Скиталец
Есенин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Русское зарубежье о Есенине: В 2 т. Т. 1: Воспоминания
   М.: Инкон, 1993.
   

СКИТАЛЕЦ

ЕСЕНИН

   Весной девятнадцатого года в разгар революции я выбрался из глухой провинции в Москву, и мне удалось временно поселиться в бывшей гостинице "Люкс" на Тверской, в которой и прежде останавливался. Теперь это была уже не гостиница, а общежитие для работников какого-то учреждения под управлением "коменданта", но администрация оставалась прежняя, смотревшая сквозь пальцы на проживание там своих прежних "гостей".
   В соседстве со мной жил молодой человек, мой приятель из начинающих литераторов, в то время искренно веровавший в коммунизм и революцию: еще не изжито было настроение февральских дней. По вечерам я часто заходил к нему и всегда наталкивался на кого-нибудь из новых писателей.
   Однажды я застал у него юношу лет двадцати четырех, блондина среднего роста, с коротко постриженными, густыми вьющимися волосами и синими глазами, смотревшими застенчиво и несколько исподлобья. Одет он был прилично и, судя по отрывку разговора, занимался писательством, упоминая о своей книге. Фамилию его я пропустил мимо ушей -- она мне ничего не говорила. Он скоро ушел, обещавшись зайти вечером.
   -- Кто это? -- спросил я.
   -- Есенин -- известный поэт! Не читали?
   -- Нет.
   -- А вот у меня на столе его книжка!
   Я развернул маленькую книжонку и прочел первое стихотворение: оно, против ожидания, понравилось мне.
   Увлекся и прочел всю книжку: о революции там почти ничего не было -- больше о деревне и деревенской природе, о жеребенке, пытающемся обогнать экспресс, о грустном клене, стоящем "на одной ноге"1, запомнился один яркий и сильный образ:
   
   По небу бежит кобылица:
   Шлея на ней -- синь,
   Бубенцы на ней -- звезды!
   
   -- Талант несомненный! -- сказал мой приятель. Резко выделяется из всех нынешних: у них природного-то крупица, а у него -- во! охапка!... И все-таки марксисты относятся к нему отрицательно -- нет марксистского подхода! Вот, например, за сочувствие этому жеребенку ему здорово наклали! А с другой стороны -- есть у него и такие стихи, как "Господи, отелись!" ...возмущает интеллигенцию!.. Выражение слишком смелое, а если разобрать стихотворение -- то по мысли оно хорошее: тучи у него там, как стадо коровье, пусть дескать, прольются... Вера в плодотворность революции! Но за это "отелись" ему от публики попало... Большевики же определили, как поэта мелкобуржуазного и не хотят издавать. Ну, да он сам издается!.. Есть тут кружок имажинистов -- так он с ними! Ловкий народ: у Госиздата нет бумаги, а у них -- сколько угодно!
   -- А что такое имажинисты?
   -- Школа такая... нынче школ этих много! Все больше насчет техники: имажинисты желают писать исключительно одними образами!.. Говорить-то хорошо, так для этого талант нужно, а иначе ерунда выходит! Есенину ничего бы этого и не надо, природный талант, а ребята эти его только зря с пути сбивают!
   Помешаны они еще на саморекламе в подражение Маяковскому: дескать надо устраивать скандалы, тогда только и обратят внимание, а иначе, мол, не прославимся, публика -- дура, в стихах все равно ничего не понимает! Вот он в это и уверовал!.. Посмотреть на него, сами видите, тихоня, деревенский паренек, ему бы в деревне с девками в хороводе плясать, а его тут в имажинизм втянули, как ни устроят вечер -- так скандал с мордобоем на эстраде, публика-то валом валит!.. Революцию они понимают тоже по-своему: прочесть неприличные или кощуственные стихи с эстрады, изругать Бога -- это считается революционным! Он и начал с ними куролесить! Недавно написал дегтем на стенах Страстного монастыря неприличнейшее кощунство!..2 Я уже его стыдил -- да чего! только ухмыляется -- дескать не понимаете вы нас, имажинистов! По-моему -- вредная для него компания. Напускное все это, на самом-то деле -- скромный парень, а вот революция выворачивает людей наизнанку!
   Вечером у соседа собралась небольшая компания: пришли две его знакомые барышни, а потом явился и Есенин. За чаем они пели его стихи на мотив какого-то романса, а потом попросили поэта декламировать. Есенин охотно согласился, встал в позу и очень хорошо прочел наизусть несколько своих стихотворений. Голос у него был приятный, звонкий, читал он с искренним увлечением, без лишних жестов, с природным чувством меры. В чтении чувствовался пылкий темперамент, заметна была артистическая жилка, даже некоторое уменье выразительно декламировать и держаться как на сцене. Было что-то красивое в этой сценке картинной декламации стихов пылким молодым поэтом перед хорошенькими поклонницами. Действительно, и стихи были хорошие, и поэт оказался хорошим декламатором. В его чтении стихи много выигрывали. Я сказал ему это.
   -- Да ведь я все-таки был немножко на сцене! -- возразил он, -- много участвовал в любительских спектаклях, даже в малорусских пьесах героев-любовников играл!..3
   В завязавшемся разговоре Есенин упомянул, что он из крестьян, что дед его довольно зажиточный мужик, учился в сельской церковноприходской семинарии, некоторое время был, кажется, сельским учителем. Разговор скоро перешел в спор между Есениным и моим соседом, конечно, о большевиках и революции. Говорить Есенин не умел, мысли свои выражал запутанно и очень горячился. Оставил впечатление захолустного сельского учителя, малообразованного, но искреннего и пылкого юноши. Кричал, что он "левее" большевиков и только поэтому против них. Вообще же, проявил поэтическое отвращение к логике и большое пристрастие к парадоксам и гиперболам. Он спорил с поклонником большевиков и представлял из себя забавную оппозицию, нападая на них "слева". Все это было по-юношески несерьезно. Поэт рассуждал плохо, мысли его были еще не ясны ему самому, зато весь он был во власти пылких чувств.
   Не есенинское было дело -- рассуждать о политике, но как же избежать этого в разгар революции, когда даже обыденная, повседневная жизнь неизбежно оказывалась политикой, когда в воздухе стоял угар всеобщего безумия, все люди казались ненормальными, вся Россия бредила, и всюду раздавалась проповедь бредовых идей, казавшихся проповедникам легко осуществимыми. Говорили, что для счастья человечества нужно отрубить всего только два миллиона чьих-то голов, и действительно головы валились, и говорили это не только кровожадные люди, а и просто легковерные, легкомысленные мечтатели. Говорили об отмене денежной системы и немедленном введении социализма, о всемирной литературе на международном языке, об электрификации всего мира, о мировой федерации, обо всем -- в мировом масштабе. Все казалось возможным, как во сне, в сказке или сумасшедшем доме. В нормальное время даже настоящие сумасшедшие в горячечных рубашках не говорили бы того, что говорилось тогда всюду. Все авторитеты были свергнуты, мания величия свирепствовала, как повальная болезнь. Поэт Маяковский серьезно оскорблялся, когда льстецы сравнивали его с Пушкиным: он считал себя выше. Мудрено ли, что даже от природы скромный и застенчивый, но очень талантливый Есенин тоже считал себя выше Пушкина: поэт мыслит образами, но Есенин, как имажинист, пишет ими: у Пушкина -- два-три образа на странице, но у Есенина в каждой строке -- образ: кто же выше? Так рассуждал Есенин, повторяя по-видимому чьи-то чужие, не свои слова.
   "Говорят, я скоро буду самый лучший поэт!"..
   И он действительно был лучшим из всех этих имажинистов, футуристов, акмеистов, поголовно считавших себя гениями: ниже гения у них не было ранга.
   После чая мы всей компанией отправились в тогдашнее литературное кафе "Домино", хозяевами которого были имажинисты, где каждый вечер исполнялась музыкально-вокальная программа с их выступлением в конце. "Домино" это находилось в маленьком помещении на Тверской, пройдя Камергерский переулок. На углу Камергерского Есенин остановил нас и застенчиво ухмыляясь, сказал:
   -- Прочтите новое название!
   На углу вместо прежней надписи была прибита свеженаписанная: "улица Есенина".
   -- Это я сам нынче утром прибил! Еще не сняли!..4
   -- Ну, зачем? -- укорил его приятель: ведь это же деревенское хулиганство!
   Но Есенин, по-прежнему ухмыляясь, только махнул рукой: ему казалось, что мы не понимаем его революционно-имажинистского "протеста" против чего-то или кого-то. Бедный юноша!..
   В двадцать первом году я встретился с ним на заседании "пролетарских писателей" в "Лито" (литературный отдел).
   Он по обыкновению был одет франтом, но выглядел мрачно. Долго молча слушал "пролетарские" речи и, наконец, попросил слова. Все насторожились: к этому времени за Есениным уже упрочилась слава профессионального скандалиста.
   -- Здесь говорили о литературе с марксистским подходом! -- начал он своим звенящим голосом, -- никакой другой литературы не допускается!.. Это уже три года! Три года вы пишете вашу марксистскую ерунду! Три года мы молчали! Сколько же еще лет вы будете затыкать нам глотку? И на кой черт и кому нужен марксистский подход? Может быть завтра же ваш Маркс сдохнет!..
   Кругом засветились улыбки: чего же и было ждать от Есенина, кроме скандала? Это его манера, его конек. К нему относились несерьезно, как к чудаку, или немножко ненормальному.
   Вскоре после этого Есенин в пьяном виде пытался броситься с четвертого этажа, с балкона на мостовую, но его удержали друзья-имажинисты.
   Потом он улетел на аэроплане со старухой Дункан в Берлин и с этого времени началась его скандальная слава "в мировом масштабе". Пил и скандалил во всех столицах мира. По возвращении женился на внучке Льва Толстого, но быстро спился и опустился. Пьяный скандал с постоянным сквернословием всюду сопутствовал ему. Ничего не осталось от прежнего застенчивого деревенского юноши.
   Советская пресса не объясняет поводов к его страшному самоубийству, но говорят, что не материальная нужда была тому причиной. Лучшим объяснением тяжкого душевного состояния в предсмертный период служат последние стихотворения Есенина, поражающие искренним чувством отчаяния испакощенной, загрязненной души, растоптанной "буднями революции", омраченной всеобщим цинизмом советского быта.
   Он то Зиновьева в стихах зачем-то восхвалял и славословил, то в кабаках спьяну ругал "жидов" и "жидовское засилье".
   Известно, что запойные пьяницы умирают не во время опьянения, а после, во время похмельных страданий, если им не дадут вновь опьяниться. Экспансивный, пылкий поэт был опьянен началом революции, но когда в конце ее он сделался пьяницей и скандалистом -- то это было уже тяжелым и мучительным отрезвлением, мрачной тоской безнадежного похмелья, которого он и не вынес.
   
   1926
   

КОММЕНТАРИИ

   Скиталец (псевд., наст. фам. и имя Петров Степан Гаврилович; 1869--1941), поэт, прозаик. С 1922--1934 г. находился в Харбине, но не терял связь с родиной, где продолжали печататься его произведения.
   Автор повестей "Октава" (1900), "Огарки" (1906), "Этапы" (1907, нов. ред. 1937) , романа "Дом Черновых" (1935), исторического сказа "Кандалы" (1940), пользовавшихся широкой известностью в начале века стихотворений "Гусляр", "Колокол", "Я и меч", " Колокольчики-бубенчики звенят..." Решающее влияние на жизнь и творчество Скитальца оказала дружба с М. Горьким.
   С Есениным встречался в первые послереволюционные годы.
   Очерк "Есенин" опубликован в харбинской газете "Русское слово", 1926, 2 апреля. (Предоставлен Н.Г. Юсовым)
   Текст и датировка по этой публикации.
   1. Стихи Есенина о жеребенке ("Сорокоуст") датируются 1920 г. и не могли быть прочитаны Скитальцем в 1919 г.
   2. Неприличнейшее кощунство, которое Есенин написал на стенах Страстного монастыря 28 мая 1919 г. воспроизводит Иван Старцев в воспоминаниях "Мои встречи с Есениным": "Усадил меня обедать и начал рассказывать, как они переименовывали в свои имена улицы и раскрасили ночью стены Страстного монастыря, на которых Есенин намалевал:
   
   Вот они жирные ляжки
   Этой похабной стены, --
   Здесь по ночам монашки
   Снимают с Христа штаны.
   
   Переполох в монастыре, усердное отмывание на следующий день монастырских стен от имажинистской нечисти и чуть ли не крестный ход..." (Сб. Сергей Александрович Есенин. М. 1926. С. 64).
   Об истории этой надписи писал В. Шершеневич: "...Нам было предложено дать подписку, что никогда никаких книжек без разрешения Госиздата печатать мы не будем. Все пути были ликвидированы -- печататься стало невозможно. Тогда как-то вечером Есенин говорит: "Если Госиздат не дает нам печататься, давайте на стенах писать." Сказано -- сделано." (Сб. Есенин. Жизнь. Личность. Творчество. М. 1926. С. 56).
   3. Сведениями об участии Есенина в любительских спектаклях мы не располагаем.
   4. О переименовании имажинистами улиц писали многие отечественные мемуаристы, расходясь в деталях. А. Мариенгоф вспоминал: "Доводилось темной осенней ночью даже московские улицы переименовывать. Отдирали дощечки "Кузнецкий мост" и приколачивали "Улица имажиниста Есенина", отдирали "Петровка" и приколачивали "Улица имажиниста Мариенгофа". (Мариенгоф А. "Мой век, мои друзья и подруги" // Мой век, мои друзья и подруги. Указ. соч. С. 117). В. Шершеневич писал о том, что имя Есенина было присвоено Тверской, на которую претендовал Кусиков. "Много позже временная улица Шершеневича стала навсегда улицей Герцена, Есенинская -- улицей Горького. [Пришлось это перенести, хотя мне лично Есенинская нравилась больше. ... ]. (Шершеневич В. Великолепный очевидец. Там же. С. 602--603).
   5. В прижизненных изданиях "Песни о великом походе" есть строки:
   
   Но при всякой беде
   Веет новью вал,
   Кто ж не вспомнит теперь
   Речь Зиновьева.
   Дождик лил тогда
   В три погибели,
   На корню дожди
   Озимь выбили.
   И на энтот год
   Не шумела рожь,
   То не жизнь была,
   А в печенки нож.
   А Зиновьев всем
   Вел такую речь:
   "Братья, лучше нам
   Здесь костьми полечь,
   Чем отдать врагу
   Вольный Питер-град,
   И идти опять
   В кабалу назад".
   
   Впоследствии текст поэмы публиковался без этих строк.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru