Скиталец
Скиталец. Рассказы. Том третий

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Скиталецъ. Разсказы. Томъ третій. Книгоиздательство "Освобожденіе". Спб. (безъ года). Стр. 261. Ц. 1 р. 25 к.
   Странный писатель, любопытный какъ психологическій феноменъ. Изъ каждой строки его произведеній сквозитъ простой, честный, скромный человѣкъ. Каждая строка его произведеній свидѣтельствуетъ о томъ, что этотъ честный, скромный человѣкъ оттиснутъ куда то на задворки писателемъ крикливымъ, сочиняющимъ, нелѣпо самомнительнымъ. Писатели часто въ своихъ книгахъ бываютъ лучше, чѣмъ въ жизни; у Скитальца на оборотъ. Живой человѣкъ, скрытый подъ псевдонимомъ, привлекаетъ всѣ симпатіи; онъ любовно относится къ жизни и хочетъ знать ее въ ея подлинности; но псевдонимъ душитъ его, оглушаетъ сумбуромъ, становится между нимъ и жизнью, выдаетъ себя за него.
   Онъ не знаетъ оттѣнковъ. Онъ владѣетъ только превосходной степенью; вѣрнѣе, она владѣетъ имъ. Вотъ, напримѣръ, голосъ баса. Когда онъ запѣлъ, то звукъ всего хора "потонулъ въ странномъ густомъ и тяжеломъ звукѣ: словно слегка ударили въ громадный колоколъ, и его густой, сотрясающій все звукъ поплылъ надъ человѣческими голосами хора. Глаза всѣхъ невольно обратились на мужика; изъ его груди, угрожая раздавить весь хоръ, тяжко лился нечеловѣчески густой звукъ. Словно мѣдное бревно вылѣзало изъ его разинутой пасти и упиралось въ слушателя, и казалось, что оно, прижавъ его къ стѣнѣ, раздавитъ. И являлось опасеніе, что тяжкій, чугунно-мѣдный звукъ, выпирая изъ огромной груди старика, можетъ разорвать его короткую, мощную шею". И дальше въ такомъ же родѣ: огромный, страшный, могучій, обширный -- точно все дѣло въ томъ, чтобы перечислить всѣ громогласныя прилагательныя.
   Вотъ нѣсколько мужскихъ портретовъ:
   Кузнецъ, герой разсказа "Ѳедоръ Иванычъ": "Въ это мгновеніе онъ былъ замѣчательно картиненъ и по своему красивъ: высокій, статный, широкоплечій, въ синей грязной блузѣ и высокихъ сапогахъ, онъ стоялъ передъ ними въ энергичной, уничтожающей позѣ. Лицо у него было смуглое, окаймленное черной подстриженной бородой, черные цыганскіе глазищи горѣли изъ подъ густыхъ бровей, густые черные волосы какъ бы встали дыбомъ и сдвинули на затылокъ промасленный картузъ, и весь Ѳедоръ Иванычъ, черный, грязный, мечущій искры изъ глазъ, казалось, горѣлъ какимъ-то внутреннимъ огнемъ".
   Желѣзовъ изъ разсказа "Сумерки": "Чрезвычайно интеллигентное лицо съ тонкими красивыми чертами и выразительными умными глазами. Тѣлодвиженія его были коротки, тверды и самоувѣренны. Онъ всегда былъ спокоенъ и сдержанъ, никогда не выходилъ изъ себя, не размахивалъ руками, никогда не терялся, былъ находчивъ и сообразителенъ. Въ головѣ его было всегда ясно и свѣтло".
   Свѣтозаровъ изъ того же разсказа": "У него и наружность была "героическая". Это было полное олицетвореніе мужской красоты. Онъ былъ саженнаго роста и въ толпѣ казался великаномъ. Густые вьющіеся волосы пепельнаго цвѣта представляли собою настоящую львиную гриву и волнами падали до плечъ. Небольшая, но густая борода обрамляла его поразительно бѣлое лицо, освѣщенное большими карими, прекрасными глазами. Бѣлоснѣжная мужественная шея и алыя губы подъ курчавыми усами сводили съ ума всѣхъ барышень и дамъ, даже мужчины любовались его красотой. Но если онъ чѣмъ особенно обращалъ на себя вниманіе, такъ это своимъ феноменальнымъ голосомъ. У него былъ "благоухающій" басъ такой красоты и силы, что, когда онъ пѣлъ, казалось, что поетъ цѣлый хоръ или гудитъ католическій органъ". Кажется, довольно? Но авторъ находитъ нужнымъ добавить: "Онъ участвовалъ въ любительскихъ концертахъ и изумлялъ всѣхъ силой своего необыкновеннаго голоса". Ну, еще бы.
   Самое ужасное въ этихъ олеографіяхъ то, что онѣ не даютъ никакого представленія о дѣйствительно существовавшемъ человѣкѣ. Онѣ "всеобщія"; можно никогда никого не видѣть -- и сочинять этихъ Свѣтозаровыхъ; всѣ они будутъ похожи другъ на друга и ни на кого не похожи: какъ восковые красавцы въ витринѣ парикмахера.
   И природа похожа на людей у Скитальца. Онъ любитъ ее, конечно, любитъ ея правду. Но говоритъ о ней только неправду, ибо шаблонъ есть ложь. Вотъ ночь въ Харьковѣ: "Весенняя южная ночь давно уже спустилась надъ шумнымъ городомъ. Вдоль темныхъ улицъ золотыми цѣпочками блестѣли фонарные огни. Огромный городъ, объятый, окутанный черной ночью, казался бездной, на днѣ которой что то глухо рокотало. По черному полю мглы, казалось, въ безпорядкѣ были разсыпаны золотистыя точки огней. Мощной, стихійной силой вѣяло отъ этой ночной картины". А вотъ море: "А навстрѣчу, подавляя своей мощной шириной, уже мчалось безпредѣльное, море. Казалось, оно дышало. Синія тяжелыя волны вздымались лѣнивою зыбью. Море звенѣло и пѣло. Величаво, какъ органъ, гудѣло оно свою торжественную пѣснь. Въ ней говорилось о тайнахъ міра, о вѣчности неизмѣнной природы, о ничтожествѣ людей и людского счастья". По истинѣ не море, а океанъ пошлости. Какимъ, правдивымъ по сравненію съ этими описаніями "природы" кажется изображеніе лѣтняго утра, которое прочиталъ г. Скиталецъ въ рукописномъ школьномъ журналѣ: "Все проснулось отъ улыбки солнца: встрепенулся ласковый вѣтерокъ и зашевелилъ листочками на деревьяхъ, зеленый лѣсъ закачалъ тихо своими верхушками, серебристая роса заблестѣла на солнцѣ, чирикнулъ чижъ, отозвалась гдѣ-то овсянка, и лѣсъ огласился тысячью голосовъ. Вотъ лучъ весело заигралъ на зеркальной поверхности пруда: шаловливый вѣтерокъ кинулся за нимъ и разбудилъ сонный прудъ". Не оригинально, конечно и по дѣтски наивно, но вѣдь и по дѣтски свѣжо. А у Скитальца никогда, ни въ людяхъ, ни въ картинѣ природы, ни въ отдѣльномъ словѣ не чувствуешь свѣжести. Онъ жаждетъ ея -- и не обрѣтаетъ. Также напрасно, съ той же печальной безнадежностью по истинѣ трагической онъ твердитъ старыя интеллигентскія банальности: "Вся Россія -- такая она милая, а люди ея хороши главнымъ образомъ своею безалаберностью и отвращеніемъ къ порядку. Ну, пусть она, Россія некультурна, много тамъ всякаго свинства, ужаса и рабства, но вѣдь все это утопаетъ въ страданіи, въ массовыхъ мукахъ, а недостатки русскаго обывателя искупаются тѣми истязаніями, какимъ его подвергаютъ". Вотъ какъ просто: будемъ пребывать въ "свинствѣ и рабствѣ" и радоваться, что "массовыя муки" снимаютъ съ насъ отвѣтственность за всякую неряшливость -- моральную и иную. А на культурномъ западѣ ее все таки чувствуютъ -- и обыватель, и художникъ. Вотъ г. Скиталецъ пишетъ о швейцарцахъ: "далеко ушли они отъ насъ: вѣдь они были свободны въ то время, когда русскихъ били еще только на рѣкѣ Калкѣ и когда вѣчно дравшіеся между собой удѣльные князья были раздавлены "задами тяжкими татаръ!" Героическія времена борьбы за родину и свободу давно отошли здѣсь въ область исторіи. Нѣтъ великихъ бѣдствій, нѣтъ великихъ страданій. Не нужно Вильгельма Телля". Все это, конечно, очень глубоко и оригинально, но дѣло вотъ въ чемъ: вѣдь битва при Калкѣ была примѣрно за сто лѣтъ до Вильгельма Телля. Хоть бы въ Иловайскаго заглянулъ г. Скиталецъ. Вотъ западный беллетристъ счелъ бы такія разглагольствованія при такихъ знаніяхъ просто неприличными. А у насъ можно: мы "милые чеховскіе герои", мы "выше культурныхъ мѣщанъ", и потому мы можемъ гулять веселыми ногами по всемірной исторіи.
   Въ другихъ областяхъ Скиталецъ болѣе точенъ. Поражаетъ, напримѣръ, та обстоятельность, съ которой трактуется въ его произведеніяхъ отношеніе его героевъ, къ спиртнымъ напиткамъ.
   Разсказъ "Ѳедоръ Ивановичъ": "Вотъ это хорошо вы сдѣлали, что водки то захватили... Онъ смачно выпилъ большую рюмку"... Разсказъ "Родной": "Если онъ служитъ въ хорѣ, то непремѣнно начинаетъ пьянствовать". Разсказъ "У Дормидошки": "На столѣ.... красовалась допитая бутылка водки. Всѣмъ хотѣлось еще выпить". Разсказъ "Гаркуша": "Сидимъ у него въ стогу... вокругъ четвертной бутылки и пьемъ по очереди". Очеркъ "Современникъ Пушкина": "полъ-окомъ оказался изрядный графинчикъ вина прямо изъ бочки, стоившій всего пятнадцать копеекъ... Онъ пилъ желтоватое вино изъ такого же графинчика какъ и мой". Очеркъ "Давосъ": "Нѣсколько большихъ кружекъ мюнхенскаго пива". Очеркъ "Виллафранка": "Пьемъ "грогъ-америкенъ", отъ котораго языкъ развязывается, а мысли и ноги путаются". Черезъ три страницы: "Мы позволили себѣ здѣсь дорогой напитокъ -- русскую смирновскую водку, которую теперь можно встрѣтить только заграницей. Пьемъ эту драгоцѣнность экономно: не больше, какъ по двѣ рюмки. Кромѣ водки подаются двѣ бутылки краснаго вина". Разсказъ "Сумерки": "Мысъ Жедѣзовымъ сидѣли въ моей комнатѣ и пили вино. Раскупоренный боченокъ стоялъ на полу, а на столѣ былъ большой графинъ, изъ котораго желѣзовъ вылилъ воду и вмѣсто нея налилъ вина". Разсказъ "На лонѣ природы": "Взобравшись на косогоръ, я присѣлъ отдохнуть и сталъ мечтать о томъ, какъ хорошо было бы, если бы по большой дорогѣ изрѣдка встрѣчались павильоны мѣстнаго пивного завода съ холоднымъ боченочнымъ пивомъ".
   Кажется, убѣдительно. Вотъ какъ дѣлится вниманіе автора между боченочнымъ пивомъ и битвой на Калкѣ. Въ разсказѣ о цѣнахъ въ кишиневскомъ винномъ погребкѣ онъ точенъ, но разсказываетъ о комъ то, кто "изучаетъ премудраго Сираха". Это не мелочи, это серьезно. Наша старая литература была не такова. Не только писатели изъ высшаго общества, но и разночинцы были люди, умѣвшіе цѣнить знаніе. Достоевскій не имѣлъ въ дѣтствѣ гувернантокъ, но сравнить хотя бы французскія фразы его героевъ съ такими напримѣръ жемчужинами въ языкѣ г. Скитальца: "у берега стоитъ на якорѣ мое "бато", точно "бато" не значитъ просто лодка; или: "мы живемъ въ гостинницѣ Maison D'or (Золотой Домъ"), Отчего такіе перлы невозможны, напримѣръ, даже у нынѣшняго Горькаго, которому поклоняется Скиталецъ? Оттого, что Горькій знаетъ цѣну культуры, учится, охраняетъ себя и свое дарованіе. А Скиталецъ давно пропустилъ между пальцевъ то немногое, что было ему дано -- и никто въ этомъ не виноватъ, кромѣ него самого. Но онъ этого не хочетъ знать, драпируется въ тогу учителя жизни, обличаетъ насъ въ томъ, что мы стали рабами, а онъ одинокъ между нами и уходитъ отъ насъ въ горы:
   
   Съ горъ я сойду силачомъ
   И -- драгоцѣнную ношу --
   Слово, какъ пламя и громъ
   Я принесу Вамъ и брошу.
   
   Помилуй Богъ, какъ торжественно. Впрочемъ въ добрый часъ, можетъ быть въ горномъ одиночествѣ Скиталецъ одумается и пойметъ, какъ далеки его бѣдныя, коротенькія, скучныя слова отъ грома и пламени...

"Русское Богатство", No 4, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru