Слезкин Юрий Львович
Негр из летнего сада

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Юрий Львович Слёзкин (1885-1947).
   Источник: "Новелла серебряного века", Москва, "Терра-Terra", 1994.
   OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com), 16 августа 2003.
  
  
   ЮРИЙ СЛЁЗКИН

НЕГР ИЗ ЛЕТНЕГО САДА

  

М. А. Кузмину

  
   I
  
   Я знаю одну удивительно странную историю, страдательным действующим лицом которой явился некий барон фон-дер-Гац и -- совершенно неведомо для себя -- негр из летнего сада в Митаве.
   Я познакомился с бароном фон-дер-Гац у него в имении лет пять тому назад. Это было большое майоратное поместье, в несколько десятков тысяч десятин земли, почти целый уезд одной из наших остзейских губерний.
   Старый замок, стиля древнегерманских крепостей, с высокими башенками, острыми шпилями, бойницами для пушек, -- весь серовато-красный, окаймлялся густым парком, только незначительная часть которого, около дома, была расчищена; дальше тянулся почти девственный лес, с едва намеченными заглохшими аллеями.
   Барон был в достаточной степени разорен и не мог поддерживать в должной мере великолепия родового поместья, но все-таки это не мешало ему, благодаря значительным доходам, жить безбедно и даже широко. Почти всегда в замке толпились какие-нибудь гости: соседи-помещики, друзья детства, однокашники, приезжавшие из разных концов России, наконец -- петербургские знакомые.
   Хозяин принимал радушно, хозяйка была очаровательна; что же удивительного в том, что никто не манкировал при случае завернуть в "Гацдорф" -- так звали поместье -- и оставались в нем почитай что неделями, совершенно не помышляя об отъезде.
   Все знали барона как отличного хозяина, неутомимого работника, прекрасного семьянина. Женившись на дочери одного промотавшегося русского барина и не взяв за ней ничего, кроме красоты и молодости, он сейчас же бросил гвардейский полк, в котором служил, и, рассудив, что только при усиленном труде можно поддержать престиж рода своего и семьи, удалился в поместье и занялся хозяйством.
   С шести часов утра, а то и раньше, в страдную пору, можно было видеть барона фон-дер-Гац уже бодрствующего, уже верхом на английской кобыле объезжающего тихою рысью свои владения, следящего за правильной порубкой леса, за жнивой, за выгоном скота.
   Главного управляющего-агронома, до того бывшего в "Гацдорфе", барон выслал, как нечистого на руку, и управлялся со всем единолично, при помощи шести приказчиков, взятых из крестьян посмышленее.
   Только благодаря своему неусыпному бдению над родовым имуществом, барон пользовался относительным благосостоянием, что и заявлял многим своим приятелям не без гордости. И все, разумеется, согласились с ним.
   Злые языки говорили, что, оберегая одну собственность, барон тем самым рисковал утратить другую -- свою жену, так как будто бы ей очень скучно в старом барском гнезде, а скуки ради мало ли какие желания приходят в голову. Но всё это были не более как сплетни, непременные спутники даже небольшого человеческого общества.
   Баронесса была любезна, но не до фамильярности, учтива, но без утрировки, и никто не мог похвалиться ее особливым предпочтением. Правда, она любила развлечения и удовольствия, но это было в порядке вещей, так как ей недавно минуло всего лишь двадцать лет. Если изящное кокетство, овеянное легкой сентиментальностью и наивностью, почитать за порок, то только этим одним пороком обладала прелестная баронесса фон-дер-Гац.
  
   II
  
   Рождение барона праздновалось всегда с большою помпою. Число обычных гостей увеличивалось вдвое, иногда втрое, и много дней подряд шум праздного люда и гром музыки не смолкали над старым Гацдорфским парком.
   Пикники, охоты, кавалькады сменялись танцами, фейерверками, обедами; казалось, возвращались былые дни, дни галантного рыцарства, когда деды и прадеды барона задавали пиры в честь своего ордена или военной удачи.
   Хотя сам владелец замка и не очень долюбливал шумное безделье этих дней, но таков был обычай, а главное -- это доставляло неизъяснимую радость прелестной баронессе, которой барон не мог отказать в маленькой прихоти, памятуя, что ради него жена его забыла блестящее общество, свет, надолго, а быть может, навсегда похоронив себя в уединении деревенской глуши.
   Рождение барона приходилось как раз в день Петра и Павла, когда лето -- в самом пышном уборе своем, когда начинается обольстительная охота на уток, водящихся в изобилии по озерам Гацдорфа.
   Соседи, офицеры близ расквартированных кавалерийских полков, старые испытанные охотники, со всегдашними своими анекдотами о необычайных выстрелах и сверхъестественных удачах, с собаками всех пород и качеств, с ружьями, ягдташами, фантастическими охотничьими костюмами, стекались со всех концов в старый замок в дрожках, верхом и в колясках и располагались более или менее удобно в многочисленных комнатах замка и его флигелей.
   На псарнях выли и грызлись собаки, в конюшнях ржали кони и бранились, похваляясь друг перед другом, кучера; на кухне повара -- один постоянный, а другие взятые на время из ресторана соседнего уездного города -- непрестанно стучали ножами и резали всякую живность.
   В тот год, к которому относится мой рассказ, барон за несколько дней до своего рождения-- ему в ту пору должно было минуть сорок лет-- ездил в Митаву и привез оттуда вместе с запасами всякой снеди, как неожиданный презанятный сюрприз, целую труппу актеров открытой сцены Митавского летнего сада, среди которой выдаюшимся номером был настоящий африканский негр. Он танцевал в совершенстве кэк-уок, достигая в нем удивительной выразительности.
   Гости были поражены, баронесса от радости хлопала в ладоши. Ей очень было занятно узнать, как ест настоящий африканский негр и правда ли, что там у него в Африке женщины и мужчины ходят без туалета? Такая наивность прелестной хозяйки очень развеселила всё общество, а галантный негр оказался не только искусным плясуном, но и достаточно сведущим в языках -- французском, немецком и английском, на коих и отвечал учтиво на предлагаемые вопросы.
   Баронесса осталась от этого в восхищении, что доставило барону несколько приятных минут сознания остроумности своего сюрприза.
   Решено было построить в одном из углов парка балаган, в виде открытой сцены, где актеры должны были впервые показать свое искусство в день Петра и Павла на заходе солнца. Пока же -- занялись приготовлением к охоте.
  
   III
  
   С зарею праздничного дня барон фон-дер-Гац со всеми гостями своими был уже на озере. Там и здесь раздавались веселые выстрелы охотников, там и здесь проносились косяки диких уток, там и здесь виднелись в струнку вытянутые хвосты легавых.
   Белый туман быстро таял под лучами солнца, и розовое небо казалось лицом начисто вымытой русой красавицы.
   Сосед барона -- граф Боржевский -- господин превысокого роста, с длинными белыми усами, длинным же носом и маленькими серыми глазками, шагал медленно и важно, раздвигая шуршащий камыш и непрестанно цепляясь многочисленными медными цепочками охотничьей амуниции своей за ветки. Ему, по всей вероятности, было не очень занятно такое времяпрепровождение, так как лицо его то и дело морщилось в недовольную гримасу, а затем и вовсе нахмурилось.
   Вскоре его уже не видно было среди охотников.
   Веселая компания гусар держалась больше сухих мест, громко смеялась, перекидывалась анекдотами, что не очень способствовало благоприятности охоты, но было вполне достаточно для возбуждения аппетита.
   Удовлетворять его веселая молодежь и приступила, долго не мешкая, и расположилась под гостеприимными ветвями сосен.
   Только сам барон фон-дер-Гац, толстый и красный ротмистр Шуков, уездный предводитель дворянства Фронди-Гарди да старый щупленький прокурор Быковский со всею страстью предались охоте, ничего не видя, ничего не слыша, кроме собак своих, взлетающих дупелей и уток и метких своих выстрелов.
   В замке тем временем тоже ничуть не скучали.
   Прислуга была занята приготовлением завтрака и уборкой комнат, дамы же приезжие только начинали одеваться, еще не забыв ласки последнего сна.
   Прелестная баронесса сидела у окна в легком золотистом пеньюаре и расчесывала свои густые тяжелые волосы.
   Горячий румянец заливал ее щеки, губы были полуоткрыты и чему-то улыбались. Она прислушивалась к выстрелам, быстро вкалывая руками шпильки в пышную прическу, когда неожиданно в открытом окне появилась темная высокая тень человека.
   Баронесса вскрикнула, быстро захватив на груди распахнутый ворот пеньюара своего, и отодвинулась в глубь комнаты.
   -- Вы напрасно пугаетесь, баронесса,-- весело промолвил граф Боржевский, так как это был он, и сел на подоконник, гремя цепочками и ружьем: -- я вовсе не хотел испугать вас.
   Лицо его улыбалось, и желтые усы торчали кверху.
   -- Но ваше появление... -- начала было возмущенная баронесса.
   -- Оно как нельзя более идет к моему костюму,-- перебил ее, смеясь, граф, -- костюм бандита дает мне на это некоторое право...
   -- Влезать без спросу в чужие окна? -- уже улыбнулась прелестная хозяйка. Она не умела сердиться и не помнила долго обиды.
   -- Да, да, и любоваться хорошенькой женщиной...
   -- Но, граф...
   Длинный нос графа покраснел, маленькие же глазки блестели, как и его многочисленные медные цепочки. Он быстро перекинул длинные ноги свои в высоких ботфортах через подоконник на пол и сделал вперед два решительных шага.
   -- Но, граф... -- снова воскликнула баронесса и через мгновение уже чуть слышно пролепетала:
   -- Какое безумие...
  
   IV
  
   Пышная ракета, высоко взвившаяся в черное небо и рассыпавшаяся миллиардами звезд зеленых и красных, возвестила всем находящимся в замке, что представление на открытой сцене уже началось.
   По освещенным разноцветными фонариками аллеям длинною цепью шли гости и хозяева, направляясь в тот далекий угол парка, где высился балаган.
   Впереди шел барон фон-дер-Гац -- счастливый и довольный удачной охотой, под руку с полной и статной женой прокурора Быковской; за ними семенил сам прокурор с женой ротмистра, за всеми же остальными двигалась веселая группа блестящих гусар с прелестной баронессой посреди.
   Граф Боржовский кусал -- недовольный -- свой ус, тщетно пытаясь овладеть вниманием хозяйки и дивясь такой быстрой перемене в ее к нему отношениях.
   Толстые немки из Москвы тонкими голосами пели мало занятные песенки, дополняя их довольно недвусмысленными жестами, потом человек-змея в чешуйчатом трико показывал, что и люди умеют, как любая собака, чесать себя пятками за ухом. Но самое изумительное, самое волнующее было впереди. Негр танцевал последним.
   Когда он вышел на сцену, все приветствовали его нескончаемыми плесками рук. Прелестная баронесса даже вскрикнула от восхищения.
   И действительно, было чему удивляться, глядя, с каким неподражаемым искусством, с какой грацией, удалью и огнем танцевал негр, скаля свои белые зубы и сверкая белками глаз.
   Музыканты выбивались из сил, стараясь поспеть за ним. Гусары лихо закручивали усики и звякали шпорами; дамы дышали тяжело и взволнованно; столпившаяся за господами дворня громко гоготала, притоптывая ногами.
   Уже ничто не казалось веселым после танца негра -- мистера Копкинса, как он сам себя величал.
   По окончании представления баронесса пошла лично пожать ему руку и поблагодарить за доставленное удовольствие.
   Она вернулась только к ужину под руку с мистером Копкинсом.
   Барон было хотел пожурить жену за это, но, увидев радостное и невинное лицо ее, смягчился и ласково кивнул ей.
   Он радовался, что в день его рождения всем было весело в его старом замке.
   Негра же упросили еще раз показать свое искусство в танцевальном зале.
   Два корнета и баронесса присоединились к нему.
   Триумф был полный.
  
   V
  
   Когда последняя карета скрылась за воротами старого Гацдорфского замка и снова наступила мирная, ничем не нарушаемая тишина в заросших аллеях парка, барон фон-дер-Гац надел свой обычный парусиновый костюм, сел на свою английскую рыжую кобылу и поехал по обширным полям своих владений. Давно уже нужен был зоркий хозяйский глаз его.
   Потянулись всегда ровные, тихие дни и для баронессы. Опять лежала она в жаркую пору в гамаке под липами и читала французские романы, а под вечер гуляла меж клумб и поливала цветы из своей маленькой лейки, в то время как садовник с несколькими поденщиками, разметав длинную пожарную кишку, обливали другие растения.
   Над парком носился тогда пробужденный живой влагой запах настурции, бальзамина и душистого горошка.
   Опять перед сном приходил к жене барон и, целуя ручки, спрашивал, как она провела день, а потом рассказывал, что делается по хозяйству. Баронесса украдкой зевала в желтую книжку, целовала мужа в лоб и шла спать в свою опочивальню, только изредка сопровождаемая бароном.
   Но вскоре в однообразное течение времени вплелось нечто новое.
   Прелестная хозяйка почувствовала сначала некоторую неловкость, потом тошноту, стала раздражительна и придирчива к пище, заметно осунулась, потеряв прежнюю живость и розы на щеках.
   Наконец, в один из вечеров, на обычный вопрос барона, как она себя чувствует, баронесса ответила:
   -- Мне кажется, что я скоро буду матерью...
   Лицо барона сначала вытянулось от изумления, потом расплылось в счастливую улыбку и, нежно обняв жену за талию, он спросил как можно ласковее:
   -- Но когда же, когда это случилось?
   Баронесса, помедлив некоторое время, ответила:
   -- Я думаю, что это случилось в день твоего рождения...
   Тогда барон еще крепче прижал к себе жену свою:
   -- Ты рада? -- допытывался он.
   -- О, конечно, мой друг,-- чуть поморщившись, отвечала она, чувствуя приближение внезапной тошноты.
   Положительно, день рождения барона в этом году был самым удачным.
  
   VI
  
   Ровно через восемь месяцев после только что рассказанного барон фон-дер-Гац ходил взволнованный по полутемному залу своего замка и прислушивался к отдаленному шуму голосов, доносившемуся до его ушей сквозь запертые двери.
   Граф Боржевский и предводитель дворянства Фрон-ди-Гарди тихо переговаривались, сидя в углу на мягком диване и раскуривая сигары.
   Граф Боржевский казался несколько взволнованным -- это заметно было по бледности его лица и невольному вздрагиванию руки, держащей сигару; предводитель, напротив, хранил полное спокойствие.
   -- Я знаю, -- раскачивая закинутой ногой, говорил граф, -- прекурьезный случай. В Италии не так давно одна женщина, будучи беременна, часто ходила в храм, где изображен был ад с хвостатым чертом на первом плане. Женщина всегда смотрела на это изображение,-- и что же вы думаете? У нее родился ребенок, точь-в-точь похожий на написанного черта. C'est epatant!
   Предводитель дворянства флегматично жевал сигару и молчал. Хитрые глазенки его бегали, посмеиваясь, по лицу графа и точно говорили: "Знаем мы, куда ты гнешь, милый мой, только на мякине старого воробья не проведешь".
   Барон фон-дер-Гац продолжал мерить туда и обратно обширную залу, почти не замечая в волнении своем присутствующих.
   В старом Гацдорфском замке сохранился давнишний обычай выносить новорожденного к отцу и гостям сейчас же по его омовении, не подпуская мужа к роженице.
   Барон считал этот обычай священным и подчинился ему беспрекословно, хотя всей душой и рвался к страдающей жене.
   Он уже было хотел кинуться на женину половину, когда дверь распахнулась и лакей в парадной ливрее и с канделябрами в руке громко возвестил, что роды кончились благополучно и что у барона родился наследник.
   Вслед за тем показалась мамка в голубом сарафане, с белой ношей на руках. Лицо мамки было странно неподвижно, а глаза опустились вниз. Она медленно прошла по залу шагов пять и остановилась.
   Барон робко, с улыбкой почти детской подошел к ней, за ним приблизились Фрон-ди-Гарди и граф.
   Счастливый отец осторожно приподнял покрывало, закрывавшее лицо новорожденного, и вдруг в ужасе отпрянул назад. Предводитель дворянства пододвинулся ближе, граф окаменел, широко раскрыв глаза.
   Перед ним лежал маленький черный сморщенный комок.
   Он неистово кричал, почувствовав на себе струю холодного воздуха. Мамка стояла неподвижно, с глазами, опущенными вниз.
  
   VII
  
   Барон исчез.
   В ту же ночь он, не повидав больную жену, прискакал на рыжей кобыле своей к станции, сел в поезд и приехал в Митаву.
   Стояла ранняя весна, снег только начинал таять, летний театр был заколочен, печально высясь среди оголенных деревьев сада.
   У сторожа барон узнал, что бывшая здесь летом труппа уехала давно, почитай что месяцев пять тому назад, куда же -- неведомо.
   В местном участке барону посоветовали обратиться в полицейское управление; наконец, он вспомнил о знакомстве своем с полицеймейстером и через него узнал, что труппа из летнего театра перебралась в Варшавский буфф.
   Барон поехал в Варшаву, оттуда в Одессу, из Одессы в Брест.
   Это была какая-то бешеная скачка. Обуреваемый жаждой мести, барон не жалел ни времени, ни денег, кидаясь из города в город в тщетных поисках виновника своего позора -- негра из летнего сада.
   Вскоре я совсем потерял его из вида и только через полтора года после только что описанных событий, пять дней тому назад, узнал дальнейшую его судьбу.
   Я гулял по одной из улиц Петербурга, когда встретил своего приятеля адвоката. Он шел, деловито насупившись, с портфелем в руках; под распахнутым пальто виднелся фрак со значком поверенного.
   -- Куда ты? -- спросил я его.
   -- В суд, в суд, голубчик, -- отвечал он. -- На руках у меня интересное дело... дело о бароне фон-дер-Гац.
   Я, пораженный, схватил приятеля за рукав.
   -- Ты его знаешь? -- спросил меня адвокат.
   -- Как же,-- отвечал я,-- с ним случилась прекурьезная история, но вот уже год, как он исчез из имения своего, и я ничего о нем не слыхал более того, что он побывал в Митаве, потом в Варшаве и других городах России в погоне за негром.
   Тогда мой приятель захохотал неудержимо и сквозь смех воскликнул:
   -- Как, ты не знаешь, что было дальше? Слушай же...
   И он рассказал мне следующую, вовсе, на мой взгляд, не веселую, но трагическую повесть.
   Нигде не находя врага своего, барон фон-дер-Гац пересек границу и появился в Берлине... Там, в одном из увеселительных ресторанов увидал он танцующего негра, узнал его фамилию, которая оказалась фамилией оскорбителя, и, подсторожив его у выхода, подошел к нему.
   -- Вы мистер Копкинс? -- строго спросил барон.
   -- Да, я мистер Копкинс,-- ответил изумленный негр.
   Тогда барон вынул свою визитную карточку и, думая, что этим все сказано, пристрелил несчастного. Но так не кончилась драма барона фон-дер-Гац. Оказалось, что убитый им негр вовсе не был виновником всего случившегося и никогда не бывал в России.
   Барону удалось спастись от преследований полиции. Так как убит был не белый, а негр, полиция не особенно беспокоилась, антрепренеру же барон переслал значительное вознаграждение.
   Но убийство все-таки было совершено, и убийство неоправданное.
   Позор еще не был смыт, но первая кровь пролилась. Барон замкнулся в себе, осунулся, избегал знакомых, почти не говорил. Уже ни о чем, кроме мести негру из летнего сада, он не мог думать.
   Он перекочевал из Германии во Францию, из Франции в Америку.
   Желание мстить перешло в безумие. Виновник не находился, и месть барона пала на всех негров. Он убил трех, пять -- ранил.
   Мучимый тщетными поисками, оторванный от привычной обстановки, хозяйства, отчаявшийся в любви, он бродил из города в город, всеми осмеянный у себя на родине и избегаемый на чужбине, жертва своего уязвленного самолюбия и детски чистой веры в справедливость.
   Попав в какой-нибудь летний сад или буфф, где танцуют или поют негры, он усаживался в первый ряд и терпеливо ждал окончания спектакля. Когда занавес падал, он отправлялся к актерскому подъезду. Выходил негр -- он подходил к нему и, смотря в лицо, говорил сухим голосом:
   -- Какая черная обезьяна!
   Понятно, негр возмущался, и всё шло по раз заведенному порядку.
   Недавно в Филадельфии один такой негр, оказавшийся атлетом из цирка, на предложение драться, не говоря худого слова, избил барона до полусмерти. Барон застрелил его на другой день и, спасаясь от преследований, принужден был вернуться в Россию. Здесь его арестовали,-- закончил приятель мой и снова засмеялся.
   -- Но что удивительнее всего,-- продолжал он,-- это то, что баронесса сумела доказать сумасшествие мужа до его ареста и вышла замуж за графа Боржевского; он же назначен опекуном барона, а маленького креола отдали куда-то на воспитание. Как видно, в самом деле не миновать сумасшедшего дома злополучному барону фон-дер-Гац!..
   Окончив, мой приятель долго еще смеялся. Я же постарался поскорее избавиться от него, так как мне вовсе не было весело.
  
   Апрель, 1909
   Печатается по изд.: Слезкин Ю. То, чего мы не узнаем. Пг., 1914.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru