось! Ты победил, Галилеянин! - Сердце твое порвалось... * * * Сколько хороших мечтаний Люди убили во мне; Сколько сгубил я деяний Сам, по своей же вине... В жизни комедии, драмы, Оперы, фарс и балет Ставятся в общие рамы Повести множества лет... Я доигрался! Я - дома! Скромен, спокоен и прав, - Нож и пилу анатома С ветвью оливы связав! * * * Пред великою толпою Музыканты исполняли Что-то полное покоя, Что-то близкое к печали; Скромно плакали гобои В излияньях пасторальных, Кружевные лились звуки В чудных фразах музыкальных... Но толпа вокруг шумела: Ей нужны иные трели! Спой ей песню о безумье, О поруганной постели; Дай ей резких полутонов, Тактом такт перешибая, И она зарукоплещет, Ублажась и понимая... * * * В темноте осенней ночи - Ни луны, ни звезд кругом, Но ослабнувшие очи Видят явственней, чем днем. Фейерверк перед глазами! Память вздумала играть: Как бенгальскими огнями Начинает в ночь стрелять: Синий, красный, снова синий... Скорострельная пальба! Сколько пламенных в ней линий, - Только жить им не судьба... Там, внизу, течет Нарова - Всё погасит, всё зальет, Даже облика Петрова Не щадит, не бережет, Загашает... Но упорна Память царственной руки: Царь ударил в щеку Горна {*}, И звучит удар с реки. {* Шведский комендант Нарвской крепости, отвергший предложение Петра I о капитуляции (1704).} * * * Еще покрыты льдом живые лики вод, И недра их полны холодной тишиною... Но тронулась весна, и - сколько в них забот, И сколько суеты проснулось под водою!.. Вскрываются нимфей дремавших семена, И длинный водоросль побеги выпускает, И ряска множится... Вот, вот она, весна, - Открыла полыньи и ярко в них играет! Запас подземных сил уже давно не спит, Он двигается весь, прикормлен глубиною; Он воды, в прозелень окрасив, породнит С глубоко-теплою небесной синевою... Ты, старая душа, кончающая век, - Какими ты к весне пробудишься ростками? Сплетенья корневищ потребуют просек. Чтобы согреть тебя весенними лучами. И в зарослях твоих, безмолвных и густых, Одна надежда есть, одна - на обновление: Субботний день к концу... Последний из твоих.. А за субботой что? Конечно, воскресенье. * * * Вот - мои воспоминанья: Прядь волос, письмо, платок, Два обрывка вышиванья, Два кольца и образок... Но - за теменью былого - В именах я с толку сбит. Кто они? Не дать ли слова, Что и я, как те, забыт! В этом - времени учтивость, Завершение всему, Золотая справедливость: Ничего и никому!.. * * * Всегда, всегда несчастлив был я тем, Что все те женщины, что близки мне бывали. Смеялись творчеству в стихах! Был дух их нем К тому, что мне мечтанья навевали. И ни в одной из них нимало, никогда Не мог я вызывать отзывчивых мечтаний... Не к ним я, радостный, спешил в тот час, когда Являлся новый стих счастливых сочетаний! Не к ним, не к ним с новинкой я спешил, С открытою, еще дрожавшею душою, И приносил цветок, что сам я опылил, Цветок, дымившийся невысохшей росою. * * * С простым толкую человеком... Телега, лошадь, вход в избу... Хвалю порядок в огороде, Хвалю оконную резьбу. Всё - дело рук его... Какая В нем скромных мыслей простота! Не может пошатнуться вера, Не может в рост пойти мечта. Он тридцать осеней и вёсен К работе землю пробуждал; Вопрос о том, зачем всё это, - В нем никогда не возникал. О, как жестоко подавляет Меня спокойствие его! Обидно, что признанье это Не изменяет ничего... Ему - раёк в театре жизни, И слез, и смеха простота; Мне - злобы дня, сомненья, мудрость И - на вес золота места! * * * Ты часто так на снег глядела, Дитя архангельских снегов, Что мысль в очах обледенела И взгляд твой холодно суров. Беги! Направься к странам знойным, К морям, не смевшим замерзать: Они дыханием спокойным Принудят взгляд твой запылать. Тогда из новых сочетаний, Где юг и север в связь войдут, Возникнет мир очарований И в нем - кому-нибудь приют... * * * Вот она, великая трясина! Ходу нет ни в лодке, ни пешком. Обмотала наши весла тина, - Зацепиться не за что багром... В тростнике и мглисто, и туманно. Солнца лик и светел, и высок, - Отражен трясиною обманно, Будто он на дно трясины лег. Нет в ней дна. Лежат в листах нимфеи, Островки, луга болотных трав; Вот по ним пройтись бы! Только феи Ходят здесь, травинок не помяв,.. Всюду утки, дупеля, бекасы! Бьешь по утке... взял... нельзя достать; Мир лягушек громко точит лясы, Словно дразнит: "Для чего ж стрелять?" Вы, кликуши, вещие лягушки, Подождите: вот придет пора, - По болотам мы начнем осушки, Проберем трясину до нутра. И тогда... Ой, братцы, осторожней! Не качайтесь... Лодку кувырнем! И лягушки раньше нас потопят, Чем мы их подсушивать начнем... * * * Старый дуб листвы своей лишился И стоит умерший над межою; Только ветви кажутся плечами, А вершина мнится головою. Приютил он, будучи при жизни, Сиротинку-семя, что летало. Дал ему в корнях найти местечко, И оно тихонько задремало. И всползла по дубу повилика, Мертвый остов зеленью одела. Разубрала листьями, цветами, Придала как будто облик тела! Ветерок несется над межою. Повилика венчики качает... Старый дуб в обличий забытом Оживает, право - оживает! * * * Если б всё, что упадает Серебра с луны, Всё, что золота роняет Солнце с вышины - Ей снести... Она б сказала: "Милый мой пиит, Ты того мне дай металла, Что в земле лежит!" * * * Из моих печалей скромных, Не пышны, не высоки, Вы, непрошены, растете, Песен пестрые цветки. Ты в спокойную минуту На любой взгляни цветок... Посмотри - в нем много правды! Он без слез взрасти не мог. В этой песне - час страданий, В этой - долгой ночи страх, В этих - месяцы и годы... Всё откликнулось в стихах! Горе сердца - дар небесный, И цветы его пышней И куда, куда душистей Всех цветов оранжерей. * * * Воды немного, несколько солей, Снабженных слабою, животной теплотою, Зовется издавна и попросту слезою... Но разве в том определенье ей? А тихий вздох людской? То - груди содроганье, Освобожденье углекислоты?! Определения, мутящие сознанье И полные обидной пустоты! * * * Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал, Что было мило мне! Так я друзей искал, Что памятью былых, полузабытых дней - Хранил я множество незначащих вещей! Я часто Плюшкиным и Гарпагоном был, Совсем ненужное старательно хранил. Мне думалось, что я не буду сир и наг, Имея свой родной, хоть маленький, очаг; Что в милом обществе любезных мне людей, В живом свидетельстве мне памятных вещей Себя, в кругу своем, от жизни оградив, Я дольше, чем я сам, в вещах останусь жив; И дерзко думал я, что мертвому вослед Всё это сберегут хоть на немного лет... Что ж? Ежели не так и всё в ничто уйдет, В том, видно, суть вещей! И я смотрю вперед, Познав, что жизни смысл и назначенье в том, Чтоб сокрушить меня и, мне вослед, мой дом, Что места требуют другие, в жизнь скользя, И отвоевывать себе свой круг - нельзя! * * * Ты не гонись за рифмой своенравной И за поэзией - нелепости оне; Я их сравню с княгиней Ярославной, С зарею плачущей на каменной стене. Ведь умер князь, и стен не существует, Да и княгини нет уже давным-давно; А всё как будто, бедная, тоскует, И от нее не всё, не всё схоронено. Но это вздор, обманное созданье! Слова - не плоть... Из рифм одежд не ткать! Слова бессильны дать существованье, Как нет в них также сил на то, чтоб убивать... Нельзя, нельзя... Однако преисправно Заря затеплилась; смотрю, стоит стена; На ней, я вижу, ходит Ярославна, И плачет, бедная, без устали она. Сгони ее! Довольно ей пророчить! Уйми все песни, все! Вели им замолчать! К чему они? Чтобы людей морочить И нас, то здесь - то там, тревожить и смущать! Смерть песне, смерть! Пускай не существует!.. Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!.. А Ярославна всё-таки тоскует В урочный час на каменной стене... * * * Ни слава яркая, ни жизни мишура, Ни кисти, ни резца бессмертные красоты, Ни золотые дни, ни ночи серебра Не в силах иногда согнать с души дремоты. Но если с детских лет забывшийся напев Коснется нежданно притуплённого слуха, - Дают вдруг яркий цвет, чудесно уцелев, Остатки прежних сил надломленного духа. Совсем ребяческие, старые тона, Наивность слов простых, давным-давно известных, Зовут прошедшее воспрянуть ото сна, Явиться в обликах живых, хоть бестелесных, И счастье прежних дней, и яркость прежних сил, - То именно, что в нас свершило всё земное, Вдруг из таинственно открывшихся могил Сквозь песню высится: знакомое, живое... * * * Я помню, помню прошлый год! Чуть вечер спустится, бывало, Свирель чудесная звучала, Закат пылавший провожала, Встречала розовый восход. Короткой ночи текст любовный Ей вдохновением служил; Он так ласкал, он так пленил, Он так мне близок, близок был - Совсем простой, немногословный. Свирель замолкшая, где ты? Где ты, певец мой безымянный, Быть может, неба гость желанный, Печальный здесь, а там избранный Жилец небесной высоты? Тебе не надобно свирели! И что тебе, счастливец, в ней, Когда, вне зорь и вне ночей, Ты понял смысл иных речей И мировые слышишь трели... * * * Во сне мучительном я долго так бродил, Кого-то я искал, чего-то добивался; Я переплыл моря, пустыни посетил, В скалах карабкался, на торжищах скитался.. И стал пред дверью я открытою... За ней Какой-то мягкий свет струился издалёка; От створов падали столбы больших теней; Ступени вверх вели, и, кажется, высоко! Но что за дверью там, вперед как ни смотри - Не видишь... А за мной - земного мира тени... Мне голос слышался... Он говорил: "Умри! И можешь ты тогда подняться на ступени!.." И смело я пошел... И начал замирать... Ослепли, чуть вошел я в полный свет, зеницы, Я иначе прозрел... Как? Рад бы передать, Но нет пригодных струн, и нет такой цевницы!.. * * * Кому же хочется в потомство перейти В обличья старика! Следами разрушений Помечены в лице особые пути Излишеств и нужды, довольства и лишений. Я стар, я некрасив... Да, да! Но, боже мой, Ведь это же не я!.. Нет, в облике особом, Не сокрушаемом ни временем, ни гробом, Который некогда я признавал за свой, Хотелось бы мне жить на памяти людской! И кто ж бы не хотел? Особыми чертами Мы обрисуемся на множество ладов - В рассказах тех детей, что будут стариками, В записках, в очерках, за длинный ряд годов. И ты, красавица, не названная мною, - Я много, много раз писал твои черты, - Когда последний час ударит над землею, С умерших сдвинутся и плиты, и кресты, - Ты, как и я, проявишься нежданно, Но не старухою, а на заре годов... Нелепым было бы и бесконечно странно - Селить в загробный мир старух и стариков. * * * Как в рубинах ярких - вкруг кусты малины; Лист смородин черных весь благоухает; В теплом блеске солнца с бархатной низины Молодежи говор звучно долетает. Почему-то - право, я совсем не знаю - Сцену вдруг из Гёте вижу пред глазами! Праздник, по веселью в людях, замечаю! Молодежь гуляет,., в парочках... толпами... В юности счастливой смех причин не ищет... Кончена обедня, церкви дверь закрыта, - Вижу, ясно вижу; черный пудель рыщет... Это - Мефистофель? Где же Маргарита? Юность золотая, если бы ты знала, Что невозвратимо волшебство минуты, Что в твоем грядущем радостей так мало, Что вконец осилят долгой жизни путы, - Ты была б спокойней... Можно ль так смеяться, Возбуждая зависть старших поколений! Берегла б ты силы, - очень пригодятся, Чуть настанут годы правды и сравнений... * * * Полдень прекрасен. В лазури Малого облачка нет, Даже и тени прозрачны, - Так удивителен свет! Ветер тихонько шевелит Листьев подвижную сеть, Топчется, будто на месте, Мыслит, куда полететь? Он, направленья меняя, Думает думу свою: Шквалом ли мне разразиться Или предаться нытью? * * * На коне брабантском плотном И в малиновой венгерке Часто видел я девицу У отца на табакерке. С пёстрой свитой на охоте Чудной маленькой фигурой Рисовалася девица На эмали миньатюрой. Табакерку заводили И пружинку нажимали, И охотники трубили И собак со свор спускали. Лес был жив на табакерке; А девица всё скакала И меня бежать за нею Чудным взглядом приглашала. И готов я был умчаться Вслед за нею - полон силы - Хоть по небу, хоть по морю, Хоть сквозь вечный мрак могилы... А теперь вот здесь, недавно, - Полстолетья миновало, - Я опять девицу видел, Как в лесу она скакала. И за ней, как тощий призрак, С котелком над головою Истязался на лошадке Барин, свесясь над лукою. Я, девицу увидавши, Вслед ей бешено рванулся, Вспыхнув злобою и местью... Но, едва вскочил, запнулся... Да, не шутка полстолетья... Есть всему границы, мерки... Пусть их скачут котелочки За девицей с табакерки!.. * * * Ты любишь его всей душою, И вам так легко, так светло... Зачем же упрямством порою Свое ты туманишь чело? Зачем беспричинно, всечасно Ты радости портишь сама И доброе сердце напрасно Смущаешь злорадством ума? Довольствуйся тем, что возможно! Поверь: вам довольно всего, Чтоб, тихо живя, нетревожно, Не ждать, не желать ничего... * * * Нет, верб_а_, ты опоздала, Только к марту цвет дала, - Знай, моя душа сызмала Впечатлительней была! Где же с ней идти в сравненье! Не спросясь календаря, Я весны возникновенье Ясно слышу с января! День подрос и стал длиннее... Лед скололи в кабаны... Снег глубок, но стал рыхлее... Плачут крыши с вышины... Пишут к праздникам награды... Нет, верба, поверь мне, нет: Вешним дням мы раньше рады, Чем пускаешь ты свой цвет! * * * Гуляя в сияньи заката, Чуть видную тень я кидал, А месяц - в блистании злата - Навстречу ко мне выплывал. С двух разных сторон освещаем, Я думал, что был окружен Тем миром, что нами незнаем, Где нет ни преград, ни сторон! Под теплою, мягкою чернью В листве опочивших ветвей Сияла роса мелкой зернью Недвижных, холодных огней. Мне вспомнились чувства былые: Полвека назад я любил И два очертанья живые В одном моем сердце носил. Стоцветные чувства светились, И был я блаженством богат... Но двое во мне не мирились, И месяц погас, и закат! * * * Нет, не от всех предубеждений Я и поныне отрешен! Но всё свободней сердца гений От всех обвязок и пелён. Бледнеет всякая условность, Мельчает смысл в любой борьбе... В душе великая готовность Свободной быть самой в себе; И в этой правде - не слащавость, Не праздный звук красивых слов, А вольной мысли величавость Под лязгом всех земных оков... * * * Любо мне, чуть с вечерней зарей Солнце, лик свой к земле приближая, Взгляды искоса в рощу бросая, Сыплет в корни свой свет золотой; Багрянистой парчой одевает Листьев матовый, бледный испод... Это - очень не часто бывает, И вечернее солнце - не ждет. * * * Помню, как-то раз мне снился Генрих Гейне на балу; Разливалося веселье По всему его челу... Говорил он даме: "Дама, Я прошу на польку вас! Бал блестящ! Но вы так бледны, Взгляд ваш будто бы погас! Ах, простите! - я припомнил: Двадцать лет, как вы мертвы! Обращусь к соседке вашей: Вальс со мной идете ль вы? Боже мой! И тут ошибка! Десять лет тому назад, Помню, вас мы хоронили; Устарел на вас наряд. Ну, так к третьей... На мазурку! - Ясно вам: кто я такой?" - "Как же, вы - вы Генрих Гейне: Вы скончались вслед за мной..." И неслись они по зале... Шумен, весел был салон... Как, однако, милы пляски Перешедших Рубикон!.. * * * Могучей силою богаты За долгий, тяжкий зимний срок, Набухли почки, красноваты, И зарумянился лесок. А на горах заметны всходы, Покровы травок молодых, И в них - красивые разводы Веснянок нежно-голубых. Плыву на лодке. Разбиваю Веслом остатки рыхлых льдов, И к ним я злобу ощущаю - К следам подтаявших оков, И льдины бьются и ныряют. Мешают веслам, в дно стучат; Подводный хор! Они пугают, Остановить меня хотят! А я весь - блеск! Я весь - спокоен... Но одинок как будто и... Один я в поле - и не воин... Мне нужно песню соловья! * * * Я видел Рим, Париж и Лондон, Везувий мне в глаза дымил, Я вдоль по тундре Безземельной, Везом оленями, скользил. Я слышал много водопадов Различных сил и вышины, Рев медных труб в калмыцкой степи, В Байдарах - тихий звук зурны. Я посетил в лесах Урала Потемки страшных рудников, Бродил вдоль щелей и провалов По льдам швейцарских ледников. Я резал трупы с анатомом, В науках много знал светил, Я испытал в морях крушенье, Я дни в вертепах проводил... Я говорил порой с царями, Глубоко падал и вставал, Я богу пламенно молился, Я бога страстно отрицал; Я знал нужду, я знал довольство, - Любил, страдал, взрастил семью И - не скажу, чтобы без страха, - Порой встречал и смерть свою. Я видел варварские казни, Я видел ужасы труда; Я никого не ненавидел, Но презирал - почти всегда, И вот теперь, на склоне жизни, Могу порой совет подать: Как меньше пользоваться счастьем, Чтоб легче и быстрей страдать. Здесь из бревенчатого сруба, В песках и соснах Уголка, Где мирно так шумит Нарова, Задача честным быть легка. Ничто, ничто мне не указка, - Я не ношу вериг земли... С моих высоких кругозоров Всё принижается вдали. * * * Велик запас событий разных И в настоящем и в былом; Историк в летописях связных Живописует их пером. Не меньше их необозримы Природы дивные черты, Они поэтом уловимы При свете творческой мечты. Но больше, больше без сравненья, Пестрее тех, живей других Людского духа воплощенья И бытия сердец людских. Они - причина всех событий, Они - природы мысль и взгляд, В них ткань судеб - с основой нитей Гнилых и ветхих зауряд... * * * Раз один из фараонов Скромный дом мой посетил; Он, входя, косяк у двери Длинным схентом {*} зацепил. Бесподобная фигура! Весь величественно-груб, Поражал он ярким цветом Красной краски страстных губ. Хрустнул стул, чуть он уселся; Разговор у нас пошел На различные предметы: Как он с Гиксом войны вел, Как он взыскан был богами, Как он миловал, казнил, Как плотинами хотел он Укротить священный Нил, Как любил он страстно женщин... Чтоб свободней говорить, Попросил меня он двери Поплотнее затворить. И пошел он, и пошел он... Ощущаю в сердце страх Повторять всё то, что слышал При затворенных дверях. Удивительное сходство С нами... Та же всё канва: Из времен "Декамерона" И деянья, и слова! {* Венец египетского фараона.} * * * Качается лодка на цепи, Привязана крепко она, Чуть движет на привязи ветер, Чуть слышно колышет волна. Ох, хочется лодке на волю, Ни волю, в неведомый путь. И свернутый парус расправить, И выставить на ветер грудь! Но цепь и крепка, и не ржава, И если судьба повелит Поплыть, то не цепь оборвется, А треснувший борт отлетит. * * * Припаи льда всё море обрамляют; Вдали видны буран и толчея, Но громы их ко мне не долетают, И ясно слышу я, что говорит хво_я_. Та речь важна, та речь однообразна. - Едва колеблет длинный ряд стволов, В своем теченьи величава, связна И даже явственна, хоть говорит без слон. В ней незаметно знаков препинаний, В ней всё одно, великое одно! В живых струях бессчетных колебаний Поет гигантское, как мир, веретено. И, убаюкан лаской и любовью, Не слыша стонов плачущей волны, Я, как дитя, склоняюсь к изголовью, Чтоб отойти туда, где обитают сны. * * * В древней Греции бывали Состязанья красоты; Старики в них заседали, Старики - как я да ты. Дочь твоя - прямое диво, Проблеск розовой зари; Всё в ней правда, всё красиво... Только - ей не говори!.. Запах мирры благовонной, Сладкий шепот тишины, Лепет струйки полусонной В освещении луны; Голос арфы, трель свирели, Шум порханья мотыльков Иль во дни святой недели Дальний звон колоколов... Вот те тонкие основы, На которых, может быть, Можно было б ткать покровы - Красоту ее прикрыть. * * * Совсем примерная семья! Порядок, мир... Чем не отрада? Но отчего вдруг вспомнил я Страничку из судеб Царьграда: По лику мертвого царя Гуляют кистью богомазы, И сурик, на щеках горя, Румянит крупные алмазы; Наведена улыбка губ, Заштукатурены морщины... А всё же это - только труп И лицевая часть картины! * * * Как ты чиста в покое ясном, В тебе понятья даже нет О лживом, злобном или страстном, Чем так тревожен белый свет! Как ты глупа! Какой равниной Раскинут мир души твоей, На ней вершинки - ни единой, И нет ни звуков, ни теней... * * * Вы побелели, кладбища граниты; Ночная оттепель теплом дохнула в вас; Как пудрой белою, вы инеем покрыты И белым мрамором глядите в этот час. Другая пудра и другие силы Под мрамор красят кудри на челе... Уж не признать ли теплыми могилы В сравненьи с жизнью в холоде и мгле? * * * Вот с крыши первые потёки При наступлении весны! Они - что писанные строки В снегах великой белизны. В них начинают проявляться Весенней юности черты, Которым быстро развиваться В тепле и в царстве красоты. В них пробуждение под спудом Еще не явленных мощей, Что день - то будет новым чудом За чудодействием ночей. Все струйки маленьких потёков - Безумцы и бунтовщики, Они замерзнут у истоков, Не добежать им до реки... Но скоро, скоро дни настанут, Освобожденные от тьмы! Тогда бунтовщиками станут Следы осиленной зимы; Последней вьюги злые стоны, Последний лед... А по полям Победно глянут анемоны, Все в серебре - назло снегам. * * * Мои мечты - что лес дремучий. Вне климатических преград, В нем - пальмы, ели, терн колючий, Исландский мох и виноград. Лес полн кикимор резвых шуток, В нем леший вкривь и вкось ведет; В нем есть все измененья суток И годовой круговорот. Но нет у них чередованья, Законы путаются зря; Вдруг в полдень - месяца мерцанье, А в полночь - яркая заря! Мысли погасшие, чувства забытые - Мумии бедной моей головы, В белые саваны смерти повитые, Может быть, вовсе не умерли вы? Жизни былой молчаливые мумии, Время Египта в прошедшем моем, Здравствуйте, спящие в тихом раздумий! К вам я явился светить фонарем. Вижу... как в глубь пирамиды положены, Все вы так тихи, так кротки теперь; Складки на вас шевельнулись, встревожены Ветром, пахнувшим в открытую дверь. Все вы взглянули на гостя нежданного! Слушайте, мумии, дайте ответ: Если бы жить вам случилося заново - Иначе жили бы вы? Да иль нет? Нет мне ответа! Безмолвны свидетели... Да и к чему на вопрос отвечать? Если б и вправду они мне ответили, Что ж бы я сделал, чтоб снова начать? В праздном, смешном любопытстве назревшие, Странны вопросы людские порой... Вот отчего до конца поумневшие Мумии дружно молчат предо мной! Блещет фонарь над безмолвными плитами... Всё, что я чую вокруг, - забытье! Свод потемнел и оброс сталактитами... В них каменеет и сердце мое... * * * О, будь в сознаньи правды смел... Ни ширм, ни завесей не надо... Как волны дантовского ада Полны страданий скорбных тел, - Так и у нас своя картина... Но только нет в ней красоты: Людей заткала паутина... В ней бьются все - и я, и ты... * * * Какое дело им до горя моего? Свои у них, свои томленья и печали! И что им до меня и что им до него?.. Они, поверьте мне, и без того устали. А что за дело мне до всех печалей их? Пускай им тяжело, томительно и больно... Менять груз одного на груз десятерых, Конечно, не расчет, хотя и сердобольно. * * * Всюду ходят привиденья... Появляются и тут; Только все они в доспехах, В шлемах, в панцирях снуют. Было время - вдоль по взморью Шедшим с запада сюда Грозным рыцарям Нарова Преградила путь тогда. "Дочка я реки Великой, - Так подумала река, - Не спугнуть ли мне пришельцев, Не помять ли им бока?" "Стойте, братцы, - говорит им, - Чуть вперед пойдете вы, Глянет к вам сквозь льды и вьюги Страшный лик царя Москвы! Он, схизматик {1}, за стенами! Сотни, тысячи звонниц Вкруг гудят колоколами, А народ весь прахом - ниц! У него ль не изуверства, Всякой нечисти простор; И повсюдный вечный голод, И всегдашний страшный мор. Не ходите!" Но пришельцам Мудрый был не впрок совет... Шли до Яма и Копорья, Видят - точно, ходу нет! Всё какие-то виденья! Из трясин лесовики Наседают, будто черти, Лезут на смерть, чудаки! Как под Дурбэном эстонцы Не сдаются в плен живьем И, совсем не по уставам, Варом льют и кипятком. "Лучше сесть нам над Наровой, На границе вьюг и пург!" Сели и прозвали замки Магербург и Гунгербург. {2} С тем прозвали, чтобы внуки Вновь не вздумали идти К худобе и к голоданью Вдоль по этому пути. Старых рыцарей виденья Ходят здесь и до сих пор, Но для легкости хожденья - Ходят все они без шпор... {1 Так католики называли православных. 2 Тощая крепость и Голодная крепость (Усть-Нарва).} * * * Вдоль Наровы ходят волны; Против солнца - огоньки! Волны будто что-то пишут, Набегая на пески. Тянем тоню; грузен невод; Он по дну у нас идет И захватит всё, что встретит, И с собою принесёт. Тянем, тянем... Что-то будет? Окунь, щука, сиг, лосось? Иль щепа одна да травы, - Незадача, значит, брось! Ближе, ближе... Замечаем: Что-то грузное в мотне; Как барахтается, бьется, Как мутит песок на дне. Вот всплеснула, разметала Воды; всех нас облила! Моря синего царица В нашем неводе была: Засверкала чешуею И короной золотой, И на нас на всех взглянула Жемчугом и бирюзой! Все видали, все слыхали! Все до самых пят мокры... Если б взяли мы царицу, То-то б шли у нас пиры! Значит, сами виноваты, Недогадливый народ! Поворачивайте ворот, - Тоня новая идет... И - как тоня вслед за тоней - За мечтой идет мечта; Хороша порой добыча И богата - да не та!.. * * * По берегам реки холодной - Ей скоро на зиму застыть - В глубоких сумерках наносных Тончайших льдин не отличить. Вдруг - снег. Мгновенно забелела Стремнина там, где лед стоял, И белым кружевом по черни Снег берега разрисовал. Не так ли в людях? Сердцем добрым Они как будто хороши... Вдруг случай - и мгновенно глянет Весь грустный траур их души... * * * Какая ночь убийственная, злая! Бушует ветер, в окна град стучит; И тьма вокруг надвинулась такая, Что в ней фонарь едва-едва блестит, А ночь порой красотами богата! Да, где-нибудь нет вовсе темноты, Есть блеск луны, есть прелести заката И полный ход всем чаяньям мечты. Тьма - не везде. Здесь чья-то злая чара! Ее согнать, поверь, под силу мне: Готовы струны, ждет моя гитара, Я петь начну о звездах, о луне. Они всплывут. Мы озаримся ими - Чем гуще тьма, тем будет песнь ясней, И в град, и в вихрь раскатами живыми Зальется в песне вешний соловей. * * * Как эти сосны древни, величавы, И не одну им сотню лет прожить; Ударит молния! У неба злые, нравы, Судьба решит: им именно - не быть! Весна в цветах; и яблони, и сливы Все разодеты в белых лепестках. Мороз ударит ночью! И не живы Те силы их, что зреть могли в плодах. И Гретхен шла, полна святого счастья, Полна невинности, без мысли о тюрьме, - Но глянул блеск проклятого запястья, И смерть легла и в сердце, и в уме... * * * Ты тут жила! Зимы холодной Покров блистает серебром; Калитка, ставшая свободной, Стучит изломанным замком. Я стар! Но разве я мечтами О том, как здесь встречались мы, Не в силах сам убрать цветами Весь этот снег глухой зимы? И разве в старости печальной Всему прошедшему не жить? И ни единой музыкальной, Хорошей думы не сложить? О нет! Мечта полна избытка Воспоминаний чувств былых... Вот, вижу, лето! Вот калитка На петлях звякает своих. Июньской ночи стрекотанье... И плеск волны у берегов... И голос твой... и обожанье, - И нет зимы... и нет снегов! * * * Твоя слеза меня смутила... Но я, клянусь, не виноват! Страшна условий жизни сила, Стеной обычаи стоят. Совсем не в силу убежденья, А в силу нравов, иногда Всплывают грустные явленья, И люди гибнут без следа, И ужасающая драма Родится в треске фраз и слов Несуществующего срама И намалеванных оков. Как робки вы и как ничтожны, - Ни воли нет, ни силы нет... Не применить ли к вам, на случай, Сельскохозяйственный совет? Любой, любой хозяин знает: Чтобы траве пышней расти, Ее скосить необходимо И, просушив, в стога свезти... * * * "Пара гнедых" или "Ночи безумные" - Яркие песни полночных часов, - Песни такие ж, как мы, неразумные, С трепетом, с дрожью больных голосов!.. Что-то в вас есть бесконечно хорошее... В вас отлетевшее счастье поет... Словно весна подойдет под порошею, В сердце - истома, в душе - ледоход! Тайные встречи и оргии шумные, Грусть... неудача... пропавшие дни... Любим мы, любим вас, песни безумные: Ваши безумия нашим сродни! * * * Нет, не могу! Порой отвсюду, Во тьме ночной и в свете дня, Как крики совести Иуду - Мечты преследуют меня, В чаду какого-то кипенья Несет волшебница дрова, Кладет в костер, и песнопенья Родятся силой колдовства! Сгорает связь меж мной и ими, Я становлюсь им всем чужой И пред созданьями своими Стою с поникшей головой... * * * Было время, в оны годы, К этим тихим берегам Приплывали финикийцы, Пробираясь к янтарям. Янтари в песках лежали... Что янтарь - смола одна, Финикийцы и не знали; Эта мудрость нам дана! И теперь порой, гуляя Краем моря, я смотрю: Не случится ль мне, по счастью, Подобраться к янтарю. Говорит мне как-то море: "Не трудись напрасно, друг! Если ты янтарь отыщешь, - Обратишь его в мундштук. Он от горя потускнеет... То ли было, например, Попадать на грудь, на плечи Древнегреческих гетер!.. Отыщи ты мне гетеру, А курить ты перестань, И тогда тебе большую Янтарем внесу я дань". С той поры хожу по взморью, Финикийцем жажду быть, Жду мифической гетеры, Но - не в силах не курить... * * * Здравствуй, товарищ! Подай-ка мне руку. Что? Ты отдернул? Кажись, осерчал? Глянь на мою, - нет ей места в гостиной; Я брат, недаром кустарник сажал. Старый товарищ! Печальная встреча!.. Как искалечен ты жизнью, бедняк! Ну-ка, пожалуй в мой дом, горемыка... Что? Не желаешь? Не любо! Чудак! Выпьем с тобой... Как? И пить ты не хочешь? Просишь на выпивку на руки дать; Темное чувство в тебе шевельнулось?.. Что за причина, чтоб мне отказать? Гордость? Стыдливость? Сомнение? Злоба? Коль потолкуем - причину найду... Да не упрямься, мы юность помянем, Дочку увидишь мою...- "Не пойду". И отошел он по пыльной дороге, Денег он взял, не сказав ничего... Разных два мира в нас двух повстречались... Камнем бы бросить... Кому и в кого? * * * Бежит по краю неба пламя, Блеснули по морю огни, И дня поверженное знамя Вновь водружается... Взгляни! Сбежали тени всяких пугал, И гномов темные толпы Сыскали каждая свой угол, И все они теперь слепы; Не дрогнет лист, и над травою - Ни дуновенья; посмотри, Как всё кругом блестит росою В священнодействии зари. Душа и небо, единеньем Объяты, некий гимн поют, Служа друг другу дополненьем... Увы! на несколько минут. * * * Как думы мощных скал, к скале и от скалы, В лучах полуденных проносятся орлы; В расщелинах дубов и камней рождены, Они на краткий срок огнем озарены - И возвращаются от светлых облаков Во тьму холодную родимых тайников, - Так и мои мечты взлетают в высоту... И вижу, что ни день, убитую мечту! Всё ту же самую! Размеры мощных крыл. Размах их виден весь!.. Но кто окровянил Простреленную грудь? Убитая мечта, Она - двуглавая: добро и красота!.. * * * Славный снег! Какая роскошь!.. Всё, что осень обожгла, Обломала, сокрушила, Ткань густая облегла. Эти светлые покровы Шиты в мерку, в самый раз, И чаруют белизною К серой мгле привыкший глаз. Неспокойный, резкий ветер, Он - закройщик и портной - Срезал всё, что было лишним, Свеял на землю долой... Крепко, плотно сшил морозом, Искр навеял без числа... Платье было б без износа, Если б не было тепла, Если б оттепель порою, Разрыхляя ткань снегов, Как назло, водою талой Не распарывала швов... * * * Как на свечку мотыльки стремятся И пожегши крылья, умирают, - Так его бесчувственную душу Тени мертвых молча окружают. Нет улик! А сам он так спокоен; С юных лет в довольстве очерствелый, Смело шел он по широкой жизни И идет, красиво поседелый. Он срывал одни лишь только розы, Цвет срывал, шипов не ощущая; В чудный панцирь прав своих закован, Сеял он страданья, не страдая. О, господь! Да где же справедливость? Божья месть! Тебя не обретают! Смолкли жертвы, их совсем не слышно, Но зато - свидетели рыдают... * * * Во мне спокойно спят гиганты, Те, что вступали с небом в бой: Ветхозаветные пророки, Изида с птичьей головой; Спят те, что видели Агору И посещали Пританей, Те, что когда-то покрывали Багряной сенью Колизей; Почиют рати крестоносцев, Славянский сонм богатырей, И ненавистный Торквемада В кругу чернеющих друзей; Спят надушенные маркизы, Порой хихикая сквозь сон, И в русском мраморе, в тивдийском, Положен спать Наполеон. И все они, как будто зерна В своих скорлупках по весне, В свой срок способны раскрываться И жить, не й первый раз, во мне! И что за звон, и что за грохот, И что за жизненность картин, Тогда несущихся по мыслям, - Им счета нет - а я один! Какая связь меж всеми ими И мной? Во тьме грядущих дней Какое место будет нашим В грядущих памятях людей? О нет! Не кончено творенье! Бог продолжает создавать, И, чтобы мир был необъятней, Он научил - не забывать! * * * Мой стих - он не лишен значенья: Те люди, что теперь живут, Себе родные отраженья Увидят в нем, когда прочтут. Да, в этих очерках правдивых Не скрыто мною ничего! Черты в них - больше некрасивых, А краски - серых большинство! Но если мы бесцветны стали, - В одном нельзя нам отказать: Мы раздроблённые скрижали Хоть иногда не прочь читать! Как бы ауканье лесное Иль эха чуткого ответ, Порой доходит к нам былое... Дойдет ли к внукам? Да иль нет? * * * Полдень декабрьский! Природа застыла; Грузного неба тяжелую высь Будто надолго свинец и чернила Всюду окрасить любовно взялись. Смутные мысли бегут и вещают: Там, с поднебесной, другой стороны Светлые краски теперь проступают, Тучи обласканы, жизни полны. Грустно тебе! Тяжело непомерно, Душу твою мраком дня нагнело... Слушай, очнись! Несомненно, наверно Где-нибудь сыщешь и свет, и тепло. * * * В чудесный день высь неба голубая Была светла; Звучали с церкви, башню потрясая, Колокола. И что ни звук, то новые виденья Бесплотных сил... Они свершали на землю схожденья Поверх перил. Они, к земле спустившись, отдыхали Вблизи, вдали... И незаметно, тихо погасали В тенях земли... И я не знал под обаяньем звона: Что звук, что свет? Для многих чувств нет меры, нет закона И прозвищ нет!.. * * * Заката светлого пурпурные лучи Стремятся на гору с синеющей низины, И ярче пламени в открывшейся печи Пылают сосен темные вершины... Не так ли в Альпах горные снега Горят, когда внизу синеет тьма тенями... Жизнь родины моей! О, как ты к нам строга, Как не балуешь нас роскошными дарами! Мы силами мечты должны воссоздавать И дорисовывать, чего мы не имеем; То, что другим дано, нам надо отыскать, Нам часто не собрать того, что мы посеем! И в нашем творчестве должны мы превозмочь И зиму долгую с тяжелыми снегами, И безрассветную, томительную ночь, И тьму безвременья, сгущенную веками... * * * А! Ты не верила в любовь! Так хороша, Так явственно умна и гордостью богата, Вся в шелесте шелков и веером шурша, Ты зло вышучивала и сестру, и брата! Как ветер царственный в немеряной степи, Ты, беззаботная, по жизни проходила... Теперь, красавица, ты тоже полюбила, Насмешки кончились... Блаженствуй и терпи! * * * Кто утомлен, тому природа - Великий друг, по сердцу брат, В ней что-нибудь всегда найдется Душе звучащее под лад. Глядишь на рощу; в колыханья Она шумит своей листвой, И, мнится, будто против воли Ты колыханью рощи - свой! Зажглись ли в небе хороводы И блещут звезды в вышине, Глядишь на них - они двоятся И ходят также и во мне... * * * Как вы мне любы, полевые Глубокой осени цветы! Несвоевременные грезы, Не в срок возникшие мечты!.. Вы опоздали в жизнь явиться; Вас жгут морозы на заре; Вам в мае надобно родиться, А вы родились в октябре... Ответ их: "Мы не виноваты! Нас не хотели опросить, Но мы надеждою богаты: К зиме не будут нас косить!" * * * Не знал я, что разлад с тобою, Всю жизнь разбивший пополам, Дохнет нежданной теплотою Навстречу поздним сединам. Да!.. Я из этого разлада Познал, что значит тишина, - Как велика ее отрада Для тех, кому она дана... Когда б не это, - без сомненья, Я, даже и на склоне дней, Не оценил бы единенья И счастья у чужих людей. Теперь я чувства те лелею, Люблю, как ландыш - близость мхов, Как любит бабочка лилею - Заметней всех других цветов. * * * Молчи! Не шевелись! Покойся недвижимо... Не чуешь ли судеб движенья над тобой? Колес каких-то ход свершается незримо, И рычаги дрожат друг другу вперебой... Смыкаются пути каких-то колебаний, Расчеты тайных сил приводятся к концу, Наперекор уму без права пожеланий, И не по времени, и правде не к лицу... О, если б, кажется, с судьбою в бой рвануться! Какой бы мощности порыв души достиг... Но ты не шевелись! Колеса не запнутся, Противодействие напрасно в этот миг. Поверь: свершится то, чему исход намечен... Но, если на борьбу ты не потратил сил И этою борьбой вконец не изувечен, - Ты можешь вновь пойти... Твой час не наступил. * * * Какая засуха!.. От зноя К земле все травы прилегли... Не подалась ли ось земная, И мы под тропик подошли? Природа-мать - лицеприятна; Ведь, по рассказам, не слыхать, Чтобы в Сахаре или в Коби Могли вдруг льдины нарастать? А здесь, на севере, Сахара! Край неба солнце обожгло; И даже море, обезумев, Совсем далёко вдаль ушло... * * * Не храни ты ни бронзы, ни книг, Ничего, что из прошлого ценно. Всё, поверь мне, возьмет старьевщик, Всё пойдет по рукам - несомненно. Те почтенные люди прошли, Что касались былого со страхом, Те, что письма отцов берегли, Не пускали их памятей прахом. Где старинные эти дома - С их седыми как лунь стариками? Деды где? Где их опыт ума, Где слова их - не шутки словами? Весь источен сердец наших мир! В чем желать, в чем искать обновленья? И жиреет могильный вампир Урожаем годов оскуденья... * * * Над глухим болотом буря развернулась! Но молчит болото, ей не отвечает, В мох оно оделось, в тину завернулось, Только стебельками острых трав качает. Восклицает буря: "Ой, проснись, болото! Проступи ты к свету зыбью и сверканьем! Ты совсем иное испытаешь что-то Под моим могучим творческим дыханьем. Я тебя немного, правда, взбаламучу, Но зато твои я мертвенные воды Породню, чуть только опрокину тучу, С влагою небесной, с детищем свободы! Дам тебе вздохнуть я! Свету дам трясине! Гром мой, гром веселый, слышишь, как хохочет!" Но молчит болото и, погрязши в тине, Ничего иного вовсе знать не хочет. * * * О, неужели же на самом деле правы Глашатаи добра, красот и тишины, Что так испорчены и помыслы, и нравы, Что надобно желать всех ужасов войны? Что дальше нет путей, что снова проступает Вся дикость прежняя, что, не спросясь, сплеча, Работу тихую мышленья прерывает И неожиданный, и злой удар бича... Что воздух жизни затхл, что ржавчина и плесень Так в людях глубоки и так тлетворна гниль, Что нужны: пушек рев, разгул солдатских песен. Полей встревоженных мерцающая пыль... Людская кровь нужна! И стоп, и бред больницы, И сироты в семьях, и скорби матерей, Чтоб чистую слезу вновь вызвать на ресницы Не вразумляемых другим путем людей, - Чтоб этим их поднять, и жизни цель поставить И дать задачу им по силам, по плечу, Чтоб добрый пастырь мог прийти и мирно править И на торгующих не прибегать к бичу... * * * Глядишь открытыми глазами Величью полночи в лицо, И вдруг с реки иль за кустами Раздастся крепкое словцо! Возможна ль жизнь без нарушений? Но надо выдержать уметь И неприглядность дерзновений Скорей как можно одолеть. Они - везде, хоть их не просят. Да и предвидеть их нельзя... Так пусть же ветры их разносят - Им, как и нам, - своя стезя! * * * Горит, горит без копоти и дыма И всюду сыплется но осени листва... Зачем, печаль, ты так неодолима, Так жаждешь вылиться и в звуки, и в слова? Ты мне свята, моя печаль родная, - Не тем свята ты мне, что ты - печаль моя; Тебя порою в песне оглашая, Совсем неволен я, пою совсем не я! Поет во мне не гордость самомненья... Нет, плач души слагается в размер, Один из стонов общего томленья И безнадежности всех чаяний, всех вер! Вот оттого-то кто-нибудь и где-то Во мне отзвучия своей тоске найдет; Быть может, мной яснее будет спето, Но он, по-своему, со мной одно поет. * * * Меня здесь нет. Я там, далёко, Там, где-то в днях пережитых! За далью их не видит око, И нет свидетелей живых. Я там, весь там, за серой мглою! Здесь нет меня; другим я стал, Забыв, где был я сам собою, Где быть собою перестал... * * * Я плыву на лодке. Парус Режет мачтой небеса; Лебединой белой грудью Он под ветром налился. Море тихо, волны кротки, И кругом - везде лазурь! Не бывает в сердце горя, Не бывает в небе бурь!.. Я плыву в сияньи солнца. Чем не рыцарь Лоэнгрин? Я совсем не стар, я молод, И плыву я не один... Ты со мною, жизнь былая! Ты осталась молода И красавицей, как прежде, Снизошла ко мне сюда. Вместе мы плывем с тобою, Белый парус тянет нас; Я припал к тебе безмолвный... Светлый час, блаженный час!.. По плечам твоим высоким Солнце блеск разлило свой, И знакомые мне косы Льнут к волнам своей волной. Уст дыханье ароматно! Грудь, как прежде, высока... Снизойди к докучным ласкам И к моленьям старика! Что? Ты плачешь?! Иль пугает Острый блеск моих седин? Юность! О, прости, голубка... Я - не рыцарь Лоэнгрин! * * * Здесь всё мое! - Высь небосклона, И солнца лик, и глубь земли, Призыв молитвенного звона, И эти в море корабли; Мои - все сёла над равниной, Стога, возникшие окрест, Река с болтливою стремниной И всё былое этих мест... Здесь для меня живут и ходят... Мне - свежесть волн, мне - жар огня, Туманы даже, те, что бродят, - И те мои и для меня! И в этом чудном обладанье, Как инок, на исходе дней, Пишу последнее сказанье, Еще одно, других ясней! Пускай живое песнопенье В родной мне русский мир идет, Где можно - даст успокоенье И никогда, ни в чем не лжет. * * * Что тут писано, писал совсем не я, - Оставляла за собою жизнь моя; Это - куколки от бабочек былых, След заметный превращений временных. А души моей - что бабочки искать! Хорошо теперь ей где-нибудь порхать, Никогда ее, нигде не обрести. Потому что в ней, беспутной, нет пути... Стихотворения последних лет. Неизданные стихотворения. ЦЫГАНКА Потрясая бубенцами, Позументами блестя, Ты танцуешь перед нами, Степи вольное дитя! Грудь - подвижна, плечи - живы! Взгляды жгучих, черных глаз - Это дерзкие призывы К страсти каждого из нас... Но под пологом палатки, В сокровенный час ночной, Кто ж отважится на схватки С непокорною тобой? Знаю кто! Вот там в сторонке, Руку сунув за кафтан, Смотрит вслед красивой женке Темно-бронзовый цыган. Этот... Он отдернет полог Мускулистою рукой... Будет сон ваш тих и долог Под палаткою родной... Как смеешься ты над нами, Степи вольное дитя, Потрясая бубенцами, Позументами блестя! * * * Перед большим успокоеньем, Когда умру я, но не весь, Покой тот с истым наслажденьем Мной предвкушается и здесь. Покой в отсутствии желаний, В признанья мощности судьбы, Покой вне дерзостных исканий, Вне всяких странствий и борьбы! Бой кончен! Поднято забрало! Чего здесь в жизни ожидать?! Какое дивное начало Тому, что может мне предстать! Да, радость смерти предвкушая, Мой ум спокойный не дерзнет Куда-то вновь пойти мечтая, Куда-то вновь смотреть вперед. Но я боюсь еще, что можно Вернуться нежданно назад, Когда и дерзко и безбожно Зажжет мне душу женский взгляд! Покров покоя я откину И, словно эллин древних дней, Бесстыдно оправдаю Фрину {*}, Чуть только выйдет из зыбей. {* Знаменитая куртизанка в Афинах IV в. до н. э.} * * * Зыбь успокоенного моря Идет по памяти моей... Я стар. И радостей и горя Я вызвал много у людей, Я вызывал их, но невольно, Я их не мог не вызывать... Ведь и земле, быть может, больно Пространства неба рассекать! А всё же двигаться ей надо... Мы тоже движемся, летим! В нас зло смеются силы ада И горько плачет херувим. И только изредка мы властны, Случайно, правда, не всегда, Бывать к судьбам людей причастны, Как у машины провода. Вот так и я! Болев душою Над горем брата своего, Я хлеба не давал порою, Но я не отравлял его! Я мог бы быть гораздо хуже, Служа судьбе проводником... Вес знают: вслед великой стуже Морозец кажется теплом! Он не несет окочененья, Он может даже согревать, И для весеннего цветенья Стволы и почки сохранять. Да! Много сеял я несчастья! Но я далёко не из тех, Кто любит зло из любострастья, В ком воплощен и ходит Грех! ЛЕЗГИН Свершивши раннюю молитву, Пока проснется генерал, Старик-лезгин кряхтит и чистит Полуаршинный свой кинжал! На лезвии, в сияньи солнца, В насечках букв - Корана стих; Старик как-будто видит что-то В клинке, сквозь пальцы рук своих... Из-под папах в кустах - винтовки По русским целятся войскам... Вон дымки выстрелов, вон пушки, Вон генералы, вон - имам!.. Дымится дуло пистолета, Лезгин сует его в кабур, Глядит; на этот раз удача - Упал и корчится гяур... Спешат в аул... Победа, радость! Там блеск чарующих очей, Там - вин холодные кувшины, Там песни старых узденей... Кинжал дрожит... Другие виды... И длинный рад живых картин... Перед лицом воспоминаний Расхорохорился лезгин! Забыл, что больше нет Кавказа, Нет тех времен, нет тех людей! Явились в жизнь ключи Боржома; Есть нефть, но нет жрецов огней! Клокочет жизнь неудержимо, Бушует сердце старика... Но вдруг - звонок, - мечты исчезли От генеральского звонка! Кинжал в ножнах. Собравши платье, Лезгин торопится служить И к генеральской папироске Подносит спичку закурить! * * * Чудесный сон! Но сон ли это? Так ясен он, так ощутим! В мельканьи трепетного света Он, как ваянье, недвижим! Мне снилась юность золотая И милой женщины черты В расцвете радостного мая... Скажи! Признайся! Это ты? Но как мне жаль, что я старею, Что только редко, иногда, Дерзаю бледную лилею Окрасить пурпуром стыда. * * * И холодной волной по железным бортам Разбивается зыбь океана! Только в меру ль ему и его глубинам Сердца бедного жгучая рана?! Нет! Плывет по тебе не живой богатырь, Чтоб прославить красу боевую... Нет! Останки везут, и темна твоя ширь И баюкает мощь не живую! Что мне в том, что я мал и что мир так велик, И что я побежденным остался! Всё ж я соколом был, к поднебесью привык И к нему сколько мог порывался. Да, я мал! Да, я слаб! Но велик был любить И велик неисходной тоскою... И тебе, океан, той тоски не покрыть Всею черной твоей глубиною! ---------------------------------------------------------------------------- И будет вечен вольный труд...: Стихи русских поэтов о родине / Сост., вступ. ст. и комм. Л. Асанова. - М.: Правда, 1988. Дополнение по: Святочные истории: Рассказы и стихотворения русских писателей. Составление, примечания С. Ф. Дмитренко. М., "Русская книга", 1992 ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ "Полдневный час. Жара гнетет дыханье..." "Какие здесь всему великие размеры!.." В Заонежье "С простым толкую человеком..." "Заката светлого пурпурные лучи..." "О, неужели же на самом деле правы..." "Стоит народ за молотьбою..." Рассвет в деревне "Горячий день. Мой конь проворно..." Дополнение Снега * * * Полдневный час. Жара гнетет дыханье; Глядишь прищурясь - блеск глаза слезит, И над землею воздух, в колебанье, Мигает быстро, будто бы кипит; И тени нет. Повсюду искры, блестки; Трава слегла, до корня прожжена. В ушах шумит, как будто слышны всплески, Как будто где-то подле бьет волна... Ужасный час! Везде оцепененье: Жмет лист к ветвям нагретая верба, Укрылся зверь, затем, что жжет движенье, По щелям спят, приткнувшись, ястреба. А в поле труд... Обычной чередою Идет косьба; хлеба не будут ждать! Но это время названо страдою, Другого слова нет его назвать... Кто испытал огонь такого неба, Тот без труда раз навсегда поймет, Зачем игру и шутку с крошкой хлеба За тяжкий грех считает наш народ! * * * Какие здесь всему великие размеры! Вот хоть бы лов классической трески! На крепкой бечеве, верст в пять иль больше меры, Что ни аршин, навешаны крючки; Насквозь проколота, на каждом рыбка бьется... Пять верст страданий! Это ль не длина! Порою бечева китом, белугой рвется - Тогда страдать артель ловцов должна. В морозный вихрь и снег, - а это ль не напасти? - Не день, не два, с терпеньем без границ Артель в морской волне распутывает снасти, Сбивая лед с промерзлых рукавиц. И завтра то же, вновь.... В дому помору хуже: Тут, как и в море, вечно сир и нищ, Живет он впроголодь, а спит во тьме и стуже На гнойных нарах мрачных становищ. В ЗАОНЕЖЬЕ Верст сотни на три одинокий, Готовясь в дебрях потонуть, Бежит на север неширокий, Почти всегда пустынный путь. Порою, по часам по целым, Никто не едет, не идет; Трава под семенем созрелым Между колей его растет. Унылый край в молчаньи тонет... И, в звуках медленных, без слов, Одна лишь проволока стонет С пронумерованных столбов... Во имя чьих, каких желаний Ты здесь, металл заговорил? Как непрерывный ряд стенаний, Твой звук задумчив и уныл! Каким пророчествам тут сбыться, Когда, решившись заглянуть, Жизнь стонет раньше, чем родиться, И стоном пролагает путь?!. * * * С простым толкую человеком... Телега, лошадь, вход в избу... Хвалю порядок в огороде, Хвалю оконную резьбу. Все - дело рук его... Какая В нем скромных мыслей простота! Не может пошатнуться вера, Не может в рост пойти мечта. Он тридцать осеней и весен К работе землю пробуждал; Вопрос о том: зачем все это - В нем никогда не возникал. О, как жестоко подавляет Меня спокойствие его! Обидно, что признанье это Не изменяет ничего... Ему раёк в театре жизни И слез, и смеха простота: Мне - злобы дня, сомненья, мудрость - И - на вес золота места! * * * Заката светлого пурпурные лучи Стремятся на гору с синеющей низины, И ярче пламени в открывшейся печи Пылают сосен темные вершины... Не так ли в Альпах горные снега Горят, когда внизу синеет тьма тенями... Жизнь родины моей! О, как ты к нам строга, Как не балуешь нас роскошными дарами! Мы силами мечты должны воссоздавать И дорисовывать, чего мы не имеем; То, что другим дано, нам надо отыскать, Нам часто не собрать того, что мы посеем! И в нашем творчестве должны мы превозмочь И зиму долгую с тяжелыми снегами, И безрассветную, томительную ночь, И тьму безвременья, сгущенную веками... * * * О, неужели же на самом деле правы Глашатаи добра, красот и тишины, Что так испорчены и помыслы, и нравы, Что надобно желать всех ужасов войны? Что дальше нет путей, что снова проступает Вся дикость прежняя, что, не спросясь, сплеча, Работу тихую мышленья прерывает И неожиданный, и злой удар бича... Что воздух жизни затхл, что ржавчина и плесень Так в людях глубоки и так тлетворна гниль, Что нужны: пушек рев, разгул солдатских песен, Полей встревоженных мерцающая пыль... Людская кровь нужна! И стон, и бред больницы, И сироты в семьях, и скорби матерей, Чтоб чистую слезу вновь вызвать на ресницы Не вразумляемых другим путем людей, - Чтоб этим их поднять, и жизни цель поставить, И дать задачу им по силам, по плечу, Чтоб добрый пастырь мог прийти и мирно править И на торгующих не прибегать к бичу... * * * Стоит народ за молотьбою; Гудит высокое гумно; Как бы молочного струею Из молотилки бьет зерно. Как ярок день, как солнце жгуче! А пыль работы так грузна, Что люди ходят, будто в туче, Среди дрожащего гумна. РАССВЕТ В ДЕРЕВНЕ Огонь, огонь! На небесах огонь! Роса дымится, в воздух отлетая; По грудь в реке стоит косматый конь, На ранний ветер уши навостряя. По длинному селу, сквозь дымку темноты, Идет обоз с богатой кладью жита; А за селом погост и низкие кресты, И церковь древняя чешуйками покрыта... Вот ставней хлопнули; в окне старик седой Глядит и крестится на первый луч рассвета; А вот и девушка извилистой тропой Идет к реке, огнем зари пригрета. Готово солнце встать в мерцающей пыли, Крепчает пенье птиц под бесконечным сводом, И тянет от полей гвоздикою и медом И теплой свежестью распаханной земли... 1814 * * * Горячий день. Мой конь проворно Идет над мягкой пахотой; Белеют брошенные зерна, Еще не скрытые землей. Прилежной кинуты рукою, Как блестки в пахотной пыли, Где в одиночку, где семьею, Они узором полегли... Я возвращаюсь ночью бором; Вверху знакомый взору вид: Что зерна звезды! Их узором Вся глубь небесная горит... 1883 ДОПОЛНЕНИЕ Снега Месяц в небе высоком стоит, Степь, покрытая снегом, блестит. И уж сколько сияет по ней Голубых и зеленых огней!.. Неподвижная ночь холодна, И глубоко нема тишина, И ломается в воздухе свет Проплывающих звезд и планет... Вот из белых, глубоких снегов, На какой-то таинственный зов, Словно белые люди встают, И встают, и идут, и растут! Светят лики неясные их, И проходят одни сквозь других, И по степи мерцает вокруг Много, много светящихся рук... 1860 ЛЮДСКИЕ ВЗДОХИ Когда в час полуночный люди все спят, И светлые звезды на землю глядят, И месяц высокий, дробясь серебром, В полях выстилает ковер за ковром, И тени в причудливых гранях своих Лежат, повалившись одни на других; Когда в неподвижно-сверкающий лес Спускаются росы с высоких небес, И белые тучи по небу плывут, И горные кручи в туманах встают - Легки и воздушны в сиянье лучей, На игры слетаются вздохи людей; И в образах легких, светясь красотой, Бесплотно рожденные светом и тьмой, Они вереницей, незримо для нас, Наш мир облетают в полуночный час. С душистых сиреней, с ясминных кустов, С бессонного ока, с могильных крестов, С горящего сном молодого лица, С опущенных век старика мертвеца, Со слез, ускользающих в лунном свету, Они собирают лучи на лету; Собравши, - венцы золотые плетут, По спящему миру тревожно снуют И гибнут под утро, при первых лучах, С венцами на ликах, с мольбой на устах. ------------------------------------------------------------------------------- Случевский К. К. Стихотворения. Поэмы. Проза М.: Современник, 1988.- (Классическая библиотека "Современника"). ------------------------------------------------------------------------------- НА ПУБЛИЧНОМ ЧТЕНИИ Когда великий ум в час смерти погасает, Он за собою вслед потомству оставляет, Помимо всяких дел, еще и облик свой, Каким он в жизни стал за долгою борьбой... И вот к нему тогда радетели подходят И, уверяя всех, что память мертвых чтут, В душе погаснувшей с фонариками бродят, По сокровеннейшим мечтам ее снуют,- В догадках, вымыслах и выводах мудреных Кощунствуют при всех и, на правах ученых, В любезном чаянье различных благостынь Немытою рукой касаются святынь... * * * Кто вам сказал, что ровно половина Земли, та именно, что в ночь погружена, Где темнота царит, где звезды светят зримо, Вся отдана успокоенью сна? Бессонных множество! Смеясь или кляня, Они проводят в ночь живую ярость дня! Кто вам сказал, что ровно половина Земли вертящейся объята светлым днем? А все образчики классической дремоты, Умов, охваченных каким-то столбняком? Нет! Полон день земли, в котором бьемся мы, Духовной полночью, смущающей умы. ВОПЛОЩЕНИЕ ЗЛА Читали ль вы когда, как Достоевский страждет, Как в изученье зла запутался Толстой? По людям пустозвон, а жизнь решений жаждет, Мышленье блудствует, безжалостен закон... Сплелись для нас в венцы блаженства и мученья, Под осененьем их дают морщины лбы; Как зримый признак их, свой венчик отпущенья Уносим мы с собой в безмолвные гробы. Весь смутный бред страстей, вся тягота угара, Весь жар открытых ран, все ужасы, вся боль - В могилах гасятся... Могилы - след пожара - Они, в конце концов, счастливая юдоль! А все же надобно бороться, силы множить, И если зла нельзя повсюду побороть, То властен человек сознательно тревожить Его заразную губительную плоть. Пуская мысль на мысль, деянье на деянье, В борьбе на жизнь и смерть слагать свои судьбы... Ведь церковь божия, вещая покаянье, Не отрицает прав возмездья и борьбы. Зло не фантастика, не миф, не отвлеченность! Добро - не звук пустой, не призрак, не мечта! Все древле бывшее, вся наша современность Полна их битвами и кровью залита. Ни взвесить на весах, ни сделать измеренья Добра и зла - нельзя, на то нет средств и сил. Забавно прибегать к чертам изображенья; Зачем тут - когти, хвост, Молох, Сатаниил? Легенда древняя зло всячески писала, По-своему его изображал народ, Испуганная мысль зло в темноте искала, В извивах пламени и в недрах туч и вод. Зачем тут видимость, зачем тут воплощенья, Явленья демонов, где медленно, где вдруг - Когда в природе всей смысл каждого движенья - Явленье зла, страданье, боль, испуг... И даже чистых дум чистейшие порывы Порой отравой зла на смерть поражены, И кажутся добры, приветливы, красивы Все ухищрения, все козни сатаны. Как света луч, как мысль, как смерть, как тяготенье, Как холод и тепло, как жизнь цветка, как звук - Зло несомненно есть. Свидетель - все творенье! Тут временный пробел в могуществе наук: Они покажут зло когда-нибудь на деле... Но был бы человек и жалок и смешон, Признав тот облик зла, что некогда воспели Дант, Мильтон, Лермонтов, и Гете, и Байрон! Меняются года, мечты, народы, лица, Но вся земная жизнь, все, все ее судьбы - Одна-единая мельчайшая частица Борьбы добра и зла и следствий той борьбы! На Патмосе, в свой день, великое виденье Один, из всех людей, воочию видал - Борьбы добра и зла живое напряженье... Пал ниц... но - призванный писать - живописал! * * * Тебя он в шутку звал старушкой, Тобою жил для добрых дел, Тобой был весел за пирушкой, Тобой был честен, горд и смел! В него глаза твои светили... Так луч, в глубь церкви заронен, Идет по длинной ленте пыли Играть под ризами икон. Погасла ты, и луч затмился, Мрак человека обуял, И не поверить: как светился В той тьме кромешной - идеал?! * * * Вот она, моя дорога,- В даль далекую манит... Только - с ивой у порога Подле домик твой стоит. Точно руки, простирает Ива ветви вдоль пути И пройти мне в даль мешает, Чуть задумаю пройти. Днем пытался - сил не хватит... Ночью... Ночью я бы мог, Да вот тут-то кто-то схватит И поставит на порог. Ну и взмолишься у двери: Ты пусти меня, пусти! Ночь... разбойники и звери Разгулялись на пути! * * * Часть бесконечности - в прошлое год закатился... Женщину знаю одну; кто она - не скажу, я солгу! К Новому году каким бы желаньем я ей прислужился? Что бы сказал из того, что желать и сказать я могу?! Я бы сказал, подойдя к ней, смотря в ее глазки, Я бы сказал ей, как будто отец своей дочке родной: "Слушай! Останься, как эта царевна таинственной сказки,- Неизменяема временем с вечной своей красотой! Все хорошо у тебя, потому что сама ты не знаешь, Что хорошо у тебя... Ты живешь, как живется тебе; Ты говоришь - так, как думаешь; думаешь так, как мечтаешь... Это так редко, родная... О, будь благодарна судьбе! Будь благодарна за то, что пока в тебе чувство играло, Сердце оно не разбило, слезой не ослабило глаз... Сильное чувство, родная, тебя до сих пор миновало; Истинно сильное чувство родится один только раз! Нет, я не смел бы, отдавшись тебе, обязать быть моею! Если не мне, так другим освещай долгий путь... Ты... ты из тех, что прекрасны свободой своею; Этой свободы лишить - значит то же, что смертью дохнуть!.. Жизнь ли моя виновата, а может, и сам я причина,- Только - тебе я не ровень... Я знаю: я весь - полутень; Я точно родина наша - безбрежная гладь да равнина, Только местами сияют кресты на церквах деревень". * * * Слышишь: поют по окрестности птицы; Вдоль по дороге колеса стучат; Ясно несется к нам в блеске денницы Звук колокольчиков вышедших стад. Видишь, как тень под древесною сенью Кружевом ходит и быстро скользит... Видишь: трава под подвижною тенью Тоже колышется, гнется, блестит! О, отвечай мне! В желаньях могучих Сердце в груди так восторженно бьет! Да! Под сиянием глаз твоих жгучих Всеми цветами душа зацветет! О, отвечай! И, забывши тревогу, Так буду счастлив я с этого дня, Так буду весел, что людям и богу Весело будет глядеть на меня!. НОЧЬ И ДЕНЬ Ночь зарождается здесь, на земле, между нами... В щелях и темных углах, чуя солнце, таится; Глянуть не смеет враждебными свету очами! Только что время наступит, чтоб ей пробудиться,- Быстро ползут, проявляясь везде, ее тени, Ищут друг дружку, бесшумно своих нагоняют, Слившись в великую тьму, на небесные сени Молча стремятся и их широко наводняют... Только не гасят они ярких звезд, их сияний! Звезды - следы световые минувшего дня, Искрятся памятью прежних, хороших деяний, День загорится от их мирового огня. День опускается с неба. Глубокою тьмою В сырость и холод чуть видными входит лучами; Первым из них погибать! - Им не спорить с судьбою... Но чем светлее, тем больше их бьется с тенями; Шествует день, он на дальнем востоке зажегся! Солнца лучи полны жизни, стремленья и красок, Каждый на смерть за великое дело обрекся! Воины неба, малютки без броней и касок, Мчатся и гонят ленивые тени повсюду, И воцаряется день и его красота... И озаряет погибшего за ночь Иуду И, по дороге к селу Эммаусу,- Христа! * * * В душе шел светлый пир. В одеждах золотых Виднелись на пиру: желанья, грезы, ласки; Струился разговор, слагался звучный стих, И пенился бокал, и сочинялись сказки. Когда спускалась ночь, на пир являлся сон, Туманились огни, виденья налетали, И сладкий шепот шел, и несся тихий звон Из очень светлых стран и из далекой дали... Теперь совсем не то. Под складками одежд, Не двигая ничуть своих погасших ликов, Виднеются в душе лишь остовы надежд! Нет песен, смеха нет и нет заздравных кликов. А дремлющий чертог по всем частям сквозит, И только кое-где, под тяжким слоем пыли, Светильник тлеющий дымится и коптит, Прося, чтоб и его скорее погасили... * * * По небу быстро поднимаясь, Навстречу мчась одна к другой, Две тучи, медленно свиваясь, Готовы ринуться на бой! Темны, как участь близкой брани, Небесных ратников полки, Подъяты по ветру их длани И режут воздух шишаки! Сквозят их мрачные забрала От блеска пламенных очей... Как будто в небе места мало И разойтись в нем нет путей? СПЕТАЯ ПЕСНЯ Пой о ней, голубушка певунья, Пойте, струны, ей в ответ звеня! Улетай, родившаяся песня, Вслед за светом гаснущего дня. Ты лети созданьем темной ночи, В полутьме, предшествующей ей, За последним проблеском заката, Впереди стремящихся теней... Может быть, что между днем и ночью, Не во сне, но у пределов сна, По путям молитв, идущих к богу, Скорбь земли за далью не слышна! Может быть, что там, далеко, где-то, В мирный час, когда бессонный спит, Гаснет память, не влекут желанья, Спит любовь и ненависть молчит,- Ты найдешь покой неизъяснимый, Жизни, смерти и себе чужда!.. И земля к своей поблекшей груди Не сманит беглянки никогда!.. ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ 1 Спокоен ум... В груди волненье... О, если б только не оно - Нашла бы жизнь успокоенье, Свершивши то, что быть должно... Но нет! Строй духа безнадежный, Еще храня остатки струн, Дает на голос открик нежный, И дико мечется бурун Живых надежд и ожиданий В ущелья темных берегов, Несовершившихся желаний И неисполнившихся снов... И мнится: кто-то призывает Вернуться вновь в число живых, Тревожит, греет, обещает... Но голос тот зовет других! Обманет их... Обнимет степью И ночью, так же как меня, Назло, в упрек великолепью Едва замеченного дня! 2 И вернулся я к ним после долгих годов, И они все так рады мне были! И о чем уж, о чем за вечерним столом Мы не вспомнили? Как не шутили? Наши шумные споры о том и другом, Что лет двадцать назад оборвались, Зазвучали опять на былые лады, Точно будто совсем не кончались. И преемственность юных, счастливейших дней, Та, что прежде влекла, вдохновляла, Будто витязя труп под живою водой, В той беседе для нас - оживала... 3 О, где то время, что, бывало, В нас вдохновение играло И воскурялся фимиам Теперь поверженным богам? Чертогов огненных палаты Горели - ярки и богаты; Был чист и светел кругозор! Душа стремилась на простор, Неслась могуществом порыва Назло непрочному уму, На звук какого-то призыва, Бог весть зачем, бог весть к чему! Теперь все мертвенно, все бледно... То праздник жизни проходил, Сиял торжественно, победно, Сиял... и цвет свой обронил. 4 В глухом безвременье печали И в одиночестве немом Не мы одни свой век кончали, Объяты странным полусном. На сердце - желчь, в уме - забота, Почти во всем вразумлены; Холодной осени дремота Сменила веянья весны. Кто нас любил - ушли в забвенье, А люди чуждые растут, И два соседних поколенья Одно другого не поймут. Мы ждем, молчим, но не тоскуем, Мы знаем: нет для нас мечты... Мы у прошедшего воруем Его завядшие цветы. Сплетаем их в венцы, в короны, Порой смеемся на пирах... Совсем, совсем Анакреоны, Но только не в живых цветах. СТАРЫЙ БОЖОК Освещаясь гаснущей зарей, Проступая в пламени зарницы, На холме темнеет под сосной Остов каменный языческой божницы. Сам божок валяется при ней; Он без ног, а все ему живется! Старый баловень неведомых людей Лег в траву и из травы смеется. И к нему, в забытый уголок, Ходят женщины на нежные свиданья... Там языческий покинутый божок Совершает тайные венчанья... Всем обычаям наперекор чудит, Ограничений не ведая в свободе, Бог свалившийся тем силен, что забыт, Тем, что служит матушке-природе... * * * Последние из грез, и те теперь разбились! Чему судьба, тому, конечно, быть... Они так долго, бережно хранились, И им, бедняжкам, так хотелось жить... Но карточный игрок - когда его затравят,- По воле собственной сжигая корабли, Спокойней прежнего, почти веселый, ставит Свои последние, заветные рубли! * * * Сколько мельниц по вершинам Убегающих холмов? Скрип, что музыка вдоль крыльев, Пенье - грохот жерновов. Вековые учрежденья, Первобытнейший снаряд! Всех родов нововведенья Их нимало не страшат; Заповеданы издревле, Те же все, как свет, как звук. Им - что шпаги Дон-Кихотов Все усилия наук... * * * Помню пасеку. Стояла, Скромно спрятавшись в вербе; Полюбивший пчел сызмала, Жил тут пасечник в избе. За плетнем играли дети; Днем дымок был, лай в ночи... Хаты нет; исчезли клети; Видны: яма, кирпичи! И по ним жестка, спесива, Высясь жгучею листвой, Людям вслед взросла крапива, Покаянием и мздой! * * * Есть, есть гармония живая В нытье полуночного лая Сторожевых в селе собак; Никем не холены, не мыты, Избиты, изредка лишь сыты, Все в клочьях от обычных драк, Они за что-то, кто их знает, Наш сон усердно сторожат: Пес хочет есть, избит, измят, А все не спит и громко лает! * * * Гром по лесу. Гуляет топор! Дебри леса под пыткой допрошены, Мощной дрожью объята листва, Великаны, что травы, покошены... Только сбросят с коней одного, Вздох его, будто вихрь, вырывается И прогалину чистит себе, И, раздвинув листву, удаляется, Удаляется в степь, говоря: "Не шуметь бы мне мощью зеленою, Не гореть бы в огнях зоревых Светлой думою, солнцем зажженною..." * * * Выложен гроб лоскутками Тряпочек, пестрых платков; В церкви он на пол поставлен,- В крае обычай таков. В гробе ютится старушка, Голову чуть наклоня. Лик восковой освещают Поздние проблески дня. Колокол тихо ударил... Гроб провожает село... Пенье... Знать, кокон дубовый На зиму сносят в дупло. Всякий идущий за гробом Молча лелеет мечту - Сказано: встанет старушка Вся и в огнях и в свету! * * * Нет ограды! Не видать часовни! Рядом гряд могилки подняты... Спят тут люди, все под богом ровни, С плеч сложив тяжелые кресты. Разоделись грядушки цветами, Будто поле, что под пар пошло; Вдоль борозд, намеченных гробами, Много тени к ночи залегло... В этот год вы, грядки, помельчали; Помню я: вас больше было тут. Волны смерти тихой зыбью стали, Год еще - и вовсе пропадут. Дождь пройдет - вершинки обмывает; Вспашут землю, станут боронить, Солнце выжжет, ветер заровняет... Поле было - полю тут и быть! * * * Цветом стальным отливают холодные, Грузные волны полярных зыбей, Солнца полуночи тени лиловые Видны на палубе подле снастей; С этим наплывом теней фиолетовых Только лишь пушки своей желтизной Спорят как будто; склонились, насупились,. Стынут, облитые крупной росой. Красная искра порою взвивается В черном дыму; оживая на миг, Ярко блестит! Перед нею туманится Вечного солнца полуночный лик... * * * Перед бурей в непогоду Разыгралися киты. Сколько их! Кругом мелькают, Будто темные щиты Неких витязей подводных. Бой незрим, но слышен гром. Над пучиною кипящей Ходят волны ходенем, Проступают остриями... Нет сомненья: под водой, Под великими волнами, Занялся могучий бой! Волны - витязей шеломы, Бури рев - их голоса! Блещут очи... Кто на вахте? Убирайте паруса, Чтоб не спутаться снастями Между дланей и мечей; Увлекут они в пучину Нас, непрошеных людей. Закрывай плотнее люки! Так! Совсем без парусов С ними мы еще поспорим! Ходу дай! Прибавь паров... Налетает шквал за шквалом, Через борт идет волна; Грохот, посвист и шипенье, В стройных мачтах дрожь слышна. Не уловишь взглядом в тучах Очертаний буревых... Как зато повеселели Стаи грустных птиц морских! Кто сказал, что в буре страхи? Под размахами ее Вялы, робки и пугливы Только слабость да нытье... * * * След бури не исчез. То здесь, то там мелькают Остатки черные разбившихся судов И, проносимые стремниной, ударяют И в наше судно, вдоль его боков. Сухой, тяжелый звук! В нем слышатся отзывы - Следы последние погибнувших людей... Все щепки разнесут приливы и отливы, Опустят в недра стонущих зыбей. Вдоль неподвижных скал стремниною несутся Гряды подводных трав, оторванных от дна, Как змеи длинные, их нити волокутся, И цветом их пучина зелена. А там у берегов виднеются так ясно Остатки корабля; расщепленное дно До самого киля сияет ярко-красно... У черных скал - кровавое пятно! * * * Здесь, в заливе, будто в сказке! Вид закрыт во все концы; По дуге сложились скалы В чудодейные дворцы; В острых очерках утесов, Где так густ и влажен мох, Выраженья лиц каких-то, Вдруг застывшие врасплох. У воды торчат, белея, Как и скалы велики, Груды ребр китов погибших, Черепа и позвонки. К ним подплывшая акула От светящегося дна Смотрит круглыми глазами, Неподвижна и темна, Вся в летучих отраженьях Высоко снующих птиц - Как живое привиденье В этой сказке, полной лиц! * * * Доплывешь когда сюда, Повстречаешь города, Что ни в сказках не сказать, Ни пером не описать! Город - взять хоть на ладонь! Ни один на свете конь Не нашел к нему пути; Тут и улиц не найти. Меж домов растет трава; Фонари - одни слова! Берег моря словно жив - Он растет, когда отлив; Подавая голос свой Громче всех, морской прибой Свеял с этих городов Всякий след пяти веков! Но уж сказка здесь вполне Наступает по весне, Чуть из них мужской народ В море на лето уйдет. Бабье царство здесь тогда! Бабы правят города, И чтоб бабам тем помочь, Светит солнце день и ночь! С незапамятных времен Сарафан их сохранен, Златотканый, парчевой; Кички с бисерной тесьмой; Старый склад и старый вкус В нитях жемчуга и бус, Новгородский, вечевой, От прабабок он им свой. И таков у баб зарок: Ждать мужчин своих на срок, Почту по морю возить, Стряпать, ткать и голосить; Если в море гул и стон - Ставить свечи у икон И заклятьем вещих слов Укрощать полет ветров. * * * Снега заносы по скалам Всюду висят бахромой; Солнце июльское блещет,- Встретились лето с зимой. Ветер от запада. Талый Снег под ногами хрустит; Рядом со снегом, что пурпур, Кустик гвоздики горит. Тою же яркостью красок В Альпах, на крайних высях, Кучки гвоздики алеют В вечных, великих снегах. В Альпах, чем ближе к долинам Краски цветов все бледней, Словно тускнеют, почуяв Скучную близость людей. Здесь - до болот ниспадает Грань вековечных снегов; Тихая жизнь не свевает Яркости божьих цветов; Дружно пылают гвоздики, Рдеют с бессчетных вершин Мохом окутанных кочек, Вспоенных влагой трясин. * * * Взобрался я сюда по скалам; С каким трудом на кручу взлез! Внизу бурун терзает море, Кругом, по кочкам, мелкий лес... Пигмеи-сосенки! Лет двести Любой из них, а вышиной Едва-едва кустов повыше; Что ни сучок - больной, кривой. Лет двести жизни трудной, скучной И рост такой... Везде вокруг Не шум от ветра - трепетанье, Как будто робкий плач, испуг. Но счастье есть и в них: не знают, Не ведают, что поюжней Взрастают сосны в три обхвата И с пышной хвоею ветвей И что вдали, под солнцем юга, В морскую синь с вершин Яйлы Сквозь сетки роз и винограда Глядят других сестер стволы... * * * Хоть бы молниям светиться! Тьма над морем, тьма! Вихорь, будто зрячий, мчится - Он сошел с ума... Он выводит над волнами, Из бессчетных струн, Гаммы с резкими скачками... А поет бурун. Что за свадьба? Что за пляска? Если б увидать! Тьма как плотная повязка,- Где-ее сорвать... Сердцем чуются движенья Темных сил ночных, Изможденные виденья, Плач и хохот их... НА РЕКЕ ВЕСНОЙ Последним льдом своим спирая Судов высокие бока, В тепле весны шипя и тая, Готова тронуться река. На юг сияющий и знойный, К стране счастливой, но чужой, Ты добежишь, поток спокойный, Своей работницей-волной. С журчаньем нежным и печальным Другим звездам, в вечерний час, Иным землям и людям дальним, Река, поведай и о нас! Скажи, как к нам весна приходит, Что долго ждем, что скучны дни, Что смерть с весной здесь дружбу водит И люди гаснут, как огни... * * * Старый плющ здесь ползет Вдоль мохнатых корней; Ель, замшившись, растет - Вся в дремоте ветвей... Опуститься 6 в тени, Поглядеть на закат, Как ночные огни В небесах заблестят, И, с темнеющим днем, Всем своим бытием, Как и день, отойти На иные пути... В ЛИСТОПАД Ночь светла, хоть звезд не видно Небо скрыто облаками, Роща темная бушует И бичуется ветвями. По дороге ветер вьется, Листья скачут вдоль дороги, Как бессчетные пигмеи К великану, мне, под ноги. Нет, неправда! То не листья, Это - маленькие люди: Бьются всякими страстями Их раздавленные груди... Нет, не люди, не пигмеи! Это - бывшие страданья, Облетевшие мученья И поблекшие желанья... Всех их вместе ветер гонит И безжалостно терзает! Вся дорога змеем темным Под роями их мелькает... Нет конца змее великой... Вьется, бьется, копошится, В даль и темень уползает, Но никак не может скрыться. СНЕГА Месяц в небе высоком стоит, Степь, покрытая снегом, блестит, И уж сколько сияет по ней Голубых и зеленых огней!.. Неподвижная ночь холодна, И глубоко нема тишина, И ломается в воздухе свет Проплывающих звезд и планет... Вот из белых, глубоких снегов, На какой-то таинственный зов, Словно белые люди встают, И встают, и идут, и растут! Светят лики неясные их, И проходят одни сквозь других, И по степи мерцает вокруг Много, много светящихся рук... ТУЧИ И ТЕНИ Тучки набежали, тени раскидали, Смотрят с неба синего, смотрят свысока, Как легли их тени и куда упали: На холмы, на пажити, в волны озерка. Молвят тучам тени: "Золотые гряды, Вам ли счастья, радости, краски не даны, Вам ли нет раздолья, вам ли нет отрады В переливах радужных светлой вышины?" Отвечают тучи: "Темные созданья, Бедные завистницы долей вам чужих! Ближе вы к юдоли плача и страданья, Но зато вы в близости радостей людских..." УТРО Вот роса невидимо упала, И восток готовится пылать; Зелень вся как будто бы привстала Поглядеть, как будет ночь бежать. В этот час повсюду пробужденье... Облака, как странники в плащах, На восток сошлись на поклоненье И горят в пурпуровых лучах. Солнце выйдет, странников увидит, Станет их и греть и золотить; Всех согреет, малых не обидит И пошлет дождем наш мир кропить! Дождь пойдет без толку, без разбора, Застучит по камням, по водам, Кое-что падет на долю бора, Мало что достанется полям! УТРО НАД НЕВОЮ Вспыхнуло утро в туманах блуждающих, Трепетно, робко сказалось едва... Точно как сеткою блесток играющих Мало-помалу покрылась Нева! Кой-где блеснут! В полутень облаченные, Высятся зданья над сонной водой, Словно на лики свои оброненные Молча глядятся, любуясь собой. Света все больше... За тенью лиловою Солнце чеканит струей огневой Мачты судов над водой бирюзовою, Выше их, ярче их - шпиль крепостной; Давняя мачта! Огней прибавляется! Блеск так велик, что где чайка крылом Тронет волну - блеск волны разрывается, Гребень струи проступает пятном. Вон, пробираясь как будто с усильями В этом великом свету, кое-где Ялики веслами машут, как крыльями, Светлые капли роняя к воде... Что-то как будто восточное, южное Видится всюду! Какой-то налет, Пыль перламутра, сиянье жемчужное - Вдоль широко разгоревшихся вод... Вот... Вот и говор пошел, и несмелое Всюду движенье; заметен народ... Гибнет картина, как чудное целое, Сгинет совсем, по частям пропадет... Ну, и тогда, если где над пучиною Чайка заденет плывучую зыбь, Там не пятно промелькнет над картиною - Блестками, искрами скажется зыбь! * * * Что, камни не живут? Не может быть! Смотри, Как дружно все они краснеют в час зари, Как сохраняют в ночь то мягкое тепло, Которое с утра от солнца в них сошло! Какой ужасный гул идет от мостовых! Как крепки камни все в призваниях своих,- Когда они реку вдоль берега ведут, Когда покойников, накрывши, стерегут, И как гримасничают долгие века, Когда ваятеля искусная рука Увековечит нам, под лоском красоты, Чьи-либо гнусные, проклятые черты! * * * Если вспомнить, сколько всех народов, От начала и по этот год, Сном могилы смерть угомонила И сложила к мертвым в общий счет... Если вспомнить: сколько грез, мечтаний В этих людях, из глубокой мглы, Зарождалось, и они, несметны, Поднимались в небо, как орлы!- Чем тогда является в сравненье Личной жизни злая суета, Тот порыв, такое-то стремленье, Та иль эта бедная мечта? * * * Дни и ночи жизни, Шли они, плодились, Все молчком куда-то Словно провалились И, нырнувши в волны Камнями, не споря, Спят под гул и грохот Взявшего их моря! С проблеском денницы Сутки, чуть родятся, Думают: "Вот мы-то, Нам-то удивятся! Нас-то вот признают! Мы..." С мечтой такою Сутки вглубь ныряют Думать под водою... * * * Смотрите: после свистопляски И царства шаржей и сатир Начнут у нас меняться краски, Преобразится взгляд на мир! Польются слезы бедной Лизы, Раздастся снова ритурнель, Мы будем спорить за девизы И пререкаться - за свирель! * * * Проповедь в храме одном говорилась. Тяжкое слово священника мощно звучало. Нервною стала толпа, но молчала... Слезы к глазам подступили, дыханье стеснилось... Все же молчала толпа! Только вдруг бесноватый, С улицы в церковь войдя, зарыдал,- Так, ни с чего! Храм, внезапно объятый Страхом как будто,- стенаньем ему отвечал! Это томление слез, тяготу ожиданья - Вдруг разрешило не слово, порыв беснованья. * * * Мы все немножко скакуны с рожденья! У нас любой Хома становится пророком; Паясничаем мы со святостью моленья, Но молимся зато вприсядку или скоком... * * * Мы - разных областей мышленья... Мы - разных сил и разных лет... От вас мне слово утешенья, От вас мне дружеский привет. Мы шли различными путями, Различно билось сердце в нас, И мало схожими страстями Мы жили в тот иль в этот час. Но есть неведомые страны, Где - в единении святом - Цветут, как на Валгалле, раны Борцов, почивших вечным сном. Чем больше ран - тем цвет их краше, Чем глубже - тем расцвет пышней!.. И в этом, в этом - сходство наше, Друзья моих последних дней. * * * Как ты боишься привидений! Поверь: они - твой личный бред; Нам с миром мертвых нет общений, И между двух миров - запрет. Когда б я мертвого увидел Хоть миг один, как видел ты, Я б этот миг возненавидел,- Он сжег бы все мои мечты. Нельзя из моря снова в реку Былые волны обратить; Нельзя свершившемуся веку Вернуться и грядущим быть. Умерший сгинул безвозвратно, Земное в нем завершено... Что дальше? Людям непонятно; Бессмертье - плод, а мы - зерно! * * * Мельчают, что ни день, людские поколенья! Один иль два удара в них судьбы,- Как паралитики, лишаются движенья, Как неврастеники, являют исступленья, И спины их сгибаются в горбы. О, сколько хилости и вырождений с детства! И им-то, слабым, в будущем грозят Такие страшные задачи и наследства Особых способов и видов людоедства, Каких не знали сорок лет назад. Простите, дети, нас, преступных перед вами... Природа-мать, призвав отцов любить, Их незаметными опутала сетями, И вы, несчастные, рождались матерями, Не знавшими, как вам придется жить... * * * Нет, никогда, никто всей правды не узнает Позора твоего земного бытия. Толпа свидетелей с годами вымирает И не по воле, нет, случайно, знаю я. Оправдывать тебя - никто мне не поверит; Меня сообщником, пожалуй, назовут; Все люди про запас, на случай, лицемерят, Чтоб обелить себя, виновных выдают! Но если глянет час последних показаний, Когда все бренное торжественно сожгут Пожары всех миров и всех их сочетаний,- Людские совести проступят и взойдут, И зацветут они не дерзко-торопливо, Не в диком ужасе, всей сутью трепеща; Нет, совести людей проступят молчаливо, В глухом безмолвии всем обликом крича! Тогда увидятся такие вырожденья, Что ты - в единственной большой вине своей - Проглянешь, в затхлости посмертного цветенья, Чистейшей лилией, красавицей полей. * * * Ветер несется могучий... Груди такой не сыскать! Места ей надо - сломает Все, что придется сломать! Сосны навстречу! Недвижны Розовой грудью стволов... Знать: грудь на грудь! Так и нужно! В мире обычай таков... Кто-то в той свалке уступит? Спрячься за камни: не трусь! Может быть, камни придушат, Сгинешь... а я сохранюсь! * * * Нынче год цветенья сосен: Все покрылись сединой, И побеги, будто свечи, Щеголяют прямизной; Что ни ветка - проступает Воска бледного свеча... Вот бы их зажечь! Любая Засветила б - горяча! Сколько, сколько их по лесу; Цветень пылью порошит! Только кто, чуть ночь настанет, Эти свечи запалит? Низлетят ли гости с неба Час молитвы озарить? Иль колдуньи вздуют пламя В дикой оргии светить... Все равно! Но только б света, Света мне - со всех ветвей! Только б что-нибудь поярче, Что-нибудь - повеселей! * * * Ночь ползет из травы, из кустов; Чуть погаснет закат, проступает; Нет плотины теням, нет оков; Тень возникшую тень нагоняет. И, соткавшись в глубокую тьму, В темной жизни своей веселятся; Что и как - не узнать никому, Но на утро цветы расплодятся! * * * Я знаю кладбище. С годами Остатки камней и крестов Стоят застывшими волнами В подушках мягких, сочных мхов. Они - как волны - безымянны, И только изредка, порой, Возникнет новая могила Поименованной волной... Читаешь имя... как-то странно! В нем просьба будто бы слышна, Борьба последняя с забвеньем, Но... прекратится и она! * * * На гроб старушки я дряхлеющей рукой Кладу венок цветов,- вниманье небольшое! В продаже терний нет, и нужно ль пред толпой, Не знающей ее, свидетельство такое? Те люди отошли, в которых ты жила; Ты так же, как и я, скончаться опоздала; Волна твоих людей давно уж отошла, Но гордо высилась в свой срок и сокрушала. Упала та волна пред юною волной И под нее ползет бессильными струями; В них - еле видный след той гордости былой, Что пенилась, гремя могучими кряжами. Никто, никто теперь у гроба твоего Твоей большой вины, твоих скорбей не знает, Я знаю, я один... Но этого всего Мне некому сказать... Никто не вопрошает. Года прошедшие - морских песков нанос! Злорадство устает, и клевета немеет; И нет свидетелей, чтоб вызвать на допрос, И некого судить... А смерть - забвеньем веет! * * * С моря сердитого в малый залив забежав, В тихом спокойствии я очутился; Лодку свою между острых камней привязав, Слушая бурю, в раздумье забылся... Как хорошо, прекратив неоконченный спор, Мирно уйти из бурунов сомненья, Руки сложив, ни себе, ни другим не в укор, Тихо качаясь на зыби мышленья... * * * Меня в загробном мире знают, Там много близких, там я - свой! Они, я знаю, ожидают... А ты и здесь, и там - чужой! "Ему нет места между нами,- Вольны умершие сказать,- Мы все, да, все, живем сердцами, А он? Ему где сердце взять? Ему здесь будет несподручно, Он слишком дерзок и умен; Жить в том, что осмеял он,- скучно, Он не захочет быть смешон. Все им поруганное - видеть, Что отрицал он - осязать, Без права лгать и ненавидеть В необходимости - молчать!" Ты предвкуси такую пытку: Жить вне злословья, вне витийств! Там не подрежет Парка нитку! Не может быть самоубийств! В неисправимости былого, Под гнетом страшного ярма, Ты, бедный, не промолвишь слова И там - не здесь - сойдешь с ума! * * * Вконец окружены туманом прежних дней, Все неподвижней мы, в желаньях тяжелей; Все уже горизонт, беззвучнее мечты, На все спускаются завесы и щиты... Глядишь в прошедшее, как в малое окно; Там все так явственно, там все озарено, Там светят тысячи таинственных огней; А тут - совсем темно и, что ни час, темней... Весь свет прошедшего как бы голубоват. Цвет взглядов юности! Давно погасший взгляд! И сам я освещен сиянием зари... Заря в свершившемся! Любуйся и смотри!.. Как ясно чувствую и как понятно мне, Что жизнь была полней в той светлой стороне! И что за даль видна за маленьким окном - В моем свершившемся, чарующем былом! Ведь я там был в свой час, но я не сознавал. И слышу ясно я - мне кто-то прошептал: "Молчи! Довольствуйся возможностью смотреть! Но, чтоб туда пройти, ты должен умереть!" * * * Я помню ночь. Мы с ней сидели. Вдруг - теплый дождь! В лучах луны Все капли в нем зазеленели, Струясь на землю с вышины. Зажглась заря. Вновь упадая, Все капли ярко разожглись И, в блеске утреннем пылая, Дождем рубинов пронеслись. Где эта ночь с ее значеньем? Где годы те? Где взять ее? И сам живу я под сомненьем: Остаток дней - не бытие... * * * Соловья живые трели В светлой полночи гремят, В чувствах - будто акварели Прежних, светлых лет скользят! Ряд свиданий, ряд прощаний, Ряд божественных ночей, Чудных ласк, живых лобзаний... Пой, о, пой, мой соловей!.. Пой! Греми волнами трелей! Может быть, назло уму, Эти грезы акварелей Я за правду вдруг приму! Пой! Теперь еще так рано, Полночь только что прошла, И сейчас из-за тумана - Вот сейчас - она звала... * * * Заря пройдет, заря вернется И - в безучастности своей - Не может знать, как сильно бьется Больное сердце у людей. А чтоб заря не раздражала, Своих огней для нас не жгла, Пускай бы по свету лежала Непроницаемая мгла! Что день грядущий? Что былое? Все прах, все кончится в пыли,- А запах мирры и алоэ Сойдет с небес на труп земли... * * * Лес густой; за лесом - праздник Здешних местных поселян: Клики, гул, обрывки речи, Тучи пыли - что туман. Видно издали - мелькают Люди... Не понять бы нам, Если бы не знать причины: Пляски или драка там? Те же самые сомненья Были б в мыслях рождены, Если б издали, случайно Глянуть в жизнь со стороны. Праздник жизни, бойня жизни, Клики, говор и туман... Непонятное верченье Краткосрочных поселян. * * * Погасало в них былое, Час разлуки наступал; И, приняв решенье злое, Наконец он ей сказал: "Поднеси мне эту чашу! В ней я выпью смерть свою! Этим связь разрушу нашу - Дам свободу бытию! Если это не угодно Странной гордости твоей, Волю вырази свободно, Кинь ты чашу и разбей!" Молча, медленно, высоко Подняла ее она И - быстрей мгновенья ока Осушила всю до дна... * * * Не наседайте на меня отвсюду, Не говорите сразу, все, толпой, Смутится мысль моя, и я сбиваться буду, Вы правы будете, сказавши: "Он смешной!" Но если, медленно окрепнувши в раздумье, Я наконец молчание прерву, Я, будто в море, в вашем скудоумье, Под прочным парусом спокойно поплыву. Что я молчал так долго, так упорно, Не признак слабости мышленья и души... Не все то дрябло, хило, что покорно... Большие силы копятся в тиши! * * * Славный вождь годов далеких! С кем тебя, скажи, сравню? Был костер - в тебе я вижу Сиротинку-головню. Все еще она пылает... Нет, не то! Ты - старый дуб, В третьем царствованьи крепок И никем не взят на сруб. Много бурь в тебе гудело, И, спускаясь сверху вниз, Молний падавших удары В ленту черную свились. Все былое одолел ты От судеб и от людей; Не даешь ты, правда, цвета, Не приносишь желудей... Но зато листвою жесткой Отвечать совсем не прочь И тому, что день подскажет, Что тебе нашепчет ночь!.. Голоса твоей вершины - В общей музыке без слов - Вторят мощным баритоном Тенорам молодняков... * * * Гляжу на сосны,- мощь какая! Взгляните хоть на этот сук: Его спилить нельзя так скоро, И нужно много, много рук... А этот? Что за искривленье! Когда-то, сотни лет назад, Он был, бедняга, изувечен, Был как-нибудь пригнут, помят. Он в искривлении старинном Возрос - и мощен, и здоров - И дремлет, будто помнит речи Всех им подслушанных громов. А вот вблизи - сосна другая: Ничем не тронута, она, Шатром ветвей не расширяясь, Взросла - красива и стройна... Но отчего нам, людям, ближе И много больше тешат взор Ветвей изломы и изгибы И их развесистый шатер? * * * Сквозь листву неудержимо Тихо льет церковный звон, Уносясь куда-то мимо В бесконечность всех сторон. Сквозь большие непорядки Душ людских - добро скользит.. Где и в чем его зачатки? И какой влечет магнит? Дивной силой притяженья Кто-то должен обладать, Чтобы светлые явленья В тьме кромешной вызывать. * * * Люблю я время увяданья... Повсюду валятся листы; Лишась убора, умаляясь, В ничто скрываются кусты; И обмирающие травы, Пригнувшись, в землю уходя, Как будто шепчут, исчезая: "Мы все вернемся погодя! Там, под землей, мы потолкуем О том, как жили, как цвели! Для собеседований важных Необходима тишь земли!" МЕРТВЫЕ БОГИ И. П. Архипову Тихо раздвинув ресницы, как глаз бесконечный, Смотрит на синее небо земля полуночи. Все свои звезды затеплило чудное небо. Месяц серебряный крадется тихо по звездам... Свету-то, свету! Мерцает окованный воздух; Дремлет увлаженный лес, пересыпан лучами! Будто из мрамора или из кости сложившись, Мчатся высокие, изжелта-белые тучи; Месяц, ныряя за их набежавшие гряды, Золотом режет и яркой каймою каймит их! Это не тучи! О, нет! На ветрах полуночи, С гор Скандинавских, со льдов Ледовитого моря, С Ганга и Нила, из мощных лесов Миссисипи, В лунных лучах налетают отжившие боги! Тучами кажутся их непомерные тени, Очи закрыты, опущены длинные веки, Низко осели на царственных ликах короны, Белые саваны медленно вьются по ветру, В скорбном молчании шествуют мертвые боги!.. Как не заметить тебя, властелина Валгаллы? Мрачен, как север, твой облик, Оден седовласый! Виден и меч твой, и щит; на иззубренном шлеме Светлою искрой пылает звезда полуночи; Тихо склонил ты, развенчанный, белое темя, Дряхлой рукой заслонился от лунного света, А на плечах богатырских несешь ты лопату! Уж не могилу ли станешь копать, седовласый? В небе копаться и рыться, старик, запрещают... Да и идет ли маститому богу лопата? Ты ли, утопленник, сросшись осколками, снова Мчишься по синему небу, Перун златоусый? Как же обтер тебя, бедного, Днепр мутноводный? Светятся звезды сквозь бледно-прозрачное тело; Длинные пальцы как будто ногтями расплылись... Бедный Перун! Посмотри: ведь ты тащишь кастрюлю! Разве припомнил былые пиры да попойки В гридницах княжьих, на княжьих дворах и охотах? Полно, довольно, бросай ты кастрюлю на землю; Жителям неба далекого пищи не надо, Да и растут ли на небе припасы для кухни? Как не узнать мне тебя, громовержец Юпитер? Будто на троне, сидишь ты на всклоченной туче; Мрачные думы лежат по глубоким морщинам; Чуется снизу, какой ты холодный и мертвый! Нет ни орла при тебе, ни небесного грома; Мчится, насупясь, твоя меловая фигура, А на коленях качается детская люлька! Бедный Юпитер! За сотни прожитых столетий В выси небесной, за детски-невинные шашни, Кажется, должен ты нянчить своих ребятишек; В розгу разросся давно обессиленный скипетр... Разве и в небе полезны и люлька, и розги? Много еще проносилось богов и божочков, Мертвые боги - с богами, готовыми к смерти, Мчались на сфинксах двурогие боги Египта, В лотосах белых качался таинственный Вишну, Кучей летели стозубые боги Сибири, В чубах китайцев покоился Ли безобразный! Пальмы и сосны, верблюды, брамины и маги, Скальды, друиды, слоны, бердыши, крокодилы - Дружно сплотившись и крепко насев друг на друга, Плыли по небу одною великою тучей... Чья ж это тень одиноко скользит над землею, Вслед за богами, как будто богам не причастна, Но, несомненней, чем все остальные,- богиня! Тень одинокая, женщина без одеянья, Вся неприветному холоду, ночи открыта?! Лик обратив к небесам, чуть откинувшись навзничь, За спину руки подняв в безграничной истоме, Грудью роскошною в полном свету проступая, Движешься ты, дуновением ветра гонима... Кто ты, прекрасная? О, отвечай поскорее! Ты Афродита, Астарта? Те обе - старухи, Смяты страстями, бледны, безволосы, беззубы... Где им, старухам! Скажи мне, зачем ты печальна, Что в тебе ноет и чем ты страдаешь так сильно? Может быть, стыдно тебе пролетать без одежды? Может быть, холодно? Может быть... Слушай, виденье, Ты - красота! Ты одна в сонме мертвых живая, Обликом дивным понятна; без имени, правда! Вечная, всюду бессмертная, та же повсюду, В трепете страсти издревле знакомая миру... Слушай, спустись! На земле тебе лучше; ты ближе Людям, чем мертвым богам в голубом поднебесье: Боги состарились, ты - молода и прекрасна; Боги бессильны, а ты, ты, в избытке желаний, Млеешь мучительно, в свете луны продвигаясь! В небе нет юности, юность земле лишь доступна; Храмы сердец молодых - ее вечные храмы, Вечного пламени - вспышки огней одиночных! Только погаснут одни, уж другие пылают... Брось ты умерших богов, опускайся на землю, В юность земли, не найдя этой юности в небе! Боги тебя недостойны - им нет обновленья. Дрогнула тень, и забегали полосы света; Тихо качнулись и тронулись белые лики, Их бессердечные груди мгновенно зарделись; Глянула краска на бледных, изношенных лицах, Стали слоиться, твой девственный лик сокрушая, Приняли быстро в себя, отпустить не решившись! Ты же, прекрасная, скрывшись из глаз, не исчезла - Пала на землю пылающей ярко росою, В каждой росинке тревожно дрожишь ты и млеешь, Чуткому чувству понятна, без имени, правда, Вечно присуща и все-таки неуловима... ЛЮДСКИЕ ВЗДОХИ Когда в час полуночный люди все спят, И светлые звезды на землю глядят, И месяц высокий, дробясь серебром, В полях выстилает ковер за ковром, И тени в причудливых гранях своих Лежат, повалившись одни на других; Когда в неподвижно-сверкающий лес Спускаются росы с высоких небес, И белые тучи по небу плывут, И горные кручи в туманах встают - Легки и воздушны в сиянье лучей, На игры слетаются вздохи людей; И в образах легких, светясь красотой, Бесплотно рожденные светом и тьмой, Они вереницей, незримо для нас, Наш мир облетают в полуночный час. С душистых сиреней, с ясминных кустов, С бессонного ока, с могильных крестов, С горящего сном молодого лица, С опущенных век старика мертвеца, Со слез, ускользающих в лунном свету, Они собирают лучи на лету; Собравши,- венцы золотые плетут, По спящему миру тревожно снуют И гибнут под утро, при первых лучах, С венцами на ликах, с мольбой на устах. ПОСЛЕДНИЙ ЗАВЕТ В лесах алоэ и араукарий, В густой листве бананов и мимоз - Следы развалин; к ним факир и парий Порой идут, цепляясь в кущах роз. Людские лики в камнях проступают, Ряды богов поверженных глядят! На страже - змеи! Видимы бывают, Когда их гнезда люди всполошат. Зловещий свист идет тогда отвсюду; Играют камни медной чешуей! Спеши назад! Не то случиться худу: Нарушил ты обещанный покой. Покой! Покой... Когда-то тут играла Людских судеб блестящая волна, Любовью билась, арфами звучала И орошалась пурпуром вина. Свободны были мыслей кругозоры, Не знала страсть запретного плода, И мощный царь,- жрецов вещали хоры,- Мог с божеством поспорить иногда... Каких чудес дворцы его не знали В волшебных снах чарующих ночей! Каких красот в себе не отражали Часы любви во тьме его очей! Раз было так: чуть занялась денница, Полночный пир, смолкая, утихал, Забылась сном на львиной шкуре жрица, Верховный жрец последним отплясал. Еще с утра, с нарочными гонцами, Проведал царь победу над врагом. Последний враг! Царь - старший над царями! Он делит землю только с божеством! Погасло в нем последнее желанье, Смутился дух свободой без границ... И долго царь глядел на пированье Сквозь полутень опущенных ресниц. "Ко мне, мой сын!" И до царева ложа, На утре дней в лучах зари горя, По ступеням, дремавших не тревожа, Подходит робко первенец царя. И царь, приняв от сына поклоненье, Заре навстречу, звукам арфы вслед, В словах негромких, будто дуновенье, Вещал ему последний свой завет: "Когда мой час неведомый настанет И сквозь огонь и ароматы смол Свободный дух в немую вечность канет, Приемлешь ты в наследие престол. Свершив обряд, предав меня сожженью, Как быть должно по старой старине, Ты этот город обратишь к забвенью, Построишь новый, дальше, в стороне,- Чтоб тишина навеки водворилась Здесь, где замкнет мне смерть мои уста, Чтоб в ходе лет здесь вновь не зародилась "Людских деяний вечная тщета... Чтоб никогда ни клики поминанья, Ни звук молитв в кладбищенской тиши Не нарушали тихого блужданья, Свободных снов живой моей души. Я так устал, я так ищу покоя, Что даже мысль о полной тишине Дороже мне всего земного строя И всех других ясней, понятней мне..." И божество завет тот услыхало И, смерть послав мгновенную царю, В порядке стройном тихо обращало В палящий день прохладную зарю. И далеко от этих мест отхлынул Людских страстей живой круговорот, Роскошный лес живую чашу сдвинул, И этих мест чуждается народ. Змеиный свист здесь слышен отовсюду* Сверкают камни медной чешуей. Спеши назад! Не то случиться худу - Нарушил ты обещанный покой. БРАВИ Д. П. Сапиенце Я был удалым молодцом! Неслись со струн моей гитары Любви и молодости чары. Я был удалым молодцом! О мне в стенах монастырей Идет молва, разводят лясы, И крупный смех колеблет рясы Святых отцов и матерей. Не раз гонялися за мной, Смущались поисками сбиры; Меняя вслед за мной квартиры, Не раз гонялися за мной. В изображении сожгли Меня, не могши взять в натуре! То был позор прокуратуре: В изображении сожгли! Я знал, где судьям путь лежал,- Пошел на станцию возницей; Со мной кто ехал - мчался птицей! Я знал, где судьям путь лежал... И помню я, как я их вез. Дорога кручами бежала. Они не чуяли нимало, Зачем, куда и кто их вез. И обо мне их речь была. Молчу и слышу за спиною - Толкуют: как им быть со мною? Их откровенна речь была... Узнал я, кто меня продаст, Какую он получит цену По уговору за измену,- Узнал я, кто меня продаст. Узнал! Но вот изгиб пути. Над темной кручею обвала Дорога резкий крюк давала, Чуть означался край пути. А судьи ту же речь ведут... Я обернулся к ним: "Синьоры! Недаром славны наши горы: Ведь это я, синьоры, тут!" Мне не забыть их глупых глаз, Что вдруг расширились не в меру! Я разогнал коней к барьеру, Бичом хватил их в самый раз, Пустил из рук весь ком вожжей... Прыжок к скале... Что дальше было, Как их по кручам вниз дробило,- Не видел... Жалко мне коней! Да, был я бравым молодцом! Неслись со струн моей гитары Любви и молодости чары... Да, был я бравым молодцом. ГОРЯЩИЙ ЛЕС Л. Б. Вейнбергу Еду я сквозь гарь лесную В полночь. Жар палит меня; Страх какой-то в сердце чую, Ясно слышу дрожь коня. По пожарищу заметны Чудищ огненных черты,- Безобразны, злы, несметны, Полны дикой красоты; Заплетаются хвостами, Вдоль дымящихся корней Вьются, щелкают зубами И трещат из дымных пней. Пламя близко подступает, Жар лицо мое палит, Ум мутится, мысль блуждает,- Будто тлеет и дымит! Слышу сказочные были... Речь идет о чудесах... Уж не тризну ль тут творили, Сожигая царский прах? Мнится: в утренней прохладе, На кровати расписной, Царь лежит в большом наряде, Стиснув меч своей рукой. Очи мгла запечатлела, Исказила смерть черты; На поленницах, вкруг тела, В груды сложены щиты, Копья, цепи, луки, брони, Шкур мохнатые ковры, В ночь зарезанные кони, Круторогие туры, Гусли, бронзовые била И труба, что в бой звала, И ладья, что с ним ходила, И жена, что с ним жила... Все сгорело! Стало тише... След дружинников исчез... От могильника, все выше, Стал пылать дремучий лес; Бьется красными волнами, Лижет тучи в небесах И царя, с его делами, Развевает в дым и прах; Полон ратью огневою Чудищ в обликах людских, Он в погоню шлет за мною Бестелесных чад своих! Конь мой мчится, лес мелькает, Жар сильней, душнее гарь! Слышу, слышу: окликает, Нагоняет мертвый царь! Он, как я, в седле высоком, Но на огненном коне, Близко чуется, под боком, Жмется стременем ко мне; Говорит мне: "Гость желанный, Улетим, отбросив страх, К той стране обетованной, Где журчат ручьи в лугах, Где, познав любовь фиалки, Ландыш, что ни ночь, бледней, Где красавицы-русалки Ждут таких, как ты, гостей,- Где, под светом влаги синей, Много звезд морских цветет, Лес кораллов, бел как иней, Отеняя их, растет; Где под тихой глубиною Даже солнца мощный лик, Охлаждаемый волною, Светит скромен, невелик; Там, поющим струйкам вторя, Будешь ты, как струйка, петь И о жизни, полной горя, Не захочешь пожалеть!.. О, поверь мне! Смерть прекрасна, Смерть приветлива, нежна, Только с виду самовластна, И костлява, и страшна..." Шепчет царь еще мне что-то... Мчимся мы по жердняку; Различаю я болото... Вижу сонную реку... Сгинул царь! В борьбе с трясиной Стал пожар и шлет за мной, В темень ночи воробьиной, Дым, как пламя, огневой... ПЕТР I НА КАНАЛАХ Как по шпилям, верхам, шатровым куполам Летним утром огонь разгорался! Собирался царь Петр в самый мирный поход И с женой Катериной прощался: "Будь здорова, жена! Не грусти, что одна; Много, видишь, каналов готово; Еду их осмотреть, чтоб работе спореть... Напиши, если что... Будь здорова!" Глухо дебри лежат, над болотами спят... Много дела - да силы-то малы! Надо дебрь разбудить, чтоб ей тоже служить... Пусть, мол, глянут по дебри каналы! Где в колесном возке, где на бодром коне Едет царь вековыми лесами; Изучает страну, во всю ширь и длину Наблюдает своими очами... "Надо, надо взглянуть! Норовят все надуть! Может, даже совсем не копают? Поглядишь - простецы эти- жмоты-купцы! А где страху им нет - надувают!" День за ночью идет, потеряешь им счет, Если ехать судьба без дороги! Вот каналы пошли и блестят вдоль земли, А землянки людей что берлоги. И куда ни взгляни, только щепки, да пни, Да отвалы идут земляные! Гонит царская мочь, гонит пролежни прочь Со здорового тела России. Близок царь! Весть бежит! Привирает, мутит И повсюду царя упреждает... Призадумался вор! Царь-то больно востер! Знаем, как, если нужно, кончает! "Ой, уж как-то нам быть? Как нужде пособить? Ведь не вырыто нами и трети Из того, что должно?.. Умирать суждено... Стукнет, гикнет: "А нуте-ка, дети!" Нет, родные, шабаш, чуть появится наш! Разве, братцы, на хитрость пуститься? Землю вырыть в длину, подогнать в ширину,- Остальное потом углубится!" Собирался весь скоп. Повалил землекоп. Уж платили-то, знатно платили!. И каналы прошли как им быть вдоль земли, Провели и воды напустили... Яркий вечер горит, густо дебрь золотит, И у самой у крайней лопаты Царь с дубинкой в руке, в распашном армяке, Поверяет работы и платы. О ПЕРВОМ СОЛДАТЕ (Песня Семеновского полка) Дело было очень просто: Первый жил солдат Бухвостов Двести лет назад; С ним Петровская бригада Народилась из наряда, Стала в первый ряд! Непригожи были, малы, Фузеи да самопалы, Увалень - народ! Ну, а все же с тем народом Вышли первым мы походом В Кожухов поход. У стрельцов поднялись смехи От Кожуховской потехи; Стрелец говорит: "Сочинитель всех затеев Бомбардир Петр Алексеев - Чудеса творит!" И потешные чудили! Артикул, устав учили, Брали крепостцы, А как было все готово, Очутились у Азова,- Вот так молодцы! Стрельцы видят, осерчали, Петру смертью угрожали; Царь заговорил: "Ну-ка вы, моя пехота, Вы птенцы, души забота, Я ль вас не любил! Не пора ли кончить разом, Чтобы был конец проказам, Козням старины!" Петр сказал... Замолкли шашни... Мало ль что видали башни Кремлевской стены?! Лиху было не до смеха! Росла царская потеха, Росла божья рать! И задумал король швецкий Рост потехи молодецкой, Русский рост унять! Сам он был малоголовый, Шустрый, вострый и толковый,- Дал Полтавский бой! Лейб-гвардейцы были точны, Гнали до Переволочны Их перед собой... Порешив Ништацким миром, Занялись гвардейцы пиром,- Горевал сосед! Заварили браги, бражки В честь Хмельницкого Ивашки, Праздник делу вслед. Петр тогда болота вытер И поставил город Питер Двести лет назад... Вот как было дело просто С той поры, как жил Бухвостов, Первый наш солдат! О ЦАРЕВИЧЕ АЛЕКСЕЕ Было то в стране далекой, Лет, без малого, чай, двести!.. На поморье калабрийском, Где на самом видном месте Город есть, Бар_и_ зовется, Льнущий к морю, как к невесте,- Ясным утром, очень рано, По обету и по чести, К Николаю-чудотворцу, Мирликийскому святому, Караван тащился русский, А вести пришлось Толстому. Из Сент-Эльмской цитадели. Дали крюк! Жаль, по-пустому: Приближаться б им скорее Ближе к дому, ближе к дому... Дом тот - крепость в Петербурге, Еле конченная кладкой; Казематы чуть просохли; Появились для порядка Царства нового, Петрова... В царстве - точно лихорадка! Глухо ходит недовольство И с Петром играет в прятки. Во Владимире на Клязьме В ночь к царице Евдокии Ходят в келью, скрытно, тайно, Люди всякие лихие: На царя куют оковы, На погибель всей России, Ходит Глебов с Досифеем, Лопухин, еще другие! Извести Петра им надо, Извести его скорее! Их надежды, все надежды В царском сыне Алексее! Воцарится - уничтожит Всех замеченных в затеях, Иностранцев, гладко бритых, Щеголяющих в ливреях! Потому: царевич - постник, Вырос в строгом, древнем чине, Мыт и чесан по закону, Бабьей ласкою, и ныне Он союзников вербует На подмогу, на чужбине... Все надежды, все надежды В Алексее, царском сыне! К Николаю-чудотворцу Караван его подходит... Взгляд царевича больного Неспокойно, робко бродит; Он с чухонки Ефросиньи Тусклых глаз своих не сводит! Ей одной живет и дышит, Раскрасавицей находит. Удивились в храме лики Византийских преподобных,- Увидав впервые русских, Кое в чем себе подобных, Хоть и в платьях непривычных, Узких, куцых, неудобных; БолЪше всех дивил царевич Взглядом глаз пугливо-злобных! И царевич с Ефросиньей Долго рядышком молились И, пожертвовав на церковь, В дальний путь домой пустились; Путешествия в те годы Часто месяцами длились... Обещал им Петр прощенье, Лишь бы только возвратились! Не прошло и полугода, Над Невою, в каземате, Над царевичем шли пытки, Не в застенке - при палате; Потянули всяких грешных К объясненью и расплате... Мало ль что у нас бывало С краю света, в нашей хате! "Замышлял ли ты, царевич, Погубить дела Петровы И разрушить в государстве Все великие основы? Ты ковал ли на Россию В иностранных царствах ковы? Были ль на цареубийство Заговорщики готовы?" Отвечал царевич смутно Околесные признанья... Обратились к Ефросинье,- Поддалась на увещанья! Все открыла: как, что было, В чем имелись ожиданья, Все, что ей царевич выдал Темной ночью, в час лобзанья! Черной рабскою душою Продала, кого любила! Жизнь не раз уже рабами Предстоявшим рабству мстила... Собрал Петр большую думу, И та дума порешила: Казни заслужил царевич,- И не трон ему - могила!.. А уж что за это время Петр испытывал - словами Передать нельзя! в грядущем Дальнозоркими очами Уж чего не прозревал он? Говорят, что он, часами Неподвижен, недоступен,- Одержим был столбняками! Не для сладких сантиментов, Не для временной забавы Из своих тесал он мыслей Основания державы! Неспроста стрельцов сгубил он В разливной крови расправы И на дыбу гнал крамолу, Ассамблеей гладил нравы! "Погубить ли мне Россию Или сына? - Бог с ним, с сыном!.." И поставлен Петр Великий Над другими исполином! Как его, гиганта, мерить Нашим маленьким аршином? Где судить траве о тыне, Разрастаясь по-над тыном? КОРОНА ПАТРИАРХА НИКОНА Ф. М. Маркову Есть в Патриаршей ризнице в Москве Среди вещей, достойных сохраненья, Предмет большого, важного значенья, Дававший пищу некогда молве, Теперь в нем смысл живого поученья, И этот смысл не трудно уловить... Корона Никона! В ней - быть или не быть Царева друга, гордого монаха, В ней след мечты, поднявшейся из праха; И так и чувствуешь какой-то смутный страх, Как бы стоишь у края грозной кручи... Двум бурям не гудеть из той же самой тучи, Двум солнцам не светить на тех же небесах! И так и кажется: с церковного амвона, Первовестителем духовного закона, Он, Никон, шествует народ благословить; Покорный причт толпится; услужить Торопится... На Никоне корона! Вот эта самая! По узкому пути В неясном шепоте проносится толпою, Что будет летописью, быв сперва молвою: "Смотри, смотри! Бес вышел мир пасти! Два ценные венца несет над головою, Их будет семь! Он в злато облечен, Идет святителем, в нем бес неузнаваем, В святом писании он назван Абадонн... Слыхали ль? Нет? В ночи к палате царской Кольчатым змеем бес по лестнице всползал, Играл с венцом царевым, проникал В синклит духовный и в совет боярский... Смотри, смотри, как шапка-то горит! Царев венец на ней не по уставу! То бес идет! Ведет свою ораву, Он тех прожжет, кого благословит"... Молва, молва! В твоем ли беспокойном Живом сознанье слышится порой, В намеке быстром, в помысле нестройном, Призыв набатный силы вечевой! В твоем ребяческом и странном измышленье Горит в глубокой тьме, в таинственном прозренье, Сторожевая мысль по дремлющим умам! Созданиям молвы, как детям в царство бога, Открыта издавна широкая дорога До недр истории, ко всем ее мощам... Корона! Шутка ли? Забытая, немая, Объята грезою несбывшегося сна, Она лежит теперь безмолвна и пышна, Того, что думалось под ней, не разглашая. Вокруг оглавия поднялись лепестки, Блестя алмазами, высоко проступили И царственным венцом отвсюду окружили Монашеский клобук, зажав его в тиски. В ней мысль воплощена, рожденная недаром! Отвага в ней была и на успех расчет... В ней были мор и смрад, и веяло пожаром Всего того, чем силен стал народ! В ней что-то чуждое воочию слагалось: К родной нам церкви язва присосалась, Опасным замыслом был мощный ум объят, Годами бед и зол неслыханных чреват. Но где-то там, внизу, в толпах, сознали рано, Стихийной силою всей чуткости своей, Что может изойти из гари и тумана Двух перевившихся в единое огней! Борьбой неравною народ мог быть осилен! Как с патриархом быть - он сам пути нашел: Ведь Никон - еретик, он книги перевел Неверно с истиной, в них ряд улик обилен,- И Никон пал, начался раскол... Народ метет порой великим дуновеньем... Наскучив разбирать, кто прав и кто велик, Сквозь мысли лживые, с их долгим самомненьем, Он продвигает вдруг свой затемненный лик: "Я здесь,- гласит тогда,- и вот чего желаю! Вот это,- молвит,- мне по сердцу, по плечу! Чего мне надобно, ясней других я знаю, А потому-то вас, как грезу сна, свеваю, Вас, жаждущих того, чего я не хочу!" Народ... Народ... Он сам сложил свое былое! Он дал историю! В ней все его права! Другим успех и мощь в том или в этом строе, Жизнь в наслоениях, законы в каждом слое, Призванья пестрые... Но нам нужна Москва, Москва единая над неоглядной ширью Разбросанных везде рабочих деревень, Нам, нам,- нехитрый быт, родных поверий сень И святость догмата, с Каноном и Псалтырью! Нам песня, полная суровой простоты, И дни короткие, и жгучие метели, И избы дымные, и жесткие постели; Несдержанный разгул, безумные мечты... Нам заповедный труд томительных исканий, Особый взгляд на все, на жизнь, на смерть, на честь... Но у кого же, где в годины испытаний Мы силы черпаем, которые в нас есть? Чей голос слышится, когда, гудя громами, Война кровавая струит свинцовый дождь?! Народ несет хоругвь отборными сынами, Чтоб закрепить могильными холмами Живой своей души испытанную мощь! Народ давал руля, когда в глухих порывах Тяжелых смут, среди кипящих волн, Случалось проводить в бушующих извивах Стремнин губительных наш заповедный челн... И будет так всегда... О! Кто ж вести возьмется Народ на новый путь неясных благостынь! И что дадут ему за то, что отберется? Что тронет сердце в нем, и чем оно забьется Над усыпальницей развенчанных святынь? Кто душу новую, из новых сочетаний, Путем неведомых и темных волхвований, Как вызов божеству, на русский люд соткет, И этой новою, улучшенной душою Наполнит в нем все то, что станет пустотою,- И что же, что тогда заговорит народ?.. СЕЛО ФИЛЕМОНИХА (Ростовское предание) Задумались яновцы... Горе стряслось! Досталась победа Ростову! У яновцев ратное дело - хоть брось! Ростовскому князю побить их пришлось, Ушли подобру-поздорову... А хуже всего,- это стыд у людей,- Ростовский княжой воевода Без Фили, красавицы-дочки своей, Седлать не подумает ратных коней И делать не станет похода. А дочка - куда как она хороша! На людях не в меру спесива, А в битве, когда разгорится душа, Красавица тяжким концом бердыша Крошит и изводит на диво. Взрастала - ребятам грозою была, На них расправляла ручонки, А выросла - косы и облик чела Не ферязь жемчужным кольцом обвила - Сдавила их сталь ерихонки. Один был у Фили от детства дружок, Товарищ всем ратным забавам, Даренный родителем пес Ветроног; Чутьем за три поприща слышать он мог, А силою - царь волкодавам. У яновцев только и речи о том: Как быть им для нового боя? И шлют, недовольные князем-отцом, В далекие страны гонца за гонцом, Чтоб княжича звать - Улейбоя. Приехал к ним княжич и сделал почин; Он ратное дело исправил, Он войско устроил, он выстроил тын... И едет разведать по утру один: Кого где ростовец поставил? Играет откормленный конь под уздой; Сверкая доспехи бряцают; Неладится княжичу! Сам он не свой: И грезится, словно в лесу, за листвой Все девичьи лики мелькают... С досады коня своего горячит, А видит все то же да то же! Вот смотрит: поляна, конь ратный стоит, И ратник под кущей черемухи спит, И пес подле них на стороже! Залаял проклятый!.. То Филя! Она Вскочила, готовится к бою, В седле очутилась, звенят стремена... А кудри так густы, а грудь так пышна - Глаза проглядеть Улейбою! "На меч мой,- кричит он,- я сдаться хочу!" <> А Филя коня поднимает, Давно бы дала она волю мечу, Да только вот кудри ползут по плечу И ей разобраться мешают? Да только вот солнце слепит, и невмочь Блистает доспех Улейбоя,- Тесна ей кольчуга в плечах - как помочь? И пятится конь боевой - тянет прочь От злого, нежданного боя. И к стремени ластится пес, норовит Скорее подальше убраться, На диво ему, если Филя молчит! Поджал он свой хвост, скалит зубы, ворчит, А лаем не смеет сказаться! И как это сталось? Пошли наутек, Как будто бы сами собою, И конь златогривый, и пес Ветроног, И храбрая Филя... Им вслед ветерок Бежал над помятой травою; С лазоревых цветиков шапки долой Срезались краями копыта, Чтоб кланялись Филе, с ее красотой, Пристыженной тем, что не пышной фатой, А тяжкою сталью покрыта; Что сил нет управиться с буйным конем, Что повод коню отпустила; Что мчалась, зардевшись мечтой-забытьем, Боясь оглянуться, и в бегстве своем - Победу с собой уносила! Был сговор и свадьба... Веселье пошло, Как княжича с Филей венчали! В селе новый терем глядел так светло, В нем пир шел горою - и это село С тех пор Филемонихой звали! КАМЕННЫЕ БАБЫ На безлесном нашем юге, На степных холмах, Дремлют каменные бабы С чарками в руках. Ветер, степью пролетая, Клонит ковыли, Бабам сказывает в сказках Чудеса земли... Как на севере, далеко, На мохнатых псах, Даже летом и без снега Ездят на санях. Как у нас в речных лиманах Столько, столько рыб, Что и ангелы господни Счесть их не могли б. Как живут у нас калмыки, В странах кумыса, Скулы толсты, очи узки, Редки волоса; Подле них живут татары, Выбритый народ; Каждый жен своих имеет, Молится - поет. Как, в надежде всепрощенья, Каясь во грехах, Много стариц ждут спасенья В дебрях и скитах; Как, случается порою, Даже до сих пор, Вдруг поймают люди ведьму Да и на костер... Как, хоть редко, но бывает: Точно осовев, Бабу с бабой повенчают, Лиц недоглядев... Как живых людей хоронят: Было, знать, село - Да по бабью слову скрылось, Под землю ушло... Слышат каменные бабы С чарками в руках, Что им сказывает ветер, Рея в ковылях! И на сладкий зов новинки Шлют они за ним За песчинками песчинки... И пройдут, как дым! СВАДЬБА Умерла дочка старосты, Катя. Ей отец в женихи Павла прочил, А любила она Александра... Ворон горе недаром пророчил. Отнесли парни Катю в часовню; А часовня на горке стояла; Вкруг сосновая роща шумела И колючие иглы роняла. Выезжал Александр поздно ночью; Тройка, фыркая, пряла ушами; Подходила сосновая роща, Обнимала своими ветвями. Заскрипели тяжелые петли, Пошатнулся порог под ногою; Поднял парень из гроба невесту И понес, обхвативши рукою. Свистнул кнут, завертелись колеса, Застонали, оживши, каменья, Потянулись назад полосами Пашни, рощи, столбы и селенья. Расходились настеганы кони, Заклубились их длинные гривы; Медяные бубенчики плачут, Бьются, сыплются их переливы! Как живая посажена Катя: Поглядеть - так глядит на дорогу; И стоит Александр над невестой, На сиденье поставивши ногу. Набекрень поворочена шапка, Ветер плотно лежит на рубахе; Не мигают раскрытые очи, Руки - струны, и кнут - на отмахе. Понесли кони в гору телегу, На вершине, осажены, сели... Поднялась под дугой коренная, Пристяжные, присев, захрапели... Там, согнувшись красивой дугою, У дороги песок подмывая, Глубока и глубоко под нею Проходила река голубая... Занимается ясное утро, Ветер с кручи песок отвевает, Тройка, сбившись в вожжах и постромках, Морды низко к земле наклоняет. Над обрывом валяется шапка... Смяты, вянут цветы полевые... Блещет золотом розовый венчик, А на венчике - лики святые... ОБЕЗЬЯНА На небе луна, и кругла и светла, А звезды - ряды хороводов, А черные тучи сложились в тела Больших допотопных уродов. Одеты поля серебристой росой... Под белым покровом тумана Вон дроги несутся дорогой большой, На гробе сидит обезьяна. "Эй! Кто ты,- что думаешь ночь запылить, Коней своих в пену вогнала?" - "Я глупость людскую везу хоронить, Несусь, чтоб заря не застала!"- "Но как же, скажи мне, так гроб этот мал! Не вся же тут глупость людская? И кто ж хоронить обезьяну послал, Обрядный закон нарушая?"- "Я, видишь ли, вовсе не то, чем кажусь: Я родом великая личность: У вас философией в мире зовусь, Порою же просто практичность; Я некогда в Канте и Фихте жила, В отце Шопенгауэре ныла, И Германа Гартмана я родила И этим весь свет удивила. И все эти люди, один по другом, Все глупость людей хоронили И думали: будто со мною вдвоем Ума - что песку навозили. Ты, чай, не профессор, не из мудрецов, Сдаешься не хитрым, и только: Хороним мы глупости много веков, А ум не подрос ни насколько! И вот почему: чуть начнешь зарывать, Как гроб уж успел провалиться - И глупости здешней возможно опять В Америке, что ли, явиться. Что ночью схоронят - то выскочит днем; Тот бросит - а этот находит... Но ясно - чем царство пространнее,- в нем Тем более глупостей бродит..." - "Ах ты, обезьяна! Постой, погоди! Проклятая ведьма - болтунья!.." Но дроги неслись далеко впереди В широком свету полнолунья... НА ГОРНОМ ЛЕДНИКЕ В ясном небе поднимаются твердыни Льдом украшенных, порфировых утесов; Прорезают недра голубой пустыни Острые углы, изломы их откосов. Утром прежде всех других они алеют И поздней других под вечер погасают, Никакие тени их покрыть не смеют, Над собою выше никого не знают. Разве туча даст порою им напиться И спешит пройти, разорванная, мимо... Пьют утесы смерть свою невозмутимо И не могут от нее отворотиться. Образ вечной смерти! Нет нигде другого, Чтобы выше поднялся над целым миром, И царил, одетый розовым порфиром, В бармах и в короне снега золотого! Злая ли насмешка над людьми в том скрыта, Иль подсказан ясно смысл успокоенья - Если мысль, темнейшая из мыслей, слита С самой светлою из всех картин творенья?! ВЕЧЕР НА ЛЕМАНЕ Еще окрашены, на запад направляясь, Шли одинокие густые облака, И красным столбиком, в глубь озера спускаясь, Горел огонь на лодке рыбака. Еще большой паук, вися на нитке длинной, В сквозную трещину развалины старинной, Застигнутый росой, крутясь, не соскользнул; Еще и сумерки, идя от щели к щели, В прозрачной темноте растаять не успели И ветер с ледников прохладой не тянул,- Раздался звук... Он несся издалека, Предвестник звезд с погасшего востока, И, как струна, по воздуху звенел! Он несся, и за ним, струями набегая, То резок и глубок, то нежно замирая, Вослед за звуком звук летел... Они росли, гармония катилась, И гром, и грохот, звучная, несла, Давила под собой,- слабея, проносилась И в тонком звуке чутко замерла... А по горам высокий образ ночи, Раскрывши синие, увлаженные очи, По крыльям призраков торжественно ступал; Он за бежавшим днем десницу простирал, И в складках длинного ночного покрывала Звезда вечерняя стыдливо проступала... ОЗЕРО ЧЕТЫРЕХ КАНТОНОВ И никогда твоей лазури ясной, Сквозящей здесь на страшной глубине, Луч солнца летнего своей улыбкой страстной, Пройдя до дна, не нагревал вполне. И никогда мороз зимы холодной, Спустившись с гор, стоящих над тобой, Не смел оковывать твоей пучины водной Своей тяжелой, мертвенной броней. За то, что ты не ведало, не знало Того, что в нас, в груди людей живет,- Не жглось огнем страстей, под льдом не обмирало - Ты так прекрасна, чаша синих вод. ВИСБАДЕН В числе явлений странных, безобразных, Храня следы отцов и дедов наших праздных, Ключи целебных вод отвсюду обступая, Растут, своим довольством поражая, Игрушки-города. Тут, были дни, кругом, Склонясь, насупившись над карточным столом, Сидели игроки. Блестящие вертепы Плодились быстро. Деды наши, слепы, Труды своей земли родимой расточали; Преображались наши русские печали Чужой земле в веселье! Силой тяготенья Богатств влеклись к невзрачным городкам Вся тонкость роскоши, все чары просвещенья! Везде росли дворцы; по старым образцам Плодились парки; фабрики являлись, Пути прокладывались, школы размножались. И богатела, будто в грезах сна, Далеко свыше сил окрестная страна!.. Каким путем лес русский, исчезая, Здесь возникал, сады обсеменяя? Как это делалось, что наши хутора, Которых тут и там у нас недосчитались, На родине исчезнув, здесь являлись: То в легком стиле мавританского двора, То в грузном, римском, с блещущим фронтоном, Китайским домиком с фигурками и звоном! И церкви русские взрастали здесь не с тем, Чтоб в них молиться!.. Нет, пусть будет нем, Пусть позабудется весь ход обогащенья Чужой для нас земли. Пусть эти города Растут, цветут,- забывши навсегда Причины быстрого и яркого цветенья!.. MONTE PINCIO* Сколько белых, красных маргариток Распустилось в нынешней ночи! Воздух чист, от паутинных ниток Реют в нем какие-то лучи; Золотятся зеленью деревья. Пальмы дремлют, зонтики склонив; Птицы вьют воздушные кочевья В темных ветках голубых олив; Все в свету поднялись Аппенины, Белой пеной блещут их снега; Ближе Тибр по зелени равнины,- Мутноводный, лижет берега. Вон, на кактус тихо наседая, Отдыхать собрались мотыльки И блистают, крылья расправляя, Как небес живые огоньки. Храм Петра в соседстве Ватикана Смотрит гордо, придавивши Рим; Голова церковного Титана Держит небо черепом своим; Колизей, облитый красным утром, Виден мне сквозь розовый туман, И плывет, играя перламутром, Облаков летучий караван. Дряхлый Форум с термами Нерона, Капитолий с храмами богов, Обелиски, купол Пантеона - Ожидают будущих веков! Вон, с корзиной в пестром балахоне, Красной шапкой свесившись к земле, Позабыв о папе и мадонне, Итальянец едет на осле. Ветерок мне в платье заползает. Грудь мою приятно холодит; Ласков он, так трепетно лобзает И, клянусь, я слышу, говорит: "Милый Рим! Любить тебя не смея, Я забыть как будто бы готов Травлю братьев в сердце Колизея, Рабство долгих двадцати веков..." * Часть Рима, преимущественно занятая садами, излюбленное место прогулок (ит.). ПОСЛЕ ПОХОРОН Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО И видели мы все явленье эпопеи... Библейским чем-то, средневековым, Она в четыре дня сложилась с небольшим В спокойной ясности и красоте идеи! И в первый день, когда ты остывал И весть о смерти город обегала, Тревожной злобы дух недоброе шептал, И мысль людей глубоко тосковала... Где вы, так думалось, умершие давно, Вы, вы, ответчики за раннюю кончину, Успевшие измять, убить наполовину И этой жизни чистое зерно! Ваш дух тлетворный от могил забытых Деянье темное и после вас вершит, От жил, в груди его порвавшихся, открытых, От катафалка злобно в нас глядит... И день второй прошел. И вечер, наступая, Увидел некое большое торжество: Толпа собралась шумная, живая, Другого чествовать, поэта твоего!.. Гремели песни с освещенной сцены, Звучал с нее в толпу могучий сильный стих, И шли блестевшие огнями перемены Людей, костюмов и картин живых... И в это яркое и пестрое движенье, Где мягкий голос твой - назначен был звучать, Внесен был твой портрет,- как бледное виденье, Нежданной смерти ясная печать! И он возвысился со сцены - на престоле, В огнях и звуках, точно в ореоле... И веяло в сердца от этого всего Сближением того, что живо, что мертво, Рыданьем, радостью, сомненьями без счета, Всей страшной правдою "Бесов" и "Идиота"!.. Тревожной злобы дух - он уставал шептать! Надеяться хотелось, верить, ждать!.. Три дня в туманах солнце заходило, И на четвертый день, безмерно велика, Как некая духовная река, Тебя толпа в могилу уносила... Зима, испугана как будто, отступила Пред пестротой явившихся цветов! Качались перья пальм и свежестью листов Сияли лавры, мирты зеленели! Разумные цветы слагались в имена, В слова, как будто говорить хотели... Чуть видной ношею едва отягчена, За далью серой тихо исчезая, К безмолвной лавре путь свой направляя, Тихонько шла река, и всей своей длиной Вторила хорам, певшим: "Упокой!" В умах людских, печальных и смущенных. Являлась мысль: чем объяснить полней - Стремленье волн людских и стягов похоронных, Как не печалью наших тяжких дней, В которых много так забитых, оскорбленных, Непризнанных, отверженных людей? И в ночь на пятый день, как то и прежде было, Людей каких-то много приходило Читать Псалтырь у головы твоей... Там ты лежал под сенью балдахина, И вкруг тебя, как стройная дружина Вдруг обратившихся в листву богатырей, Из полутьмы собора проступая И про тебя былину измышляя, Задумчивы, безмолвны, велики, По кругу высились лавровые венки! И грудой целою они тебя покрыли, Когда твой яркий гроб мы в землю опустили.. Морозный ветер выл... Но ранее его Заговорила сдержанная злоба В догонку шествию довременного гроба! По следу свежему триумфа твоего Твои товарищи и из того же круга, Служ_а_щие давно тому же, что и ты,- Призванью твоему давали смысл недуга, Тоске предвиденья - смысл тронутой мечты! Да, да, действительно - бессмертье наступало, Заговорило то, что до того молчало И распинало братьев на кресты! И приняла тебя земля твоей отчизны; Дороже стала нам одною из могил Земля, которую, без всякой укоризны, Ты так мучительно и смело так любил! * * * Забыт обычай похоронный! Исчезли факелов ряды, И гарь смолы, и оброненный Огонь - горящие следы! Да, факел жизни вечной темой Сравненья издавна служил! Как бы объятые эмблемой, Мы шли за гробом до могил! Так нужно, думалось. Смиримся! Жизнь - факел! Сколько их подряд! Мы все погаснем, все дымимся, А искры после отгорят. Теперь другим, новейшим чином Мы возим к кладбищам людей; Коптят дешевым керосином Глухие стекла фонарей; Дорога в вечность не дымится, За нами следом нет огня, И нет нам времени молиться В немолчной сутолоке дня; Не нарушаем мы порядка, Бросая искры по пути, Хороним быстро, чисто, гладко - И вслед нам нечего мести! * * * По словам Блаженного Августина (De civit. Dei, lib. 20, стр. 14), на Страшном суде "каждому придут на память все дела его, добрые или худые, и ум с чудной скоростью увидит их". То же и Василий Великий в толковании Исайи. Я помню, было так: как факел евменид Когда-то освещал утробы бездны темной, В виденьях мне предстал ужасный, грозный вид, Вид бездны чуемой, пугающей, огромной! В ней были все мои нечестные дела; Преступность дней былых вся в лицах проступала, И бездна страшная тех лиц полна была, А мощность факела насквозь их пронизала! Ничто, о да! ничто не укрывалось в ней От света красного назойливости гневной... Какая мощность зла! какие тьмы теней - След жизни мелочной, обычной, повседневной! Как это мыслимо, как это быть могло, Чтоб малая душа так много зла вмещала? Ничто ее в миру к ответу не влекло, Ни в чем людской закон она не нарушала! Но нет! Вот, вот он въявь, весь стыд прошедших дней! Свет озарял его спокойно, безучастно; Десятки, тысячи, нет, тьмы от тем очей Глядели на меня пронзительно и властно! О, как хотелось мне хоть что-нибудь сокрыть, Исчезнуть самому! Все жгучие мученья Болезни, мнилось мне, явились облегчить Весь ужас первого предгробного виденья! Казались мелочи громадно-велики; Размеров и пространств утратил я сознанье, И чудо-женщина вдоль пламенной реки, Смеясь, плыла ко мне на страстное свиданье!.. И в облике ее соединял мой мозг Все лики женские, мне милые когда-то... Вдруг берег тронулся и тает, будто воск... И я в реке... я в ней... сгинь! наше место свято! "Скорей меняйте лед!" - я слышу, говорят. "Где лед, сестра? давно ль возобновили? Больной в огне! какой безумный взгляд! А ноги! словно лед! совсем, совсем остыли!" Хочу я отвечать, но сил нет, не могу! Родные вкруг меня! зачем они рыдают? А вот цветущий луг, и я по нем бегу... Цветы - то призраки... головками кивают... * * * Дочь приехала. Слышу - ввели... Вот подходит ко мне, зарыдала; Поклонилась, так кажется, мне до земли, Крепко руки мои целовала! Сколько сил было силы собрать, Собрал я и глаза открываю... Только милое личико трудно узнать... Память сбилась, а все же ласкаю! Ты несчастной была, моя дочь; Я виновен, бессовестный, в этом... Вдруг объяла меня темно-синяя ночь... Иль пришла она с добрым советом! Голубому цветку на степи не расти, Ты, голубушка-дочь, ты забудь, ты прости. Звучно склянки стучат... Знаю я, в склянках яд... Ты цветок голубой..... Что поник головой?.. Распрямись и расти, Дай мне сон обрести... Ты слыхала ль: есть рай... Дай надеяться, дай... * * * Я лежал и бессилен, и нем. Что со мной Медицина творила,- не знаю!.. Но одну из картин толчеи мозговой Я и здесь иногда вспоминаю. Вся земля умерла! с резким хрустом в костях Смерть в венце надо мною носилась, И под ней расстилался один только прах... Смерть металась, вопила и билась. Выходила из впадин очей ее мгла, И в меня эта мгла проникала; Свисли челюсти Смерти, ослабла скула... Обезумела Смерть! Голодала! Жизни не было вовсе нигде, никакой, Чем питаться ей было бы надо, Ни травы, ни воды, ни певцов под листвой, Ни ползущего в темени гада. Все пожрала! Молчанье везде разлеглось! Проявлялось одно тяготенье, И я слышал, как службою скрытых колес Совершалось в пространствах движенье... Зажигался восток и опять погасал, Как и в сонмах веков опочивших, Облик Смерти один лишь, вопя, потрясал Купы звезд, никому не светивших. Вдруг почуяла Смерть раздраженным чутьем, Слух склонила и очи вперила: Будто где-то в степи захудалым ростком Травка малая в жизнь проступила. Эта травка был я! Распрямясь в полный рост, На меня Смерть метнулась с размаха, Чтоб хоть малость нарушить великий свой пост.. Нет меня! Ничего, кроме праха! Смерть отпрянула к звездам! своим костяком, Словно тенью, узор их застлала И, упавши на землю в ущельи глухом, Обезумела Смерть... Голодала! Видит Смерть... вижу я мутным взором своим, Будто облик земли копошится; Не туманная мгла, не синеющий дым, Прах вздымается... начал слоиться! Вижу я... Видит Смерть - возникают тела... Люди! Люди! Давно не видала! Прежде в трапезе сытной ей воля была, И она без конца пировала! Сонм слагавшихся двигался к ней напрямик: Старцы, юноши, дети и жены. "Все вы, все вы мои! ты, ближайший старик, Раньше всех! Сколько вас? миллионы!.." Возникали из воздуха, шли из земли, Ими сонная вечность дохнула; Прах проснулся! мятется вблизи и вдали В рокотаньи подземного гула. И накинулась Смерть на ближайшего к ней, На меня! Плоти нет! Привиденье! Только краски И свет, только лики людей... Трубный глас... Началось Воскресенье... * * * В трубном звуке родные звучат голоса... Звуки склянок... Я вижу движенье... Ясно вижу родных; от окна полоса Света солнца дает освещенье... Мне легко, хорошо! Знать, в себя я пришел? Память действует; мысли так ясны; Боли нет; я взглянул и глазами обвел: Как все люди добры и прекрасны! О! как жить хорошо; о! как радостен свет И как дорого в людях вниманье... Умирать не хочу я так рано, о нет! Слышу: "Где же его завещанье?" Кто сказал? Я не знаю, но голос знаком! Ах, зачем это слово сказали? Я не умер еще, не разрушен мой дом, Доктора воскресить обещали! Да, да, да! - И опять надвигается тьма, Облик смерти ко мне приступает... Ум мой гаснет... но действуют клочья ума: Просветленье пред смертью бывает... * * * Как? Опять Страшный суд! мне вослед, по пятам! Но ведь это совсем невозможно! Я в земле не лежал на поживу червям? Это страшно, ужасно, безбожно... А воскресшие шли от начальных начал, От конечных концов приходили: Громкий благовест в небе пылавшем звучал, Солнца пели и звезды звонили! И не видел я вовсе страдальческих лиц, Что, бывало, в гробах поражали: Все в молитвенном шествии падали ниц! И, поднявшись, на небо взирали. Грохот слышался всюду от глыб земляных, Что валились в пустые могилы; Треск от царских гробниц, в разрушении их Повеленьем неведомой силы... Разрушалась и Смерть. В ней погасла алчба, Слух погас, затуманилось зренье, Постигала ее каждой жизни судьба - Прикоснулось всесильное тленье! Проходили вблизи ее сонмы людей, Шел и я, все мы вдаль уходили... Боль затихла в груди... Прежде было больней.. Но зачем вы глаза мне закрыли? Ведь я вижу сквозь медь... Слышу говор людской.. Что-то жгучее дали мне! жгите!!! А я все-таки буду опять сам собой... Да! Я выпорхну! Ну-ка! Ловите! * * * Умер я! Есть ощущения: Не понять их, не познав Новость первого мгновения! Я окреп, нетленным став... Ночь!.. Вдали земля туманная, Мать всех в мире матерей, Мне в былом обетованная И очаг души моей! Полуночница усталая, Без меня несешься ты, Вся больная, захудалая, В стогнах вечной немоты... А путям твоим и следу нет! Но, кому бессмертным стать, На тебе родиться следует, На тебе и умирать! Умер я... Там, в темной темени, Ты мелькаешь огоньком... Там есть смерть! Там царство времени! Там родные мне, мой дом! Уносись же, горе-странница, Как корабль среди зыбей, В мириадах звезд избранница И очаг души моей. Я отпетый, я отчитанный, Молча вслед тебе смотрю, И в трудах, в скорбях воспитанный, Смерть пройдя,- благодарю... * * * Чуть мерцает на гроб мой сияние дня; Чтец мне слышится от аналоя... Не любите меня, не жалейте меня, Потому что хочу вам покоя! Не любите меня, потому что, узнав, Как мне душу мою истерзали Пыткой жгучею смерти, - ее увидав, Вы бы сами безмерно страдали! Не желайте меня возвращать, потому, Что я снова пойду на мученья, В истязаньях совсем непонятных уму! Не хочу, не хочу повторенья! От останков моих отойти я бы мог... Только жаль их! Я с ними сроднился... На груди моей старый лежит образок, На него я от детства молился! Вот и близкие мне! Не жалейте меня... Не читайте Псалтыри: пугает! В ней и скрежет зубовный, и муки огня, И так страшно господь проклинает! Вот и бабушка плачет при гробе моем! Ты не плачь! Я свободнее птички; Образумься! Взгляни! Ты помятым чепцом Чуть прикрыла седые косички... А я знаю, ты любишь опрятность чепца!.. Полдень! много цветов притащили; Я цветы так любил! Их кладут вкруг лица... Руки, плечи - всего обложили... Некрасив!! Вон жена, на коленях стоит Под свечей! Воск свечи оплывает; Видишь - каплет, он флер на тебе запятнит... К панихиде народ прибывает... Говор, толки, злословье! Нет, лучше отбыть... Ложь, притворство, позор, наважденье! Мерно служба идет; начинают кадить... Заволокся я дымом кажденья! * * * И я предстал сюда, весь полн непониманья... Дитя беспомощное... чуть глаза открыв, Я долго трепетал в неясности сознанья Того, что я живу, что я иначе жив. Меня от детских лет так лживо вразумляли О смерти, о душе, что будет с ней потом; При мне так искренно на кладбищах рыдали, В могилы унося почивших вечным сном; Все пенья всех церквей полны такой печали, Так ярко занесен в сердца людей скелет,- Что с самых ранних дней сомненья возникали: Что, если плачут так,- загробной жизни нет?! Нет! надо иначе учить от колыбели... Долой весь темный груз туманов с головы... Нет, надобно, чтоб мы совсем светло глядели И шествовали в смерть, как за звездой волхвы! Тогда бы верили мы все и безгранично, Что смерть - желанная! что алые уста Нас зацеловывают каждого, всех, лично,- И тайна вечности спокойна и проста! В РОЩЕ Слушай, сосна! Расскажи мне былину! Я уловлю ее в шуме ветвей! Про заколдованный лес, про долину Сказочных битв, всех древнейших древней! Правда ли, будто здесь прежде живали Люди забытые, сродные нам; Все, даже имя свое, потеряли И отошли к завершившимся снам? Так же, как мы, знали злобу и горе, Были свободны в ограде тюрьмы; Нежность, любовь зажигались в их взоре, И умирали они так, как мы? Правда ль, что в некое время, когда-то Жил тут неведомый волхв иль друид; Сердце его было страстью объято, Жрицу любил, был любим и убит? Правда ль, что в память того преступленья Был тут воздвигнут большой мавзолей. Синее море несло песнопенья К камням подножья с волнами зыбей? Море теперь так далеко сбежало; Край, прежде людный, совсем позабыт! Памяти память - и ту посвевало Время... свевает и дальше бежит. Вижу: сосна головою кивает - Будто бы: да! - говорит мне в ответ. Эту былину от прадедов знает, Слышала, чуть появилась на свет! Правда ли, дальше сосну вопрошаю, Будто бы вслед нам, чуть срок подойдет, Море прильет к опустелому краю, Новая жизнь на песках зацветет? Новые сосны взрастут между вами, Новые люди вослед нам придут, И, обвеваемы новыми снами, Тот же печальный вопрос зададут? Будут опять увлекаться любовью!.. Ненависть, злоба, позор и печаль Им, нас сменившим, покажутся новью; Новая будет заманивать даль. Будут они и мечтать и молиться, Верить в исход из тяжелой тюрьмы, Будут не ведать того, что случится, И ошибутся во всем, как и мы? Нет мне ответа! Но вижу я ясно: Буря подходит, глубоко-темна... Низко спускается! Изжелта-красно В недрах той бури злорадной до дна! Вьются пески и закудрились шквалы, Взвизгнули вихри из облачной мглы... Дрогнули сосны! Велики и малы Вкруг закачалися все их стволы! Тьма громоносная тень обложила! Воздухом душным дышать тяжело!! Первая молния тьму озарила!.. Буря, раскрыв огневое чело, Шла под раскатами мощного грома, В диком величьи кругом грохоча, Сонмом теней и огнями влекома, Все, ею сбитое, следом влача! Видел я смутно, как сосны валились! Думалось мне: гибель им оттого, Что к человеческой мысли склонились В поисках тайн бытия своего! Что не затем им даны сердцевины, Чтобы им нашим сердцам подражать; Могут, пожалуй, шептать их вершины - Только не смеют со смыслом шептать! И смертоносная буря промчалась, Стало кругом будто утром светать... Роща кругом буреломом валялась! Нет! ей былины своей не сказать! К. К. Случевский Муза пламенной сатиры: Русская стихотворная сатира 1880-1910-х годов М., "Современник", 1990.- (Сельская б-ка Нечерноземья). Тоже нравственность Да, нынче нравятся "Записки", "Дневники" ТОЖЕ НРАВСТВЕННОСТЬ Ф. В. Вишневскому Вот в Англии, в стране благоприличий, Где по преданиям зевают и едят, Где так и кажется, что свист и говор птичий, И речи спикеров, и пискотня щенят Идут по правилам! Где без больших различий Желудки самые по хартии бурлят,- Вот что случилось раз с прелестнейшей миледи, С известной в оны дни дюшессой Монгомеди! Совсем красавица, счастливая дюшесса Во цвете юности осталась вдруг вдовой! Ей с окончанием старинного процесса, Полвека длившегося с мужниной родней, Как своевременно о том кричала пресса, Достался капитал чудовищно большой: В центральной Индии права большого сбора, Леса в Австралии и копи Лабрадора! Таких больших богатств и нет на континенте! Такой красавицы бог дважды не творил! С ней встретясь как-то раз случайно в Агригенте, Король Неаполя - тогда покойник жил,- Как был одет - в штанах, в плюмаже, в яркой ленте,- Узрев, разинул рот, бессмысленно застыл, И с самой той поры - об этом слух остался - Тот королевский рот совсем не закрывался! Дюшесса в Англии была высоко чтима. Аристократка вся, от головы до пят, Самой Викторией от детских лет любима, С другими знатными совсем незауряд, За ум свой и за такт, за блеск превозносима! Сиял спокойствием ее лазурный взгляд, И, как о рыцарше без страха и упрека, Шла слава о вдове широко и далеко! И возгордилися все предки Монгомеди, В гробницах каменных покоясь под землей, Такой прелестнейшей и нравственной миледи, Явившейся на свет от крови им родной! Французский двор тех дней, ближайшие соседи, Мог позавидовать красавице такой - Созданью грации, преданий, этикета И ренты трех частей платившего ей света! Дюшесса это всё, конечно, понимала, И, как поведает об этом наш рассказ, Себе не только то порою позволяла, Что не шокировало самых строгих глаз,- Но также многое, что в службе идеала В британском обществе, почти как и у нас, Не допускается, считаясь неприличным, Пригодным челяди, лакеям и фабричным. И стали говорить тихонько и секретно, Кой-где, украдкою и в откровенный час, Что герцогине той понравился заметно Красавец писаный, певец, известный бас, Что чувство это в ней совсем не безответно, Но ловко спрятано от посторонних глаз; Что года два назад в Помпее повстречались И что от той поры совсем не расставались. Тот бас - красавцем был, и рослый, и могучий, И в полном цвете лет, и в силе мастерства! А голос бархатный, как бы песок зыбучий, Был мягок и глубок! Когда он пел - слова Осиливать могли оркестр и хор трескучий; И чудно на плечах торчала голова, Когда красивый рот пускал октаву! И вправду он умел пускать ее на славу. Бас в оперу попал, как говорят, от плуга! Но был он не глупцом, со сметливым умом, Он скоро в обществе отборнейшего круга Сумел не погрешать решительно ни в чем! Совсем без ухарства, но также без испуга Являлся он в любой, хоть в королевский, дом, И скоро он прослыл по всем своим манерам Вполне законченным, отменным кавалером. С такими д_е_ньгами, какие части света, По дням, по месяцам, а чаще по третям, К миледи птичками слетались,- слабость эта Ее к басистому кумиру многих дам Была, как песенка удачная, запета, Неслась, как лодочка по шелковым волнам, И обеспеченно, и вовсе неопасно, От всех припрятана, но очень, очень ясно... Она устроилась удачно и толково: Имела в Лондоне различных пять квартир. Все в полной роскоши отделаны ab ovo {1}; Одна красивей всех: до мелочей - Empire {2}! Все было в них всегда принять ее готово, Царили в них во всех спокойствие и мир! И там она себя служенью посвящала Совсем обычного, другого идеала... Хитрее всех других была одна квартира: В нее вел узкий ход из церкви, и туда, Из области молитв, смирения и мира, Легко было пройти, укрыться без следа! Пастор был умницей, не признавал кумира, Но был со слабостью к мирянам иногда! Он был с дюшессою вполне, вполне любезен И милостив к греху, да и семье полезен! И с той же целию высокой герцогиня Облюбовала вдов и нищенских детей! Благотворительность, как некая святыня,- Так утверждали все - была по сердцу ей! Своих обязанностей верная рабыня, И в тусклом свете дня, и в темноте ночей, 1 Здесь - от начала до конца (лат.). 2 Ампир. См. примечания. ИЗ ДНЕВНИКА ОДНОСТОРОННЕГО ЧЕЛОВЕКА * * * Да, нынче нравятся "Записки", "Дневники"! Жизнишки глупые, их мелкие грешки Ползут на свет и требуют признанья! Из худосочия и умственных расстройств, Из лени, зависти и прочих милых свойств Слагаются у нас бытописанья И эта пища по зубам Беззубым нам! <1883> ПРИМЕЧАНИЯ Константин Константинович Случевский, поэт, прозаик, переводчик, родился в Петербурге в семье сенатора К. А. Случевского. Окончив 1-й кадетский корпус с отличием в 1855 г., служил в гвардии, затем поступил в Академию генерального штаба. Спустя год, в 1860, вышел в отставку и уехал учиться за границу (Париж, Берлин, Лейпциг, Гейдольберг). Вернувшись на родину в 1866 г. со степенью доктора философии, поступил на гражданскую службу. В последние годы был членом Совета министерства внутренних дел, членом Ученого комитета народного просвещения. Умер в Петербурге. Литературная деятельность К. К. Случевского началась с опубликования нескольких оригинальных стихотворений и переводов из Гюго, Барбье и Байрона. Своеобразная лирика поэта, появившаяся в "Современнике" и "Отечественных записках", привлекла внимание не только читателей, но и вызвала самые противоположные отзывы критики: от в высшей степени хвалебных до яростных нападок и пародий. После значительного периода молчания в начале 1870-х годов вновь начали появляться стихи поэта (сначала под псевдонимами, позднее под собственным именем) и прозаические произведения: роман "От поцелуя к поцелую" (1872), повести и рассказы. Проза К. Случевского уступает его поэтическому творчеству. Вместе с тем она примечательна остротой сюжетов, страстностью обличения махинаций дельцов, угодливости и продажности чиновничества, развращенности великосветского общества. Тематический круг поэзии Случевского весьма широк: это и медитативно-философская, любовная лирика, здесь и стихотворения, посвященные истории России, и конечно же описания природы, но не как фон для передачи переживаний героя, а как самостоятельный образ. Литературная слава К. Случевского была капризной. Периоды отрицания ценности его творчества сменялись популярностью, но по-настоящему успех пришел к нему лишь в последние годы жизни. В 1898 г. выходят "Сочинения" К. К. Случевского в шести томах; в первых трех собраны стихи и поэмы, в остальных - проза. Последняя книга "Песни из Уголка" увидела свет в 1902 г. ТОЖЕ НРАВСТВЕННОСТЬ. Ф. В. Вишневский (1838-1916), поэт и переводчик философских сочинений. Спикер - в английском парламенте, состоящем из двух палат (палата лордов и палата общин) - председатель палаты общин. Хартия - здесь имеется в виду "Великая хартия вольностей" (1215), грамота, подписанная английским королем, ограничившая его власть. Дюшесса - (франц.) герцогиня. Копи Лабрадора - Лабрадор - полуостров в сев.-вост. части Северной Америки, где были найдены богатые залежи железной и медной руды. Плюмаж - украшение из перьев на головном уборе военного. Виктория (1819-1901), королева Великобритании с 1831 г., императрица Индии с 1876. Время ее правления названо викторианским веком. Помпеи - город в Италии близ Неаполя. Рядом с городом находятся руины др.-рим. города Помпеи, засыпанного пеплом при извержении вулкана Везувии в 79 г. н. з. Ампир (Empire) - в архитектуре, живописи, мебели стиль эпохи наполеоновской империи. Раут - званый вечер без танцев. Швабия - провинция в Германии.