Скабичевский Александр Михайлович
Александр Константинович Шеллер

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Александръ Константиновичъ Шеллеръ *).

*) Русская Мысль, кн. I.

IX.

   Какъ намъ извѣстно изъ обнародованныхъ въ печати біографическихъ свѣдѣній о жизни А. К. Шеллера, онъ кончилъ курсъ анненской школы въ 1857 г., затѣмъ до 1861 года былъ вольнослушателемъ въ Петербургскомъ университетѣ, въ печать же выступилъ съ первымъ своимъ романомъ въ 1864 г. Въ то же время мы знаемъ, что представляли собою тѣ семь лѣтъ, которыя протекли между выходомъ Шеллера изъ школы и появленіемъ его на литературномъ поприщѣ. Эти семь лѣтъ были полнымъ разгаромъ, апогеемъ общественнаго движенія, возникшаго послѣ крымской войны. Крестьянская реформа, паденіе откуповъ, первыя попытки обличительной гласности, толки о судебной и земской реформахъ, о преобразованіи всей педагогической системы среднихъ учебныхъ заведеній, горячее одушевленіе прессы, блестѣвшей первостепенными талантами по всѣмъ литературнымъ отраслямъ и непрестанно возбуждавшей общественную мысль то появленіемъ того или другого геніальнѣйшаго произведенія, то рядомъ публицистическихъ и критическихъ статей, поднимавшихъ вопросы первой важности, то ожесточенною полемикой, дѣлившею на партіи весь читающій людъ,-- все это держало русское общество въ непрестанномъ лихорадочномъ напряженіи. Можно положительно сказать, что вся Русь отъ края до края была взволнована до самаго нутра; всѣ классы, сословія, состоянія, города и веси были такъ или иначе затронуты и заинтересованы совершимися и предстоящими реформами. Толкамъ, спорамъ, слухамъ, цѣлымъ легендамъ, порою самаго фантастическаго характера, взрывамъ то шумнаго восторга, то разочарованія, отчаянія и негодованія не было конца.
   Могъ ли двадцатилѣтній талантливый юноша, только что вырвавшійся на свободу изъ-подъ школьной ферулы, не быть увлеченнымъ и поглощеннымъ этимъ могучимъ потокомъ? Какъ нельзя болѣе естественно, что, проживая въ самую бурную фазу нашего Sturm und Drang, такіе роковые годы своей жизни, когда формируются и талантъ, и нравственный характеръ, и убѣжденія, молодой писатель долженъ былъ явиться всецѣло созданіемъ этой самой фазы. Такъ именно и случилось.
   Но вопросъ въ томъ, какъ отразилась бурная эпоха въ произведеніяхъ Шеллера и что она изъ него создала? По крайней мѣрѣ, мы видимъ, что писатели, жившіе въ то время, выносили далеко не однородныя впечатлѣнія изъ бурной эпохи. Не говоря уже о различіи возрастовъ, убѣжденій, симпатій, много значило здѣсь, въ какихъ слояхъ общества, въ какомъ краѣ нашего обширнаго отечества и съ какихъ сторонъ наблюдалъ тотъ или другой писатель русскую жизнь. Иначе, напримѣръ, тоже самое общественное движеніе представлялось Писемскому, который наблюдалъ его преимущественно въ провинціальной средѣ мелкопомѣстнаго дворянства и чиновничества. Иначе мы видимъ его у Тургенева, имѣвшаго дѣло (наприм., въ Отцахъ и дѣтяхъ) съ богатыми и утонченно-образованными землевладѣльцами, вродѣ Кирсановыхъ, и опять-таки въ иномъ родѣ изображено оно у писателей, наблюдавшихъ его въ Западномъ краѣ, каковы, напримѣръ, были Клюшниковъ или Вс. Крестовскій.
   А. К. Шеллеръ былъ равно далекъ отъ нравовъ и провинціальной администраціи, и помѣщиковъ, и Западнаго края. По окончаніи школы ему пришлось вращаться преимущественно въ средѣ петербургскаго интеллигентнаго пролетаріата, ютящагося по чердачкамъ и подвальчикамъ въ глуши зарѣчныхъ частей города, среди людей пишущихъ и читающихъ, учащихся и учащихъ. Гулъ реформъ смутно доносился въ мирныя обители этихъ тружениковъ мысли. Здѣсь увлекались болѣе вопросами философскими и психологическими, чѣмъ общественно-практическими. На первомъ планѣ стояли умственное и нравственное развитіе личности въ духѣ новыхъ идей и, сообразно новымъ условіямъ общественной жизни, выработка новыхъ личныхъ идеаловъ и путей къ ихъ осуществленію. Изъ этой именно среды шло то великое педагогическое движеніе, которое въ эти годы волновало умы нисколько не менѣе крестьянской и всѣхъ прочихъ реформъ. Отбитъ только вспомнить то потрясающее впечатлѣніе на все русское общество, какое произвели въ 1856 и 57 годахъ статьи Пирогова и Бема въ Морскомъ Сборникѣ, а затѣмъ первыя попытки педагогическихъ реформъ, произведенныя подъ руководствомъ Ушинскаго, Водовозова и всѣхъ его сподвижниковъ. Стоитъ вспомнить тотъ глубокій интересъ, съ какимъ общество слѣдило за полемикой о розгахъ или прочитывало статьи Добролюбова о значеніи авторитета въ дѣлѣ воспитанія. Залъ пятой гимназіи, гдѣ происходили два раза въ мѣсяцъ достопамятныя "педагогическія собранія", въ дни засѣданій былъ всегда переполненъ публикой, состоявшей изъ людей всѣхъ возрастовъ и обоихъ половъ. А далѣе затѣмъ началась горячка воскресныхъ школъ, возникшихъ во всѣхъ частяхъ города и привлекшихъ къ дѣятельному участію въ нихъ тысячи интеллигентнаго люда. Не замедлило это педагогическое движеніе отразиться и въ беллетристикѣ въ видѣ массы описаній и обличеній старыхъ училищныхъ порядковъ въ гимназіяхъ, семинаріяхъ, корпусахъ, институтахъ и пр. Вспомнимъ только ту сенсацію, какую произвели въ то время Очерки бурсы Помяловскаго.
   Вращаясь среди всего этого хаоса восторженныхъ увлеченій вопросами о воспитаніи дѣтей, развитіи взрослыхъ и равноправности женщинъ, А. К. Шеллеръ тѣмъ съ большею горячностью отдался всѣмъ этимъ вопросамъ, что самъ онъ, какъ мы видѣли въ предъидущей статьѣ, вынесъ столько мрачныхъ и тяжкихъ впечатлѣній изъ своихъ школьныхъ лѣтъ. Старая дореформенная школа, если не физически, то нравственно, измучила его до такой же степени, какъ бурса Помяловскаго, и на своемъ опытѣ позналъ онъ, какъ дорого достается умственное развитіе человѣку, возросшему въ бѣдной мѣщанской средѣ. Какъ велико было увлеченіе А. К. Шеллера педагогическими вопросами, не теоретически только, но и практически, въ смыслѣ страстнаго желанія протянуть руку помощи въ самообразованіи бѣднымъ дѣтямъ, мы можемъ судить по тому, что тотчасъ же по выходѣ изъ университета, въ 1861 г., А. К. Шеллеръ основалъ замѣчательную по своему устройству школу для бѣдныхъ дѣтей, въ которой послѣднія учились за ничтожную плату 90 к. въ мѣсяцъ. Учениковъ набралось до сотни, и школа успѣшно существовала до 1863 года, когда вмѣстѣ съ наступившимъ поворотомъ въ правительственныхъ сферахъ, ознаменовавшимся прежде всего закрытіемъ воскресныхъ школъ, учебное начальство отнеслось недовѣрчиво и къ школѣ Шеллера,-- она должна была видоизмѣниться и утратила свой первоначальный строй. Вслѣдъ затѣмъ А. К. Шеллеръ и выступилъ на литературное поприще въ качествѣ романиста-публициста, повѣствующаго о томъ, какъ трудно воспитываться и развиваться бѣднымъ людямъ обоего пола, сколько тяжкихъ усилій стоитъ хоть сколько-нибудь выбиться въ люди и какъ много всякаго рода подводныхъ камней встрѣчаютъ они на пути.
   Въ самомъ дѣлѣ, романы А. Е. Шеллера представляются, въ сущности, вовсе не такими произведеніями, которыя вполнѣ оправдывали бы это названіе. Вы не найдете въ нихъ ни той любовной интриги, которая завязывалась бы чуть не на первой страницѣ и затѣмъ проходила бы черезъ весь романъ, волнуя читателей различными перипетіями и пертурбаціями, ни какихъ-либо необыкновенно трогательныхъ или ужасныхъ приключеній съ героями, ни новыхъ типовъ, ни бытовыхъ характеристикъ и нравоописаній. Все содержаніе любого романа А. К. Шеллера исчерпывается тѣмъ, что, выставивши передъ нами двухъ-трехъ героевъ, однихъ изъ барской среды, другихъ изъ разночинской, авторъ слѣдитъ далѣе за всѣми перипетіями умственнаго и нравственнаго развитія ихъ, и затѣмъ, какъ только они кончаютъ курсы, выходятъ на широкую дорогу жизни и дѣлаются новыми людьми и свѣтилами прогресса, онъ прощается съ ними и предоставляетъ имъ въ дальнѣйшей жизни своей доблестно шествовать по пути прогресса и наслаждаться разумнымъ счастіемъ людей, представляющихъ собою "соль земли". При этомъ А. К. Шеллеръ до такой степени строго спеціализируется въ изображеніи однѣхъ только картинъ умственнаго и нравственнаго развитія современнаго ему юношества, что онъ тщательно избѣгаетъ какихъ бы то ни было случайныхъ катастрофъ, которыя хотя и могли бы растрогать читателей, привести ихъ въ ужасъ и негодованіе на несовершенства нашей жизни, но къ дѣлу не шли бы. Исполненный свѣтлаго оптимизма, вынесеннаго имъ, конечно, изъ тѣхъ самыхъ 7 лѣтъ, которыя воспитали его, А. К. Шеллеръ хотя и не отрицаетъ возможности преждевременныхъ смертей и раздирательныхъ катастрофъ въ жизни героевъ, но сознательно не желаетъ мучить ими своихъ читателей, такъ какъ цѣль его повѣствованій заключается вовсе не въ томъ, чтобы внушить намъ, какъ непрочно бываетъ человѣческое счастье на землѣ, а, напротивъ того, какое прочное и разумное счастье могутъ создать люди путемъ умственнаго и нравственнаго развитія. Объ этомъ мы можемъ судить по слѣдующему мѣсту въ концѣ романа жизнь Шупова:
   "Теперь остается,-- говоритъ герой романа, заканчивая свою автобіографію,-- два вопроса: что будетъ далѣе съ дѣйствующими лицами моей автобіографіи? Можно ли надѣяться на? ихъ счастіе? Можно, любезный читатель, если вамъ не вздумается уморить меня чахоткою, какъ умеръ Инсаровъ, и заставить Аню пропасть безъ вѣсти, какъ пропала жена этого господина, если вы не вздумаете заставить Кольку дѣлать операцію, обрѣзать палецъ и умереть преждевременною смерью, подобно Базарову, если вы не захотите заставить мою Лёню влюбиться въ какого-нибудь проѣзжаго юношу и бросить на время Семена Иваныча, подобно героинѣ Подводнаго камня, если вы, однимъ словомъ, не захотите сдѣлать съ нами какой-нибудь убійственной продѣлки, отъ которой погибаютъ на мгновеніе всякія людскія надежды на будущую счастливую жизнь... Но одного вы не можете сдѣлать, несмотря на всю безграничную и всемогущую власть воображенія въ широкомъ мірѣ фантазіи, создающаго и разрушающаго цѣлые города, уничтожающаго цѣлыя государства, и объ этомъ я вамъ впередъ шепну на ухо, чтобъ избавить васъ отъ лишняго и безплоднаго труда: вы не можете превратить насъ въ подлецовъ. Кромѣ того, вы можете дѣлать со мною и съ моими друзьями все, что вамъ угодно, потому что мы сами стоимъ съ вопросомъ, вступая въ двери будущаго; мы знаемъ только одно то, что мы сами отворили эти двери, что никакія бабушки не ворожили намъ, никакія четвероюродныя тетушки "связями" не подсылали разныхъ холоповъ общества, чтобы расчистить намъ дорогу, облегчить намъ взобраться по лѣстницѣ и растворить передъ нами двери. Что мы сдѣлали, то сдѣлали сами. Устремляя взоръ въ будущее, я желалъ бы, чтобы всѣ мы были счастливы и съумѣли бы сдѣлать хоть что-нибудь для своихъ дѣтей, чтобъ эти дѣти не имѣли горькаго права быть нашими противниками, по какой бы дорогѣ мы ни шли, какихъ бы убѣжденій мы ни были,-- чтобъ эти дѣти не переживали тѣхъ страшныхъ минутъ, которыя пережилъ я, встрѣчаясь съ отцомъ: пусть всѣ члены семьи научатся любить другъ друга,-- ну, а тамъ, можетъ быть, они научатся уважать и постороннихъ, не связанныхъ съ ними узами крови людей".
   Желая болѣе познакомить нашихъ читателей съ этимъ морально-педагогическимъ характеромъ своеобразныхъ романовъ А. К. Шеллера, мы остановимся на трехъ наиболѣе замѣчательныхъ романахъ его, изъ которыхъ первый относится къ шестидесятымъ годамъ, второй -- къ семидесятымъ, третій -- къ восьмидесятымъ. Мы увидимъ, какъ съ годами измѣнялись взгляды А. К. Шеллера и на русскую жизнь, и на русскихъ людей, но какъ при всемъ охлаждающемъ опытѣ лѣтъ, при всѣхъ горькихъ разочарованіяхъ, которыя А. К. Шеллеръ раздѣлялъ со всѣми своими сверстниками, онъ не переставалъ оставаться все тѣмъ же человѣкомъ шестидесятыхъ годовъ, т.-е. тѣмъ же горячимъ идеалистомъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, свѣтлымъ и бодрымъ оптимистомъ.
   

X.

   Такъ, прежде всего, остановимся на романѣ жизнь Шупова, его родныхъ и знакомыхъ, послѣдовавшемъ вслѣдъ за Гнилыми болотами и напечатанномъ въ Современникѣ 1865 года. Здѣсь мы видимъ двухъ героевъ: одинъ -- Шуповъ, отъ лица котораго ведется разсказъ въ видѣ, якобы, автобіографіи, принадлежитъ къ богатой дворянской семьѣ; другой, Колька Люлюшинъ -- чистокровный разночинецъ. Отецъ Шупова былъ свирѣпый крѣпостникъ, внушавшій ужасъ во всѣхъ окружавшихъ. "Слыша его металлическій голосъ, мы дрожали,-- разсказываетъ герой, -- ровный, звучный, оглушающій, онъ проносился по всѣмъ комнатамъ, когда отецъ кричалъ на кого-нибудь. Впрочемъ, я невѣрно выразился: отецъ никогда не кричалъ; крикъ предполагаетъ усиліе, болѣзненную раздражительность кричащаго, надсаживанье имъ собственной груди,-- этого не бывало съ отцомъ, онъ гремѣлъ безъ усилій надъ собою, какъ громъ, доходя отъ едва слышнаго шепота до оглушающихъ звуковъ..." Одна только жена его, Мари, своими ласками и обаятельнымъ вліяніемъ на него была способна укрощать этого звѣря и дѣлать изъ него агнца. Но она зачахла и вскорѣ умерла, и двое дѣтей ея, сынъ и дочь, остались безъ всякаго призора, подъ руководствомъ длинной и тощей гувернантки, мадамъ Бурдонъ, и въ обществѣ лакеевъ, не стѣснявшихся обнаруживать передъ барчонкомъ всю свою какъ физическую, такъ и нравственную нечистоплотность. Отецъ, отчаянный картежникъ, рѣдко бывалъ дома, а затѣмъ, проигравшись, повезъ дѣтей въ деревню къ брату, гдѣ героя нашего жестоко высѣкли за то, что онъ заступился за крестьянъ, которыхъ ему стало жалко. Послѣ порки отецъ отвезъ сына въ Петербургъ и поселилъ его у нѣкоего чиновника Люлюшина, съ цѣлью приготовить его въ корпусъ, для чего былъ нанятъ студентъ. Здѣсь герой нашъ окунулся по уши въ особаго рода мѣщанскую грязь. Люлюшины прошли путемъ лишеній и невзгодъ и только съ грѣхомъ пополамъ достигли того благосостоянія, которымъ пользуются всѣ титулярные, надворные и коллежскіе совѣтники, пристроившіеся къ теплымъ мѣстечкамъ. Они не бѣдствовали, не голодали; отъ ихъ ежемѣсячнаго дохода оставался даже излишекъ; но они еще не настолько увѣрены были въ прочности своего благосостоянія, чтобы пользоваться и наслаждаться жизнью. Передъ ними, какъ передъ похитителями чужой короны, вѣчно носился призракъ чернаго дня, и они откладывали копѣйку на этотъ день, бились именно изъ-за этой копѣйки; чѣмъ болѣе откладывалось этихъ копѣекъ, тѣмъ была полнѣе радость откладывателей, но отъ этой радости вѣяло не спокойною увѣренностью, а тревожною боязнью передъ будущимъ; они, если можно сдѣлать такое сравненіе, шили саванъ, привѣтствуя рожденіе ребенка. Жизнь ихъ шла однообразно, монотонно, скучно и разнообразилась только подзатыльниками дѣтямъ и дрязгами съ кухарками, которыхъ хозяйка дома вѣчно заподозрѣвала въ кражахъ, хотя и сама припрятывала порой кое-что изъ бѣлья постояльца. Герой нашъ изъ всѣхъ домочадцевъ больше всего сошелся со старшимъ сыномъ хозяевъ, Колькою, мальчикомъ однихъ съ нимъ лѣтъ, удивившимъ его тѣмъ отрицаніемъ, съ какимъ онъ относился къ своимъ роднымъ. Такъ, послѣ нѣсколькихъ тукманокъ со стороны матери и обѣщанія выпороть, онъ пришелъ въ комнату героя и разразился безпощадными обвиненіями своей матери въ воровствѣ.
   "-- Ты думаешь, что она честная?-- съ недѣтскою серьезностью сурово спросилъ онъ.-- Не такія бываютъ честныя. Вонъ у Пети Панова честная мать, у ней даромъ рады жить люди, у ней дѣтей не бьютъ, ее и въ лавочкѣ не ругаютъ, а нашу ругаютъ; "много ли съ отцомъ и съ матерью наворовалъ?" -- говорятъ. А развѣ я ворую, развѣ я большой? Я не виноватъ. Кольку сорванцомъ зовутъ, разбойникомъ Кольку зовутъ. Пусть зовутъ, а Колька воромъ не будетъ, вотъ что! Колька чужихъ рубахъ брать не станетъ!-- злобно рыдая, прерывающимся голосомъ говорилъ онъ.
   "Я сѣлъ рядомъ съ нимъ,-- разсказываетъ далѣе герой,-- и сталъ утѣшать его, какъ умѣлъ и какъ могъ.
   " -- Ты тоже не будешь воромъ?-- наивно спросилъ онъ, немного успокоившись.
   "Я побожился, что никогда не думалъ и никогда не буду воровать.
   " -- Ну, такъ ты, значитъ, будешь хорошимъ, тебя ругать не будутъ, попрекать не станутъ. Безъ воровства можно жить. Вотъ я тебѣ разскажу, какъ можно жить безъ воровства.
   "Съ этими словами Колька началъ серьезно развивать передо мною теорію жизни безъ воровства, созрѣвшую въ его дѣтской головѣ безъ помощи чужихъ наставленій и безъ чтенія книгъ. Это была до крайности наивная теорія, ее даже какъ-то неловко называть этимъ именемъ, и я до сихъ поръ не могу вспомнить о ней безъ веселой улыбки. По его соображеніямъ, слѣдовало работать, цѣлый день работать, бумаги писать въ должности, сапоги или платье шить дома,-- все работать и на выработанныя деньги нанимать самую маленькую комнату и жить одному, чтобы дѣтей не было; одѣваться просто,-- ну, совсѣмъ просто,-- вотъ, какъ мужики одѣваются, и не покупать чепцовъ съ бѣлыми бантами,-- хотя я и не понялъ, для чего пригодился бы мнѣ, напримѣръ, чепецъ съ бѣлыми бантами, но промолчалъ и вполнѣ согласился, что именно только при такой жизни можно обойтись безъ него,-- потомъ слѣдовали пункты о томъ, чего не должно дѣлать: не должно вина пить, не должно въ карты играть, именины и праздники справлять, на гулянья и въ театръ ѣздить и такъ далѣе. Однимъ словомъ, его мысли сложились подъ вліяніемъ окружавшей его жизни и онъ отрицалъ ее вполнѣ, безъ всякой пощады и безъ смущенія, не желая удержать изъ нея хоть на память какой-нибудь лоскутокъ. Мы заключили съ нимъ условіе жить именно по этому плану, когда выростомъ большіе, и вслѣдствіе этого сдѣлались друзьями. Условіе, вмѣсто печати, скрѣпилось горячимъ поцѣлуемъ, послѣ чего Еолька снова началъ меня поучать. Наша первая бесѣда длилась до прихода изъ должности Люлюшина. Еолька разсказалъ мнѣ, какой скверный мальчишка былъ его братъ, какъ онъ любилъ подслушивать и наушничать, какъ его ругаютъ на дворѣ мальчишки и лавочники. "Когда я выросту,-- говорилъ онъ,-- и если у Сашки не будетъ денегъ, то я дамъ ему ихъ, но прежде три дня заставлю его каяться, на хлѣбѣ и на водѣ продержу, чтобъ онъ зналъ, каково казнятъ мошенниковъ..."
   "-- Развѣ ты это знаешь?-- спросилъ я.
   "-- Я, братъ, все знаю.
   "Эти слова имѣли большое значеніе: Колька, дѣйствительно, зналъ все. Онъ сообщилъ мнѣ, какъ на свѣтѣ нищіе подаяніемъ Христовымъ живутъ, какъ шарманщики маленькихъ дѣтей ломаться учатъ и чьи это дѣти, какъ разсчитываются хозяева съ фабричными мальчишками и какъ тяжело жить послѣднимъ, какъ наживаются обманами сидѣльцы въ лавочкахъ и какъ хлѣбы пекутся,-- короче, я нашелъ въ немъ такого опытнаго наблюдателя и знатока городской жизни, что пришелъ въ изумленіе. Вспоминая теперь о томъ, я удивляюсь, какъ уживались въ немъ дѣтская чистота съ знаніемъ грязныхъ предметовъ. Въ его головѣ эта жизнь находила то странные и наивные, то не по лѣтамъ серьезные вопросы.
   "-- Одного, я не понимаю,-- серьезно и задумчиво говорилъ онъ мнѣ однажды,-- за что это собакъ и лошадей мучугъ?
   "-- Да, вѣдь, и людей мучутъ, Колька,-- отвѣчалъ я.-- Ты самъ говорилъ...
   "-- Людей! Такъ люди души свои за то спасутъ. Вотъ и я теперь, еслибъ умеръ, такъ святымъ бы сталъ,-- съ нѣжною улыбкой промолвилъ онъ, полушутя.-- А у собакъ и лошадей души нѣтъ".
   

XI.

   Такимъ образомъ, оба мальчика имѣли въ душѣ своей очень хорошіе задатки и здоровые инстинкты, но, вслѣдствіе различія состоянія и положенія въ обществѣ ихъ родителей, имъ пришлось идти различными дорогами. Между тѣмъ какъ Колька поступилъ въ гимназію, гдѣ, то дерясь съ товарищами, то верховодя ими и, вмѣстѣ съ тѣмъ, грызясь съ учителями, онъ продолжалъ быть все тѣмъ же рыцаремъ честности и неусыпнаго труда, преслѣдуя идеалъ, созданный имъ въ дѣтствѣ,-- Шуповъ, прежде чѣмъ выбраться на путь добра и правды, долженъ былъ, подобно герою Гнилыхъ болотъ, пройти трясину прискорбнаго опошленія. Въ корпусъ онъ не попалъ, не выдержавъ вступительнаго экзамена, и отецъ отдалъ его на полный пансіонъ въ какое-то частное заведеніе, гдѣ приготовляли дѣтей благородныхъ родителей къ поступленію въ юнкера, въ университетъ и т. д.
   По своему обыкновенію, А. К. Шеллеръ весьма подробно изображаетъ бытъ и нравы училища, гибельно повліявшаго на юнаго героя и едва не сгубившаго его. Въ то же время, шагъ за шагомъ слѣдитъ онъ за тѣми нравственными метаморфозами, какимъ подвергался герой подъ тлетворнымъ вліяніемъ и начальства, и товарищей. Минуя всѣ эти подробности, мы скажемъ только, что къ 17-ти годамъ онъ научился уже и курить, и пить, и развратничать.
   "Я игралъ,-- повѣствуетъ герой, -- въ нашемъ кружкѣ очень важную роль; острилъ искуснѣе, другихъ, въ спорахъ оставался побѣдителемъ, имѣя очень громкій голосъ; хвасталъ знаніемъ разной дряни; серьезно разсуждалъ о томъ, что на зиму запущу волосы, что короткая стрижка гадка и выходитъ изъ моды; сильно завидовалъ въ душѣ усамъ одного изъ товарищей и щипалъ свою верхнюю губу, на которой не было и пуха. Я сорилъ деньгами и былъ кругомъ въ долгу; мое обращеніе съ прислугой было нестерпимо дурно.
   "-- Когда-нибудь ты нарвешься на бойкаго лакея,-- угрожали мнѣ мои товарищи, когда я слишкомъ забывался въ обращеніи со школьною прислугой.
   "-- Вотъ еще выдумали! Этимъ холопамъ только деньги плати, такъ они съ радостью будутъ подставлять щеки подъ оплеухи. У нихъ и пословицы-то какія: "какъ ни зови, только хлѣбомъ корми", или: "брань на вороту не виснетъ".
   "-- Однако...
   "-- Однако, я вымазалъ дегтемъ мальчишку нашего солдата и пустилъ его въ этомъ видѣ на улицу, да, вѣдь, не пожаловался же солдатъ на меня за это?
   "-- Ты куда выйдешь?-- спросилъ меня, перемѣняя разговоръ, мой старый знакомый Золотовъ, сдѣлавшійся довольно странною личностью: онъ былъ склоненъ къ загулу, къ кутежу, и, въ то же время, сильно сочувствовалъ честнымъ идеямъ, которыя начинали въ это время проникать въ наше общество.
   "-- Въ гусарскіе юнкера, душа моя, думаю выйти,-- промолвилъ я.-- Мнѣ осталось два года до выпуска.
   "-- Содержаніе дорого.
   "-- Такъ что же такое? У меня деревня, вѣроятно, и капиталъ найдется. Отецъ мало тратитъ на мое воспитаніе и, значить, проценты все ростутъ.
   "-- А какъ отецъ-то не дастъ тебѣ ничего изъ этого капитала?
   "-- Развѣ онъ смѣетъ? Имѣніе мое, мнѣ мать его оставила.
   "-- То-то ты закутишь, какъ вырвешься на волю! Теперь-то тебя присадили, голубчика!
   "-- Кто присадилъ?-- вспылилъ я.
   "-- Какъ кто?
   "-- Ну, да, ну, да? кто? я тебя спрашиваю,-- кричалъ я.-- Я самъ не хотѣлъ ходить по праздникамъ въ отпуски, а захочу, такъ и буду ходить.
   "-- Да куда? Вѣдь, у тебя родныхъ здѣсь нѣтъ?
   "-- А куда захочу, туда и пойду, хоть въ кабакъ!-- и я захохоталъ удалымъ смѣхомъ.-- Я, братъ, военнымъ буду, а не какимъ-нибудь штафиркой, какъ ты!...
   "Я въ этотъ день не пилъ вина, но я былъ пьянъ безъ помощи вина. Это было опьяненіе необузданной, безшабашной удали, въ которую вылились всѣ мои нравственныя силы, не имѣвшія ни другого дѣла, ни другого пути. И съ какимъ отвратительнымъ хохотомъ, съ какою самонадѣянностью говорилъ я о своемъ предполагаемомъ противодѣйствіи отцу и какъ игралъ именемъ этого человѣка, котораго одинъ взглядъ едва не заставлялъ меня падать въ обморокъ!"
   Другъ дѣтства, Колька, навѣщалъ Шупова; встрѣчались они радостно, братски цѣловали другъ друга и, походивъ по школьному корридору, разставались какъ-то грустно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, холодно. Причиной этого было то, что они стояли уже на разныхъ берегахъ и сойтись имъ не было возможности. Кольку, знавшаго всю грязь и мерзость городской жизни, пугалъ цинизмъ рѣчей друга; онъ не выносилъ безъ краски стыда ухарскаго тона неистощимыхъ анекдотовъ Шупова. Его суровые разсказы о гимназіи, о домашнихъ дѣлахъ скользили мимо ушей Шупова, не задѣвая его за живое; съ такимъ же невниманіемъ слушалъ Шуповъ восторженныя рѣчи о какомъ-то учителѣ Шуповѣ и только посмѣивался, предположенію Кольки, что какой-нибудь учителишка можетъ быть его родственникомъ. Все это оскорбляло и раздражало Кольку. Онъ ходилъ къ другу все рѣже и рѣже, но оставить его, повидимому, не могъ, какая-то непонятная для него самого въ то время сила привязывала его къ Шупову, несмотря на всю пошлость послѣдняго. Въ корридорѣ, гдѣ они обыкновенно ходили, часто происходили странныя сцены: друзья ссорились, говорили другъ другу рѣзкія, непонятныя слова, окончательно рѣшались никогда не встрѣчаться, и потомъ въ обычный день Шуповъ стоялъ долгіе часы у окна и смотрѣлъ на дорогу, ожидая, не появится ли Колька. Если онъ не появлялся, Шупову дѣлалось тяжело, невыносимо тяжело, хотя онъ и увѣрялъ себя, что не любитъ его, и вотъ онъ писалъ ему: "Колька, я не имѣю никакого права просить тебя придти ко мнѣ, но я нездоровъ, и потому, ради Бога, приди ко мнѣ еще одинъ разъ". И Колька приходилъ... Шупову хотѣлось въ эти минуты плакать, просить у него за что-то прощенія, цѣловать его руки; но ему было стыдно, и встрѣча была холоднѣе, чѣмъ бы слѣдовало ожидать по письму, а прощаніе снова походило на ссору...
   Дойдя такимъ образомъ до послѣдней степени паденія, Щуповъ вслѣдъ затѣмъ, подобно герою Гнилыхъ болотъ, вступилъ въ фазу возрожденія. Разница заключалась лишь въ томъ, что въ то время, какъ у болѣе юнаго героя Гнилыхъ болотъ возрожденіе совершалось въ нѣсколько мѣсяцевъ, Щуповъ возрождался въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ. Кризисъ начался съ того, что онъ случайно узналъ о существованіи родственниковъ въ Петербургѣ, въ видѣ семьи Александры Ивановны Шуповой, разведенной жены дяди героя. Семья состояла, кромѣ самой хозяйки, изъ сына ея, Антона, пятнадцатилѣтней Ани и ея старшаго дяди, учителя въ отставкѣ, Ѳедора Ивановича Звонарева. Что касается Антона, главнаго виновника возрожденія Шупова, то онъ является столь же идеальнымъ учителемъ, какъ Носовичъ въ Гнилыхъ болотыхъ. "Онъ,-- читаемъ мы,-- былъ удивительнымъ учителемъ, другомъ учениковъ, но онъ возставалъ, если при немъ слишкомъ рѣзко обвиняли учителей, дѣйствовавшихъ иначе, указывалъ на вліяніе среды. Такой человѣкъ, разумѣется, дѣйствовалъ благотворно на юношество; онъ не запугивалъ молодежь крайностями, послѣ него она могла развиваться самостоятельно, не подвергаясь особенной ломкѣ, могла доходить до послѣднихъ заключеній своимъ умомъ, такъ какъ учитель, указывая путь, не назначалъ границъ".
   Щуповъ со своимъ безшабашнымъ ухарствомъ, узнавъ о семьѣ своихъ родственниковъ, насильно вторгся къ нимъ нежданнымъ, негаданнымъ, но самолюбіе его было глубоко уязвлено, когда онъ увидалъ, что его приняли, правда, радушно, но безъ малѣйшаго поклоненія его особѣ; пошленькіе анекдотцы и остроты его никого не насмѣшили, а глазки пятнадцатилѣтней Ани смотрѣли на него съ любопытствомъ и удивленіемъ, какъ на заморскаго звѣря. Ему было очень неловко чувствовать на себѣ этотъ взглядъ, онъ краснѣлъ и злился на то, что краснѣетъ. Но еще болѣе взбѣсила его эта дѣвушка въ ту минуту, когда онъ выходилъ въ переднюю, простившись съ хозяевами. Она спросила свою тетку: "Зачѣмъ онъ приходилъ, тетя?"
   Герой злился, выходилъ изъ себя, но, тѣмъ не менѣе, его такъ и потянуло къ этимъ страннымъ въ его глазахъ людямъ, и онъ началъ посѣщать ихъ, пользуясь для этого каждымъ отпускомъ изъ училища. Онъ встрѣтилъ тамъ и своего друга Кольку, который уже третій годъ былъ знакомъ съ Антономъ, достававшимъ ему уроки. Дѣло кончилось, какъ и надо было ожидать, тѣмъ, что мало-по-малу онъ совсѣмъ привязался къ своимъ новымъ друзьямъ, втянулся въ ихъ бесѣды и споры, и они такъ на него подѣйствовали, что онъ оставилъ всѣ свои мечты о гусарствѣ, перешелъ въ университетъ и началъ жить самостоятельною и независимою жизнью.
   "Поступая въ университетъ,-- говоритъ онъ,-- я уже былъ достаточно подготовленъ къ желанію вести дѣятельную жизнь. Университетская жизнь того времени должна была непремѣнно поглотить меня вполнѣ сходками, толками о студенческой кассѣ, о концертахъ и литературныхъ вечерахъ въ пользу бѣдныхъ студентовъ, о сборникѣ, о литографированіи лекцій и т. д. (это было какъ разъ въ концѣ 50-хъ годовъ). Но на второй годъ я увидалъ, что мнѣ нельзя одновременно слѣдить и за сходками, и давать уроки, которыхъ было больше и больше при помощи Ани, рекомендовавшей мнѣ то того, то другого ученика. Я рѣшился пожертвовать первымъ и занялся уроками, изъ которыхъ одни давались даромъ, за другіе приходилось брать небольшую плату, чтобы не стѣснять родителей учениковъ. Я былъ очень доволенъ и, разумѣется, гордился въ глубинѣ души своею дѣятельностью, хотя не сознавался въ этой гордости даже передъ самимъ собою и старался увѣрить себя, что я дѣлаю хорошее дѣло, не считая это въ заслугу, что я дѣлаю это потому, что я созналъ вполнѣ и сроднился съ этимъ убѣжденіемъ. Вообще это была очень обыкновенная игра въ прятки человѣка со своею собственною совѣстью... Но мало-по-малу моя гордость исчезла, когда я увидѣлъ, что всѣ окружающіе меня, начиная съ Ани, работаютъ еще прилежнѣе меня, одинъ изъ-за денегъ, другой даромъ, одинъ давая уроки, другой переводя книги, третій составляя лекціи для литографированія; когда я увидалъ бѣдняка, прошедшаго пѣшкомъ въ одномъ сюртукѣ пятьсотъ верстъ для того, чтобы попасть въ университетъ, когда я узналъ, что у него нѣтъ ни гроша денегъ и что онъ долженъ трудиться тотчасъ по прибытіи въ городъ, тогда я понялъ, что мой трудъ -- забава. Въ массѣ же было, попрежнему, не мало лѣнтяевъ и хлыщей въ бѣлыхъ жилеткахъ, рыскавшихъ по кондитерскимъ, развратничавшихъ и державшихъ у себя на хлѣбахъ дрянныхъ холоповъ-бѣдняковъ, соглашавшихся работать за своихъ патроновъ-благодѣтелей и приходить ранехонько въ университетъ, чтобы разложить на первой скамейкѣ бумажечки съ надписанными на нихъ фамиліями патроновъ, такъ что послѣдніе могли спать вплоть до начала лекціи и, все-таки, имѣли первыя мѣста въ аудиторіи. Нѣкоторые изъ этихъ холоповъ-прихлебателей даже успѣли опериться, сшили на барскія деньги сюртуки изъ тонкаго сукна, поддакивая во всемъ своимъ патронамъ, попали въ партію бѣложилетниковъ и стали впереди честныхъ юношей, какъ становится впереди бѣднаго ремесленника важный и откормленный, какъ индюкъ, камердинеръ... Но гдѣ же безъ печальныхъ исключеній? И можно ли требовать, чтобы вся предъидущая жизнь нашего общества дала только хорошіе плоды? Не правильнѣе ли просто удивляться, что она еще успѣла дать нѣсколько хорошихъ плодовъ, что не все сгнило?... И такъ, общее настроеніе, какъ я уже сказалъ, было хорошо и выражалось простыми словами: стремленіе къ дѣлу и труду"...
   Уже во время университетскихъ лѣтъ между Шуповымъ и Аней произошло сближеніе настолько, что они объяснились во взаимной любви другъ къ другу. По окончаніи же Шуповымъ курса, въ 1864 году, молодые люди вступили въ бракъ и на другой день свадьбы уѣхали въ Германію, захвативъ съ собою всю семью Ани. Для полнаго счастія недоставало съ ними одного Кольки, который тоже уѣхалъ изъ Петербурга со всею семьей, но не за границу, а въ провинцію, вынужденный къ тому обстоятельствами, отъ него независѣвшими. Но это не мѣшало ему сохранить ясность и бодрость духа и по-своему быть счастливымъ. "Странно сказать,-- писалъ онъ друзьямъ,-- но я теперь счастливъ, я дѣятельно занимаюсь практикой, учу дѣтей, читаю, дѣлаю опыты, пишу, мать ухаживаетъ за мною, и можно сказать навѣрное, что если мы проживемъ это лѣто вмѣстѣ, то во все время ни я, ни она не скажемъ другъ другу непріятнаго слова, и тѣмъ пріятнѣе мнѣ это согласіе, что оно не пахнетъ ни маниловщиной, ни прѣлымъ воздухомъ, которымъ, вѣроятно, пахло въ комнатахъ старосвѣтскихъ помѣщиковъ"...
   Послѣ этого письма друзьямъ стало легче, и уже въ тотъ же день вечеромъ они смѣялись надънедавними опасеніями.
   -- Не смѣшно ли, что мы боялись за него?-- говорилъ Антонъ,-- развѣ такіе люди погибаютъ нравственно? Для ихъ погибели нуженъ dens ex machina, чтобъ упрятать ихъ въ могилу.
   И послѣ этого герой разразился тою тирадой о прочности разумнаго счастья, какую мы привели выше и которою заканчивается романъ словно своего рода озареннымъ бенгальскимъ огнемъ апоѳеозомъ.
   

XII.

   Далѣе затѣмъ обратимся къ роману Лѣсъ рубятъ -- щепки летятъ, появившемуся въ концѣ шестидесятыхъ или началѣ семидесятыхъ годовъ. Романъ этотъ отличается отъ предъидущихъ тѣмъ, что въ то время, какъ они имѣютъ дѣло съ современною жизнью, заканчиваются сегодняшнимъ днемъ (такъ, мы видимъ, что въ романѣ жизнь Шупова, напечатанномъ въ 1865 году, герой женится на героинѣ въ 1864 году), въ романѣ же Лѣсъ рубятъ является уже ретроспективный взглядъ на шестидесятые года и вслѣдствіе этого романъ имѣетъ отчасти историческій характеръ.
   Такъ, мы видимъ, что дѣйствіе романа начинается задолго до реформъ и до крымской войны. Авторъ ведетъ насъ въ одну изъ коломенскихъ трущобъ, на берегъ рѣчки Пряжки, и изображаетъ бѣдное чиновничье семейство Прилежаевыхъ, состоящее изъ отца, матери, двухъ дочерей и двухъ сыновей и терпящее горькую нищету вслѣдствіе болѣзни главы дома, пьющаго запоемъ. Со смертью его положеніе семьи должно было еще болѣе ухудшиться и угрожало въ близкомъ будущемъ голодною смертью. Пришлось обратиться, прежде всего, къ богатому брату покойнаго, сановитому Данилу Захаровичу Боголюбову (братья носили разныя фамиліи по происхожденію изъ духовнаго званія и по старому обычаю мѣнять фамиліи по поступленіи дѣтей въ семинарію), и лишь получивъ пособіе отъ Боголюбова, вдова Марья Дмитріевна вздохнула свободнѣе. Кое-какіе грошовые долги были отданы, сыну Антону было куплено теплое пальто на Толкучемъ рынкѣ, смѣнившее его жалкую женскую кофту; старшая дочь Катерина Александровна перешила себѣ платье, подаренное теткой, и могла выйти изъ дому по своимъ дѣламъ, не обращая на себя вниманіе прохожихъ своими лохмотьями. Между тѣмъ какъ Марья Дмитріевна въ теченіе нѣсколькихъ недѣль со своимъ неизмѣннымъ спутникомъ Антономъ съ утра до ночи ходила по разнымъ присутственнымъ мѣстамъ, прося пенсіи, вспомоществованія, обивая пороги домовъ благотворительныхъ и вліятельныхъ лицъ, дочь Катерина Александровна тоже не дремала. Это была дѣвушкѣ серьезная и съ характеромъ, въ ней уже съ дѣтскихъ лѣтъ развилась энергія и умѣнье властвовать надъ людьми, по крайней мѣрѣ, надъ тѣми, которые до сихъ поръ окружали ее. Она не помнила того времени, когда не была бы старшею въ домѣ. Уже семилѣтнимъ ребенкомъ она умѣла утѣшать слабую, забитую Марью Дмитріевну и не падала духомъ. Когда родился братъ Антонъ, она страстно привязалась къ нему; онъ былъ живою игрушкой, вѣчнымъ собесѣдникомъ маленькой Кати. Черезъ годъ послѣ его рожденія она поступила въ одну изъ "патріотическихъ" школъ, гдѣ учились пять лѣтъ, но не много вынесла оттуда: тамъ учили шить, читать, писать, считать и пѣть. Кое-какіе отрывки изъ географіи и исторіи запали въ голову молодой дѣвушки, кое-какія понятія о литературѣ мелькомъ дошли до нея. По смерти отца, всѣ мысли Катерины Александровны сосредоточились на братѣ, во всѣхъ думахъ ея на первомъ планѣ стоялъ братъ, стояло его счастье, желаніе во что бы ни стало спасти его, сдѣлать умнымъ и богатымъ. "Неужели такъ ему и погибать, какъ отецъ погибалъ?" -- думалось ей, и вотъ она строила планы, разсчитывала, соображала. Подобно матери, она успѣла исколесить весь городъ. Она искала себѣ мѣста швеи, горничной, няни. Но, прежде чѣмъ отправиться въ поиски случайныхъ мѣстъ у частныхъ лицъ, она рѣшилась обратиться съ просьбою о казенномъ мѣстѣ къ одной вліятельной особѣ, посѣщавшей въ качествѣ попечительницы ту школу, гдѣ воспитывалась Катерина Александровна, именно къ княгинѣ Марьѣ Осиповнѣ Гирѣевой. Эта особа оставила въ Катеринѣ Александровнѣ самыя отрадныя воспоминанія. Дѣвушка отчетливо помнила эту низенькую старушку съ сѣдыми, гладко причесанными волосами, съ добродушно улыбавшимся лицомъ, покрытымъ старческимъ румянцемъ; она помнила эту мягкую руку, гладившую ее по головѣ, и этотъ привѣтливый, кроткій голосъ, лишенный крикливыхъ или сиплыхъ нотъ, спрашивавшій у дѣвочки:
   -- Ну, что, черненькіе глазки, хорошо ли идетъ работа?
   Хлопоты Катерины Александровны увѣнчались полнымъ успѣхомъ. Она успѣла при помощи добрыхъ людей -- швейцара и экономки въ домѣ княгини Гирѣевой -- получить аудепцію у послѣдней. Княгиня вспомнила "черненькіе глазки", которыми она нѣкогда любовалась, и опредѣлила ее помощницей въ одинъ изъ дѣтскихъ пріютовъ, состоявшихъ подъ ея покровительствомъ. Дѣти Марьи Дмитріевны въ свою очередь были размѣщены по разнымъ пріютамъ. Марья Дмитріевна наняла небольшую квартирку во второмъ этажѣ деревяннаго домика противъ школы гвардейскихъ подпрапорщиковъ. Отдавши двѣ комнаты жильцамъ, она поселилась съ дочерью въ третьей, и какъ мать, такъ и дочь принялись усердно за работу. Онѣ и прежде не сидѣли сложа руки, но теперь работа спорилась лучше. Катерина Александровна была спокойнѣе, зная, что у нея есть обезпеченное жалованье, двадцать рублей въ мѣсяцъ; изъ этихъ денегъ она отдавала половину матери, половину оставляла себѣ на мелкіе расходы или откладывала для того, чтобы скопить кое-какіе гроши на образованіе брата. Въ свободные дни она занималась шитьемъ бѣлья дома или въ пріютѣ и заработанныя деньги тоже дѣлила на двѣ части, отдавая одну часть матери и оставляя другую у себя. Ея лицо въ эти дни дышало спокойствіемъ, энергіей а веселостью. Она была убѣждена, что такъ или иначе, несмотря на всѣ непріятности, испытываемыя въ пріютѣ, она дойдетъ до своей цѣли, спасетъ свою семью, выведетъ на хорошую дорогу этихъ слабыхъ людей. Молодость дѣлала свое дѣло и гнала всѣ черныя предчувствія, всѣ мрачныя думы. Не съ такою твердою вѣрой въ свѣтлое будущее, но, тѣмъ не менѣе, спокойно принялась за свое дѣло и Марья Дмитріевна. Она впервые почувствовала, что послѣ долгихъ лѣтъ страданій и она стала жить, какъ люди, не въ собачьей конурѣ, не въ подземномъ погребѣ. Ей нечего было безпокоиться о платѣ за квартиру, такъ какъ на это доставало ея небольшой пенсіи и платимыхъ ея жильцами денегъ за двѣ комнаты. Ей оставалось работать, чтобы добыть на кусокъ хлѣба. Деньги, даваемыя Катериною Александровною, шли на мелкіе расходы и, главнымъ образомъ, на воскресные обѣды, когда въ квартирѣ Марьи Дмитріевны собирались младшіе члены семьи. Мать отказывала себѣ во всемъ, чтобы получше накормить дѣтей въ праздникъ. Она тоже засѣла за шитье бѣлья.
   Опредѣленіе Катерины Александровны въ дѣтскій пріютъ для дѣвочекъсиротъ дало автору поводъ значительную часть романа посвятить характеристикѣ нравовъ и порядковъ, господствовавшихъ нѣкогда въ столичныхъ пріютахъ и разныхъ другихъ благотворительныхъ заведеніяхъ. Пріютъ былъ частный, принадлежалъ графамъ Бѣлокопытовымъ и завѣдовали имъ Дарья Ѳедоровна Бѣлокопытова и Марья Осиповна Гирѣева. Гирѣева, имѣвшая близкихъ родственниковъ въ дипломатическомъ мірѣ, принимала живое и дѣятельное участіе въ судьбахъ Европы, переписывалась съ Гизо и Монталаберомъ и очень ревностно занималась вопросами о сближеніи англиканской церкви съ православною. Графиня Бѣлокопытова заботилась о дѣлахъ православія, вела дѣятельную переписку съ нѣсколькими архіереями, вводившими православіе между евреями, поляками, кавказскими народами и инородцами Сибири. Все это отнимало у Гирѣевой и Бѣлокопытовой возможность управлять своими собственными благотворительными учрежденіями. Вслѣдствіе этого они устроили цѣлую администрацію, цѣлый департаментъ управленія своими филантропическими учрежденіями. Здѣсь были попечители, казначеи, правители дѣлъ, секретари, писцы, взятые изъ того слоя общества, къ которому принадлежалъ дѣйствительный статскій совѣтникъ Боголюбовь и докторъ Гроховъ, люди, дошедшіе отъ нищеты до благосостоянія при помощи труда, дѣйствительныхъ знаній и умѣнья удить рыбу въ мутной водѣ. Боголюбовъ и Гроховъ вертѣли дѣлами, представляли попечительницамъ невообразимо сложные отчеты съ точными указаніями на какія-нибудь израсходованныя копѣйки, и попечительницы оставались вполнѣ спокойны, не умѣя провѣрять счетовъ и оставляя за собою только право посѣщать въ высокоторжественные или свободные дни свои пріюты и богадѣльни, опредѣлять туда дѣтей, стариковъ, помощницъ и начальницъ. Въ уставѣ пріюта говорилось, что дѣтямъ должна даваться сытая и здоровая пища, по полуфунту говядины и по полутора фунта хлѣба въ день, два раза чай съ хлѣбомъ, ужинъ изъ одного блюда и тому подобное, а въ смѣтѣ значилось, что на воспитанницу отпускается только девять копѣекъ въ сутки. Барыни восхищались словами о сытой и здоровой пищѣ, о полуфунтѣ говядины въ день и, вслѣдствіе отсутствія ариѳметическихъ знаній, никакъ не понимали, что на девять копѣекъ нельзя приготовить обѣда, ужина и чая, если бы даже за говядину платилось десять копѣекъ за фунтъ. Мужчины пропускали безъ вниманія громкія фразы и выражали свое удовольствіе, что бюджетъ доведенъ до minimum'а. Въ бюджетѣ дѣйствительно появились очень интересныя статьи: такъ, напримѣръ, для 50 воспитанницъ на канцелярскія принадлежности, учебныя пособія и медикаменты отпускалось только 60 руб. въ годъ; на мыло и прачешныя потребности 50 руб. въ годъ; на одежду, обувь и бѣлье по 13 руб. на воспитанницу; на ѣду служителей по сѣми копѣекъ въ день. Однимъ словомъ, Боголюбовъ и Гроховъ довели бюджетъ до того, что призрѣваемые умерли бы съ голода, еслибъ они не ѣли своей пищи, не пили своего кофе, не насыщались бы гдѣ-нибудь внѣ пріюта въ праздники. Конечно, администраторы не забывали себя и довольно щедро назначали суммы на ремонтъ зданія, на разъѣзды себѣ. Такъ, напримѣръ, за разъѣзды Боголюбовъ получалъ до 350 руб. въ годъ и посѣщалъ пріютъ не болѣе, какъ разъ въ мѣсяцъ.
   Но верхъ безобразія представляли внутренніе порядки пріюта. Тиранство дѣтей, вѣчныя интриги, дрязги и взаимная грызня помощницъ какъ съ воспитанницами, такъ и между собою могли внушить положительный ужасъ въ каждомъ постороннемъ, свѣжемъ человѣкѣ, не принюхавшемся еще къ этой страшной атмосферѣ.
   Рядомъ съ описаніемъ пріютскихъ порядковъ мы встрѣчаемъ чрезвычайно яркую и поразительную характеристику пріютскихъ помощницъ. "Я не встрѣчалъ,-- говоритъ авторъ,-- въ жизни ни одного болѣе жалкаго созданія, чѣмъ классныя дамы, помощницы и тому подобныя дѣвственницы закрытыхъ учебныхъ заведеній. Монахиня выноситъ свою затворническую жизнь, убиваетъ свою плоть въ силу убѣжденія; бѣднякъ терпитъ нужду, вѣчно питая надежду на лучшее будущее,-- ни того, ни другого нѣтъ у тѣхъ жалкихъ существъ для возбужденія ихъ энергіи. Эти женщины поступаютъ на свои мѣста не потому, что онѣ любятъ дѣтей, не потому, что онѣ любятъ дѣло воспитанія, по потому, что у нихъ нѣтъ куска хлѣба, нѣтъ возможности и умѣнья заработать этотъ кусокъ хлѣба какимъ-нибудь другимъ способомъ. По большей части эти дѣвушки поступаютъ на свои мѣста въ томъ возрастѣ, когда женщина теряетъ надежду на замужство. Онѣ, уже при поступленіи на свои мѣста, носятъ въ себѣ порядочный запасъ разочарованій, желчи, разстройства нервовъ, и всѣ эти задатки начинаютъ здѣсь развиваться все сильнѣе и сильнѣе. И днемъ, и ночью эти женщины не принадлежатъ себѣ. Ежеминутно имъ приходится усмирять дѣтей, смотрящихъ на нихъ непріязненно. Ежеминутно онѣ должны опасаться выговоровъ начальницы, въ глазахъ которой классная дама или помощница отвѣчаетъ и за свои ошибки, и за продѣлки дѣтей. Даже въ такъ называемый свободный день классная дама не принадлежитъ себѣ: въ ея комнаткѣ, помѣщенной между дортуарами, почти не могутъ быть приняты гости, не только мужчины, но даже и женщины, такъ какъ начальница станетъ косо смотрѣть на ту изъ своихъ помощницъ, у которой часто бываютъ собранія.
   "Классная дама или помощница окружена шпіонами; за ней слѣдятъ дѣти, большинство которыхъ, ненавидя ее и не имѣя никакихъ жизненныхъ вопросовъ, пристращаются къ сплетнѣ; за нею слѣдитъ прислуга, желающая выслужиться передъ начальницей; за нею слѣдятъ ея подруги, или завидующія ей, если она моложе ихъ, или ненавидящія ее, если она старше ихъ; за ней слѣдитъ начальница, стремящаяся поддерживать въ своемъ учебномъ заведеніи чистѣйшую нравственность.
   "Долгія наблюденія непремѣнно заставятъ наблюдателя раздѣлить этихъ женщинъ на четыре разряда: къ первому разряду принадлежатъ забитыя, безмолвныя, отупѣвшія созданія съ вѣчными нервными болями, ужасами, слезами, страдающія малокровіемъ и кого-нибудь обожающія,-- это овцы, идущія на закланіе; ко второму принадлежатъ желчныя личности, ѣдко смѣющіяся, иногда злобно-остроумныя, вѣчно огрызающіяся, сухія и нѣсколько желтыя; къ третьему разряду принадлежатъ толстыя, полнокровныя, заплывшія жиромъ женщины, словно лишенныя нервовъ, вѣчно сплетничающія, роющія другимъ яму, имѣющія видъ не то базарныхъ торговокъ, не то оставившихъ свое ремесло и сколотившихъ гроши содержанокъ; къ четвертому разряду причисляются женщины, поступившія на подобныя мѣста только для того, чтобы пріискать поскорѣе другое положеніе; эти люди сидятъ здѣсь, какъ на станціи, какъ въ клѣткѣ, ожидая когда передъ ними распахнется дверь ихъ временной тюрьмы. Да не обманетъ судьба ихъ надеждъ!"
   Въ среду этихъ несчастныхъ существъ попала и Катерина Александровна. Борьба ея съ пріютскими порядками и временная побѣда надъ ними и составляетъ главное содержаніе романа.
   У матери героини, Марьи Дмитріевны, былъ знакомый штабсъ-капитанъ Прохоровъ. Онъ потерялъ ногу въ сраженіи подъ Парной, но до пенсіи не дослужилъ, и пробивался съ хлѣба на квасъ грошовыми подачками высокопоставленныхъ благотворителей. У него было двое сыновей, учившихся на казенный счетъ въ корпусѣ. Послѣ смерти отца Катерины Александровны капитанъ сблизился съ Прилежаевыми, сталъ бывать у нихъ по воскреснымъ днямъ съ сыновьями, причемъ платилъ даже имъ изъ своихъ скудныхъ средствъ за хлѣбъ-соль, а впослѣдствіи онъ и совсѣмъ переѣхалъ къ нимъ. Самъ онъ представлялъ изъ себя человѣка, что называется, бывалаго, въ высшей степени добродушнаго, честнаго и въ своемъ родѣ глубокаго философа-этика. Сыновья его имѣли одинъ пятнадцать, другой -- четырнадцать лѣтъ. "У обоихъ,-- по словамъ автора,-- былъ отличный аппетитъ; у обоихъ были очень развиты мускулы; у обоихъ была способность садиться на стулья такимъ образомъ, что стулья трещали; у обоихъ былъ даръ громко и задушевно смѣяться, быть въ гостяхъ, какъ дома, и, въ то же время, совершенно теряться, краснѣть до ушей, не понимать своихъ словъ при появленіи незнакомаго лица и, въ особенности, при появленіи женщины или офицера. Глядя на этихъ юношей, не трудно было сразу опредѣлить, что изъ нихъ можетъ выйти. Это были не початыя и не сломанныя натуры. Если преобладающимъ вліяніемъ въ ихъ жизни будетъ грубая физическая сила, суровая дисциплина, затворническое прозябаніе среди казармъ, изъ нихъ выйдугь грубые этапные начальники, чуждающіеся среды умственно-развитыхъ личностей, свободно дышащіе только среди загрубѣлыхъ собратьевъ, дико сторонящіеся отъ всякой хотя нѣсколько развитой женщины и кончающіе женитьбой на какой-нибудь бабѣ, которая будетъ бѣгать имъ за водкой, будетъ не только выносить ихъ побои, но, при случаѣ, и сама станетъ укладывать ихъ спать послѣ попойки съ помощью своихъ здоровыхъ кулаковъ. Если же въ ихъ молодой жизни возьметъ верхъ смягчающее и грѣющее вліяніе добрыхъ и сочувствующихъ имъ личностей, изъ нихъ выйдугь, можетъ быть, не особенно геніальные, но честные работники: это будутъ добрые малые, которые хотя и не выдумаютъ пороху, но съумѣютъ приготовить не только этотъ порохъ, но и пушку, изобрѣтенную болѣе развитыми умственно, но менѣе ихъ способными къ физическому тяжелому труду людьми; они не только осуществятъ идеи этихъ болѣе развитыхъ людей, но и подставятъ за нихъ грудь, лягутъ за нихъ костьми".
   

XIII.

   Сдѣлавши такую постановку романа, А. К. Шеллеръ, вѣрный обычному характеру всѣхъ своихъ произведеній, не выводя читателей изъ себя никакими случайными катастрофами, разсказываетъ лишь, какъ они жили годъ за годъ, старые старѣлись, молодые росли и развивались подъ вліяніемъ тѣхъ или другихъ общественныхъ вѣяній. Такъ, мы видимъ, что младшій братъ Катерины Александровны, Антонъ, поступилъ въ гимназію, сестра Даша умерла, заѣденная пріютскою жизнью. Сама Катерина Александровна, борясь съ пріютскими непорядками и зарабатывая въ потѣ лица хлѣбъ, успѣвала дополнять свое образованіе, учась по учебникамъ брата параллельно его гимназическому курсу. Изъ старшаго сына штабсъ-капитана, Александра, выработался кадетъ-протестантъ, который не зналъ середины: онъ прямо называлъ людей или подлецами или честными, или глупыми или умными. Человѣкъ "такъ себѣ", человѣкъ "ни то, ни сё", человѣкъ золотой середины для него не существовалъ. Это рѣзкое разграниченіе людей на двѣ половины, бывшее слѣдствіемъ молодости, неопытности и страстнаго стремленія къ правдѣ, не могло не привести къ различнымъ столкновеніямъ и сдѣлало то, что въ сношеніяхъ съ юношей всѣми чувствовался какой-то острый уголъ, не допускавшій до тѣснаго сближенія съ этимъ человѣкомъ. Совершенно незамѣтно для самого себя Александръ Прохоровъ сталъ оставаться одинокимъ: уже давно разошелся онъ съ друзьями брата Ивана; теперь же его стали покидать и его собственные друзья. И самъ онъ порою сталъ уклоняться отъ своего кружка: желаніе поскорѣе изучить французскій языкъ, неохота безплодно спорить, стремленіе сосредоточиться и обсудить тѣ вопросы, которые пробуждались въ головѣ вслѣдствіе ежедневныхъ столкновеній, -- все это увлекало его куда-нибудь въ уединенный уголокъ.
   Но, съ каждымъ днемъ удаляясь болѣе и болѣе отъ товарищей, Прохоровъ сильнѣе и сильнѣе привязывался къ Катеринѣ Александровнѣ. Только съ нею онъ могъ поговорить откровенно, отъ нея лишь услышать искреннее слово одобренія или порицанія, высказанное безъ всякой задней мысли. Она была молода, относилась къ нему просто, чувствовала къ нему искреннюю дружбу, никогда не стѣснялась прямо высказать ему правду. Въ ея участіи было такъ много теплоты, въ ея смѣхѣ такъ много заразительной веселости, въ ея выговорахъ было такъ много безобидной искренности, что Прохоровъ отдался всею душою своей молодой подругѣ.
   Началась крымская война. Братья Прохоровы къ этому времени кончили курсъ въ корпусѣ и имъ пришлось ѣхать на мѣсто военныхъ дѣйствій, и лишь при трогательномъ разставаніи Александръ Прохоровъ и Катерина Алаксандровна пришли къ сознанію, что они любятъ другъ друга больше всего на свѣтѣ.
   Между тѣмъ, Катерина Александровна успѣла настолько образовать себя, что была въ состояніи занять въ пріютѣ мѣсто наставницы. Въ то же время ей удалось выйти побѣдительницей изъ всѣхъ разставленныхъ противъ нея сѣтей ея товарокъ и начальницы, ненавидѣвшихъ ее за ея гуманныя отношенія къ дѣтямъ и заступничество за нѣкоторыхъ изъ нихъ. При помощи ревизіи пріюта дѣвушка успѣла даже содѣйствовать полному перевороту во всѣхъ дѣлахъ пріюта. Прежняя начальница, женщина стараго закала, во всѣхъ отношеніяхъ пошлая и дрянная, была уволена и ее мѣсто заняла Софья Андреевна Вуичъ, вдова какого-то гвардейца, получившая институтское образованіе, бывавшая за границею, любившая читать французскіе романы, восхищавшаяся произведеніями Жоржъ Зандъ, курившая пахитосы и толковавшая, выпуская струйки дыма, о женской "эмансипаціи",-- однимъ словомъ, женщина, вполнѣ соотвѣтствовавшая наступившей эпохѣ новыхъ вѣяній. Она энергично принялась за дѣло преобразованія пріюта, и Катерина Александровна сдѣлалась ея правою рукой, помогая ей во всемъ. На половинѣ начальницы теперь завелись вечера, на которые собиралась молодежь -- нѣсколько молодыхъ дѣвушекъ и женщинъ, нѣсколько офицеровъ и студентовъ. Тамъ слышались вѣчные споры, раздавался смѣхъ, сыпались шутки, порой высказывались довольно смѣлыя мысли и желанія. Прислушиваясь къ шуму тѣхъ рѣчей,-- говоритъ авторъ,-- трудно было уловить какой-нибудь опредѣленный характеръ этого кружка; серьезная мысль уживалась здѣсь рядомъ со свѣтскою пустотой; толки объ общественныхъ событіяхъ шли рядомъ съ мелкими разсказцами про семейныя интриги; критическія замѣтки на литературныя произведенія смѣнялись вопросами о балахъ и модахъ... Трудно сказать, чего хотѣли эти люди: оперы, баловъ, каретъ и пикниковъ или крестьянской и судебной реформъ, разрѣшенія женскаго вопроса и преобразованія, но можно было навѣрное сказать, что они не желали возвращенія, напримѣръ, къ временамъ аракчеевщины, или введенія домостроевскихъ правилъ въ семейную жизнь, или второго пришествія временъ Магницкаго. На всѣхъ этихъ людяхъ лежала печать барства: они были бѣлоручки, они не могли приняться за черный трудъ, они схватили только верхушки образованія, они не могли бы отказаться отъ свѣтскихъ удовольствій, отъ блестящихъ нарядовъ, они были довольны, что у нихъ есть наслѣдственное и благопріобрѣтенное имущество, но, въ то же время, имъ уже успѣли опротивъть семейныя дрязги, разбитыя скулы крѣпостныхъ, деспотизмъ старшихъ; они стыдились взяточничества, они бранили неполноту образованія, они почитывали книжки, искали въ книжкахъ чего-то. Присматриваясь къ кружку Софьи Андреевны, можно было сразу уловить вліяніе ложно-понятой жоржъзандовской эмансипаціи въ довольно свободныхъ отношеніяхъ молодежи, въ нѣкоторой бойкости барышенъ, въ куреніи пахитосъ и папиросъ не ради удовольствія, какъ курили у насъ въ двадцатыхъ и тридцатыхъ годахъ совсѣмъ неэмансипированныя провинціалки, курили не папиросы, а просто трубки,-- но ради ніеланія показать, что "и мы имѣемъ право курить, какъ мужчины". Катерина Александровна сразу выдѣлилась въ этомъ кружкѣ своимъ характеромъ и своими стремленіями. Она равнодушно молчала, когда шли толки о балахъ и театрахъ, о поэзіи и концертахъ: всего этого не существовало въ ея голодномъ прошломъ, и она не чувствовала никакой притягательной силы во всемъ этомъ. Но стоило заговорить объ образованіи вообще и объ образованіи бѣдныхъ дѣвушекъ въ особенности, и она дѣлалась краснорѣчивою, свѣдующею, разумною. Она сама еще не выбилась изъ тьмы невѣжества, она знала, какъ трудно необразованной дѣвушкѣ добыть кусокъ хлѣба; она поняла, что дѣлаютъ разные попечители голодныхъ сиротъ, она могла опредѣлить значеніе женскаго труда, состоящаго въ умѣньѣ шить бѣлье. Говоря обо всемъ этомъ, она дѣлалась краснорѣчивою, иногда страстною; порою въ ея рѣчахъ слышалось негодованіе, подчасъ онѣ сверкали остроуміемъ.
   Къ этому обществу молодежи, группировавшейся вокругъ Софьи Андревны, присоединился и возвратившійся изъ Севастополя Александръ Прохоровъ (братъ его Иванъ сложилъ свою голову въ Севастополѣ). Поселившись въ Петербургѣ, онъ ясно видѣлъ, что ему недостанетъ одного жалованья для содержанія отца и для поддержки Прилежаевыхъ. Для увеличенія средствъ онъ занялся приготовленіемъ дѣтей къ поступленію въ военно-учебныя заведенія, получилъ мѣсто учителя математики въ одномъ изъ приготовительныхъ пансіоновъ и началъ помѣщать небольшія спеціальныя статейки въ Военномъ Сборникѣ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ заботился и о расширеніи своихъ познаній. Съ семи часовъ утра до семи или восьми вечера онъ работалъ безъ устали, а потомъ являлся въ кругу разнообразныхъ знакомыхъ говорливымъ и оживленнымъ собесѣдникомъ. Казалось, эта натура не знаетъ усталости и покоя. Всматриваясь поближе въ образъ его жизни, можно было замѣтить, что его бодрость и выносливость не были слѣдствіемъ одной молодости и здоровой натуры, и, какъ онъ самъ говорилъ, умѣнья поддержать себя и увеличить свои силы. Онъ постоянно смѣнялъ свои занятія; послѣ долгаго сидѣнья ходилъ пѣшкомъ на уроки; обѣдалъ въ опредѣленное время; вставалъ рано, ложился не очень поздно, велъ жизнь трезвую и т. д. Онъ иногда замѣчалъ, что корпусъ имѣлъ то благодѣтельное значеніе для него, что пріучилъ его дѣлать все въ опредѣленное время и не валяться на постели. Военное время, по его мнѣнію, также имѣло для него хорошее значеніе, пріучивъ его къ выносливости и хотя нѣсколько познакомивъ съ образомъ жизни европейцевъ. "Они дѣйствительно живутъ всѣмъ организмомъ и являются членами своей родины,-- говаривалъ онъ.-- Мы же или ходимъ въ дремотѣ, или лежимъ на постели тоже въ дремотѣ, а иногда не только не интересуемся, что дѣлается въ глубинѣ Россіи, но не знаемъ, что происходитъ въ нашемъ родномъ городѣ".
   Въ то же время, Прохоровъ былъ добрякомъ, подобно своему отцу, и отличнымъ товарищемъ. У него всегда могъ переночевать безпріютный, его кошелекъ былъ открытъ для тѣхъ, у кого не было денегъ; онъ готовъ былъ бѣжать ночью въ аптеку или за докторомъ для больного; онъ въ пріятельскомъ кружкѣ забывалъ за спорами и живыми бесѣдами свои урочные часы сна и обѣда и съ наслажденіемъ выпивалъ стаканъ, другой вина. Желѣзная кровать съ бѣлымъ одѣяломъ, турецкій диванъ, обитый клеенкой, ломберный столъ, игравшій роль письменнаго стола и заваленный книгами, бумагами и папиросами, нѣсколько легкихъ стульевъ, шкафъ съ небогатымъ гардеробомъ,-- вотъ почти все, что имѣлъ Прохоровъ, хотя въ его старомъ замшевомъ кошелькѣ иногда водились не малыя деньги. Онъ почти постоянно ходилъ въ потертомъ пальто, которое носилось весной, зимой и осенью; онъ мало обращалъ вниманія на тонкость сукна на своихъ сюртукахъ и если чѣмъ-нибудь могъ щегольнуть, такъ развѣ только тонкостью и чистотою бѣлья. Этого аккуратнаго, разсчетливаго и не имѣвшаго никакихъ претензій человѣка нерѣдко обирали и надували пріятели; иногда это вызывало довольно комичныя сцены, но онъ очень добродушно выносилъ пріятельскія продѣлки и говорилъ, что "нужно же платить за уроки".
   Выставивъ, такимъ образомъ, двухъ молодыхъ людей, весьма, повидимому, порядочныхъ, авторъ, въ то же время, далекъ отъ того, чтобы ставить ихъ на пьедесталъ безусловнаго совершенства, какъ это онъ дѣлалъ въ первыхъ своихъ романахъ. Опытъ, вынесенный съ лѣтами, масса горькихъ разочарованій, обусловливаемыхъ реакціею, наступившею по совершеніи реформъ, имѣли свое вліяніе на молодого беллетриста, и мы не видимъ уже въ немъ восторженной вѣры въ то, что разъ герои его сдѣлались "новыми людьми", они непремѣнно совершатъ чудеса прогресса и всѣхъ вокругъ себя осчастливятъ. Авторъ отрицаетъ даже, что они "новые люди". "Теорія и практика,-- говоритъ онъ,-- были еще крайне далеки другъ отъ друга. Молодой человѣкъ, научившійся по книгамъ любить новыя идеи, но пріученный къ роскоши и праздности въ домѣ разжившагося откупами или оброками съ крестьянъ отца, быть можетъ, могъ свернуть съ прямой дороги или неумѣло сдѣлать взятое на себя дѣло и испортить его. Молодая барыня, понявшая изъ книгъ необходимость женскаго труда, но сидѣвшая въ четырехъ стѣнахъ, державшаяся въ ежевыхъ рукавицахъ, не подготовленная ни къ чему, могла, можетъ быть, скверно переводить, портить взятую швейную работу, небрежно преподавать дѣтямъ науки и поддаться на какую-нибудь связь, которую она считала прочною и которая, въ сущности, была тѣмъ же, чѣмъ бывали и всѣ другія любовныя связи въ старое время между довѣрчивыми дѣвушками и разнузданными мужчинами. Но все это являлось не потому, что и этотъ молодой человѣкъ, и эта молодая дѣвушка были "новые люди", а потому, что они были дѣтьми стараго времени, такими же бѣлоручками, какъ ихъ отцы. Если бы мы жили въ Китаѣ, то эти молодые люди продолжали бы ту же самую жизнь, какую вели ихъ отцы и матери. Но такъ какъ имъ пришлось родиться не въ Китаѣ, такъ какъ имъ пришлось жить въ ту пору, когда выработанныя человѣчествомъ идеи стали примѣняться къ практикѣ у насъ, то они и толковали объ этихъ теоріяхъ, пробовали освоиться съ ними, осуществить ихъ -- и очень часто, проповѣдуя новое, поступали по-старому.
   "Александръ Прохоровъ, какъ простая дюжинная личность, тоже не былъ исключеніемъ изъ общаго правила, тоже не былъ "новымъ человѣкомъ", то-есть такимъ человѣкомъ, который, твердо шелъ бы по одной избранной дорогѣ, къ одной извѣстной цѣли, подобно какому-нибудь опытному работнику, знающему, которое колесо и какъ долженъ онъ вертѣть, хотя, какъ мы уже говорили, онъ учился, самъ и писалъ поучающія статьи, дѣятельно занимался вопросомъ о военно-учебныхъ заведеніяхъ и принималъ участіе въ разрѣшеніи крестьянскаго вопроса, давалъ уроки у разныхъ господъ и хлопоталъ объ устройствѣ воскресныхъ школъ. Что было для него главною, что было для него второстепенною дѣятельностью,-- этого онъ, пожалуй, не опредѣлилъ бы и самъ".
   Такимъ образомъ, какъ Катерина Александровна, такъ и нареченный ея Александръ Прохоровъ (съ которымъ она, конечно, не замедлила соединиться законнымъ бракомъ), оба были не творцами своего времени, а его созданіями. Они беззавѣтно отдавались теченію подобно многимъ, такимъ же, какъ и они, пловцамъ по морю житейскому, и когда теченіе принесло ихъ къ непроходимымъ порогамъ, ихъ утлые челны разбились о скалы совершенно для нихъ непредвидѣнно и ничѣмъ не могли они предупредить крушенія. Такъ, Катерина Александровна потерпѣла полное fiasco въ своей пріютской дѣятельности послѣ того, какъ съ наступленіемъ реакціи въ пріютѣ вновь воцарились прежніе порядки, Софья Андреевна получила отставку, вмѣстѣ съ нею вышли и новыя помощницы, а въ начальницы была взята престарѣлая барыня. Прохоровъ же потерялъ всѣ уроки по подозрѣнію въ неблагонадежности, затѣмъ былъ арестованъ, и, въ концѣ-концовъ, супруги должны были удалиться въ мѣста не столь отдаленныя, откуда тайкомъ бѣжали за границу. Изъ всего пережитаго они вынесли трезвое, хотя и горькое сознаніе, которое Прохоровъ выразилъ въ письмѣ къ младшему брату Катерины Александровны, Антону. Вотъ что онъ, между прочимъ, писалъ:
   "Мы сошли со сцены, сошли для того, чтобы начать мирную, быть можетъ, буржуазную жизнь съ трудомъ изъ-за куска хлѣба. Нѣкоторыхъ изъ насъ, быть можетъ, назовутъ жертвами, въ другихъ бросятъ камень осужденія; однихъ, быть можетъ, возведутъ на пьедесталъ, другихъ смѣшаютъ съ грязью. Но мнѣ кажется, что теперь настало время, когда нужно заниматься не осужденіями и похвалами, расторгаемыми тѣмъ или другимъ лицамъ, а стараться избѣгать тѣхъ промаховъ, которые были кѣмъ бы то ни было сдѣланы въ прошломъ, заниматься развитіемъ самихъ себя, неустанно работать въ пользу того, что уже начато... У насъ не всегда доставало развитія, мы иногда оказывались ниже принятыхъ на себя задачъ, но въ этомъ были виноваты не мы. Конечно, ты понимаешь, что я говорю о себѣ, о Катѣ, о такихъ же, какъ мы, второстепенныхъ дюжинныхъ личностяхъ какъ изъ молодежи, такъ и изъ стариковъ. Да, недостатокъ подготовки, недостатокъ серьезнаго знанія и строгой опредѣленности въ выборѣ дѣятельности не былъ принадлежностью одной молодежи,-- это былъ общій недостатокъ. Мы являлись плохими учителями, плохими переводчиками, корректорами, служаками, но все это было и прежде. Правда, прежде эти факты не такъ сильно бросались въ глаза, потому что въ обществѣ при старыхъ порядкахъ, при старыхъ идеяхъ являлось больше лицъ, бѣжавшихъ отъ труда, чѣмъ лицъ, бѣжавшихъ за работою. Новыя идеи и новые порядки произвели наплывъ множества лицъ, почувствовавшихъ необходимость труда. Всю эту массу полуразвитыхъ, шедшихъ къ развитію и, въ то же время, трудившихся изъ-за куска хлѣба пролетаріевъ стали упрекать за неумѣнье хорошо исполнять взятый ею на себя трудъ и за шатанье изъ стороны въ сторону, отъ одной работы къ другой. Но тутъ, конечно, виновата не эта масса и не новыя идеи. Неумѣнье трудиться завѣщано ей прошлымъ; вѣчное хватанье за множество дѣлъ было слѣдствіемъ этого же неумѣнья. Если бы нашелся въ ней опытный сапожникъ, повѣрь мнѣ, что онъ не сталъ бы хвататься за печенье булокъ или писанье книгъ; если бы въ ней былъ опытный переплетчикъ, то, повѣрь мнѣ, онъ не взялся бы за трудъ наборщика или не сталъ бы заниматься переводами. Но такихъ подготовленныхъ къ труду людей было мало. Насъ не учили никакому ремеслу и давали намъ только отрывки научныхъ свѣдѣній, и мы выходили негодными ни къ чему. Если въ насъ и было что-нибудь хорошее, то это было куплено самовоспитаніемъ. Вотъ почему и работа исполнялась по-старому, кое-какъ и на-авось, вотъ почему и не могли устроиться какія-нибудь мастерскія на прочныхъ началахъ; вотъ почему даже на учительскомъ поприщѣ мы умѣли лучше проводить либеральныя идеи, чѣмъ закладывать въ мозгу учениковъ прочныя основанія знанія. Но кто въ старыя времена не былъ грѣшенъ въ стремленіи отбыть только оффиціально взятыя на себя служебныя обязанности, кто не исполнялъ кое-какъ своего труда, заботясь больше о матеріальныхъ выгодахъ, о чинахъ, о своемъ значеніи, чѣмъ о добросовѣстности, кто училъ юношество безъ всякаго шарлатанства, кто вообще безошибочно и честно отмежевывалъ себѣ скромный и небольшой уголокъ, разсчитавъ напередъ свои склонности, силы и способности, и воздѣлалъ этотъ клокъ земли до высшаго совершенства,-- тотъ пусть бросаетъ въ насъ камнемъ!"
   Въ этихъ словахъ Александра Прохорова такъ и слышатся вамъ тѣ итоги, которые въ концѣ шестидесятыхъ годовъ и въ началѣ семидесятыхъ подводила эпоха великихъ реформъ; подобнаго рода итоги вовсе были не въ рѣдкость въ то время и въ беллетристикѣ, и въ критикѣ.
   Но этотъ холодный анализъ нисколько не мѣшаетъ А. К. Шеллеру оставаться, какъ я уже говорилъ выше, все тѣмъ же и восторженнымъ идеалистомъ, и бодрымъ оптимистомъ шестидесятыхъ годовъ. Жалуясь на неподготовленность своего поколѣнія къ исполненію тѣхъ великихъ задачъ, какія были возложены на него, онъ, въ то же время, не падаетъ духомъ, не сѣтуетъ на то, что произошло, и никого не обвиняетъ. "Еслибъ историческія событія,-- говоритъ онъ устами своего героя,-- шли иначе, еслибъ они продолжали быть такими же, какими были въ дни нашего дѣтства,-- мы, можетъ быть, мирно и полусонно провели бы спокойную жизнь, жирѣя и множась, безъ всякихъ высшихъ стремленій, безъ всякихъ треволненій. Не думай, что я жалѣю о томъ, что намъ не удалось прожить этою болотною жизнью до могилы,-- нѣтъ, я просто утверждаю фактъ и благословляю, въ то же время, всѣ великія событія, которыя, несмотря ни на что, ни на какія нападенія, ни на какія непріятности отдѣльныхъ лицъ, вошли въ жизнь".
   

XIV.

   Прошло еще десять лѣтъ. Прошли семидесятые годы со всѣми своими смутами и тревогами, глухою внутреннею борьбой и внѣшнею войной, внеся еще болѣе разочарованія и унынія въ душу русскихъ людей. Наступили восьмидесятые годы, съ своимъ "забвеніемъ словъ", индифферентизмомъ, самоуглубленіемъ, идеалистическою реакціей и пессимизмомъ. Въ значительной степени измѣнились и взгляды А. К. Шеллера на людей и своего поколѣнія, и младшаго. Такъ, въ его обширномъ романѣ Голъ, появившемся въ восьмидесятыхъ годахъ, мы видимъ совсѣмъ уже иныя историческія перспективы, иные горизонты, иные нравы, иныхъ людей. Замѣчательно при этомъ, что канва, по которой вышиваются узоры романа, остается, повидимому, та же самая. Точно также дѣйствіе романа начинается въ дореформенное время, проходитъ затѣмъ сквозь всѣ перипетіи шестидесятыхъ годовъ, и лишь во второй половинѣ романа захватываетъ семидесятые годы. Точно также два главные героя романа выводятся параллельно изъ двухъ различныхъ слоевъ общества: одинъ -- изъ княжескаго рода, другой -- изъ разночинцевъ. Точно также они сначала опошляются, а потомъ нравственно возрождаются. Но то же, да не то же.
   Такъ, во-первыхъ, тутъ нѣтъ уже подробныхъ описаній и характеристикъ училищныхъ нравовъ, какія встрѣчались въ прежнихъ романахъ А. К. Шеллера. Одинъ изъ героевъ, Орловъ, учился въ гимназіи, другой, князь Русовъ, въ школѣ гвардейскихъ подпрапорщиковъ. Въ прежнее время авторъ не преминулъ бы много главъ посвятить характеристикѣ того и другого заведенія. Но въ романѣ Голь ничего мы этого не видимъ. Оно и понятно: въ восьмидесятые годы педагогическіе вопросы стояли на заднемъ планѣ, никто ими не интересовался и они находились въ полномъ загонѣ. Героевъ въ романѣ Голь и опошляетъ, и снова затѣмъ возрождаетъ уже не школа, а сама жизнь.
   Во-вторыхъ, мы не встрѣчаемъ уже въ Голи возданія преимущества разночинцу передъ дворяниномъ. Правда, Орловъ хвалится своимъ разночинствомъ, но на самомъ дѣлѣ князь Русовъ является куда симпатичнѣе его; онъ посрамляетъ своего друга и, къ тому же, инеціатива возрожденія принадлежитъ ему, а не Орлову.
   Наконецъ, въ-третьихъ, въ романѣ вы не видите уже безусловно идеальныхъ личностей, и лучшія изъ выведенныхъ лицъ являются лишь хорошими людьми, отнюдь не изъятыми и отъ недостатковъ, и отъ заблужденій или ошибокъ. Но обратимся къ самому роману.
   Одинъ изъ его героевъ, Дмитрій Андреевичъ Орловъ, происходилъ изъ семьи бѣдныхъ чиновниковъ, нищета которыхъ еще болѣе возросла послѣ того, какъ они погорѣли, едва успѣвши выстроить домикъ на послѣднія сколоченныя деньги. У матери героя былъ дядя Лампадовъ, подъ вліяніемъ котораго герой нашъ провелъ первые годы своего дѣтства. Во многихъ романахъ Шеллера встрѣчается особеннаго рода типъ престарѣлаго, самобытнаго философа, гуманнаго, добраго, исполненнаго здраваго смысла, тяжкихъ опытовъ жизни и глубокаго знанія человѣческаго сердца. Таковъ въ Гнилыхъ болотахъ -- отецъ героя, въ романѣ Лѣсъ рубятъ -- штабсъ-капитанъ Прохоровъ, въ романѣ Въ разбродъ -- капитанъ Хлопко; таковъ же передъ нами и Лампадовъ. Онъ былъ когда-то учителемъ русскаго языка и математики. Поповичъ по рожденію, воспитавшійся въ доброй семьѣ, кончившій свое образованіе въ университетѣ, онъ, рано оставшись круглымъ сиротой, жилъ вѣчнымъ трудомъ -- перепиской, уроками, литературными работами, не занимая никакого особеннаго, виднаго мѣста въ оффиціальномъ мірѣ. У него былъ недюжинный умъ, серьезное образованіе, большая начитанность и знаніе жизни. Онъ самъ говорилъ про себя: "Всему опытъ меня научилъ: бывало, тамъ щелкнутъ, тутъ оборвутъ, -- ну, и научился наукѣ жить". И точно, бѣдность его научила быть нетребовательнымъ; горько окончившееся увлеченіе молодости -- любовь къ одной изъ важныхъ ученицъ -- научило его "не соваться съ суконнымъ рыломъ въ калачный рядъ"; пребываніе гувернеромъ въ аристократическихъ домахъ привило къ нему извѣстный тактъ и извѣстный лоскъ; чтеніе книгъ и столкновеніе съ передовыми людьми его времени развили въ немъ любовь къ мышленію. Мало-по-малу изъ него выработался вполнѣ законченный типъ учителя и ученаго. Онъ не написалъ никакихъ ученыхъ изслѣдованій, но онъ былъ въ полномъ смыслѣ кабинетный ученый, нѣсколько склонный къ отвлеченностямъ, немного педантъ, человѣкъ мало способный къ разговору и очень падкій до дидактизма. Сдержанность, холодность, дидактизмъ прежде всего бросались въ глаза при встрѣчѣ съ нимъ; но подъ этою ледяною оболочкой билось младенческое, искреннее, доброе и впечатлительное сердце. Онъ до старости способенъ былъ плакать надъ книгой, носить ежегодно вѣнки на могилу разлученной съ нимъ въ юности дѣвушки, пригрѣвать перваго попавшагося ребенка, любоваться красивымъ пейзажемъ, вечерними облаками, золотыми лучами солнца и восхищаться тихою поэзіей такихъ произведеній, какъ Сельское кладбище Грея.
   Лампадовъ занялся первоначальнымъ обученіемъ своего внучатнаго племянника, показывалъ ему, какъ надо читать и писать, и рядомъ съ этимъ пояснялъ, какія великія заслуги принесла грамотность, какіе геніи науки создались при помощи знанія, какъ легко пропасть человѣку, если у него нѣтъ знаній. Лампадовъ, невольно уклоняясь, такимъ образомъ, отъ первой и прямой своей задачи -- обучить Митю грамотѣ, шутливо говаривалъ, что "имъ покуда торопиться некуда", и самъ не сознавалъ, повидимому, какъ сильно и поспѣшно забѣгалъ впередъ, въ ту область, гдѣ иногда у Мити духъ захватывало отъ новыхъ ощущеній. Мальчикъ читалъ еще съ ошибками, но онъ уже мечталъ о Гуттенбергахъ, Фаустахъ, Уаттахъ, Ланкастерахъ, Песталоцци. Возвратившись домой отъ Лампадова, Митя забивался въ уголъ и весь отдавался мечтамъ. Онѣ начинались всегда почти съ одной и той же мысли: "Я сдѣлаюсь ученымъ, ученымъ и меня произведутъ въ генералы". Затѣмъ шли фантазіи о томъ, какъ онъ "всему, всему научится" и какъ будетъ "самымъ, самымъ главнымъ генераломъ", и что будетъ онъ тогда дѣлать. Онъ и теперь желалъ благодѣтельствовать человѣчеству, только теперь у него болѣе опредѣленное понятіе о благодѣяніяхъ: онъ хотѣлъ учить, наставлять, просвѣщать человѣчество.
   Будучи давно знакомъ съ князьями Русовыми, Лампадовъ свелъ туда внука, и у Мити сердце замерло при видѣ роскоши барскаго дома, при встрѣчѣ съ хозяйкой дома, Марьей Львовной Русовой.
   -- Феи, дядя, вотъ про которыхъ въ книжкахъ пишутъ, такія?-- наивно спросилъ онъ у Лампадова, возвращаясь съ нимъ домой послѣ перваго визита къ Русовымъ.
   Лампадовъ расхохотался и потомъ передалъ это замѣчаніе княгинѣ. Она тоже много смѣялась надъ этимъ замѣчаніемъ и сказала Митѣ, что она постарается быть всегда его доброю феей. Она полюбила его, отчасти какъ дѣти любятъ новую игрушку, отчасти какъ добрые люди любятъ нуждающихся въ ихъ помощи слабыхъ ближнихъ. Въ то же время, онъ поразилъ ее своею оригинальною красотой. Къ красивымъ же дѣтямъ почти всегда относятся благосклоннѣе, чѣмъ къ некрасивымъ.
   Орловъ началъ часто посѣщать Русовыхъ и это съ перваго же раза не обошлось безъ нѣкотораго нравственнаго раздвоенія. Ему начало претить, что родные его знаются съ нѣкоторыми холопами Русовыхъ, извлекая изъ этого знакомства свои выгоды. Сначала эти люди, толкавшіеся въ ихъ квартирѣ, просто мѣшали ему учиться и заставляли его иногда убѣгать съ книгами къ Лампадову. Потомъ его начало коробить отъ фамильярнаго обращенія съ нимъ этихъ людей, отъ ихъ лакейскихъ подшучиваній надъ нимъ. Онъ чувствовалъ къ этому "хамову отродью" отвращеніе и волновался при каждомъ столкновеніи съ нимъ. Онъ очень хорошо зналъ, что и мать, и отецъ, и сестра Анна Андреевна такъ же, какъ онъ, ненавидятъ этихъ людей, но взрослые умѣли притворяться, а у него на это не хватало ни силъ, ни умѣнья. Ненависть къ этимъ людямъ должна была еще болѣе усиливаться съ каждымъ днемъ по мѣрѣ того, какъ у мальчика расширялся кругъ товарищей въ гимназіи и въ домѣ княгини Русовой.
   Въ то же время, сойдясь очень близко съ маленькимъ княземъ Русовымъ, онъ былъ очень радъ, когда Русовы посылали за нимъ къ гимназіи своихъ лошадей, что и учитель, и товарищи видали этихъ лошадей, этотъ экипажъ, и знали, что онъ, Митя, друженъ съ княземъ Русовымъ. Ему хотѣлось, чтобъ его видѣли съ князьями Русовыми не одни обыватели захолустной улицы, не одни гимназисты и учителя, а "всѣ люди". Когда онъ впервые попалъ съ Русовыми въ театръ, ему казалось, что всѣ смотрятъ на него. Самъ не замѣчая того, онъ очень громко и слишкомъ часто говорилъ маленькому Русову "ты".
   

XV.

   Между тѣмъ, годы шли за годами. По окончаніи гимназическаго курса, какъ разъ въ началѣ наступленія эпохи шестидесятыхъ годовъ, послѣ крымской войны, Орловъ поступилъ въ домашніе секретари къ князю Русову и, въ то же время, его избрали секретаремъ въ благотворительномъ обществѣ, гдѣ главную роль играла княгиня. Между тѣмъ какъ онъ лихорадочно работалъ для князя, засѣдавшаго въ коммиссіяхъ, составлялъ разные доклады по его наброскамъ, по оффиціальнымъ документамъ, княгиню онъ столь поразилъ своею красотой, талантомъ, который онъ обнаружилъ, исполнивши роль Чацкаго въ одномъ великосвѣтскомъ домашнемъ спектаклѣ, и грандіозными филантропическими проектами на засѣданіяхъ благотворительнаго комитета, что она послѣ одного изъ засѣданій пала въ его объятія, а онъ и самъ не замѣтилъ, какъ сдѣлался ея любовникомъ.
   Этотъ ложный шагъ поставилъ нашего героя въ весьма двусмысленное и фальшивое положеніе въ домѣ князя Русова и произвелъ въ немъ тяжелое нравственное раздвоеніе, еще болѣе усилившееся послѣ того, какъ онъ узналъ отъ Лампадова, что со стороны княгини это было вовсе не первое невольное увлеченіе, что она съ первыхъ же лѣтъ супружества мѣняла любовниковъ, какъ корсеты, и онъ былъ, по малой мѣрѣ, двадцатый уже любовникъ. Орловъ сознавалъ, что сталъ въ ложное положеніе и что онъ выпутается изъ него не скоро. Княгиня не броситъ его, не оттолкнетъ, такъ какъ увлеклась имъ со всею страстью женщины, видящей, что ея молодость уходитъ. Онъ горько улыбнулся и въ его головѣ промелькнула желчная мысль: ну, что-жь, нужна же какая-нибудь любовница, вѣдь, безъ княгини пришлось бы, въ концѣ-концовъ, пробавляться грязными связями... Это, по крайней мѣрѣ, если и падшая женщина, то изъ барынь, не какая-нибудь нѣмка изъ Риги или солдатская дочь изъ казармъ.
   "Но князь? О, онъ ничего не узнаетъ! Онъ, Орловъ, сдѣлаетъ все, чтобы тотъ не могъ и подозрѣвать, что онъ близокъ къ княгинѣ. Въ отношеніяхъ же къ князю онъ будетъ еще болѣе преданнымъ человѣкомъ; онъ искупитъ свою вину безграничною привязанностью къ старику. Наконецъ, онъ, въ сущности, и не такъ виноватъ. Вся его вина въ томъ, что онъ еще неопытенъ въ дѣлѣ укрощенія своихъ страстныхъ порывовъ. Каждый на его мѣстѣ поступилъ бы такъ же, не устоялъ бы. Еслибъ онъ былъ гулякой, вродѣ самого князя Александра, онъ бы, конечно, не увлекся такъ. Но онъ еще никого не любилъ и потому опьяненъ отъ перваго признанія въ любви".
   "Сдѣлки съ совѣстью начались",-- съ злобною улыбкой думалъ онъ, въ то же время, и его начинала бѣсить та двойственность, которую онъ началъ съ нѣкоторыхъ поръ подмѣчать въ себѣ. Эта двойственность была въ немъ уже давно: онъ хотѣлъ быть независимымъ и гордымъ человѣкомъ, а, между тѣмъ, въ какомъ упоеніи онъ былъ, когда онъ явился въ обществѣ рядомъ съ князьями Русовыми; онъ иногда страстно увлекался, говоря о бѣднякахъ, и тутъ же подмѣчалъ въ себѣ рисовку своими личными страданіями, стремленіе преувеличивать это страданіе; онъ теперь сознавалъ себя виновнымъ и, въ то же время, старался уже найти себѣ оправданіе, примириться съ своею совѣстью. И вездѣ, вездѣ была эта двойственность, это отсутствіе цѣльности натуры".
   Падая такимъ образомъ нравственно, Орловъ, въ то же время, черствѣлъ въ своемъ тщеславіи и честолюбіи и, воображая себя героемъ, избраннымъ спасать человѣчество, онъ не удѣлялъ ни малѣйшей любви и участія своимъ близкимъ роднымъ. Если же и помогалъ имъ, то лишь настолько, насколько этого требовало холодное сознаніе долга. Передъ его глазами пала жертвою темперамента, обратясь въ кокотку, его двоюродная сестра Пастя, подруга дѣтскихъ лѣтъ; онъ смотрѣлъ на это сквозь пальцы и отнесся съ полнымъ индифферентизмомъ.
   Совершенію иное впечатлѣніе производитъ на насъ молодой князь Русовъ. Школа гвардейскихъ подпрапорщиковъ, правда, подѣйствовала на него вредно, научила его кутить съ товарищами и мотать деньги; онъ съумѣлъ въ короткое время нажить массу долговъ, изъ которыхъ съ трудомъ выручилъ его Орловъ, взявшись ходатайствовать за своего друга передъ старикомъ Русовымъ. Но онъ скоро очнулся, и два обстоятельства послужили къ его нравственному возрожденію: во-первыхъ, слабое здоровье заставило его испугаться и воздерживаться отъ кутежей; во-вторыхъ, онъ увлекся Настей, отбилъ ее въ качествѣ кокотки у товарища, но полюбилъ въ ней женщину. "Мнѣ не хотѣлось,-- разсказывалъ онъ впослѣдствіи своему другу,-- возить Настю на попойки, въ общество гулякъ и кокотокъ. Тутъ руководили мною не нравственныя побужденія, а что-то вродѣ желанія сохранить ее для себя одного. Она, испуганная перспективою нищеты, перенесшая много позорныхъ сценъ, много униженій отъ негодяя, погубившаго ее, отдалась мнѣ съ такою кроткою любовью, съ такою благодарностью, съ такою почти рабскою покорностью, что я впервые почувствовалъ, что я кому-нибудь нуженъ. Для меня это сознаніе было очень важно. До этой поры я даже представить себѣ не могъ, что я могу быть кому-нибудь настолько нуженъ, что этотъ человѣкъ станетъ угадывать мои желанія, станетъ читать въ моихъ глазахъ мысли, станетъ переносить отъ меня всѣ мои капризы, мои недостатки,-- однимъ словомъ, будетъ разцвѣтать отъ моей улыбки, плакать отъ моего малѣйшаго неудовольствія. И я нашелъ такого человѣка въ ней, потому что я спасъ ее отъ голода, отъ позора, отъ нравственныхъ оскорбленій, спасъ ради животнаго чувства, ради развратныхъ побужденій, но все же спасъ... И вотъ, переставъ кутить и тяготясь присутствіемъ на чужихъ кутежахъ, я уходилъ все чаще и чаще къ ней, въ тотъ тихій уголокъ, въ то гнѣздышко, гдѣ никто не оскорблялъ, не унижалъ меня".
   Однажды, подслушавши случайно, какъ Настя учила своего ребенка молиться за него, Русова, онъ такъ умилился душой, что, по словамъ его, "все понялъ, со всѣми помирился, все разрѣшилъ"... Онъ далъ себѣ слово не брать болѣе у отца денегъ, а жить на свои средства, доставшіяся ему отъ тетки его матери. Думая о своемъ воспитаніи, думая о будущемъ, онъ пришелъ къ заключенію, что онъ ничего не знаетъ, ни на что не годится, что ему нужно начинать съ азбуки, если онъ начнетъ дѣлаться человѣкомъ.
   "Подвиги, великія дѣла!-- размышлялъ, въ то же время, князь.-- Развѣ люди, въ большинствѣ случаевъ, призваны именно для нихъ, а не для будничнаго, мелкаго, чернаго дѣла? Стремиться только къ нимъ -- это значитъ обречь себя на бездѣлье, на праздность, когда кругомъ столько такого дѣла, безъ котораго нельзя жить, нельзя добиться чего-нибудь. Раньше чѣмъ какая-нибудь геніальная мысль распространится по свѣту, нужно, чтобы нашлись простые работники для приготовленія бумаги, шрифта, набора книги. Прежде чѣмъ выростетъ этотъ самый геній, нужны няньки для него, сапожники и портные для него, земледѣльцы и учителя для него. Жажда подвиговъ и великихъ дѣлъ и отвращеніе отъ чернаго труда -- это болѣзнь вѣка и особенно въ Россіи: все интеллигентное съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе заражается этою болѣзнью. Не быть всю жизнь упорнымъ и честнымъ работникомъ, но сдѣлаться въ одну минуту героемъ, не быть серьезнымъ ученымъ, но дѣлать открытія, назвавъ именемъ какую-нибудь бабочку, комету, новое лѣкарство, не сочинять, не писать бумагъ, но предписывать и подписывать -- вотъ стремленіе большинства такъ называемыхъ развитыхъ людей и въ этомъ, быть можетъ, главное несчастіе общества, главная причина бездѣятельности, главная причина скуки жизни".
   На основаніи всѣхъ размышленій князь рѣшился поселиться въ деревнѣ, сдѣлаться земскимъ дѣятелемъ,-- словомъ, идти къ народу и работать съ нимъ.
   Судите сами изъ всего вышеизложеннаго, насколько потомокъ древняго княжескаго рода, хотя и не совсѣмъ чистой крови (его отецъ былъ не князь, а одинъ изъ многочисленныхъ любовниковъ матери), является передъ нами выше такого разночинца, какъ Орловъ. Принимая это въ соображеніе, можно было бы подумать, что съ теченіемъ времени взгляды Шеллера на нравственно закаляющее вліяніе бѣдности и растлѣвающее богатства совершенно измѣнились, сдѣлались радикально противуположными. Но это только повидимому. Начать съ такого, что и прежде А. К. Шеллеръ былъ весьма далекъ отъ такой прямолинейности, иначе какимъ же бы образомъ могъ онъ допускать нравственное возрожденіе въ выводимыхъ имъ свѣтскихъ шалопаяхъ, вродѣ героя Гнилыхъ болотъ или Шупова? А съ другой стороны, и въ своемъ романѣ Голь А. К. Шеллеръ остается передъ нами все тѣмъ же оптимистомъ, какимъ былъ всегда. По крайней мѣрѣ, мы видимъ, что еслибъ авторъ захотѣлъ отдать дань унылымъ вѣяніямъ 80-хъ годовъ, ему ничего не стоило бы напустить въ своемъ романѣ массу самаго чернаго пессимизма, такъ какъ въ содержаніи романа есть къ тому всѣ данныя. Такъ, земская дѣятельность князя могла потерпѣть полное fiasco, князь остался бы не удѣлъ, въ полномъ разочароніи. Сестра его, княжна Соня, вышедшая замужъ за агитатора Благолѣпова и сосланная съ нимъ въ сѣверную глушь, могла бы не вынести ужасовъ и лишеній ссылки и зачахнуть, а Благолѣповъ -- спился бы. Орловъ, добившись матеріальнаго обезпеченія, окончательно очерствѣлъ бы, остался бы старымъ холостякомъ и до сѣдыхъ волосъ не переставалъ бы брюжжать, какъ это онъ начиналъ уже дѣлать, когда его спрашивали о женитьбѣ:
   -- Не до женитьбы было въ молодости, когда приходилось думать о кускѣ насущнаго хлѣба. Поэзія любви, это -- роскошь богачей, это -- гибель бѣдняковъ. Тяжело сознавать, что молодость прошла безъ этой поэзіи; но какъ разсудишь хладнокровно, такъ, право, нужно и радоваться, что не наплодилъ нищихъ или не продалъ совѣсти для прокомленія дѣтей. У насъ, вѣдь, всегда такъ: бѣднякъ или пускаетъ по міру свою семью, или оправдываетъ всѣ свои грязные поступки однимъ мотивомъ: "У меня жена, дѣти".
   Когда его спрашивали, почему онъ не женится теперь, онъ говорилъ:
   -- Спустя лѣто нечего по малину ходить. Моя пора прошла: на пожившей, на пожилой я не женюсь, а молодая сама за меня не пойдетъ, по крайней мѣрѣ, не пойдетъ по любви; по разсчету -- да, пожалуй, пойдетъ и молодая, но избави Богъ отъ такого брака. Да, наконецъ, жизнь такъ дурна, мы живемъ въ такое время, когда трудно ждать чего-нибудь хорошаго въ близкомъ будущемъ, когда то и дѣло слышишь о самоубійствахъ съ мотивами "надоѣло жить", "невыносимо жить", когда каждый изъ насъ готовъ сказать, что лучше бы вовсе не родиться,-- такъ имѣемъ ли мы право обрекать на испытаніе подобной жизни новыхъ членовъ общества, своихъ дѣтей?
   Вы видите, сколько мрака могъ бы напустить въ свой романъ А. К. Шеллеръ. Но онъ этимъ ни въ малой степени не воспользовался. Князь, женившись послѣ смерти отца на своей Настѣ, остался доблестнымъ земскимъ подвижникомъ, Благолѣповъ съ Сонею успѣли благополучно выбраться за границу. Въ концѣ же концовъ, милосердное небо сжалилось и надъ грустнымъ одиночествомъ Орлова и послало ему въ жены дѣвицу благородныхъ родителей, и не только молодую, но и такую идеальную, что она готова пожертвовать въ пользу бѣдныхъ все, что имѣетъ.
   

XVI.

   Разобранныхъ нами романовъ совершенно достаточно, чтобы мы могли теперь на основаніи этого разбора отвѣтить на вопросъ, поставленный нами въ началѣ статьи объ А. К. Шеллерѣ,-- что за причина, что, несмотря на всѣ художественные недостатки романовъ его, въ продолженіе трехъ десятилѣтій подростающая молодежь не переставала зачитываться ими и до сихъ поръ считаетъ А. К. Шеллера въ числѣ самыхъ любимыхъ своихъ писателей?
   Причина какъ нельзя болѣе ясна и проста: молодежь потому и любитъ А. К. Шеллера и такъ усердно читаетъ его, что онъ имѣетъ въ своихъ романахъ дѣло именно съ этою самою молодежью, съ картинами умственнаго и нравственнаго развитія подростающаго поколѣнія въ разныхъ слояхъ общества. Я убѣжденъ въ томъ, что не найдется на Руси ни одного юноши или дѣвочки, которые не переживали чего-нибудь такого, что переживаютъ герои романовъ А. К. Шеллера. Училищныя дрязги, непріятности, исторіи и столкновенія съ учителями, семейные раздоры, нравственно оздоравливающія или, напротивъ того, растлѣвающія вліянія личностей, съ которыми приходится сталкиваться юношамъ, нравственные кризисы, обусловливающіе поворотъ отъ гибельнаго пути на прямую и спасительную дорогу, -- все это должно представлять животрепещущій, поглощающій интересъ именно въ такіе годы, когда молодые люди сами переживаютъ, если можно такъ выразиться, каждую страницу любого романа Шеллера. Въ нашихъ бѣглыхъ очеркахъ содержанія этихъ романовъ мы не имѣли возможности и въ тысячной долѣ познакомить нашихъ читателей со всѣмъ богатствомъ тѣхъ дидактическихъ элементовъ, какіе можно найти въ каждомъ романѣ,-- въ видѣ хотя бы, напримѣръ, безконечныхъ разсужденій героевъ между собою о всѣхъ ихъ психическихъ переживаніяхъ, общественныхъ отношеніяхъ и столкновеніяхъ. Авторъ не ограничивается одними объективно-художественными изображеніями, но каждый поступокъ и шагъ того или другого дѣйствующаго лица подвергаетъ тщательному анализу и всестороннимъ обсужденіямъ. Нужно ли и говорить, что въ основѣ всѣхъ этихъ анализовъ и обсужденій лежатъ гуманныя идеи единенія въ духѣ любви, братства и всепрощенія? Вы не найдете въ романахъ Шеллера ни одной строки, которая ожесточала бы читателей или какъ бы то ни было омрачала ихъ, возбуждая злобу и ненависть. Исполненный чисто-христіанской кротости и смиренія, А. К. Шеллеръ, напротивъ того, непрестанно руководствуется тѣмъ гуманнымъ принципомъ, что все понять -- значитъ все простить, и самая крайняя степень его осужденія никогда не идетъ далѣе грустнаго сѣтованія о томъ, что не вѣдятъ бо, что творятъ.
   Болѣе же всего привлекаютъ романы А. К. Шеллера страстью автора рисовать положительные типы, идеальныя и свѣтлыя личности, чѣмъ особенно отличаются произведенія его, написанныя въ теченіе 60-хъ и 70-хъ годовъ. Я убѣжденъ въ томъ, что шиллеровскій идеализмъ, романтическое прекраснодушіе романовъ Ж. Зандъ, равно какъ и многихъ произведеній
   B. Гюго такъ же необходимы для извѣстнаго возраста, какъ молоко младенцу. Каждый человѣкъ переживаетъ свою эпоху романтизма, въ которую онъ составляетъ въ своемъ воображеніи высокіе и доблестные нравственные идеалы и въ осуществленіи ихъ полагаетъ всю задачу своей жизни. Величайшее зло нашего времени заключается въ томъ, что современная текущая беллетристика наша пишется по большей части разочарованными стариками для извѣрившихся старухъ и представляетъ собою матеріалъ не только не пригодный для подростающаго потомства, но и крайне для него вредный.
   Въ такомъ возрастѣ, когда юноша какъ въ маннѣ небесной нуждается въ изображеніяхъ человѣческой доблести и героизма, которые служили бы ему образцами, руководящими его въ предстоящей жизни, его заставляютъ вѣчно копаться въ житейской грязи и увѣряютъ его, что все въ жизни тлѣнно, преходяще и ничтожно, а герои чести, правды и добра существуютъ въ однѣхъ романтическихъ поэмахъ,-- ну, а ужь извѣстно, что въ нашъ положительный вѣкъ романтическія поэмы способны возбуждать одинъ смѣхъ., А, между тѣмъ, съ какою естественною и живою потребностью юности имѣемъ мы въ настоящемъ случаѣ дѣло, мы можемъ судить по тому, что когда не было еще ни Шиллера, ни Жоржъ Зандъ, ни В. Гюго, вспомнимъ, какимъ любимымъ чтеніемъ юношества до самаго начала нынѣшняго столѣтія были жизнеописанія героевъ Плутарха. Плутархъ игралъ въ воспитаніи юношества XVIII вѣка совершенно такую же роль, какую потомъ стали играть Шиллеръ, В. Гюго и Ж. Зандъ, и сколько геніальныхъ людей и героевъ исторіи воспитались подъ вліяніемъ этого вдохновляющаго чтенія.
   Романы А. К. Шеллера въ большой степени восполняютъ этотъ важный пробѣлъ нашей литературы, пробѣлъ поистинѣ вопіющій, потому что, по правдѣ сказать, не одна только современная намъ пессимистическая беллетристика, но и всѣ наши классики, съ Пушкинымъ, Лермонтовымъ и Гоголемъ включительно, очень бѣдны положительными, идеальными типами. Хорошіе же, избранные и новые люди, которыхъ рисуетъ передъ нами А. К. Шеллеръ, имѣютъ еще то преимущество, что они живутъ и дѣйствуютъ въ современной намъ жизни, въ той самой обстановкѣ, въ какой живетъ каждый юноша въ Россіи, а тѣмъ легче этому юношѣ подражать представляемымъ ему образцамъ.
   Наконецъ, не малую симпатію для молодежи представляетъ тотъ оптимизмъ А. К. Шеллера, который такъ и прыщетъ изъ-подъ каждой строки его романовъ. И здѣсь, въ свою очередь, мы имѣемъ дѣло съ живою и естественною потребностью юношескаго возраста. Оптимизмъ такъ же свойственъ юности, какъ и романтическое прекраснодушіе; оба идутъ рядомъ и взаимно обусловливаются. Развѣ могли бы составляться высокіе идеалы человѣческой доблести, если бы составленіе это не вдохновлялось свѣтлою вѣрой въ осуществленіе этихъ идеаловъ и въ то, что раньше или позже добро и правда воцарятся на землѣ? По моему мнѣнію, тѣ педагоги, которые подносятъ своимъ воспитанникамъ ядъ какихъ бы то ни было пессимистическихъ ученій, имѣютъ дѣло съ ядомъ не въ переносномъ только, но въ буквальномъ смыслѣ, и могутъ быть названы по всей истинѣ подлинными убійцами, потому что они умерщвляютъ энергію въ своихъ питомцахъ, все, чѣмъ можетъ быть жизнь красна, и до такой степени обезцвѣчиваютъ ихъ существованіе, дѣлаютъ его столь ненавистнымъ предполагаемою безцѣльностью, что, въ концѣ-кояцовъ, юноша, если не накладываетъ на себя рукъ, то обращается въ ходячій трупъ, гніющій и разлагающійся заживо.
   Однимъ словомъ, я убѣжденъ въ томъ, что многіе Шуповы, Прохоровы, Орловы или Русовы въ дѣйствительной жизни ускорили свое нравственное развитіе и выходъ на спасительный путь подъ вліяніемъ чтенія романовъ А. К. Шеллера и, конечно, и до сихъ поръ, на склонѣ жизни своей, не перестаютъ вспоминать объ ихъ авторѣ, какъ о лучшемъ своемъ наставникѣ и другѣ.

А. Скабичевскій.

"Русская Мысль", кн.II, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru