Слепцов Василий Алексеевич
Свиньи

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Деревенские сцены)
    По цензурным соображениям первое издание рассказа имело название "Казаки".
  
  
  
  
  
   В. А. Слепцов
  
   Свиньи
  
   Деревенские сцены
  
  ----------------------------------------------------------------------------
   В. А. Слепцов. Избранное
   М., "Детская литература", 1984
   Вступительная статья, составление и комментарии М. С. Горячкиной
   OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
  ----------------------------------------------------------------------------
  
   {* Рассказ этот был напечатан в "Современнике" в 1864 году, но в то
  время он не мог явиться в печати с этим заглавием и потому назван был
  "Казаки". (Прим. В. А. Слепцова.)}
  
   В Куравинском волостном правлении получена была на имя волостного
  головы бумага такого содержания:
  
   "По случаю следования по тракту, пролегающему чрез Куравинскую волость,
  его сиятельства графа Остолопова, имеешь ты немедленно озаботиться о том,
  чтобы дороги, равно мосты и гати находились к 13-му числу сего месяца в
  исправности и надлежащем порядке, а так как его сиятельство во время
  перемены лошадей в селе Куравине будут иметь обеденный стол, то вменяется
  тебе в непременную обязанность неупустительно сделать зависящее распоряжение
  и строжайше внушить сельским старостам, сотским и десятским, дабы они не
  препятствовали крестьянам означенной волости встретить его сиятельство с
  хлебом-солью. Буде же которое-либо сельское общество в отдельности или же
  все в совокупности пожелают отслужить напутственное молебствие о здравии его
  сиятельства или, отпрягши лошадей, везти графский экипаж на себе, то и сему
  также не препятствовать, но о таковом желании крестьян донести мне лично,
  для чего имеешь ты явиться ко мне в город".
   Волостной писарь, получив это предписание, послал сейчас же сторожа за
  головою. Сторож нашел голову на пчельнике, где он сидел на корточках у
  пенька*, весь обмотанный тряпками, и подкуривал пчел. Лицо у него было
  завязано решетом.
   - Что там еще? - закричал голова, недовольный тем, что ему помешали.
   - Идите проворней, бумага пришла. Нужно, - говорит сторож, отмахиваясь
  от пчел.
   - Тьфу ты! пропасти на вас нет, с бумагами-то совсем, - говорил голова
  из-под решета. - Отроиться не дадут.
   Однако через несколько времени он пришел в правление. Писарь прочел ему
  бумагу. Голова слушал молча и глядя в землю.
   - Понял? - спросил писарь.
   - Понял. Ну-ка, прочитай-кась еще! Писарь еще раз прочел.
   - Так, - сказал голова. - Ну, что ж теперь делать?
   - Больше ничего, что поезжай в город.
   - В город, - повторил голова и вздохнул; потом стал чесать в затылке;
  чесал, чесал, наконец сказал: "Тьфу ты!" - и ушел. Однако сейчас же опять
  вернулся.
   - Что ж это такое значит? Иван Митрич, скажи ты на милость, - спросил
  он у писаря. - Господи!
   - Да ничего! Что ты? Поезжай, скажут.
   - Знаю я, что скажут, да... ах ты! главная это досада пчела. Такая
  пчела, я тебе скажу, - сила! Сроду я такой пчелы не видал. Только было стал
  подсаживать. Матка - настоящий бык ревет. Да ведь какая обида-то - намедни
  еще в лесу три пенька поставил.
   - Это точно, что обидно, - подтвердил писарь.
   - А ты как думал? Теперь, братец мой, пчеле самый ход, а ты в город.
  Ах, боже мой! Я онамедни лекарю говорю: "Нет, говорю, мне счастья на пчел,
  хоть ты что хочешь. Нету, нет".
   - Что делать, служба, - заметил писарь и стал вносить "входящую" в
  настольный регистр*.
   - Служба? А я про что ж? Самая наша каторжная жись. Вот летошний год
  тоже было охоту завел - гусей; ну, бросил. Ох, так как же насчет бумаги-то?
   - Говорят тебе, что скажут.
   - А отписаться нельзя?
   - Нельзя. Поезжай лучше без разговору.
   - И поедешь. Ничего нельзя сделать, - говорил про себя голова, уходя из
  правления.
   Вернувшись домой, он убрал пчел, новую матку в пустой пенек отсадил и
  велел сыну не отходить от нее; потом запряг лошадь, постоял среди двора,
  подумал, залез в тележку, сказал сам себе: "В город" - и поехал.
   Народ в это время был весь почти в поле, на жнитве, а потому никто и не
  знал о полученной бумаге. Только писарь сходил к дьячку, да еще сторож
  болтнул целовальничихе, что по дорожному делу голову потребовали в город.
  Однако мужики, вернувшись на ночь домой, уж узнали, что дело неладно. Сейчас
  одна старушонка накинула зипунишко и побежала к другой.
   - Ох, мать, беда!
   - Какая беда?
   - И-и! Такая ли беда - неслыханная. Ты что знаешь? Ведь голова-то в
  город уехал.
   - Что так?
   - Да слышь, грамоту прислали, чтобы тыись всем миром молебствие
  служить, потому, слышь, дорогу такую хотят строить, чтобы на людях возить.
   - Полно?!
   - Сейчас провалиться.
   - Ах, господи!
   - Да еще какой грех-то, мать ты моя: который, слышь, ежели везть не
  захочет, станет упираться, - того сейчас к лошадиному хвосту привяжут и по
  чисту полю размычут.
   - М-м! Царица небесная!
   - Последние наши денечки пришли.
   Старухи сели рядышком на лавку и стали причитать, как над покойником.
   А дьячок, как свиделся с другом своим, с целовальником, так и пошел
  всех останавливать на улице, говоря:
   - Братцы, постоим за веру православную! Что ж? Неужли ж нам перед
  батюшкой-царем свиньями себя показать?
   - Это в казаки, что ли? - спрашивал на улице один мужик у другого.
   - В казаки. К Успленьему дню* чтобы тыись в готовности быть, одно
  слово.
   - Да, да, да. Это конные?
   - Уж одно слово - казаки.
   - Ну, так, - заключил мужик и пошел дальше. В кабаке уж стон стоял.
   - Как же так это, братцы, на людях возить станут? - спрашивал один
  мужик у другого. - Какая же это такая правила?
   - Такая, стало быть, и есть, - отвечал ему другой.
   - Да где ж она показана, эта самая правила? "
   - Нигде не показана. А вот запрягут, и повезешь.
   - Ври больше!
   - Вот тогда узнаешь.
   - Это верно, - заметил третий. - Запрягут, известно, повезешь.
   - Ничего не поделаешь, - подтвердили все.
   - А вот я так не повезу, - вдруг выискался один бездомный мужичонка.
   - Как так?
   - А так, что не повезу. Сейчас упаду наземь - и шабаш.
   - Упадешь! Как же! Нет, там тоже на вашего брата, поди, чай какой кнут
  припасен.
   - Упадешь. Ишь ты ловок!
   - Да что ты кнутом-то своим со мной сделаешь? - настаивал мужичонка. -
  Ну, бей! Побьют, побьют и отстанут. Я сейчас дух в себя вберу и не дышу. Вот
  гляди!
   Мужик хлопнулся об земь и прикинулся мертвым. Однако другие вступились:
   - Нет, это что ж, братцы; это так скверно. Нет, у нас чтобы без обману:
  уж коли везть, так везть всем миром, а то на-ка что!
   - Эдак, пожалуй, всякий захочет: об земь хлопнулся - раз! и кончено.
   - Нет, братцы, так не годится. Трушка, черт, вставай! Где тут палка-то
  у нас?
   Трушка вскочил и убежал.
   Мужики тоже пошли вон из кабака, но на улице в разных местах толпился
  народ; везде шли толки про дорогу. Впрочем, о дороге скоро совсем бросили
  рассуждать. Об этом пуще всего бабы горячились. Ну да мужики им мало верили,
  потому что бабы стали рассказывать совсем уж несообразные дела.
   Один мужик пришел домой, видит, баба сидит на пороге, воет.
   - Что ты, дура, воешь?
   - Ох, головушка горькая!
   - Чем горькая-то!
   - Да ведь я синельшыку холстину-то отдала.
   - Ну что ж, что отдала?
   - Теперь небось от синельшыка-то одни косточки остались.
   - Почему так?
   - Да ведь его к хвосту привязали.
   - Кто тебе сказал?
   - Бабы сказывали.
   - О, дура! Поди ужинать сбирай!
   А многие бабы, как услыхали про дорогу, так стали сбираться: все тряпье
  уложили в коробья и попрятали, кто на гумно в солому, кто в подполицу. Одна
  баба схватила ухват и всю посуду перебила.
   Муж пришел.
   - Ах ты, окаянная! Что ты наделала?
   А баба так и крошит горшки, чтобы никому не доставались.
   - На что ты доброе-то переколотила?
   - Да куда ж его беречь? Как эдакая страсть придет, что тогда? Ничего не
  унесешь.
   - Какая страсть-то?
   - А бог ее знает, какая!
   На другой день, утром рано, голова вернулся из города, а уж его старуха
  с невесткою все свои коробья в лес перетаскали, сами надели котомочки с
  хлебом и собрались уходить.
   - Куда вы?
   - А в лес.
   - Зачем?
   - Корениться.
   - От кого корениться? Бабы и не знают.
  
   Голова, как приехал, так первое дело сходил на пчельник, поглядел, не
  отроился ли новый рой, а потом сейчас же велел десятским народ скликать на
  сходку. Старухи еще пуще стали выть. Мужики собрались все у правления, а
  бабы столпились позади их. Вышел голова.
   - Здравствуйте, православные!
   - Здравствуйте, Прохор Степаныч, - сказали мужики. Голова посмотрел
  вокруг.
   - Бабы, пошли прочь отселе! Бабы стали приседать и прятаться. - Пошли
  домой! Робята, гоните баб!
   - Ну вас! - закричали мужики. По бабы не шли.
   - Постой! - сказал один десятский; выдернул из плетня кол и начал
  махать на баб. Другой десятский сбегал в правление и принес метлу; и
  прогнали баб.
   Голова не вдруг мог собраться с мыслями, наконец сказал:
   - И чт_о_ теперича я вам скажу, старички почтенные.
   Мужики слушали, но голова затруднялся и не знал, как приступить к делу.
   - Да уж ты не томи нас, - заговорили мужики.
   - И вот я вам скажу, - начал опять голова, - от начальства приказ. И
  как типериче, значит, весь мир, которые все православные християне у
  престола всевышнего творца все равно, как верные рабы. Так будем говорить:
  вот хучь бы ты, Пахом Игнатьич, - как ты сейчас перед заступницей царицей
  небесной, так все одно...
   Но на этом слове его перебили:
   - Да уж ты сказывай, что ли, по многу ли с души-то.
   - По гривне, что ли?
   - Нет, не по гривне, а больше ничего, что ежели теперь кто слово, то
  велено представлять. Вот и всё. А как, значит, мир, то, чтобы всё в порядке,
  не как прочие, а так надо стараться, чтобы как лучше.
   - Да ты это про что?
   - А все про то, что мосты мостить.
   - Это на что ж так?
   - А на то, что велено. И еще дорогу ровнять, все выбоины землей
  закидать, а в трясину хворосту навозить, потому начальство поедет, так чтобы
  мне из-за вас в ответе не быть.
   - Так бы ты и говорил! А еще что?
   - А еще ничего. Когда скажут, тогда и узнаете. Мужики задумались.
   - Да говори! Чего мяться-то? - спросили некоторые.
   - Не знаю. Говорят вам, не знаю.
   - Ну, полно, Прохор Степаныч. Да ты хошь так, намекни!
   - Что ж, мы тебя не выдадим. Не опасайся.
   - Сказывай скорей! В казаки, что ли? - крикнул кто-то сзади.
   - В какие казаки?
   - Да уж мы знаем, в какие.
   - Мы, брат, уж это все узнали. Ты нас не морочь.
   - Что вы, черти? С ума вы спятили?
   - Нету, брат, - загалдели мужики. - Нас тоже на кривой-то не объедешь.
   - Вот окружной узнает, он вам таких казаков задаст!
   - Толкуй! окружной! Ступай, сказывай окружному. Окружной!.. Эй, робята,
  кто в кабак? Там все дела разберем.
   Сходка разошлась. В кабаке действительно все дела разобрали и на том
  порешили, чтобы последний разок послужить - дорогу сровнять, хворосту
  навозить, а потом в казаки. Хлеб так в поле и покинули.
   - Не замай, птица поклюет, - рассуждали мужики. - Птица-то, ведь она
  тоже есть хочет. А нас господь напоит, накормит. И без этого хлеба живы
  будем.
   - Мы и так довольны. Слава тебе, господи! Один мужик пришел к голове и
  сказал ему:
   - Мы, брат, тобой довольны. Пойдем, я тебе косушечку поднесу.
   Баб хотя и прогнали со сходки, но они все-таки сзади подкрались к
  мужикам и все слышали. Мужики поехали в лес за хворостом, а бабы повязались
  красными платками, пошли канавки рыть, дорогу ровнять и весь день на работе
  песни играли. На ночь все мужики опять собрались к волостному правлению и
  послали за писарем, а сами припасли ведро вина. Пришел писарь, его
  обступили. Один взял его за плечо и сказал:
   - Вот что, брат, Иван Митрич, ты слушай: мы тебе ведро вина и три
  целковых деньгами, а ты чтобы все по-нашему. Понимаешь?
   - Ну, только, чур, чтобы не вилять, - прибавили остальные.
   - Да что вам нужно-то?
   - Пиши нас в каз_а_ки!
   - Как в каз_а_ки?
   - Так и пиши, что жалаем, охотой идем.
   - Что, мол, так и так вот, мужички оченно жалают.
   - Гм! - сказал писарь. - Как же я вас буду писать?
   - Уж это твое дело. Мы, брат, что следует, мы от свово слова не
  отопремся. Сказано - кончено дело.
   - Да это что говорить, - подтвердили все.
   - Уж это верно, без обману. Сказано, три целковых деньгами, ведро вина
  - и шабаш. Чтобы без разговору.
   - Понимаю я все это, понимаю.
   - Ну, а коли понимаешь, так, значит, и толковать нечего. Получай и
  пиши!
   - Написать, отчего не написать, это по трудно; да что толку-то?
  Положения-то ведь такого нет, чтобы в казаки записывать.
   - Нет, есть, - вступился мужик.
   - Где оно есть-то?
   - Известно где. Да ты нам этого не толкуй. Мы тоже слыхали довольно
  слова-то эти.
   - Мы, брат, тоже не глупей тебя, - загалдели мужики.
   - Ишь дураков нашел! Положение! Как нет положения? Сказано, в каз_а_ки,
  ну и...
   - Ну и что? - спросил писарь.
   - Ну и ёрник ты, и нечего с тобой толковать, - закричал мужик.
   - Ерник и есть, - подтвердили остальные. - Это все у них одна шайка
  подобрана.
   - Черти! - закричал писарь. - Что ж, мне из-за вас под суд идти, что
  ли? Аль мне жысь не мила?
   - На что под суд? А ты говори дело! Мало тебе ведра, ну два поставим, а
  не то - три. Мы из-за этого не постоим.
   - Ах вы, оглашенные! Что мне с вами делать? Слушайте вы!..
   - Нет, ты слушай, что мы тебе говорим, а нам тебя слушать нечего. Бери
  деньги и пиши; а не хочешь, - мы другого найдем.
   - Ну и ищите.
   - Ну и найдем. А ты думал, не найдем?
   - И черт с вами совсем. Сами лезете в омут головой. Туда вам и дорога.
   - Ступай к кобыле под хвост, - сказали мужики.
   Писарь плюнул и пошел домой.
   Мужики стали рассуждать промеж себя:
   - Целковый-рубь накинуть можно. Волки его ешь!
   - Черт его дери, так и быть, накинем.
   - Робята, верните его!
   - Эй! - закричали они писарю вслед. - Бери четыре целковых, черт с
  тобой! Гляди сюда - вот они!
   Но писарь махнул рукой и пошел дальше.
   - Наплевать, - сказали мужики. Кто-то присоветовал:
   - Посылайте за дьячком!
   Послали; но посланные вернулись без дьячка, - нейдет.
   - Пойдемте сами к нему. Пришли.
   - Ты что ж, долгогривый шут, нейдешь?
   - А вот постойте, братцы, я к батюшке схожу, - спрошусь.
   - Не ходи!
   - Нет, никак нельзя, надо спроситься.
   - Ну, пути не будет, - сказали мужики.
   Пошел дьячок к попу и пропал. Ждали, ждали, нет дьячка.
   - Ах. дуй те горой! Сходите, робята, к попу, покличьте дьячка!
   Один парень выискался, пошел; подкрался из проулочка к попову дому,
  заглянул в ворота, видит - попова работница стоит, рубашки вешает.
   - Эй! слышь ты, умница!
   - Что ты?
   - Выдь сюда! У! дура! что ты боишься? Работница поглядела кругом и
  вышла.
   - Где у вас дьячок?
   - А он на гумне лежит, в солому зарылся.
   - А, чтоб те прострелило! Как быть, братцы мои? - рассуждали мужики,
  все еще стоя у правления.
   Вот едет мимо в телеге мужик, из соседней деревни торгаш.
   - Что вы тут стоите? здравствуйте, братцы!
   - Здорово, - ответили мужики.
   - Аи драть кого хотят? - спросил торгаш.
   - Зачем баловаться, - ответили мужики.
   - Не все драть, пора это оставить, - заметили другие.
   - Чего ж вы дожидаетесь?
   - Да вот дела тут у нас, - нехотя ответили мужики.
   - Какие дела?
   - А вот запись подавать хотим, охотой в казаки идем.
   - Да, да. Так что ж? за чем дело стало?
   - Ни за чем не стало. Мы хошь сейчас, а главная причина - грамотея
  такого не найдем.
   - Писарь-то что ж?
   - А ну его! Толковать еще с ёрником. Ты не слыхал ли, брат, тут
  человечка такого, пописьменнее? Очень было нам нужно.
   Торгаш стал думать.
   - Да вот нешто Поликашку-кантониста к вам послать. Такая-то петля! Его
  тоже за эти дела пужали немало.
   - Подавай его сюда! - закричали мужики в один голос.
   - Бегите, робята, проворней, лошадь запрягать, за Поликашкой.
   - Какой такой Поликашка? - спрашивали, подходя, остальные мужики.
   - Да кантонис*.
   - Ах, в рот те, кантонис! - замечали мужики и пошли дальше.
  
   Накануне же с вечера приехал повар с кухнею и поместился в волостном
  правлении. Он сейчас же потребовал дров одну сажень, кур восемь штук, яиц
  полсотни и три ведра молока. Когда все было принесено, повар надел куртку,
  колпак и стал готовить. Бабы всю ночь так от правления и не отходили, все
  глядели в окна.
   За полночь в кабаке за перегородкою сидел у стола кантонист. Перед ним
  лежал лист бумаги и полтинник денег. Тут же стояла свеча в железном
  подсвечнике, чернилица и полштоф водки. Вокруг стола толпились мужики. За
  перегородкою было жарко и тесно; мужики отирали с лица пот, вздыхали и
  пристально глядели на бумагу. Они молча поодиночке подходили к столу,
  получали от кантониста перо, и каждый ставил на бумаге по три креста. В
  дверях виднелся целовальник, в ситцевом фартуке, со сложенными на груди
  руками. На потолке гудели мухи. В отворенное окно слышно было, как кто-то
  неподалеку рассуждал:
   - Ну, наделаете вы д_е_ла. Помяните мое слово.
   А девки всю ночь песню играли:
  
   Как на речке на Дунае,
   Там казак коня поил.
  
   Прошло три дня. Все это время мужики из кожи лезли, старались: дорогу
  сровняли, гать завалили хворостом и песком усыпали, мосты поправили, возле
  дороги канав нарыли и дерном обложили. Приехал окружной, собрал мужиков и
  начал их учить, как графа встречать: отобрал пять человек стариков повиднее,
  велел им расчесать бороды и одеться получше. Двое должны были поднести
  хлеб-соль, а остальные трое - местное произведение, дугу. Прочим мужикам
  сказано было, что как только окружной махнет рукой, то чтобы шапки вверх
  кидать и кричать ура. Кроме того, еще двоих верховых отрядили встречать;
  один за мостом должен стоять, а другой за полверсты от села, на дороге; и
  только завидят графский экипаж, сейчас должны скакать сломя голову в село. А
  когда будет уезжать, то все должны броситься, отпрячь лошадей и по всему
  селу провезти экипаж на себе. Ребятишек на этот случай велено всех убрать и
  на улицу ни под каким видом не пускать; кур, гусей и собак тоже всех
  запереть. Распорядившись таким образом, окружной сел в тарантас и собрался
  было ехать в город; вдруг видит, с поля гонят стадо домой. Он велел кучеру
  остановиться и закричал пастуху:
   - Эй, ты! как тебя? Пастух!
   Пастух остановился и снял шапку.
   - Чего извольте?
   - Слушай! Завтра ты скотину домой не загоняй, покуда я тебе не велю!
  Слышишь?
   Пастух глядел на окружного и хлопал глазами.
   - Слышь, что я тебе говорю?
   - Слышу, - ответил наконец пастух. - Как не уйдет, так не пригоню, а
  как ежели уйдет, что с ней сделаешь? Ведь она скотина.
   - А я тебе говорю, не пускай! Какой же ты пастух после этого?
   - Это точно, только... Эй, Ионка! - закричал он подпаску. - Верни овец!
  Тррь - ря! Вот позвольте, что я вашей милости доложу!
   ~ Ну?
   - Вот вы изволите приказывать - не пущай; ну, как вам угодно, а я с
  свиньями плачу.
   - Об чем же ты плачешь?
   - Да как же? помилуйте! Эта свинья - хуже ее нет. Теперь стадо-то еще
  вон де, в поле, а уж свиньи дома. Уж у ей такая привычка. Как ей час пришел,
  так уж в тот раз ее ни с чем не удержишь: уйдет и уйдет. А тут и вся скотина
  за ней. Так-то.
   - Ну, мне тут некогда с тобой толковать. Сказано тебе, и кончено, - там
  как знаешь. Умирай с ними в поле, а не пускай! - ответил окружной и поехал.
   - Слушаю-с, - сказал пастух, поправил кнут на плече и пошел, потом
  оглянулся на тарантас окружного, надел шапку и крикнул на овец: "Гай-ди!
  Рь!.."
  
   Наступило 13 число. Бабы чуть свет вскочили - печки затоплять,
  париться; а мужики дегтем сапоги стали мазать. Собралось начальство: голова,
  сотские, десятские, и пошли стариков снаряжать; голова дугу принес новую,
  всю расписанную, в городе купил. Пришли все в правление, а потом за
  стариками пошли. Старухи как увидали, так хлопнулись об земь и стали вопить:
   - Ох, вы на-ши кор-ми-и-лецы! Ох, и кор-ми-ле-цы, по-и-илецы!
   - Полно вам, дуры! - закричал на них голова.
   - Ах, да на ко-го ж вы нас по-ки-инули?
   - Говорят, перестань! - кричал голова, дергая одну старуху за руку. -
  Вот окружной приедет: он вам ужо даст вопить.
   - Ох, и батюшка ты наш, Про-хор Сте-па-ныч! - продолжала старуха,
  валяясь по земле.
   - Ну их! - сказал наконец голова. - Пойдемте, старички'! Авось живы
  будем. Ну, с богом!
   Повели стариков.
   - Ты, дядя Матвей, не опасайся, - говорил один парень на ухо старику. -
  Коли ежели чуть что, выручим.
   - Все божья воля, - сказал старик и вздохнул. А бабы рассуждали:
   - Вот ведь по-нашему и вышло. Ишь ты, запрягать повели. Когда взошли
  все в правление, голова сказал:
   - Ну, старички, молитесь богу!
   Старики стали молиться. После того голова велел их замереть в чулан и
  приставил к ним двух сторожей с дубинками; а еще двух парней, которые
  побойчей, отрядил верховыми и послал на дорогу графа высматривать. Потом все
  разошлись.
   Голова, вернувшись домой, велел своей старухе пироги сажать, сам пошел
  на пчельник, меду целую корчагу принес и поставил на стол.
   - Ты у меня смотри, - говорил он своей жене. - Ноне у нас граф будет
  обедать. Потить за водкой послать. Федька, беги проворней, четверть возьми
  сладкой! Слышишь? - говорил он сыну. - Он поди, чай, окромя сладкой, никакой
  не пьет. А то нет, постой! Четверть мало. Да что тут толковать; возьми
  полведра! Да вот что! Старуха!
   - Чего?
   - Поди из анбара принеси пряники, что я онамедни купил в городу, и
  орехи захвати! Все на стол становь, - говорил голова, вытирая стол полою
  кафтана.
   В это время к окну подъехали верховые. Голова вышел на крыльцо.
   - Прохор Степаныч, нам тоже по дубинке взять? - спросил его один.
   - На что?
   - Да как же? нельзя. В случае что. Голова задумался.
   - А я было какую дубинку вырезал, - сказал другой.
   - Ну, что ж? Ну, возьмите! - сказал голова. - Трогай! Парни поскакали.
   Приходит к голове мужик:
   - Прохор Степаныч!
   - Чего тебе?
   - Оченно уж у меня хомут хорош. Шлея сыромятная, здоро-овая. Продаю.
   - На кой мне его?
   - А для стариков. Как же без хомута? Голова его прогнал.
   А у кабака народ все прибывал. На завалинке сидел Поликашка-кантонист,
  вокруг него толпились мужики.
   - Тепериче вы, братцы мои, - говорил Поликашка, - и глядите. Как он из
  стола будет вылезать, тут вы сейчас ему под веселую руку и подайте!
   - А окружному не сказывать? - спрашивал один мужик.
   - Эк ты! Окружной чтобы ни боже мой не знал. Он тебя туда запрячет, что
  ты и не выдерешься.
   - Так, так, - говорили мужики.
   - Ну, кому ж теперь эту самую грамоту беречь? Давайте копаться!
   - Зачем конаться, а надо так, кто старше. Петра! тебе много ли годов?
   - Кто их считал? Я почем знаю.
   - Ну, значит, тебе, Максим Иваныч. Ишь борода у те какая!
   - Нет, я не возьму.
   - Что так?
   - Я боюсь.
   - А, дурак-черт!
   - Стойте, робята! Никому не отдавайте! Что я вздумал!
   - Ну, что?
   - В землю зарыть.
   - Эвося! собаки выроют.
   - А мы камнем завалим.
   - И то. Несите, братцы, заступ да тряпицу захватите почище!
   - Постой, я онучи принесу.
   - Онучи не годятся. Тут надо платок. Стащите кто-нибудь у бабы платок.
   - Ах, вы, головы! Платок! Порядку не знают. Нешто можно в платок? В
  законе как показано?
   - Как?
   - Там прямо показано: в чистое, говорит, полотенце и с молитвой...
   - Да ты почем закон-то знаешь? Нешь ты поп?
   - Поп не поп, а знаю.
   - Поди к черту!
   Принесли заступ, завернули бумагу в платок, зарыли у кабака и камнем
  завалили. Тем временем одна старуха продиралась в волостное правление, к
  чулану, где сидели старики. Сторожа ее гонят.
   - Батюшки, голубчики! - просила старуха.
   - Что тебе нужно?
   - Да мне старика-то мово поглядеть. Хошь одним бы глазком глянуть на
  него.
   - Ступай! ступай! - закричали на нее сторожа.
   - Родимые вы мои! Пустите, в щелочку посмотреть!
   - Не велено. Ступай!
   Старуха вытащила из-за пазухи две лепешки и подала сторожам, говоря:
   - Вот хошь лепешки-то ему отдайте. Может, пожует. Прохорыч! да жив ли
  ты - крикнула старуха.
   - Жив, - ответил в чулане старик.
   - Ах, кормилец! - вскрикнула старуха и залилась слезами.
  
   Около полудня прискакал становой, покричал, покричал и уехал; за ним
  вслед исправник, потом окружной. Суета пошла по селу, беготня; ребят всех
  попрятали, старухи забились по углам. Исправник кричит: "Лошадей!" Окружной
  кричит: "Десятских сюда! Старики с хлебом-солью вперед! Баб и девок
  поставить на выгоне хороводы водить! Мужиков сюда, больше! Хромые и увечные,
  пошли домой! Бабы, которые постарше, тоже домой! Десятские, по местам!"
   Пока окружной приводил все в порядок, прискакал нарочный с известием,
  что граф будет только к вечеру, чай кушать. Несмотря на это, мужикам не
  велено отлучаться с места. Так все и простояли до вечера. Наконец, часу в
  осьмом, завидели парня, скачущего во весь дух к селу.
   - Едет! едет! - загудели мужики.
   Толпа зашаталась, перекрестилась и тронулась навстречу графу.
   - Нну! что бог даст!..
   Впереди шел окружной, за ним голова в форменном кафтане и сотские с
  бляхами; потом два старика с хлебом-солью и три старика с дугою. За ними
  двигалась толпа мужиков. В сторонке на выгоне кучей стояли бабы и девки.
   - Запись-то здесь, что, ли? - спрашивали шепотом в толпе.
   - Уж она, брат, в кабаке давно. Трушка подает. Его теперь так-то ли
  вином накачивают - для смелости.
   - Шапки вверх кидай! Но, робята, не робей! Ура! о! у! Полетели шапки.
  Граф, сидя в коляске, кланялся. Окружной
   к нему подлетел...
   - Лошадей! - сказал граф.
   - Его сиятельство чай кушать не будут, сейчас едут, - говорил окружному
  графский лакей.
   В это время подошли к коляске сельское начальство и выборные от
  крестьян.
   - Вассс... - зачастил окружной, - осчастливьте! Народное чувство,
  вассс... дерзнули...
   - Благодарю, благодарю, - сказал граф.
   - Местное произведение, вассс... - сказал окружной, указывая на
  стариков с дугою.
   - А! это хорошо. Рад.
   - Проворней лошадей! - кричал графский лакей.
   Из кабака в это время вышли два мужика, ведя под руки Трушку с бумагою
  в руках.
   - Мотри не робей! - толковали ему мужики.
   - Ну, вот! Где он тут? давай его сюда! - кричал Трушка.
   - Тише, дьявол! - унимали его мужики.
   - Э! пропадай Трушкина голова!..
   Лошадей привели таких, что шесть человек удержать не могут. Окружной
  махнул, девкам: валяй! Девки затянули песню. Лошадей в одну минуту запрягли,
  и все вышло как следует.
   - Прикажите начинать? - спросил голова шепотом у окружного.
   - Начинай!
   - Эй! робята, на себе!
   - Ура-а! - заревели мужики и бросились отпрягать лошадей. Давка пошла.
  Вожжи оборвали...
   - Не надо, не надо, - милостиво улыбаясь, говорил граф. А Трушка между
  тем уже лез в коляску с бумагою.
   - Ты куда? - крикнул на него окружной; в один миг вырвал у него бумагу
  и спрятал, так что граф и не видал.
   Еще не успели отпрячь лошадей, вдруг видит окружной, что с поля бегут
  свиньи: одна, другая, третья, а за ними без шапки, с кнутом, вылупя глаза -
  пастух; за пастухом овцы, коровы, хвост кверху, рев, блеяние, визг...
  Налетели, и под ноги лошадям. Лошади взбесились, вырвались и понесли. Мужики
  за ними: держи! держи!..
   Наконец поймали, запрягли. Граф, перепуганный и недовольный, уехал.
   Когда все кончилось, окружной велел мужикам собраться к правлению и
  вышел на крыльцо; в руках у него была _запись_.
   - Ну-ка, голубчики! Кто в казаки желает, выходи сюда! - сказал
  окружной.
   Мужики опустили головы.
  
  1864
  
  
   КОММЕНТАРИИ
  
   Впервые - в журнале "Современник", 1864, Ќ 2 под названием "Казаки". По
  заключению исследователей события рассказа происходят, видимо, в селе
  Куракино, родного писателю Сердобского уезда. Переполох в ожидании проезда
  князей Куракиных. Не случайно село названо автором Куравино. В журнальном
  тексте граф носил фамилию не Остолопов, а Сухобродов.
  
   Стр. 260. Пен_е_к - выдолбленный улей.
   Стр. 267. Рег_и_стр - конторская книга с записью входящих и исходящих
  бумаг.
   Стр. 268. "...К успленью дню..." (искаж.) - Успеньев день - церковный
  праздник в конце августа.
   Стр. 274. Кантон_и_с (искаж.) - Кантонист - солдатский сын,
  причисленный к военному ведомству со дня рождения.
  
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru