Никоненко Станислав Степанович
Третья жизнь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Станислав Степанович Никоненко

Третья жизнь

0x01 graphic

   
   Весной 1941 года, за несколько недель до начала войны, на экраны кинотеатров вышел новый кинофильм о молодой учительнице и ее учениках, о любви, дружбе, о поисках места в жизни. Он быстро завоевал симпатии зрителей, тем более что снимались в фильме такие популярные актеры, как Валентина Серова и Михаил Астангов. Назывался кинофильм "Весенний поток", автором сценария был писатель Юрий Слёзкин, для которого эта работа стала важным этапом в творческой жизни, ибо теперь, казалось ему, долгие годы материальных тягот и критического шельмования остались позади. Юрий Слёзкин обретал прочное место в советском искусстве.
   Окрыленный успехом, полный новых творческих замыслов, Слёзкин отправляется в Воронежскую область, в Задонск, где так хорошо, удачно работалось в предыдущие лета...
   В самый страшный для Москвы день, 16 октября 1941 года Слёзкин с женой на попутной полуторке въехал в охваченный паникой город. В крыше его дома зияла дыра от бомбового попадания, комната уцелела чудом, на полу, на письменном столе лежали груды рухнувших обломков кирпича и штукатурки.
   Чуть больше полугода спустя, 15 июня 1942 года, Слёзкин напишет: "Враг слизывает постепенно места, по которым пролегал мой жизненный путь. Давно уже потеряна Вильна, Гродненская губерния (где были Мелешки), Двинск, Режицкий уезд, где Стружаны, Полоцк, Витебск, Илово и Улла... Все детство сгинуло не только во времени, но и в пространстве -- ничего от него не осталось, ничего, что могло бы напомнить о нем... За детством -- юность, молодость -- Петербург, ныне Ленинград, растерзан, разгромлен, опустошен (там жила еще тетя Вера и ее дочь Нина с мужем -- они, конечно, погибли от голода). И, наконец, места отдыха и работы последних лет -- от них тоже ничего не осталось: Чернигов, Новгород-Северск, Короп, Кролевец, Середа-Буда и самый близкий, Задонск, может быть, сейчас пылает...
   Судьба моя так сложилась, что все позади исчезает навеки -- люди, дела, следы ног... Это, конечно, не только мое личное горе, это горе целого поколения, но у меня оно особенно разительно, подчеркнуто, как в литературе. Ни одной идущей от младых дней нити, которая не была бы оборвана. Оборваны родственные связи, многократно обрывались, чтобы никогда не возобновляться, связи дружеские, деловые... Заново строилась не однажды семейная жизнь, заново обживались места ("постоянное место жительства"), заново, что всего труднее, не однажды приходилось начинать свой литературный путь, несмотря на то, что никогда не изменял ему... И теперь опять, на склоне дней, когда силы гаснут (их с лихвой хватило бы на продолжение ), я у обрыва... и что там впереди, никто не скажет. А ведь перед самой войной мне в который раз удалось подняться, "завязать узелок" -- "Весенним потоком" для дальнейшего ровного, безболезненного движения . Нет -- снова оборванная нить. 9...:
   Вот история жизни человека, которого нельзя себе представить живущим в девятнадцатом веке. Моему деду, моему отцу, всем их современникам дана была от младенчества крепкая нить, и даже самым строптивым и непостоянным из них не удавалось ее оборвать до последнего часа жизни. Значит, дело тут не в человеке, не во мне, а во времени, во взаимодействии характера и эпохи. Причем надо заметить, человек моего поколения не утратил любви к постоянству, что особенно трагично..." [Дневник всюду цитируется по рукописи, в настоящее время находящейся в фонде Ю. Л. Слёзкина в Отделе рукописей Российской Государственной библиотеки. Далее ссылки на дневник специально не оговариваются]
   Горестные эти размышления Слёзкин записал в дневнике, когда ему было 56 лет. И то, что он дожил до этого возраста и его почти обошла стороной тюрьма и ссылка,-- одна из случайностей судьбы, которыми богата наша послереволюционная история, ибо происхождение писателя и родственные связи явно не сулили ему ничего хорошего в стране победившего пролетариата, где дворянские корни вызывали подозрение и недоверие, а наличие родственников в штате императорского двора и среди высших чинов министерства внутренних дел и вовсе грозило стать одним из пунктов обвинительного заключения. Но об этих своих родственных связях писатель предпочитал не распространяться, и, например, портрет его тетушки, фрейлины ее императорского величества, писанный Л. О. Пастернаком, сохранялся у него лишь потому, что принадлежал кисти знаменитого художника...
   Родился Юрий Львович Слёзкин 27 ноября (9 декабря) 1885 года в семье потомственного военного, дослужившегося до чина генерал-лейтенанта. Как писал он в одной из автобиографий, Слёзкины ведут свой род от Михаила Слёзки, западнорусского типографа, который в XVII веке напечатал Библию на украинском языке, за что был проклят архиепископом Петром Могилой. Михаилу Слёзке пришлось бежать из Львова со своими двумя сыновьями в Запорожье. От старшего из сыновей и пошли предки писателя. "Все они из поколения в поколение, от времен Запорожской Сечи, были военными и участниками многих войн и походов. Мой отец -- участник Турецкой кампании 1877 г.",-- пишет Ю. Слёзкин.
   Лев Михайлович Слёзкин оставил интересные воспоминания о боях на Шипке, но, к сожалению, они не сохранились.
   Отец Слёзкина увлекался музыкой, писал романсы, играл в любительских спектаклях, рисовал. Ему принадлежит драма "Проблески счастья", шедшая некоторое время на сцене.
   Художественные традиции тоже передавались из поколения в поколение, так как со стороны бабки по отцовской линии Юрий Слёзкин был в родстве с некогда популярным писателем, автором многих пьес и романов, Василием Александровичем Вонлярлярским (некоторые современники ставили его выше Н. В. Гоголя) и известным поэтом Д. В. Веневитиновым. Со стороны матери Юрий Слёзкин находился в свойстве с Львом Толстым.
   Немудрено, что в семье живы были литературно-театральные интересы.
   "В мои школьные годы,-- пишет Ю. Слёзкин,-- у нас в доме бывали частыми гостями приезжавшие в Вильну на гастроли знаменитости -- друг детства отца моего тенор Н. Фигнер, итальянский баритон Баттистини, французский комик Коклэн, М. Г. Савина, В. Ф. Комиссаржевская и многие другие. Отец тогда был почетным попечителем виленских театров, я не пропускал ни одного спектакля и у себя в детской соорудил собственную сцену и разыгрывал с приятелями трагедии собственного сочинения".
   Ранние годы жизни Слёзкин провел с матерью во Франции, и первой прочитанной самостоятельно книгой был французский букварь. Но первой любовью все же стала русская литература, с которой он познакомился уже на родине.
   В возрасте 8 лет Слёзкин начинает писать стихи, в 15 -- переходит на прозу, с 16 лет печатается под псевдонимом Юрий Иловский (по названию имения Илово, купленного отцом в Витебской губернии) в местной газете "Виленский вестник" и в "Петербургском листке".
   Раннему развитию будущего писателя много способствовал отец, на попечении которого остался мальчик после развода родителей в 1894 году. Впоследствии, 10 февраля 1932 года, Юрий Слёзкин, осмысливая свой творческий путь, запишет в дневнике: "А читатель у меня был ревностный и влюбленный -- мой отец. Он тщательно собирал все мои писульки, складывал, переплетал и даже собственноручно иллюстрировал... Его безграничной любви и чуткости обязан я развитием своего таланта и вместе с тем -- не будь ему это укором -- своим слишком скороспелым зацветанием, избалованностью и излишней верой в интуицию.
   Он -- отец мой -- устранял на моем пути препятствия, а только лишь преодоление препятствий научает нас серьезности, труду и закаляет талант.
   Итак, первое десятилетие -- с 1892 года по 1902 год -- ребячье чириканье, проба голоса, только потому что голос имеется и светит солнце, это десятилетие не в счет, оно могло бы привести меня, случись иные обстоятельства, на любое поприще, оно не определяет нить развития. В те годы еще более, чем стихи, забавляла меня игра в куклы и игра в войну... А однако из меня не вышел ни хороший отец, ни хороший военный... В те годы, к 1902-му, увлекался я еще живописью и лицедейством -- не стал я ни живописцем, ни актером... С 1902 года определилась, выкристаллизовалась во мне одна страсть, одна склонность, постепенно подчинившая себе все чувства, пользующая их себе на потребу,-- писательство . С 1902 года что бы я ни делал, каким бы вздором ни занимался, куда бы ни уносился фантазией, кем бы и чем бы ни увлекался -- все невольно подчинялось творчеству, все как бы становилось литературной канвой , фабулой..."
   Последнее самонаблюдение весьма точно и характерно для писателя, смысл жизни которого -- создание литературных произведений.
   В 1905 году, в горячие дни первой русской революции, Слёзкин поступает в Петербургский университет. Молодой провинциал оказывается в бурлящей студенческой среде, сближается с радикально настроенной молодежью.
   Слёзкин организует литературный кружок "Грядущий день" и является одним из редакторов студенческого альманаха под тем же названием. В альманахе в конце 1906 года была напечатана первая повесть начинающего литератора -- о погромах и революции -- "В волнах прибоя". Альманах был конфискован, а Ю. Слёзкин осужден по 129-й статье Уложения о наказаниях за призыв к бунту и оскорбление войск к году заключения в крепости.
   Первая повесть показывала стремление автора откликнуться на важные общественные события, подать свой голос в защиту человеческих прав, человеческого достоинства. И отсюда его попытка сделать героями революционеров. Именно в них он видел творцов будущего справедливого общества. Однако повесть была несовершенна. Юрий Слёзкин слабо представлял себе и революционеров, и ту среду, в которой они действовали. Позже, в 1932 году, Слёзкин запишет в дневнике: "...Эта моя повесть -- целиком выдуманная (и крайне беспомощно), начиная от действующих лиц (которых я не знал) и кончая резонерской частью" [С л ё з к и н  Л.  "Пока жив, буду верить и добиваться" // Вопросы литературы. 1979. No 9. С. 276].
   Автор статьи о Слёзкине в энциклопедии "Русские писатели" Т. Исмагулова почему-то решила, что резкий отзыв А. Блока о повести стал "одной из причин отказа Слёзкина от остросоциальных сюжетов" [Русские писатели. 1800--1917. М., 2007. Т. 5. С. 648]. К сожалению, абсолютное большинство советских и постсоветских литературоведов либо вовсе не читали Слёзкина, либо, подобно М. Чудаковой и Л. Яновской, пользовались сведениями из вторых, третьих рук и т. п. В действительности, почти каждое произведение Слёзкина отмечено пристальным взглядом в противоречия современного ему общества.
   Эпоха реакции несомненно затормозила развитие писателя. Его бунтарские настроения угасли, но страсть к литературе не была подавлена. В 1909 году Слёзкин организует кружок "Богема", где на собраниях начинающие писатели и поэты читали и обсуждали свои произведения. Юрий Слёзкин выработал и теоретическую платформу кружка -- кредо, основные пункты которого свидетельствовали о намерении молодых людей идти по пути реалистического искусства. Вот несколько пунктов этого кредо:
   "Претворять действительность в фантазию, а фантазию казать действительностью -- вот задача искусства.
   Произведения искусства питаются кровью жизни, как цветы соками земли. Цветы необычны в красоте своей и манят новыми возможностями, храня корни свои в земле -- искусство создает новое и прекрасное, превзойдя жизнь, но не отрываясь от нее.
   Художественное произведение, являясь созданием индивидуальной личности, безусловно должно носить на себе особую печать этой личности. Жизнь дает искусству свое общее что , а творец свое индивидуальное как . Произведение искусства без общего что  -- теряет свою убедительность, без индивидуального как  -- перестает быть произведением искусства.
   Искусство никогда не останавливается в своем движении, всегда ищет новые формы для своего выявления; художник-творец, остановившийся в своих исканиях,-- теряет связь с истинным искусством" [Цитируется по рукописи: Альбом "Богемы" (в настоящее время после продажи на аукционе рукопись находится в частной коллекции)].
   Следуя провозглашенным принципам, Слёзкин в течение десяти предреволюционных лет пишет множество рассказов, в которых фрагменты реальной жизни фантазией автора сплетены в причудливые сочетания. Головокружительные страсти, пистолеты, самоубийства, убийства из-за ревности весьма часто переполняют страницы его книг. Писатель не боится быть необычным, неожиданным, не боится шокировать обывателя. По поводу рассказа "Марево" некий критик заметил, что в нем "Слёзкин переарцыбашил самого Арцыбашева".
   На раннем этапе творчества Юрия Слёзкина увлекала сама возможность создавать картины, характеры, сталкивать их резко друг с другом, находить необыкновенное, новые сюжетные повороты.
   Михаил Булгаков, посвятивший творчеству писателя статью "Юрий Слёзкин (Силуэт)" (см.: Сполохи (Берлин). 1922. No 12), отмечал, что этот писатель -- замечательный фабулист, увлекающий читателя своей выдумкой. В общем данное высказывание верно. Но главное все же -- умение Слёзкина вести повествование, строить взаимоотношения героев своих и раскрывать их характеры так, что каждая строчка, каждая фраза дышит новизной.
   Одним из первых учителей своих писатель считал Чехова. Но испытал на себе влияние и других великих предшественников. "В 1911 году весной,-- вспоминает Слёзкин,-- я начал писать в Илове "Помещика Галдина", первый свой роман о живых людях, действующих тут рядом со мной... Пушкин в прозе, Мопассан -- в них я видел учителей и старших братьев" [С л ё з к и н  Л.  "Пока жив, буду верить и добиваться". С. 277].
   Выработке писательского мастерства, техники немало способствовал М. Арцыбашев. Его редакторские советы -- быть лаконичным, искренним, уделять больше внимания изучению жизни, избегать широковещательных деклараций и пустозвонных фраз, стремиться к психологическому анализу явлений, которые берутся сюжетом,-- Юрий Слёзкин учитывал, впитывал.
   В любом случае рост литератора от произведения к произведению несомненен.
   По окончании университета Слёзкин совершает большое путешествие в Европу, посещает места, где бывал в детские годы. Общительный, легко сходящийся с людьми, увлекающийся, Юрий Слёзкин знакомится со многими французскими писателями, поэтами, художниками. Огромное впечатление, которое сохранилось на всю жизнь, оставила беседа с Роденом, чью мастерскую Слёзкин посетил в 1912 году.
   Вернувшись на родину, Юрий Слёзкин один за другим выпускает сборники рассказов. Появившийся в 1912 году на страницах журнала "Русская мысль" роман "Помещик Галдин", а в 1914 году в этом же журнале роман "Ольга Орг" делают имя Слёзкина широко популярным. "Ольга Орг" за короткий период выдержала до десятка изданий и была экранизирована.
   "Этот роман и стал как бы вершиной, определяющей меня как писателя в это десятилетие,-- писал позже Слёзкин в дневнике.-- Несмотря на многие недостатки,-- продолжал писатель,-- он сыграл в то время значительную роль, оказался не только явлением художественного, но и общественного порядка" [Вопросы литературы. 1979. No 9. С. 277--278].
   Роман действительно стал общественным явлением. Его обсуждали, по нему велись дискуссии, его перевели на немецкий, итальянский, польский, чешский, финский, шведский языки.
   Заслуга автора состояла в том, что он показал в литературе новый тип девушки, новую героиню эпохи крушения идеалов буржуазного общества. Обнаружив фальшь, лицемерие буржуазной морали, гимназистка Ольга Орг, дочь крупного губернского чиновника, сбрасывает ее оковы, но перед ней нет ни путей, ни идеалов: "Я ходила в гимназию, учила физику, историю, потому что их нужно было знать для ответа... К чему нас готовят, мы не знаем... Мы ничего не умеем... Нас балуют с детства, потом посылают в гимназию, чтобы мы получили диплом и были, как все. Мы... не знаем, что с собою делать. Потом нас выкидывают на улицу или стараются выдать замуж... И вот у меня нет дороги, никогда не было".
   В статье Е. Колтоновской, появившейся вскоре после публикации романа, была верно схвачена мысль, которую несло произведение Слёзкина: "Жутко и страшно. На хрупкие и слабые плечи детей взвалена громадная тяжесть -- ковать новые формы, создавать новые ценности, воздвигать маяки. Уходящие отцы ничего не оставляют им в наследство, кроме груды развалин... Это быстрое крушение моральных ценностей сытого буржуазного общества, логика его традиций -- болезненно переживается молодыми представителями среды, не впитавшими в себя еще новых ценностей..."
   Очевидно, именно этот роман создал Слёзкину репутацию "эротического" писателя, что было далеко от истины и вовсе не соответствовало его нравственному и творческому облику. Даже А. М. Ремизов полагал, что Слёзкин близок к порнографическому течению в литературе начала XX века. Так, говоря о целомудренности писателя Бориса Пантелеймонова (1888--1950), он писал: "Он взялся прочитать мне самую живую страницу из Юрия Слёзкина -- и так читал! -- давясь и краснея" [Р е м и з о в  А.  М.  Собр. соч. Т. 10. М., 2003. С. 123].
   Подобными заблуждениями и домыслами, по большей части необоснованными, полна как упомянутая статья Т. Исмагуловой, так и многие другие работы советских литературоведов, касавшихся творчества Слёзкина.
   Л. Е. Белозерская-Булгакова, вспоминая много лет спустя о своем первом знакомстве с писателем в 1924 году, отмечает как само собой разумеющееся его известность: "А вот Юрий Слёзкин. Неужели это тот самый, петербургско-петроградский любимец, об успехах которого у женщин ходили легенды? Ладный, темноволосый, с живыми черными глазами, с родинкой на щеке на погибель дамским сердцам... Он автор нашумевшего романа "Ольга Орг". У героини углы рта были опущены "как перевернутый месяц", и девушки сходили с ума и делали кислую гримасу, стараясь подражать перевернутому месяцу" [Б е л о з е р с к а я - Б у л г а к о в а  Л.  Е.  Воспоминания. М., 1989. С. 87].
   Но если роман "Ольга Орг" привлек читательское внимание прежде всего показом крушения прежних взглядов на принципы морали, то роман "Помещик Галдин" затрагивал проблемы более глубинные и важные для России той поры. Он обнажал крушение, вырождение, бесперспективность старых правящих классов.
   Несколько месяцев из жизни гусарского ротмистра Григория Петровича Галдина под пером Слёзкина превращаются в обобщающую картину безысходности и тупика, в который зашло дворянство и так называемая общественная жизнь власть имущих.
   Тридцатидвухлетний ротмистр, выйдя в отставку, решает поселиться в своем родовом имении в Витебской губернии. Он крепок здоровьем, чист сердцем, честен и смел. Его представления о жизни, о назначении человека, о чести и порядочности просты и незатейливы. Его интересы ограниченны: он увлекается охотой, собаками, лошадьми. Галдин испытывает счастье просто от ощущения природы, хотя даже не задумывается над своим чувством.
   Умело и тонко Слёзкин показывает, как все простое и близкое к природе радует Галдина и как ему претит все фальшивое, искусственное, пусть даже внешне кажущееся важным и значительным. Он рад деревенским мужикам и бабам, находит с ними общий язык, но его раздражает возня вокруг выборов в государственный совет, куда одна дворянско-помещичья партия хочет протащить своего ставленника черносотенца в противовес другой помещичье-дворянской партии, представляющей интересы местной шляхты.
   Дикость, мерзости, подлости, которые творятся в этом тихом краю, Слёзкин дает несколькими штрихами, лаконично и метко -- взяточничество, торгашество, сплетни видим мы в живых сценах и лицах.
   Роман (так называл свое произведение Слёзкин, критики же предпочитали именовать его повестью) вызвал многочисленные и разноречивые отклики. Прогрессивная, радикальная печать оценивала роман положительно, реакционная консервативная увидела в нем подрыв устоев.
   Помимо общественного звучания, рецензенты отмечали художественные достоинства произведения (реакционная печать, как правило, их не замечала и указывала на недостатки).
   "...Какое наслаждение перелистать повесть Юрия Слёзкина "Помещик Галдин"! -- говорилось в одной из рецензий.-- Страшно сказать, но в строках этого молодого, еще не окрепшего автора есть что-то от Л. Н. Толстого его первых времен... Дай Бог! -- Стосковалась душа по настоящему, простому, ясному и великому русскому слову..." [Против течения. 1912. No 20 (44).]
   А вот что отмечалось в рецензии А. Басаргина в газете "Московские ведомости": автор оказался "настойчивым в проведении антипомещичьей тенденции: и сам Галдин, и все его соседи-помещики, русские и немцы, выступают в повести в достаточно отталкивающей обрисовке -- как люди своекорыстные, бездельные, раболепно относящиеся к власть имеющим и высокомерно-пренебрежительно к серой мужицкой массе" [Московские ведомости. 1912. No 74. 31 марта].
   Рецензия заключается следующим пассажем:
   "...Оппозиционно-тенденциозное отношение к помещикам-землевладельцам дает себя в ней чувствовать довольно ощутительно -- ко вреду и для повести, и для стоящего у нас теперь на очереди землеустроительного, да и вообще обновительного дела.
   В итоге, на мой взгляд, партийная беллетристика, хотя, быть может, и хочет служить делу обновления, но подходит к этой серьезной задаче со средствами прямо-таки негодными" [Там же].
   Как подлинный художник, Юрий Слёзкин не просто отражал те частные картины жизни, какие видел, но и пытался осмыслить происходящие процессы, выразить их существо, попытаться нарисовать тенденцию. И на этом пути, несомненно, важной вехой вслед за "Помещиком Галдиным" (в советское время автор дал роману новое название -- "Бабье лето") стал его роман "Ветер", напечатанный в первых номерах журнала "Вестник Европы" за 1917 год. В этом романе он пытается ответить на вопрос, повисший в воздухе в повести "Помещик Галдин": что делать русскому дворянину, порядочному человеку, помещику, в современной ему России? Ответ -- работать, быть хозяином, управителем на земле, развивать промышленность.
   Февральская революция была встречена Слёзкиным как вполне закономерный итог развития страны. Однако дальнейшие события показали несостоятельность и новых правителей, которые не могли вывести Россию из тупика империалистической войны, а народу не дали обещанного -- свободы, равенства, братства.
   Октябрьскую революцию Ю. Слёзкин приветствовал. Он увидел в большевиках реальную силу, способную ликвидировать хаос и разброд, в который ввергли страну действия буржуазного Временного правительства.
   В этой связи уместно привести несколько фрагментов опубликованного примерно за полтора месяца до Октября памфлета Ю. Слёзкина "Скоморохи революции". Памфлет несколько сумбурен, в нем не всегда четко выражены идейные позиции автора, но все же он дает представление о настроениях писателя, о его отношении к новой, Советской, власти.
   В памфлете "Скоморохи революции" Ю. Слёзкин с любовью и гордостью говорит о русском искусстве, русской литературе. Именно в них он видит наиболее полное проявление русского духа, духа народа, его великих потенций.
   "Скажите, что прежде всего приходит вам в голову, когда далеко от березового закута, в "прекрасных заграницах", вы начинаете вспоминать о России, когда вас невольно потянет поговорить о ней с вашим другом, или так с кем-нибудь, с первым встречным, когда у вас на одну хотя бы минуточку внезапно оживает сознание того, что вы -- русский.
   Что больше всего любите вы из того, что дала вам Россия, чем могли бы вы гордиться, не показавшись смешным? Ну, конечно же, русским искусством, русским творчеством. И только им. Не станете же вы говорить серьезно о русской государственности, общественности, русской промышленности или русской науке 9...:
   Нет, конечно, никакой у нас не было бы культуры и не смели бы мы вести своего государственного летосчисления -- если бы у нас не было Пушкина, Достоевского, Толстого; если бы не было у нас Строгановских иконописцев и кустарей, и народных сказок, и не было бы Врубеля, и не было бы памятника Петру на Сенатской площади" [С л ё з к и н  Ю.  Скоморохи революции // Журнал журналов. 1917. No 32--33. С. 8--9].
   Слёзкин приветствует революцию, считает, что она совершена именно народом, и осуждает интеллигенцию, испугавшуюся стихии и бежавшую, предавшую интересы народа и его культуру.
   Развал, разброд, разруха при Временном правительстве -- кто виноват во всем этом? Только не народ. Слёзкин не может объяснить происходящего и поэтому обвиняет во всем болтливую интеллигенцию, которая даже не смогла дать революционной программы.
   "И не народ, не толпа,-- пишет Слёзкин,-- виноваты, что вот день за днем все, чем привык гордиться русский, расхищается -- и язык, и сокровища духа, и творчество. Не народ виновен, что загажены дворцы, разворованы музеи, коверкается наш святой язык и на развалинах ни одно слово , ни одно дело не создано нами, ни один символ не окрыляет нас".
   Свой памфлет писатель заканчивает вопросом: "Кто же сильный, прямой и честный скажет наконец народу истинную правду и, взяв его за руку, не заискивая, выведет его на путь творчества, любви и бережливой памяти?" [Там же] И хотя Слёзкин не мог дать ответа на этот вопрос, однако увидел, что большевики сразу же после Октябрьской революции стали на путь сохранения культурных богатств страны.
   Остановив погромы, самосуды, террор толпы, новая власть приступила к положительной работе -- собиранию, сплочению народа, к сохранению и воссозданию памятников старины. Появились новые музеи, были построены тысячи школ, библиотек, открылись новые театры, музыкальные и художественные училища...
   Видимо, этим объясняется то, что Слёзкин проявил готовность сотрудничать с новой властью. Так, в 1919--1920 годах он работает в литературных организациях Чернигова и Владикавказа, образованных местными ревкомами.
   Мировая война, революция, Гражданская война... Для многих дореволюционных деятелей культуры эти эпохальные события становились переломным моментом, а иногда и крахом. Не все смогли сразу осознать и суть происходящих событий, и их направленность, и их неизбежность, необходимость.
   Не сразу пришел к полному пониманию и Юрий Слёзкин. Он ждал перемен, жаждал их, потому что видел всю гниль и разложение царского режима. Он готов был служить своим пером, своим талантом новому строю, новому человеку новой России, но почувствовать обновленную страну должен был душой, глубоко. Этим объясняются его метания из конца в конец России. "Подлинная революция была для меня полной ошеломляющей неожиданностью, принятой мною как наше новое любопытное фабулистическое развитие действия",-- писал позднее Юрий Слёзкин [С л ё з к и н  Л.  "Пока жив, буду верить и добиваться". С. 278]. И как многие представители старой интеллигенции, он проходит через чистилище сомнений, раздумий, ошибок и срывов. Коротко свой путь в первые послереволюционные годы Слёзкин представил так: "от сотрудничества в "Нашей газете" и "Вечерних огнях" -- к "Крестьянской коммуне", от скепсиса -- к революционной восторженности, от организации Союза деятелей художественной литературы -- к бегству за белым хлебом в Чернигов, от заведования подотделом искусств (вполне искреннего -- с отдачей себя целиком) -- к глупейшему сотрудничеству в "Вечернем времени" и снова налево" [Там же].
   В 1918 году в Петрограде после съезда деятелей искусств Юрий Слёзкин стал одним из организаторов и руководителей Союза деятелей художественной литературы и членом редакционной коллегии, возглавляемой А. М. Горьким, по изданию избранных произведений современных писателей. Он активно участвует в различных комиссиях, встречах, в организации концертов, спектаклей.
   Весной 1919 года Слёзкин уже на юге, в Чернигове, заведует подотделом искусств при облоно. Формирует передвижную труппу при штабе фронта, руководит ею.
   В 1920--1921 годах Юрий Слёзкин руководит подотделом искусств во Владикавказе. Весьма подробно этот эпизод его жизни описан в "Записках на манжетах" Михаила Булгакова. Именно во Владикавказе познакомились и подружились Юрий Слёзкин, писатель, имеющий уже прочную российскую известность, и начинающий журналист и писатель Михаил Булгаков. Их дружба возобновилась потом в Москве и продолжалась, с периодическим взаимным охлаждением, до самой смерти Михаила Булгакова.
   Слёзкин одним из первых отметил талант начинающего литератора и всячески поддерживал его.
   В 1921 году Юрий Слёзкин перебирается в Полтаву, заведует подотделом искусств, организует и руководит театральной труппой при штабе 25-й Чапаевской дивизии.
   Здесь же, в Полтаве, осенью 1921 года происходит весьма печальный эпизод. Слёзкина арестовали и предали суду губревтрибунала за статью "Красная одурь", опубликованную в деникинской газете почти два года назад. В статье Слёзкин с позиций гуманизма осуждал некоторые эксцессы Советской власти.
   В защиту Слёзкина выступил Петроградский отдел Всероссийского союза писателей. Из Петрограда 11 октября 1921 года отправлена телеграмма в адрес Полтавского губревтрибунала и В. Короленко.
   В телеграмме говорилось: "...Слёзкин человек легкомысленный, увлекающийся, без определенных политических убеждений и в политике с трудом разбирающийся. Вместе с тем писатель весьма талантливый... Молод и мог бы много дать в будущем. Просим принять во внимание при вынесении приговора" [Цит. по: Литературная жизнь России 1920-х годов. М.: ИМЛИ РАН, 2005. Т. 1. Ч. 2. С. 182].
   В 1921 году он пишет первый после большого перерыва рассказ "Голуби", а в марте 1922 года, сразу же после освобождения, приезжает в Москву, чтобы полностью посвятить себя литературе. У него теперь есть материал, он осмыслил события, видит перспективу.
   О приезде своем в Москву Слёзкин вспоминает в дневнике 9 февраля 1932 года: "Десять лет тому назад -- в 22 году -- я был еще в Полтаве -- я собирался в Москву вместе с Константиновскими...
   ...Получил комнату рядом со Стоновым, кое-какую мебель у Заславских. А вид мой! В крашенных в коричневую краску Константиновскими кальсонах и исподней рубахе, обмотках и стоптанных солдатских ботинках... Купил костюм, побрился... И началась жизнь точно во второй раз. Заново. Нужно было вырабатывать себе имя и место в литературе..." [Вопросы литературы. 1979. No 9. С 279--280]
   Выбор пути был сделан Слёзкиным окончательно в 1922 году. Отвечая на анкету журнала "Веретеныш" (Берлин, 1922, No 3) о будущем русской литературы, он писал: ""Сделать вид", что революции не было, отмахнуться от нее или надуть губы и отделаться одним словом "ужас" или "чепуха" -- человек нормальный (здоровый во всех отношениях) не может, ибо для него революция -- ряд дней его жизни , а из жизни не только дня, но и часа не выкинешь.
   Каждый час -- мудр для того, кто умеет читать в нем.
   Писатель -- человек, умеющий видеть -- следовательно, ему более, чем кому-либо нельзя закрывать глаза свои. А ведь ненависть, личные чувства -- как и восторг -- ослепляют.
   Вот почему так сумеречно творчество ненавидящих и славословящих. И те и другие далеки от правды жизни.
   Будущее за теми, кто пережил, перестрадал, осилил великое трясение и, заглушив в себе личное, сумел увидеть  р о в н ы й  ш а г  ж и з н и -- в пламени, крови, голоде, паденьях и взлетах".
   В 20-е годы Юрий Слёзкин пишет одно за другим произведения, посвященные недавним пережитым событиям и сегодняшнему дню,-- роман "Столовая гора" (1922), повесть "Шахматный ход" (1923), роман-памфлет "Кто смеется последним" (1924); повести "Разными глазами" (1925), "Бронзовая луна" (1926), "Козел в огороде" (1927). В 1928 году выходит роман "Предгрозье" -- первый вариант первого тома трилогии "Отречение".
   В 1929--1930 годах на современном материале Слёзкин создает пьесы "Ураган" и "Пучина", поставленные в театре б. Корша и им. Е. Вахтангова.
   Кроме того, за эти годы опубликовано десятка полтора рассказов.
   Таким образом, за 20-е годы написано девять повестей и романов и две пьесы. Неплохой итог!
   Но автор не удовлетворен. Он мечтает создать масштабное произведение, в которое сумел бы вложить весь свой опыт, осмысление прожитой жизни, осмысление исторических событий. И окидывает взглядом, оценивает созданное. В 10-е годы Слёзкин написал несколько прекрасных рассказов о любви и ее многоликости, о ее высотах и странностях: "Химеры", "Глупое сердце", "Обертас", "Астры", "Турецкая шаль", "Ситцевые колокольчики", "Господин в цилиндре".
   Тема любви и тема родины удивительно и неожиданно переплетены в рассказе "Господин в цилиндре". Написанный в январе 1916 года, рассказ провидел судьбу и тоску многих и многих тысяч русских людей, которые через десять или двадцать лет так же, как Сергей Матвеевич, будут на чужбине повторять "шепотом русские слова, простые русские слова:
   -- Почему я плачу? Неужели я так стар? Что, если сейчас поехать в Россию? Да, да, сейчас, сию минуту".
   Михаил Булгаков написал в своей статье: "Если бы я обладал скверной привычкой к сравнениям, я бы сказал, что это -- чеховский финал".
   Новые темы, отражение событий революции, Гражданской войны, первых мирных лет появляются в произведениях Слёзкина, начиная с небольшой повести "Голуби".
   Герои повести, рядовые обыватели, должны занять какую-то позицию, принять чью-то сторону в дни, когда ведется борьба, война за новое общество. Но не все понимают, на чьей стороне справедливость, а в методах борьбы, к которым приходится прибегать во имя будущего, видят лишь жестокость, но не необходимость. Если бы можно было обойтись без нее! Слёзкин не решил еще для себя: а можно ли?
   "...В Полтаве, перед отъездом в Москву, пишу я (в 1921 году) повесть свою "Голуби", где устами старика приоткрываю я край наболевшего во мне , но далеко еще не решенного: "все мы -- голубиные завистники". Заканчивал я так свою повесть, и этой завистью к будто бы мирной и ласковой голубиной жизни я открывал первую страницу моей третьей десятилетки -- московской 9...: (Слёзкин считал началом творческого пути 1902 год.-- Ст. Н. ) Нервно, путанно это последнее мое десятилетие -- попытки раскрыть себя и свое, попытки осмысливания в романе "Столовая гора", в повести "Шахматный ход" остались только попытками и не имели в дальнейшей моей работе своего развития. Все же это, на мой взгляд, лучшее.
   Болезненность перестройки, борьбы за себя, за жизнь сказалась в "Разными глазами" и особенно остро в "Козел в огороде", где особенно характерно второе дно повести".
   В конце 1918 года при обсуждении рассказа Слёзкина "Червонная осень" Евгений Замятин заметил, возражая одному из критиков: "То, что есть яростно-красочный Гоген -- не делает плохим подернутые пеплом краски Борисова-Мусатова. Надо различать импотенцию и целомудрие... Автор пишет не столько строками, сколько между строк. Это -- большое и самое трудное мастерство" [З а м я т и н  Е.  Соч. Т. 1. М., 2003. С. 15].
   Слёзкин интуитивно чувствовал, что писателю чрезвычайно важно понять социальные процессы своего времени, что, не постигнув современности, нельзя создать значительное произведение. Книги, не рассказывающие чего-либо нового о жизни, о людях, бесполезны, они не будут поняты и приняты читателем.
   Он называет свои произведения 20-х годов "Столовая гора" и "Шахматный ход" попытками осмысливания. В этой самооценке раскрывается, по всей вероятности, автором не осознанное значение их для читателя и той поры, и современного. Ценность "Столовой горы" и "Шахматного хода", их достоинство именно в том и состоит, что они созданы человеком, писателем со своей точкой зрения, со своим видением мира, происходящих событий. Причем писатель этот хочет понять те процессы, те преобразования, которые охватили страну, разобраться в них и найти свою позицию. "Столовую гору" и "Шахматный ход", первые крупные послереволюционные произведения, сближает общее светлое оптимистическое настроение, вера в завтра (что резко отличает их от всего предшествующего творчества Юрия Слёзкина), хотя и события, и большинство героев этих произведений, казалось бы, дают мало тому оснований.
   Действительно, что происходит в романе "Столовая гора"?
   У подножия Столовой горы, во Владикавказе, утвердилась Советская власть. Слёзкин рассказывает главным образом о тех, кого занес сюда ветер революции и Гражданской войны: артисты труппы, не успевшие уйти с остатками добровольческой армии, литератор, семья старого генерала, поэт, бывший редактор бывшей белогвардейской газеты. Все это люди, либо не понимающие смысла событий, приверженные прошлому, либо не принимающие нынешнего, не желающие его, но приспосабливающиеся. В романе есть и большевики, например председатель месткома труппы актер Бахтин, поэт и редактор газеты Авалов или же управделами местного совнархоза, но они либо только называются, либо появляются в коротких сценах, чтобы произнести несколько фраз. Зато какие выпуклые фигуры Алексей Васильевич, генерал Рихтер, Халил-Бек, Петр Ильич, Ланская. Их лучше всего знает Слёзкин, и потому они убедительны.
   Стремясь придать своему роману большую достоверность и приблизить по времени к читателю, Слёзкин ведет повествование в настоящем времени -- прием, который ныне принят в киносценариях. Лишь то, что касается прошлого героя, дается в прошедшем времени. Он как бы фиксирует происходящее, беспристрастно, незаинтересованно. Почти все, что мы узнаем о характерах героев, их мыслях, чувствах, нам становится известно из их поступков, жестов, слов -- со стороны, как наблюдателям; автор умышленно избегает показа изнутри, ибо тогда он должен будет судить своих героев, кому-то симпатизировать, кого-то оправдывать, с кем-то не соглашаться. Нет, автор рисует картину, а читатель пусть сам понимает, где истина, на чьей стороне справедливость.
   Разруха? Да. Папиросники? Да. Чекисты, приходящие с обыском? Да. Все это так, все это было, говорит Слёзкин. Но было и другое. Становление новой культуры, приобщение к культуре широких масс, начало созидания нового общества. Автор показывает нам это легкими штрихами, деталями, ненавязчиво и тактично.
   Слёзкин, правда, почти не касается тех, кто творит, созидает новую жизнь. Его внимание приковано к другой стороне, к тем, кто вынужден стать внутренними эмигрантами у себя в отечестве. Однако и показ этой стороны убеждает в силе нового строя, в закономерности его прихода. "Столовая гора" так же, как и следующая повесть Ю. Слёзкина, "Шахматный ход", некоторыми своими мотивами предвосхищает "Белую гвардию" М. Булгакова, который во многом шел по стопам Слёзкина и находился под его влиянием (даже в "Мастере и Маргарите" слышны отзвуки слезкинского "Козла в огороде" и его более ранних рассказов, а появление двух неизвестных в городе в начале "Ольги Орг" весьма напоминает появление Ивана Бездомного и Берлиоза в булгаковском романе).
   Видимо, настало время сделать небольшое отступление по поводу взаимоотношений двух писателей -- Слёзкина и Булгакова. С тех пор как некоторые литературоведы обнаружили, что в образе Алексея Васильевича из "Столовой горы" легко узнать некоторые черты Михаила Булгакова (манера говорить, походка и т. п.), начались всевозможные спекуляции по этому поводу. Поскольку Алексей Васильевич не был явно положительным советским героем, а неявно -- вообще сомнительным героем (а Булгакова стремились представить идеальным героем, борцом), то литературоведы Л. Яновская и М. Чудакова стали шельмовать Слёзкина как завистника (дескать, он завидовал Булгакову и потому придал Алексею Васильевичу многие отрицательные черты). В отместку же Булгаков вывел его в "Театральном романе" в образе Ликоспастова, отвратительного типа и завистника. (Этим литературоведам даже не приходит в голову, в сколь неприглядном виде они выставляют своего кумира -- Булгакова: ведь если принять эту бредовую версию -- Булгаков затаился, а через 15 лет отомстил! Дикость!)
   Каковы же были реальные отношения Слёзкина и Булгакова? Они подружились во Владикавказе в 1920 году. В том же году между ними произошло некоторое расхождение (Булгаков "переметнулся на сторону сильнейшую",-- напишет впоследствии в своем дневнике Юрий Слёзкин; что под этим подразумевалось -- сегодня установить нельзя). Но, встретившись снова в 1922 году, они и не вспомнили о мимолетном разладе. Об этом свидетельствуют хотя бы два документа. Вот один из них -- отзыв Слёзкина о романе Булгакова "Белая гвардия": "Роман "Белая гвардия" является первой частью трилогии и прочитан был автором в течение четырех вечеров в литературном кружке "Зеленая лампа". Вещь эта охватывает период 1918--1919 гг., гетмановщину и петлюровщину, до появления в Киеве Красной Армии. На фоне этих событий рисуется жизнь одной интеллигентной семьи, все члены которой так или иначе вовлечены в общий водоворот.
   Вещь эта признана всеми слушателями исключительной по широте замысла, четкости, яркости выполнения, динамичности построения, уверенной лепке героев. Поражает своеобразный строй языка, при кажущейся суховатой беглости, дающий полноту, насыщенность образов. Роман написан настолько честно , в смысле пренебрежения какими бы то ни было ухищрениями (которые у большинства современных писателей заменяют внутреннюю значимость), настолько читатель заражается автором, настолько выпукло встает перед слушателем творческая правда (писатель имеет что сказать, знает , о чем говорить, а потому и может говорить просто), что в ту минуту, когда его слушаешь, не чувствуешь, как написана вещь. В этом ее жизненная сила.
   Мелкие недочеты, отмеченные некоторыми, бледнеют перед несомненными достоинствами этого романа, являющегося первой попыткой создания великой эпопеи современности" [С л ё з к и н  Ю.  Л.  Манускрипты // Литературная неделя. 1924. No 58. 9 марта. Приложение к газете "Накануне". 1924. No 575. 9 марта].
   Мог ли завистник и недоброжелатель дать столь хвалебный и глубокий отзыв о произведении человека, которому завидовал?
   А несколькими днями позже, 15 марта 1924 года, Михаил Булгаков сделает надпись на книжке "Дьяволиада": "Милому Юре Слёзкину в память наших скитаний страданий у подножия Столовой горы. У подножия ставился первый акт Дьяволиады, дай нам Бог дожить до акта V-го -- веселого с развязкой свадебной".
   Письма, которыми обменивались в середине 1920-х годов Слёзкин и Булгаков, свидетельствуют об их взаимной симпатии.
   Однако позже их пути действительно разошлись.
   У Слёзкина наступила полоса неудач, он жил впроголодь с новой женой Ольгой Константиновной в коммунальной квартире, в одной комнате. С 1925 года и до последних дней его местожительство не менялось. Он не сетовал, не выпрашивал жилье у начальства. Ему приходилось попадать и в более страшные условия. Он понимал, что принадлежит к побежденному классу, и подобно многим бывшим дворянам нес свой крест. Он вполне разделял позицию Блока.
   У Булгакова судьба сложилась немного удачнее: его "Дни Турбиных" с успехом шли на театральной сцене, ставили (хотя вскоре и снимали) другие его пьесы.
   Слёзкина семь лет не печатали. Но он продолжал работать и верить в себя.
   25 июня 1932 года он делает запись в дневнике, которая начисто снимает мотив зависти, который ему приписывают люди, не читавшие его произведений, а выковыривающие тухлые сплетни из замусоренной памяти старых людей: "Никогда не подозревал в себе честолюбия. Сегодня в этом убедился. Я честолюбив. Но почему же я никогда не испытывал зависти -- ни в быту, ни в литературе? Я не завидовал ни одному из своих литературных товарищей (моего поколения), самому удачливому из них и талантливому -- Алексею Толстому (напротив, всегда испытывал к нему род влюбленности и радовался его успехам), не завидую молодым знаменитостям -- Олеше, Вс. Иванову, Леонову, Пильняку... И странными мне кажутся признания Олеши о его зависти к современникам. Конечно же, я не завидую и не завидовал славе и успехам писателей старших поколений. Иных я любил, иных не читал вовсе. Но разве можно быть честолюбивым и не завидовать? Не знаю. Мне был приятен успех, но я его никогда не искал. Похвалы в печати меня радовали, как школьника, получившего удовлетворительную отметку. Устные похвалы -- сказанные мне в лицо, меня всегда смущали -- и, по правде говоря, я им никогда не верил. Не из излишней скромности. Было неприятно отчего-то. Самую большую радость мне доставляло внутреннее удовлетворение -- нечастое и очень кратковременное, потом радость -- видеть свою вещь напечатанной. Мучительный стыд -- поставленной на сцене. Но сладкий вместе с тем. Но я честолюбив. Но я хочу и верю, что сделаю и должен сделать нечто, что заставит современников меня признать. Сколько меня ни били, сколько бы мне действительность и собственная моя предыдущая работа ни говорили бы обратного -- я стою на своем и ничто еще меня не поколебало в этом желании и вере. И одного препятствия боюсь -- болезни. Мне нужно здоровье во что бы то ни стало. Все остальное приложится. Вот в этом я мнителен и слаб. Даже трус. В один день признаться в двух пороках -- честолюбии и трусости -- вещь не легкая! Поставим же себе в плюс -- смелость признаваться в своих недостатках".
   Конечно, можно возразить: автор хотел похвалить самого себя, возвыситься в собственных глазах. Однако подобное возражение возможно лишь тогда, когда мы заведомо видим в Слёзкине обвиняемого. Он кристально чист и честен перед собой. Он писал дневник для себя.
   Что же касается дальнейших отношений Слёзкина и Булгакова, то пусть короткие дневниковые записи скажут сами за себя. Заметим: о том, что Булгаков когда-нибудь станет классиком, Слёзкин не подозревал, он относился к нему как к своему коллеге и другу:
   "16 ноября 1939 г.
   Звонил Булгакову, узнав о его болезни. У него склероз почек, он слепнет. Такое несчастие невольно заставляет забыть о многих его недостатках и провинностях в отношении меня. Как-никак он давний мой друг и талантливый человек. Подошел к телефону сын его жены. Михаил Афанасьевич лежит, его жена больна ангиной. Я передал свой привет. Через некоторое время звонок. Говорит снова детский голос, от имени отца благодарит за память и очень просит заглянуть к нему, когда поправится мама...
   3 декабря 1939 г.
   Звонил Булгаков из санатория Барвиха. Благодарил за память. Он поправляется, зрение восстанавливается. Три месяца он ничего не видел.
   11 марта 1940 г.
   Сегодня узнал от Финка -- умер Михаил Афанасьевич Булгаков, 49 лет. Много месяцев страдал. Одно время чувствовал себя лучше, вернулось зрение, а перед смертью снова ослеп. Так и не удалось с ним встретиться, как условились -- после Барвихи. Большая часть его рукописей не увидела света. Два романа, четыре пьесы. Прошел всю свою писательскую жизнь по обочине, всем известный, но "запретный". Его "Дни Турбиных" держатся на сцене дольше всех советских пьес. Грустная судьба. Мир его праху.
   15 марта 1940 г.
   В "Лит. Газете" 15 марта появился приложенный здесь некролог о Булгакове. Впервые о нем написана правда. При жизни -- был успех у читателей и зрителей и бесконечный поток ругани на страницах газет и теа-журналов.
   Пьесы "Пушкин" и "Дон-Кихот" принимались и много лет не ставились под нажимом критики и театральных заправил".
   Здесь следует говорить не о зависти, а о глубоком уважении к другу и о проницательности Слёзкина: ведь он первым увидел талант в молодом литераторе, поддержал его, а потом радовался его успехам.
   Критика порой упрекает того или иного автора в том, что он ограничился показом отрицательных героев, не дав им ярких, убедительных антиподов. Часто критики незаметно подменяют содержание книги действительностью, и тогда появляются упреки в искажении жизни (автор не заметил, не учел, игнорировал то-то и то-то и т. д.).
   Но дело в том, что лишь великие писатели, гении сумели в своем творчестве воспроизвести всю полноту жизни. Да и то при желании можно заметить, что они чего-то не учли, чего-то не отразили, что-то исказили.
   Однако смешно подходить с меркой Шекспира или Толстого к сотням и тысячам авторов, создающих литературу. Да и вообще какова должна быть единица измерения таланта? Пока на это не ответил ни один теоретик, ни один сторонник точных, математических методов в искусствоведении и литературоведении.
   Писатель должен отличаться от других -- вот главное. Свой взгляд на мир, свой стиль, свои герои, темы или их аспекты, ракурсы. Поэтому смешно говорить, что автор не учел, обеднил и не отразил. Как он создал свое произведение -- вот главное. А это уже зависит от знания материала, от умения писателя дать ситуации и характеры, жизненно верные и художественно убедительные. В конце концов, как известно, искусство не выдает свои произведения за действительность, но талант художника, создавая художественную действительность , должен убедить нас в ее возможности, какой бы фантастической эта художественная реальность ни была. В противном случае все манипуляции слогом, сюжетом, диалогом, реалиями, взятыми из живой жизни, оказываются бесполезными, нас не волнует, не увлекает произведение, нас не трогают мысли художника, не находят отклика.
   Слёзкин сам пережил эпоху Гражданской войны на Украине. Поэтому столь убедителен, ярок его "Шахматный ход". И опять же он пишет о том, что лучше знает,-- о людях, помимо своей воли втянутых в водоворот революционных событий и Гражданской войны, об обывателях и о врагах революции.
   Вихрем проносится по страницам повести лихая банда батьки Выкруты и полковника Григория Остапыча Турепко (он же бывший гусарский ротмистр Валентин Артурович). Без цели, без идеалов, без перспективы. А в обозе банды случайно сюда попавшая маленькая актрисочка провинциального театра Лесинька Гук со случайным мужем суфлером Огурцовым.
   Все темное, подспудное, поднятое со дна, взбаламученное революцией и войной, не находящее себе верного пути, да и не стремящееся найти его попадает в банду батьки Выкруты, чье политическое кредо ни к чему не обязывало, зато давало полную волю стихии: "Хай живе ридна Украина без кацапов, жидов и прочей сволочи, вся земля крестьянам в вечное собственное пользование, по универсалу за печатями, а налогов никаких и городу ничего не давать, и начальства чтобы, окромя батьки, никакого, и дорог железных не треба: от железных дорог -- мор, голод".
   И в "Столовой горе", и в "Шахматном ходе", и в рассказах и повестях 20-х годов -- "Огуречная королева", "Бандит", "Голый человек", "Разными глазами", "Козел в огороде", несмотря на локальность действия и ограниченное число персонажей, Слёзкину удается передать движение, в которое привела Россию революция, перестройку быта, а вслед за тем и психологию разных слоев населения, перемешанных эпохальными бурями.
   Произведения Слёзкина 20-х годов, лишенные идеологической предвзятости и штампов соцреализма, помогают лучше понять ту далекую уже от нас эпоху, чрезвычайно сложную, неоднозначную, которую невозможно уложить ни в схемы, создаваемые в прошлом историками в рамках "Краткого курса истории ВКП(б)", ни в схемы, разработанные публицистами и теоретиками в наши дни.
   Да, постепенно укрепляющийся в стране тоталитарный режим накладывал определенный отпечаток на жизнь всех слоев населения, но в 20-е годы это еще не ощущалось как трагедия, а проявления бюрократическо-командной системы чаще воспринимались как комические недостатки роста, и вместе с тем пафосом роста и созидания, веры в лучшее будущее были охвачены широкие массы. Так что в советской литературе мы находим отражение и тех, и других процессов. Энтузиазм тружеников воспевали В. Катаев ("Время, вперед!"), М. Шагинян ("Гидроцентраль"), Ф. Панферов ("Бруски"), Ф. Гладков ("Энергия").
   Слёзкин отражает проблемы жизни новой России в таких повестях, как "Разными глазами" (1925) и "Козел в огороде" (1927). Повесть "Разными глазами" имеет подзаголовок "Короб писем". Точнее, это повесть в письмах. Форма не новая. История литературы знает много прекрасных образцов. Можно вспомнить "Опасные связи" Шодерло де Лакло, эпистолярные романы А. Ричардсона и Смоллетта. Да и в России были прекрасные образцы. Достаточно назвать "Бедных людей" Ф. М. Достоевского.
   Андре Моруа отметил, что это несколько искусственная форма, что жизнь, в сущности, проходит в разговорах, в делах. Замечание весьма несостоятельное, ибо любая литературная форма искусственна. Роман, в котором люди говорят и действуют, все же не реальная жизнь, а литературное произведение, как и то, в котором люди обмениваются письмами. Литературе пока не известно крупное произведение, построенное только в виде телефонных разговоров, но телефонный монолог "Человеческий голос" Жана Кокто по праву вошел в сокровищницу мировой литературы. Так что повесть, роман в письмах -- вполне законная форма.
   Письма могут сказать, но могут и умолчать. Используя эту форму, автор проявляет свое знание человеческих характеров, стилей и языка эпохи.
   Повесть "Разными глазами" многозначна. Это и продолжение осмысления новой жизни, новой, раскрепощенной морали, осмысление своего пути, это и поиски истины, смысла новой работы. Недаром авторы писем много и хорошо говорят о своем труде. Тема большинства писем -- любовь. Но любовь не абстрактная, а связанная с конкретным жизненным путем, конкретным характером.
   В 20-е годы любовь, семья, брак, половой вопрос стали темой бурных дискуссий, собраний, многочисленных лекций, наконец, произведений искусства. И в этом был свой резон. Отшумели грозовые годы. Наступило мирное строительство. Создавался не только новый, материальный мир, но и новый человек, новый быт, новое бытие, и, значит, формировалось и новое сознание.
   Прошлая религиозная мораль была разрушена, прошлый буржуазный брак, часто основанный не на истинной любви, а на купле-продаже, с его фальшью и ханжеством, был отвергнут. Зарождалась новая семья, основанная на любви мужчины и женщины, на их общих интересах. Разумеется, не все шло гладко, не все было ясно.
   Споры, дискуссии, точки зрения отразились в письмах персонажей повести Ю. Слёзкина.
   Используя эпистолярный жанр, Слёзкин сумел создать изумительно яркие характеры.
   Странные отношения двух отдыхающих в Крыму -- музыканта Николая Васильевича Тесьминова и жены профессора Марии Васильевны Угрюмовой -- вызывают напряженный интерес окружающих. В разнице восприятия и понимания этих отношений, которую мы видим в письмах, обнаруживается и разница характеров, мировосприятий, мироощущений, отношения к себе и другим людям.
   Слёзкин своей повестью говорит: никаких рецептов любви и семьи быть не может. Пришел новый мир, новые люди, и они по-новому и каждый по-своему будут любить и создавать семью.
   Повесть оптимистична, жизнерадостна. От нее веет прочностью, уверенностью. Написана она легко и весело.
   Особый интерес представляет письмо Валентина Медынцева, прототипом которого явно был Максимилиан Волошин (у него в течение нескольких месяцев гостил Слёзкин в 1925 году).
   В повести "Разными глазами" Юрием Слёзкиным великолепно схвачены особенности языка нового времени -- насыщенность современными словами, оборотами, техническими терминами, канцеляризмами. Блестящий, ярко индивидуальный язык, литературный и разговорный, и даже научные термины вплетены в него естественно, органично.
   В повести "Козел в огороде" Слёзкин дает сатирическую картину нэповской России. Он показывает, как в заштатном городке нелепое происшествие всколыхнуло и выплеснуло наружу всю глупость, все ничтожество мещанства, мелкобуржуазной стихии, еще живучей, еще полностью не уничтоженной революцией.
   5 марта 1932 года Юрий Слёзкин сделал запись в дневнике о силе мелкобуржуазной стихии, мещанства. И сегодня она звучит злободневно, служит ярким свидетельством писательской проницательности и даже прорицательности: "Велика сила мелкобуржуазной стихии -- она гнется, съеживается под ударами, но не ломится, не умирает -- напротив того, растет... наперекор силе оружия, пропаганды, власти... Она надевает любую личину, приспосабливается к любому лозунгу...
   Ее питомцы ударничают, читают лекции в комакадемии, разоблачают уклонистов, клеймят позором гнилой либерализм, проводят кампании и каются, каются, каются по любому поводу, за общественной шумихой обделывая свои дела, скидывая помаленьку со счета честных, искренних людей, подлинной социалистической закваски, они пролезают всюду -- получают ордера, пропуска в закрытые распределители и интурист, командировки за границу, откуда возвращаются с патефонами и трескучими фразами о гибели империализма -- всегда возвращаются, лелея свой советский паспорт, потому что они крепко верят в свое право процветать в СССР, они крепко уверены, что в конце концов все эти "реконструкции" -- для рекламы, а суть осталась старая и любезная -- расти, питайся, жирей, жизнь дана вам один только раз, какая бы философская и политическая гипотеза ни пыталась объяснить ее назначение и классовую направленность. Питомцы мелкобуржуазной стихии настолько пронырливы и вертки, настолько мимикрийны, что подчас с трудом можно поймать их самоуверенный, острый взгляд в глазах с виду стопроцентного коммуниста, перестроившегося в доску союзника, премированного ударника..."
   Затравленный рапповской критикой, которая видит в нем чужака, сомнительного попутчика, Слёзкин все-таки продолжает работать. С конца 20-х его перестают печатать. Издательства отклоняют его рукописи. Из репертуаров театров исключаются его пьесы, более пяти лет не издают его книги.
   Он вынужден обратиться, подобно многим другим писателям, с письмом к Сталину. Слёзкин подчеркивает, что все его творчество отдано родине, народу, что хочет быть полезен. Неизвестно, получил ли это письмо Сталин, но резонанс все же был. Писателя пригласили в ЦК, и через некоторое время рукопись первого тома эпопеи "Отречение", произведения, которое Слёзкин считал главным делом своей жизни, была принята к печати.
   В эпопее автор хотел отразить эпоху, XX век со всеми его потрясениями.
   ""Отречение" была последняя и самая настоящая моя вещь -- то, что я обязан был как человек и писатель, делать, потому что знал до конца предмет моего анализа и, пожалуй, теперь оказался единственным из писателей, который имел право описывать ту среду... Я остался единственным из сыновей, который видел агонию и смерть своего отца (дворянства и старой интеллигенции) и который сознает, понимает неизбежность, закономерность этой смерти.
   Алексей Толстой не знал тех, кто вершил политику, он знал только чудаков-помещиков, забившихся в свои медвежьи углы, и потому его "Сестры" так мало освещают эпоху и трагедию смерти целого класса" (дневник, 25 сентября 1932 г.).
   История жизни нескольких человек на фоне мировых исторических событий разворачивается на страницах романа "Отречение". Люди эти по преимуществу составляют среду столичной интеллигенции и чиновничества, отчасти студенчества.
   В "Отречении" впервые у Слёзкина в качестве активно действующих персонажей появляются рабочие.
   Идея классового антагонизма, обреченности старого строя пронизывает роман, передается всем дыханием широкого полотна.
   В первом томе показано развитие событий в 1912--1914 годах, во втором -- события первых четырех месяцев 1915 года.
   В романе цитируются манифесты, прокламации. Создается впечатление документальности и широты охвата событий. Наиболее удачные сцены, где Слёзкин рисует кулисы буржуазной журналистики, среду столичных литераторов, кормящихся возле меценатов и коммерсантов.
   Воздух эпохи передан в романе великолепно. В "Отречении" показана и "связь времен", переход одной эпохи в другую, чреватость одних проблем и событий другими проблемами и событиями. Развитие действия идет двумя потоками -- исторический фон подан сжато, четко, направленно.
   Однако многое из семейной событийной ткани не поднято до уровня, равного тем социальным событиям, о которых говорится в романе. Это создает впечатление некоторой диспропорции.
   Автор не страшился "верно" и "точно" передать хронику 1914 года, а пытался средствами искусства внушить читателю обреченность старой жизни, показать рост новых сил, приход наследников .
   Над эпопеей Слёзкин работал до конца своей жизни. В суровые годы войны он увидел свой патриотический долг в том, чтобы выдвинуть на передний план третьего тома фигуру Брусилова. Некоторые главы романа печатались во время войны. Отдельной книгой роман "Брусилов" вышел в марте 1947 года. В нем реализовалось все, к чему стремился Слёзкин на протяжении писательской жизни,-- слились воедино мысль, идейная ясность, художественное мастерство.
   26 июля 1947 года Юрий Львович Слёзкин скончался.
   А 25 июня 1932 года Юрий Слёзкин записал в дневнике: "У каждого большого художника есть мечта -- иногда одна строка, строфа, фраза, пятно, выражающие человеческое какое-либо чувство -- страсть, гнев, страх, печаль, нежность -- с предельной прозрачной ясностью и чистотой, и только потому эти художники прекрасны. И только эта предельная чистота и ясность оправдывают тяжкий труд мастера и дают ему право называть свое творение -- искусством...
   Подслушать в себе то чувство, которое звучит полнее в твоем существе, отвечает ему, и найти, добиться, поймать, украсть у какой-то минуты высочайшего напряжения это чувство и быть готовым с предельным мастерством -- кратко, скупо и четко, как эссенцию, как жемчуг, показать его человеку -- вот задача, вот цель, вот честолюбие мое..."
   Дважды сызнова начинался творческий путь Юрия Слёзкина, его жизнь в литературе. Сегодня, спустя почти семь десятилетий после смерти писателя, его литературное наследие возвращается к новым поколениям читателей. Наступает третья жизнь.
   Составитель выражает глубокую благодарность РГАЛИ, который на протяжении тридцати лет предоставлял возможность пользоваться хранящимися там рукописями. Особая признательность вдове писателя Ольге Константиновне Слёзкиной (1895--1981), еженедельные встречи с которой в течение десятка лет позволили мне хорошо постичь личность, творческие устремления Юрия Слёзкина, а предоставленные ею дневники, альбомы, книги дали возможность ощутить ту творческую атмосферу, которая и была смыслом жизни Юрия Львовича Слёзкина. Большую роль для реализации проекта сыграли многочисленные беседы с сыном писателя доктором исторических наук Львом Юрьевичем Слёзкиным, который с готовностью отвечал на все мои вопросы, возникавшие по мере работы. И ему я буду всегда благодарен. Неоценимо участие в осуществлении настоящего издания внука писателя Юрия Львовича Слёзкина, крупного ученого-историка.
   И наконец, с восхищением отмечу энтузиазм и самоотверженность редактора книги Аллы Владимировны Безруковой. Низкий Вам поклон.

Ст.  Н и к о н е н к о

   P. S. Кажется, сказано достаточно. И все же хочется привести еще одну запись из дневника, сделанную в самые грозные дни войны. В этих простых словах понимание не только жизни, но и задач литературы, служению которой посвятил себя Юрий Слёзкин:
   "24 апреля 1943 года
   Как далека от жизни наша современная литература со своими писаными героями, верными женами, бескорыстными энтузиастами труда, благородными отцами и любящими детьми. Конечно, есть и те, и другие, и третьи, но они, как и всегда это было, в меньшинстве и не ими определяется течение нашей жизни, не с ними сталкиваешься в повседневном быту, а главное -- не они должны служить моделью для писателя, который зовет к лучшему. Напрасно думать, что читатель следует доброму примеру, идет за образцом -- ему нужно показать его собственную изнанку, чтобы он понял, как она неказиста, и смутился бы. Никогда сусальная, восторженная литература ничему не учила и никого за собою не вела. В такой литературе всегда что-то есть подхалимское, прилизанное, лакейское, и ее так и воспринимает читатель -- пренебрежительно и свысока... Потому что всего легче поверить тому, что ты хорош и, обольстившись лестью, признать себя выше того, кто льстит тебе.
   Уважают жесткое, суровое слово правды. А нет такого идеального человека, о котором такой правды не скажешь. Все мы -- ничтожны перед тем образом Человека, к которому стремится человечество. И задача писателя быть глашатаем этого стремления, а не свадебным генералом".
   И наконец, мнение писателя -- нашего современника Вячеслава Пьецуха, полагающего, что укрытие от читателей писателей, подобных Слёзкину,-- преступление против человечности: "Ведь когорта таких писателей, как тот же Заяицкий, Слёзкин, Клочков, Романов, может составить честь и славу какой-нибудь просвещенной нации, и она будет веками поклоняться этому пантеону, а у нас нормальный читатель о них даже и не слыхал" [П ь е ц у х  В.  От читателя // Заяицкий С. С. Судьбе загадка. М.: Московский рабочий. 1991. С. 6].

-------------------------------------------------

   Источник текста: Слёзкин Ю. Л. Разными глазами. -- Москва: Совпадение; 2013
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru