Скабичевский Александр Михайлович
Николай Алексеевич Некрасов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Его жизнь и поэзия).

  

НИКОЛАЙ АЛЕКСѢЕВИЧЪ НЕКРАСОВЪ.

(ЕГО ЖИЗНЬ И ПОЭЗІЯ).

   Съ 1840 по 1845 годъ, слѣдуетъ періодъ жизни Некрасова, самый темный въ біографическомъ отношеніи. Это былъ важнѣйшій періодъ во всей его жизни, потому что въ продолженіи его окончательно сформировались всѣ его и умственныя, и нравственныя силы, и подъ конецъ его онъ является уже передъ нами такимъ, какимъ оставался почти неизмѣнно во всю свою послѣдующую жизнь. Въ тоже время, въ этотъ періодъ, отъ стихотвореній, помѣщенныхъ въ "Мечтахъ и звукахъ", онъ перешелъ къ стихотвореніямъ, напечатаннымъ въ началѣ перваго тома изданія его произведеній. но какъ произошла эта сформировка и этотъ радикальный переворотъ, изъ посредственнаго риѳмослагателя сдѣлавшій первостепеннаго поэта -- это остается покрытымъ мракомъ неизвѣстности. Мы знаемъ только, что въ это время, продолжая жить литературнымъ трудомъ, онъ вращался въ самыхъ разнообразныхъ кружкахъ, великосвѣтскихъ, чиновныхъ, литературныхъ, театральныхъ, студенческихъ и пр. Къ этому же времени относится и знакомство его съ кружкомъ Бѣлинскаго, который, безъ сомнѣнія, и былъ главнымъ двигателемъ умственнаго развитія Некрасова и виновникомъ переворота, опредѣлившаго всю дальнѣйшую литературную дѣятельность его.
   "Въ началѣ 40-хъ годовъ, говоритъ объ этомъ И. Панаевъ въ своихъ воспоминаніяхъ:-- къ числу сотрудниковъ "Отечественныхъ Записокъ" присоединился Некрасовъ; нѣкоторыя его рецензіи обратили на него вниманіе Бѣлинскаго, и онъ познакомился съ нимъ. До этого Некрасовъ имѣлъ прямыя сношенія съ Краевскимъ. Я въ первый разъ встрѣтилъ Некрасова въ половинѣ 30-хъ годовъ (?) у одного моего пріятеля. Ему было тогда лѣтъ 17, онъ только-что издалъ небольшую книжечку своихъ стихотвореній, подъ заглавіемъ: "Мечты и звуки", которую впослѣдствіи онъ скупалъ и истреблялъ. Мы возобновили знакомство съ нимъ черезъ семь лѣтъ (?). Онъ, какъ и всѣ мы, очень увлекался въ это время Жоржъ-Зандомъ. Онъ былъ знакомъ съ нею только по русскимъ переводамъ. Я звалъ его къ себѣ и обѣщалъ прочесть ему отрывки, переведенные мною изъ "Спиридіона". Некрасовъ вскорѣ послѣ этого зашелъ ко мнѣ утромъ, и я тотчасъ же приступилъ къ исполненію своего обѣщанія.
   "Съ этихъ поръ мы видѣлись чаще и чаще. Онъ съ каждымъ днемъ болѣе сходился съ Бѣлинскимъ, разсказывалъ намъ свои горькія литературныя похожденія, свои разсчеты съ редакторами различныхъ журналовъ, и принесъ однажды Бѣлинскому свое стихотвореніе "На дорогѣ".
   "Некрасовъ произвелъ на Бѣлинскаго съ самаго начала очень пріятное впечатлѣніе. Онъ полюбилъ его за его рѣзкій, нѣсколько ожесточенный умъ, за тѣ страданія, которыя онъ испыталъ такъ рано, добиваясь куска насущнаго хлѣба, и за тотъ смѣлый, практическій взглядъ, не по лѣтамъ, который вынесъ онъ изъ своей труженической и страдальческой жизни -- и которому Бѣлинскій всегда мучительно завидовалъ.
   "Некрасовъ пускался передъ этимъ въ изданіе разныхъ мелкихъ литературныхъ сборниковъ, которые постоянно приносили ему небольшой барышъ. Но у него уже развивались въ головѣ болѣе обширныя литературныя предпріятія, которыя онъ сообщалъ Бѣлинскому.
   "Слушая его, Бѣлинскій, дивился его сообразительности и сметливости и восклицалъ обыкновенно:
   "-- Некрасовъ пойдетъ далеко... Это не то, что мы... Онъ наживетъ себѣ капиталецъ!
   "Ни въ одномъ изъ своихъ пріятелей Бѣлинскій не находилъ ни малѣйшаго практическаго элемента и, преувеличивая его въ Некрасовѣ, онъ смотрѣлъ на него съ какимъ-то особеннымъ уваженіемъ.
   "Литературная дѣятельность Некрасова до того времени не представляла ничего особеннаго. Бѣлинскій полагалъ, что Некрасовъ навсегда останется не болѣе, какъ полезнымъ журнальнымъ сотрудникомъ, но когда онъ прочелъ ему свое стихотвореніе: "На дорогѣ". У Бѣлинскаго засверкали глаза, онъ бросился къ Некрасову, обнялъ его и сказалъ чуть не со слезами на глазахъ:
   "-- Да знаете-ли вы, что вы поэтъ -- и поэтъ истинный?
   "Съ этой минуты Некрасовъ еще болѣе возвысился въ глазахъ его... Его стихотвореніе "Къ Родинѣ" привело Бѣлинскаго въ восторгъ. Онъ выучилъ его наизусть и послалъ его въ Москву къ своимъ пріятелямъ... У Бѣлинскаго были эпохи, какъ я уже говорилъ, когда онъ особенно увлекался кѣмъ нибудь изъ своихъ друзей... Въ эту эпоху онъ былъ увлеченъ Некрасовымъ и только и говорилъ о немъ. Некрасовъ съ этихъ поръ сдѣлался постояннымъ членомъ нашего кружка".
   Къ этому періоду увлеченія Некрасовымъ относятся и тѣ строки письма Бѣлинскаго къ Тургеневу, которыя приводитъ г. Н. Пыпинъ въ своей біографіи Бѣлинскаго (см. 275 стр. II части:) "Некрасовъ написалъ недавно страшно-хорошее стихотвореніе (Дѣло идетъ о стих. "Нравственный человѣкъ", помѣщенномъ въ No 3 "Современника)". Если не попадетъ въ печать (а оно назначается въ No 3), то пришлю къ вамъ въ рукописи. Что за талантъ у этого человѣка! И что за топоръ его талантъ!" Въ вышеприведенной выдержкѣ изъ воспоминаній И. Панаева проглядываетъ уже передъ нами то радикальное различіе въ складѣ воспитанія, которое сразу обнаружилось между Некрасовымъ и кружкомъ Бѣлинскаго. Съ одной стороны передъ нами идеалисты, воспитавшіеся преимущественно по книгамъ, судившіе обо всемъ съ различныхъ теоретическихъ, философскихъ точекъ зрѣнія, выработанныхъ западною наукою, но въ то же время до дѣтской простоты и наивности чуждые практики жизни и того индуктивнаго знанія жизни и народа, какое дается только непосредственнымъ опытомъ, путемъ всевозможныхъ столкновеній съ различными житейскими дрязгами. Съ другой стороны, былъ человѣкъ, несмотря на свои 23, 24 года, прожженный практикою жизни, успѣвшій ожесточиться подъ гнетомъ борьбы за существованіе к въ то же время представлявшій изъ себя непосредственную натуру, черноземную силу, чуждую какого-бы то ни было идейнаго развитія. Это различіе еще ярче обрисовывается передъ нами въ разсказахъ самого Некрасова о своихъ спорахъ и столкновеніяхъ съ людьми, принадлежавшими къ кружку Бѣлинскаго.
   "Тяжелое, говорилъ онъ:-- производили на меня впечатлѣніе всѣ эти люди: преобладала чисто фраза, діалектика, говорились общія мѣста, говорили больше о Западной Европѣ, видно было незнаніе русской жизни и русскаго народа. Я сознавалъ, что все это было не то, что намъ нужно, но въ тоже время спорить съ ними не могъ, потому что они впали гораздо больше меня, гораздо больше меня читали. Сознавая все больше и больше, что намъ нужно нѣчто иное, я началъ работать, учиться"...
   Эти слова вдвойнѣ многознаменательны: наглядно указывая вамъ на то различіе, какое существовало между Некрасовымъ и его новыми друзьями, въ то же время они свидѣтельствуютъ и о томъ сильномъ вліянія на умственное развитіе Некрасова, какое имѣло столкновеніе его съ кружкомъ Бѣлинскаго. Въ нихъ такъ и сквозить пробудившееся сознаніе недостатка теоретическаго развитія, научныхъ знаній и необходимости восполнить этотъ пробѣлъ. Такое сознаніе естественно должно было развиться въ Некрасовѣ вслѣдствіе соприкосновенія съ средою, болѣе его умственно развитою и обогащенною знаніями. Рядомъ съ этимъ и нравственные идеалы Некрасова должны были значительно возвыситься и расшириться. Онъ не могъ не проникнуться тѣмъ горячимъ энтузіазмомъ къ новымъ идеаламъ и требованіямъ отъ жизни, какой господствовалъ въ кружкѣ подъ вліяніемъ Бѣлинскаго. По крайней мѣрѣ, въ томъ образѣ, въ какомъ рисуетъ намъ Некрасова г. Достоевскій въ своемъ "Дневникѣ писателя", разсказывая о знакомствѣ своемъ съ нимъ именно въ ту эпоху его жизни, мы видимъ достаточную долю того самаго восторженнаго идеализма, съ которымъ Некрасовъ стоялъ, по своимъ словамъ, въ такой оппозиціи. Вотъ что разсказываетъ г. Достоевскій:
   "Тогда (это тридцать лѣтъ тому!) произошло что то такое молодое, свѣжее, хорошее -- изъ того, что остается навсегда въ сердцѣ участвовавшихъ. Намъ тогда было по двадцати съ немногимъ лѣтъ. Я жилъ въ Петербургѣ, уже годъ какъ вышелъ въ отставку изъ инженеровъ, самъ не зная зачѣмъ, съ самыми неясными и неопредѣленными цѣлями. Былъ май мѣсяцъ сорокъ пятаго года. Въ началѣ зимы, я началъ вдругъ "Бѣдныхъ людей", мою первую повѣсть, до тѣхъ поръ ничего не писавши. Кончивъ повѣсть, я не зналъ, какъ съ ней быть и кому отдать. Литературныхъ знакомствъ я не имѣлъ совершенно никакихъ, кромѣ развѣ Д. В. Григоровича, но тотъ и самъ еще ничего тогда не написалъ, кромѣ одной маленькой статейки "Петербургскіе шарманщики" въ одинъ сборникъ. Кажется, онъ тогда собирался уѣхать на лѣто къ себѣ въ деревню, а пока жилъ нѣкоторое время у Некрасова. Зайдя ко мнѣ, онъ сказалъ: "Принесите рукопись" (самъ онъ еще не читалъ ея): "Некрасовъ хочетъ къ будущему году сборникъ издать, я ему покажу". Я снесъ, видѣлъ Немрасова минутку, мы подали другъ другу руки. Я сконфузился отъ мысли, что пришелъ съ своимъ сочиненіемъ, и поскорѣй ушелъ, не сказавъ съ Некрасовымъ почти на слова...
   "Вечеромъ того-же дня, какъ я отдалъ рукопись, я вошелъ куда-то далеко къ одному изъ прежнихъ товарищей; мы всю ночь проговорили съ нимъ о "Мертвыхъ Душахъ" и читали ихъ, въ который разъ, не помню. Тогда это бывало между молодежью; сойдутся двое или трое: "а не почитать-ли намъ, господа, Гоголя!" -- садятся и читаютъ, и пожалуй всю ночь. Воротился я домой уже въ четыре часа, въ бѣлую, свѣтлую, какъ день, петербургскую ночь. Стояло прекрасное теплое время, и, войдя къ себѣ въ квартиру, я спать не легъ, отворилъ окно и сѣлъ у окна. Вдругъ звонокъ, чрезвычайно меня удивившій, и вотъ Григоровичъ и Некрасовъ бросаются обнимать меня, въ совершенномъ восторгъ, и оба чуть сами не плачутъ. Они наканунѣ вечеромъ воротились рано домой, взяли мою рукопись и стали читать на пробу: "съ десяти страницъ видно будетъ". Но прочтя десять страницъ, рѣшили прочесть еще десять, а затѣмъ, не отрываясь, просидѣли уже всю мочь до утра, читая вслухъ и чередуясь, когда одинъ уставалъ. "Читаетъ онъ про смерть студента, передавалъ мнѣ потомъ уже наединѣ Григоровичъ:-- и вдругъ я вижу, въ томъ мѣстѣ, гдѣ отецъ за гробомъ бѣжитъ, у Некрасова голосъ прерывается, разъ и другой, и вдругъ не выдержалъ, стукнулъ ладонью по рукописи. "Ахъ, чтобъ его!" Это про васъ то, и этакъ мы всю ночь". Когда они кончили (семь печатныхъ листовъ!), то въ одинъ голосъ рѣшили идти ко мнѣ немедленно: "Что-жъ такое, что спитъ, мы разбудимъ его, это выше сна!" Потомъ, приглядѣвшись въ характеру Некрасова, я часто удивлялся той минутѣ: характеръ его замкнутый, почти мнительный, осторожный, мало сообщительный. Такъ, по крайней мѣрѣ, онъ мнѣ всегда казался, такъ что та минута нашей первой встрѣчи была, но истину, проявленіемъ самаго глубокаго чувства. Они пробыли у меня тогда съ полчаса, въ полчаса мы Богъ знаетъ сколько переговорили, съ полслова понимая другъ друга, съ восклицаніями, торопясь; говорили и о поэзіи, и о правдѣ, и о "тогдашнемъ положеніи", разумѣется, и о Гоголѣ, цитируя изъ!"Ревизора", изъ "Мертвыхъ душъ", но главное о Бѣлинскомъ. "Я ему сегодня-же снесу вашу повѣсть, и вы увидите -- да вѣдь человѣкъ-то человѣкъ-то какой! Вотъ вы познакомитесь, увидите, какая это душа!" -- восторженно говорилъ Некрасовъ, тряся меня за плечи обѣими руками. "Ну теперь спите, спите, мы уходимъ, а завтра къ намъ!"...
   "Некрасовъ снесъ рукопись Бѣлинскому въ тотъ-же день. Онъ благоговѣлъ передъ Бѣлинскимъ и, кажется, всѣхъ больше любилъ его во всю свою жизнь. Тогда Некрасовъ ничего еще не нависалъ такого размѣра, какъ удалось ему вскорѣ, черезъ годъ потомъ. Некрасовъ очутился въ Петербургѣ, сколько мнѣ извѣстно, лѣтъ шестнадцати, совершенно одинъ. Писалъ онъ тоже чуть не съ 16-ти лѣтъ. О знакомствѣ его съ Бѣлинскимъ я мало знаю, но Бѣлинскій его угадалъ съ самаго начала и, можетъ быть сильно повліялъ на настроеніе его поэзіи. Несмотря на всю тогдашнюю молодость Некрасова и на разницу лѣтъ ихъ, между ними навѣрно ужъ и тогда бывали такія минуты и уже сказаны были такія слова, которыя вліяютъ на вѣкъ и связываютъ неразрывно... "Новый Гоголь явился!" закричалъ Некрасовъ, входя къ нему съ "Бѣдными людьми". "У васъ Гоголи-то, какъ грибы растутъ, строго замѣтилъ ему Бѣлинскій, но, рукопись взялъ"...
   Вотъ въ видѣ такого восторженнаго и увлекающагося романтика рисуется передъ нами Некрасовъ въ разсказѣ г. Достоевскаго. Эта восторженность, впрочемъ, не мѣшала Некрасову въ то же время заниматься практическими дѣлами и издавать сборники, приносившіе ему барыши, по словамъ И. Панаева. Такихъ сборниковъ намъ извѣстны три: "Физіологія Петербурга", изд. въ 1845 году. "Первое апрѣля", изд. въ 1846 г., и "Петербургскій сборникъ" -- 1846 г.
   "Физіологія Петербурга" вышла въ двухъ томахъ. Сборникъ этотъ носитъ еще на себѣ слѣды того спекулятивнаго духа петербургской прессы, въ школѣ которой Некрасовъ былъ воспитанъ. Даже самая мысль изданія подобнаго сборника отзывается подражаніемъ другому, столь же спекулятивному предпріятію -- именно "Панорамѣ Петербурга" Башуцкаго, о чемъ можно судить и по предисловію, въ которомъ излагается цѣль изданія сборника:
   "Во Франціи, читаемъ мы въ предисловіи:-- обо всякомъ уголкѣ ея, сколько нибудь и въ какомъ-нибудь отношеніи Замѣчательномъ, не одна книга написана, а сочиненія о Парижѣ образуютъ собою большую отдѣльную литературу. Правда, Петербургъ описанъ не разъ въ отношеніи топографическомъ, климатическомъ, медицинскомъ и т. п. Г. Башуцкій, въ своей Панорамѣ Петербурга, предпринялъ было описать нетолько внѣшность первой нашей столицы (улицы, зданія, домы, рѣки, каналы, мосты и т. д.), съ историческимъ обозрѣніемъ построенія и распространенія города, но и бросить взглядъ на характеристическія отличія петербургскаго быта и нравовъ; но почему-то его предпріятію, весьма полезному и прекрасно-начатому, не суждено было дойти до окончанія, не говоря уже о томъ, что со времени его изданія, Петербургъ во многомъ уже измѣнился. Сверхъ того, книга г-на Башуцкаго имѣетъ въ виду преимущественно описаніе, а не характеристику Петербурга, и ея типъ и характеръ болѣе оффиціальный, нежели литературный. Содержаніе нашей книги, напротивъ, не описаніе Петербурга въ какомъ бы то ни было отношеніи, но его характеристика преимущественно со стороны нравовъ и особенностей его народонаселенія....
   "Что касается лично до составителей этой книги, они совершенно чужды всякихъ притязаній на поэтическій или художественный талантъ; цѣль ихъ была самая скромная -- составить книгу въ родѣ тѣхъ, которыя такъ часто появляются во французской литературѣ и, занявъ вниманіе публики, уступаютъ мѣсто новымъ книгамъ въ Томъ-же родѣ. Все самолюбіе составителей этой книги ограничивается надеждою, что читатели найдутъ, можетъ быть, въ нѣкоторыхъ, если не во всѣхъ изъ нашихъ очерковъ петербургской жизни болѣе или менѣе мѣткую наблюдательность, болѣе или менѣе вѣрный взглядъ на предметъ, который взялись они изображать. Что же касается до нѣсколькихъ статей, помѣщенныхъ въ нашей книгѣ и подписанныхъ извѣстными въ нашей Литературѣ именами, эти имена сами отвѣчаютъ за ихъ достоинство, и мы предоставляемъ судить о нихъ публикѣ".
   Такимъ образомъ: "Физіологія Петербурга" не есть безразличный литературный сборникъ или Альманахъ, какіе часто выходили въ то время, но является пріуроченнымъ къ опредѣленной спеціальной дѣли, сообразно которой подобраны и всѣ статьи. Такъ, въ первой части, тотчасъ-же послѣ вступленія, помѣщена статья Бѣлинскаго "Петербургъ и Москва", далѣе слѣдуетъ разсказъ В. И. Луганскаго -- "Петербургскій дворникъ", Д. В. Григоровича "Петербургскіе шарманщики", Е. П. Гребенки "Петербургская Сторона" и заканчивается первая часть разсказомъ самого Некрасова "Петербургскіе углы", отдѣльно отъ прочихъ разсказовъ почему-то процензурованнымъ Никитенкою. Этотъ незатѣйливый разсказецъ Некрасова носитъ на себѣ яркое отраженіе его прежней литературной нищеты. Героемъ его является интеллигентный пролетарій, нанимающій уголъ на заднемъ дворѣ у квартирной хозяйки и созерцающій изъ своего угла пьяную оргію прочихъ обитателей трущобы, справляющихъ новоселье новаго постояльца. Въ этомъ заключается все содержаніе разсказика, чуждаго какой-бы то ни было идеи и написаннаго вполнѣ въ духѣ жанра или "натуральной школы", какъ тогда выражались. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ вы видите явное желаніе подражать гоголевскому комизму, но комизмъ выходитъ нѣсколько натянутымъ.
   Во второй части сборника, среди ряда статей и разсказовъ, точно также трактующихъ о нравахъ и особенностяхъ петербургской жизни, Некрасовъ помѣстилъ большую свою сатиру -- "Чиновникъ", вошедшую потомъ въ приложеніе въ третьей часа послѣдняго изданія его сочиненій.
   Сборникъ былъ украшенъ рисунками Тима, Бернардскаго и Маслова. Издателемъ "Физіологіи Петербурга" является книгопродавецъ Ивановъ, а Некрасовъ парадируетъ лишь редакторомъ сборника.
   За этимъ сборникомъ, въ слѣдующемъ 1846 году, является альманахъ "Первое апрѣля". Полное его заглавіе слѣдующее: "Первое апрѣля, комическій иллюстрированный альманахъ, составленный изъ разсказовъ въ стихахъ и прозѣ, достопримѣчательныхъ писемъ, куплетовъ, пародій, анекдотовъ и пуфовъ" С.-Петербургъ 1846 г. Начинается сборникъ комическимъ вступленіемъ, въ которомъ авторъ, потѣшаясь надъ обычаемъ надувать другъ друга 1-го апрѣля, разсказываетъ, какъ надуваютъ въ Петербургѣ въ этотъ день въ разныхъ слояхъ общества "Просимъ васъ однако, любезнѣйшій читатель, говорится въ концѣ вступленія:-- не думать, что все сказанное нами, сколько нибудь касается нашей книги; нѣтъ! оно такъ только къ слову пришлось. Мы не интриганы и, смѣемъ увѣрить, гордимся этимъ. Скажемъ болѣе, трудъ нашъ добросовѣстенъ, до того добросовѣстенъ, что мы рѣшились даже посвятить нѣсколько страницъ однимъ пуфамъ, разнымъ лживымъ анекдотамъ и совершенно невѣроятнымъ исторіямъ съ тою только цѣлію, чтобы заглавіе книги "Первое Апрѣля" имѣло какое-нибудь значеніе, смыслъ; хоть сколько нибудь-бы относилось къ содержанію и не показалось-бы публикѣ одною пустою обманчивою вывѣскою, выставленною такъ только для приманки. Если-же благосклонному читателю нѣкоторыя страницы, тѣ или другія, придутся не по вкусу, то да проститъ онъ насъ великодушно, или -- что еще лучше -- пусть вырветъ ихъ вовсе вонъ изъ книги. Богъ съ нами, мимо ихъ! Пусть предастъ ихъ даже пламени, закурить ими трубку, обернетъ что нибудь, словомъ, распорядится этою дрянью по благоусмотрѣнію. Мы заранѣе на все соглашаемся и утѣшаемся тѣмъ только, что вѣдь "единъ Богъ безъ грѣха".
   Послѣднія строки написаны не даромъ: онѣ имѣютъ то значеніе, что въ книжкѣ на каждомъ шагу вы встрѣтите личные намеки и обличенія. Такова статейка о томъ, "какъ одинъ господинъ пріобрѣлъ себѣ за безцѣнокъ домъ въ полтораста тысячъ", обличающая нѣкоего Ведрина (Погодина), "столь прославившагося своими путевыми записками". Такова "Портретная галлерея", заключающая въ себѣ пять стихотворныхъ портретовъ разныхъ личностей того времени; изъ нихъ особенно замѣчательна всѣмъ извѣстная эпиграмма на Булгарина:
   
   Онъ у насъ восьмое чудо.
   У него завидный нравъ и пр.
   
   Такой-же обличительный характеръ имѣютъ статейки: "Дядюшка и племянникъ", "Пощечина", "Водевилистъ" (Кони).
   Здѣсь же помѣщена шутка Кульчицкаго, имѣющая отношеніе къ страсти Бѣлинскаго къ преферансу: "Какъ играютъ въ новѣйшее время въ преферансъ образованнѣйшіе люди". Книжка переполнена некрасовскими куплетами. Между ними вы найдете и пріобрѣвшую популярность извѣстную пародію на стихотвореніе Лермонтова: "И скучно, и грустно и некого въ карты надуть". Изъ вошедшихъ въ позднѣйшія изданія стихотвореній Некрасова здѣсь помѣщено только одно "Передъ дождемъ". Книга украшена массою каррикатурныхъ политипажей. Некрасовъ самъ уже является издателемъ ея, безъ участія какой-либо книгопродавческой фирмы.
   Въ томъ же 1846 году былъ изданъ Некрасовымъ и третій альманахъ, извѣстный подъ заглавіемъ "Петербургскаго сборника".
   Этотъ сборникъ не имѣетъ уже ничего общаго съ предыдущими, ни по своей внѣшности, ни по своему содержанію. Тутъ уже не бросается вамъ въ глаза спекуляція, нѣтъ зазывающихъ предисловій. Почтенный по своимъ размѣрамъ сборникъ имѣетъ вполнѣ солидно-литературный видъ и напоминаетъ собою толстый нумеръ журнала, совершенно въ родѣ одного изъ нумеровъ послѣдовавшаго за нимъ "Современника". Здѣсь вы встрѣчаете рядъ лучшихъ литературныхъ именъ того времени: Тургенева (Помѣщикъ), Искандера (Капризы и раздумье) А. Майкова, Соллогуба, Кронеберга. Начинается сборникъ "Бѣдными людьми" Достоевскаго, оканчивается "Мыслями и замѣтками о русской литературѣ" Бѣлинскаго. Самъ издатель помѣстилъ въ немъ четыре своихъ стихотворенія: "Въ дорогѣ", "Пьяница", "Колыбельную пѣснь" и "Отрадно видѣть".
   Практическіе совѣты Некрасова, а еще болѣе успѣхъ этихъ сборниковъ, такъ подѣйствовали на Бѣлинскаго, что и самъ онъ увлекся-было издательскою дѣятельностью и предпринялъ изданіе сборника подъ заглавіемъ "Левіаѳанъ". Уже было собрано много матеріалу для этого изданія, когда, лѣтомъ 1846 года, во время путешествія Бѣлинскаго по Россіи, Некрасовъ порѣшилъ купить у Плетнева пушкинскій "Современникъ", влачившій, самое жалкое существованіе. По возвращеніи изъ путешествія, Бѣлинскій такъ былъ увлеченъ новымъ предпріятіемъ Некрасова, дававшимъ возможность всему кружку Бѣлинскаго имѣть свой самостоятельный органъ, что оставилъ тотчасъ же свое намѣреніе издавать "Левіаѳанъ" и передалъ Некрасову для первыхъ нумеровъ "Современника" весь собранный для проэктировавшагося сборника матеріалъ. Съ 1847 года, "Современникъ" началъ издаваться подъ новой редакціей.
   Здѣсь мы приближаемся къ факту, всѣмъ извѣстному, но до сихъ поръ мало разъясненному-размолвкѣ Некрасова съ Бѣлинскимъ и кружкомъ его изъ-за положенія Бѣлинскаго въ "Современникѣ". Принимая въ разсчетъ значеніе Бѣлинскаго, какъ вообще въ литературѣ, такъ и по отношенію его къ новому журналу, друзья Бѣлинскаго ожидали, что онъ войдетъ въ журналъ полнымъ хозяиномъ его, рядомъ съ Некрасовымъ и Панаевымъ, нетолько въ литературномъ, но и въ матеріальномъ отношеніи; но Бѣлинскій вошелъ въ журналъ лишь въ качествѣ постояннаго сотрудника по критическому отдѣлу съ опредѣленною годовою платою сначала въ 7,000, а потомъ въ 10,000 р. ассигн. Это положеніе показалось имъ слишкомъ второстепеннымъ для Бѣлинскаго; они охладѣли къ новому журналу и заявили, что они будутъ смотрѣть на него, какъ на новыя "Отечественныя Записки", и будутъ посылать свои статьи безразлично въ оба журнала. Что касается до самого Бѣлинскаго, то, сколько можно судить изъ обнародованной до сихъ поръ переписки (см. Бѣлинскій, соч. А. Н. Пыпина, т. 2, гл. 9), положеніе его во всемъ этомъ недоразумѣніи было между двухъ огней. Онъ то соглашался со своими друзьями относительно ненормальности своего положенія въ "Современникѣ", писалъ рѣзкія письма о Некрасовѣ и вступалъ съ нимъ въ объясненія, то становился на сторону послѣдняго и начиналъ укорять друзей въ неправильномъ пониманіи дѣла и въ совершенно неосновательномъ охлажденіи ихъ къ "Современнику".
   Не имѣя лично отъ себя ничего внести въ разъясненіе этого обстоятельства, я ограничусь только тѣмъ, что сопоставлю рядомъ взгляды на него двухъ главныхъ виновниковъ разлада -- Бѣлинскаго, въ видѣ писемъ его къ Тургеневу, помѣщенныхъ въ "Воспоминаніяхъ Тургенева о Бѣлинскомъ" (см. "Вѣстникъ Европы" 1869 г. No 3), и имѣющуюся у меня въ рукахъ записку Некрасова, написанную имъ вскорѣ по обнародованіи г. Тургеневымъ этихъ писемъ. Вотъ письма Бѣлинскаго:
   1) "С. Петербургъ, 19-го февраля 1847 года. Получилъ отъ К. ругательное письмо, но не показалъ Некрасову. Послѣдній ничего не знаетъ, но догадывается, а дѣлаетъ все-таки свое. При объясненіи со мною онъ былъ не хорошъ; кашлялъ, заикался, говорилъ, что на то, что я желаю, онъ, кажется, для моей же вольты согласиться никакъ не можетъ, по причинамъ, которыя сейчасъ же объяснитъ, и но причинамъ, которыхъ не можетъ мнѣ сказать. Я отвѣчалъ, что не хочу знать никакихъ причинъ -- и сказалъ мои условія. Онъ повеселѣлъ и теперь при свиданіи протягиваетъ мнѣ обѣ руки -- видно, что доволенъ мною вполнѣ! По тону моего письма вы можете ясно видѣть, что я не въ бѣшенствѣ и не въ преувеличеніи. Я любилъ его, такъ любилъ, что мнѣ и теперь иногда то жалко его, то досадно на него -- за него, а не за себя. Мнѣ трудно переболѣть внутреннимъ разрывомъ съ человѣкомъ, а потомъ ничего. Природа мало дала мнѣ способности ненавидѣть за лично нанесенныя мнѣ несправсдлвости; я скорѣе способенъ возненавидѣть человѣка за разность убѣжденій или за недостатки и пороки, вовсе для меня лично безвредные. Я и теперь высоко цѣню Некрасова, и тѣмъ не менѣе онъ въ моихъ глазахъ -- человѣкъ, у котораго будетъ капиталъ, который будетъ богатъ, а а знаю, какъ это дѣлается. Вотъ ужъ началъ съ меня. Но довольно объ этомъ.
   ... "Скажу, какъ новость: я, можетъ быть, буду въ Силезіи. Б. достаетъ мнѣ 2,500 руб. асс. Я было начисто отказался -- ибо съ чѣмъ же я бы оставилъ семейство -- а просить, чтобы мнѣ выдали жалованье за время отсутствія -- мнѣ не хотѣлось. Но послѣ объясненія съ Некрасовымъ я подумалъ, что церемониться глупо. Онъ очень былъ радъ, онъ готовъ былъ сдѣлать все, только бы я... Я написалъ къ Б., и теперь отвѣть его рѣшитъ дѣло.
   2) "С. Петербургъ, 1-го марта 1847... Скажу намъ, что я почти перемѣнилъ мое мнѣніе насчетъ источника извѣстныхъ поступковъ Некрасова. Мнѣ теперь кажется, что онъ дѣйствовалъ добросовѣстно, основываясь на объективномъ правѣ -- а до понятія о другомъ, высшемъ, онъ еще не доросъ -- а пріобрѣсти его не могъ, по причинѣ того, что выросъ въ грязной положительности і никогда не былъ ни идеалистомъ, ни романтикомъ на нашъ манеръ. Вижу -- изъ его примѣра -- какъ этотъ идеализмъ и романтизмъ можетъ быть полезенъ для иныхъ натуръ, предоставленныхъ самимъ себѣ. Гадки они -- этотъ идеализмъ и романтизмъ; но что за дѣло человѣку, что ему помогло дурное на вкусъ лекарство, даже и тогда, если, избавивъ его отъ смертельной болѣзни, привило къ его организму другія, но уже не смертельныя болѣзни; главное тутъ не то, что оно гадко, а то, что оно помогло".
   Вотъ что написалъ Некрасовъ подъ главнымъ впечатлѣніемъ этихъ двухъ писемъ:
   "Мнѣ попался здѣсь "Вѣстникъ Европы", и я прочелъ выдержки изъ писемъ Бѣлинскаго. Прямо беру ихъ на себя, ибо онѣ для меня -- не новость. Не такой былъ человѣкъ Бѣлнскій, чтобъ долго молчать. Помолчавъ нѣсколько дней, онъ высказалъ мнѣ горячо и болѣе рѣзко, чѣмъ въ этихъ письмахъ, свое неудовольствіе и свои сожалѣнія о внутреннемъ разрывѣ со мною и съ Панаевымъ. Можетъ быть, плодомъ этихъ объясненій и было второе письмо къ Тургеневу, въ значительной долѣ уничтожавшее первое. Сопоставивъ эти два письма, останется, что "В. дѣйствовалъ добросовѣстно, но не переходилъ той черты, гдѣ начиналась его невыгода, изъ-за принципа, до котораго онъ не доросъ". Кажется, такъ? Я останавливаюсь на этомъ. Я былъ очень бѣденъ и очень молодъ, восемь лѣтъ боролся съ нищетою, видѣлъ лицомъ къ лицу голодную смерть, въ 24 года я уже былъ надломленъ работой изъ-за куска хлѣба. Не до того мнѣ было, чтобы жертвовать своими интересами чужимъ. Бѣлинскій это понималъ, иначе не написалъ бы въ томъ же первомъ обвиняющемъ меня письмѣ, что онъ и теперь меня высоко цѣнитъ. А во второмъ письмѣ онъ говоритъ, что почти перемѣнилъ свое мнѣніе и насчетъ источника моихъ поступковъ. Съ меня этого довольно. Я не знаю, исчезло-ли въ его воззрѣніи на меня впослѣдствіи это почти, но отношенія наши до самой его смерти были короткія и хорошія. Я не былъ точно идеалистъ (иначе прежде всего не взялся бы за журналъ, требующій практическихъ качествъ), еще менѣе былъ я равенъ ему но развитію; ему могло быть скучно со мною, но помню, что онъ всегда былъ радъ моему приходу. Отношенія его ко мнѣ до самой смерти сохраняли тотъ характеръ, какой имѣли въ началѣ. Бѣлинскій видѣлъ во мнѣ богато одаренную натуру, которой недостаетъ развитія и образованія. И вотъ около этого-то держались его бесѣды со мною, имѣвшія для меня значеніе поученія {Далѣе вычеркнуты Некрасовымъ слѣдующія строки: онъ ловилъ меня часто на словахъ -- и одно слово давало ему поводъ высказать мнѣ многое, что было для меня и ново, и полезно.}. Несмотря на сильный по тому времени успѣхъ "Современника" въ первомъ году, мы понесли отъ перваго года 10,000 убытки (въ 1-мъ году "Современникъ" имѣлъ 2000 подписчиковъ); денежныя заботы, необходимость много работать (всѣ, такъ сказать" черновыя работы по журналу: чтеніе и исправленіе рукописей, а также и добываніе ихъ, чтеніе корректуръ, объясненіе съ цензорами, возстановленіе смысла и связки статей послѣ ихъ карандашей лежали на мнѣ; да я еще писалъ рецензіи и фельётоны, все это, а также и послѣдовавшія съ февраля 1848 года цензурныя гоненія, сопровождавшіяся крайней шаткостью почвы подъ ногами каждаго причастнаго тогда къ литературѣ -- довело мое здоровье до такого разстройства, что Бѣлинскій часто говаривалъ, что я немногимъ лучше его. Бѣлинскій вообще зналъ мою тогдашнюю жизнь до мельчайшей точности и строго говаривалъ мнѣ: "Что вы съ собой дѣлаете, Некрасовъ? смотрите! берегитесь! иначе съ вами тоже будетъ, что со мною". При этомъ въ его умирающихъ глазахъ я уловилъ однажды выраженіе, которое не умѣю иначе истолковать, какъ тою любовью, о которой упоминается въ письмѣ въ Тургеневу, какъ о потерянной мною. Въ этомъ взглядѣ была еще глубокая скорбь. Впослѣдствіи я узналъ отъ общихъ нашихъ друзей, что въ близкой моей смерти онъ былъ убѣжденъ положительно. Припоминая и тысячу разъ передумывая, я прихожу къ убѣжденію, что главная моя вина къ томъ, что я дѣйствительно не умеръ вскорѣ за нимъ, но за эту вину я готовъ выносить не только клеветы г. А., но и тонкіе намеки г. Т., которые онъ хитро старается скрѣпить авторитетомъ Бѣлинскаго".
   Чтобы вполнѣ ясно представить себѣ нравственный міръ Некрасова въ эту эпоху, въ которую онъ является передъ нами окончательно сформированнымъ человѣкомъ, надо обратить вниманіе прежде всего на общее состояніе нравственныхъ идеаловъ въ это время, а потомъ мы увидимъ, какъ ярко эти общіе идеалы отразились въ одномъ изъ тогдашнихъ произведеній Некрасова, весьма важномъ въ этомъ отношеніи.
   Въ эту эпоху на Западѣ бродили новыя политико-экономическія ученія, которыя представляли собью насущный вопросъ дня, обусловливая собою, какъ общественные, такъ и индивидуально нравственные идеалы, но въ нашей жизни эти ученія, если и усваивались нѣкоторыми наиболѣе передовыми и начитанными людьми, то оставались въ отвлеченной сферѣ науки, безъ малѣйшаго примѣненія нетолько къ общественнымъ интересамъ, но и въ личному поведенію. Но этого мало, что люди, увлекавшіеся мечтами объ осуществленіи въ отдаленномъ будущемъ теорій всеобщаго благосостоянія -- въ настоящемъ продолжали руководствоваться рутинною практикою жизни: передъ умственными очами ихъ носились такіе нравственные идеалы, которые, не имѣя ничего общаго съ новыми политико-экономическими ученіями, тѣмъ не менѣе увлекали людей, въ свою очередь, какъ нѣчто новое и прогрессивное. Это обусловливалось тѣмъ, что Россія въ эту эпоху доживала свой патріархально-крѣпостной силамъ жизни. Съ каждымъ днемъ онъ чувствовался все болѣе и болѣе невыносимымъ. Это было положеніе нѣсколько аналогичное съ положеніемъ Франціи во вторую половину прошедшаго столѣтія, которая, въ свою очередь, въ то время доживала феодальный періодъ. И, подобно тому, какъ во Франціи, въ оппозицію феодально-версальской распущенности нравовъ, явились новыя буржуазные идеала бережливости, скопидомства, семейной чистоты и наживы Путемъ индивидуальнаго труда или честной промышленности, тоже самое было въ это время и у насъ. У насъ подобные идеалы развились тѣмъ быстрѣе, что передъ нашими глазами былъ уже готовый образецъ ихъ на Западѣ, гдѣ въ это время буржуазный строй достигъ апогея своего владычества и поражалъ расъ своими успѣхами промышленности, представляя бросающуюся въ глаза противоположность съ сонною неподвижностью и апатіею помѣщичьей жизни, день ото дня клонившейся къ полному разоренію. Въ силу этого, въ литературѣ нашей и начали Появляться типы практическихъ Адуевыхъ, энергическихъ Штольцевъ, предпріимчивыхъ помѣщиковъ и купцовъ на манеръ англійскихъ пропріетеровъ и негоціантовъ -- въ противуположность изнѣженнымъ, распущеннымъ, непрактичнымъ и лѣниво-соннымъ обитателямъ Обломовокъ.
   Нѣтъ никакихъ данныхъ, чтобы судить о томъ, успѣлъ-ли усвоить Некрасовъ въ то время, когда вращался въ кружкѣ Бѣлинскаго, тѣ новыя политико-экономическія идеи, которыми до нѣкоторой степени увлекался теоретически кружокъ, и насколько могъ онъ ихъ усвоить, но мы имѣемъ несомнѣнныя данныя, что онъ былъ въ это время всецѣло увлеченъ тѣми нравственными идеалами, о которыхъ идетъ здѣсь рѣчь. Обь этомъ мы можемъ судить по роману его "Три страны свѣта", который, въ цѣломъ своемъ составѣ, представляетъ изъ себя не что иное, какъ апоѳеозъ честной наживы путемъ энергической, практической предпріимчивости. На первыхъ же страницахъ этого романа рисуется передъ нами герой его Каютинъ въ видѣ интеллигентнаго пролетарія, въ образѣ котораго Некрасовъ вспоминаетъ свою молодость. Каютинъ, подобно автору, вышелъ изъ помѣщичьей среды. "Отецъ его промотался; на послѣднія деньги отправилъ сына въ Петербургъ къ старому сослуживцу съ просьбою опредѣлить мальчика въ дворянскій полкъ. Съ тѣхъ поръ Каютинъ не видалъ своего отца и своей родины. Старикъ скоро умеръ. Его деревню, проданную съ публичнаго торга, купилъ родственникъ покойнаго, приходившійся дядею нашему герою по матери. Поступитъ въ дворянскій полкъ возможности не представилось, за что Каютинъ, нечувствовавшій призванія къ военной службѣ, впослѣдствіи горячо возблагодарилъ судьбу. Его отдали въ гимназію. За него платилъ дядя. Каютинъ никогда не отличался особеннымъ прилежаніемъ, но, начавъ понимать свое, положеніе, учился настолько хорошо, что выдержалъ экзаменъ въ университетъ. Около того времени дядя, человѣкъ причудливый, рѣшительно отказался давать ему содержаніе. Каютинъ сталъ жить уроками, причемъ имѣлъ удовольствіе убѣдиться собственнымъ опытомъ, какъ труденъ и подъ часъ горекъ хлѣбъ, добываемый продажею своего времени въ томъ періодѣ жизни, который нуженъ человѣку на собственное образованіе. Кончивъ курсъ, онъ пробовалъ служить, но служба требуетъ труда упорнаго и непрерывнаго, а Каютину хотѣлось жить. Отъ не всегда являлся аккуратно къ своей должности и подвергался выговорамъ. Тутъ примѣшались дѣла, которыя называютъ сердечными -- Каютинъ сошелся съ Полинькой (бѣдной швеей -- сиротой) и горячо полюбилъ ее: аккуратно ходить на службу не оказалось уже никакой возможности. Каютинъ вышелъ въ отставку и возвратился къ урокамъ, проводя все остальное время у своей невѣсты..."
   Въ началѣ романа мы находимъ его въ страшной нищетѣ, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ вполнѣ олицетворяетъ собою типъ, выросшій на почвѣ крѣпостнаго строя жизни. Онъ добръ, великодушенъ, никакая обида и непріятность долго не застаивается въ немъ, и потому онъ вѣчно сохраняетъ веселое настроеніе, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ лѣнивъ, вѣтренъ, безпеченъ. Хозяинъ выставляетъ у него раму за неплатежъ квартирныхъ денегъ, а онъ, возвращаясь поздно домой съ пьяной пирушки, не замѣчаетъ этого, ложится спать въ комнатѣ, продуваемой осеннимъ вѣтромъ, и у него ночью крадутъ послѣднее платье. Отправляясь искать счастья по бѣлу свѣту на послѣднія трудовыя деньги, занятыя у Полиньки, онъ проигрываетъ эти деньги въ карты на одной изъ станцій, какимъ-то незнакомымъ совсѣмъ людямъ и вслѣдъ затѣмъ, самовольно завладѣвая ружьемъ смотрителя станціи, отправляется на озеро бить утокъ, затѣмъ попадаетъ на помѣщичью свадьбу и влюбляетъ въ себя невѣсту и т. д.
   Размышляя съ Полинькой о своемъ печальномъ положеніи, Каютинъ додумывается до слѣдующихъ мыслей, составляющихъ весь узелъ романа:
   "-- Въ Петербургѣ тебѣ нельзя работать, а въ провинціи дѣлать нечего, сказала Полинька.
   "-- Нечего! воскликнулъ Каютинъ.-- Какъ, нечего? Напротивъ, тамъ-то и работа нашему брату! Недаромъ говорятъ, продолжалъ онъ съ шутливою торжественностью:-- что отечество наше велико и обильно! Въ разнообразной производительности нашихъ лѣсовъ и горъ, земель и необъятныхъ рѣкъ скрываются неисчерпаемые источники богатствъ, неразработанные, нетронутые! Нужно только умѣнье, да твердая, желѣзная воля... Бываютъ же примѣры у насъ, что человѣкъ, неимѣвшій гроша, черезъ десять-давдцать лѣтъ ворочаетъ сотнями тысячъ; а отчего? онъ отказываетъ сей во всемъ, отказывается отъ всего... обрекаетъ себя на безсрочную разлуку съ роднымъ угломъ, съ дѣтьми, со всѣмъ дорогимъ его сердцу... Съ опасностью жизни переплываетъ онъ огромныя пространства на плоту, на дрянной баркѣ, мерзнетъ, мокнетъ питается Богъ знаетъ чѣмъ, и надежда выгодно сбыть дрова, получить гривну на рубль за доставку чужаго хлѣба подкрѣпляетъ и одушевляетъ его въ долгомъ, скучномъ и опасномъ плаваніи. Только успѣлъ онъ вздохнуть спокойно, почувствовавъ подъ ногами твердую землю, какъ новый выгодный оборотъ увлекаетъ его часто на совершенно-противуположный конецъ нашего необъятнаго царства. И вотъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ отъ уже мчится на оленяхъ по унылой и однообразной тундрѣ, покупаетъ, вымѣниваетъ у дикарей звѣриныя шкуры, братается съ ними... А черезъ годъ, ему, можетъ быть, придется быть въ Сибири... Таже опять борьба, лишенія, вѣчный страхъ и вѣчная, неумирающая надежда... Вотъ какъ куются денежки, Поленька! "Счастье!" говоримъ мы, когда такой человѣкъ воротися къ намъ съ мильйонами. А многіе безъ дальнихъ справокъ просто пожалуютъ его въ плуты... Не всѣ наживаются плутнями и рѣшительно никто не наживался безъ долгаго, упорнаго, самоотверженнаго труда... Но мы бѣлоручки: мы ждемъ, чтобы деньги сами пришли къ намъ, упали съ неба... о, тогда мы радёхоньки!.. да притомъ всѣ мы большіе господа: если мы не служимъ, такъ намъ давай, по крайней мѣрѣ, занятіе профессора, литератора, артиста... Званіе артиста конекъ нашъ, -- а купецъ, подрядчикъ, промышленникъ... намъ обидно и подумать! Какъ будто быть дѣятельнымъ купцомъ, не почетнѣе и не полезнѣе, чѣмъ ничего не дѣлающимъ гулякой, каковъ я, напримѣръ... а, не правда ли, Полинька?
   "-- Ну, ты еще будешь дѣлать, отвѣчала она.-- Вѣдь ты годъ только какъ вышелъ изъ университета: когда же тебѣ...
   "-- И еще надо взять въ разсчетъ, началъ Каютинъ, увлеченный своею мыслію: -- что люди, пускающіеся у насъ въ такіе отважные промыслы, всѣ они безъ образованія, даже часто безъ свѣдѣній, необходимыхъ въ томъ дѣлѣ, которому они посвятили себя. Врожденный умъ, инстинктъ -- скорѣе: желѣзная настойчивость, постепенно пріобрѣтаемый опытъ, русская сметливость, да русское авось -- вотъ единственные ихъ руководители... Что же можетъ сдѣлать человѣкъ, у котораго при доброй волѣ, трудолюбіи, настойчивости и умѣ, разумѣется, есть еще свѣдѣнія?.. Я имѣю, продолжать Каютинъ, одушевляясь болѣе и болѣе начиная скорыми шагами ходить по комнатѣ:-- нѣкоторыя свѣдѣнія въ механикѣ, въ горномъ искуствѣ... водяные пути сообщенія были всегда предметомъ особенныхъ моихъ занятій...
   "-- Поѣзжай въ провинцію! тихо и нерѣшительно сказала Полинька".
   Вслѣдствіе этого разговора Каютинъ и отправился въ провинцію сколачивать копейку торговлею. Послѣ долгихъ странствій по тремъ странамъ свѣта, всевозможныхъ мытарствъ, неудачъ, опасностей и разнообразныхъ столкновеній со всевозможнаго рода людьми Каютинъ прибылъ въ Петербургъ совершенно перерожденнымъ: изъ сонливаго шелопая и бѣлоручки онъ превратился въ предпріимчиваго, энергическаго и практическаго дѣльца и привезъ своей Полинькѣ нѣсколько сотенъ тысячъ, которыя сдѣлали ее счастливою.
   Лелѣяніе подобнаго рода буржуазныхъ идеаловъ въ ту эпоху нетолько не мѣшало любви и сочувствію къ народу; но даже обѣ вещи казались вполнѣ солидарными другъ съ другомъ и выходящими одна изъ другой. Здѣсь, опять-таки для яснаго представленія себѣ этой кажущейся несообразности, мы можемъ обратиться къ вышеприведенной аналогіи: подобно тому, какъ во Франціи, въ прошломъ столѣтіи, люди, глубоко проникнутые стремленіями улучшить участь народа, воображали, что стоить только справиться съ феодализмомъ и народъ тотчасъ же процвѣтетъ, вслѣдствіе одного того, что каждому будутъ дарованы право и свобода наживаться честнымъ трудомъ по тому ши другому промыслу, такъ точно и у насъ, разсуждало большинство интеллигентныхъ людей до крымской кампаніи: отрицалось одно заѣданіе крестьянскаго хлѣба на почвѣ крѣпостнаго права, и въ этомъ одномъ видѣлось все зло, при чемъ думали, что, стоило только освободить народъ отъ крѣпостной зависимости, и ничто не помѣшаетъ ему наживаться въ волюшку, мирно эксплуатируя богатства родного края.
   На такой точкѣ зрѣнія стоялъ и Некрасовъ, когда писать свои "Три страны свѣта". Но было бы совершенно ошибочно предполагать, чтобы однимъ идеаломъ узкаго практицизма весь исчерпывался этотъ человѣкъ. Въ тѣхъ же "Трехъ странахъ свѣта", во второмъ томѣ ихъ, въ дневникѣ Каютина, мы видимъ нѣсколько какъ бы случайно брошенныхъ взглядовъ на русскаго крестьянина, взглядовъ, глубоко прочувствованныхъ и весьма многознаменательныхъ, которые совершенно выходятъ изъ рамокъ того времени, въ которыхъ были высказаны, и не теряютъ своей современности до сегодня. Взгляды эти показываютъ намъ все богатство и многостороннюю сложность натуры Некрасова. Вотъ эти взгляды:
   "Въ моихъ странствованіяхъ, несчастіяхъ и трудахъ едва была у меня отрада, безъ которой, можетъ быть, я не вынесъ бы своей тяжелой раны. Не зналъ я русскаго крестьянина; готовыя истины были въ основѣ моего о немъ мнѣнія. Какъ всѣ мы, изъяснялъ я каждый поступокъ его по внѣшности факта, а еще чаще старался удаляться такихъ мыслей, также какъ и столкновеній съ простымъ классомъ...
   "Но необходимость свела меня съ нимъ, скука и общая доля сблизила; познакомился и породнился я съ русскимъ крестьяниномъ... среди моря, гдѣ равно каждому не разъ грозила смерть въ снѣжныхъ степяхъ, гдѣ отогрѣвали мы другъ друга рукопашной борьбой, а подъ часъ и дыханьемъ, въ сырой и тѣсной избѣ, гдѣ голодные и холодные жались мы другъ въ другу, шестьдесятъ дней не видя солнца Божьяго...
   "Труденъ доступъ къ его сердцу. Онъ суровъ, неразговорчивъ, неохотно обнаруживаетъ свое чувство; глубоко запрятываетъ въ душу тяжелую кручину. Ошибается тотъ, кто иначе думаетъ, кто, побродивъ по базару въ праздничный день, увидавъ двѣ-три деревенскія сходки, поговоривъ, хоть и за чаркой, съ нѣсколькими мужиками, думаетъ знать всю ихъ подноготную... Жалокъ такой наблюдатель! Нѣтъ, сердце его открывается не всякому и не вдругъ. Вотъ ужъ, кажется, ты довольно сблизился съ нимъ: онъ воленъ съ тобою въ обращеніи, и за словомъ въ карманъ не ходитъ; ты думаешь, говоритъ онъ тебѣ свою подноготную... Погоди, она у самого у него неясна, а ты не на столько расположилъ его къ себѣ и расшевелилъ, чтобы она у него выяснялась, облеклась въ слово... Ты самъ скоро убѣдишься, что не поймалъ еще истины, когда замѣтишь, что черезъ день онъ уже говоритъ не то, съ полнымъ равнодушіемъ, которое такъ часто тебя обманывало, приводя къ ложнымъ и неотраднымъ выводамъ! Будешь говорить ты съ нимъ еще разъ, узнаешь больше, услышишь много опять новаго, но и тутъ часто не то еще, чего ищешь... Будь простъ и добръ, а главное -- будь искрененъ, спрячь Подальше чувство собственнаго превосходства, умѣй отстранить всѣ порывы неизбѣжной надменности, которая невольно пробивается въ подобныхъ отношеніяхъ, да еще не показывай, что ты стараешься подъ него подладиться, и тогда только можешь ждать его искренности...
   "И тогда увидишь ты, что въ немъ есть душа, чувство, энергія, а что, главное, въ немъ много ироніи, ироніи дѣльной и мѣткой, которая уже можетъ быть давно твою собственную особу пустила ходячей притчей по всему околодку...
   "Ни въ комъ, кромѣ русскаго крестьянина, не встрѣчалъ я такой удали и находчивости, такой отважности, при совершенномъ отсутствіи хвастовства (замѣтьте, черта важная!) и, опять повторяю, такой удивительной насмѣшливости. Эти черты ужели мало говорятъ въ пользу его?
   "Я много люблю русскаго крестьянина, потому что хорошо его знаю. А кто, подобно многимъ нашимъ юношамъ, послѣ обычной "жажды дѣлъ", впалъ въ апатію и сидитъ, слоя" руки, кого тревожатъ скептическія мысли, безотрадныя, безвыходныя, тому совѣтую я, подобно мнѣ, прокатиться по раздольному нашему царству, побывать среди всякихъ людей, посмотрѣть всякихъ видовъ...
   "Въ столкновеніи съ народомъ, онъ увидитъ, что много жизни, здоровыхъ к свѣжихъ силъ въ нашемъ миломъ и дорогомъ отечествѣ, увидитъ, что все идетъ впередъ... можетъ быть иначе, чѣмъ думали кабинетные теоретики, но совершенно согласно съ характеромъ народнымъ, съ его судьбами, древними и настоящими, и съ неизмѣннымъ закономъ историческимъ. Увидитъ и устыдится своего бездѣйствія, своего скептицизма, и самъ, какъ русскій человѣкъ, разохотится; расходится: откинетъ лѣнь и положитъ посильный трудъ въ сокровищницу развитія, славы и процвѣтанія русскаго народа"...
   Вотъ что думалъ Некрасовъ въ моментъ смерти Бѣлинскаго и въ первые годы изданія "Современника".
   Здѣсь, кстати, я считаю не лишнимъ сказать нѣсколько словъ, какъ о беллетристикѣ, такъ и вообще о прозѣ Некрасова. Изъ беллетристическихъ произведеній Некрасова извѣстны: "Опытная женщина", повѣсть, напечатанная въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1841 года, "Необыкновенный завтракъ", "Отеч. Зап." 1843 г., "Петербургскіе углы" въ "Филологіи Петербурга" 1846 г., "Три страны свѣта", "Современникъ" 1848--1849 г., "Новоизобрѣтенная привилегированная краска Дирлинга и Ко, "Совр." 1850 г., "Мертвое озеро" "Совр." 1851 г., "Тонкій человѣкъ" "Совр." 1855 г." Во всѣхъ этихъ произведеніяхъ Некрасовъ является полнымъ приверженцемъ натуральной школы. Во многихъ мѣстахъ онъ впадаетъ въ явное подражаніе Гоголю, какъ относительно его юмора, такъ и манеры изображенія пошлости преимущественно въ мелочахъ обыденной жизни. Такъ, напримѣръ, "Новоизобрѣтенная привилегированная краска" очень напоминаетъ собою "Невскій проспектъ" Гоголя. Сюжетъ этой повѣсти заключается въ томъ, что петербургскій шалопай, въ родѣ поручика. Пирогова, волочется за женою красильщика Дирлинга, а тотъ подмѣчаетъ это и жестоко мстятъ ему тѣмъ, что выкрашиваетъ его физіономію своей нелинючей краской и ставить его въ весьма непріятное положеніе передъ невѣстой, за которую герой сватается. Въ тоже время, въ беллетристикѣ Некрасова преобладаетъ конкретный, фотографическій элементѣ. Большинство характеровъ и даже сюжетовъ взяты непосредственно изъ дѣйствительности. Изъ этого не исключается даже и такой сложный по составу и мѣстами сказочный романъ, какъ "Три страны свѣта", написанный на манеръ французскихъ романовъ школы Евгенія Сю. Въ романѣ этомъ вы найдете не мало живыхъ чертъ тогдашней петербургской жизни. Такъ, напримѣръ, всѣ подробности о книгопродавческой фирмѣ Кирпичева и Ко представляются фотографическими снимками съ одной изъ извѣстнѣйшихъ въ то время книгопродавческихъ фирмъ.
   Кстати слѣдуетъ здѣсь замѣтитъ, что о двухъ большихъ романахъ, написанныхъ Некрасовымъ вмѣстѣ съ г-жей Панаевой (Ставящимъ) -- т. е. "Трехъ стражахъ свѣта" и "Мертвомъ озерѣ" -- появилось въ послѣднее время совершенно ложное извѣстіе въ воспоминаніяхъ о Некрасовѣ г. Незнгакомца, написанныхъ якобы со словъ покойнаго. "Онъ разсказывалъ мнѣ, сообщаетъ г. Незнакомецъ: -- какъ писались, напримѣръ, романы "Три "страны свѣта" и "Мертвое озеро".-- У меня въ кабинетѣ было нѣсколько конторокъ. Бываю, зайдетъ Григоровичъ, Дружининъ и др., я сейчасъ въ нимъ: становитесь и пишите что-нибудь для романа, главу, сцену. Они писали. Писала много и Панаева".
   По свидѣтельству-же г-жи Авд. Як. Головановой (бывшей Панаевой) дѣло было не такъ: сначала Н. А. Некрасовъ съ г-жею Панаевой составляли общими совѣщаніями сюжеты романовъ, я потомъ распредѣляли, какую кому изъ нихъ писать главу, и никакое третье лицо не принимало въ этихъ работахъ ні малѣйшаго участія. Г-жа Головачева была столь любезна, что снабдила меня томомъ "Трехъ странъ свѣта", въ которомъ собственною ея рукою обозначено, что было написано ею, и что Некрасовымъ. Изъ этихъ отмѣтокъ видно, что все, касающееся интриги и вообще любовной части романа, принадлежитъ перу г-жи Панаевой; Некрасовъ же на свою долю избралъ детальную, аксесуарную часть, комическія сцены, черты современной жизни и описаніе путешествій Каютина. Затѣмъ, если въ романѣ участвовало третье лицо, то оно парадируетъ въ видѣ какого-то купца, который разсказалъ Некрасову во всѣхъ подробностяхъ, какъ проводятъ барки черезъ боровицкіе пороги. Руководствуясь этимъ разсказомъ, Некрасовъ совсѣмъ передѣлалъ 6-ю главу 4-й части романа, такъ какъ онъ никуогда не былъ на боровицкихъ порогахъ и описалъ несовсѣмъ вѣрно крушеніе барокъ Каютина. Затѣмъ, лишь г. Григоровичъ сдѣлалъ-было попытку написать одну изъ глазъ романа, но ландшафтная поэзія г. Григоровича оказалась неподходящею къ духу и характеру романа: г. Григоровичъ, по свидѣтельству г-жи Панаевой, всю главу посвятилъ описанію лунной ночи; глава эта такъ и не вошла въ романъ, и затѣмъ г. Григоровичъ болѣе ничего для романа не писалъ.
   Что-же касается "Мертваго озера", то Некрасову принадлежитъ въ немъ лишь одинъ сюжетъ, въ составленіи котораго отъ принималъ участіе вмѣстѣ съ г-жею Панаевой, и много что двѣ-три главы. А затѣмъ Некрасовъ захворалъ, слегъ въ постель и рѣшительно отказался продолжать романъ. Такимъ образомъ, "Мертвое озеро" почти всецѣло принадлежитъ перу г-жи Панаевой.
   Что касается до прозы Некрасова въ истинномъ смыслѣ этого слова, то вся она состоитъ изъ критики, рецензій, журналистики, фельетоновъ, носившихъ въ то время характеристическое названіе "смѣси" и т. п. Какъ на болѣе выдающіеся и позднѣйшія его критическія статьи, мы можемъ указать на "Журнальныя замѣтки" въ "Современникѣ" 1856 года, которыя онъ писалъ по случаю уѣзда заграницу И. Панаева, завѣдывавшаго этимъ отдѣломъ. Статьи эти можно легко отличить по тому, что всѣ онѣ начинаются со словъ "читатель". (На это отличіе есть письменное указаніе въ бумагахъ Некрасова).
   Какъ критикъ, Некрасовъ является, защитникомъ "натуральной школы" отъ различныхъ нападокъ на нее, какъ въ московской, такъ и въ петербургской прессѣ. И вообще, не вводя ничего новаго, онъ твердо придерживается идей Бѣлинскаго. Тонъ его рецензій и журнальныхъ обозрѣній обличается бросающеюся въ глаза благодушною мягкостью и отсутствіемъ всякаго полемическаго задора. Каждаго писателя онъ, прежде чѣмъ выразить свое несогласіе съ нимъ, старается осыпать лестными похвалами, въ каждой разбираемой вещи старается открыть свои хорошія стороны и достоинства. Трудно объяснить причину подобнаго елейнаго характера его критическихъ замѣтокъ: происходилъ ли онъ вслѣдствіи цензурныхъ условій того времени, когда малѣйшій задорный, рѣзкій тонъ, хотя бы не заключавшій въ себѣ ни малѣйшаго слѣда чего-либо политическаго, возбуждалъ уже подозрѣнія цензуры, какъ нѣчто нарушающее мирное настроеніе общества и благочиніе. Или это зависѣло отъ того, что въ то время количество литературныхъ силъ было еще крайне ограничено, всѣ литераторы, болѣе или менѣе знакомые между собою, не раздѣлялись еще на такіе непримиримо враждебные лагери, какъ впослѣдствіи, а напротивъ того, сближались общими тяжелыми условіями ихъ положенія, наконецъ, въ рѣдкомъ изъ нихъ Некрасовъ не подозрѣвалъ человѣка, который завтра-же могъ пригодиться въ качествѣ сотрудника "Современника"; такъ что здѣсь руководилъ Некрасовымъ особенный тактъ журналиста, хотя, конечно, мягкость некрасовской критики могла обусловливаться и благодушными чертами его характера. По крайней мѣрѣ, въ бумагахъ Некрасова находится слѣдующая замѣтка, записанная сестрою покойнаго съ его словъ. Дѣло идетъ о началѣ знакомства Некрасова съ Бѣлинскимъ, когда Некрасовъ не былъ еще издателемъ журнала. Онъ написалъ въ то время рецензію на романъ Загоскина въ какой-то газетѣ. Позже, когда Бѣлинскій познакомился съ Некрасовымъ, онъ сказалъ ему:
   -- Вы вѣрно смотрите, но зачѣмъ вы расхвалили Ольгу?
   -- Нельзя, говорятъ, ругать все сплошь, отвѣчалъ Некрасовъ.
   -- Надо ругать все, что не хорошо, Некрасовъ, возразилъ Бѣлинскій:-- нужна одна правда!
   Журнальную дѣятельность Некрасова, начиная съ основанія "Современника", можно раздѣлить на три періода: первый періодъ отъ 1847 по 1855 годъ -- представляется самой мрачной эпохой, какъ въ его журнальной дѣятельности, такъ и вообще въ жизни. Бѣлинскій умеръ въ 1848 году. Наступилъ періодъ самой мрачной реакціи, ударившейся въ панику подъ впечатлѣніемъ европейскихъ событій 1848 года. Журналъ все это время висѣлъ на волоскѣ, безъ денегъ, безъ подписчиковъ, подъ непрестаннымъ Дамокловымъ мечемъ цензуры. До какой степени доходила въ то время строгость цензуры, можно судить по "Иллюстрированному альманаху", который издатели "Современника" обѣщали выдать своимъ подписчикамъ въ приложеніи къ журналу въ 1848 году. Альманахъ этотъ предполагался въ видѣ увѣсистаго тома, въ родѣ "Петербургскаго Сборника", но онъ таялъ, таялъ и достигъ до 7 1/2 печатныхъ листовъ, но и въ такомъ тощемъ видѣ онъ все-таки не былъ выпущенъ, и подписчики были такимъ образомъ невольно обмануты. Между тѣнь онъ заключалъ въ себѣ все такія вещи, которыя впослѣдствіи безъ малѣйшаго затрудненія были напечатаны въ разныхъ журналахъ: "Семейство Тальниковыхъ" Станицкаго, "Лола Монтесъ" Дружинина, "Смотрины и рукобитье" В. Даля, "Встрѣча на станціи" И. Панаева, "Старушка" Майкова, "Заборовъ" Гребенки и проч. Вся бѣда была въ томъ, что большинство этихъ произведеній принадлежало къ натуральной школѣ, въ которой въ то время видѣли все зло и положили по возможности истребить ее съ корнемъ.
   Съ 1853 года положеніе "Современника" сдѣлалось еще болѣе критическимъ: началась война и еще болѣе убавила число подписчиковъ и безъ того довольно скудное; однимъ было не до чтенія журналовъ въ его мрачное время, другіе предпочли журналу газету. Въ 1856 году Некрасовъ предпринялъ-было изданіе своихъ стихотвореній, но изданіе это было безусловно запрещено. Къ этому ко всему присоединилась тяжкая болѣзнь, которая была слѣдствіемъ частію ненормальной жизни въ молодости, частію неустанной, изнурительной работы, такъ какъ въ это время весь журналъ лежалъ на его плечахъ. Это была упорная, неподдавшаяся никакимъ леченіямъ болѣзнь горловыхъ органовъ. Лучшіе доктора русскіе и иностранные опредѣлили горловую чахотку и присудили его къ неизбѣжной смерти. Видя передъ собою приближеніе могилы, поэтъ, какъ это было и впослѣдствіи лѣтъ черезъ двадцать, началъ писать свои послѣднія пѣсни:
   
   Душа мрачна, мечты мои унылы,
   Грядущее рисуется темно.
   Привычки, прежде милыя, постылы
   И горекъ дымъ сигары. Рѣшено!
   Не та горька, любимая подруга
   Ночныхъ трудовъ и одинокихъ думъ --
   Moй жребіи горекъ. Жаднаго недуга
   Я не избѣгъ. Еще мой свѣтелъ умъ,
   Еще въ надеждѣ глупой и послушной
   Не ищетъ онъ отрады малодушной,
   Я вижу все... А рано смерть идетъ,
   И жизни жаль мучительно. Я молодъ,
   Теперь поменьше мелочныхъ заботъ,
   И рѣже въ дверь мою стучится голодъ;
   Теперь бы могъ я сдѣлать что-нибудь.
   Но поздно!.. и т. д.
   
   Въ сущности же, было нетолько не поздно, но, напротивъ того, рано: настоящая дѣятельность Некрасова, наиболѣе благотворная и широкая, предстояла ему еще впереди. Какъ ни мрачны были тучи, со всѣхъ сторонъ сгустившіяся надъ его головою, и какъ ни казалось, что и конца имъ не будетъ и что ждетъ впереди одна неминуемая гибель, но вдругъ повѣяло отраднымъ тепломъ, тучи разсѣялись, засіяло солнышко, бури какъ не бывало, и новою жизнью и энергіею преисполнился совсѣмъ-было увядшій поэтъ. Во первыхъ, болѣзнь вовсе не оказалась такою смертельною, какъ предрекли ученые эскулапы. Профессоръ медико-хирургической академіи Шипулинскій опредѣлилъ ее совсѣмъ иначе и предписалъ сообразно своему опредѣленію леченіе, идущее въ полный разрѣзъ со всѣми мнѣніями знаменитостей, и выздоровленіе Некрасова, тщетно проведшаго передъ тѣмъ зиму въ Римѣ и зябнувшаго тамъ немилосердно въ холодныхъ отеляхъ, пошло такъ быстро, что вскорѣ отъ мнимой чахотки не осталось слѣда, кромѣ небольшой фистулы въ горлѣ. А затѣмъ кончилась крымская война, началась эпоха либерализма и реформъ. "Современникъ" ожилъ: къ нему начали приливать новыя могучія литературныя силы, и количество подписчиковъ съ каждымъ годомъ начало возростать тысячами.
   Здѣсь начинается второй періодъ журнальной дѣятельности Некрасова, который слѣдуетъ считать съ 1856 по 1866 годъ. Это былъ періодъ наибольшаго развитія силъ и дѣятельности Некрасова. Умственный и нравственный горизонтъ поэта заметно раздвинулся подъ вліяніемъ того сильнаго движенія, какое началось въ обществѣ, и тѣхъ новыхъ людей, которые окружили его. Прежніе идеалы оттѣсняются новыми, и, подобно тому, какъ Бѣлинскій не любилъ, когда ему напоминали о его прежнихъ статьяхъ, въ родѣ "Бородинской годовщины" или "Менцеля"; такъ и Некрасовъ неохотно потомъ вспоминалъ о грѣхахъ своей молодости въ родѣ "Трехъ странъ свѣта". Это просвѣтленіе отразилось и въ творчествѣ поэта. Изъ поэта горячаго, но крайне неопредѣленнаго протеста противъ пошлости, насилія, рабства и всяческаго угнетенія онъ теперь обращается въ пѣвца народнаго горя въ широкомъ и глубокомъ, но вполнѣ опредѣленномъ смыслѣ. Все лучшее и наиболѣе сильное написано имъ въ этотъ второй періодъ его журнальной дѣятельности: "Размышленія у параднаго подъѣзда", "Морозъ-красный носъ", "Коробейники", "Желѣзная дорога", "Крестьянскія дѣти" и проч. Въ тоже время не перестаетъ онъ принимать горячее участіе и въ изданіи журнала: и своимъ руководительствомъ, и своими практическими совѣтами, и связями, и, наконецъ личными трудами. Такъ, между прочимъ, ему принадлежитъ мысль о приложеніи "Свистка" къ "Современнику". Мысль эта явилась у него еще во время пребыванія въ Римѣ въ 1856 году. Ему тамъ часто попадалась въ руки сатирическая газета "Diritto" (Свистокъ) и, подъ впечатленіемъ ея, онъ вознамѣрился завести "Свистокъ" при "Современникѣ". Въ "Свисткѣ" этомъ было помѣщено немало его сатирическихъ куплетовъ, изъ которыхъ нѣкоторые вошли въ приложеніе ко 2-й части полнаго собранія его сочиненій. Между прочимъ, ему принадлежитъ "Дружеская переписка Москвы съ Петербургомъ", приписанная Добролюбову и напечатанная въ IV томѣ сочиненій Добролюбова (см. стр. 518, изд. 1871 г.). Добролюбовъ написалъ, лишь одни примѣчанія къ этимъ куплетамъ. Въ тоже время, и матеріальное благосостояніе Некрасова окончательно упрочилось лишь въ этотъ второй періодъ его жизни. Кромѣ успѣха "Современника", Некрасовъ не мало былъ обязанъ этимъ я изданію своихъ стихотвореній, которое было, наконецъ, ему разрѣжено въ 1860 году, вслѣдствіе ходатайства графа А. В. А. Поэтому поводу въ бумагахъ Некрасова находится слѣдующаго рода собственноручная его записка:
   "Великая моя благодарность графу А. В. А., онъ много сдѣлалъ для меня, выхлопотавъ въ 60 году позволеніе на изданіе моихъ стихотвореній, что запретилъ Норовъ въ 1856 году. Это дало маѣ до 150,000. Желаю, чтобы это было напечатано послѣ моей смерти. Н. Некрасовъ".
   Прекращеніемъ "Современника", въ 1866 году, кончается второй періодъ журнальной дѣятельности Некрасова, и затѣмъ слѣдуютъ два года переходнаго состоянія, весьма тяжелаго. Съ 1868 года начинается третій періодъ, въ которомъ Некрасовъ является уже во главѣ "Отечественныхъ Записокъ", и періодъ этотъ длится до его смерти.
   Въ эти послѣдніе десять лѣтъ своей жизни, Некрасовъ былъ все также дѣятеленъ и бодръ духомъ, талантъ его стоялъ все на той же высотѣ, и творчество его ознаменовалось рядомъ про изведеній, неуступающихъ прежнимъ -- каковы: "Русскія женщины". "Кому на Руси жить хорошо" и проч.; но въ то же время физическія силы начали измѣнять ему, съ каждымъ годомъ, онъ замѣтно старѣлъ, хилѣлъ, а въ послѣднія пять лѣтъ часто началъ и прихварывать.
   Жизнь въ послѣдніе годы велъ онъ довольно однообразную. Зимы проводилъ въ своей городской квартирѣ, на Литейной, въ домѣ Краевскаго, въ которой онъ прожилъ лѣтъ двадцать. Зимою писалъ онъ весьма мало. Лѣтомъ уѣзжалъ или къ брату, въ ярославское имѣніе послѣдняго, или же въ Чудово, гдѣ онъ имѣлъ охотничью дачу. Тутъ-то обыкновенно, среди сельской обстановки и природы, и возбуждалось въ немъ поэтическое творчество, и рѣдкая осень обходилась безъ того, чтобы, по возвращеніи въ городъ, онъ не привозилъ чего-либо новаго" что читалъ обыкновенно друзьямъ и обработывалъ для печати, пока столичная жизнь не втягивала его въ свое колесо. Большое вліяніе на его творчество имѣла врожденная и унаслѣдованная отъ отца страсть къ охотѣ. Объ этомъ предметѣ вотъ какія свѣдѣнія сообщаетъ сестра покойнаго:
   "Братъ мой всю жизнь любилъ охоту съ ружьемъ и лягавой собакой. Десяти лѣтъ, онъ убилъ утку на Пчельскомъ озерѣ. Былъ октябрь; окраины озера уже заволокло льдомъ; собака не шла въ воду. Онъ поплылъ самъ за уткой и досталъ ее. Это стоило ему горячки, но отъ охоты не отвадило. Отецъ бралъ его на свою псовую охоту, но онъ не любилъ ея. Пріучили его: въ верховой ѣздѣ очень оригинально и не особенно нѣжно. Онъ самъ разсказывалъ, что однажды восемнадцать разъ въ день; упалъ съ лошади. Дѣло было зимой -- мягко. Зато послѣ всю жизнь онъ не боялся никакой лошади и смѣло садился на клячу и на бѣшеннаго жеребца. Поѣздить любилъ шагамъ и хорошо стрѣлялъ съ лошади.
   "По мѣрѣ того, какъ средства его росли и онъ дѣлался самостоятельнымъ, онъ придалъ охотѣ своей характеръ, по своему вкусу и своимъ планамъ. Охота была для него не одною забавою, но и средствомъ знакомиться съ народомъ. Каждое лѣто періодически повторялось одно то же. Поработавъ нѣсколько дней, брать начиналъ собираться. Это значило подавали къ крыльцу простую телегу, которую нагружали провизіей и порохомъ. Затѣмъ, вечеромъ, или рано утромъ на другой день, братъ отправлялся самъ въ легкомъ экипажѣ съ любимой собакой, рѣдко съ товарищемъ. Товарища на охотѣ братъ не любилъ. Онъ пропадалъ на нѣсколько дней, иногда недѣлю и болѣе. По разсказамъ, происходило вотъ что: въ разныхъ пунктахъ охоты у него были уже знакомцы -- мужики-охотники. Онъ до каждаго доѣзжалъ и охотился въ его мѣстности. Поѣздъ, сперва изъ двухъ троекъ, доходилъ до пяти, брались почтовыя лошади, ибо брать собиралъ своихъ провожатыхъ и уже не отпускалъ ихъ до извѣстнаго пункта.
   "По окончаніи утренней охоты, выбиралось удобное мѣсто; братъ со всей компаніей завтракалъ, говорилъ самъ мало или дремалъ. Компанія, которая получала не мало водки и сколько угодно мяса, была разговорчива -- братъ слушалъ, или нѣтъ, это -- его дѣло.
   "Онъ доваривалъ, что самый талантливый процентъ изъ русскаго народа отдѣляется въ охотники; рѣдкій разъ не привозилъ онъ изъ своего странствія какого-либо запаса для своихъ произведеній. Такъ, однажды, при мнѣ онъ вернулся и засѣлъ за Коробейниковъ, которыхъ потомъ при мнѣ читалъ крестьянину Кузьмѣ. Въ другой разъ засѣлъ на два дня и явились "Крестьянскія дѣти". Въ самомъ дѣлѣ, развѣ можно выдумать форму этой идиліи? Этотъ сарай съ цвѣтными главками:
   
   Чу! шопотъ какой-то... а вотъ вереница
   Вдоль щели внимательныхъ глазъ!
   Все сѣрые, каріе, синіе глазки --
   Смѣшались, какъ въ полѣ цвѣты... п проч.
   
   "Орина матъ солдатская сама ему разсказывала свою ужасную жизнь. Онъ говорилъ, что нѣсколько разъ дѣлалъ крюкъ, чтобы поговорить съ нею; а то боялся сфальшивить. Одно стихотвореніе, о которомъ сожалѣлъ, что не написалъ его, это -- эпитафіи. Съ однимъ изъ своихъ друзей-охотниковъ, онъ однажды переходилъ кладбище. Гаврило разсказывалъ ему о покойникахъ, могилы которыхъ обращали на себя вниманіе брата. Я помню только эпитафію:
   
   Зимой игралъ въ картишки
   Въ уѣздномъ городишкѣ,
   А лѣтомъ жилъ на волѣ,
   Травилъ зайчишекъ груды,
   И умеръ пьяный въ полѣ
   Отъ водки и простуды.
   
   "На зимней охотѣ съ нимъ, однажды, былъ казусъ. Онъ набралъ до восьмидесяти человѣкъ и ѣхалъ на медвѣдя. Мужики шли впереди. Увидалъ братъ зарево пожара и всю свою команду повернулъ отъ медвѣдя туда. Деревню спасли, но охота на тотъ день пропала. Мужики не жалѣли медвѣдя, и убить его брату не пришлось, а деньги отдай. Надували его мужики много, но часто поступали съ нимъ честно. Кругъ его лѣтней охоты -- луга смежныхъ губерній -- Ярославской, Костромской, Владимірской. Онъ ихъ хорошо зналъ, и большая часть его типовъ принадлежитъ Средней Россіи. Память у него была удивительная; онъ записывалъ однимъ словечкомъ цѣлый разсказъ и помнилъ его всю жизнь по одному записанному слову. При работѣ, тетради эти съ непонятными никому отмѣтками были передъ его глазами"
   Первые признаки болѣзни, сведшей Некрасова въ могилу, появились уже въ началѣ 1875 года, но Некрасовъ перемогался больше года, продолжая вести прежнюю жизнь и не обращая особеннаго вниманія на болѣзнь, которую приписывалъ гемороидальнымъ припадкамъ, и былъ увѣренъ, что они не представляютъ никакой серьёзной опасности. Но къ веснѣ 1876 года, болѣзнь начала заявлять себя ни сильно и мучительно, что потребовала уже серьёзнаго леченія. Лѣто провелъ Некрасовъ въ Чудовѣ, въ упорной борьбѣ со своею болѣзнію, а осенью долженъ былъ ѣхать въ Крымъ, сильно уже ослабѣвшій и изнемогшій. Воротился онъ изъ Крыма, гдѣ пользовалъ его Боткинъ, зимою въ Петербургъ -- и уже почти не вставалъ съ постели, изрѣдка только прогуливаясь по комнатѣ. Жестокія нервныя боли, увеличиваясь день ото дня, къ веснѣ 1877 года, дошли до нестерпимыхъ, чисто адскихъ мукъ. Въ рѣдкія минуты успокоенія Некрасовъ не переставалъ слѣдить за литературою и жизнію, читалъ газеты, корректуры, писалъ свои послѣднія пѣсни. Сознаніе близости смерти не покидало его еще съ осени 1876 года. Уже тогда, вспоминая свою прежнюю болѣзнь (50-хъ годовъ) и сравнивая ее съ настоящей, онъ говорилъ:
   -- Тогда всѣ доктора въ одинъ голосъ приговорили меня къ смерти, а у меня внутри не переставало жить убѣжденіе, что я останусь жить, а теперь совсѣмъ наоборотъ: доктора все обнадеживаютъ, а я убѣжденъ, что мнѣ не встать...
   Двѣнадцатаго апрѣля 1877-го года, была сдѣлана надъ Некрасовымъ знаменитымъ вѣнскимъ хирургомъ, Бильротомъ, операція, которая спасла его отъ неминуемо-угрожавшей смерти, въ нѣкоторой степени облегчила его страданія и продлила его существованіе на восемь съ половиною мѣсяцевъ.
   Но незавидно было это нестолько существованіе, сколько постепенное угасаніе. Больной былъ такъ уже слабъ, что лѣтомъ, несмотря на всю необходимость для него сухаго, здороваго и свѣжаго воздуха, его могли едва перевезти на Черную Рѣчку, гдѣ онъ провелъ лѣто на дачѣ графа Строгонова. Какъ онъ страдалъ и что онъ чувствовалъ въ это время, объ этомъ можно судить по слѣдующему, сохранившемуся въ его бумагахъ, листочку его дневника, который онъ принялся-было писать во время своей дачной жизни:
   "14-го іюня. Буду писать, что приходить въ голову; надо же убивать время.
   
   Онъ не былъ злобенъ и коваренъ,
   Но былъ мучительно ревнивъ,
   Но былъ въ любви неблагодаренъ
   И къ дружбѣ нерадивъ.
   
   "Сибиряки обнаружили особенную симпатію ко мнѣ со времени моей болѣзни. Много получаю стиховъ, писемъ и телеграммъ. Было двѣ съ двумя десятками подписей. Я хотѣлъ сдѣлать на это намекъ въ стихотвореніи "Баюшки-баю" -- и было тамъ четыре стиха:
   
   И ужь несетъ изъ дебрей снѣжныхъ
   На гробъ твой лавры и вѣнецъ
   Друзей невѣдомыхъ и нѣжныхъ
   Хранимый Богомъ посланецъ.
   
   да побоялся, не глупо ли будетъ. А теперь этого вопроса рѣшить не могу и подавно.
   "Вообще, изъ страха и нерѣшительности и за потерею памяти, я, передъ операціей, испортилъ въ поэмѣ "Мать" много мѣстъ, замѣнилъ точками иныя строки.
   "Очень тяжело растревоживать мысли -- сейчасъ боли, какъ и въ эту минуту.
   "15-е іюня за полдень.
   "16-го іюня. Любимое стихотвореніе Бѣлинскаго было:
   Въ степи мірской, широкой и безбрежной (Пушкинъ).
   "Я-же когда-то очень любилъ стихотвореніе Лермонтова "Бѣлѣетъ парусъ одинокій" и т. д. А теперь все повторяю:
   
   Когда для смертнаго умолкнетъ шумный день (Пушкинъ).
   
   "16-го іюня, 1-й часъ.
   "Хотѣлъбыло анализировать свое положеніе и свои ощущенія, но слишкомъ это мрачная работа, прибавишь себѣ муки -- а ея много!!
   "Не забыть отвѣтить Ир...ву (поэтъ-юноша граматный, но дарованія не замѣтно), пишетъ, что прибылъ въ Петербургъ на занятыя деньги.
   "Всего болѣе страшно, чтобы мое теперешнее положеніе не затянулось -- или хоть не много бы получше, или поскорѣй бы конецъ.
   "Ничего не понимаю, что со мной дѣлается. Очень тяжело. Дождь! (Воскресенье)".
   Такъ изнывалъ поэтъ, борясь съ своею смертью, и единственнымъ отраднымъ утѣшеніемъ для него въ это время было скорбное участіе въ его болѣзни всего русскаго общества. Со всѣхъ концовъ Россіи, изъ самыхъ дальнихъ ея участковъ стекались къ нему письма, стихотворенія, телеграммы, выражавшія глубокое, искреннее сочувствіе къ нему, какъ къ поэту народной скорби, вмѣстѣ съ пожеланіями избавленія отъ болѣзни и долголѣтней жизни. Но дни поэта были сочтены: "Около 20-го ноября, по словамъ пользовавшаго его доктора Бѣлоголоваго ("Новое Время", 1877 г., No 661): -- стали появляться приступы изнурительной лихорадки съ небольшими ознобами и потами, но настолько не рѣзкими, что больной не измѣнялъ обычный распорядокъ своего дня, хотя его крайнее исхуданіе и слабость еще замѣтно усилились за это время. Такъ продолжалось до 14-го декабря; въ этотъ день, въ седьмомъ часу вечера, онъ всталъ съ кровати и перешелъ въ столовую, чтобы посидѣть и пить чай, но съ первымъ же глоткомъ, съ нимъ сдѣлался потрясающій ознобъ; его тотчасъ же перевели и уложили въ постель; ознобъ продолжался около четверти часа и, подъ исходъ его, началась рвота, во время которой, безъ видимой потери сознанія, онъ сталъ несвязно говорить и, затѣмъ, лишился употребленія правой руки и ноги. Когда, черезъ полчаса, я пришелъ къ нему, то нашелъ его въ видимо возбужденномъ состояніи, какъ бы подъ вліяніемъ страха; тѣмъ не менѣе, онъ удивился, увидавъ меня въ неположенное время, и прежде всего сказалъ: "Зачѣмъ это васъ тревожили?" Затѣмъ, менѣе ясно сталъ жаловаться на чай съ лимонами, который онъ пилъ, говорилъ, что было кисло и что это возбудило въ немъ рвоту. Рвота при мнѣ была уже нѣсколько тише, а къ утру, подъ вліяніемъ холоднаго шампанскаго, почти совсѣмъ прекратилась. Всю ночь онъ провелъ безпокойно, но не произнесъ ни одного слова, такъ что окружающіе думали, что онъ лишился совсѣмъ языка, но когда я пришелъ утромъ, то онъ сталъ просить, чтобы его подняли съ постели, надѣли на него сапоги и поводили его по комнатѣ. Въ виду неотступныхъ просьбъ, ему помогли подняться, и, опираясь на двухъ человѣкъ, онъ два раза прошелся по комнатѣ, волоча правую ногу и, очевидно, не понимая происшедшей съ нимъ перемѣны, и только постоянно повторяя одну и ту же фразу: "ну, что это?" -- Затѣмъ его уложили, и съ этого времени онъ уже болѣе не вставалъ съ постели, хотя параличныя явленія обнаружили быструю наклонность къ улучшенью; рѣчь стала гораздо чище, движеніе въ ногѣ возстановлялось все болѣе и болѣе, только правая рука оставалась до конца жизни совершенно парализована. Съ этого же дня больной все ослабѣвалъ, очень мало ѣлъ, но много страдалъ отъ жажды и разныхъ болей, преимущественно въ лѣвой ногѣ, на которой стали появляться ограниченные инфильтраты въ клѣтчаткѣ, особенно на бедрѣ; 26-го декабря слабость достигла крайнихъ предѣловъ, рѣчь стала менѣе внятной и односложной, глотанье затруднительнымъ; около 5 часовъ этого дня, у больного явилось какъ бы желаніе проститься съ окружающими: онъ каждаго изъ нихъ подозвалъ къ себѣ и произнесъ какое-то односложное слово, какъ бы: "простите". Часа черезъ три послѣ этого, я нашелъ его уже въ начавшейся агоніи, которая развивалась въ теченіи всего 27-го числа. Эти послѣднія сутки тѣло его оставалось совершенно неподвижнымъ: мышцы лица не выражали никакого признака страданія и какъ бы застыли, равно и самый взглядъ, не фиксировавшій уже предметовъ; работала только грудная клѣтка, и лѣвая рука все время находилась въ постоянномъ движеніи; онъ то поднималъ ее къ головѣ, то подносилъ къ губамъ, то клалъ на грудь. Такъ было еще въ 5 часовъ вечера, но когда я пріѣхалъ три часа спустя, то эти движенія руки уже прекратились, пульсъ почти исчезъ, дыханье стало нѣсколько рѣже и шумнѣе, и такъ продолжалось до самаго конца, передъ которымъ вылетѣлъ легкій, короткій хрипъ изъ груди -- а въ 8 часовъ 50 минутъ Некрасова не стало.
   "Вскрытіе, произведенное профессоромъ Груберомъ, ограничилось, къ сожалѣнію, только брюшною полостью; результатъ его -- эпителіальный ракъ средней части прямой кишки, изъязвленіе ея, нагноеніе въ клѣтчаткѣ и прохожденіе гноя черезъ большую сѣдалищную дыру на бедро; срощеніе прямой кишки какъ съ пузыремъ, такъ и съ крестцовой костью и поверхностная костоѣда послѣдней".
   Похороны его происходили 30-го декабря въ Новодѣвичьемъ монастырѣ. День былъ ясный, но чрезвычайно морозный, и это, конечно, было главною причиною, что толпа, шедшая за гробомъ, не превышала4 четырехъ тысячъ душъ -- это было, конечно, очень мало, если взять во вниманіе, что, въ лицѣ Некрасова, русское общество хоронило любимѣйшаго и великаго поэта своего времени, который, впродолженіи сорока лѣтъ, не переставалъ откликаться на всѣ завѣтныя чувства и стремленія своихъ современниковъ и волновалъ сердца ихъ высокими помыслами самопожертвованія въ пользу народнаго блага. Но, тѣмъ не менѣе, похороны Некрасова, все-таки, представляли собою видъ торжественной оваціи въ память почившаго поэта. Гробъ его черезъ весь городъ, отъ дверей его квартиры и до церкви, былъ пронесенъ на рукахъ молодежи, при непрестанномъ пѣніи священныхъ гимновъ. Впереди несли иного вѣнковъ отъ различныхъ учебныхъ заведеній, отъ русскихъ женщинъ, отъ сотрудниковъ. Послѣ отпѣванія, въ церкви Новодѣвичьяго монастыря было произнесено протоіереемъ Горчаковымъ надгробное слово, глубоко прочувствованное и очень умное. Когда гробъ былъ опущенъ въ могилу и зарытъ, было произнесено еще нѣсколько теплыхъ словъ надъ могилою поэта, и затѣмъ толпа тихо разошлась, унося въ сердцахъ глубокую скорбь и вѣчную память о своемъ дорогомъ поэтѣ.

А. Скабичевскій.

"Отечественныя Записки", No 6, 1878

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru