Аннотация: Текст издания: журнал "Дело", NoNo 10--11, 1867.
ПРИЗРАКИ И ЖИЗНЬ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
I.
Я*** городокъ -- Москвы уголокъ; городокъ хоть куда; онъ одинъ изъ лучшихъ губернскихъ городовъ европейской Россіи, въ немъ тридцать пять тысячъ жителей, нѣсколько улицъ сплошь застроены каменными домами. Многія зданія сохранились изъ допетровской старины, и придаютъ городу своеобразный характеръ. Въ Я*** и магазины недурны, есть и фабрики и богатое купечество. По берегу широкой, роскошной рѣки тянется чугунная рѣшетка, насаженъ тѣнистый бульваръ. Рѣшеткѣ не суждено красоваться во всемъ блескѣ; не проходитъ мѣсяца, чтобы, улучивъ темную ноченьку -- своего вѣрнаго товарища, лихой добрый молодецъ не стянулъ сажени двѣ чугуна на свою потребу... По близости рѣки промыселъ безопасенъ, нетруденъ и за охотниками до него дѣло не стоитъ. Городъ иной разъ поправляетъ рѣшетку, но но большей части довольствуется приказаніемъ заколотить досками опустѣвшее пространство,-- и набережная мало по малу теряетъ свое литое украшеніе: за то деревья ея разростаются широко, густо, какъ не разростись имъ въ столицѣ. Въ свѣтлый, тихій день подъ тѣнью ихъ можно отдаться всепроникающему созерцанію родной русской картины: рѣка, со стороны города окаймленная крутизною, на противоположномъ берегу омываетъ безграничную гладь. Взоръ теряется, утопаетъ въ этой глади, ему не на чемъ остановиться... грудь невольно наполняетъ томленіе, становится грустно... А тутъ, вторя безотрадному настроенію, раздалась заунывная пѣсня, въ невеселый часъ запѣтая вдохновеннымъ пѣвцомъ.-- Изъ ровнаго потока звуковъ вырвался подавленный крикъ, и разрѣшился какимъ-то полутономъ. Отводишь глаза отъ степи, глядишь на рѣку... Не даромъ несутся съ нея глубокіе стоны: или бичевая идетъ:
Ой, ребята, ухнемъ
Ещё разикъ, еще разъ...
Или какъ улита ползетъ конноприводная баржа верстъ 25 или 30 въ сутки... Отвсюду вѣетъ тѣмъ же впечатлѣніемъ: что-то давитъ человѣка, а онъ, полусонный, еще не почувствовалъ въ себѣ силы одолѣть бѣду, и гнется и стонетъ подъ ней, и нога за ногу, понуривъ голову, устало плетется по жизненному пути... Сердце ноетъ, тоскуетъ ожиданіемъ лучшаго... а гдѣ оно?.. Ничто не въ состояніи разгулять томящей тоски. По набережной высятся лучшіе дома и губернаторскія хоромы -- старинный, полуразвалившійся дворецъ съ роскошнымъ садомъ, который выходитъ на двѣ улицы и на И--скую площадь, украшенную шестью, семью церквями древней постройки и нелѣпо задуманнымъ, дурно-выполненнымъ памятникомъ какому-то сановнику.
У паперти одного изъ храмовъ И--ской площади, у Спаса нерукотвореннаго, стоитъ нѣсколько экипажей. Сегодня воскресенье, а Спасъ Нерукотворенный -- модная церковь современнаго Я***. Членамъ губернскаго общества, заключеннымъ въ крайне-ограниченномъ горизонтѣ интересовъ и понятій, жизнь становится невыносимо-однообразна. Единственное имъ знакомое средство подавить скуку -- скучать сообща; и они убиваютъ время въ гостиныхъ, собираются гдѣ только могутъ, сколько могутъ, не упуская ни одного повода къ собранію. Потому въ губернскомъ городѣ непремѣнно есть и модная церковь. Выбираютъ съ этой цѣлью или храмъ, посѣщаемый губернаторомъ, или приходъ услужливаго духовника двухъ, трехъ дамъ, своими сплетнями особенно вліятельныхъ въ городѣ.
Къ Спасу нерукотворенному подъѣхала щегольская пролетка. Ловко спрыгнулъ съ нея Павелъ Андреевичъ Берестовъ, красивый молодой человѣкъ лѣтъ двадцати двухъ.
-- "А! а! здравствуйте," привѣтствовалъ онъ, ступая на тротуаръ, проходившаго какъ разъ мимо, засѣдателя одной изъ палатъ -- Александра Петровича Волгина.
-- "Куда это вы, никакъ къ обѣднѣ? спросилъ засѣдатель, пожимая руку Берестова.-- Да что же вы застанете?"
-- На людей посмотрю. Зайдемте!
И пріятели вошли въ церковь. Пѣли причастный стихъ, потому запоздалые богомольцы остановились почти у входа. Берестовъ разсѣянно глядѣлъ по сторонамъ; спустя нѣсколько минутъ однако, глаза его остановились на двухъ дамахъ, скромно стоявшихъ въ сторонѣ отъ губернской аристократіи, и молившихся, кажется, съ искреннимъ усердіемъ...
-- "Кто это? спросилъ онъ у Волгина,-- тамъ на лѣво."
Волгинъ обернулся но направленію, указанному Павломъ Андреевичемъ.
-- "Какъ онѣ сюда попали?.." проговорилъ онъ... "Старушка Лавинская; вдова давно умершаго прокурора, бѣдная помѣщица; а это дочь ея,-- хорошенькая, умненькая дѣвочка..."
-- "Премилая головка!... вы знакомы съ ними?"
-- "Близко."
-- "Что ихъ нигдѣ не видать?"
-- "Онѣ мало выѣзжаютъ."
-- "Да я скоро два мѣсяца въ городѣ, не пропускаю ни одной обѣдни; какъ же я прежде не видалъ ихъ въ церкви?"
-- "Онѣ только-что пріѣхали изъ деревни.. да онѣ обыкновенно въ свой приходъ ходятъ. Я въ первый разъ встрѣчаю ихъ здѣсь."
-- "Представьте меня."
"Съ удовольствіемъ, хоть сейчасъ. Не отходите далеко."
Обѣдня кончилась. Начался разъѣздъ: шарканье, болтовня... Засѣдатель подошелъ къ Лавинской.
-- "Здравствуйте, Наталья Михайловна, обратился онъ къ старушкѣ.-- Какъ вы сюда рѣшились придти? вы такъ нападаете на внѣшнюю модную службу?"
-- "Вотъ Ольга Дмитріевна у меня сегодня едва поднялась въ десятомъ часу, отвѣчала Лавинская, указывая на дочь.-- Гдѣ же такъ поздно обѣдню застанешь? и пошли сюда."
Во всѣхъ церквяхъ обѣдня начиналась въ девять часовъ; у Спаса -- въ половинѣ одинадцатаго.
Берестовъ, едва перекинувшись съ кѣмъ-то двумя, тремя словами, подошелъ ближе къ Волгину.
-- "Павелъ Андреевичъ Берестовъ!" представилъ онъ его Лавинской.
Берестовъ вѣжливо раскланялся и съ старушкой, и съ ея хорошенькой дочкой. Ольга Дмитріевна внимательно посмотрѣла на него. Берестовъ произвелъ пріятное впечатлѣніе.
-- "Я близко знала вашего батюшку, говорила Наталья Михайловна,-- вотъ какъ на васъ смотрю -- его вспоминаю. Женившись, онъ сюда мало заглядывалъ; такъ матушку вашу я меньше видѣла... встрѣчала однако въ Москвѣ... И васъ помню, вотъ такимъ... Очень рада возобновить знакомство. Вы мнѣ визитовъ не дѣлайте, а коль не поскучаете, прямо какъ нибудь вечеркомъ безъ церемоніи..."
-- "Очень вамъ благодаренъ."
-- "Я сегодня вечеромъ собирался къ вамъ, Наталья Михайловна, прервалъ Волгинъ;-- позвольте и его притащу."
-- "Милости просимъ."
Лавинскіе стали пробираться къ выходу. Берестовъ двинулся было за ними, но заглядѣлся на Ольгу Дмитріевну, и прошелъ мимо какой-то знакомой дамы, не замѣтивъ ее...
-- "Елена Васильевна! виноватъ. Я васъ не видалъ."
И чтобы поправить ошибку, Берестовъ откланялся Лавинскимъ, и остался съ Еленой Васильевной.
-- "Давно ли вы знакомы?" спросила она съ насмѣшливой улыбкой.
-- "Съ кѣмъ?" неловко возразилъ Берестовъ, еще чуть-ли но покраснѣвъ.
-- "Вы не поняли? Съ Лавинскими."
-- "Сейчасъ познакомился."
-- "И уже заглядываетесь."
-- "Я какъ разъ глядѣлъ на Н--овыхъ."
-- "Не оправдывайтесь. Vous avez bon gout. C'est une jolie enfant... un peu bigotte reveuse, mais cela passera. Заходите ко мнѣ сегодня вечеромъ."
-- "Я только-что обѣщалъ..."
-- "Лавинскимъ. Что дѣлать? такъ приходите обѣдать."
Насмѣшки разсердили Берестова; онъ готовъ былъ отказаться и отъ этого приглашенія, но опомнился и отвѣчалъ утвердительнымъ поклономъ. Однако минутная нерѣшимость не ускользнула отъ Елены Васильевны.
-- "Не тревожьтесь, я не задержу васъ," -- сказала она, смѣясь.
Берестовъ сбирался возразить что-то, но, разговаривая, собесѣдники вышли на площадь. Карета Елены Васильевны стояла вередъ ними, лакей уже отворилъ дверцу, и не успѣлъ Павелъ Андреевичъ произвести слово, какъ Елена Васильевна вошла въ экипажъ.
-- "Ступай домой!" крикнулъ Павелъ Андреевичъ кучеру, самъ же пошелъ пѣшкомъ вслѣдъ за нимъ.
II.
Ольга Дмитріевна выросла около матери и преимущественно подъ ея вліяніемъ. Наталья Михайловна принадлежала къ добродушнымъ представительницамъ стараго времени, которыя довольно безвредно доживаютъ вѣкъ, дивясь понятіямъ юныхъ поколѣній; однако не ставятъ имъ умышленныхъ препятствій. Она не получила образованія: едва говорила по-французски, по-русски писала съ ошибками. Ее выростили въ строгомъ повиновеніи и въ страхѣ божіемъ; въ ней смолоду забили все самобытное, въ ней едва оставили ту долю практическаго смысла, которая нужна незатѣйливой домохозяйкѣ; въ восемнадцать лѣтъ ее отдали за пожилаго человѣка, котораго она не любила, а со словъ родителей привыкла считать "хорошимъ, почтеннымъ" человѣкомъ. Выйдя замужъ, Наталья Михайловна стала добросовѣстно исполнять семейныя обязанности, конечно такъ, какъ онѣ представлялись ея узкому пониманію, то есть покорилась мужу, какъ прежде покорялась родителямъ. Лавинскій безпрекословно принялъ роль повелителя, видя въ ней послушную, почти безмолвную рабу. Въ дни горя, которыхъ Лавинскій подарилъ ей не мало, проживая небольшое состояніе, грубо обращаясь съ нею,-- Наталья Михайловна умѣла только сокрушаться, плакать, и молиться. При совершенной неспособности къ самобытной дѣятельности, другого исхода ей не было. Старикъ Лавинскій, проболѣвъ два года, умеръ, когда Ольгѣ Дмитріевнѣ минуло восемь или девять лѣтъ. Эти два года окончательно выработали набожность Натальи Михайловны. Оставшись на свободѣ по смерти мужа, бѣдная вдова потерялась въ несвойственной ей самобытной роли и, не зная гдѣ найти опеку, обратившуяся въ потребность, снова искала ее въ безсознательномъ мистическомъ созерцаніи. Потому не удивительно, что и на Ольгѣ Дмитріевнѣ отразились та же внутренняя сосредоточенность и мистическій характеръ. Кромѣ матери образованію міросозерцанія молодой Лавинской содѣйствовала старая нѣмка, содержавшая въ Я***ѣ что-то въ родѣ пансіона. Амалія Карловна была доброе, но не далекое существо. Она сначала жила по чужимъ домамъ въ должности гувернантки, потомъ рѣшилась поселиться своимъ хозяйствомъ въ Я***ѣ, гдѣ пріобрѣла нѣкоторыя знакомства. Небольшой капиталъ, сколоченный изъ трудовыхъ копѣекъ, пансіонъ, нѣсколько уроковъ музыки и нѣмецкаго языка,-- доставляли ей средства къ скромному прозябанію. Амалія Карловна, какъ птица въ воздухѣ, всю свою жизнь носилась въ мечтательномъ мірѣ; она "обожала искуство," хотя была совершенно неспособна къ критической оцѣнкѣ его произведеній; въ музыкѣ, въ живописи, въ литературѣ искала "прекраснаго," "возвышающаго сердце," постоянно вздыхала объ унизительномъ матеріализмѣ дѣйствительности. Амалія Карловна давала Ольгѣ уроки музыки и нѣмецкаго языка; полюбила ученицу, подружилась съ Натальей Михайловной и навѣщала ее часто. Подъ вліяніемъ идеаловъ бывшей гувернантки религія Ольги естественно потеряла исключительно-догматическій характеръ, который сначала дочь приняла было отъ матери. Молодая Лавинская, сама того не сознавая, возвышалась до безотчетнаго, но довольно величественнаго пантеизма. Таковъ долженъ былъ выйти и дѣйствительно таковъ вышелъ итогъ собранныхъ ею идей. Подругъ, способныхъ имѣть вліяніе, Ольга Дмитріевна не встрѣчала; природа же, книги, выбираемыя преимущественно восторженной нѣмкой, только содѣйствовали развитію мечтательности въ хорошенькой головкѣ. Иначе и быть не могло: дѣйствительности Ольга, не знала, все воспитаніе удаляло ее отъ дѣйствительной жизни, тѣмъ болѣе что и Наталья Михайловна и Амалія Карловна ни на минуту не оставляли ее своею заботой. Мечтательная, сосредоточенная страстность отпечатлѣлась на всемъ ея существѣ. Ольга Дмитріевна была упоительно хороша: высокая, стройная, бѣлое матовое лицо украшали роскошные бѣлокурые волосы; небольшой лобъ; довольно темные, какъ бы полузакрытые глаза устало глядѣли изъ подъ длинныхъ рѣсницъ; прямой, античный носъ; медленная улыбка, едва показывавшая два ровныхъ ряда зубовъ поразительной бѣлизны, всегда нѣсколько судорожно сжатыхъ... Не даромъ заглядѣлся Павелъ Андреевичъ. Ольга Дмитріевна сама заглядывалась на себя въ зеркало... и какъ-то разъ забывшись, съ лаской поцѣловала холодное стекло.
III.
Послѣ обѣда Елена Васильевна нѣсколько ранъ напоминала Берестову, что пора идти къ Ленинскимъ, вслѣдствіе чего Берестовъ просидѣлъ у нея гораздо долѣе, чѣмъ бы хотѣлъ, думая доказать хозяйкѣ, какъ неосновательно она предполагаетъ въ немъ нетерпѣніе увидаться съ Ольгой Дмитріевной. Елена Васильевна не дала ему насладиться побѣдой. Когда Павелъ Андреевичъ сталъ наконецъ собираться.
-- "Прощайте упрямый юноша,-- сказала она, за что вы себя мучили полтора часа?"
-- "Хотите, я вовсе останусь?.."
-- "Какъ знаете; я васъ не держу и не гоню... Только, оставшись, вы ничего не докажете."
-- "И уходя ничего не докажу. Какое диво -- пристально посмотрѣть на хорошенькую головку!"
"Да никто васъ за это и не обвиняетъ. Зачѣмъ вы оправдываетесь цѣлый день?"
-- "Прощайте."
Елена Васильевна, не вставая съ своего покойнаго кресла, дружески протянула руку уходящему гостю.
"Сколько вамъ лѣтъ?" спросила она съ улыбкой.
-- "Двадцать два года."
-- "Позвольте дать вамъ совѣтъ на прощанье: будьте откровеннѣе,-- этимъ вы много выиграете."
-- "Благодарю."
Берестовъ вышелъ.
-- "И не сердитесь", прибавила ему вслѣдъ Елена Васильевна.
Берестовъ воспитанъ былъ въ А--ской школѣ, въ привиллегированномъ заведеніи, устроенномъ по грезамъ добродушнаго Швейцарца въ вѣкъ мистическаго идеализма и аристократически-либеральныхъ стремленій, въ вѣкъ мечтательной поэзіи, около 1810--1815 года. Съ тѣхъ поръ школа хранитъ свои преданія, давно лишенныя смысла и значенія. Ея учебная программа осталась велико-свѣтской энциклопедіей, особенно внимательной къ изящной словесности. Но по множеству предметовъ, заключенныхъ въ этой программѣ, ни одинъ не изучается основательно, ни одинъ не требуетъ отъ мысли болѣе поверхностнаго вниманія. Потому заведеніе приняло своеобразный характеръ, и въ пятьдесятъ лѣтъ выработало въ себѣ только какой-то духъ "поэтическаго кутежа." Мать Берестова, женщина милая, провела молодость за границей, преимущественно въ Италіи, не задумывалась надъ вопросами жизни; но находила искреннее наслажденіе въ граціозныхъ произведеніяхъ искуства: въ мелодіяхъ итальянской музыки, въ хорошихъ рисункахъ; масляныя картины она предпочитала фрескамъ, скульптуру -- живописи вообще; ее привлекала гармонія линій, въ литературѣ она любила небольшія стихотворенія, повѣсти, сценическія произведенія, не глубоко задуманныя, но выполненныя съ остроуміемъ, не "унижающимся до тривіальности." Этотъ граціозный тонъ она внесла и въ свою гостиную, и во всѣ свои отношенія. Она любила сына, охотно разговаривала, съ нимъ, показывая собранные ею альбомы, радовалась развивающемуся въ немъ вкусу къ тому, что сама называла изящнымъ... Изъ ея рукъ естественно могла выйдти только чистая натура, воспріимчивая, но не глубокая, мечтательная, но не думающая.
Но и этого жалкаго воспитанія было достаточно для того, чтобы Берестовъ при выпускѣ изъ школы считалъ себя личностью довольно развитой, возвышающеюся надъ "толпой." Онъ утвердился въ этомъ самообольщеніи еще болѣе, когда изъ школы попалъ въ гостиную. Судьба окружила его такъ, что ему не пришлось глубже вглядываться въ жизнь; онъ сталъ внѣ ея общаго потока, въ тѣсномъ мірѣ общества. которое называетъ себя свѣтомъ, даже большимъ свѣтомъ, забывая подъ часъ, что есть и еще свѣтъ, побольше его, свѣтъ дѣйствительности, охватывающій человѣчество, свѣтъ, въ которомъ онъ самъ теряется какъ ничтожная часть, въ исторіи развитія котораго его данныя немногимъ превышаютъ нуль. Въ немъ успѣхъ Берестова былъ вполнѣ законенъ: Павелъ Андреевичъ принадлежалъ къ столбовому роду, былъ богатъ, красивъ, прекрасно говорилъ по-французски, по-англійски, танцовалъ ловко, игралъ довольно мило на фортепіано, отличался находчивостью въ легкой болтовнѣ, владѣлъ стихомъ, слыхалъ о наукѣ... чего же больше? А онъ, кромѣ того, драпируясь "Гарольдовымъ плащемъ", считалъ себя выше юношей, которыхъ встрѣчалъ въ усердно-посѣщаемыхъ имъ "холодныхъ гостиныхъ," произносилъ цѣлыя рѣчи о Шиллерѣ, о славѣ, о любви, могъ
Въ роскошно-убранной палатѣ
Потолковать о бѣдномъ братѣ,
Погорячиться о добрѣ...
Погорячившись, онъ складывалъ руки, предоставляя другимъ претворятъ слово въ дѣло. Говоря о "бѣдномъ братѣ" онъ сожалѣлъ преимущественно о томъ, зачѣмъ мужику нельзя носить перчатокъ и сохранять розовый цвѣтъ ногтей, но въ мірѣ, въ которомъ онъ бывалъ, это-то ораторство и считалось добродѣтелью, и Берестовъ съ утра до вечера упивался "нектаромъ хваленій", не подозрѣвая что вращается въ муравейникѣ, Онъ напротивъ чуть ли не считалъ себя способнымъ стать преобразователемъ человѣчества, по крайней мѣрѣ, убѣжденъ былъ, что знаетъ его со всѣхъ сторонъ, потому считалъ себя вправѣ судить обо всѣхъ съ высоты своего мишурнаго величія. Въ періодъ нашего разсказа, на третій годъ по выходѣ изъ школы, онъ думалъ, что добро, истина, любовь составляютъ для него святыню, потому негодовалъ на Елену Васильевну: какъ она позволяетъ себѣ смѣяться надъ его благоговѣньемъ "передъ святыней красоты". Въ сущности ему досадно было, зачѣмъ его видятъ низступающимъ съ пьедестала. Какъ всѣ поклонники отвлеченностей, онъ томленіе, естественно порождаемое въ организмѣ неудовлетворительными возбужденіями, считалъ за высшее, толпѣ недоступное чувство, почти гордился имъ, готовъ былъ требовать уваженія за свои безплодныя муки. Привычка вращаться въ обществѣ спасла Берестова отъ смѣшныхъ выходокъ непонятаго генія, но въ душѣ онъ удивленъ былъ, какъ люди "глумятся надъ высокимъ страданіемъ?" Разгадывая его -- его обижали. А между тѣмъ немудрено было бы Берестову и разочароваться въ себѣ. Мать его по нездоровью жила за границей. Выйдя изъ школы Павелъ Андреевичъ поступилъ на службу чиновникомъ особыхъ порученій къ я-му губернатору, старинному другу своего покойнаго отца. При этомъ имѣлось въ виду, что молодой человѣкъ ознакомится съ родовыми помѣстьями, лежавшими около Я*** и приведетъ сколько нибудь въ порядокъ довольно разстроенное хозяйство; а хозяйство шло изъ рукъ вонъ плохо, и рабочій народъ сильно страдалъ подъ вѣденіемъ управляющихъ молодаго мечтателя, который, кивая на Петра, не замѣчалъ собственныхъ грѣховъ.
IV.
Вечеръ Берестовъ провелъ у Лавинскихъ и первое впечатлѣніе только усилилось въ молодыхъ людяхъ. Конечно, если бы на другой день кто нибудь спросилъ Павла Андреевича или Ольгу: "вы начинаете влюбляться?"
-- "Какой вздоръ!" отвѣтилъ бы юноша. Несловоохотливая Ольга подняла бы глаза на спрашивающаго и улыбнулась почти презрительно. И тотъ и другой были бы искренни, во только отчасти правы. При ихъ направленіи, при ихъ развитіи, дѣйствительная любовь была невозможна, но Ольгѣ и Берестову суждено было пережить вмѣстѣ ту степень любви, на которую они были способны. Зная ихъ, трудно было и предположить, чтобы они прошли незамѣченными другъ отъ друга. Берестовъ часто возвращался къ Лавинскимъ, Ольга встрѣчала его особенно любезно. Многое привлекало Берестова къ Ольгѣ; во-первыхъ ея красота, далѣе онъ воплощалъ и лелѣялъ въ ней собственный идеалъ. Не разъ приходилось Берестову слышать противорѣчія своимъ грезамъ, "но, думалъ онъ, это признакъ неполнаго развитія; Ольга молода, она еще вырабатывается, у нее слѣдуетъ искать задатковъ блага, покуда не болѣе"... И для юноши изъ милой встрѣчи возникла новая прелесть. Онъ наслаждался творческой задачей, которая выпала на его долю: "я разрѣшу ея сомнѣнія" мечталъ Павелъ Андреевичъ (употребляя слово, значенія котораго не понималъ, потому что ни онъ, ни Ольга не знали сомнѣній)... "я открою ей цѣлый міръ, о которомъ она только догадывается, который едва подозрѣваетъ, благодаря своей "богатой натурѣ..... И Берестова щекотало гордое самообожаніе. Все вмѣстѣ волновало его, возбуждало въ немъ усиленную жизнь, и все это онъ наконецъ назвалъ любовью, даже увѣрился, что такъ, какъ онъ любитъ, никто никогда не любилъ.
Въ Ольгѣ мечты о Берестовѣ были еще естественнѣе,-- все содѣйствовало ихъ развитію: и она придавала Павлу Андреевичу тысячи достоинствъ, которыя существовали единственно въ ея воображеніи; ей нравился внѣшній блескъ, окружавшій Берестова, на нее вліяло и тщеславіе: всѣ хвалили Павла Андреевича, всѣ восторгались имъ; женщины, въ обществѣ поставленныя несравненно выше Ольги, глядѣли на него часто слишкомъ благосклонно... Наконецъ Берестовъ дѣйствительно зналъ гораздо болѣе Ольги, и знанія свои пріобрѣлъ именно въ области, къ которой направлялось развитіе Ольги. Онъ могъ ставить передъ ней картины, къ наслажденію которыми она была подготовлена, которыя не требовали умственной работы, напряженія, а прямо поражали грандіозными очертаніями и овладѣвали его. Созерцательная мечтательность, лѣнивая способность пассивно внимать идеаламъ -- заставляли Ольгу покорно, всѣмъ сердцемъ отдаться новымъ снамъ и все далѣе и далѣе отходить отъ дѣйствительности. Наконецъ и она призналась себѣ, что неравнодушна къ виновнику этихъ сновъ.
Именно вотъ послѣ какого вечера молодые люди наконецъ дошли до внутренняго сознанія въ своей полной привязанности.
V.
Прошло мѣсяца три послѣ встрѣчи въ церкви. Вечеръ! У Лавинскихъ сидѣли Волгинъ и Амалія Карловна. Александръ Петровичъ былъ свой въ домѣ... разговоръ шелъ вяло, и не занималъ Ольгу Дмитріевну.
-- "Сыграемте новую симфонію," обратились она къ Амаліѣ Карловнѣ.
-- "Съ удовольствіемъ," отвѣчала нѣмка. Рѣчь шла о пятой симфоніи Бетховена. Амалія Карловна восторгалась ею на вѣру, вслѣдствіе великаго имени автора; но, играя, искажала ея смыслъ ложнымъ паѳосомъ. Она собственно ничего не понимала въ музыкѣ, по принципу считала легкіе итальянскіе мотивы недостаточно возвышенными, но умилялась бы элегическимъ Беллини, если бы подъ его аріей стояло нѣмецкое, да еще громкое имя. Вмѣстѣ съ пятой симфоніей она принесла милое произведеніе добродушнаго Гайдна и удивилась, почему Ольгѣ странно, неловко стало играть его немедленно вслѣдъ за титаническимъ эпосомъ Бетховена. Ольгу что-то поразило въ этомъ эпосѣ, что именно она не знала?.. Сѣли за фортепіано. Первые же звуки сыграны были мягко, плавно, нелѣпо... вотъ вторая тема перваго allegro. Амалія Карловна придала ей сентиментальное выраженіе. Ольга слабо вступила съ первой темой, стараясь поддѣлаться подъ фразу первой руки... Въ это время вошелъ Берестовъ. Ольга встала изъ-за инструмента.
Изъ симфоній Бетховена Павелъ Андреевичъ твердо зналъ только двѣ; именно пятую и вторую; но ихъ онъ зналъ дѣйствительно твердо, ихъ ему растолковали ноту за нотой. И та и другая должны были придтись ему глубоко по душѣ.
Берестовъ нѣсколько взволнованный и предстоящей игрой, и близкимъ сосѣдствомъ съ Ольгой, сѣлъ къ инструменту, но съ минуту не начиналъ, стараясь успокоиться, отвлечься отъ окружающихъ впечатлѣній, вполнѣ отдаться своей минутѣ? Онъ былъ именно въ настроеніи играть... Энергично, звучно взялъ онъ четыре ноты первой темы и повторилъ ихъ мистически-замирающимъ эхо. Ольга смутилась. Она свои три, четыре такта сыграла вѣрно, но ее какъ фальшивая нота поразилъ разладъ собственной игры съ выраженіемъ, которое Берестовъ придалъ вступленію.
-- "Начнемте еще разъ," сказала она -- и съ напряженнымъ вниманіемъ старалась вторить оттѣнкамъ, выходившимъ изъ подъ пальцевъ Павла Андреевича. Вторую тему Берестовъ взялъ мягко, беззаботно, безстрастно, неторопливо, вполнѣ выражая ею плавное теченіе жизни. Ольгѣ приходилось не вторить, а самостоятельно выступить съ своей партіей. Она почувствовала, что сыграть ее такъ, какъ она играла съ Амаліей Карловной -- невозможно, но что же дѣлать?... Нерѣшительно ударила она по клавишамъ. Берестовъ долженъ былъ отвѣтить, омрачая свою ровную тему тихими стонами... стоны эти прозвучали безмысленно.
-- "Не то, не то!" невольно вырвалось у Павла Андреевича... "Извините", прибавилъ онъ, опомнившись.
-- "Это я сама вижу"... Ольга была сильно взволнована.
-- "Вы хотите мнѣ вторить... Нѣтъ, не слушайте меня! Вы обладаете самобытной силой. Я покуда пассивная сторона; -- ворвитесь -- и Берестовъ громко взялъ четыре ноты, строго выдерживая послѣднюю... So pocht das Sohiksal an der Thur!" прибавилъ онъ восторженно.
-- Вы слышите, въ каждой нотѣ ея сквозитъ таже мысль. Это, ясно, не только гармоническое сочетаніе звуковъ. Все произведеніе написано подъ вліяніемъ глубокаго потрясенія, всепроникающей идеи..."
-- "Да какой идеи?" почти нетерпѣливо спросила Ольга.
-- "Однажды, разыгрывая эту симфонію, кто-то, также какъ вы теперь, пораженъ былъ характеромъ великаго созданія. Онъ спросилъ у Бетховена, какая мысль такъ неотступно, такъ настойчиво преслѣдовала его во время творчества?-- "Играйте первую часть", возразилъ композиторъ. Едва прозвучали тѣ ноты, на которыхъ вы остановились,-- какъ авторъ схватилъ его за руку, проговоривъ: "So pocht das Schiksal an der Thur..." Всю симфонію называютъ симфоніею Судьбы -- die Schiksalssimphonie...
Ольга въ первый разъ встрѣтила молодого человѣка, горячо, искренно относящагося къ искуству; человѣка, по видимому близко знакомаго съ тайнами неразгаданныхъ ею твореній... Берестовъ всегда привлекавшій ея вниманіе, въ эту минуту показался ей чѣмъ-то необыкновеннымъ. Она пристально, внимательно смотрѣла на него... Павелъ Андреевичъ съ увлеченіемъ указалъ особенно характеристическія мѣста Andante Scherzo и тріумфальной пѣсни геніальнаго гиганта на этотъ разъ вышедшаго побѣдителемъ изъ тяжелой борьбы.
Во время разговора Ольга Дмитріевна закрыла фортепіано.
-- "Да, вы артистъ", замѣтила было Амалія Карловна, которой въ голову не приходило, что всякому музыканту кромѣ бѣглости въ пальцахъ, скораго чтенія нотъ, законовъ гармоніи,-- необходимо знакомство съ исторіей музыки, нужна способность психологическаго анализа. Познанія Берестова показались ей уже значительными. Ей вмѣстѣ съ тѣмъ хотѣлось извинить свои ошибки.
-- "Нѣтъ, я далеко не артистъ", отвѣчалъ Павелъ Андреевичъ, "но очень люблю музыку, пятая же симфонія мнѣ особенно близка, я часто слышалъ ее въ оркестрѣ, много разговаривалъ объ ней..."
-- "Мы когда нибудь сыграемъ ее еще разъ", сказала Ольга Дмитріевна.
-- "Охотно!"
-- "А развѣ всякая симфонія имѣетъ какой нибудь опредѣленный смыслъ?" наивно спросила Ольга, спустя нѣсколько. минутъ.-- Вотъ у насъ еще симфонія Гайдна, что же она выражаетъ?"
Павелъ Андреевичъ съ любовью началъ излагать общія мѣста о субъективной и объективной музыкѣ, очень искусно сгруппировалъ собранныя имъ скудныя свѣденія о Гайднѣ, Моцартѣ съ одной стороны, о Бетховенѣ, Шуманѣ, Шопенѣ съ другой. Рѣчь его не богата была содержаніемъ, но онъ говорилъ краснорѣчиво, плавно, легко. Для Ольги же и сказанное было ново, оно указывало на возможность болѣе точнаго ознакомленія съ идеалами, къ которымъ она несознательно стремилась, которые, казалось, представляются Берестову такъ отчетливо, такъ ясно. Она жадно слушала молодого оратора, задавала ему вопросъ за вопросомъ... Изъ прочихъ собесѣдниковъ въ разговоръ вмѣшивалась только Амалія Карловна, сопровождая рѣчь Берестова пустыми восклицаніями. Наталья Михайловна толковала съ Волгинымъ...
-- "Самоваръ поданъ, барышня," доложилъ лакей.
-- "Ну, довольно тебѣ о музыкѣ-то... обратилась къ дочери старушка Лавннская.-- Ты совсѣмъ замучила гостя своими вопросами... Пойдемте чай пить."
Перешли въ залу. Ольга Дмитріевна занялась самоваромъ. Разговоръ принялъ болѣе общій характеръ. Но горячая рѣчь Павла Андреевича не переставала занимать Ольгу. Она нѣсколько разъ прерывала бесѣду, обращаясь къ Берестову съ новымъ вопросомъ о томъ, какъ онъ дошелъ до такого пониманія искуства, какъ занимался, съ кѣмъ... Берестовъ то скромничалъ, то восторгался. Послѣ чаю разговоръ его съ Ольгой наконецъ оживился сильнѣе прежняго, мало по малу собесѣдники естественно дошли до того, что стали высказывать свои завѣтныя мечты, знакомить одинъ другого съ своимъ внутреннимъ міромъ. Они давно безсознательно желали сблизиться между собою; случай настроилъ ихъ на откровенность. При позднемъ прощаніи они крѣпко, крѣпко пожали руки другъ другу.
VI.
Ночь была свѣтлая, но холодная, прекрасная. Волгинъ и Берестовъ вмѣстѣ вышли отъ Лавинскихъ: Волгинъ невозмутимо-покойный, Берестовъ волнуемый впечатлѣніями вечера... Молчаливо шелъ Павелъ Андреевичъ, внимая одолѣвающимъ мечтамъ, теряясь въ ихъ безпорядкѣ... Всѣ онѣ правда группировались около Ольги Дмитріевны, вспоминалось то одно слово, то другое; непривычная къ работѣ мысль то старалась вывести какое нибудь болѣе точное опредѣленіе ея понятіи, то провѣряла собственное поведеніе Берестова,-- спрашивая не сдѣлалъ ли онъ чего нибудь такого, что могло не понравиться Ольгѣ.
-- "Какая ночь!" замѣтилъ Волгинъ.
-- "Да..." разсѣянно сказалъ Павелъ Андреевичъ.
-- "Погуляемте немного. Спать еще рано."
Берестовъ охотно бы пошелъ бродить одинъ. Собесѣдникъ мѣшалъ ему.
-- "Пойдемъ?" настаивалъ Александръ Петровичъ.
-- "Нѣтъ. Домой пора."
-- "Да что вы такъ отвѣчаете?"
-- "Какъ?"
-- "Не знаю, у васъ какой-то странный голосъ, будто вамъ хочется сказать: отвяжитесь!"
Берестовъ усмѣхнулся.
-- "Это вамъ кажется."
Помолчали.
-- "Хорошіе люди Лавинскіе," снова началъ засѣдатель.
-- "Добрые, милые люди."
Голосъ Берестова звучалъ менѣе гостепріимно. Александръ Петровичъ не внушалъ ему совершеннаго довѣрія, при немъ не думалось вслухъ, но юношеская сообщительность, потребность высказать переполняющія его впечатлѣнія, не могли устоять противъ соблазна, когда Волгинъ самъ навелъ разговоръ на предметъ, охватывавшій въ настоящую минуту всѣ помыслы Павла Андреевича.
-- "А Ольга-то Дмитріевеа какое хорошее существо," продолжалъ непроницательный засѣдатель, искренно думая, что молодому спутнику его еще нужно было выставлять достоинства Ольги.
-- "Замѣчательная дѣвушка!.."
-- "Красавица!"
-- "Что красота!" лукавя самъ съ собою возразилъ Берестовъ, "нѣтъ она меня поразила необыкновеннымъ чувствомъ изящнаго, стремленіемъ впередъ, интересомъ къ высшимъ идеямъ... Такая встрѣча рѣдкость въ наше время." "И вмѣстѣ съ тѣмъ какая простота," продолжалъ онъ съ постоянно возрастающимъ лиризмомъ." Ольга Дмитріевна мало-по-малу становилась олицетвореніемъ собственнаго идеала мечтательнаго юноши... Не только Мефистофель, остроумнѣйшій изъ реалистовъ, не только человѣкъ жизнью наученный встрѣчать восторги скептическимъ холоднымъ анализомъ, но самый добродушный смертный улыбнулся бы слушая гимнъ, воспѣваемый Берестовымъ подъ вліяніемъ свѣжихъ впечатлѣній и "блѣднаго мерцанія луны." Ограниченный, сорокалѣтній, холостой засѣдатель впрочемъ не смѣялся. Онъ стоялъ къ Берестову въ отношеніяхъ кліента: онъ никогда ни мыслью, ни мечтой не залеталъ далѣе присутствія и губернской гостиной, не могъ блеснуть ничѣмъ, не умѣлъ и примириться съ обстоятельствами, хотѣлъ стать чѣмъ-то въ недоступной ему губернской аристократіи, и, самъ не замѣчая своей жалкой роли, постепенно сталъ спутникомъ блестящей звѣзды Я--го общества. Мечтательность Берестова казалась ему признакомъ высокихъ стремленій, высокаго образованія... Волгинъ не только никогда не противорѣчивъ Берестову, но онъ подобострастно слушалъ его, другими словами повторялъ его мысли и увѣренъ былъ, что высказываетъ собственныя "убѣжденія". Такъ и теперь Александръ Петровичъ только съ нѣкоторою важностью въ голосѣ отъ времени до времени вставлялъ варіанты на громкія фразы Павла Андреевича. Каждый изъ собесѣдниковъ добродушно обманывалъ и себя и товарища: Берестовъ, принимая мечты за дѣйствительность; засѣдатель думая, что высказываетъ собственныя глубокомысленныя сужденія. Не пришлось никому насладиться высокимъ комизмомъ ихъ громкаго, одушевленнаго, какъ будто въ самомъ дѣлѣ важнаго разговора... Одиноко звучала блестящая рѣчь въ опустѣвшихъ улицахъ Я***. У подъѣзда берестовской квартиры пріятели разстались.
Долго Павелъ Андреевичъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатамъ, и рѣшилъ, что любитъ Ольгу.
VII.
Проводивъ гостей, Лавинскіе разошлись по своимъ покоямъ. Ложась, Наталья Михайловна долго молилась, потому разъ навсегда объявила людямъ, что вечеромъ не нуждается въ ихъ помощи. Ольга встрѣтила горничную у себя въ комнатѣ.
-- "Ступай спать, Надя, сказала она, входя.-- Я сама раздѣнусь."
Надя вышла. Ольга опустилась на ближнее кресло и долго сидѣла въ раздумьи или, вѣрнѣе, въ лѣнивомъ забытьи. Взглядъ ея безъ сознанія, пристально устремился на какой-то предметъ. Медленно смѣняясь, отрывочно приходили ей на память то нѣсколько тактовъ симфоніи, то одно слово Берестова, то другое. Мысль не останавливалась ни на чемъ. Ольга не задавала себѣ вопросовъ, не вникала ни во что, невозмутимо наслаждалась она непринужденно возникавшими воспоминаніями. Такъ прошло съ полчаса или больше. Шумъ проѣхавшей кареты напомнилъ ей о времени. Медленно стала она раздѣваться, потомъ занялась ночнымъ туалетомъ. Особенно заботливо перечесала она свои роскошные волосы. На туалетѣ лежала бѣлая сѣтка. Ольга надѣла ее, потомъ сняла, достала голубую ленту, продѣла ее въ сѣтку, приколола такъ, потомъ иначе. Опять поправила волосы. Ей хотѣлось на этотъ разъ видѣть себя во всей ночной прелести. Наконецъ, убѣдясь, что достигнуто самое гармоническое сочетаніе красокъ и цвѣтовъ, еще разъ поглядѣвъ въ зеркало, Ольга вздохнула и пошла къ постели. Вздохнула? почему? Она сама не знала, какъ вырвался у нея тихій вздохъ. Долго еще оставалась она въ этомъ забытьи, полусидя въ подушкахъ, наконецъ вѣки стали тяжелѣть... Ольга потушила свѣчу, и скоро заснула среди томныхъ мечтаній, сказавъ себѣ, что Берестовъ ей милъ.
VIII.
Губернаторъ, Николай Ивановичъ **, глядѣлъ на Берестова, какъ на дитя, порученное матерью его ближайшимъ попеченіямъ,потому какъ скоро до него дошли слухи о частыхъ посѣщеніяхъ Павла Андреевича къ Лавинскимъ, старикъ задумался. Слѣдовало ожидать свадьбы, а онъ считалъ Берестова слишкомъ молодымъ для семейной жизни, надѣялся для него на болѣе блестящую, болѣе ровную партію... и рѣшился прекратить возникшія отношенія. Но какъ? Увѣщаніями конечно невозможно было достигнуть цѣли... Отправить Берестова за границу? Написать матери, чтобы она призвала сына къ себѣ? Губернаторъ избралъ послѣднее средство. Но что, если юноша, возмущенный препятствіями, передъ отъѣздомъ сдѣлаетъ предложеніе? Какъ помѣшать ему? Старикъ обратился къ Еленѣ Васильевнѣ. И вотъ однажды, вечеромъ, возвращаясь отъ Лавинскихъ, Берестовъ нашелъ у себя записку слѣдующаго содержанія:
"Вы совсѣмъ забыли меня. Не сердитесь ли вы въ самомъ дѣлѣ за то, что я довольно прямо, иногда шутя, высказываю свои мнѣнія? Это не похоже на умнаго человѣка. Защищайтесь, но не сердитесь. Говоря съ вами откровенно, я доказываю свою дружбу къ вамъ. Откровенность эта была бы даже полезна для васъ, если бы вы дали себѣ трудъ хоть изрѣдка задуматься надъ моими словами. Я берусь доказать вамъ это, если завтра вечеромъ вы зайдете ко мнѣ.
До свиданія.
Елена Рязанцева."
IX.
Елена Васильевна -- женщина лѣтъ двадцати восьми. Она высока, стройна, не особенно хороша, но ея спокойныя движенія, умное выраженіе лица -- привлекательны для многихъ. Наружность ея необманчива. Спокойствіе и богатый запасъ здраваго разсудка -- отличительныя свойства Елены Васильевны.
Воспитанная въ богатой семьѣ, среди довольства и простора, Елена Васильевна смолоду поверхностно смотрѣла на жизнь, и скоро нашла въ ней то, чего искала: состояніе, мужа, хорошее положеніе въ свѣтѣ, милыхъ дѣтей. Она обладала даже талантами, способными наполнить нѣсколько часовъ одиночества: хорошо играла на фортепіано, пѣла хорошо, любила читать; но къ несчастью иль къ счастью не успокоилась на степени развитія, достигнутой въ день замужества. Чтеніе, встрѣчи пріучили ее вглядываться, вдумываться во многое, и значительно развили ее. Къ тому же залепетали дѣти, и донесся до нея гулъ новой жизни, къ которой, какъ къ свѣтлой зарѣ лучезарнаго дня, съ любовью призывали всѣхъ и каждаго ея счастливые первенцы. Заря эта такъ ярко разлилась на востокѣ, что никто не убѣжалъ ея свѣта; и всякій способный жить, то есть мыслить и дѣятельно любить, обратился къ ней какъ къ предвѣстницѣ спасенія, не смотря на крики и вопли поклонниковъ мрака. Елена Васильевна еще чувствовала въ себѣ силу и любить, и думать, и поняла, что если ей еще и возможно будетъ продышать до гроба, не дѣлая ни шагу впередъ, то дѣтямъ ея жизнь при старомъ міросозерцаніи невозможна, что воспитать ихъ по прежнимъ, даже по лучшимъ изъ прежнихъ понятій значитъ поставить ихъ въ разрывъ съ ихъ временемъ, отравить имъ жизнь, научить ихъ ненависти и злобѣ ко всему лучшему и здоровому. И вотъ въ ней завязалась упорная борьба прежнихъ началъ съ новыми. Но старое облекало всѣ свои требованія въ общепринятыя формы и тѣмъ пріучило ее къ покою, новое требовало дѣятельности, безпрестаннаго наблюденія за своимъ внутреннимъ содержаніемъ,-- требовало цѣлаго ряда самобытныхъ убѣжденій, а откуда взять ихъ? какъ выработать? Когда старая жизнь оказывается негодною, а новая еще не вполнѣ уяснилась -- человѣкъ переживаетъ тяжкій періодъ неудовлетворенныхъ возбужденій, періодъ, который многихъ пугаетъ и нерѣдко заставляетъ сворачивать съ полу-пути... Горе невыдержавшему роковой борьбы! Награждая идущихъ до конца безграничными благами и глубокимъ внутреннимъ миромъ, мысль жестоко караетъ тѣхъ, которые бы вздумали остановиться на дорогѣ. Какъ неизбѣжный призракъ, принимающій тысячу образовъ, грозно встаетъ она вездѣ передъ ними, требуя возвращенія къ покинутому исканію. "Впередъ, впередъ!" шепчетъ она неотступно и не даетъ покоя. Напрасно малодушный измѣнникъ мысли тратитъ всѣ свои способности, весь запасъ энергіи на то, чтобы гдѣ нибудь, какъ нибудь убѣжать отъ преслѣдованія мысли, забыться. "Благо забвенья" недосягаемо,-- и ничто не дастъ убѣжища отъ преслѣдованій мысли, разъ пробужденной въ сколько нибудь одаренной натурѣ. Но путь мысли не легокъ, и блаженъ тотъ, кто найдетъ на немъ помощь человѣка, уже знакомаго съ этимъ путемъ. Будь всѣ люди предоставлены сами себѣ въ подобныя эпохи внутренней переработки,-- большая часть ихъ не вынесла бы борьбы. Ища опоры, Елена Васильевна очевидно обратилась было къ мужу, но не нашла въ немъ никакой поддержки. Рязанцевъ, конечно, тоже услыхалъ отголосокъ новыхъ идей, но, пріученный руководствоваться въ жизни заданными формулами, только озаботился спросить: "какія же постановленія выработала для себя новая жизнь?" нашелъ ихъ частью удобными, частью неудобными для своихъ привычекъ, потому удобныя принялъ, а неудобныя осудилъ въ безнравственности. Короче, онъ не понялъ въ чемъ дѣло и легко удовлетворился: газеты начали обличать,-- Рязанцевъ рѣшилъ, что въ Россіи введена гласность; открыли нѣсколько новыхъ школъ,-- онъ рѣшилъ что и вопросъ о народномъ просвѣщеніи конченъ, словомъ, онъ вскорѣ созналъ, что Россія покатила впередъ "какъ неудержимая тройка", и улыбался ея безпримѣрному въ исторіи прогрессу. Еленѣ Васильевнѣ внѣшности было недостаточно. Она озаботилась, впала въ задумчивость, вошла въ себя и рѣдко высказывалась. Берестовъ считалъ ее сонной, неспособною понятъ его "высокихъ стремленій". Елена Васильевна не защищалась, но иногда умѣла поставить его въ совершенное недоумѣніе. Такъ однажды восторженный юноша, услыхавъ, какъ она просто, безъ восклицаній говоритъ о Шуманѣ, пришелъ въ негодованіе, разсыпался въ упрекахъ противъ ея равнодушія, даже вздумалъ было описывать красоты шумановской музыки, которая конечно далеко не по силамъ людямъ, подобнымъ Берестову. Павелъ Андреевичъ рѣшительно несъ вздоръ.
-- "Ну послушайте такъ ли я пою хоть это?" сказала наконецъ Елена Васильевна, и спѣла: Ich grolle nicht; der Sonnenschein...
Берестовъ слушалъ, слушалъ, и когда, кончивъ, Елена Васильевпа спросила:
-- "Ну что же, критикъ строгій?"
Онъ не сказалъ ни слова, чувствуя, что похвала такого жалкаго знатока, какъ онъ, смѣшна передъ умолкнувшимъ пѣніемъ. Елена Васильевна не раздѣляла общихъ восторговъ на счетъ Берестова, но этотъ заносчивый ребенокъ тѣшилъ ее, какъ психологическое наблюденіе. Елена Васильевна искренно наслаждалась, когда ей удавалось низвести Берестова изъ заоблачныхъ сферъ на грѣшную землю и уличить его въ обманѣ самого себя ложными мечтами... Она не вѣрила въ прочность любви Павла Андреевича къ Ольгѣ, и потому охотно согласилась помочь губернатору отправить его за границу безъ особыхъ приключеній. Она равнодушно глядѣла на неравенство партіи, но считала, что Берестову очень полезно будетъ подвергнуть свою страсть хоть бы только испытаніямъ разлуки...
На другой день послѣ полученія приведенной записки, Павелъ Андреевичъ конечно сидѣлъ у Елены Васильевны. Тихо шла бесѣда въ небольшой, но уютной и красиво-убранной комнатѣ, освѣщенной не слишкомъ ярко и не слишкомъ мрачно. Берестовъ порывался горячиться, шагалъ взадъ и впередъ, но и крикъ и шаги его заглушались тяжелыми занавѣсками и мягкимъ ковромъ. Въ такой обстановкѣ нервы усыпляются довольно скоро...
-- "Вы любите, вы страстно любите,-- не смотря на недовѣріе къ собственнымъ словамъ, серьезно говорила Елена Васильевна,-- положимъ, и это прекрасно; конечно никогда ни одна женщина не скажетъ вамъ: перестаньте любить! (развѣ бы ей захотѣлось чтобы вы, переставъ любить другую, перенесли свою любовь на нее. Мнѣ этого, вы знаете, не нужно, а было бы нужно,-- я не такъ принялась бы за дѣло)... Но позвольте спросить: къ какому разрѣшенію вы клоните свою любовь?"
-- "Къ какому разрѣшенію! Вамъ сейчасъ нужно осязательную цѣль! Да я объ этомъ никогда и не думалъ, я весь отдался своей любви; къ чему бы она ни привела -- мнѣ все равно... Да къ чему же она можетъ привести?-- къ свадьбѣ!"
-- "Вы глубоко убѣждены въ своей привязанности?"
Берестовъ пожалъ плечами и усмѣхнулся, удивляясь такому вопросу.
-- "Такъ чего же вы ждете? Отчего вы еще не сдѣлали предложенія? Ольга васъ тоже любитъ, предложеніе примутъ навѣрно."
Павелъ Андреевичъ посмотрѣлъ на Елену Васильевну какъ-то вопросительно, будто спрашивая у нея: "въ самомъ дѣлѣ зачѣмъ же я еще не сдѣлалъ предложенія?"
-- "Конечно, дойдя до тѣхъ отношеній, въ которыхъ вы стоите у Лавинскихъ, пора предпринять рѣшительный шагъ;-- или впередъ или назадъ -- какъ знаете. Если вы хотите идти впередъ -- чего же ждать? Если вы думаете отступить, такъ не теряйте ни дня, тутъ всякая медлительность... извините..."
-- "Неблагородна," докончилъ Берестовъ, все время внимательно слушая, и задумчиво расхаживая по комнатѣ, но вдругъ остановился, пристально глядя на Елену Васильевну...
-- "И такъ?" настаивала она.
-- "Какая вы добрая, хорошая, Елена Васильевна! а я всегда считалъ васъ равнодушной, холодной,-- заговорилъ Берестовъ, сіяя отъ радости, крѣпко пожимая и цѣлуя руку своей собесѣдницы.-- Да что я въ самомъ дѣлѣ глупый какой.... до сихъ поръ... завтра же все будетъ рѣшено..."
Павелъ Андреевичъ будто опьянѣлъ отъ мысли, что завтра же, завтра наступитъ его счастіе... "право глупо..." повторялъ онъ, ударяя себя по лбу, бѣгая изъ угла въ уголъ, потомъ опять начиналъ изливать восторгъ и благодарность передъ хозяйкой. Еленѣ Васильевнѣ одну минуту почти жалко стало разрушать его сны; но едва, прошелъ первый порывъ Берестова, едва онъ нѣсколько успокоился, какъ она продолжала:
-- "Завтра же все будетъ кончено?" говорите вы. "А ваша мать?"
-- "О, она согласится!"
-- "Хорошо. Да вы уже имѣете ея согласіе?"
-- "Нѣтъ."
-- "Вотъ видите, Берестовъ, какой вы порывистый, какъ мало думаете. Минутъ десять тому назадъ вы еще не мечтали о предложеніи; теперь того и гляди вскочите и побѣжите къ Лавинскимъ.... Отъ недѣли или двухъ ничего не убудетъ. Напишите своей матери, и когда получите согласіе, тогда"...
-- "Отчего бы ей не согласиться!"....
-- "Это другой вопросъ. Я не знаю, согласится она, нѣтъ ли, а за чѣмъ дѣлать предложеніе, не спросивъ ее? Изъ-за того чтобы дней десять раньше услыхать несомнѣнный отвѣтъ Ольги, вы хотите обидѣть больную мать, обойдя ее въ такомъ важномъ случаѣ..."
-- "Нѣтъ, нѣтъ -- вы правы. Только нетерпѣніе..."
-- "Стыдитесь такъ поддаваться ему.... Даже еслибы ваша мать не соглашалась..."
-- "Я все-таки женюсь..."
-- "Это ваше дѣло."
-- "Потому что тутъ препятствіемъ могутъ быть только сословные предразсудки, ложная гордость, недостойныя..."
-- "Знаю, знаю. И я похвалю васъ, если при женитьбѣ вы отстраните всякія честолюбивые и сребролюбивые расчеты..."
-- "Неправда ли?"
-- "Но слѣдуетъ ли огорчать мать?"
-- "Я люблю мать, горячо люблю ее, вы это знаете, однако при выборѣ между ея -- вѣроятно временнымъ и неразумнымъ -- огорченіемъ и вѣчнымъ счастіемъ не моимъ только..."
-- "Постойте. Вы опять унеслись за облака -- оставайтесь поближе къ дѣйствительности. Если мать на ваше письмо отвѣтитъ отказомъ, и то нечего отчаиваться и прибѣгать къ мелодрамамъ и трагедіямъ. Вы еще можете съѣздить къ ней, уговорить ее спокойными доводами, лаской, привѣтомъ..."
-- "Да вѣдь это оттянетъ цѣлые мѣсяцы..."
-- "Что? Какъ вы малодушны, какъ себялюбивы..."
-- "Я?"
-- "Конечно вы. Пусть мать временно огорчится, (это ваши слова);-- а я не могу потерпѣть двухъ, трехъ мѣсяцевъ. Ея огорченіе будетъ неразумно, а вашъ эгоизмъ..."
-- "Виноватъ, виноватъ. Что вы за человѣкъ, Елена Васильевна! Но..."
-- "И тогда свадьба совершится среди общей радости, не причиняя горя никому... Да какъ вы думаете, и Лавинскимъ не пріятнѣе ли будетъ услыхать ваше предложеніе хотя нѣсколько позже, но съ согласіемъ вашей матери?"
-- "Да..." задумчиво произнесъ Берестовъ.
-- "Или, еще лучше, знаете ли что...-- продолжала Елена Васильевна, видя свой успѣхъ, и желая извлечь изъ него всевозможные плоды,-- нечего вамъ и писать. Поѣзжайте прямо заграницу, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Вамъ Николай Ивановичъ въ отпускѣ конечно не откажетъ..."
-- "А что въ самомъ дѣлѣ?"
-- "Конечно..."
Разговоръ продолжался еще долго. Еленѣ Васильевнѣ очевидно нетрудно было добиться отъ своего собесѣдника твердой рѣшимости ѣхать за-границу по возможности скорѣе. Положено было завтра же просить Николая Ивановича о паспортѣ. Берестовъ поздно возвратился домой, до нельзя утомленный впечатлѣніями вечера и скоро заснулъ какъ убитый.
Елена Васильевна была довольна собою. На другой день, рано утромъ, губернаторъ получилъ отъ нея слѣдующую записку:
"Любезный генералъ! Я видѣла молодаго человѣка, и надѣюсь, что вы останетесь довольны моимъ разговоромъ съ нимъ."
X.
Когда на другой день Берестовъ пріѣхалъ обѣдать къ Николаю Ивановичу съ цѣлью переговорить объ отпускѣ, губернаторъ уже зналъ всѣ подробности его разговора съ Еленой Васильевной и уже успѣлъ написать его матери, какъ и почему ей предстоитъ свиданіе съ сыномъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ Николай Ивановичъ рѣшился позадержать Павла Андреевича на нѣсколько дней, чтобы дать Берестовой время обдумать разсказанныя ей въ подробности обстоятельства.
-- "Поѣзжай, поѣзжай съ Богомъ, отвѣчалъ губернаторъ на просьбу молодаго человѣка, только сперва покончи дѣло, которое я приготовилъ для тебя. Ты съ нимъ справишься дней въ десять, а мнѣ нельзя отдать его другимъ, уже я сказалъ въ канцеляріи, что поручаю его тебѣ, назадъ брать слова нехочется..."
Берестовъ конечно согласился. Отъ губернатора онъ поѣхалъ къ Лавинскимъ. Его волновала мысль, что все готово къ послѣднему шагу для счастья, онъ былъ необыкновенно веселъ... Ему хотѣлось подѣлиться своимъ блаженствомъ.
-- "Что вы такъ радостно смотрите?" спросила его Ольга, едва поздоровавшись.
-- "Черезъ нѣсколько дней ѣду за-границу; сейчасъ получилъ отпускъ..."
Ольгѣ въ первую минуту не пришло въ голову, какія причины могутъ побуждать Берестова къ отъѣзду... Она даже не съумѣла скрыть впечатлѣнія, произведеннаго неожиданной вѣстью, щеки ея разгорѣлись, взглядъ подернулся туманомъ... Берестовъ хотѣлъ что-то сказать, но въ комнату вошла Наталья Михайловна. Ольга разсѣянно стала глядѣть на улицу.
Ольга обернулась и остановила глаза свои на Берестовѣ, какъ будто желая удостовѣриться, онъ ли вновь повторилъ печальное извѣстіе?
-- "На долго ли?" спросила Наталья Михайловна. Ольга вся превратилась въ слухъ.
-- "Не знаю. Вѣроятно, на очень короткое время... По возможности на короткое время," повторилъ онъ, глядя на Ольгу. Ей стало легче.
-- "Ваша матушка писала, чтобы вы пріѣхали?" спросила она.
-- "Нѣтъ; но мнѣ необходимо обо многомъ переговорить съ матерью... Я давно не видалъ ее, я бы хотѣлъ чтобы она ближе ознакомилась съ моими настоящими обстоятельствами, съ занимающими меня мыслями о будущемъ..."
Ольга не понимала, на что именно намекаетъ Берестовъ, но успокоилась мыслью, что онъ не бѣжитъ отъ нея, что онъ скоро возвратится... Она повеселѣла.
-- "И такъ вы скоро вернетесь,-- прервала она Павла Андреевича. "
-- "Когда вы думаете выѣхать?" спросила Наталья Михайловна,
-- "Дней черезъ десять, не позже. Только кончу одно дѣло, которое сегодня получилъ отъ Николая Ивановича".
-- "Да какъ вы вдругъ собрались."
-- "Вчера вечеромъ сидѣлъ у Елены Васильевны,-- надумался."
-- "У Елены Васильевны?" вступилась Ольга. Ей также, какъ прежде Берестову, какъ всѣмъ мечтателямъ становилось неловко передъ разсудительностью Елены Васильевны. Она удивилась, что Берестовъ вдругъ рѣшился на что нибудь по совѣту женщины, о которой самъ не разъ говорилъ, что ея взгляды ему непонятны, "леденятъ его."
-- "Да, у Елены Васильевны,-- отвѣчалъ Павелъ Андреевичъ.-- Это насъ удивляетъ? Напрасно. Признаюсь откровенно, я очень ошибался въ ней. У нея только наружность такая безстрастная, а въ сущности въ ней много сердца..."
-- "И умная женщина," ни къ чему замѣтила Наталья Михайловна.
-- "Это вы все открыли вчера?" спросила молодая Лавинская.
-- "Да. И знаете ли, Ольга Дмитріевна, если бы вамъ пришлось поговоритъ съ ней душой на распашку, и вы бы дошли до того же убѣжденія."
Въ это время горничная зачѣмъ-то вызвала Наталью Михайловну.
-- "Значитъ вы вчера исповѣдывались Еленѣ Васильевнѣ?" спросила Ольга.
-- "И хорошо сдѣлалъ."
-- "Она посмѣялась надъ вами?"
-- "Нисколько. Напротивъ, она отнеслась ко всему, что я говорилъ ей, съ искреннимъ участіемъ."
-- "Желала бы я послушать эту бесѣду. Что же вы говорили?"
-- "Что?.. Во-первыхъ Богъ ее знаетъ, она вѣчно какъ-то сама угадаетъ, что у меня на душѣ и затронетъ за самое живое мѣсто; только обыкновенно она затрогиваетъ насмѣшкой, и мнѣ не хочется признаваться, что она права; вчера же она обошлась безъ насмѣшки и вызвала меня на совершенную откровенность."
-- "Вы откровенны, когда говорите со мной?"
-- "Какъ ни съ кѣмъ. Вы сами знаете, какая нагъ окружаетъ мелочность, пошлость, какъ больно иногда бываетъ за свои любимыя, за свои завѣтныя мечты, однѣ вы Ольга Дмитріевна..."
-- "Зачѣмъ же вы не хотите сказать мнѣ, что вчера говорили съ Еленой Васильевной?"
Ольга допрашивала безъ всякой задней мысли, въ ней дѣйствовало что-то въ родѣ ревности...
-- "Этого, Ольга Дмитріевна, не могу. Позже когда нибудь... Вы не сердитесь."
-- "За что же мнѣ сердиться. Вамъ знать, съ кѣмъ говорить, съ кѣмъ молчать. Мнѣ все равно."
Берестову кровь бросилась въ голову отъ этихъ словъ.
-- "Полноте, Ольга Дмитріевпа, за что вы меня обижаете?-- сказалъ онъ.-- Иногда приходится молчать не изъ недовѣрія къ людямъ, а соображаясь съ обстоятельствами. Я обѣщаю вамъ разсказать вчерашній разговоръ съ Еленой Васильевной въ подробности, только позже, но моемъ возвращеніи изъ-за-границы, я сперва долженъ пересказать его матери..."
Намекъ былъ слишкомъ ясенъ. Ольга смутилась, и спѣшила прекратить разговоръ.